The Archdruid Report
12 ноября 2014 г
Самое большое отличие феодальной экономики, описанной мной на прошлой неделе, от рыночной экономики, в том, что в повседневной средневековой жизни из-за отсутствия денег люди оказываются тесно связанными друг с другом. В сегодняшней экономике деньги занимают главенствующее место, и обходиться без них немыслимо. Тот факт — и это, конечно, факт — что большинство человеческих сообществ, а среди них были и сложные цивилизации, прекрасно обходились без денег, не достигает нашего коллективного сознания.
Одна из причин такой странной слепоты, я начинаю думать, это результат обучения логике денег в наших школах. Те из моих читателей, которые прослушали курс экономики в старших классах, наверное помнят историю, обязательно приводимую в школьных учебниках. Допустим, говорится там, у фермера, разводящего свиней, заболели зубы, но единственным дантистом в деревне оказывается еврей, так что фермер не может просто обменять свиные отбивные и сало на работу дантиста. Бартер может быть одним из вариантов, но согласно учебнику, это приведет к сложной многоходовой сделке, в результате чего фермер отдаст свинину плотнику, который построит гараж автомеханику, который починит машину парикмахеру, и в конце концов все закончится на дантисте. Напротив, как только деньги появляются в данной схеме, фермер продает свинину на рынке, использует выручку, чтобы заплатить дантисту, и все счастливы. Правильно?
Возможно. Но остановимся на минуту, и рассмотрим внимательнее допущения, принятые в этой истории. Прежде всего, в истории предполагается, что у участников одна, строго предписанная экономическая роль: фермер должен выращивать только свиней, дантист может только лечить зубы, и т.д. Более того, предполагается, что участники не могут предвидеть свои потребности и адаптироваться к ним: даже, если в городе единственный дантист и он еврей, фермер-свиновод не может поступить логически и начать выращивать ягнят для Песаха, или производить что-либо другое. Наконец, в истории предполагается, что участники могут взаимодействовать экономически только посредством рыночного обмена: не существует никаких других путей для покрытия своих потребностей в товарах и услугах, никаких других способов организовать обмен между людьми кроме рыночных трансакций, приводимых в действие законом спроса и предложения.
Даже в современных индустриальных обществах эти допущения редко выполняются. Я знаю нескольких фермеров-свиноводов, например, и ни один из них не настолько узко специализирован, чтобы ограничиваться производством свинины; фрукты и овощи, свежие яйца, оленина, самогон, и целый ряд других хороших продуктов входят в общий круг их производства. По этой причине, вне ландшафта индустриального сельского хозяйства, смешанные фермы с большим разнообразием культур и животных будут значительно более живучи, чем фермы одного типа, и следовательно значительно более распространенными, чем те, которые заталкивают любую экономическую деятельность в прокрустово ложе монетарной экономики.
Что касается второго пункта выше, закон спроса и предложения работает в бартере так же эффективно, как и в денежной экономике, и успешные производители всегда ищут продукт или услугу, которых не хватает на фоне потенциального спроса, и которые могут быть успешно обменены. Не случайно экономика традиционной деревни настроена исключительно на продукты и услуги, необходимые жителям этой деревни.
Наконец, есть много способов заниматься производством и распределением товаров и продуктов без рыночного обмена. Домашняя экономика, в которой члены каждого дома производят товары и услуги, которые сами же и потребляют, основа экономической деятельности в большинстве человеческих сообществ; такая экономика определяла главную экономическую стоимость в Соединенных Штатах еще столетие назад.
Экономика дара, где члены сообщества отдают избытки производства другим членам данного сообщества в надежде, что данный дар будет возвращен, чрезвычайно распространена; такова и феодальная экономика, описанная мной на прошлой неделе, прекрасно работающая без рыночных сил в экономической сфере. Существуют и другие экономики, и их множество, которые вообще не требуют денег.
Таким образом, стоящая за деньгами логика должна быть для нас предельно ясной, и не определяется учебником. Это не значит, что в ней нет совсем логики; это просто значит, что никто не хочет говорить, что на самом деле делают деньги. Поскольку мы обсуждали соответствующую тему на прошлой неделе, я подсуммирую проблему одним предложением: смысл денег в том, что они облегчают посредничество.
Посредничество (для тех из моих читателей, которые не читали мои последние посты) - это процесс, посредством которого другие люди вставляют себя между производителем и потребителем какого-либо товара или услуги, и отрезают себе кусок от результатов такой трансакции. Это очень легко сделать в денежной экономике, поскольку как все мы знаем из собственного опыта, посредники могут просто брать плату за любую услугу, которую они обозначили, или дополнительные деньги за товар, который они поставляют.
Представьте себе, на минуточку, затруднение, в которое попадает посредник, который желает встрять и получить «выгоду» в безденежной операции между свиноводом и дантистом. Здесь мы допустим, что между двумя участниками достигнуто соглашение, при котором фермер ежегодно выращивает достаточное количество ягнят чтобы все еврейские семьи в городе могли отметить Песах, а дантист лечит зубы фермеру и его семье и другим семьям еврейской общины в обмен на ягнят — такая договоренность, полу-бартер, полу-дар, довольно распространена в тесных сообществах.
Посредничество процветает, потому что живет за счет каждой трансакции. Эту часть можно называть налогом, взносом, процентами, услугами сервиса, или еще как-нибудь, но она всегда означает одно и то же: когда деньги переходят из рук в руки, часть отсифонивается в пользу посредника, участвующего в трансакции. То же самое можно делать в некоторых немонетарных трансакциях, но не всех. Наш посредник мог бы потребовать определенную часть песахского ягненка, или потребовать, чтобы фермер вырастил для него одного ягненка из шести, предназначенных для местных еврейских семей, хотя он в свою очередь может конечно поменять мясо ягненка на нечто другое.
А что посредник может потребовать со стороны дантиста? Нет смысла требовать у дантиста по одному зубу за шесть вырванных, или требовать, чтобы он ставил пломбу посреднику через каждые 20 других пломб. Более того, как только посредничество будет сведено к таким грубым схемам, трудно не увидеть, что оно является паразитическим в отношении кого бы то ни было.
В денежной экономике деньги являются первичным посредником, и это придает ему смысл. Деньги - это система произвольных символов, используемых для расширения обмена, но также и многое другое. Это система законов, институтов, и властных отношений, создающих эти символы, определяющих их официальную стоимость, и предписывающих их использование в определенных классах экономического обмена. Как только деньги становятся необходимым условием сделки, люди, контролирующие денежную систему - будут ли это государственные лица, банкиры, или кто-либо другой — устанавливают условия доступа к деньгам, что равноценно эффективному контролю над каждым из нас. Другими словами, они становятся главными посредниками и всякое следующее посредничество зависит от них и контролируемой ими денежной системы.
Вот почему, например, британская колониальная администрация в Африке установила налог на жилище для коренного населения, несмотря на то, что затраты на сбор налогов превышали сумму налогов. Требуя налог в денежном выражении, колониальное правительство принудило коренное население участвовать в денежной экономике на условиях, установленных колониальной администрацией и британскими бизнес-интересами. Денежная экономика, основа, на которой зиждятся почти все формы посредничества, и которая заставляет коренное население работать за деньги, представляла собой существенную часть механизма, позволившего Британии выкачивать богатства из колоний.
Понаблюдайте, каким образом денежная экономика проникла в каждую клеточку современной жизни и вы получите полное представление о метастазах посредничества. Куда идут деньги, туда идут и посредники: и это одно из скрытых реалий политической экономики, науки, созданной Адамом Смитом, но превращенной в современную псевдонауку экономику - это становится до боли ясно, когда начинаешь видеть связь между политической властью и экономическим богатством.
Есть еще одна сторона уже упомянутых метастазов, и она имеет отношение к мысленным привычкам, которые усиливает денежная экономика. В самом сердце денежной системы находится понятие абстрактной стоимости, идеи, согласно которой товары и услуги имеют общее объективное свойство, называемое “стоимостью”, измеряемое линейкой.
Это весьма сложное понятие, поэтому его следует раскрыть. Философы в целом признают существенное различие между фактами и ценностью; есть разные пути для их разграничения, но главное для нас сейчас то, что факты – это коллективное понятие, а ценности - индивидуальны. Рассмотрим высказывание “вчера здесь шел дождь.” Учитывая такие общепризнанные определения как “здесь” и “вчера,” это определение факта; всем, кто был на улице вчера в нашем городе и смотрел на небо, капли попали на голову. В строгом смысле, факты объективны — то есть, они имеет дело с объектами, действующими на органы восприятия, т.е. это капли дождя.
Ценности, напротив, субъективны — то есть, они имеют дело со свойствами воспринимающих субъектов, например, людей, смотрящих на небо и замечающих капли на лицах. Один человек может быть раздражен дождевыми каплями, другому наоборот они нравятся, третий совершенно безразличен, и эти ценностные суждения принципиально личные; дело не в том, что дождь неприятен, приятен или безразличен, дело в индивидуумах, которые его так воспринимают. Кроме того, эти личные оценки не так просто расположить по линейной шкале. Определение ценности – сложная мультиразмерная процедура; даже язык недостаточен для описания эмоций, существуют бесчисленные оттенки значений для описания позитивных оценок, не меньше оттенков и у негативных оценок.
Из этой огромной вселенной человеческого опыта понятие абстрактной стоимости выхватывает одну единственную переменную —“а сколько вы мне за это заплатите?”— и сводит ответ к механической шкале в долларах и центах или местному эквиваленту. Как и любой акт редуцируемой абстракции, он может, конечно, использоваться, но выгоды от такого использования всегда должны рассматриваться в сравнении с белыми пятнами, произведенными редуцированными моделями мысли, и за следствия такой слепоты мы должны заплатить сполна. И конечно эту слепоту с энтузиазмом выбрало современное индустриальное общество.
Читатели, которые хотят увидеть размах этой слепоты, могут обратиться к любому из популярных экономических теоретиков, обещающих рог изобилия. Глупая увереннность в том, что исчерпание ресурсов не может быть проблемой, поскольку дополнительные инвестиции обязательно приведут к новым поставкам — в точности та же логика, что и в легендарной фразе “Я не могу быть банкротом, у меня еще остались чеки!”— происходит из того же стремления свести качественную ценность к количественной. Привычка сводить каждую ценность к простой цене выгодна денежной экономике, поскольку приводит к игнорированию всех других переменных, мешающих делать деньги на трансакциях; к несчастью, при этом ускользает скрытый, но решающий факт, а именно тот, что законы физики и экологии берут вверх над законами экономики, и что их нельзя ни подкупить, ни купить.
Современная фиксация на абстрактной стоимости не ограничивается экономистами и теми, кто им верит. Я думаю в особенности о тех, кто знает, что индустриальная цивилизация ускоряет свое падение, но пытается во что бы то ни стало запрятать в чулан побольше абстрактной стоимости, чтобы воспользоваться ей в некоем пост-нефтяном обществе. Чаще всего золото играет центральную роль в этой стратегии, хотя существуют и другие, менее популярные приемы "запастись на будущее".
Нет сомнения, что в обществе потребления даже падение индустриальной цивилизации будет быстро превращено в одну из причин, зачем нужно заниматься шоппингом. И все же есть еще одна трудность, а именно, стратегия, которую неоднократно использовали в свои последние дни многие из цивилизаций. Существует убедительная масса исторических свидетельств, которые показывают, насколько хорошо она работает. Кратчайший путь, золото. Не идите по нему.
Например, среди множества саг и песен ранне-средневековой Европы, встречаются лишь немногие, описывающие исторические события сразу же после падения Рима: Песнь о Нибелунгах, Беовульф, древнейшие норвежские саги, и некоторые другие. Сегодня, эти устные традиции после нескольких веков переложены в письменную форму, причем их составители не имели никакой возможности проверить факты; в них присутствуют и сказки и мифы. И тем не менее, они описывают события и социальные традиции, подтверждаемые сохранившимися записями и археологическими раскопками, и дающими нам самое достоверное представление о том, как происходил спуск в темное средневековье.
Драгоценные металлы играли важнейшую роль в политической экономике средневековья — поэтому неудивительно, что у Рима драгоценный металл был валютой, и поскольку банки пока не были изобретены, объекты, выполненные из золота и серебра были самым распространенным способом хранения личного богатства. По мере того, как в пятом веке н.э. западная империя покачнулась и рыночная экономика стала разваливаться, захоронение драгоценных металлов стало обычной практикой, и в сельской местности стали возникать виллы. Когда археологи начали раскапывать эти виллы, они обнаруживали, что после распада империи виллы разграблены и сожжены, но также с помощью металлоискателя находили спрятанные драгоценные металлы, что красноречиво свидетельствует о том, какую ценность приписывал их обладатель этому абстрактному богатству.
Та же история повторяется во всех старых легендах: когда прячутся сокровища, значит обладатель должен скоро умереть. Сага о Вельсунгах и Песнь о Нибелунгах, например, это версии одной и той же истории, основанной на туманных сведениях о событиях в Рейнской долине, последовавших через столетие после падения Рима. Главной целью тех событий – захоронение клада, который переходит из рук в руки в результате убийств, пыток, измен, мести и искоренения целых династий. По этой причине, когда Беовульф умирает после победы над драконом и его люди обнаруживают, что дракон хранил сокровища, они этому не радуются. Напротив, они испуганы тем, что короли и воины соседних королевств придут и убьют всех, чтобы забрать сокровища—что собственно и происходит. Это и есть «бизнес-как-всегда» в средневековом обществе.
Проблема с захоронением золота в темные века, таким образом, еще один пример более общей проблемы с денежной экономикой и посредниками. Она напоминает о том, что золото – не богатство; это просто длительная форма сохранения денег, и как и всякая другая форм а денег, произвольный символ, которому приписывается реальное богатство—т.е. товары и услуги —то, что производят другие люди. Если товары и услуги не доступны, подвал, заполненный золотыми монетами не изменит этот факт. Более того, символы абстрактной стоимости имеют еще один недостаток в обществе, где законы более не правят: они притягивают насилие так же, как мертвая крыса притягивает мух.
Фетиш золота всегда поражал меня, как доказательство того, что большинство людей, ожидающих социальный коллапс, думают, что после коллапса ситуация исправится. Предположим, индустриальная цивилизация развалится, и у вас есть золото. В случае, если вы потратите его на покупку товаров и услуг, все будут знать, что у вас есть золото, и никто не защитит вас ни от убийств, ни грабежей на манер того, как описано в Песне о Нибелунгах. Если же вы не сможете ничего купить, то золото вам ни к чему.
Эра, для которой справедливы условия Нибелунгов — когда, например, вооруженные банды будут переходить от дома к дому, вытягивая людей из их нор, и живя некоторое время на отобранных продуктах, а затем переходя к другим, или когда местные власти будут окружать семьи, у которых по слухам есть золото, и пытать их до смерти, начиная с детей — обычная история из средневековья. Но это рано или поздно закончится, т.к. запас драгоценных металлов или другого абстрактного богатства разойдется по главарям банд. Пройдет одно-два столетия, прежде чем мы дойдем до стадии, хорошо описанной в англо-саксонской поэме “Мореход:”Nearon n; cyningas ne c;seras, ne goldgiefan swylce i; w;eron (Нет более ни царей, ни правителей, ни хранителей золота).
В этот момент появится нечто наподобие феодального устройства (о котором я писал в последней почте), когда деньги или рынок не будут играть существенную роль в жизни людей, а труд и земля станут фундаментом нового, обедненного, но относительно устойчивого общества, в котором законы снова станут реальностью. Никто из нас, живущих сегодня, не доживут до этого периода, но приятно думать о том, что этот процесс уже в пути. Мы обсудим практические выводы этого знания в следующей почте.
Джон Майкл Грир
Блоггер, ведет The Archdruid Report, еженедельную колонку, посвященную пикойлу и закату индустриального общества, автор четырех книг -- 'The Long Descent', 'The Ecotechnic и др.