У меня был друг Георгий Вельяминов. Мы общались с ним два года. Он приходил, уходил, жил у нас, мы встречали праздники и будни.
Самовлюблённый, он часто смотрел на себя в зеркало во весь рост, поворачиваясь то одним плечом, то другим, поигрывая мышцами. Поговаривал: «Каков я, зараза!..»
Он очень удивлялся присутствию у меня Даля, римских авторов или Гомера. Гордился, что он читает скандинавский эпос «Каленвала». Цитировал: «И спустилась вниз девица! В волны вод она склонилась! На хребёт прозрачный моря!.. На свободное теченье!..» Ну и так далее. Всё время подтрунивал надо мной: «Тебя никто не знает! – Общаясь с сыном Денисом, часто повторял: «А мамочка-то у тебя – умница!..» Или вдруг вскрикивал: «О, ещё одна Виктория Токарева или Татьяна Толстая!..»
Вельяминов был избирателен в друзьях. Любил одного художника Миляева и его семью и часто с ними общался. В воскресение, вернувшись от него, был чрезвычайно общителен, добр, ходил из угла в угол, курил, иногда обдумывал какой-нибудь творческий проект.
У него был любимый книжный шкаф. Он очень гордился своей библиотекой. И продолжал её собирать.
Однажды купил подешевке у алкаша полное собрание сочинений Фолкнера и сокрушался: «Ну что мы как крысы! Как крысы, честное слово!»
Иногда общаясь с ним и его семьёй, я чувствовала себя человеком второго сорта. Он как-то непрямо (невольно?) давал мне понять, что он человек «на все сто процентов», а я на каких-то шестьдесят - семьдесят. И что он хорош собой, интеллектуален, родовит, в меру образован. А я так себе. Занимаюсь не тем чем нужно, бесперспективно и не интеллектуально. Работаю на улице частником, вот если б в фирме, другое дело, - престиж!..
Сам же перепрыгивал с работы на работу, нигде долго не держался. Однажды возмутился тем, что его, сварщика заставили лёд долбить на улице! Мои уверения, что сейчас время такое, что за работу держаться надо: сегодня лёд, а завтра будет по специальности, ни к чему не привели!
Он громко и долго возмущался: «Не имеют право! Должны давать работу должную, а не тупую!..»
Через несколько дней его уволили.
На следующей работе он прославился тем, что заявил начальству, что если тот не читал Замятина, то он малокультурный человек! Конечно, он был уволен.
Любил друга сапожника Катаева. Проводил в его сапожной мастерской вечера. Говорил мне: «Ну, я пошёл к Катаеву». Как-то мы были с ним в гостях на последнем этаже высокого дома. Поднимались по долгой лестнице вверх. Стучались в железную дверь. Шкрябал ключ. Сосед отходил в сторону. «Нам к Катаеву». Бельё на верёвках, пар. «Извините, я не ждал гостей». Проскользнули. Застольная беседа. Что ты? Как ты? Два часа. Уже поздно. Надо идти домой. По камням, спотыкаясь топаем на остановку.
Как-то он заболел и потребовал градусник. Лежа под одеялом, ожидал температуру. Температура была.
«Горло, вот, пожалуйста, горло!»- жалобно лепетал он. Обматав горло шарфом, спал у телевизора на диване под тёплым одеялом, испив чайку с травами и мёдом. Запретил его кантовать. Я спала одна. Он болен.
Утром он проснулся и, разогнув руки и ноги, как ни в чём не бывало, ушёл на работу.
…Мог явиться часа в два-три ночи с шампанским или пивом и беседовать до утра на кухне о вещах, как ему казалось важных и интересных. То, что он меня разбудил среди ночи, а я хочу спать – это мелочи! Вот у него грандиозные проблемы, события и прочее.
Это вносило в нашу, в общем-то, размеренную жизнь свежую струю. Он был очень эмоционален. Реагировал бурно на многое, к чему я относилась спокойно.
Однажды Вельяминов явился в два часа ночи, залитый кровью. Я стала оттирать её, а он рассказывать. Оказывается, Вельяминов в ларьке, что-то покупал, сунул в карман деньги. А двое ухарей приметили это, подумали, раз он в подпитии, так будет лёгкой наживой. Один подошёл к нему и попытался вытащить деньги из кармана. Вельяминов заметил и ударил его наотмашь. Второй заступился за дружка. Тут-то им и досталось. Георгий раскидал их в разные стороны, так что кровью он залит был в основном чужой, на нём не было ни царапины. Уличные воришки получили урок.
…Любил сидеть один на кухне ночью. Придёт и сидит. Выпивает, пишет, слушает музыку, думает.
Я давно уйду, не в силах поддерживать ночную беседу, а он сидит. В пять утра придёт: «Подвинься». Я в семь встаю и на работу. Пыталась напоминать о мужских обязанностях, но он диким голосом орал: «Табу, табу, табу!..». Потом, передумав, являлся ко мне на кухню и ласково вопрошал: «Ты что-то хотела?»
Но я уже готовила завтрак, через полчаса мне уходить. Иногда я отменяла работу, благо я могла это сделать, и у меня был выходной, посвящённый любви.