УШИ
Я видно очень задолжал государству, потому что отдавал свой долг целых четыре года на флотах, проходя срочную службу. Потом мотался в командировках, зарабатывая на кооперативную квартиру и наконец, эту квартиру получил. И вот как-то вынося мусор на помойку, я разминулся на лестнице с одним из жильцов моего подъезда. Уже пробежав мимо меня тот вдруг остановился, пристально взглянул на меня и неожиданно спросил, не учился ли я в 38 школе на Васильевском острове. Я ответил утвердительно и тогда он сказал, что и он выпускник этой школы и что скоро там будет вечер встречи выпускников.
Заманчиво. Решил пойти. В школе встретил кое-кого из одноклассников. Поболтали. А ещё я увидел там Веру Николаевну, учительницу по литературе в окружении выпускников. Она была уже на пенсии, не преподавала, но на вечер пришла. Надо сказать, внешность у неё была необычная. У неё было косоглазие и когда с ней разговариваешь, казалось, что она смотрит куда-то в сторону. Я как-то отвык от этого и спросил, узнаёт ли она меня. Она улыбнулась и сказала: ”ну как же – как же, я помню ваше сочинение о том, как вы ходили к бабушке в Гатчина. Я вам тогда поставила пятёрку”. Да, пятёрку она действительно поставила, подправив синими чернилами одну запятую и красными одну ошибку орфографическую. И нахлынули воспоминания.
Раньше всё было проще. Ружьё можно было купить, не предъявляя многочисленных справок и разрешений, книги можно было выкупать подписавшись на приложение к журналу “Огонёк”, а, не сдавая килограммы макулатуры. Всё было иначе.
Однажды взгляд мой задержался на экране телевизора. В кадре ехал старый автомобиль ЗИС. В нём сидели парень с девушкой и мужчина в форме НКВД в синей фуражке. Вроде всё нормально, довоенное время, но что-то тут не так. И вдруг понял – кино ляп. Дорога. Улица! Асфальт! Разметка – прерывистая белая линия и асфальтированный тротуар. Вспомнил послевоенный Ленинград. Мама привезла меня с сестрой из эвакуации. Мы поселились на Васильевском острове. Во дворе большой ящик с песком для тушения зажигалок, какие-то грядки. На чердаках брошенные противогазы. Какие великолепные из них получались рогатки, если приделать язычок от ботинка. А вот улица.… С этого момента подробно. Улицы были мощёны булыжником, “оружием пролетариата”. Асфальт был редкостью. Тротуары были выложены плитами. Такие плиты и сейчас встречаются на кладбищах. А разметка? Просто смешно. Какая там разметка, если я с одноклассником Золотарёвым ходил на остров Голодай за морожеными кочерыжками от капусты. Дело в том, что островом Голодай* заканчивался Васильевский остров.
В районе улицы КИМ уже рос тростник, стоял какой-то барак, виднелась “Маркизова лужа”, где маячили лодки рыбаков, и были там грядки, где росла капуста. Капусту убирали, но кочерыжки оставались в земле. Ох, какие они были сладкие, мороженные осенью, когда их вырежешь ножичком. Но вернёмся к асфальту. Был у моего отца приятель, фронтовик. Он что-то загулял, запил в мирное-то время и по пьянке не то потерял, не то у него украли пистолет, за что и был наказан. Посадили его на два года в тюрьму, которая в то время была где-то на Пулковских высотах. И вот, отбыв свой срок, он вернулся в город и навестил моего отца. Человек он был с юмором. Это надо было слышать. Он принял позу “отца народов”, заложив руку за борт кителя, и провозгласил: “хочу поцеловать родную землю и не вижу земли. Кругом асфальт”. Забавно. Нет, конечно, сейчас всё лучше, всё более продвинуто как нынче говорят на городском сленге, но какая-то прелесть прежнего времени ушла. Ну, хотя бы чтение книг. У нас в семье была подписка на приложение к “Огоньку”. Там были сборники Чехова, Толстова, Сервантеса, Куприна, Джек Лондона и многое другое. Я особенно увлекался Джек Лондоном. Я прочёл его всего. Мне нравились его герои, их сильные характеры, их преодоления и хотелось самому что-то совершить, какой-то подвиг. И вот я решился. Решился пойти в поход. А куда? К бабушке в город Гатчина на лыжах. На свою задумку я ещё и приятеля подбил, Юрку Владимирова. Мы с ним жили в одном дворе, учились в одном классе в мужской школе, в тридцатке. Сейчас напротив неё станция метро “Василеостровская”. А потом он переехал на Голодай, перешёл в другую школу, но мы всё равно дружили. . Он вообще юморист был и какой-то идеями переполненный. Он прочёл в “Блокноте агитатора” (было такое издание) изречения: ” генерал мило улыбнулся”, а “солдат осклабился”. Почему так? – спросил Юрка, отправив письмо автору. А автор взял да и ответил: ”молодой человек читайте больше и вы в других произведениях наверняка найдёте, где солдат мило улыбается, а генерал осклабиться”. Забавно. Но слабоват он был по сравнению со мной физически. Ещё бы всю блокаду без эвакуации в Ленинграде. Да и впервые я с ним познакомился, когда мы вернулись в город из эвакуации, когда ещё во дворе не убрали блокадные грядки. Он сидел на большом деревянном ящике с песком. Песок был заготовлен для тушения зажигательных бомб. Когда я заходил к нему, чтобы пригласить погулять, его родители просили меня за ним присматривать. И вот такого напарника я себе выбрал. Ну и глупы же мы были. Экипировались мы надёжно – лыжи, рюкзаки с едой, керосин и даже ружьё с патронами, но одежонка была слабенькая для марта месяца. Поздно вечером мы решились. Сейчас я уже не помню как мы добрались до средней рогатки**, вышли на шоссе и, встав на лыжи, двинулись к Пулковской горе по снегу вдоль шоссе. Подойдя уже к её подножью, заметили пригородный автобус, двигавшийся в город. Как раз мы проходили остановку, где толпились люди. И тут Юра вдруг предложил вернуться .Я возмущённо отверг его предложение, но всё же подсадил его в автобус, а сам гордо двинулся дальше, вперёд. Гордость моя поубавилась, когда я поднялся на гору и прошёл мимо каких - то строений с горящими фонарями во дворе. Стало совсем темно. Задул жгучий холодный ветер, поднялась метель. Стали мёрзнуть уши и я постоянно останавливался и растирал их, воткнув палки в снег и сняв рукавицы. На голове у меня была кепка из какого-то плетённого материала очень модная в то время, которая почему-то называлась “лондонкой”.Наконец мне надоели эти постоянные остановки и я, сняв шарфик завязал его поверх кепки. Дорога была пустынна и вдруг, оглянувшись назад, я заметил в снежной пелене две светящиеся точки. Ёкнуло. Подумал – волки. Но нет, это всего лишь грузовик с горящими фарами, который лихо промчался мимо. Машина промчалась, а мысль о волках застряла в голове. Вспомнился, кем-то рассказанный случай про одного деревенского парня, который зимней, лесной дорогой с гармошкой направился в соседнюю деревню на танцы. Он заметил, что его преследуют волки. Ужас объял парня. Деваться было некуда, конец. И тогда в отчаянье он сорвал с плеча гармошку, рванул меха и запел. Это было не пение, это был рёв. Песня за песней во всё горло. Спиной он чувствовал угрозу и с ужасом ждал, обречённо ждал развязки и пел. Пел отчаянно и громко. Так он и вошёл в деревню. Он пел и пел, когда уже опасность миновала и встретившая его молодёжь, почуяв неладное, успокаивала его. И тогда он заплакал. А вот, что подумали волки, так и осталось тайной.
Не надеясь на благоразумие волков, я расчехлил ружьё и загнал в ствол патрон А ещё я надеялся на керосин, бутылку которого я прихватил в рюкзак. Начал уставать, иногда останавливался передохнуть, но ненадолго. Настораживали рассказы о людях, замерзающих в сугробах, которые перестали бороться с усталостью. Иногда я снимал лыжи, выходил на дорогу и какое-то время шёл пешком. От моей романтики не осталось и следа. Я готов был сдаться. И тут я увидел приближающую по шоссе попутную машину. Это опять был грузовик. Я вышел на дорогу и поднял руку. Напрасно. Водитель обогнул меня, чуть не свалившись в кювет, и промчался прочь. Сейчас я понимаю его. Встретив на дороге такое чудо с завязанной шарфом головой, да ещё и с ружьём, тут любой дрогнет. Когда я подходил к воротам города, небо посерело, близился рассвет.
Бабушка с моими двумя тётями жили в большом деревянном доме недалеко от городских ворот. Там они занимали комнату. Когда я к ним ввалился, мне показалось, что тёти одновременно охнули, всплеснув руками. Бабушка же определила коротко: “пленный немец”. Меня уложили в постель, и я сразу же рухнул в объятия Морфея.
Проснулся я где-то после полудня. В окно светило долгожданное мартовское солнце, освещая своим светом всю комнату со старым комодом, таким же буфетом- долгожителем и прочей домашней утварью. В углу под иконой горела лампадка. Тёти ушли на работу. Они работали старшими кассиршами на двух разных вокзалах, Балтийском и Варшавском.
Тут в комнату вошла бабушка. Заметив, что я пытаюсь приподняться, она строго заметила: “лежи, лежи, а то встанешь, а уши на подушке останутся”. Затем она достала зеркало и передала его мне. О боже! Я сразу вспомнил сказку про маленького Мука. Там он вкусил спелых плодов смоковницы и у него выросли уши и нос. Ну, с носом было всё в порядке, но уши.… На меня из зеркала смотрела моя физиономия с огромными, величиной с ладони, красными, мясистыми ушами. Я ощущал их тяжесть. Они светились в лучах весеннего, мартовского солнца. Пока я спал, бабушка сходила на рынок, и купила там гусиного жира. Этим жиром она смазала мои гигантские уши и забинтовала голову. Вечером меня посадили на электричку и отправили домой.
Дома мама ещё долго смазывала и перевязывала мои уши до тех пор, пока они не приняли исходное положение. И в школу я ходил с перевязанной головой. А учительница по литературе Вера Николаевна как-то предложила классу написать сочинение на вольную тему. Ну, я и написал про свой поход и про страхи, которые я при этом испытал. Сейчас я смотрел на свою учительницу и меня одолевали сентиментальные чувства.
Надо же. Столько лет прошло, а она помнит. Я испытал нежность к этой седой, некрасивой женщине с маленькими усиками на верхней губе и такими необычными глазами. Столько детей мимо неё прошло, а вот запомнила она хулиганистого мальчишку, который совсем не радовал своей успеваемостью преподавателей. Забавно.
* До 1775 года остров носил имя Галладай, а затем на протяжении свыше 150 лет — Голодай.
Существует несколько версий происхождения названия. Прежде всего — иностранное происхождение слова (от швед, «ха-лауа» — «ива» или англ. holiday — «выходной день», «праздник»).
По другой, совсем неправдоподобной гипотезе, название острову в начале XVIII века дали голодавшие крестьяне — строители города, жившие здесь в землянках и бараках.
Вероятнее всего, имя острова произошло от фамилии английского врача Томаса Голлидея (Холлидея), владевшего здесь земельным участком. А название «Галладай» объясняется неточным произношением малоизвестной и малопонятной фамилии. Позже жители острова превратили непонятное название «Галладай» в близкое им «Голодай».
**С 1710 г. здесь стояла караульная со шлагбаумом, или рогатка, где у проезжавших проверяли подорожные и взимали сборы.
Юджин Стэпук © 20.08.2012