Разговор с художником

               
      Сегодня, 16 мая 1999 года, я пропалывала малину, очищая её от сныти. Я не видела особого смысла aв этом занятии – как мне казалось, сныть мало мешает малине. Честно говоря, так я думала из упрямства, в оправдание себе, потому, что мне совсем не хотелось полоть, да и вообще, что-нибудь делать в саду. Тем не менее, делала я это добросовестно и тщательно, как и всякое дело, за которое я бралась. Начав полоть неохотно, я понемногу втянулась в это занятие, в сам его процесс. Происходило это так. Взяв в сарае тяпку, я с размаху всаживала её в землю, поддевая корни сныти – таким образом, мне удавалось с корнем вытащить эту сныть – водянистое растение, особенно неприятное тем, что так и норовит оборваться, оставив у тебя в руках листья, а сами-то корни остаются в земле. Взяв сныть за самое основание, около корня, я медленно вытягивала её из земли. Благодаря  этому осторожному, терпеливому вытягиванию, и с помощью тяпки, мне удавалось ликвидировать сныть – сорняк, практически не поддающийся прополке.
      Прошло чуть более часа. Из-за сарая вышла мама, отряхивая руки и глядя вокруг себя ищущим, неудовлетворённым взглядом – что бы ещё такое сделать.
- Поработала, - сказала она, ну, вот видишь, как хорошо. Потихоньку - понемножку ты сделаешь одно дело, отец другое, поможете мне. Вот увидишь, какая здесь будет крупная малина. Ты уже тут как следует расчистила, - добавила мама с сияющей улыбкой, любуясь мной, моим трудолюбием и результатом моей работы. Под влиянием маминой радости я отошла от своего рабочего места, и, следом  за ней, тоже  окинула его взглядом. Оно ещё не было прополото целиком; на коричневом  фоне очищенной от сорняков  земли  выделялись зелёные полоски и пучки травы. Я не считала это дело законченным, но спокойно и охотно бросила его – раз мама сказала, что всё,  хватит,  пора  отдыхать – значит, всё в порядке и совесть моя чиста.
      Затем я посмотрела в сторону Китовых. За забором сидел хмурый, и, как почти нетрезвый Алексей Китов – наш дачный сосед – художник.
 - Серёж! – крикнула мама проходившему мимо мужу,- покажи Алёше, как твоя дочь Аршинова нарисовала.
Сергей пошёл за рисунком.
- Как видишь, всё в делах, Алёш,-  сказала мама, подходя к забору и улыбаясь, - малину пропалываем.
- А чего её полоть, - повысил голос Алексей, почти крикнул, -всё равно сорняки вырастут.
Пришёл Сергей с рисунком.
- Иди, Алёша тебе что-то хочет показать, -сказала мне мама.
Я зашла к Китовым. Место перед их домом представляло собой маленький дворик, землистый и утоптанный. Трава на нём не росла, она как будто обрывалась прямо за калиткой Китовых. Единственной зеленью на нём была сирень. Прямо во дворе стоял деревянный стол и скамейка. Здесь по вечерам часто сидела пьяная компания и распевала песни.
- Садись, не стесняйся, - запросто сказал Алексей. Приглядевшись к нему, я отметила про себя, что он сильно изменился: лицо его было заплывшим, нос распух и потерял форму, а выражение его лица и ставших круглыми глаз показывали то, что он находится в каком-то напряжённом, мучительном поиске. Теперь он сильно отличался от того бодрого, любующегося собой и с чувством юмора мужчины каким он был несколько лет назад. Наверное, эта перемена так бросилась мне в глаза, потому что я давно не видела его вблизи. Я села на скамейку напротив него.
- Вот смотри, - говорил Алексей, быстро делая набросок на бумаге, это твоя мама в грядке копается. Это голова, а вот это попа- она у неё такая… выдающаяся.
- Вижу.
- Что самое главное в рисунке?- продолжал Алексей, - сходство нарисованного с оригиналом не важно и не нужно. Для этого существует фотография.
- А если то, что я нарисую, будетэ не похоже на оригинал, и мне скажут, что не похоже, что тогда?
- А ты ответишь: я так вижу и всё тут.
- А если рисовать не похоже, то зачем тогда художник? Для чего он существует?- задала я вопрос Алексею.
- А художник существует …ну, допустим, для того, чтобы выражать своё собственное видение,- ответил он.
Затем Алексей начал учить меня тому, как нужно и должно рисовать.
- А ты делай набросок быстро – раз- раз. Похулигань. Не бойся себя. Ты что боишься кого-нибудь обидеть?
- Нет. Рисунок – не такая вещь, которой можно обидеть или на которую можно обижаться.
- Вот, допустим, еду я в метро, - продолжал Алексей, - и входит какой- нибудь тип. Он, может быть, совсем не хочет, чтобы я его рисовал и вообще, может быть, на следующей остановке выходит. Так вот, я беру блокнот и двумя- тремя штрихами обозначаю то, что в этом самом типе есть главного. Так я тренирую руку – в поезде всё равно делать больше нечего. Вот смотри, рисую я тебя, - Алексей быстро начал делать набросок на бумаге, - в тебе что главное? Улыбчивая девочка и подбородок у тебя длинный.
Считаю нужным пояснить, что я вовсе не улыбчивая – я улыбаюсь очень редко. А подбородок у меня не длинный, а средний и довольно узкий.  Такая неверная информация обо мне и моей внешности очень мне не понравилась, но я промолчала. Затем Алексей положил на стол чистые белые листы и быстро, двумя- тремя линиями нарисовал меня, получилось совсем не похоже.  В этом наброске моего лица не было не только внешнего сходства; в нём  также не было выражения, он не отражал моего характера и настроения.
- А теперь рисуй меня, - сказал Алексей, кладя передо мной лист, - главное что? Видишь – человек напротив тебя сидит не очень молодой, глазки не совсем трезвые.
Сомневаясь в себе и в своей способности нарисовать штрихами, я всё же набросала лицо Алексея. Лицо – круг, глаза –два кружка с точками в середине. К моему удивлению, некоторое сходство и даже выражение глаз было в этом рисунке. Алексею такой его портрет понравился, и он не удержался и собственной рукой поставил две точки вместо ноздрей.
- Это я забираю себе, - прямо и безапелляционно заявил он.
- Ой, а можно я его возьму, а мы вам потом отксерим и копию привезём? –
сказала я неуверенно, немного оробев от такого тона.
- Ладно, - согласился Алексей.
      Следом за Алексеем я зашла в дом Китовых. Их жильё состояло из маленького, узкого коридора и двух смежных комнат. В нос тут же ударил запах старой мебели, конфет и нафталина. Стол был покрыт белой скатертью, в вазе лежало печенье. Все стены этой комнаты были увешаны картинами Алексея – картинами неплохими. Это были пейзажи. Из них мне понравилась одна. Это был вид сверху на крыши домов и на занесённую снегом улицу. На этой картине было изображено как раз то время, когда начинают сгущаться ранние зимние сумерки. Голубое небо темнеет, снег отсвечивает голубым, а на крыше одного из домов дворник убирает снег лопатой.  Мне понравился именно этот вид сверху, перспектива. На меня эта картина произвела впечатление.
- А, Алексей-то не без способностей, - подумала я.
Тут же я спросила, откуда, из какого наблюдательного пункта он всё это рисовал. Алексей ответил, что с крыши одного из домов он сделал набросок, а остальное  дорисовал уже дома.
      Затем Алексей откуда-то достал и разложил передо мной небольшие картины, пояснив, что делал их уже давно, когда в своё время ездил по стране.
- Рисовать очень выгодно, в каком смысле? – сказал он, вот идёшь ты на день рождения, а подарка у тебя нет. Ну, а что подарить – не знаешь. А я беру с собой картину – и получается такой вот подарок.
- А вам не жалко? – спросила я, добавив, что в отношении собственных рисунков я жадная.
- Не-ет, -  сказал Алексей, - абсолютно не жалко. Ты тоже выбери себе, возьми что-нибудь отсюда.
Я долго рассматривала рисунки Алексея. Вот берёза, вот какая-то мечеть. Потом попались два рисунка одного и того же места – река, а на её берегу стоит церковь. Я выбрала один из них. На нём церковь и рябь озера освещены заходящим солнцем, около берега – камыши.
      Потом я так же, следом за Алексеем вышла назад, во двор. Он сел напротив меня, и разговор опять пошёл о живописи, но уже в другом русле. Алексей начал рассказывать о том, как он вместе с группой таких же, как он, художников – студентов, рисовать обнажённую натуру. Оказалось, что есть такие специально существующие для этого люди – натурщики, что натурщик
 на самом деле  - это целая профессия. И профессия тяжёлая, они, по словам Алексея, очень рано уходят на пенсию – так же, как артисты балета, в тридцать пять лет.
- чем же она тяжёлая? – резко встряхнув головой, недоверчиво спросила я, -
Ведь они же ничего не делают. Стоишь себе и позируешь, а потом за это ещё и деньги получаешь.
- А ты подними одну руку.
Я подняла, скорее даже от неожиданности.
- А другую руку отставь в сторону. Вот так. А теперь в этой позе постой минут пять, пока я сигарету выкурю. Посмотрим, что с тобой будет.
Я испугалась и опустила руки. Как человек осторожный, я не захотела такого эксперимента над собой.
- Нет, ничего страшного с тобой, конечно, не случилось бы, - поспешил успокоить меня Алексей, - но, понимаешь, в чём дело. Вот когда ты двигаешься, ходишь, что-нибудь делаешь, ты не устаёшь, потому что это для тебя естественное состояние. А попробуй-ка постой в одной, специальной позе. У натурщиков от этого мышцы болят, и суставы изнашиваются, это же дикое напряжение. А главное, это профессия очень неблагодарная. Спроси кто-нибудь: а ты кто такой? Натурщик. А-а, натурщик, - ответил Алексей  себе
презрительным голосом, поморщился и махнул рукой, - как понимаешь, уважения к себе эта профессия не вызывает. Твой папа – инженер. Я там, к примеру, художник, кто-то ещё – рабочий, всё это - профессии понятные. А он - какой-то там… натурщик!
      Оказалось, что в этой профессии существуют целые династии, например: натурщик- отец, натурщик – сын. К уже сказанному Алексей добавил, что   иногда художники оставляют натурщиц у себя на ночь. Хорошо понимая, в чём тут дело, я всё же задала Алексею вопрос: а зачем? Мне было интересно, как он мне это объяснит. Алексей замялся, даже несколько смутился, и, опустив взгляд, в затруднении потёр пальцем лоб.
- Ну, это ты у мамы спроси, она тебе объяснит, - сказал он. Затем, подняв голову, он всё-таки сказал:
- Остаются они, скажем так… для сексуальных услуг.
- И они все на это соглашаются? Ведь натурщицы – не проститутки.
- Ты понимаешь, какое тут дело. Делают они это из-за лишней тройки рублей. У неё там, допустим, понимаешь, ребёнок в деревне, ему фрукты нужны, а купить их не на что.
- Ничего особенного вы мне сейчас не сказали,-  пояснила я  Алексею, -недавно по телевизору передавали, что вдоль какого-то, не помню какого шоссе стоят деревенские проститутки. Тут же, рядом с этим шоссе стоит статуя- мать с ребёнком. У обоих –  у матери и у ребёнка накрашены губы. И захочешь ошибиться, да не ошибёшься.
- Ну, может быть…, - неохотно ответил Алексей, - во всяком случае, это всегда было и будет.
      Тут же Алексей рассказал о том, как он с однокурсниками рисовал обнажённую натуру. Их группа состояла из двадцати человек, среди которых была всего одна женщина. Вот сидят они в мастерской, все краски и кисти уже наготове. И входит натурщица. Одета она в горностаевую шубу, в ушах – золотые серёжки. – И вот, сбрасывает она с себя всё это и остаётся…ну, совсем без одежды, - делится своими воспоминаниями Алексей.
Его покрасневшее от выпивки лицо, зажатая между пальцами, дымящаяся папироса показывают, что он сейчас говорит о чём-то близком, понятном и естественном для него, хотя язык его слегка заплетается.
 -И, понимаешь ли, стоит тут перед нами, мужиками, голая баба в натуре. Но у нас ника-ких сексуальных мыслей не возникало.
- не до того было. Ведь это же такая напряжённая работа – рисовать обнажённую натуру, - говорю я.
- Ну вот, слушай. Таких мыслей, значит, не было. Единственное, что было – это мы её просили: Валя, дай три рубля. Выпить-то, понятное дело, нам хотелось. И она давала до завтра.
- Алёш, на вот, это наливка, - сказал как-то неожиданно появившийся во время этого разговора Сергей, - Нонка даёт.
_ Да что ты! – Алексей воодушевился, беря в руки бутылку с домашним вином из ягод, при этом не веря своим  глазам, что соседка, до этого не пускавшая мужа к Китовым с вином, теперь вот так просто дарит ему его.  Вслух он этого, само собой , не сказал, но заметно удивился. Прислала Нонна вино Алексею, конечно, в благодарность за его поучительную беседу со мной.
- Сядь, выпей, - сделал Алексей соседу приглашающий жест рукой.
- Ну, не могу, Алёш, - ответил Сергей. Говоря, он, и без того сутулый, ещё
  как –то согнул колени.
- Ты чего, жены боишься? – воскликнул Алексей.
- Да не боюсь…а некогда, - и он ушёл.
- Слушай, а твои родители…того,- сказал Алексей, глядя на меня и морща лоб, -  тебе, наверное, пора?
- Конечно, я пойду,- заторопилась я, поняв это как приглашение уйти.
- Нет, мне – то чего? Если хочешь, ещё поговорим, - сказал Алексей, подняв брови.
Я приготовилась слушать, и в этот момент раздался мамин крик:
- Анют!
Она звала меня собираться, чтобы ехать домой.
- Хороший парень- Алёша, - сказал  Сергей, почёсывая в затылке, - только вот пьёт. Жалко его.