Дурочка

                - Где найти осину,
                Что бы удавиться?
                Или в быстрой речке
                С горя утопиться?
       Скулила-пела Лизка-дурочка сидя в пыли под забором и качая растрепанной, давно не мытой головой. Ни одного приличного дерева, не говоря уж об осине в поселке не было. Только по дворам да палисадникам цвела черемуха. (А на ней даже кобеля не повесишь). Кипела черемуха и вопреки народным приметам погода стояла по-летнему жаркая. Быстрая речка сжалась в ручеек, с камешка на камешек  перескакивая, спешила, словно боялась запнуться, совсем остановиться. Между камешками, где воробью по колено, весело играли солнечные зайчики,  чистые струйки журчали свою немудреную песенку.  Снова и снова Лизка-дурочка канючила одну и ту же песенку; - Где найти осину. Из под нее натекла лужа.

      Что может быть страшнее пьяной женщины?  Только страшно пьяная женщина, пьющая не день, не месяц, (а  какая разница сколько?), все равно никто ее трезвой не помнит. Одуряюще пахли белоснежные гроздья укутавшие кусты черемухи. От этого и у трезвых кружились, болели головы. 
     Где найти осину, Что бы удавиться? 
     Ох, Лизка, Лизка, не удавила тебя мамка в колыбели. Не жила бы ты - не мучилась. Но кто мог знать, что отличница, комсомолка и просто красавица превратится в такое … ,  есть слова в русском языке, которые не только цензура не пропустит, но и сам при матери не произнесешь. Не утонула ты, Лизавета, в быстрой речке в то время, когда она бежала с гольцов еще невырубленной тайгой, в половодье, шутя, играя огромными валунами.  Ох, как давно это было. Кто бы мог поверить, глядя на красавицу невесту, поющую от счастья, танцующую свадебный вальс с влюбленным  и желанным женихом, что будет выть она от горя под забором. «Перестройка». И кто слово то такое выдумал?  Кто и что перестраивал? Кто наворовал, так те не перестраивали. Строили! Дачи на Рублевке, вилы в Париже, на Канарах. Остальное ломали, крушили, что бы легче было разворовать. Большим куском подавишься, а если раздробить, разломать и доказать, что больше оно ни на что не годится, то можно и на халяву приобрести – прихватизировать кусок пожирнее. На сколько лет назад отбросила «перестройка» Россию? Сколько судеб сломала она? Сколько жизней унесла?  Не на белых и красных разделила страну, а на нищих, бедных и богатых. Криминальные войны – вот название, словно воевал один криминалитет? Воевал то он в основном не между собой, а с бесправным, ограбленным народом. Завладев банками, превращал людей в рабов, обязанных пожизненно отрабатывать проценты или собирал деньги и исчезал. Спаивал его дешевой польской, китайской водкой, а позже отобрав монополию на спиртное у государства и собственного изготовления стеклоочистителями, антифризами и прочими горючими жидкостями. Кто бы мог поверить?  На свадьбу при Советах водку по талонам получали, у соседей в долг брали. Сыграли свадьбу - ни перед кем не стыдно. Три дня (пятницу, субботу, воскресенье) гулял, гудел поселок. На четвертый, в понедельник похмеляться  нечем, но алчущие, с больной головой, опираясь на условный рефлекс, где пил - там и опохмелишься, тащились и тащились. Но, «нету больше», а на нет и суда нет. Зато теперь "Свобода". «Перестройка». Сбылась мечта идиота: «Что б ты проклятая озером стала, что б мимо тебя на работу ходить». Какое там озеро, море разливанное.
      
     Новоселье отмечали тоже, как  положено. Лиза к тому времени научилась, не морщится после выпитой рюмки, не хвататься за стакан с водой, не махать ладошками, как цыпленок крыльями.  Ой, как весело время летело. Лешенька. Долгожданный сыночка. Скрутит бумажку,  ходит по комнате, во рту мусолит. - Ты что Лешенька делаешь?
        -Курю.
       Смеются гости. А маленький проказник, полтора годика всего-то, нальет себе в рюмку чай и тоже тянется чокнуться. 
      -Мужик! Наследник!
       Чокается Андрей с сыном. А утром с похмелья шипучкой жажду заливает, пока не опохмелится. Что бы тебя на том свете черти опохмеляли, тем же, что твой сын выпил. Видел, как папа утром из горла глотает любую жидкость и сам хлебнул из бутылки эссенции. Отстояли врачи, выжил Алешенька, да из желудочка, что и так с наперсток был, ничего почти не осталось. Манную кашку варила, как водичка текла. Отварчики овсяные, бульончики, а другую пищу не принимал детский организм. Дали Лешеньке инвалидность. Сидела Лиза дома, нянчилась, да и какая работа с таким грузом на руках.  Андрей уже не опохмеляется – пьет. С работы – пьяный, на работу - пьяный. Слово поперек не скажи. Когда-то была Лизонькой, лапушкой.  Теперь все чаще летело из его пасти вместе с перегаром; Сука подзаборная, да дура безмозглая.  Вот и в тот раз; сидела тихо - мирно на кухне с подружками, пенсию дали, вот и накупила всякой всячины. Ну, и как без поллитра? А не умеешь петь, не пей. «Напилася я пьяна. Не дойду я до дома»;  выводили подружки в разноголосицу.  Андрей ввалился в снегу, без шапки, потерял по дороге, но с баночкой из под майонеза с динашкой. У "скопцов" выдурил. Веселый и ласковый, как всегда, когда успевал к застолью. Только ласковый не с Лизкой - дуррой безмозглой, а с подружкой, Танькой. «Если б знала я раньше, что так замужем плохо».
       - Чо то вы, подруги, тягомотину затянули.
 
       Андрей колдуя над баночками, разбавлял динашку до нужной кондиции.       Довольный достигнутым результатам, включил на полную мощность магнитофон. «Красная плесень» разухабисто рванула мутной волной, захлестнула кухонку, выплеснулась сквозь щели, дверные проемы, форточку; по всей избе,  на  волю. А Андрюха уже хозяйничал за столом; разливал, накладывал, успевая при этом откровенно тискать взвизгивающую Таньку.   Подружка – разведенка. Давить таких подруг надо, топить в поганом ведре, как кошку шелудивую. Зло комом подступило к горлу. Встала. Вышла из-за стола. Резко выдернула шнур магнитофона

  -Лешка спит. И вооще, посидели, и хватит.
        Стоя у окна закурила.
        -Давайте, подруженьки, время позднее. Бай, бай. 
        - Ну, сука, весь кайф обломала.   
       Андрей вылез из-за стола, тяжело оперся о Таньку;
        - Сиди.- И уже к Лизке. -  Сама, сука, выметайся и урода своего прихватывай.
        -Ты что, что сказал? Это я выметайся? Это Алеша урод?  Козел ты комолый. Дуй отсюда и ****ей своих прихватывай. Что бы духу вашего не было. Давайте,  уматывайте на….
       Договорить она не успела.  Андрей с размаху ударил ее по лицу, так что  её развернуло , бросило на тумбочку у плиты. Загремела по полу посуда. Схватив за волосы, Андрей стал вытаскивать Лизку из кухни. Цепляясь за что нипоподя, она упиралась, пыталась вцепиться когтями в его руку, дотянуться до лица. Осклабившись щербатым ртом, супруг не отпускал ее волосы,  упирающуюся, мотал по всей кухне, тащил в коридор, к выходу. В какой момент попал к ней под руки нож, Лизка не помнит, помнит ощущение, как он вошел во что-то мягкое. Андрей не отпустил ее, а только еще сильнее дернул на себя, и она, выдернув нож, второй раз воткнула его в мужа, на этот раз с хрустом.  Лизка, словно горячо любимая жена, бросилась к нему на грудь и всем телом продолжала давить на рукоятку ножа. Андрей заваливался на спину.   Упал на усыпанный осколками  посуды пол,  потянув за собой Лизку. 

        Подруг словно Фома метлой вымел. Каталась по полу в луже бутылка водки. Лизка подняла, жадно выпила остатки. Глубоко вдохнула, прикрывая  рот тыльной стороной ладони вымазанной в крови. Переступила через мужа, как через половую тяпку, оказавшуюся под ногами в самый неподходящий момент, и пошла в комнату к Алешке. 

        Следствие было коротким. Судебно-психиатрическую экспертизу никто не производил, только хирург, главврач поселковой больницы, снимая для протокола побои, высказал свое мнение; «Дура». Суд был еще короче; «Убийство в состоянии аффекта.  Превышением пределов необходимой обороны», обе статьи с минимальными сроками. Учитывая, что на руках Лизки ребенок инвалид присудили два года условно. Пенсия по инвалидности, пенсия по потере кормильца – не расшикуешься. А Лизка и не собиралась шиковать. Жила тихо, замкнуто. Смотреть телевизор не могла, там одни боевики, а кровь теперь пугала её. Днями играла с Алешкой. Но заснуть без рюмки не могла. Стоило закрыть глаза, перед ними вставала ее вымазанная в крови рука. Андрея она не вспоминала, на других мужчин тоже смотрела с опаской. День за днем, месяц за месяцем и вечерняя рюмочка превратилась в две, три уже утренних.  Иногда она забывалась в тяжелом сне посреди дня, могла неизвестно где пропасть на несколько дней. Сердобольные соседи присматривали в это время за Алешкой. Мальчик рос не по годам смышленым, тихим. Рано узнав, что такое боль, належавшись в больницах, видевший смерть своих ровесников, он философски относился к жизни. Научился жить своей жизнью, не докучая окружающим. И только в больших детских  глазах таилась глубина, непонятная ни кому. Лизка снова появлялась, снова пропадала и снова появлялась. Рассказывала грустные сказки, поила-кормила полужидкими кашками, пюре. Укладывала спать, потом тихо выла длинными, холодными вечерами. Ушел Алешка незаметно. Однажды ночь вскрикнул, словно от сильной боли, и умолк.  Лизка  спала до обеда. Жили они по свободному графику; что день, что ночь, какая разница, если ни ей на работу, ни ему в детский садик спешить не надо. Соседка Ирина заглянула в никогда не запиравшуюся квартиру, убедилась, что Лизка дома и со спокойной совестью стала заниматься своими делами. Две девчонки в разную смену ходят, у самой работа посменная, (день, ночь. двое дома), хорошо хоть с алкашом своим как разошлась, так он глаз не кажет. Боится, что и его или ножом, или топором по башке. Про их двухэтажку  разные слухи по поселку бродили.  Ирка еще не жила в этом доме,  когда одна бабенка своего мужа сковородкой убила.  Так Ира сама не против кое-кого удавить из родни далекой и близкой. 
         Лизка уже давно не смотрела на часы.  Какая разница – утро, вечер?  Главное, что в бутылке еще осталось. Много она теперь выпить не могла. Стопку водки, полстакана воды, сигарета и еще стопку.  Этого хватало что бы проснулась активность. Сварила жидкую кашку, вскипятила чай. Алешка не просыпался. Она ласково уговаривала его.
        - Алешенька, я кашку сварила. Вставай, кушать будем. А хочешь, я тебе сюда принесу? 
         Алеша лежал, скрутившись в клубочек. Маленький. Светловолосый. Она гладила его по голове, приговаривала:
        - Вставай Алеша, а то кашка остынет. Ну, не хочешь, я тебе сюда принесу. 
         На кухне, на глаза попалась бутылка, и она налила себе еще рюмку, выкурила сигарету. Закат красил алым соседние дома, черные тени берез бежали через марь к речке. Еще рюмка и Лизка потащилась в комнату. Скрючилась на кровати, по собачьи подвывая, словно по покойнику.  Возвращаясь с ночного дежурства Ирина заглянула к соседке. На столе пустая бутылка, тарелка с кашей. Самой соседки нет, а Алешка спит. Видно, ночью опять закончилась водка, и Лизка шлындает по поселку в поисках болеутоляющего.  Ирина прошла к себе переоделась, приготовила обед, проводила младшую в школу, встретила старшую и только после этого заглянула к соседям. Алешка так и лежал, свернувшись клубком. Бедный ребенок. – Подумала Ирина, - Надо разбудить. Покормить. - Алеша, вставай.   И только когда тронула рукой, почувствовала мертвую окаменелость тщедушного тельца.
      - Господи. Отмучился бедный. 
     Горе, чужое, свое - все равно горе. Кто-то нашел,  привел домой Лизку,  кто-то сбегал в поссовет, написал заявление. Пришел участковый, посмотрел,  выкурил в коридоре сигарету и ушел, ничего не сказав.  У Ирины на кухне женщины обсудили, кто, что приготовит на поминки. Дружно ругали медицину,  которая даже не приехала взглянуть. Мол, что смотреть? Справку выпишем.  Не жилец ребенок был.  Прибрали, на сколько это было возможно,  в Лизкиной квартире, на кухне в детской ванночке обмыли Алешку, теплой водой да горючими женскими слезами.  - Худенький-то какой. Легонький, как воробышек. Ой,  дитятко, не жил ты, а мучился. Лизка сначала пыталась помогать женщинам, потом села в углу на табуретку. Застыла истуканом и только губы безмолвно шевелились, словно, никогда и ни во что не верящая Лизка  молилась невидимому богу.  Мальчика переодели в матросский костюмчик, принесенный кем-то из женщин. Уложили в зале на столе, застланном белой простынею. Под голову Ирина принесла подушечку с дивана. Договорились по очереди побыть с Лизой, посидеть над ребенком. Зачем? Никто не знал. Так положено. Вряд ли хотя бы в одной квартире двухэтажки нашлась бы Библия, не говоря о псалтыри. Но надо сидеть, раз сидели предки.  На следующий день все разбежались по своим делам. Живым живое. Ела ли за последние сутки Лизка, никому не было дела. Она сидела в углу, курила, безмолвно шевелила глазами.  Когда соседки ушли, она встала. На электроплитке сварила кашу. Прошла в зал. Подняла на руки Алешку, прижала к груди и, баюкая, отнесла на диван. Усадила. Отошла в сторону. Залюбовалась сыном. Чистенький, одетый не в вытянутые колготки и заляпанную майку, он казался ей ангелочком, сошедшим с неба.
       -Алешенька.  Какой ты большой. В этом году в школу пойдем. Я тебя учить буду.   
       Она нашла в шкафу листы какой-то бумаги, карандаш. Нарисовала, как умела, зайца, собаку. Перенесла на диван игрушки,  обложила ими Алешу. - Поиграй пока, а я кашку принесу. На кухне проверила, остыла ли каша, перелила в тарелку.
      -Алешенька, кушай. Будешь кушать, вырастешь большим, сильным. Кушай.
        Каша стекала по подбородку. Капала на матроску.
       - Кушай. Миленький. Кушай.
        Пыталась разжать мертвые губы ребенка потерявшая рассудок мама. Очень скоро от уговоров она перешла на крик. Снова и снова пытаясь запихнуть ложку в плотно сжатый рот сына. На крик пришла Ирина. Оттащить Лизу от ребенка не удалось. Та вцепилась в него мертвой хваткой, забилась в угол дивана, из под челки по волчьи сверкая глазами.  Совсем тронулась.  Решили соседки.  История с ребенком повторялась, стоило только оставить Лизу одну.  В больнице развели руками, прописали успокоительные, посоветовали контролировать ее действия, успокаивать. Администрация вообще отмахнулась; Будут тут всякие бомжи звонить. В бюджете на более насущные нужды денег нет.  Алешку, тайком от матери, похоронили на поселковом кладбище. Гробик из неструганных досок, подвез,  по пути, на грузовике до кладбища сосед. Опустили в неглубокую яму, выкопанную женщинами. На грубом кресте, на фанерке Иринина дочка выжгла фамилию, имя, отчество, год рождения и год смерти. 
         - Отмучился. 
         -Земля ему пухом. 
         -Царствие небесное душе его безвинной. 
          Выпили соседки по три рюмки за усопшего.  А остальной поселок и не заметил, что на одного жителя в нем стало меньше.  Лизка неприкаянно бродила по улицам. Иногда заглядывала домой. Даже затеяла ремонт в подъезде. Побелив вместе со стенами пол и стекла окон. Пила - где нальют, спала - где упадет, благо дни и ночи стояли по-летнему теплыми. Проголодавшись, заходила в магазины, брала с прилавка, что понравится и не расплачиваясь гордо выходила из магазина, угощая прохожих то ломтем хлеба, то куском колбасы.  «Волга» пылила по центральной улице поселка. Мэр брезгливо сморщился,  увидев под забором Лизку. Из-за этого отребья пришлось гонять машину в район, выслушать кучу нелицеприятного. И хам, и самодур, и бездеятелен. И что администрация несет ответственность за каждого новорожденного и свежепредставившегося на ее территории объяснили с указанием соответствующих статей, но в такой форме, что ни в одном своде законов не найдешь.    Ну, это он еще выяснит, кто написал письмо губернатору. А что «Волга» его не труповозка, так это он правильно ответил. Понесла нелегкая в мэры. Славы захотелось, денег. Славу приобрел - соседи здороваться перестали, одни чеченцы кланяются. Так, те кланяются, а у самих не камень, нож за пазухой. Денег?- тем же  чеченцам удачно продал выморочный дом, так теперь он у них на крючке. Деньги вроде не за дом давали, в долг. Ох, и долго за этот долг расплачиваться придется. Вроде с просьбой придут, с коньячком, с улыбкой, но такое впечатление, что за спиной удавку прячут. Как тут откажешь?! Дуру эту надо немедленно из поселка убирать. Как там в письме. Представляет потенциальную опасность для окружающих. Так куда медицина смотрит. Никто не  обращался? Разберется и с участковым и c больницей. Придут еще.

       Чистенькую, вымытую, переодетую Лизку отвез участковый в краевой центр и утром раненько сдал в психушку. Халявная командировка. С Лизкой в дороге никаких проблем не было. Что-то еще в поселке вкололи ей медики и была она послушной, тихой, как барышня гимназистка. Выпила вечером стакан чаю и спала до конечной. Обежав магазины, выполнив заказы жены, соседей старшина еще успел посидеть в шашлычной и от души отведать пива в кегах, вспоминая Лизку добрым словом. 
       «А у психов жизнь, так бы жил любой, хочешь спать ложись, хочешь песни пой». Врачи осмотрели Лизку, где постукали, где пощекотали, задавали какие-то вопросы, записывали ее ответы, в результате признали безнадежно безопасной для общества. Она свободно выходила во двор, ходила по больнице - помещения для буйных были в другом корпусе, с решетками и охранниками в черной униформе.  Помогала санитаркам, за что на обеде иногда получала лишнюю котлету или на ужин пару конфет.  Как, когда и куда она исчезла с больничного двора, персонал не заметил, да ему было и глубоко на это наплевать.  Опасности не представляет. Родственников нет. А государству - одним психом больше, одним меньше?
 
      Мусор давно не вывозили, он горой высился вокруг мусорных баков. В тени баков между двумя стопками кирпичей горел небольшой костер. В консервной банке из под повидла, а может быть из под томатной пасты кипела вода.  Две человеческие тени лениво копались в груде мусора. Разрывали целлофановые пакеты, выбирали хоть что-то, пусть на вид съедобное. Откладывали в сторону алюминиевые банки из под пива, пепси, «отверток» и «штопоров», взбалтывали, определяя на слух наличие содержимого. Жадно выцеживали остатки влаги. Подошел третий бомж в приличных на вид джинсах, ветровке на голое тело и с пластиковой бутылкой в руках.  Стемнело.
       -То не ветер ветку клонит, Ни дубравушка  шумит.  То мое, мое сердечко стонет, Как осенний лист дрожит.  Когда и куда делись приютившие и накормившие ее бичи, Лизке было безразлично. Тоска - о чем, почему? Просто тоска брошенной, бездомной собаки.  Ветер поднимал рваные пакеты и нес их в соседний парк,  где веселилась молодежь. Этим же ветром  понесло в парк и Лизку, но дойти она не смогла. Ватага подростков столкнулась с ней в неширокой калитке. Запах, а может просто игравший в молодых сволочах адреналин, но первый же из подростков, хвастаясь перед друзьями, высоко вскинул ногу, целясь ей в голову.  - Ий-я. Лизку подняли. И вот уже другой, в прыжке, нанес ей удар в грудь. - Ий-я. - Ий-я. Но скоро им надоело и веселой гурьбой, подпрыгивая и пиная друг друга, они толпой повалили между домами к троллейбусной остановке. Ий-я. Ий-я. Затихало вдали.  Тело обнаружили утром, а в обед уже закопали на участке, отведенном под … А под что? Кладбищем это не назовешь, свалкой тоже. Трупы закапывали. Вбивали в землю колышек с порядковым номером. Через полгода куда-то пропадал колышек, через год два дожди и ветер сравнивали могильный холмик, и можно было закапывать следующий неопознанный, невостребованный трупп.