Клубы густого тумана, похожие на разболтанное в воде молоко, медленно и величаво плыли над ядовито-зелеными, острыми как бритва, блестящими от росы в зеленоватом, нездоровом свете тускнеющей луны листьями осоки. Стихающий к утру ветер вяло шевелил листья болотных кустов. Зыбкий, как тесто, вспученный болотными газами заливной луг провожал ночь и встречал обещающее быть пасмурным, простуженным утро не по-летнему холодного дня. Пугающие скрипы и потрескивания в траве растворялись в темноте, гасли блуждающие огоньки, дрожали густые студенистые клубы запахов сырости, травы и разогретой, но еще не остуженной внезапным вторжением холода земли.
Временами по высоким грядам осок и плотных, мягких, как парафин, листьев рогоза, источавшим свежий и острый запах свежего огурца, кто-то словно проводил рукой, листья приминались, боязливо шелестели, колыхались, осторожно и пугливо возвращаясь в исходное положение. Шаги были легче ветра, ощущались лишь волной холода, но не сырого и промозглого, как остывший болотный воздух, а сухого, напряженного. По шевелюре заливного луга шагал дух, призрак, клок вырванной из тела, но не нашедшей покоя энергии, человеческих чувств. По осокам и рогозам ходил, точно сон по подушкам в квартирах, призрак мужчины. Страдальческое лицо с аристократическими заостренными чертами, длинное белое пальто, тонкие руки с острыми пальцами в широких рукавах, спадающая на лоб треугольная челка. Воспаленный, вымученный, но горящий взгляд - пустые белые эллипсы вместо глаз.
Невидный в тумане, по густоте гораздо превосходящем его светящуюся бестелесную субстанцию, лед и огонь, застывший в отпечатке, в голограмме, призрак останавливался, грустно гладил рукой раскидистый куст, закрывал ладонями лицо, прятал его в воротник пальто, уходил и снова возвращался. Далеко, на краю луга, стояли дома, земля поднималась вверх, начинался город, маленькая старая подгорная улица была совершенно не видна за клубами тумана. Старые, трухлявые доски заборов, чахлые уличные ивы и американские клены, мокрые шиферные крыши, впитали его радость и страдания, его силу и слабость, впитали саму его сущность, все самое сокровенное довелось видеть им в разные времена.
Когда мужчина, ходящий по росистым листьям осок в заливных лугах, имел физическое тело, не единожды оставившее отпечатки подошв на мягком черноземе тропинок улицы, не имевшей полноценной дороги, в дом, близ которого этих отпечатков было больше всего, пришло горе и запустение. Ночами, в самый глухой и непроглядный час ночи, когда замирал даже шелестящий листьями ветер, оболочка подходила своими неслышными шагами, медленно вливалась в стену и останавливалась возле кровати. При жизни он не знал эту девушку, что беспокойно спала, ворочалась, стонала на этой кровати, не жил в этом доме, лишь любил сидеть на поленнице дров с альбомом и карандашом, или с книгой, или просто с сигаретой и бутылкой пива. Приходил всегда один. Старенький хозяин дома не возражал - по обоюдной договоренности в дом всегда доставлялись дрова, вода, приносились по просьбе продукты и лекарства, несмотря на отсутствие меж ним и гостем родственных связей и договоров о пожизненной ренте. Ни песчинки корысти - лишь яркая, почти нездоровая тяга гостя к этому месту. В крупном шумном городе не было закоулка, где не побывало материальное тело того человека, но ни один из них не заставил себя полюбить настолько крепко.
Люди мерзки и трусливы, глупы и примитивны, но некоторые из них превзошли даже это, так и оставшись обезьянами, агрессивными и тупорылыми приматами, цивилизация прошла мимо них, оставив совершенно невредимым ком животного страха перед всем иным, непонятным, иррациональное, звериное желание обезвредить, избавиться, уничтожить все, что хотя бы гипотетически могло представлять малейшую опасность для сложившегося уклада. Яркость зелени была совершенно кислотной, солнце истекало тоннами света, воздух - свеж и наполнен радостью, но в один майский четверг ноги гостя не коснулись чернозема. На его ногах не было ботинок - лишь оранжевая клеенчатая бирка с именем и годом рождения на большом пальце, спина касалась не забора дома старика, а ледяного цинка стола судебного морга. Труп нашли возле гаражей перед панельной типовой девятиэтажкой, где жил до того дня его обладатель. Двумя днями ранее в соседней девятиэтажке не вернулась домой двадцатилетняя девушка.
Следствие не нашло причин объединять дела и бить в набат, громогласно повествуя о появившемся в районе психе-убийце, а через два дня блудная дочь сама вернулась к отцу, матери и семейному очагу. Сразу же после этого несколько обитателей того же дома стали странно и страшно притихшими, ходили на цыпочках, нервно озираясь по сторонам. Им, впрочем, повезло. Повезло - так как именно из-за этой пропажи и прекратили появляться следы на черноземе в овраге, а одним из "установителей справедливости" был полицейский, сумевший разными хитрыми телодвижениями стереть с лица уголовного дела всякие следы, могущие указать на подлинных душегубов. Животный ужас глупых людей был способен смять орбиты планет, но не воспользоваться разумом. Не было ни малейшей улики. Его даже не подозревали. На нем сорвали злость. Провели акцию устрашения. Челкастый художник в пальто не вписывался в компанию жлобов на десятках, застрявших умами в гопском 1992 году. Покупались десятки, заводились псы бойцовых пород, скрипели и выли псевдозаключенные шансонье из дешевых динамиков. Он был чужим в этом сегменте социума, кочкой на ступени иерархии разумов. Но выбора у него не было. Не было уже и возможности спастись. В причастность его к пропаже девушки никто даже не верил - она оказалась лишь поводом. "Настоящие мужики", еще не отошедшие с масштабного осквернения праздника Победы пьянством до галлюцинаций и избиением домашних, вгрызлись зубами в малейшую возможность исторгнуть вон того, кто не нравился им и пугал их своим инакомыслием, своей несгибаемостью под стадные стандарты.
Тело, избитое тяжелыми сапогами и изорванное пастью бойцового пса, гнило, взрывалось газами, расплывалось в смрадную лужу безжизненной плоти под землей, под вывороченной из земли теми же сапогами на второй день после похорон дешевой плитой с именем и датами рождения и смерти. Вырванный из него отпечаток жизненных сил, желаний, размышлений, мечты витал над заливными лугами, источая ядовитую смесь тоски и ненависти. Но подлетая к дому, он забывал обо всем. Клочья невесомой белесой субстанции всасывались в обшитую вагонкой старую стену, становились у изножья кровати. Старика забрали родственники. Его дом сдавался. Имя девушки ему было неизвестно, лишь мотив, по которому она появилась здесь.
Тогда, постояв и посмотрев в измученное, но не утратившее тепла спящее лицо, он брал оставленный ему на столе карандаш и писал слова тепла и поддержки. Ответы с каждым днем были все безнадежнее, но даже привидение уверяло, что дела обстоят вовсе не так плохо. Иначе было нельзя. Даже с учетом того, что все сильнее крепло в давно ставшем бесплотным мозгу убеждение, что уже не то что не нельзя, а надо. Смерть не была страшна, она давно превратилась во что-то переоцененное недоразвитыми умами людей - точнее, не людей, а лысых бесхвостых обезьян наподобие тех, что превратили его в блик на росе на листьях рогоза. Уже год его тело разрушалось в земле, но то, что он хотел сделать, еще не было завершено до конца.
После скромных корявых букв "ум." на плите были выбиты скромные корявые цифры "11.05". Прошло лето - пустое, жаркое, невыносимо тревожное, в дыму от горящих торфяников. Первый из негодяев пропал в сентябре. Его нашли спустя две недели, не его, а его начавший разлагаться труп, со свернутой шеей, с вывороченными конечностями, в куче мусора в овраге на окраине. В бумагах было скромно указано "смерть наступила 8 сентября в результате травм (перелом шейных позвонков), полученных в процессе падения с обрыва в состоянии алкогольного опьянения". Перекошенная от ужаса морда великовозрастного гопника не могла служить доказательством. Призраков не судят. Все страшнее, все изощреннее становились уже призрачные мысли. Все сильнее наливались мутным, страшным белесым светом глаза перекошенного страданиями доброго остроносого призрачного лица.
Второго марта рыбаки обнаружили на пруду полынью, вокруг которой лучами, как вокруг солнца, разбегались царапины и борозды от пальцев. Водолаз вытащил труп второго душегуба - жирное, омерзительно воняющее, умудрившееся начать гнить даже в ледяной воде. Не прошло даже месяца, как пришла очередь третьего подонка. Вечером, в собственной квартире, в процессе распивания воняющей сивухой огненной жидкости, оный ощутил за спиной присутствие постороннего. От окна к нему медленно приближался, вытянув руку, высокий призрак мужчины в пальто и с челкой. Не дойдя до застывшего в ужасе пьяницы, он свернул к собачьей лежанке, схватил за ошейник лежащего на подстилке бультерьера и показал ему пальцем на пьяного хозяина, которому уже больше ничего не суждено было, да и не нужно было увидеть - пес, прыгнув на него, удачно приземлился когтями прямо в выпученные пьяные глаза. Что было дальше - стоит ли рассказывать?...
В апреле глаза привидения помутнели полностью, он с трудом видел, явственно ощущал, как распадается, растекается, теряет плотность его и без того нематериальное новое тело, как тускнеет свет, из которого он был сооружен, ему стало тяжело двигаться. В холодные дни было немного легче, но весна набирала обороты, становилось теплее, его легко разуплотняло даже порывами ветра - приходилось собираться снова, что тратило драгоценную энергию, которая, казалось бы, была уже и не нужна... Июнь был сырым и холодным, он был еще в состоянии держаться. Но писать было уже тяжело. Девушке из дома старика становилось все хуже, тяжкая болезнь, заставившая ее спрятаться от людей в этом глубоком овраге, доедала ее жизненные силы уже не ложкой, а половником, послания ее были все длиннее и тревожнее, а у него уже не оставалось сил отвечать и ободрять ее. Он чувствовал, что уже не сможет защитить ее, если с ней что-либо случится, максимум, на что он чувствовал себя способным - напугать лиходея появлением пред глазами. Но в светлое время суток его не было видно уже совсем, солнечный свет расщеплял его энергию, чувство удовлетворения местью - разъедало изнутри, облик становился размытым, невещественным, расплывался в колышущееся пятно, ничем не отличающееся от отпечатка всплеска жизненных сил кого-либо, чье тело века назад разложилось в земле, существующего лишь за счет подходящего материала, в которое оно смогло всосаться.
Луна растворилась в чернильных тучах, посиневших от близости рассвета. Порозовела полоска горизонта далеко за лугами. Наставало время уходить, прятаться. Если бы он не уходил в темный подвал дома на день, солнечный свет - слабый, холодный, но свет, - уже давно разрушил бы его. Два светящихся эллипса в окружении неясных контуров быстро плыли сквозь стремительно светлеющий воздух. Он сделал то, чего никогда не делал.
Он написал на бумаге "Это не страшно. Я считаю, что уже пора. Уже нет смысла. Я не брошу тебя. 13/06" и скрылся, всосавшись в темный пол комнаты.
- - - - - -
Она умерла во второй половине дня шестнадцатого июня, после обеда, когда стремительно берущее реванш над промозглой сыростью солнце прогрело весь ее тихий скорбный дом до мельчайшей щели в половицах или обшивке, высушило росу, выбило из вспученной мягкой земли заливного луга мягкие жирные запахи. Резко уменьшившееся, иссохшее тело беспомощно лежало, зарывшись в тяжелые плотные одеяла, но казалось, что она спит, когда пробивавшийся сквозь штору солнечный луч светлым пятном щекотал ее веко, словно пытаясь заставить открыть глаза, встать и пойти. На столе лежала записка "Спасибо. Я выйду на связь, как только смогу. Я обязательно смогу".
Глухой ночью, сжав последние силы, призрак мужчины в пальто с треугольной челкой и заостренными аристократическими чертами лица, снова скользил по мокрым от росы травам вокруг опустевшего дома, поджидая чего-то. Он наматывал уже не первый круг, когда от стекла в одном из окон отделилась еле заметная тень, напоминавшая не столько свет, сколько прозрачную линзу в форме женского силуэта, подлетела к нему, взяла за руку и положила голову на его плечо. Две фигуры - гаснущая на глазах белесая мужская и полностью прозрачная женская - медленно плыли сквозь сырой густой болотный воздух прочь от города, пока не растворились в темноте окончательно.
Ноябрь 2014