эссе-мемуар
1.
Вполне эвентуальна c индейской традицией увлекательная легенда древних «каллуса». «Один из могущественных индейских богов, строгий мистер Сякошь, долгое время не позволял своей соблазнительной супруге Мякошь носить ювелирные украшения на её прекрасной, пышной груди. В знак протеста восхитительная великанша Мякошь, никому неизвестная до сих пор праматерь человечества, в сердцах сорвала с себя пламенное ожерелье из сверкающих зелёных гранат и с маху швырнула его в суровую Атлантику.
Свергаясь с непостижимой высоты голубоглазого неба, искромётное ожерелье богини рассыпалось малахитовой грядой сорока двух океанических островов, протянувшихся севера на юг. Образовался естественный барьер между Атлантикой и Мексиканским заливом. Самый большой в сексуальном прикиде богини кулон-остров Key-West пробил огромную подводную дыру в земной коре, вызвав к жизни тёплое течение Гольфстрим для обогрева Атлантического побережья Северной Америки».
Разумеется, бытовавшая легенда в полном её объёме была, возможно, красочнее и длиннее, чем в моём утрированном изложении. Так же запросто можно реанимировать придуманную легенду, будто блистательное ожерелье было сорвано и брошено в океан с шеи наложницы или пленницы. Но кто может возродить древние сказания, если нет ни одного знатока и не сохранилось ни одного письменного источника?! В 1521 году испанский конкистадор Хуан Понсе де Леон уничтожил на острове всех, кто препятствовал ему в поисках некоего легендарного эликсира вечной молодости.
Сегодня это самое неамериканское место США, здесь предпочитают общаться на испанском. Поражает непостижимая, инфернальная многозначность названия островов - «Флорида-Кис». Florida, понятно, «Флорида» (Цветущая -исп). Key (-ан.). «Ки» – «остров». Kies (мн.ч.). «Кис» – «острова». И возникает мягкое созвучие: kees. Что означает «поцелуй». Получается: «Поцелуй Флориды». Класс!
Как мощный брекватер (волнолом –В.М.), как золотой зуб в пасти Мексиканского залива, возвышается Key-West или «Западный ключ» над водной поверхностью Атлантического океана.
Тропики. Жара несусветная, зной, настоящее пекло. Кажется, тебя заживо поджаривают. Минимум одежды, но не оголение не помогает. Не спасает ни блёклая тень от порыжелых обветренных пальм, ни ледяное пиво.
Боевые петухи с пунцово-красными «ирокезами» и бесчисленные кошки свободно разгуливают по городу. Обитая на улицах, они находят укрытия от зноя в тени широких крон и вздыбленных корней баньянов, обитают на улицах, кормятся подачками местных жителей и бесчисленных туристов. Домашние животные чувствуют себя совершенно полноправными и защищёнными членами человеческого общежития, что добавляет очень многое в колорит острова. Подобно тому, как неприкасаемо ведут себя серые белки на улицах и в скверах канадского Монреаля.
Боевые петушки ведут себя как подлинные наследники безбашенных пиратов. Боевой инстинкт заложен в пернатых изначально, как в истинно русском человеке живёт природное желание подраться «до первой крови».
Петушиные бои древнейший вид состязаний. Они проводились в Персии еще в третьем тысячелетии до нашей эры, императором Юлием Цезарем и - до.
В США этот вид спорта был любимым развлечением таких политических деятелей, как Джордж Вашингтон, Абрахам Линкольн, Эндрю Джексон, Томас Джефферсон. Популярность была настолько велика, что бои проводились даже в Белом доме и других правительственных учреждениях. Считалось, что каждый американский джентльмен должен иметь петухов и хорошо разбираться в тонкостях этого вида спорта.
Ходят слухи, что боевой петух проиграл всего один голос орлу, при выборе символа, ставшего национальной эмблемой США.
Во времена гражданской войны петушиные бои стали терять популярность и утратили свои позиции. На сегодняшний день в 33 штатах этот вид спорта запрещен законом и даже посещение петушиных боев является уголовно наказуемым деянием. Однако на Ки-Уэсте до сих пор разводят боевых петухов и экспортируют их в Мексику, Испанию, Индонезию, на Филиппины и Гавайи. А также в некоторые штаты США - в Оклахому, Луизиану, Нью-Мексико. Постоянной вработанной агрессивностью американцы, по-видимому, во многом обязаны петушкам.
Впрочем, жители на Ки-Уэсте тоже отчаянные люди и баааальшие оригиналы. Причём, это касается не только лишь завсегдатаев пивных баров, наркодилеров или женщин лёгкого поведения, что легко объяснимо. Их действия и поступки непредсказуемы. Официоз – подстать. Скажем, на любом острове по дороге можно вдруг увидеть оранжевые таблички «Здесь работают заключенные». Но люди работают не в полосатой тюремной униформе, а в обычной одежде. Спрашивается: «Для чего нужно громогласно объявлять, что эти люди имеют проблемы с законом»?
Традиционно, почти 300 лет до наших дней, на Ки-Уэсте жили исключительно рыбаки, пираты, охотники за черепахами, искатели сокровищ, контрабандисты да маркитанки. Прибыльный бизнес – частые кораблекрушения у берегов Ки-Уэста и гибнущие корабли, которые можно было грабить почём зря.
Так, за сто лет до Хэмингуэя, но на одной с ним улице, жил легендарный на Ки-Уэсте капитан Джон Хьюлинг Гейгер. Он зарабатывал на хлеб, защищая остров от пиратских набегов, и сколотил состояние, подбирая грузы с кораблей, гибнущих на многочисленных мелях и рифах. По условиям морского спасения мародеры Ки-Уэста в обмен на безопасность пассажиров и экипажа требовали все товары и драгоценности несчастного судна. Бизнес был на редкость прибыльным. В среднем, разбивалось по кораблю в неделю! Капитан Гейгер получил негласный титул Король Мародеров. А Ки-Уэст обогатился до степени викторианской респектабельности и стал самым богатым городом в Штатах.
После войны за Независимость вся цепочка флоридских островов отошла к Испании. В 1815 году за какие-то героические заслуги и за ненадобностью острова были подарены солдату Хуану Пабло Саласу. Спустя семь лет в одном из баров Гаваны солдат всего за две тысячи долларов продал остров Ки-Уэст некоему Джону Симонтону. И только Симонтон быстро сообразил, как можно разбогатеть. Он поделил остров на участки и распродал их. Так на острове появилось первое постоянное поселение.
Город начал быстро расти и к 1890 году здесь было более 160 фабрик (из путеводтеля –В.М) по производству сигар, добывалось более девяноста процентов всех морских губок, был построен огромный завод по переработке черепах. Жители заимели самый высокий в Америке доход на душу населения. Кроме того, в Ки-Уэсте уже в то время ходили трамваи, имелся свой оперный театр, было несколько банков, причем некоторые из них существуют до сих пор и на тех же самых местах. А город Майами, насчитывающий ныне пять миллионов жителей, был в то время всего лишь бедной рыбацкой деревушкой.
Об авантюрных характерах местных жителей, смелых до отчаянности, крепких, как мушкетный кремень, судите сами из нижеследующих примеров.
В те времена в Европе ещё и слыхом не слыхали о феминизме как таковом, а на Ки-Уэсте на протяжении 32 лет, с момента открытия в 1848 году, смотрителем местного маяка была женщина Барбара Мабрити (Barbara Mabrity. В ходе Гражданской войны в Америке, несмотря на то, что Ки-Уэст находился под контролем Севера, Барбара, имея на всё своё мнение, поддерживала южан. За это её отстранили от должности смотрителя маяка. В возрасте восьмидесяти двух лет!
Чем-то похожий инцидент произошел на Ки-Уэсте в 1982 году. На путь противодействия федеральным властям вступил сам мэр города Деннис Уардлоу. 23 апреля он объявил архипелаг независимой республикой, получившей название Conch Republic или Республика Конк, Республика Раковины. Необходимость такой революционной меры «голова» мэрии аргументировал тем, что ему мешала полиция. Дело в том, что на шоссе, связывающем архипелаг с материком, для борьбы с наркотиками и нелегалами власти США установили полицейский патруль. В результате этой меры на магистрали возникли огромные пробки мешающие путешественникам и туристам, что сильно раздражало мэра.
Деннис Уардлоу стал первым президентом самопровозглашённой республики.
После зачтения декларации о выходе из США он объявил войну Соединённым Штатам, символически переломив буханку чёрствого кубинского хлеба о голову мужчины в форме военно-морского флота США. Впрочем, буквально через минуту Деннис Уардлоу объявил о капитуляции и потребовал иностранной помощи в размере одного миллиарда долларов.
В 1983 году на Ки-Уэсте был воздвигнут ярко раскрашенный памятный монумент в виде морского буйка. Надпись гласит: THE CONCH REPUBLIC / 90 Miles to CUBA / SOUTHERNMOST POINT CONTINENTAL U.S.A. / KEY WEST, FL / Home of the Sunset ( Республика Конч / До Кубы 90 миль / Самая южная точка континентальных США / Ки-Уэст, Флорида / Там, где закат). Название республики было выбрано в честь прозвища багамцев европейского происхождения, составляющих значительную часть местного населения. Это одна из наиболее часто посещаемых и фотографируемых достопримечательностей Ки-Уэста. А провозглашение независимости стало той сладкой «изюминкой», которая привлекает во Флорида-Кис всё новых и новых туристов. Республика выпускает собственные паспорта, которые продаются туристам и всем желающим через web-сайт.
Неосязаемая прежде виртуальность республики трансформировалась в реальность не далее как в 1995 году. Республика Раковины конкретно «вторглась» на территорию США на небольшой флотилии из гражданских и пожарных судов. Это было сделано в знак протеста против закрытия местного Национального парка.
Впрочем, ничто не проходит бесследно. Вечером, на обратной дороге в Майами, мне страшно повезло. Я увидел наблюдать нечто парящее высоко в небе, и это парящее и светящееся шарило прожекторами по тёмным и топким зарослям Флориды-кис. Что это?! Весёлый кубинец-водила доверительно объяснил мне, что это явление - «Толстяк Альберт». Мол, это радар на аэростатной платформе, с помощью которого управление по борьбе с наркотиками следит за передвижением больших и малых судов по обе стороны «Морской дороги». Этнос сменился, но генезис продолжается.
2.
Ки-Уэст часто называют раем на земле. На полицейских машинах всерьёз написано: «protecting paradise» (Защищаем рай). Ни больше, ни меньше. Это не киношный, а самый настоящий тропический рай с пальмами, пляжами и бирюзовой водой. В разное время здесь жили и работали знаменитые американцы Джон Джеймс Одабон, Роберт Фрост, Джон Дос Пассос, Теннесси Уильямс и многие другие. Еще 150 писателей и бесчисленные толпы художников. На Ки-Уэсте расположен «Маленький Белый дом» президента Трумэна, но туристы туда не допускаются, так как там находится крупнейшая военно-морская база США.
Здесь, в парадайзе, в земном раю, среди оригинальных людей и животных, около десяти лет, проживал великий американский писатель Эрнест Хэмингуэй, снискавший мировую известность при жизни, чьим именем, практически единственно, освящено это место.
И это ещё на моей памяти, почему Эрнест, его жизнь и его произведения бессмертны?.. Почему чужой, буржуазный писатель стал кумиром русской, социалистической молодёжи, строящей коммунизм.
Мне было шестнадцать. Изо дня в день, ещё пацанёнком, сквозь вечные сахалинские заносы я торил свою заметённую снегом тропинку за мировым знанием в десятый класс. В этом возрасте, в журнале «Иностранная литература» за 1959 год я впервые познакомился с рассказами «Папы Хэма» и сопроводительной статьёй замечательного русского переводчика Ивана Кашкина. Знакомство происходило в читальном зале городской библиотеки города Холмск. После того как я проглотил текст, я с удивлением оглядел убожество окружающего меня мира и мои ущербные запасы мудрых знаний, представившиеся мне вдруг никчемными. Фейербах и Гегель, Кант и Демокрит, Аристотель и Плутарх, не считая автора «Капитала», которых я долбал в то время, показались мне пигмеями, запутавшими всё. Прозрачность, ясность и простота устройства представляемого Хэмом мира поразили меня. Я был ошеломлён художественным чародейством писателя и я запал на «Хэма». А ёщё через пару лет, перед самой армией, будучи на областных лыжных сборах, мне повезло приобрести двухтомник Хэма на английском языке, который в сложении со словарём Розенталя стал моим путеводителем в мир будущего.
Тотчас после армии родился мой первый сын, которого я без раздумий посвятил Эрнесту Хэмингуэею, наградив мальчика иностранным именем на всю жизнь. Эрнест, в переводе с английского означает «честный».
Но дело широкой известности американского писателя крылось не во мне одном - далёком островитянине, чья юность была осенена сокровенным знакомством с творчеством Хэмингуэя. Американский писатель и советская интеллигенция безотчётно импонировали друг другу.
Во-первых, трещал по швам художественный метод социалистического реализма, продержавшийся в обществе около сорока лет. Что было хорошо для Максима Горького, как для отца-орла, то оказалось не по плечу моим воронам-сверстникам. Всё в мире ветшает, и время не просто физическая величина - перст божий.
При постоянной борьбе с формализмом за торжество соцреализма русскому переводчику Ивану Кашкину удалось приковать внимание юного поколения к творчеству Хэмингуэя. Мне кажется, что Иван Александрович просто-напросто любил своего «подзащитного». Сам Хемингуэй также высоко ценил работу Кашкина и 20 июня 1946 года в письме к Константину Симонову писал: «Есть в Советском Союзе молодой (теперь, должно быть, старый) человек по имени Кашкин. Говорят, рыжеволосый (теперь, должно быть, седой). Он лучший из всех критиков и переводчиков, какие мною когда-либо занимались».
При отсутствии единого авторского права между СССР и США возникли проблемы с выплатами гонораров и Хэмингуэй авторизовал переводы Кашкина.
Впоследствии фамилией своего переводчика Хемингуэй наградил одного из героев романа «По ком звонит колокол». Впрочем, как выясняется, Хэмингуэй безотчётно любил русских людей, о которых был наслышан и с которыми был знаком с первых дней пребывания на фронтах Первой мировой войны и в качестве «нитернационалиста» в фашистской Испании, и как человек, радовавшийся победам русских и помнящий Сталинград. Вообще, «русский след» тянется за Эрни со времён его писательского ученичества, когда ему нравились Платонов, Чехов, Тургенев, Толстой.
Не помогали ни обвинения в низкопоклонстве, ни в эпигонстве, ни в подражании «западным образцам». Вопреки увещеваниям коммунистов Хэмингуэй захватил воображение советских молодых людей, ставших "шестидесятниками".
Помимо всего, согласно русской литературоведческой традиции, Хэмингуэй относился к писателям-разночинцем. Он происходил из семьи врача. МатьЭрни, усердная посетительница молитвенных собраний, приучила сына читать библию и играть на виолончели. Отец, будучи страстным охотником, подарил ружье и позволил учиться боксу. Не раз будущий «папа Хэм» сходил с семейной колеи; сбегал из дому, бросив школу. Он работал поденщиком, батраком на ферме, посудомойщиком, официантом, ассистентом тренера по боксу, инструктором-горнолыжником. Да мало ли чего!
Нам, поклонникам его таланта и подражателям его жизни всё оказалось в самую жилу. Как контраверсия. Ведь при "проржавленных коммунистах", в их чиновном, иерархическом обществе было практически невозможно стать кем-то, прослыть или быть оцененным по достоинству. Во всех ячейках: сынки, дочки, родственники, ставленники – «свои», одним словом. Нарядные, блестящие, как змеиные выползки, не знающие труда, они противоставляли себя ординарным людям, презирали их. Прорвать их цепь и разрушить их двухэтажные каменные дачи было невозможно.
А ведь соискатели были ничуть не хуже, но писали и рисовали картины, рубили камень и сваривали стальные скульптуры «в свободное от работы время». То есть, как раз, как и Хэм, были разночинцами, не имея никаких чинов или имея различные мелкие чины, добывали хлеб свой насущный физическим трудом, оставляя после себя шедевры, оцениваемые лишь сейчас, спустя двадцать лет после контрреволюции.
Следует учитывать и противоречие, возникшее в «обществе развитого социализма. Адъюльт и семья. Возводя царствие небесное на Земле без Бога, советские коммунисты усиленно внедряли основные постулаты Библии. «Семья – ячейка государства»! Под этим лозунгом, борясь за высокую нравственность, они разгоняли очередное соревнование за высокое звание «Ударник коммунистического труда". Однако ход развития человечества глобально потряс и социализм. Пошли разводы. И папа Хэм оказался вновь в центре событий социалистического общества. Хэм был «многоженец» и это никого не коробило, а наооборот, привлекало.
Неудивительно, что человек как бы одной с нами крови, Эрнест Хэмингуэй, которому не помешали добиться Нобеля авторитеты Тургенева, Толстого и Горького стал символом целой эпохи. И был в этом, несмотря ни на что, более «русский след», чем английский, французский или канадский.
Сутулые от труда, от «таскания железа» и занятий боксом, мы, каждый по-своему, пытались отобразить изнанку жизни и в шутку называли друг друга представителями последнего поколения советских интеллигентов. Таковыми мы и остались.
Ко всему, время культа "ровесника века Эрнеста Миллера Хемингуэя» совпало с очередным прорывом человечества в области технологий, с переходом от «бумажной» эпохи к компьютерной. Английский язык стал приоритетным. Тут разошлись все кому не лень: парткомовцы и райкомовцы, технари и лирики. На гигантских компьютерах величиной с крестьянскую горницу, точками на перфокартах, народ фигачил и рапространял, как чудо современной техники и её достижений, портреты Хэмингуэя. Черно-точечные портрет, как иконы (или вместо икон), повисали на стенах. По числу гораздо больше, чем портреты Эйнштейна.
Был ли хотя бы один интеллигентный дом без его портрета: трубка, борода, свитер?! Харизматическая личность с добрым человеческим прищуром. И мало кто до сих пор знает, что под свитером «харизмы» из-за бедности не было нижнего белья.
Ходили под Хэма, писали под Хэма, любили под Хэма, любили, что любил Хэм - жили под Хэма. То, что он сам учился у Платонова, Тургенева, Чехова, Толстого, Шолохова и у других русско-советских классиков опускается. Двойников у «Папы Хэма» оказалось видимо-невидимо и они до сих пор конкурирут между собой. Как подражатели Элвиса Пресли в Лас-Вегасе...
Нечего скрывать и мухам брови красить: после Хэмингуэя и я страстно захотел писать. Как большинство юношей и девушек моего возраста я, да, пробовал писать и до этого. Играючись, писал почти с детских, с дошкольных дней. Стишок в районной газете. По моему сегодняшнему определению, уровень моего таланта тогда был чуть выше среднего; звёзд с неба не хватал, но увлекающий пример папы Хэма полыхал перед глазами: этот человек сделал из себя писателя сам. Это было неслыханно. Когда читаешь его знаменитую книгу "Праздник, который всегда с тобой", - блистательное руководство для начинающего литератора - представляется, что сначала Хемингуэй увлекся образом писателя, его ролью, а потом научился мастерству.
По моей первоначальной прикидке, я тоже умел учиться, впитывать в себя новое, не оставаясь дремучим полуёбком. Один человек – камень, другой – губка; один отталкивает, другой впитывает и воспроизводит. Мою природную неусидчивость, что негативно, компенсировали трудоспособность, координированность и само дисциплина. До сих пор, по утрам, меня преследует одна и та же сверлящая мысль: «Что ещё не сделано? Опять? Нужно сделать!».
С возрастом, при постоянной борьбе и противостоянии журналистики с писательством как таковым, я для начала выбрал журналистику. Сомерсет Моэм считал их несовместимыми. Но русские писатели, даже сам великий Пушкин, прошли через журналистское горнило. Пример Хэма прибавил мне жару, чтобы понять, что путь начинающего писателя – путь через газету, через живое общение с пишущей братией, через требования вредных или полезных редакторов, через возможность видеть и узнавать новое и разнообразное, новых людей и собеседников. А главное, чтобы стать общепонятным каждому читателю!
Застенчивый от природы, став журалистом, газетчиком, я научился открывать двери кабинетов ногой и приступил к самообразованию. Я стал копировать корифеев. Как художники в академиях копируют Тициана и Семирадского. Копировал портретные описания. Завёл гроссбух и перекатывал туда Сомерсета Моэма, Голсуорси, Диккенса, Паустовского, Булгакова, Толстого, Пушкина, Гоголя, Хэма, Лермонтова, Короленко, Вересаева, Станюковича, Лескина, Тургенева, Чехова – исписал бисером от корки до корки. Перекатывал карандашим и авторучкой. Но, замечу лишь, что, как рубиновые россыпи в заброшенном шведском руднике во мне всегда сверкала мысль: «Только бы никогда не повториться и никому не подражать!».
Свежесть слэнга, лаконизм, угадываемый подтекст и адаптированные матюки покорили меня у Хэма. Поражала краткость односоставных предложений, чаще назывных. Подлежащее, сказуемое, одно или два определения. Похоже как бы отдельные мазки кистью, налагаемые художником на белый холст и воссоздающие видимое глазом.
Дело дошло до того, что в областной газете «Калининская правда» был опубликован мой репортаж под заголовком «Страда» на сто строк. О ходе хлебоуборочной кампании: о сборе урожая, о комбайнах и комбайнёрах, о жатках и веялках, о всепокоряющем запахе свежего зерна - о подведении итогов труда. Лаконизм полный. До ложной многозначительности. Приблизительно как вот это: «Жизнь подходит к концу. Было много всего. Хотелось смеяться. Приходилось плакать. День за днём, год за годом. Сто очков не выбивает никто. Я – не исключение. Другим достался результат более плачевный. Иным посчастливилось. Но конец один». Коллеги были шокированы.
Мой эксперимент многим понравился, превратившись в мой личный знак качества... Но сам я чувствовал, что ничто не подходит для моего чувствования. У стариков длинно, у современных зарубежников слишком лапидарно.
Анализируя свои возможности, я вывел для себя «Десять заповедей писателя», которыми и руководствовался до тех пор, пока они не вошли в мою плоть и кровь.
Неважно, какого уровня мне удалось достичь. Зато всё достигнутое - моё и только моё. Мне удалось создать для себя свою литературную школу, назвав её «ассоциативным методом».
Впрочем, что было, то – было. Многое быльём поросло. Осталось понимание, что мудрость человеческая - ничто перед Богом. Замечу лишь, что автобиографические моменты выставлены мной не ради того, чтобы "выставиться". Это всего лишь хорошо известный мне персонаж, на примере которого легко демонстрировать духовное взаимовлияние и взаимобогащение русско-советских людей того времени и американского писателя Эрнеста Хэмингуэя.
3.
Американским биографам следовало бы привести все даты жизни и деятельности Хэма к одному знаменателю. Но кому из них это надо? Нет сенсации – сиди, молчи. А разнобой огромный. Потому и я стараюсь избегать излишней детализации. Так жизнь становится легендой. Лишь вновь отмечу глубочайшее русское влияние в творчестве Хэма и некий русский дух в его доме на Ки-Уэсте.
(Продолжение следует)
На снимке: На пороге своего дома.
Основные снимки, фотки, картинки: https://www.facebook.com/volodia.morgan