Примерно неделю спустя я посетила свои собственные похороны. Меня привели в относительно приличный вид, одели в платье, в котором я собиралась пойти на выпускной, положили в гроб, поцеловали в лобик и опустили в землю.
Я стояла там рядом с Уолтером, держа его за руку так, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Я не смотрела на своего возлюбленного – видеть его слёзы мне не хотелось. Раньше я бы обняла его и гладила по мягким волосам, пока он не успокоится, но сейчас я была бессильна. Мои родители сочувственно глядели на Уолта. У них у самих глаза были на мокром месте. Я решила пока не раскрываться перед ними, чтобы не портить картину происходящего. Всему своё время.
После беседы с Уолтером, я выяснила, что он не имел никакого понятия о том, что я была в комнате, пока я не взяла ручку и не начала писать. Увидел он меня тогда, когда прочитал первые строчки записки и понял, что со мной произошло страшное. Он тут же бросился меня обнимать, удивляясь, как я попала к нему домой, и что это за шутки насчет моей смерти, на что мне пришлось остановить его и сказать, что это никакие не шутки, и меня действительно больше нет в живых. Он удивился и протянул ко мне руку. Коснулся моей кожи (а ведь я была уверена, что пальцы пройдут насквозь). Сказал, что я необычно прохладная, но это всё. Я предложила ему немного подождать.
Через час его телефон завибрировал на столе, он поднял трубку, поднес к уху и почти моментально побледнел. По тону голоса, звучавшего в динамике, я узнала свою маму. Вслушиваться не стала – я знаю, о чем она говорит. Уолт поднял на меня покрасневшие глаза, и я поняла, что настало время оставить его одного.
И вот мы стоим на холме в этот пасмурный день, и я судорожно сжимаю его запястье, пытаясь хотя бы этим жестом его успокоить. Но он безутешен. В его голове не связываются воедино воспоминания о цветущей и веселой мне с лежащей в обитом атласом ящике гротескной пародией. Прости, милый. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой.
Мои родители тоже стоят рядом. Отец курит. Он бросил курить уже восемь лет назад, но сейчас не мог самостоятельно справиться со стрессом. Мать плачет навзрыд, прижимая к себе младшего брата. Ему девять, но я не думаю, что он воспринимает эту трагедию так же, как все остальные. В детстве такие вещи легко забываются и отправляются в захламленную кладовку долговременной памяти, откуда их достают только в глубокой старости. А факты… Факты не несут никаких эмоций. Это я знаю наверняка. Я не испытывала почти ничего, глядя на свое мертвое тело.
Я была на похоронах не так давно. Моя подруга заболела раком, который долго не могли выявить, и в итоге она сгорела всего за месяц. Я помню то чувство, что испытывала, когда прощалась с ней – нереальность происходящего, нежелание верить, ожидание того, что она встанет и скажет, что все это шутка… Но в последние дни болезни она едва шевелилась. Бесполезная химиотерапия её высушила и превратила в обтянутый кожей лысый скелет. На похороны на неё надели парик, накрасили, пытаясь скрыть темные впадины глазниц, а за щеки подложили вату. Вышло трагикомично и совсем непохоже.
Первое время после её смерти мне совсем не хотелось жить. Мир потерял половину своих красок, ту половину, которую я делила с ней, которая принадлежала нам обоим. Все секреты, которыми мы делились, внезапно лишились своей значимости; кулон в виде кусочка паззла лишился подходящего по форме соседа. Всё о чем я тогда могла думать – это о том, где она оказалась, когда попискивание кардиомонитора сменилось надсадным монотонным звуком. Интересно, была ли она на моем месте?
Какая-то невероятная интуиция мне подсказывала, что нет. То, что происходит со мной – необычно и в какой-то степени даже неправильно. Я не знала, как оно должно было быть, но была уверена, что со мной что-то не так. И я еще толком не знала, как себя вести.
Я снова стискиваю руку Уолтера и оглядываюсь по сторонам. Подъехал школьный автобус, в котором привезли ребят из нашей школы. Большая их часть была просто рада тому, что отпустили с уроков, другие искренне сочувствовали, а остальные…
Я не додумала мысль до конца, увидев подозрительно знакомую оранжевую куртку. Я закрыла глаза и попыталась вспомнить, где же я могла её увидеть. В голову настойчиво лезли мои последние моменты. Меня окликивают, затем удар в челюсть. Я открываю глаза и вижу двух парней, склонившихся надо мной. Один из них пинает меня по ребрам, и я начинаю скулить от боли. Второй опускается и начинает со всей силы избивать меня кулаками, пока моё лицо не превращается в месиво. Я пытаюсь вырваться, но они удерживают меня крепко, и рвут мой свитер в процессе. Это акт немотивированной жестокости, зверское нападение… и всё встает на свои места.
Я уже не переживаю. Даже слезы Уолта отошли на задний план. В моей голове внезапно сложился план, порожденный если не взыгравшим чувством справедливости, то точно желанием отомстить за себя. На лице обладателя куртки не было никаких эмоций – каменная маска, за которой скрывалось неизвестное. Меня это злило. Вся моя жизнь была впереди! Я хотела стать старше, я хотела поступить в колледж и выйти замуж за Уолтера! Да даже если бы жизнь нас развела в разные стороны, какая разница – ведь это всё равно наше право жить, дышать и быть свободными. Но всё, что мне теперь остается по вине тех, кто сотни раз проходил мимо меня в коридорах школы – это забвение, холод и гниль.
Я была раздражена, но старалась удержать свои эмоции. Мне нужно стать тенью этих людей, понять их, узнать, что они собираются делать. Они не должны остаться безнаказанными, и я сделаю всё, чтобы правосудие свершилось. Всё равно находиться двадцать четыре на семь рядом с Уолтером я не могу.
Мои мысли снова вернулись к нему. Милый, милый Уолтер. Я буду рядом с тобой столько, сколько мне отведено. Я не дам тебе последовать за мной. Ты должен жить.
А я придумаю по ходу дела, что делать со своей не-жизнью.