Сегодня Дениса повезут на операцию. В последние минуты перед этим на соседа Геннадия Галактионовича вдруг напало желание поделиться сокровенным. Может и правильно. После операции люди умолкают. Про свое молчат, а заодно и чужого не выдадут. Больно разговаривать, физически невозможно.
Геннадию Галактионовичу всегда и везде было плохо. Он повсеместно чувствовал себя чужим, инородным телом: и в горкоме партии, где трудился референтом, и здесь в палате, в доме тестя, и даже в присутствии жены, тихой, спокойной в голову лезла одна и та же идиотская мысль: зачем я здесь? Для какой радости?
И это несмотря на то, что по сути жена была ему единственной родственной душой во всем мире, с ней только и можно поговорить тихо про обуревающие горести. Она не отмахнется, будет печально слушать хоть десять часов подряд, но сейчас в палате ее нет с ним и не с кем поделиться накопившимися несуразностями жизненного устройства. Он искал: с кем? С кем? Нашел Дениса, которого недавно привезли из другой палаты. Тот никого еще толком не знает, вставать ему запрещено, и он, как и ГэГэ, не ест с мужиками за общим столом, а значит, тоже всем чужой. К тому же сейчас его отвезут на операцию, где будет жутко больно, и он позабудет все, что ему сейчас расскажет ГэГэ, и это хорошо, короче, Денис самый подходящий собеседник, с кем ГэГэ может поделиться наболевшим.
Шепчет Галактионыч на ухо, почти причитает: «Жена моя – бедное, нежное создание, очень болезненная женщина. Жаль мне ее очень, вот и женился, а совсем не по карьерным соображениям, как приписывают недоброжелатели. Не принимал я в расчет, что папа у нее руководящий работник, конечно, теперь он печется о ней, даже чрезмерно, ну и обо мне, стало быть, заодно. Со зрением чуть заминка произошла, так сразу сюда пристроили, в глазную хирургию, где лучшие спецы работают, но спецы-то по резанью, а я не хочу, что бы мне в глаза лезли инструментом металлическим, раз слазят – посмертно будут резать – посмотри вон на Александра. Сколько операций было - сам не упомнит, а все слепой».
От таких рассуждений внутри Дениса йокнуло.
«Может отказаться, пока не поздно? Но уже отлежал трое суток без движения. И сколько можно на безголовых девушек смотреть? Ладно, пусть делают. Вон, Славке сделали, видеть стал, так сразу женится человек. Но более трех килограммов не поднимать. В наклон не работать, на автобусе не ездить, на самолете не летать. Как он с женой будет? Да и черт бы с ними, безголовыми девушками, привык бы. Но как изломанные руки терпеть, вывернутые наперекосяк ноги, дикую кривобокость? Или завязать левый глаз повязкой? Черной? Закосить под Кутузова? Самого кривым кликать начнут. Да чего там, надо рискнуть, малые дети терпят, нам ли, взрослым мужикам бояться медицинской науки».