Я родилась в старом районе Ростова, на улице Баумана (бывшей Воронцовской). Рядом – базар, Буденновский и Подбельский спуски к Дону, Набережная. Красота!
Все квартиры в нашем доме были коммунальными. Сам дом был дореволюционной постройки, кажется 1902 года. Первый этаж цокольный – окна почти у земли, второй - так называемый, бельэтаж – и не первый, и не второй, полуторный?.. Был и третий этаж с коридорной системой расположения комнат. Некогда это был доходный дом. В нем сдавались отдельные комнаты и квартиры. Жила здесь и сама владелица, хозяйка. На улицу Баумана выходили два парадных входа, которые мы называли просто - парадные, и был проход во внутренний двор, закрывавшийся красивыми кованными ажурными воротами с калиткой. По такому принципу было устроено множество старых домов в Ростове.
Вся наша квартира раньше была хозяйскими апартаментами, а в нашей комнате раньше как раз была гостиная домовладелицы. Из нее выходило четыре двери в другие комнаты и на парадный вход. Конечно, все эти двери впоследствии заложили, осталась только одна – на общественную кухню.
Жилье в нашем доме делилось на квартиры, а квартиры – на комнаты, в которых жили отдельные семьи. Двор был квадратной формы. В одну сторону «квадрата» во время войны попала немецкая бомба. Потом ее сами жители восстановили, но в ней осталось только два этажа. Дом имел выход и на другую улицу, Ульяновскую ( бывшую Конкрынскую), то есть был проходным. Примерно до середины 60-х годов улица Баумана, как и все другие улицы в старой части города, была вымощена булыжником. Телеги, запряженные лошадьми, грохотали по булыжной мостовой, потому что деревянные колеса у них были обиты металлической лентой. Лошади звонко цокали своими подковами. Рядом с нашим домом было в подвале соседнего жилого дома овощехранилище, туда свозили овощи из колхозов: картошку, лук, свеклу и другие корнеплоды. Возле него всегда стояли огромные деревянные бочки с соленьями - огурцами, зелеными помидорами, квашеной капустой. Из бочек часто вытекал рассол и тек под уклон по тротуару. Из-за этого даже погибло ближайшее дерево – серебристый тополь. Соленья и овощи в основном возили на телегах. Лошади, ожидая погрузки-разгрузки, ели овес из торб. А навозные кучи украшали улицы Ростова вплоть до 70-х годов.
Окна нашей комнаты выходили на север, в них мы видели зеленые купола собора, вокруг которого, вплотную, располагался самый большой базар Ростова.
Когда, после революции, в города от голода и репрессий хлынули крестьяне, возникла острая необходимость в жилье. Тогда стали делить большие квартиры в доходных домах на отдельные комнаты, по одной на семью. В таких комнатах камины, выложенные кафельными изразцами, перестраивали в обычные печи с чугунной варочной поверхностью с круглым отверстием, через которое закладывались дрова и уголь. Оно закрывалось чугунными концентрическими кольцами, а в центре - самым маленьким в диаметре кружком. Такую топку можно было открыть при помощи кочерги, начиная с центра, кольцо за кольцом. Печи обязательно имели духовку, где пекли пироги, сушили промокшую обувь, одежду.
Под нашим домом были подвалы с коридорной системой. Вдоль этих коридоров были устроены маленькие сарайчики для хранения угля, дров, солений… Каждый сарайчик соответствовал определенной комнате в доме, запирался на замок и имел на двери свой номер и фамилию владельца жилья. Подвалы не были электрифицированы, и ходить туда надо было с керосиновой лампой или свечой.
Забирает меня зимой мама из детского сада, приводит домой, а сама тут же идет в подвал за дровами и углем. Когда я стала постарше, то я помогала ей нести охапку дров, а она несла ведро с углем. Начинался процесс разжигания печки. Горела печь по-разному. Все зависело от погоды, от тяги. Но уж если горела хорошо, то в комнате зимой было жарко, 30 °С.
Двор жил, как одна большая коммуна. Дети играли во дворе постоянно. Причем, летом, когда были каникулы, играли одновременно все дети разного возраста, от 7 и до 15 лет, вместе. Игры все были подвижные: «классики», «десятки» с прыгалкой и с мячом, «казаки-разбойники», прятки, «чью душу желаете», «стоп» и очень много других. Дети тогда имели возможность хорошо физически развиваться, тренировать ловкость, меткость, сообразительность, бурно выражать самые разные эмоции… Была даже такая игра: «Я знаю пять имен…». Прыгаешь со скакалкой и на каждый прыжок называешь по одному слову. То это пять имен мальчиков, то пять названий цветов и так далее.
Зимой были санки. Все спуски к Дону по Буденновскому , Подбельскому, Семашко превращались в санные трассы. Народу собиралось много. От самых маленьких до восемнадцатилетних. У самых взрослых, были тяжелые самодельные сани. Они неслись по накатанному снегу вниз к Дону. Бывали случаи, когда сани вылетали через ограждение на лед реки, если высота наметенного снега сравнивалась с высотой ограды. Подобные случаи разбирали на педсоветах в 35-ой школе, где учились дети окрестных улиц. Ругали ребят за вылазки на лед, однажды кто-то провалился в полынью.
У меня были плохие сани, тихоходные. Они годились только, для того, чтобы их таскать за веревочку. Но, если трасса была жесткая, накатанная, то я и на таких санках быстро ехала. Ноги, руки были в синяках от столкновений с другими санями. Одежда, вывалянная в снегу, быстро намокала. Всегда жутко замерзали пальцы рук и ног! Не было тогда непромокаемых штанов, комбинезонов… На детей надевались на прогулку чулки на резинках, сверху трикотажное шерстяное трико, носки, платье, кофточка шерстяная, ботинки зимние, пальто с цигейковым воротником, шапочка вязаная или цигейковая, варежки на одной резинке, пропущенной в рукава. Через час вся одежда была вываляна в снегу, начинала мокнуть. Максимум, через два часа я уже бежала домой, плясала там вокруг круглого стола, завывая от боли – ноги и руки отходили от мороза.
Все жители двора были хорошо посвящены в жизнь друг друга. Семьи были очень разные. Обязательно, как во всех обычных дворах было по два-три местных сумасшедших, одна – две семьи глухих, семья алкоголиков, одна - две многодетные семьи, две еврейские семьи, две армянские семьи, семья милиционера, несколько семей из казаков, кто-то из «бывших», то есть дворянских кровей, остальные были смешанными семьями. Мы, дети, росли в густо замешанной социальной среде: видели, как появляются в семьях новорожденные, как хоронят умерших, видели скандалы и драки, хорошее и плохое.
Ростов – это Дон, это рыба. На всех коммунальных кухнях летом висела рыба, вялилась. Под нами, внизу, жила одна семья. Отец и сын – большие любители рыбалки. Ловили и вялили рыбу всякую: таранку , лещей… и совсем маленькую , кильку. Эту кильку сушеную часто раздавали дворовым детям. Рыбка была вкуснейшая, с икрой. Мы ели ее, как семечки, даже не чистили.
Телевизоры в нашем дворе появились с середины 60-х годов. Соседи ходили друг к другу в гости смотреть телепередачи. Собирались по десять человек из разных квартир. Очень был тогда популярен хоккей. Смотрели все матчи подряд. Я с одиннадцати лет стала вести хоккейный дневник. Вырезала из газет фотографии хоккеистов, писала короткие комментарии. Знала всех хоккеистов сборной СССР. У каждого, кто смотрел матчи, были свои хоккеисты-любимцы.
Несмотря на то, что я была единственным ребенком в моей и так неполной семье, все-таки я имела хорошее представление о семье, как таковой, потому что у меня всегда была возможность видеть, как протекает жизнь в больших семьях соседей по двору, даже принимать участие в воспитании соседских малышей. Вязанию, вышиванию нас, дворовых девочек, научила одна старушка, бывшая балерина. Из-за поврежденной на сцене ноги, она вынуждена была потом работать костюмершей. Тетя Катя, так ее звали, была очень интеллигентной, деликатной и очень страдала от совместного проживания на своей коммунальной кухне еще с тремя семьями. Одной ее соседкой была Тонечка – женщина с каким-то сдвигом в голове. Раза по два в год она лечилась в психбольнице. При этом она имела семью: двоих детей и мужа. Все знали когда она стирала, потому что результатом ее стирки было странно – серое, плохо отжатое белье. Может она не употребляла мыла?
Все жители двора стирали в 60-х годах стиральным мылом, очень неприятно пахнувшим, в корытах, ваннах, тазах. Варили белое белье в мыльном растворе , в выварках, помешивая его время от времени специальными палками. Все это происходило на кухнях, на примусах, керогазах. Дух стоял ужасный. Тогда в нашем доме еще не было газа.
Газ стали проводить примерно в декабре(!) 1968-го года. К зиме были разрушены печи во всех квартирах. Строительный мусор, кирпичи, изразцы выбрасывались прямо из открытых окон на улицу. Было очень грязно, пыльно и холодно. Мы с мамой выгородили мебелью в комнате угол, где поставили керогаз. В этом закутке ели, спали. Ходили в пальто. Я, как нарочно, в этот период занималась плаванием в бассейне «Спартак» и, одновременно, ходила в музыкальную студию. Училась играть на пианино. Учительница по музыке ругала меня за то, что я приходила на занятия с замерзшими на морозе косичками после бассейна. Сушить не успевала косы у керогаза. Так и шла с мокрыми.
А мамина подруга дворовая как раз родила дочку. Дом без отопления, зима. Ребенок, поэтому, постоянно находился под тарелочным рефлектором. Были такие обогревательные приборы, причем, с открытой спиралью.
Самое интересное, что на моей памяти не было ни одного случая пожара. Это при большой концентрации печей, примусов, керогазов. Керосин хранили на кухнях в канистрах и бутылях. Покупали керосин на улице из бочки, которую по определенным дням развозил на лошади керосинщик. Выстраивалась очередь. Мама меня посылала за керосином. И это было совсем недавно! Луноход ходил по Луне, а я стояла в очереди за керосином.
Примерно в 1962 году на углу нашего квартала стали строить 4-х этажный, многоквартирный дом. Тогда страной руководил Хрущев и именно с этого времени в СССР стали строить многоэтажные дома с отдельными (!) квартирами. Дом построили, и жители квартала потом его лет тридцать называли «новый дом». Там, на четвертом этаже, жил мой детсадовский друг – Толик. Я была как-то у него в гостях и увидела, как выглядит отдельная квартира.
Сейчас мой дом, по-прежнему, существует, и, по-прежнему, в нем больше половины – это коммунальное жилье. А на моей коммунальной кухне стало не три, а четыре хозяина! Потому что нашу комнату разделили на две. И теперь там живут две семьи.
Коммуналки процветают…