Рассказ-двойник
Итак, сестра моя, теперь вы знаете все обстоятельства дела, думаю, не хуже, чем я. Пожалуй, дело можно было бы назвать странным, когда бы не вы, мой терпеливый внимательный слушатель. Слушатель для рассказа важнее рассказчика. Кабы не ваше экстраординарное терпение, сестра, мой рассказ мог сделаться куда короче и прерваться на любом, удобном для вас, месте. А некоторые подробности были бы утеряны, или же выглядели иначе, не будь вы так внимательны, как губка, моя дорогая.
Что же касается самого рассказа, то что, будучи двойником почти всех его персонажей и соавтором обстоятельств, что, скажите, другое мог рассказать вам я, как не рассказ-двойник?
А?
Что ж ты не говоришь, как делаешь это всегда: "Я так обеспокоена состоянием Вашего здоровья, херр Хайне?".
Или ты не тем обеспокоена? Отвечай, Шарлотта! Ты бывала в Веймаре? Сколько значений слова "инициация" тебе известно? Как это, "ни одного"?!
Знаешь, моя дорогая матушка рассказывала мне, что я так сильно стискивал ей грудь ручонками, что она начинала испытывать сильнейшее возбуждение, такое же и даже сильнее, как в объятиях любимого мужчины, или просто – опытного мужчины. А несколько раз, говорила моя матушка, даже вставала после кормления мокрая…
Ну, иди, иди. Открой. Мы оба знаем, кого чёрт принёс. Доктор Фаустус. Сейчас опять будет врать, как он переплюнул Геракла с его тринадцатым подвигом. Оправься. У тебя торчит одна сиська.
- Здорово, Анри!
- Вы стали скверно французить – с чего бы?
- Сейчас расскажу! Пусть только малышка Лотта выйдет. Это не для малышкиных ушей!
Доктор, довольный собой после кровяных колбасок, под красное вино, в погребке Ауэрбаха, источает флюиды глупости. Он глуп даже внешне: круглые глазки цвета мороженой свинины, свисающие низко внушительные брылы, круглая голова, круглая шляпа, почему-то с тирольским пером, круглое брюшко с часами, тоже круглыми, и круглые носки лакированных башмаков.
Доктор смотрит на Шарлотту, расставив ручки, выкатив глаза:
- Лотта! У тебя что-то торчит… а что – не скажу! Лотта! Вынеси утку моему другу Анри!
Вдвое быстрее, чем обыкновенно, Шарлотта покидает палату, больше необходимого налегая на колебательные движения тазобедренной части.
- Сестра! Утку! И сама на минутку, - трубит вослед неутомимый в своём жизнерадостном идиотизме доктор.
Он поворачивается к Анри:
- Хороший зад. Для сестры это главное.
- Да, согласен.
- Какая жалость, что эта твоя Лотта не даёт сводить её к Ауэрбаху, - он садится верхом на стул, развернув его спинкой на Анри. – Что может быть лучше ветчины! Особенно – под тёмное пиво.
Доктор Фаустус вынимает из кожаного хумидора сигару. Он скусывает кончик и щёлкает зажигалкой. Анри следит за его движениями с немного детской завистью. Как бы в раздумье, говорит:
- Мефисто водил её…
- Кто, этот хрен в трико? – доктор само презрение. – Сам первый нажрался и наблевал. Потом бурши натолкали ему горяченьких, и молодцы, правильно сделали. Я спрашиваю у неё на другой день, ну как? "Господин доктор, - старается говорить распевно, округлив губы и сложив под воображаемой грудью короткие ручки, - господин доктор, я, конечно, могла бы таскать его на себе вместе с кроватью, пока этот лох не начал бы опять тошнить от болтанки и тряски, как пассажир парома Таллин – Хельсинки, но мне-то какой интерес?".
- Всё не так, - возражает его друг из-под одеяла, - теперь всё изменилось, и все совсем другие. Сегодня Вальпургиева ночь, и наша Лотта изменится, как и все…
- Завтра с утра иду на демонстрацию, - посасывая сигару, сообщил доктор. – Красные флаги… Портреты героев…
- Жду не дождусь, когда он сдохнет наконец, - за чаем сказала сестра Шарлотта сестре Анне.
Девушки сидели vis-;-vis за круглым столиком, таким маленьким и уютным, что касались друг дружку коленями. У нашей Лотты колени круглые, как репа. А у субтильной Аннушки – острые, словно лисьи мордочки…
Всякий раз, когда лисья мордочка задевает репу, у сестёр пропадает дыхание в груди.
Но они, как ни в чём не бывало, продолжали глотать сладенький чай. Если события не торопить, они приходят раньше…
- А ещё этот его друг.
- Доктор?
- Ну да. Доктор, - Лотта покраснела.- Если бы ты знала, как он мне надоел со своим щекочущим карандашиком!
- Погоди, - Анна удивилась, - у доктора же нет никакого карандашика.
Они неосторожно сменили положение ног, лиса воспользовалась этим и напала на репу, круглую и простую, сладкую в безыскусности своей. От этого, или чего другого, Лотта ещё пуще раскраснелась:
- Ты просто не знаешь, есть у него карандашик!
Лотта отставила недопитый чай и прямо, в упор, посмотрела сестре Анне в глаза. Глаза улыбаются, играют зрачки, как будто иголками колются.
- Не надо, - хрипло бормочет Шарлотта, - давай сегодня не будем…
Засыпающей улиткой она стала подниматься из-за стола. Сестра Анна бросилась хищно, опередив неповоротливую Лотту, к двери и заперлась на ключ. Ключ опустила в карман. Две девицы взялись целоваться, с обожанием и нежно, как две телушки, с языком, облизывая друг дружку, пуская слюни пузырями.
- На кушетке?
- Ага…
Видавшая виды, кушетка скрипела и трещала под тяжестью двух женских туш, одна Лоттка чего стоит.
- О, наши опять в любовь играют, - смеялись мужики, проходя по своей надобности мимо двери. – Вот кобылы.
Тонкие, длинные пальчики играют в игру, она называется "мы все в одной Лоттке". В первый раз, который был недели три назад, всё закончилось уже на втором. Тогда субтильная и злая Анна соблазнила монументальную Шарлотту, вот на этой же самой кушетке и соблазнила.
Сегодня Лоттка раскачивает несчастную мебель и царапает скрюченной лапкой рыжую клеёнку, которой покрыта кушетка: в ней, все не все, а целых четыре пальчика-непоседы, мальчика-пальчика… Волны носят Лоттку вверх, вниз, туда-сюда, не останавливаясь, потому что не останавливаясь, не предлагая пощады, гребёт и гребёт Анхен, милая злюка.
- Я люблю тебя.
- И я тебя.
- Что наденешь сегодня?
- Синее.
- Синее платье, оно меня стройнит.
Ноги длинные-длинные, будто ходули: оступилась, замешкалась – и сразу вниз, кубарем…
"Броккен Дримз: попытай удачу!". Огненные буквы рассыпают искры. Колесом катается маленький, гостями битком набитый пузырь. Оттуда, из пузыря:
- Стройняшка! Ах, какие у тебя! Поделись диетой.
Не диета это – синее платье. Так давит, до того жмёт. Терпи, noblesse оближет.
Вот, уже подкатил какой-то: цилиндр, монокль…
- Сударыня, как я рад, в эту майскую ночь чудесную… А не сделать ли нам круг, вдвоём?
- Круг?! – Лотта строга.- Один круг?! Да пошёл ты…
Сверкнул моноклем. Козёл. Ишь, разлетелся. Не на такую напали, папаша. В синем платье – и один круг. Просто, nonsense.
Пьяный в дупель, как всегда, Мефисто. Увивается вокруг этой мымры с филфака. Дупло тёмное, сухое. Но… мне понравилось оно! А мымра и рада. Строит из себя… "Пожалуй… ну, что ж… я не против".
И тот, не будь дурак, тащит её на спине вокруг Броккена галопом, косички летят, словно насмоленные. Как же это неэстетично, Лотточка, наверняка сказал бы майн либер Хайнрихь… Интересно, он здесь?
- Крути ходули! Пока не вдули.
"Ули, ули", - вторит насмешливое эхо…
Да, идти. Нужно идти. Ночь не резиновая. Спешить, пока не появилось там, в вышине, Вещество всех существ, пока не вспыхнул меж рогов огонь месяца.
- Жизнь – не спорт, Лотта!
- Мама, я уже не ребёнок.
- Потом пожалеешь, да поздно будет.
- Мама, я не могу спать в гробу.
- Как тебе не стыдно, Шарлотта?
- "Стыдно"? Скажи это дедушке, который пытался изнасиловать меня в четырнадцать лет, - и она закуривает новую сигарету от ещё недокуренной той…
- Дочь, что с тобой? Что ты говоришь!
- Правду.
"Ду, ду". Эхо. Хо, хо.
- Ты матрицу родную продашь!
- А вы… ты… гр-рафоманишка…
Доктор и Анри, несчастные, растрёпанные, ходят по кругу, выставив руки, как борцы. У одного расквашено в бороде: рот, как треснувший помидор, и капает… Второй на правую ногу прихрамывает, надорванная ниже колена штанина волочится по земле.
- Смотрите, господа: битва титанов!
- Ставлю на доктора.
- Я тоже на доктора.
Ободрённый, доктор бросается в атаку. Ему удалось поймать голову противника в захват, и он без замаха, спеша, лупит кулаком в расквашенное лицо: вот тебе, вот, вот, графоманишка… Как это неэстетично.
- Лоттка! Во-от ты где.
Чёрное подбегает к синему, оно такое же обтягивающее, тесное.
- Там… один интересный мужчинка мечтает с тобой познакомиться!
Мужчинка уж рядом, тут как тут. Боров, бритая башка. Обходит её по кругу, щетина встаёт, как намыленная:
- Три круга.
- Так мало? – Лотта холодна…
"Лоттка, брось придуриваться. Мужик нормуль. Прокатит, мало не покажется".
Боров тяжело опускается, Лотта села:
- На старт… Внимание… Марш!
Боров срывается, не дожидаясь команды "Марш!". До чего невтерпёж… Под аплодисменты, поощрительный свист зевак, они вылетают из-за горы, не останавливаясь, снова уносятся…
За горой – всегда тень. Таки ночь. Островки мхов темнеют тут и там в снегу. Чахлые кустики, где не скроешься.
А никто и не думал скрываться.
Ночь ведьмы и борова. Он сбросил наездницу, прямо в снег. Снег неглубокий, мокрый. Скользят колени и локти, и копыта. "Мама, я не могу спать в гробу". И – в путь. На второй круг.
И так – три раза.
Финиш, Лотта идёт в душ. Боров – к дружкам, таким же: хвастать, преувеличивать.
Анна в соседнем душе:
- Как сама?
- А?
- Всё нормально?
- Ага.
Сонный, глаза в кучу, служитель долго и нудно ищет плащи, потом мобили…
- Вы на чём?
- Мы? На палочках!
- На чём?!
- На палочках, - Лотта прыснула, а там и Анна за ней.
Дурочки хохочут. Кобылы. Видать, удались скачки.
- Эти ваши?
- Эти!
- Счастливого полёта!
- Дочь, с праздником! Спишь, как убитая. Я к тебе заглядывала час назад – какое, и ухом не повела.
Такими словами её встретила мама, когда, заспанная, глаза опухли, Лотта вышла на кухню.
- Иди умойся! Будем завтракать. И "праздничное" откроем, - мать подмигнула…
Судя по её непривычной весёлости, открытие "праздничного" уже состоялось.
- Ой, мне такой сон снился…
Шарлотта внезапно подумала, что не следует маме знать о ночных приключениях дочери. И сказала самое невинное из всего того, что было, а может, не было этой ночью:
- Как будто у меня ноги – как ходули.
- И ничего подобного! У тебя ножки – будьте-нате, - запротестовала мать.
- Я и говорю.
Две женщины, старая и молодая, сидят vis-;-vis за кухонным столом, одна – лишь изменённое временем отражение другой.
- А у тебя так бывает: спишь, потом проснёшься – и не можешь понять, где правда, а где сон?
- Нет. Я всегда точно знаю, где правда. Подрастёшь, и тоже будешь знать.
Лотта отставила недопитую чашку:
- Я пойду, поздравлю Анну, а то у неё дежурство… Спасибо за компанию!
- Что наденешь?
- Красное.
Женщине не приходится молоть словесную муку, как некоторым, чтобы выразить чувство. Надела красное – и вот тебе самое полное выражение! Даже чересчур полное. Синее стройнит. Но синее – ночное.
Две девушки, одна ничего так, миновали Шарлотту, мельком оглядев. Одна говорила блестящим ртом:
- Ты представляешь, дала этому гондону телефон, а он даже не позвонил!
"- Переписку Каутского читал. С этим, как его, ну… Марсом! – Да ты гонишь. – Отвечаю! – И чё, нормально? – Пелевин круче. "Любовь к трём Лилям Брик" – не читал?".
Двое читателей шли навстречу – зеркальца лаковых башмаков пинают "зайчиков". Один обернулся:
- Нет, ты видел эту корму?!
Лотта шла и любовалась своими ногами…
Дверь в палату была приоткрыта. Знакомый голос говорил:
- Мне так нравится много времени проводить с вами, мне так лестно, что вы столько проводите со мной! Я становлюсь другой, когда слушаю вас. Наверное, это всё оттого, что я так мало понимаю из ваших слов. Стараюсь понять, и как будто наизнанку поворачиваюсь, и сама себя не узнаю. А потом опять поворачиваюсь на лицевую сторону. И так, то туда, то сюда. Забудешь, где и что. Это незабываемое ощущение, херр Хайне. Такое было со мной на форуме. Однажды я вышла на форум, что-то обсуждали. И вот там это случилось со мной. А вы мне сказали, форум такое место, где одни, которых не следовало пускать туда, обсуждают других, кому не следовало там появляться…
"Как это верно, - подумала Шарлотта. – Но кто же это? И почему старый хер молчит? Это на него совсем непохоже!".
И она чуть приоткрыла дверь…
В палате не было ни души. Койка Анри перестелена чужой рукой, Лотта по-другому взбивает подушку. Что всё значит? Удивлённая, она пошла на пост, более нигде не задерживаясь. Так человек вчерашний обходит себя сегодняшнего.
Анна что-то писала. Услышав шаги, она подняла голову.
- Ты плакала?!
- Анри сегодня ночью умер, - сказала Анна.
Её бледное лицо под косынкой показалось Шарлотте таким милым и дорогим, что не раздумывая она бросилась целовать его… Никогда в общении с женщиной не бывает той неловкости, которую чувствуешь с мужчиной. Любовь схватила их и вывернула наизнанку, сдирая платья, как шкуры неубитых медведей.
- Как я пахну.
- И я.
- Это секрет…
- Да, секрет…
Всё тело словно покрылось микроскопическими иголочками. Даже пятки проросли этими иголками, словно мягкие ёжики в детской…
Рыжие простыни.
- А я вот хотела спросить, - стесняясь наготы, она спряталась лицом в ладони. – Мёртвые тоже видят сны? Или не видят?
Но собственный вопрос тут же показался Шарлотте настолько несвоевременным, глупым, нелепым, что она мысленно отозвала его обратно.
2014.