Краткое содержание: Старый Юг сгинул в горниле войны…
* * *
Дуб рос прямо у стен усадьбы, названной владельцами «Магнолия». И магнолии, давшие ей имя, тоже росли здесь, шурша на ветру плотными листьями, о которых в двадцатом столетии скажут — словно пластиковые.
Дуб проклюнулся из жёлудя, откатившегося от расщеплённого молнией и засохшего материнского дерева. В то время лишь нога обутого в мокасин краснокожего мягко ступала по этой усыпанной сосновыми иглами тёплой ржавой земле. Убивая оленя, медведя или пуму, краснокожий просил прощения у духов убитых за то, что причинил им боль, и обещал встретиться с ними в стране Вечной Охоты. Но краснокожие ушли отсюда прочь — в страну Вечной Охоты или за Миссисипи, когда в вековой чащобе бодро застучали топоры белолицых людей.
Белолицые привезли с собой чернокожих, которые прислуживали им и работали на бесконечных полях хлопчатника, высаженного там, где когда-то зеленела трава. Их тёмные спины блестели от пота, когда они мерно взмахивали мотыгами под заунывные песни своей родины.
Дуб уцелел, когда рядом с ним выросли стены усадьбы «Магнолия». Его не коснулся топор — новые хозяева этой земли его пощадили. Усадьба, пристройки к ней и лачуги рабов, беленые известью, возникли как по волшебству, словно были здесь всегда. Текли годы, дуб продолжал тянуться к небу, слушая, как шумит вокруг людская жизнь — как хрустит гравий подъездной аллеи под коляской прибывших гостей, как визжат и хохочут многочисленные негритята, как играет клавесин в парадной гостиной, разбрызгивая звуки, будто капли дождя, и нежно звенит хрустальный женский смех.
Единственная дочь хозяев «Магнолии» росла балованным сорванцом. Частенько по ночам она в одной длинной сорочке забиралась на протянувшуюся как раз под её окном длинную и толстую ветку дуба. И покачивалась там, сонно уставившись на полную луну, словно крохотный призрак. Однажды конюх-негр, вышедший в полночь по нужде, заметил её в ветвях и отчаянно заорал, вращая белками глаз на посеревшем от страха лице. А в пустой спальне хватилась девочки её толстая старая нянька. То-то был переполох!
Потом девочка выросла, стала молодой леди, но так и осталась егозой. Только дуб знал, что она торопливо и проворно спускалась, цепляясь за его сучья, к подножию — где её ждал жених, лейтенант армии конфедератов в новёхоньком сером мундире. Наутро он должен был уйти на полыхающую недалёким заревом войну, и девушка позволила ему сцеловать со своих щёк горячие слёзы.
Он не вернулся. Сгинул где-то, защищая эту красную тёплую землю и эту девушку.
Когда усадьба «Магнолия» была сожжена дотла захватившими её северянами, дуб уцелел. Он величественно высился над печальным обгоревшим остовом дома, рядом с двумя уцелевшими печными трубами и обугленной грудой кирпичей и золы.
Девушка по-прежнему приходила к нему, прижималась залитым слезами лицом к его грубой коре и слушала успокаивающий шелест чуть пожухших от огня листьев над головой. Её отец тоже не вернулся с войны, а мать умерла от «лихоманки», как говорила нянька. Почти все рабы разбежались кто куда, молоденьких негритянок увезли с собою солдаты-янки, усадив их на сёдла позади себя. Нянька, кряхтя, ругательски ругала «черномазых дурёх».
Девушка вместе с нянькой жила в пристройке к кухне, почему-то пощаженной огнём, полола грядки и собирала на поле уцелевший хлопок, словно рабыня, чтобы не умереть с голоду. Но она отказалась продать свою землю прибывшему с Севера хитрому проныре-янки, желавшему купить «Магнолию» за бесценок. Точно так же она отказалась стать его женой и переехать в Чарлстон, бросив руины, что некогда были её домом.
А потом она умерла от тифа, став тенью среди сотен тысяч других теней, которые витали над разорённым, обугленным и опозоренным Югом, — витали, не в силах бросить его даже ради вечного покоя.
Прошлое прошло.
Особняк, возведённый пронырливым янки на месте обгоревших руин, уже не был прежним домом, хотя новый хозяин скрупулёзно сохранил и старый фундамент, и «колониальный стиль», а также имя усадьбы — «Магнолия». И сохранил дуб, который всё так же тянулся к небу. Тянулся, но ничего уже не ждал.
* * *
— Взгляни, Боб, вон та усадьба, о которой я тебе толковала.
— Хм. Живописное местечко. Режиссёру должно понравиться. Щёлкни-ка её, Герти.
— Уже. Как думаешь, хозяева дадут разрешение на съёмки?
— Ну, если они видели хоть один наш сериал, то наверняка. «Магнолия»… Интересно, она была построена уже после войны? Смотри, какой дуб!
— Да-а, этому старику наверняка лет двести…
— Можно закрутить чудный сюжетец — благородная южанка растёт вместе с этим дубом… по ночам вылезает из окна спальни и спускается по его ветвям к своему любовнику…
— Жениху. Тогда были другие нравы, Боб. Девушки блюли свою честь.
— Ох-ох-ох! Как ты высокопарно стала выражаться, Герти, будто сама сценарий пишешь! Нет секса — нет заманухи для зрителей.
— Зато соответствует исторической правде.
— Ерундистика какая! Не мешай полёту моей фантазии… Потом его убивают на войне, и она, поплакав, выходит за другого. За северянина. Он долго её добивался, и она наконец сдалась, поняв, что жизнь продолжается! Чего ты сморщилась? Это трогательно и символично!
— Она бы нипочём так не сделала. Скорее бы умерла. Да, она умерла, я чувствую.
— Да не дури ты, Герти, конечно, умерла, ведь прошло сто с лишним лет!
— Нет, она умерла как раз тогда, сразу после войны, я точно знаю.
— Юг на тебя хреново влияет, ты ударяешься в мистику, малышка… Ладно, хватит без толку рассусоливать.
— Мне кажется, она всё ещё где-то здесь, эта девушка.
— Ну ты даёшь, Герти… Всё, поехали отсюда.
Машина тронулась с места и скрылась за поворотом дороги.