ЛЕКАРСТВО ОТ ВСЕХ БОЛЕЗНЕЙ
*
РАССКАЗ
*
О том лекарстве Дуняша (а только так ее звал-величал Митрофан) вспомнила не случайно.
Когда Евдокия окончила семь классов, дальше учиться не могла. Время-то было послевоенное. Отец с фронта пришел израненным инвалидом. Ему хватало здоровья кое в чем жене по огороду помочь, да за несколькими ульями пчел присматривать. А довоенных детей в семье было пятеро – три девочки и два сына. Младшие ребятишки донашивали из одежды и обуви то, что старшие дотла доносить не успели. Потому Евдокии в восьмой класс средней школы, которая в пяти километрах от ее дома находилась, ходить было не в чем.
А девушка что лицом, что статью – хоть картину с нее пиши. На нее ребята, что постарше ее возрастом, уже заглядывались. Потому ходить в школу в старье, доставшемся от старших сестер, – от стыда не хитро сгореть. Помогать матери с отцом по домашнему хозяйству – без нее рабочих рук старших братьев и сестер хватало.
- Так что, как не ряди-суди, а Евдокию надо куда-то на работу пристраивать, - такое заключение высказал своей жене отец Евдокии – Василий Николаевич.
- Так-то оно так, Васятк, только одна ей дорога - в колхоз дояркой или свинаркой подряжаться.
- Это ты, Машунь, на холодное загибаешь.
Василий Николаевич до войны подручным у местного кузнеца был, потому в его словах частенько проскальзывала кузнечная терминология. Если простужался и кашлял, говорил, что у него «меха» что-то барахлить начали. У некоторых здоровенных деревенских мужиков кулаки «кувалдами» называл.
- Ты погодь горн-то тушить. Я, как ты знаешь, намедни в медпункте был. А в нем мой одногодок фельдшерит. До войны мы с ним еще и в друзьях ходили.
- И что?! – у его супруги слова всегда впереди мыслей оказывались.
- То! – Василий Николаевич так и не привык к тому, чтобы Мария его мысли комкала. – Я ему рассказал про нашу Евдокию. Мол, ума не приложу, на какую стежку-дорожку ее направить.
- А он? – языку Марии явно во рту тесновато было.
- Когда ж ты перестанешь телегу впереди лошади запрягать?
- Ты не увиливай от вопроса со своей телегой, - реакция у Марии действительно была завидной.
- Ему санитарка и медсестра в одном лице нужна.
- Что ж ты молчал до сих пор? – оживилась супруга Василия Николаевича. – Ты дал согласие-то?
- Причем ту я? Об этом надо Евдокию спросить.
- Еще что!? Не в колхозе же ей с ее образованием коровам хвосты заносить…
А Евдокия этому ничуточки и не сопротивлялась. В глубине ее души мечта стать медикам зародилась тогда, как только с войны изуродованным пришел отец, и она видела, как его болячки изводят.
Но что собой представлял медпункт в их селе в конце сороковых годов? Название одно. Заведовал в нем Иван Федорович, который стал фельдшером во время войны, окончив какие-то ускоренные медицинские курсы. Из медицинских инструментов в медпункте были только скальпель и стетоскоп, а из лекарств – одно единственное – касторка.
Приходил к Ивану Федоровичу больной, а он у него спрашивал:
- На что, любезный, жалуетесь?
Тот еле из себя выдавливал:
- В животе все огнем горит, мочи терпеть нет…
- Хорошо, сейчас определим, что там у вас внутри творится.
Иван Федорович приставлял к животу больного один конец пластмассовой трубки, другой конец к своему уху приставлял. Потом клал два своих толстенных пальца левой руки на живот пациента и стучал по ним пальцами правой руки. Опять слушал, что в животе изменилось после чечетки его пальцев. Заходил со спины больного. Процедура прослушивания и простукивания повторялась до автоматизма.
Только после этого у фельдшера рождалось однозначное заключение:
- Все ясно. Сестра, выдай больному касторовое масло. Принимайте его вовнутрь по чайной ложке перед едой.
И фельдшер, и Евдокия знали, что касторовое масло – слабительное средство для кишечника, которое вызовет у горемычного больного такой понос, вроде бы у того внутри был не кишечник, а пулемет. Но других-то лекарств на медпункте не было, так что: терпи атаман – казаком будешь.
Приходили к Ивану Федоровичу селяне с больной спиной, головой, на рези в глазах или покалывания в области сердца жаловались. И вновь фельдшер с помощью стетоскопа пациентов прослушивал, а назначение было всем одно и то же:
- Сестра, выдай больному касторовое масло…
Местный люд за это Ивану Федоровичу – добрейшему душой человеку, от безысходности лечившего одним единственным средством всех без исключения больных, дал прозвище – «Касторка».
А вспомнила про это Евдокия, когда уже у самой сын и дочь взрослыми стали. Причина рогатиной ее душу настигла. Ее муж Митрофан, что ни день, пьяный с работы приплетался. Работал-то он ветеринарным техником. Частенько сельчане, которые какую-либо живность во дворе водили, приглашали его больного поросеночка или теленочка подлечить. А расплата за услуги одна – бутылка сорокоградусной на стол и закуска на скорую руку. Дело дошло до того, что он без опохмелки и на работу идти не мог.
Как мужа из беды вытащить? Долго об этом Евдокия думала, пока не вспомнила про лекарство, которое всем больным приписывал Иван Федорович.
Однажды, на неописуемое удивление Митрофана, она вызвалась поправить ранним утром здоровье мужа. Сказала так, будто бы у нее самой голова от боли вот-вот на кусочки разлетится, с заметным сочувствием, в общем:
- Что ж ты, Митрофанушка, так мучаешься? На вот, поправь свое здоровье.
- А что это? – вопрос протиснулся изо рта, в котором вроде бы пустыня Сахара след оставила.
- У кумы Клавдии самогона заняла. На твои муки мне смотреть невыносимо…
Она налила мутной жидкости из бутылки и пододвинула по столу стакан к мучившемуся похмельем мужу.
Тот поспешно, конечно же, не без дрожи в руках почти осушил содержимое стакана.
- Вот и хорошо… - как-то загадочно сказала Евдокия. – Теперь поспи малость…
Но спать долго Митрофану не пришлось. Он, словно, укушенный десятками оводов бык на колхозном дворе, метался в туалет раз, другой, третий… При этом только успевал со стоном произносить:
- Дуняш, наверное, я умираю…
Та смотрела на него с еле скрываемой улыбкой, приговаривала:
- Не хитро и умереть, Митрофанушка, если пить не бросишь…
Он, не успев ничего ответить, пролетал мимо нее в туалет.
Несколько дней после этого Митрофан спиртное в рот не брал. Но потом вновь устоять перед «злодейкой с наклейкой» не мог.
А на утро – вот она добрая душа Евдокия:
- На вот опохмелись уж…
Наполняла она самогоном стакан чуть ли не под завязку к неописуемой радости разлюбезного мужа, предварительно налив в бутылку касторового масла. И вновь у Митрофана понос быстрее стрелы, выпушенной из хорошо натянутого лука, из внутренностей выплескивался.
Так повторялось несколько раз.
Евдокия его предупреждала и так каждое слово выразительно подчеркивала, словно с ним уже прощаться собралась:
- Не перестанешь, Митрофан, пить – умрешь. Да и от твоих мук, то и гляди, у меня сердце остановится.
…Может, слова Евдокии его напугали, как черт из-за угла; может, он сам понял, что пропадает, как в той степи ямщик, а бутылку со спиртным начал стороной обходить.
Терпит пока…
Тысячу раз Евдокия спасибо Ивану Федоровичу сказала за лекарство, которое он в шутку в те далекие послевоенные годы «чудом лекарством» называл.