Шурко

 
  Звонок в квартиру был неожиданным, каким-то твёрдым и уверенным. Мы с женой переглянулись.
- Ты кого-нибудь ждёшь?
- Нет.
- А ты?
- Тоже нет. Пойди, открой.
  Жена пошла, открывать дверь, но через минуту вернулась.
- Это к тебе.
- Кто?
  Жена пожала плечами.
- Не знаю.
  Я подошёл к полуоткрытой двери. У порога стоял незнакомый мужчина в тёмном демисезонном пальто без головного убора. Волосы тёмные с слегка пробивающей сединкой. Белый воротничок с тёмным галстуком подчёркивал смуглый цвет лица. Мужчина улыбнулся и назвал меня по имени.
Я растерялся, мучительно напрягая память, мысленно перебирал всех моих знакомых. Безуспешно. Тогда я промямлил: ”Разве мы знакомы?”
“Семергей”- произнёс мужчина.
  Ярким светом озарило память. Память о том солнечном, счастливом лете. Лете моего детства.
***
  После войны организм мой был очень ослаблен. Болел я постоянно. Казалось, нет такой детской болезни, которой бы я не переболел. Корь, свинка, скарлатина и ещё какие-то болезни. Больницы и противный рыбий жир сопровождали меня в раннем возрасте, но самое страшное это левосторонний плеврит, который мог бы перейти и туберкулёз.
  Знакомые посоветовали моим родителям вывести нас с сестрой летом на Украину. Есть такое место в Полтавской области, где есть сосновый бор, чистый воздух и прочие блага, которые помогут восстановить здоровье детей. Предложение было принято.
  В путь двинулись мы на трофейном Опеле-кадете. Это такой прообраз нашего первого москвича, но с двумя дверцами вместо четырёх. Отцу моему инженер-капитану машина досталась бесплатно.
Он служил на авторемонтном заводе. Там ремонтировали всякую автомобильную технику. Запомнилось только одно название – студебекер. Опель непонятно - где носило, но кузов его был прошит пулемётной очередью. Нас было четверо – отец, мама и я с сестрой на заднем сидении, иногда валетом, когда спали. Мелькали мимо города, сёла и деревни. Машин тогда было мало, и если навстречу встречалась машина с ленинградским номером, мы отчаянно сигналили, и нам отвечали тем же. Где-то в Белоруссии мы с сестрой буквально прильнули к окну. Там мы увидели женщину, стоящую в лаптях. Настоящие лапти! Такие мы только видели в книжках и на картинках.
Ехали только днём и через три дня, наконец, добрались до места.
Теперь о месте. Это был хутор Круча в 2-3 километрах от села Белоцерковка Полтавской области.
Это были гоголевские места. Недалеко были и Диканьки, и Миргород, и сама Полтава. Был там и сосновый лесок, поля, сады и река Псёл. Поселились мы в хате-мазанке с соломенной крышей. В комнатах половики, на стенах рушники, двор обнесен тыном. Отец вернулся обратно.
С сыном хозяйки Шурко я подружился сразу и с этого момента мы были неразлучны. И не только с Шурко, но и с другими парубками я участвовал во всех ребячьих затеях. В половодье Псёл разливался, а потом вода спадала, оставляя за собой протоки заполненные водой нам ребятам по грудь. Там было полным-полно рыбы, которую мы ловили бреднем. Часть ребят ходила по воде, подставляя бредни к береговым кустам, а другие взбаламучивали воду с берега шестами с насаженными на них гильзами от снарядов. Рыбы было много - краснопёрки, лини, угри и прочая рыба. Особенно удивляли угри. Страшные как змеи они даже с отрубленной головой продолжали извиваться.
Другой нашей любимой заботой было загонять в стойбище лошадей после выпаса, когда с них снимали путы. Взрослые доверяли. Но не только шалости занимали наше время. Бывала и работа.
Я помогал Шурко “копытцы тягать”. Это когда пара волов в ярме захватывает длинной и гибкой проволокой стожок сена и волокут его к большой скирде, где работают взрослые. Наша задача была кричать “цоб”, ”цобе” (направо или налево) и стегать их прутом, чтобы они выполняли команды, а не тёрлись о кусты, разрушая сено. А они старались это сделать, спасаясь от мух и оводов. За эту работу табельщица, послюнявив химический карандаш, ставила в табеле палочку, что означало трудодень. А ещё все любили купаться. Я не умел плавать, но очень хотел научиться.
Сначала я пытался сделать это на мелководье, вдоль берега отталкиваясь о дно ногами. И вот однажды я так увлёкся, что попал, очевидно, в яму. Вода замкнулась над моей головой. Я отчаянно стал карабкаться наверх, но меня тянуло вниз. Я опять пытался. Слой воды утончался, уже просматривалась голубизна неба, но опять меня тянуло вниз. Тогда я закричал, пытаясь прокричать эту толщу воды надо мной. Начал захлёбываться и вдруг.… Вдруг почувствовал толчок в поясницу. Один, другой и вот уже ноги упёрлись о песчаное дно. А вот я уже выскочил на берег.
Я так долго пишу, вновь переживая этот случай, но на самом деле, наверное, это были мгновения
И, наверное, я выскочил из воды, как выскакивают пингвины в Антарктиде. Тут же я стал просить, отхлёбываясь, что бы меня откачивали, а потом попросил Шурко ничего не рассказывать маме.
Да, это был Шурко. Это ему я обязан жизнью. Никогда этого не забуду. Шурко никому не рассказывал, не рассказывал даже ребятам, с которыми мы водились. Я всё- таки научился плавать. Сначала я немного отплывал от берега и возвращался неуверенный в себе, но однажды ребята решили переплыть на другой берег полакомится вишней, которой там “рясно-рясно”.
Я решил немного проплыть вместе с ними, но, когда я обернулся, чтобы вернутся, я понял, что другой берег ближе и поплыл дальше с ребятами. Когда мы лакомились вишней, я с тревогой думал об обратном пути. Обошлось. Я научился плавать. В конце лета я чуть ли не проныривал этот Псёл. Ещё я стал хорошо понимать украинский язык. Ну, почти хорошо. Ребята дразнили меня, называя ”кацап’, на что я их обзывал “хохлами”, но всё это было беззлобно со смехом. Примерно так иногда пикируются москвичи с ленинградцами – чей город лучше. А вечерами молодёжь собиралась где-нибудь на краю села, и там рассевшись в кружок, пели песни. Небо в звёздах, светит луна, и звучат украинские песни. Парни тискают девчат, те отбиваются смеясь.
  Но вот один парубок меня удивил. Он был постарше нас, и что-то в нём было ненормальное.
Он уверял всех, что у него нашёлся отец и что тот скоро приедет и заберёт его к себе. Все слушали его по несколько раз, не делая замечаний. Парень был еврей, и звали его Эдик. У него не было родителей и жил он у одной женщины. Мне потом рассказали, что во время войны фашисты устроили в селе казнь. Повесили несколько человек, в том числе и родителей Эдика. Хотели повесить и Эдика, но тут селяне не выдержали и стали уверять немцев, что никакой он не еврей, а наш украинский мальчик. Немцы поверили. Но вот с тех пор в то время года, когда произошло это событие, с Эдиком что-то происходит, но потом проходит.                Да, но, в конце концов, всё когда-то кончается, кончалось и лето. Приехал отец. Мы сестрой окрепли на парном то молоке, которое нам приносили после дойки, когда стадо коров вечером пригоняли после выпаса. Нога у меня выросла, пока я бегал всё лето босиком и ботинки мне стали малы. Так и ехал босиком обратно в машине до Орла, а там мне купили какие-то парусиновые ботиночки. Обратно возвращались через Москву.
  С Шурко я расстался не навсегда. Через пару лет неожиданно он приехал в Ленинград. Отец помог ему устроиться в ФЗУ (фабрично- заводское обучение), он его закончил и по распределению уехал в Череповец на какую то очередную коммунистическую стройку. Я провожал его на вокзале. Прошло много лет и вот вернулось ко мне моё детство в лице Шурко, который передо мной на моей кухне. Он рассказал, что едет по служебным делам вместе с женой в Таллинн, что жена ждёт его в гостинице. Попили кофе и он исчез. Снова исчез.

***

P.S. Сейчас на Украине происходят события, которые мы дети одной страны не могли и представить в том моём далёком детстве. Где он сейчас мой Шурко? Что-то мне подсказывает, что нет его на майдане с автоматом, битой или арматурой. А бог его знает. Меняются времена.


Юджин Стэпук © 08.03.2014