Приключения Пантелея Гребешка и его команды продол

 
 Глава вторая

                У СВЯТОГО ИСТОЧНИКА

У Динки были свои заморочки.
Она искренне жалела попавшую в затворничество любимую подружку, но немножко не понимала её.
Матвейка, невольно кружившая головы всем мальчишкам от 11 и до 15 лет в школе и на улицах района, обладала даром всеядства.  И ещё необычной прозорливостью.
Что это означало?
Ответ несложен.
Она очень много читала отечественной и зарубежной классики. Полина Мироновна, учительница русского языка и литературы в старших классах, часто общалась с девочкой и поражалась кругу её интересов. Так, в свои почти двенадцать лет Диана Матвеева прочла всего Теодора Драйзера, Чарльза Диккенса, Чейза, Макдональдса, Агату Кристи, Льва и Алексея Толстого, Гончарова, Чехова, Булгакова, Зощенко и многих, многих других. Знала наизусть сотни стихотворений Пушкина, Лермонтова, Блока, Байрона, сонеты Шекспира. Свободно говорила по-английски – отец в недели отпуска практиковался на дочке в совершенствовании языка. Играла в школьном любительском театре.
Матвейка имела отличный голос и слух, пела, но, как и её новый друг и командир Панька Гребешок, никак не соглашалась учиться играть на музыкальных инструментах. Ноты почему-то наводили на неё тоску.
Точные науки Матвейка не любила, но терпела в силу зависимости от оценок в аттестате. Вот уже три года девчонка лелеяла мечту, окончив школу, поступить в университет, учиться на журналистку.
А ещё Диана Матвеева была капитаном школьной волейбольной команды. Лидером её признавали даже старшеклассницы, из которых в основном и состояла команда. В бывшей «пионерской комнате», в зеркальном шкафу стояли кубки, заработанные ею в индивидуальных соревнованиях по стрельбе из лука.
Что же касается её непонимания отношения подружки к рукоделию, то…
Быстрая, решительная, боевая юная красавица Матвейка с пяти лет была обучена бабушками и тётями вязанию на спицах и крючком, плетению кружев, оригинальному вышиванию длинными петлями, атласными ленточками и бисером, изготовлению бижутерии.
Иногда она даже отказывалась от прогулок, засаживаясь на целый день со своими инструментами, нитками и прочими рукодельными принадлежностями.
Страдивариус подчас была рядом. Она очень хотела научиться вязать себе красивые и модные вещи, но руки её, тонкие красивые пальцы, такие умелые со смычком, со спицами и крючком были неуклюжи.
В этот день, после недолгого общения с Катюшкой, Дина оторвалась от ребят, чтобы решить целую кучу домашних проблем. Потом ей нужно было сходить в гости к одной старушке, живущей у самого Дона в километре от пустыря, где команда собралась устроить себе спортивную площадку.
Дина намерена была принести одинокой женщине гостинцев, приготовленных собственными руками, убрать в её замшелом крохотном домике и отправиться к друзьям.
Она не могла представить и дня без того, чтобы не повидаться с ними, не принять участие в играх, состязаниях. А со времени утверждения Гребешка на роль предводителя, и в работах, доходы от которых шли на полезные для них и добрые для нуждающихся дела.
Динка - Матвейка любила жизнь и считала, что у неё она самая замечательная на свете.
Девочка спускалась к реке, делая большой крюк. Бабушка Талифа просила её для изготовления лекарства из трав принести ей большую пластиковую бутылку воды из Гремучки, прослывшей Святым источником.
Там всегда в летнее время толпилась куча народу.
Старички и старушки, толстенькие и костлявые, низенькие и напоминавшие штангу, выстраивались на плитах в мокрых, свисающих с бёдер цветных плавках и купальниках и с сосредоточенными лицами делали физические упражнения.
Раз-два, раз-два…
Молодые люди, подхихикивая над омолаживающимися «организмами» и время от времени ныряя в мелкий бассейн с риском сломать себе шею, втихомолку глотали запрещающиеся в зоне отдыха напитки и закусывали нехитрой снедью.
Неподалёку стояли машины, владельцы которых озабоченные своим здоровьем, выгружали пустые и погружали бутыли, наполненные  целебной водичкой.
- Матвейка!
Девочка оглянулась.
Две одноклассницы, Вероника Милечкова и Даня Родина махали ей рукой от нарушавшего всю гармонию загаженного донельзя сортира без дверей  и пригляда.
Она уже набрала воду и подбежала к ним.
- Девчонки, что вы здесь делаете? Наши сюда ходят только тогда, когда никого нет.
- А ты?
- Я выполняю самонагрузку, - засмеялась Динка. – Есть у меня подшефная… Но сначала скажите, что вы здесь делаете?
Здесь так воняет!
Девочка поморщилась и жестом  показала: уйдём подальше отсюда.
Они отошли к насыпи.
- Мы договорились с одной женщиной здесь встретиться, - доверительно сказала очень высокая и плотная для двенадцати лет Вероника. – Она встретилась мне на Большой Садовой и остановилась, подошла, попросила поговорить. Знаешь, она сказала, что у меня большое будущее в гребле…
- Подожди! Ты, что, вчера на свет родилась? Не знаешь о всяких там педофилах и прочих аферистах?
Вероника отмахнулась:
- Знаю, я, знаю. Только Любовь Алексеевна мне документы показала и альбом с фотографиями. Она, такая мощная, с широченными плечами  – тренер девичьей команды по гребле. А на снимках – она с девчонками в купальниках и с вёслами. Показывала грамоты и награды. Сказала, чтобы я пришла с подругой, не боялась её, верила в своё будущее.
Только вот уже двадцать минут, как она должна появиться, но её нет.
Матвейка насторожилась.
Десять минут назад, спускаясь к источнику, она видела, как из подъехавшей на дорогу, нависающую над пятачком «оздоровления», машины, вышла не слишком высокая, но коренастая, мужеподобная дама в слишком тёплых для летнего времени брюках и тёмно-зелёной футболке.
Её коротко-стриженные волосы словно прилипли к черепу, а глаза, ничего не выражающие, впились в устрашающее своей решительностью продлить себе жизнь до того, сколько не живут, общество.
Её окликнули из автомобиля:
- Римма!..
- Вероника, как её зовут, ты сказала?
- Любовь Алексеевна…
- Какого она роста?
- Сантиметров на пять-семь выше меня.
- Короткие серые волосы?
- Да…
- Очень широкие плечи, а талия и бёдра почти одинаковые?
- Дина…
- Носит брюки и майку?
- Откуда ты всё знаешь? – непонимающе уставилась на неё одноклассница.
- Твоя благодетельница здесь! – жёстко сказала Матвейка. – И зовут её Римма. Я видела такую женщину только что. Она кого-то выглядывала. Не попасть бы тебе в беду, Ника! Пошли отсюда!
Но было поздно.
Улыбаясь, к ним подходила Римма-Любовь.
- Здравствуй, Вероника. Ты, оказывается, даже двух подружек привела? Ну, это ничего, даже лучше.
Она обратилась к Дине:
- Спортом занимаешься?
- Да.
- Ты отлично сложена. Но не для гребли. Хочешь попробоваться в баскетболе? У меня в серьёзной команде тренер – двоюродная сестра.
Дина прищурила глаза и соврала, хоть это ей было совсем несвойственно:
- Интересно, кто же? Моя собственная сестра – ростовская баскетболистка, недавно её в сборную России пригласили.
Женщина хмыкнула, сделала вид, что оступилась, смущённо застонала:
- Какие здесь буераки!
- Да что вы? – удивилась Дина. – Всё ровнёхонько. Это у вас с непривычки.
Женщина отвернулась от неё и спросила Веронику:
- Ты решилась?
- Я хотела узнать побольше об этом виде спорта. Поэтому пришла… Но с родителями я не советовалась.
Тренерша захохотала:
- Вот этого я ещё в Ростове не видала, чтобы чада считались с мнением взрослых. Вы малявки, что ли?
Девчонки, причём все трое, были далеко не глупы. Вероника уже почувствовала, что чуть было не влипла в какую-то плохо пахнущую историю.
Римма-Любовь стала заметно нервничать:
- Итак, Вероника, ты не хочешь посмотреть, как твои ровесницы лихо катят к олимпийским медалям на байдарках и каноэ?
- Почему – нет? – удивилась девочка. – Назначайте время, и я с папой  приду, куда скажете.
- А мы тоже придем посмотреть, - весело добавила Динка. – Наверное, это весело?
Небольшая, но достаточно крепкая Данька поддержала её:
- Может, и меня возьмёте? Я выносливая.
Женщина натянуто рассмеялась:
- Хорошо, девчонки, договорились. Записывайте мой телефон. Когда будете готовы, позвоните.
Она продиктовала номер и быстро удалилась.
Дина же в свою очередь оперативно позвонила по названному телефону и услышала в ответ:
- Вас слушает представитель центра «Юг-контроль-Прима».
- Здравствуйте, можно услышать  Любовь Алексеевну?
- Вы ошиблись. У нас женщины не работают.
- Ну, как же?! Это тренер по гребле!!!
- Здесь, девушка, не гребут, здесь заграбастывают, - захохотал неведомый «представитель». И вообще – это мой личный телефон… Да-да, это тот самый номер.
Дина повернулась к Веронике:
- Поняла?
- Уже давно. Но всё равно, это ты, Динка, подсказала, Вот я балда.
Даня по-взрослому вздохнула:
- Какое сейчас время!
- Ой, девочки, мне же нужно к бабушке Талифе. И потом… ребята заждались, подумают, что я от работы отлыниваю. С утра только Панька с братом трудятся.
На «Паньку» девчонки не отреагировали и быстро успокоились по поводу Риммы-Любови, которой не удалось заманить жертвы в ловушку.
Какую?
А есть ли разница, если ей это не удалось?!
Проехали и забыли, но на ус намотали.
Забыли?..
Нет, это не так совсем. Динка посоветовала Веронике рассказать обо всём своему отцу, сотруднику прокуратуры города, и описать приметы «гребного тренера».
Через две минуты девчонки, зная слабость одноклассницы к интересным, «с историей», людям, пристали с просьбой рассказать о незнакомой старухе с экзотическим именем Талифа.
- В следующий раз, я спешу, - отказалась Дина.
- Мы тебя проводим, - пообещала любопытная Даня.
- И подождём, если хочешь, - пообещала Вероника. – А потом поможем на пустыре с уборкой.
- Пошли, - обрадовалась Дина.
Она была рада компании. А Вероника и Даниела, хоть и не были близкими подругами, всегда вызывали у неё симпатию своей самобытностью.
Вероника также происходила из местной казачьей семьи, где все женщины были крупными, представительными, характерными, а мужчины – мелкими, субтильными, но боевыми до предела.
А семья Даниелы поселилась на Нижней Гниловской всего два года назад. Её отец, Михаил Михайлович, сам бывший ростовчанин, купил участок с полусгнившим домом, и заработанные на Севере деньги употребил на строительство небольшого, но красивого особнячка в четыре комнаты и разведение сада. За двенадцать лет пребывания в холодных краях он здорово соскучился по южным фруктам и солнышку.
Но едва уговорил свою супругу, северянку с бельгийскими корнями  Анну Люсьеновну, отправиться на свою исконную родину.
Напряг был страшный, но в основном со старшим сыном, двадцатидвухлетним Людвигом, который решил остаться «во льдах» и строить прекрасное, вечное в Доме культуры имени «аборигена» Кумачева.
Вероника и Даниела учились средне, но не были замечены ни в каких злых кознях.
Девчонки пошли  по железнодорожным путям. Данька прыгала по шпалам. Вероника, крупная, но ловкая и грациозная, ровнёхонько шла по рельсу.
Динка выбрала тропинку рядом.
- Ну, давай, рассказывай, что за Талифа такая. Мы её знаем?
- Нет, она далеко от нас живёт. И переехала сюда почти тогда же, когда и ты, Даня. Помните заброшенный сарай, где в прошлом году мы нашли рыболовные снасти для похода?
Вероника кивнула:
- Ага, мы тогда договорились о лодках и хотели идти домой, но пошёл сильный дождь, и классная велела укрыться в сарае. Там здорово плохо пахло, но было тепло и нашлось столько интересных вещей!
- После дождя все разбежались, а я зачем-то задержалась… Потом решила сократить дорогу и проскочить через музей паровозов. Улицы были пусты, я наткнулась на старушку… Она сидела под покосившемся забором на трухлявой лавочке и плакала…
Дина вспоминала о событиях прошлого лета и пыталась передать спутницам всю трагедию несчастной старой женщины, о которой теперь просто не могла не заботиться.

Глава третья
МУСУЛЬМАНКА ТАЛИФА,
ПРАВНУЧКА ПОРФИРИЯ ГОЛЫТЬБЫ

- Бабушка, что с вами? Вам помочь?
Несчастные, полные слёз глаза, подёрнутые пеленой поверх когда-то блестевшей от яркости синевы, поднялись вверх. Морщинистое лицо немного разгладилось от участия незнакомой девочки.
- Мне холодно, - произнесла старушка, не смотря на то, что в июле месяце на ней было надето с полдюжины кофточек и три-четыре юбки, а на ногах – боты на несколько носков.
- И я очень хочу есть… Нет, больше – пить, - бедняжка не смогла сдержать слёз, и они полились потоком по её таким морщинистым щекам, что можно было подумать, что их обладательнице не меньше 120 лет.
Оказалось, всё-таки немного меньше – 89.
У Динки – сердце беспокойное, участливое.
На слёзы девчонка была тугая. От боли никогда не плакала. Обиду сначала оценивала, прикидывала: справедлива ли? Потом либо прощала, либо разрывала отношения. Но не плакала.
А вот душевная боль была ей сродни.
И можно было погрустить над печальными страницами книгами, над трогательным эпизодом фильма, над бедой ближних.
Естественно, так, чтобы никто не видел.
Здесь было что-то особенное, непонятное ей.
Старушка не просила, она не хотела, чтобы её считали нищей. В её взгляде не было надежды, что девчонка согреет её и принесёт еду, питьё. Она просто констатировала факт.
Потом снова опустила свою покрытую чёрной косынкой голову на грудь и замолкла.
- Подождите меня здесь, - сказала Дина. – Обязательно ждите, не уходите, бабушка.
В современном обществе финансовое положение детворы делится очень чётко:
-  есть зарабатывающие на карманные расходы у родителей: присмотр за младшими, уборка квартиры, мойка автомобиля, прополка огорода и сбор урожая, чистка санузла и тому подобное;
-  есть подрабатывающие на стройке разнорабочими, посудомойщиками в кафе, автомойщиками на заправках, сторожами машин у рынков и прочее в том же духе;
- есть сообразительные: они придумывали «бизнес» и получали с него доход;
- есть не брезгующие грехом воровства;
- есть просто отпрыски богатеньких родителей, не жалеющих для чада ничего, будь даже то чадо полным идиотом или лентяем.
Дина была ребёнком от Бога.  Не бедные родители  её были тоже родителями от Бога. Они не дарили детям дорогих подарков, не совали им во все карманы денежку на конфетку иди на новый телефончик.
Семейные ценности им преподавались с раннего детства, и они знали, как лучше воспитывать и своих детей.
Что касается младшенькой, то она получала куда больше братца.
Помочь матери?
Легко!
Связать ей, отцу, брату свитер, шарф, шапку?
Одно удовольствие!
Приготовить к празднику торт?
Да каждый раз новый, с «изюминкой»!
А отцу в дорогу, в дальний рейс – с утра пораньше собрать сумку, напечь печенья, заварить чай?
Только дочка любимая…
И не за деньги, конечно. Просто старшие считали нужным поощрять старательность, увеличивали карманные.
В тот день в кармане джинсов Динки было триста пятьдесят  рублей. Она хотела побывать в магазине на площади Дружинников и купить хлопчатобумажные нитки для ажурных салфеток в подарок маме ко дню рождения.
Но это будет ещё не так скоро.
Девчонка помчалась в близлежащий магазин.
- Дайте, пожалуйста, сосисок…
- Каких тебе, девочка? – приветливо встретила её молодая продавщица.
- Не знаю… Самых вкусных, - в доме Матвеевых покупную колбасу, сосиски, сардельки не ели.
- Родионовские «Ганноверские»?
- Да… Штук шесть-восемь… Сыр «Костромской». Триста граммов. Масла сливочного брикет… Батон хлеба, сахар… Сколько это будет?.. Тогда ещё мороженое и сок «Мультивитамин»…
Динка истратила все деньги, но довольная, более того, счастливая, следила за тем, как неверящая в происходящее старушка поднесла дрожащими руками к дрожащим губам мороженое в шоколаде и, опасаясь невесть чего, лизнула его шершавым языком.
Она сглотнула слюну, поверила.
С глаз внезапно спала пелена. Они на самом деле, не смотря на глубокую старость, были синими-синими.
Улыбка… Несчастная и добрая…
- Спасибо, детка.
Остатки мороженого слизнула с пальцев, похожих на тоненькие корявые веточки шиповника.
Отхлебнула сока.
Погладила продукты.
- Это всё,..  всё мне?
- Вам, вам. Берите, я не украла, я заработала это.
- Ты такая маленькая..
- Ничего себе, у меня рост метр шестьдесят.
- А лет сколько?
- Скоро одиннадцать.
- И такая взрослая… Проводи меня, пожалуйста, домой. А то мальчишки отнимут сумку. Да и ноги сегодня совсем не ходят.
- Конечно, бабушка. А как вас зовут?
- Зовут?..
Она нахмурилась слегка, а потом сказала, словно отрубила:
- Талифа я.
- А отчество и фамилия?
- Нету у меня ни отчества, ни фамилии.
Дина отвела свою новую подопечную в брошенный кем-то домишко на несколько заболоченном участке, окружённом живой изгородью из кустов малины и шиповника.
Дверь не запиралась.
Да и что здесь было делать ворам?
Одна, довольно большая комната с узкой дребезжащей кроватью, столом на полусломанных ножках, покорёженной печкой, стулом без спинки и шкафом без дверей.
Постельного белья не было.
Впрочем, как и кухонной посуды, если не считать литровую кастрюльку и сковородку для одного яйца. Всё – заржавевшее, скользкое. Вряд ли, что-нибудь здесь готовилось.
Были ещё нож, вилка, ложка…
- Я приду к вам завтра, - пообещала Дина.
Убежала и только тогда дала волю слезам.
Успокоившись, стала рассуждать: а вдруг бабулька всю жизнь просидела в тюрьме: воровка, убийца или ещё кто?             
Она её пожалела, а, может, та и жалости не стоит. Не лучше ли забыть о ней? Помогла, накормила и ладно?..
На следующий день Дина принесла ей в литровой банке, укутанной тёплым полотенцем, борщ с кусочком мяса, жареную рыбу и сумку с помидорами, огурцами, капустой, свёклой и морковью.
Бабушка была меньше неё ростом и худее, так что вполне подошёл нелюбимый, покупной свитер из ангорки и старая куртка-«варёнка».
Талифа словно ждала юную спасительницу. Таковой ведь она и являлась для неё. Страшно подумать: до встречи с Динкой старуха не ела три дня. И от одиночества и безысходности мёрзла, мёрзла, мёрзла…
При второй встрече девочка узнала всю правду о судьбе несчастной… родовитой казачки Тамары Она вернулась на родину своих предков доживать последние дни, будучи в течение семидесяти двух лет добровольно принявшей веру мусульманкой Талифой.
А при третьей – и тайну, которая привела гонимую отовсюду женщину на этот клочок земли, который когда-то принадлежал  Порфирию Голытьбе…

Порфирий Голытьба был личностью исторической. На Дону о нём далёко прошли слухи.
Родился он в 1840 году на Верхнем Дону. Семья была зажиточная: дом на сваях в два этажа о семи комнатах. Подворье – соток в сорок, да ещё – бахча, где росли на удивление огромные тыквы, арбузы, дыни. Дед и отец Порфирия были славными казаками, на праздники все регалии на грудь вывешивали. И можете быть уверены, что звенели они на всю станицу, когда бородатые да чубатые, казаки красовались перед земляками.
С пелёнок в Порфирии признали достойного наследника.
В пять лет он славно отрубил башку здоровенному гусю, который нападал на его ровесников и больно клевал их.
В семь Порфирий лихо скакал на коне, опережая озлобленных его удальством десятилетних и двенадцатилетних казачат.
В семнадцать отличился в боях в иноземщине и вернулся домой с десятью фунтами металла на форменной рубашке.
Женился в двадцать и произвёл на свет пятерых ребятишек…
Погибла вся семья, кроме него, при наводнении.
И уехал из тех мест несчастный разудалый казачище в 1885 году, исполненный глубочайшей тоски, разочаровавшийся в богатстве, в царизме и вообще во всём.
Обнаружился на том же Дону, но в  станице Гниловской. Купил землю у вдовы Ищеенковой. Построился. Сад завёл, цветник.
Деньги к нему не шли, они к нему бежали!
А Порфирий всё раздавал тем, кто нуждался. Фрукты же ребятишкам в рубахи ссыпал.
Любил детей, ласков был с ними.
Ничего себе не оставлял. И прозвали старика Голытьбой.
Слово нехорошее, но звучало оно с любовью, и Порфирий не обижался.
Однако в делах казацких, в чести казачьей, ох, как строг он был, как непреклонен!
В считанные недели со дня его переезда стал он уважаемым человеком. С его мнением считались, совета спрашивали и старше его по возрасту да выше по чину.
В германскую войну стариком уже был, но пошёл в обоз и там тоже проявил свою отвагу и верность родине.
Революцию не принял. Отстранился.
А принял он к себе вдову своего геройского двоюродного внука из Верхнедонья, тридцатилетнюю Параскеву Евдохину с трёмя детьми, беременную четвёртым.
Радовался, как дитя, прибавлению семейства. Для того, чтобы с его домом проблем после его смерти не было, записал Параскеву женой.
А имущества всё равно его лишили.
И голод, и холод перенесли.
Родилась тогда девочка. Тамарой назвали.
Уже в раннем детстве было ясно, что будет она красавицей из красавиц, хоть из мелкой материнской породы толком и не вырастет.
В голодные годы умерло двое детей Параскевы. Тосковала она за ними  страшно, сама едва на ногах держалась. А молоко в её тощей груди всё прибывало и прибывало. Это было странно, ведь она почти ничего не ела.
И совсем старый уже Порфирий тоже на собственном «животе» держался, а не дряхлел, не ветшал, по-прежнему был крепким и сильным. Только никакое богатство уже к нему не текло, раздавать было нечего, хотя голодные, измождённые дети всё ещё бегали к нему, выпрашивали кусочек хлебца или хотя бы лепёшки с лебедой.
В 1926 году умерла Параскева и утонул в Дону её старший сын, шестнадцатилетний Дрюка.
Старик остался с шестилетней Тамаркой на руках.
- Вот оно как вышло-то, дочка, - сказал ей как-то прадед, которого она всегда звала батей. – Тех, кому жить бы да жить, Господь к себе призвал. А нас, никчёмных, оставил землю топтать. Мне-то недолго уже, а что ты-то, сиротинка станешь делать? Уж лучше бы здорового Дрюку отвергнул, а тебя в ангелы взял.
Розовощёкая, сбитенькая шестилетка оторвала взгляд от Библии, которую читала уже целый год, с тех пор, как «батя» выучил её азбуке, и воинственно посмотрела на него:
- А вот и нетушки! Пусть там, на небе, у Боженьки, и булки с маком и повидлом трескают, а я здесь жмых пожую, и хорошо будет. Я ещё в школу осенью пойду, потом поучусь немножко, стану умной и заработаю много, много денюшек. Тебе, батяня, куплю новый кожух, чтобы козлом не пах, и валенки на зиму. А потом пойдём с тобой на базар и…
Девочка мечтательно подняла к закопчённому потолку глаза и шумно выдохнула воздух из себя, словно из воздушного шарика.
Старик усмехнулся:
- И что?..
- И купим, батяня, много, много булок с… маком и повидлом.
Воображения малышки на большее не хватало. Впрочем, где его было взять, если она в короткой своей жизнёнке ничего вкуснее и не ела. Да и то, всего пару раз. Однажды сердобольная бабушка-соседка принесла это лакомство в обедневший и осиротевший дом Голытьбы, чтобы старик и ребёнок помянули её мужа и сыночка.
И ещё через пару лет на Пасху на кладбище какая-то женщина в вуали, задержавшаяся у покосившегося старого-престарого склепа из камня и железа, внезапно расщедрилась и протянула дедушке с малышкой бумажный пакет. Но это была очень и очень печальная история.
- Кого помянуть-то? – спросил, достойно поклонившись, похоже, благородной даме, Порфирий.
- Не нужно имён, - грустно улыбнулась незнакомка.
Она откинула вуаль и оказалась молодой и очень красивой. У Тамарки аж дух захватило от восторга. Но ещё больше, чем одухотворённая красота дамы восхитило её украшение, низко свисавшее с шеи. Это была средней толщины цепочка из белого металла с большим круглым кулоном, который не сиял, как прочие виданные ею  на казачках из соседних домов «драгоценности», а мягко светился и отбрасывал голубые и сиреневые лучики.
- Помянуть нужно, - не брал пакет старик. – Мы не нищие, госпожа.
- Господ нынче всех ликвидировали, - снова лицо красавицы озарила бледная печальная улыбка. – Вы местный?
- Можно сказать и так.
- Казак?
- На этот вопрос отвечу более конкретно: казак! И отец, и дед, и прадед, и все от начала истории казацкого сословия были казаками.
- Гордитесь этим?
Дама присела на лавочку и попросила присесть Порфирия. Ему интересно было разговаривать с женщиной, в которой он чувствовал безысходную тоску и отречение от будущего. Он благовоспитанно присел подальше от неё на самый краешек лавки. А незнакомая собеседница выложила на деревянный столик на тонкой ажурной  салфетке булки с вкуснейшей фруктовой начинкой, прозрачные дольки невиданного мясного лакомства и сказала Тамаре:
- Ешь, детка, а остальное домой возьмёшь… Вы не ответили… - обратилась она к старику.
- Горжусь.
- А вы тоже отвергаете что казаки – те же русские?
Порфирий пожал плечами:
- Я не слишком учён. Читать, писать, считать умею, не больше. Физиков, химиев, ботаников не ведаю. А вот казачью историю- то из уст в уста передавали, да и написано про неё не так уж мало. На Дон с середины шестнадцатого века беглые шли отовсюду. Из уголков России, Малороссии, хотя и там казачество своё нашлось. Бегали на наше Дикое поле или Половецкое, как раньше называлось сие место, азиаты и турки, веру нашу принимали. От всех этих первых насельцев роды знатные пошли. Русские ли, украинцы, таджики всякие…
- То есть, казаки – особая статья?
- Так и есть. Вы всё расспрашиваете, а сами и имён усопших назвать боитесь.
- Боюсь? Пожалуй, боялась. Нет, сейчас мне уже ничего не страшно… Здесь лежат мои дедушка и бабушка, а ещё раньше были похоронены их родители. Склеп семейный, давний..
Порфирий присмотрелся:
- Нет никакой надписи.
- Стёрлась. А смысла делать заново нет. В России я осталась одна из всей родни. Есть дальние в Англии, но мне туда не выбраться.
Она вдруг сжала ладонями своё узкое личико и разрыдалась:
- Извините, не могу больше сдерживаться. Вы первый, с кем я по-человечески разговариваю за последние четыре недели. И ваше лицо… Оно не выражает пренебрежения, высокомерия…
- По отношению к вам?! Высокомерие?!
- Да! Да… именно так. Недавно одна женщина, уборщица из конторы, куда я хотела устроиться работать, чуть не вылила на меня ведро с грязной водой, обозвав недорезанной буржуйкой.
Старик осторожно придвинулся и погладил её по голове:
- Дворянка?
- Да, имела честь родиться в благородной семье. Но мой отец – врач, гражданский домашний доктор… Вернее, был им. Он спас столько людей! Моя мать, графиня, вышла замуж за бедного работающего дворянина вопреки родительскому запрету и всегда помогала супругу в качестве сестры милосердия.
Братья, тоже врачи, погибли в гражданскую войну…
Порфирий снова погладил по голове плачущую женщину.
- Сколько тебе лет-то, дочка? Расскажи всё, облегчи душу…
- Да-да, именно это мне и нужно сейчас, потому что… потому…
На несколько минут она замолчала. Потом быстро заговорила, осушая платочком слёзы:
- Горе состарило меня, дедушка. Мне только девятнадцать лет, а я уже одинока в этом мире. И новому обществу не нужны мои знания языков, искусства, не нужен мой талант музыканта. Мне не доверяют учить детей. Говорят, что я воспитаю из них врагов народа. Я не могу бороться, очень слаба…
Я жила с родителями в Новочеркасске. Мама, узнав о гибели дорогих сыновей, не выдержала, нашла у отца револьвер и застрелилась. Отец не последовал за ней из-за меня и сестры, которая была на пять лет моложе. Но недавно в наш печальный дом пришла новая беда. Сестра заболела странной болезнью и быстро угасла. Папа в глубоком расстройстве сказал что-то против власти и его расстреляли.
Незадолго до смерти он приказал мне:
- Если ты останешься одна, немедленно продай дом, обстановку, вещи и отправляйся в Ростов. Помнишь, где усадьба моего отца?
- На Нижней Гниловской. Мы были там, но очень давно, я почти ничего не помню. Он до сих пор лечит казаков?
- Нет, девочка. Мы с мамой не хотели вас огорчать и не сказали, что и бабушка, и дед умерли в шестнадцатом году. Они похоронены в родовом склепе на местном кладбище.
Он дал мне адрес и сказал, что в усадьбе, если её не разрушили, проживает его двоюродная сестра. Она стала ярой сторонницей новой власти, вступила в партию и ныне – активистка. Он верил, что тётушка поможет племяннице.
Я приехала две недели назад и не встретила радости со стороны тёти и её детей.
- Живи пока, - мрачно сказала Ирина Борисовна. – Но нигде не заикайся о том, что дворянка, и забудь вообще, что таковое сословие существовало.
- А опасение есть, - поджал губы её супруг, бывший банкир, а ныне котельщик в городской бане. – Брякнет где-нибудь. Лучше бы держать её подальше.
Жена согласно кивнула:
- Родня – не родня, да и видела я тебя всего лишь раз, но свои дети ближе, да и шкура у меня одна. Две недели даю. За прожитое денег не возьму, не предлагай. Кормись с нами. Но ищи работу с общежитием. Ты девка умная, красивая, глядишь, к начальству пристроишься, как сыр в масле кататься будешь. И ещё! Родней нам не называйся, уж больно благородно выглядишь. Жиличка наша. Ясно.
- Ясно.
Разговаривали мы недолго, я поняла, где моё место. Но вчера кончились мои две недели. И вечером Ирина Борисовна принесла «радостную весть»:
- Хоть ты и лентяйка изрядная, не хочешь работать, но я не могу сидеть, сложа руки, и смотреть, как ты толстеешь на чужих хлебах. Выбила тебе место на стройке. Будешь жить в вагончике с бригадой. Правда, они все мужики-грубияны, но тебе в уголке местечко отгородят.
Я была в ужасе. Мне никогда не приходилось общаться с мужчинами-рабочими.
- Что я должна делать? – спросила я тётю.
- Готовить и обстирывать их. Сама при котле будешь. Едят, конечно, не так, как ты привыкла.
Я усмехнулась: уже давно отвыкла есть нормально. Вот у Ирины Борисовны, правда, в доме еды хватало. Неправильная она женщина, нечестная, в большевички из-за безопасности и выгоды пошла.
Сегодня рано утром она меня разбудила, собрала мои вещи, которые уместились вон в той маленькой сумочке, и в свёрточке еды с собой дала.
Проводила даже до стройки.
Порфирий жалостливо посмотрел в заплаканное личико девушки:
- Дальше ясно. Мужики грубые оказались, небось, шуточки в ход пустили?
- Хуже. Они-то не посмели. Подошёл главный, пожилой уже, страшный, без передних зубов. Не мылся, видно, год…
- Приставал?
- Сказал, что теперь я буду его женой. «Не рыпайся, привыкай, чтоб к часу дня обед готов был, всё необходимое в вагончике» - велел и увёл команду на работу.
- А ты убежала?
- Убежала. Пришла вот сюда.
- И последнюю еду отдала.
Порфирий призадумался и не заметил, как правнучка умела всё до крошки.
- Тётя, как тебя зовут? – спросила она.
- Маша… Мария Александровна Джарсонс.
Фамилия девушки удивила, но Порфирий ничего не сказал. А девочка дёрнула его за рукав пиджака:
- Давай тётю Машу к себе возьмём, батяня.
Старик щёлкнул по носу малышку и сказал:
- Мои мысли! Не бросать же тебя одинёшеньку. Пошли с нами.   Только мы люди без затей. Живём бедно…
- И лишний рот, бесполезные руки, - горько усмехнулась девушка.
- Девчонку грамоте будешь учить. Читать, писать умеет, а ты ей арифметику преподай.
 – Огромное спасибо на добром слове, дедушка. И тебе, зайка, спасибо за твоё сердечко ласковое. Только обузой быть не хочу. Я решилась уже на одно место пристроиться. Не получится, тогда воспользуюсь ненадолго вашим гостеприимством. А пока побуду ещё здесь.
Дед назвал адрес и рассказал, как добраться.
Мария осталась у склепа, но через пару минут догнала их.
- Постойте!
Она быстро сняла с шеи цепочку с медальоном и надела на шею Тамаре.
Девочка замерла от неожиданного счастья. А Мария решительно пресекла возражения старика:
- Пусть  будет у вас. И пусть ваша внучка носит этот талисман, не снимая.  Его не сорвут, не отнимут. Все думают, что это простое железо, не зарятся. Красоту его понимает редко кто, Тамара распознала, я видела её восхищённые глазки. Смотрите!
Девушка открыла крышку медальона и показала нечто, напоминающее орден или медаль.
- Ваш, казачий! Этот знак отличия был вручён Петром Первым одному лихому казаку с Дона, который понравился царю своей удалью и отвагой, в марте 1711 года, а спустя сто лет был во владении героя Отечественной войны 1812 года, донского атамана  Матвея Ивановича Платова.
Голос Марии слегка окаменел, мысли её, казалось, улетали в неизвестное, и она говорила, словно объясняла урок.               
- Знаменитый на весь мир военачальник в конце весны 1814 года посетил Англию, родину моих предков. Там поднесли ему в подарок саблю, изготовленную лучшими мастерами Туманного Альбиона.
Порфирий заинтересовался:
- А я об этом не слыхал. Что за сабля такая особенная?
- На одной ей стороне располагались гербы Великобританского и Ирландского королевств. На другой красовалось имя  атамана. Верх эфеса украшали алмазы, а ножны были расписаны моментами сражений. Но не об этом речь. Слушайте дальше. Среди тех, кто подносил дар, членов Думы, был сэр Тимоти Джарсонс.
Они познакомились. Семейная история умалчивает, за что именно атаман подарил графу свою реликвию, но, тем не менее, она оказалась у моего прапрапрадеда.
- И как же попала в Россию?
- Восхищённый подвигами Платова, попавший под его личное обаяние, младший сын сэра Тимоти, Грэгор Джарсонс отправился в составе свиты атамана в Россию. Сначала в Москву, Санкт-Петербург, а потом и на Дон. На родине Грэгору невозможно было заниматься избранным делом – медициной. А здесь он завоевал всеобщую любовь безотказным врачеванием ран вояк и членов их семей. В каждом поколении Джарсонсов исправно рождалось несколько мальчиков. У деда был только мой отец, а братья погибли. Джарсонсов больше нет…
- Мы не возьмём столь ценную вещь, - заявил растроганный историей Порфирий. – Дочка, приходи к нам, и мы вместе будем хранить этот предмет. Приходи…
Мария кивнула:
- Приду. Но пусть пока будет у вас, что-то мне тревожно.
Она опустилась на корточки перед крошкой, погладила по пухлой щёчке:
- Не снимай никогда. Только, на самом деле, лучше спрячь под платьице или кофточку. Он принесёт тебе счастье. Не теряйте  его, не продавайте, - она подняла глаза на старика. – Мой отец не верил в предание, что тот, кто носит этот талисман, живёт очень долго и умирает мирно, своей смертью. Никогда не испытывает потрясений, недостатка, голода и холода. Талисман действует и на тех, кто всегда рядом. Дед жил до 87 лет и умер во сне в одну ночь с бабушкой, которая была старше его на два года.
Отец деда также был доволен прожитой жизнью, супругой, детьми, внуками, домом и друзьями.
А  Александр Иванович, мой отец,  верил только в святость Господа Бога, но к реликвии относился с почтением и хранил её в сундучке. И только, предчувствуя конец, он пожалел об этом и велел мне не забывать о предании. Только, похоже, талисман меня не взлюбил. Я желаю вам счастья.
Она повернулась, чтобы идти назад, но старик схватил её за руку:
- Увидимся, Машенька? Мы будем тебя ждать.
Она улыбнулась:
- Я приду к вам…
Помолчала и шёпотом добавила:
- … во сне.
На следующий день по Верхней и Нижней Гниловской пролетела страшная новость. Рано утром кладбищенский сторож нашёл у безымянного склепа мёртвую девушку. Прибывшая на место происшествия милиция заявила, что это самоубийство: неизвестная, документов при трупе обнаружено не было, с силой всадила себе в сердце обломок острого штыря от могильной оградки.
Спустя неделю почувствовал приближение конца и восьмидесятишестилетний Порфирий Голытьба. Он сожалел об одном: оставлял сиротинкой Тамарку. Обошёл соседей, низко кланялся, просил приютить девчушку. Но лишний рот никому не был нужен: народ не мог забыть голодное время.
Идти просить место в детском доме? Страшно за правнучку, обидят, да и выживет ли вообще?
Затаилась страшная мысль: не взять ли девочку с собой? У Бога не будет ли лучше? Но тогда он сам попадёт в ад. Гореть на чертовской сковороде старику не хотелось.
Как быть?
Поздним субботним вечером в дверь глинобитного дома кто-то громко постучал.
Чужие. Соседи заходили без особых церемоний.
Порфирий бросил взгляд на спящую Тамарку и уже с большим трудом поволок ноги навстречу непрошенным гостям.
У порога робко топтался невысокий мужчина. Старик направил на него фонарь. Похоже, татарин. Порфирий немало повидал азиатов на своём веку и научился их различать.
- Что привело тебя в мой дом, мил человек?
Тот снял шапчонку, поклонился низко и спросил:
- Не можна ли, хозаын, переночевать во дворе? Повозка маленький совсэм, сэмья балшой совсэм. Тиха спать будым. Ныкто пускать ны хочэт. Сыр, барашка платыть будым, пожальста, пускай, хозаын.
Усадьба была старой, помнила и высокий добротный дом, и телегу с лошадьми в сарае – ворота имелись, хоть давно и не открывались.
- Заезжай, - разрешил Порфирий, но решил проследить за ночлежниками.
Повозка была совсем немаленькой. На ней уместилась целая татарская орда: родители щуплого мужчины, его беременная жена, семеро разномастных детей от 3 до 12 лет, грудничок в подвешенной к покрытию повозки люльке и юноша лет восемнадцати-девятнадцати.
Они разом загалдели, но Порфирий цыкнул:
- Обещали – тихо, так чтоб тишина и была! У меня девка маленькая спит.
Добродушная на вид, совсем ещё молодая, но очень толстая хозяйка выставила вперёд ладони, напоминающие боксёрские перчатки:
- Малчым, малчым, хозаын. Тиха будыт, очен тиха.
На самом деле, вскоре все угомонились, погасили фонари, заснули.
Заснул и Порфирий.
А Тамара  не спала, её сразу же разбудили странные звуки во дворе. Она испугалась и решила больше не закрывать глаза: вдруг заснёт, а воры залезут в дом и унесут подарок тёти Маши. Девочка уже знала о печальной судьбе девушки, но не верила, что она сама себя убила. Девочка рисовала ужасные картины: на Машу напали злые разбойники или солдаты, а, может, из могил вылезли мертвецы и хотели утащить её с собой, она сопротивлялась, и они её убили. Или, скорее всего, Маша оступилась, упала и напоролась на прут.
Тамара первые три дня очень плакала. Ей даже захотелось помолиться Богу, но она не умела, потому что не умел «батяня».
Тамара всё-таки решила спрятать своё сокровище подальше.
Она тихонько встала, подошла к крышке погреба, подняла её, спустилась в темноте, наощупь нашла ямку в земляном полу, где хранилось её богатство: найденная неподалёку от табачной лавки красивая металлическая коробочка из-под сигар и серёжка с красным камешком. Затолкала всё поглубже.
Успокоенная, она вернулась в постель.
Кто-то стукнул в окошко. Створка отскочила: задвижек не было.
Показалась кудрявая голова.
Звонкий голос произнёс:
- Девочка… Здесь есть девочка?
Тамара не хотела отвечать, но у неё невольно вырвалось:
- Я – девочка. А ты кто?
- Тоже. А тебе сколько лет?
- Скоро семь будет. А тебе?
- Я большая. Мне уже девять. Дед спит?
- Спит… Но он очень часто просыпается.
- Хочешь, погуляем? Все наши тоже спят, а я не хочу, днём выспалась.
- А кто это «ваши»?
- Татары мы, едем на родину. Остановились у вас переночевать.
- А родина это где?
- Далеко. Я и сама не знаю. Меня в семью недавно приняли, я сирота. Меня в детдоме били, били, я сбежала… Давай, я тебе на улице всё расскажу, вылезай в окошко.
Порфирий заворочался, но не проснулся.
Ловкая Тамара вылезла во двор.
Девчонка была  намного выше её ростом и по всему было похоже, что ей больше девяти лет.
- Меня зовут Надира. А раньше звали Ларисой. Я, знаешь, какая хитрая? Любого могу обмануть!
- Зачем?
- Чтобы украсть!
- Это плохо. За воровство раньше руки отрубали.
- Ну, теперь наша власть, советская! Кому позволят над ребёнком измываться? Меня даже папа с мамой не бьют. А вот остальных лупят почём зря.
Тамара не успевала поражаться словам новой приятельницы и уже пожалела, что пошла с ней гулять.
Но та, видно, и впрямь, была хитрая и неглупая. Она вовремя подсунула гостинец:
- Держи лепёшку. Вкусная!
В доме уже давно ничего, кроме свёклы, моркови, капусты и большой банки пшена не было. Старик уже не мог за кусок хлеба помогать одиноким соседкам справляться по хозяйству. Хорошо, что Тамарку добросердечный пастух Прохор летом частенько брал в подпаски и подкармливал старика и помощницу.
Тамарка с удовольствием съела лакомство. Лепёшка была очень сладкой, девочка захотела пить, направилась к бочке с дождевой водой. Но Надира-Лариса остановила:
- Пойдем к повозке. Я тебе молока налью. Любишь молоко?
Тамара аж задохнулась: ещё бы!  Она слабо помнила его вкус, но ощущения праздника осталось.
Однако то, что дала ей выпить «татарка», имело странный привкус, неприятный…
Порфирий не проснулся утром. Он и не узнал, что татары украли его правнучку.
Так Тамара превратилась в Талифу и стала мусульманкой.
Поначалу тосковала, но татарская семья относилась к детям неплохо, хоть старшие и учили краденных и благоприобретённых мальчишек и девчонок воровать. Детская память коротка. Тамара получала свою порцию мяса, плова, лепёшек, сыра и сладостей, её хвалили за ловкость. Она даже превзошла Надиру. Была в целом довольна жизнью. Больше всего ей нравилось, что они приехали на постоянное место жительства в вечно тёплый край, где много фруктов, дынь, арбузов.
В тринадцать лет её продали прельстившемуся красотой и грациозностью юной девушки местному милиционеру. Он был не так уж молод, некрасив, но добр и жалел жену.
Прожили они долгую и вполне приличную жизнь. Разбогатели, построили большой дом, вырастили троих сыновей.
Муж и сыновья погибли в один день, в один месяц, в один год.
Талифа тогда отправилась в магазин за мукой и крупой. Шла довольная, радостная, делилась с соседками новостью: среднего сына, Шамиля, наградили орденом за поимку опасного бандита. Купила продукты, и захотелось ей зайти к «сестре Надире», которая стала степенной хозяйкой многочисленного семейства и жила неподалёку.
Если бы не это желание, то и она составила бы горестную компанию. Как раз тогда, когда Надира угощала её чаем, в дом к восьмидесятилетнему пенсионеру, бывшему милиционеру, у которого собрались в этот день  все трое сыновей, ворвались двое вооруженных мужчин и в упор расстреляли сидящих за столом.
Потом подожгли жильё, сараи, курятник и скрылись.
Их не нашли, да, наверняка, и не искали.
Жена среднего сына училась в другом городе на бухгалтерских курсах. На похороны не приехала и домой не вернулась вообще, быстро вышла замуж за сокурсника.
Жена старшего сына горевала недолго, взяла да и отравилась. Трое её детей недавно стали жить самостоятельно.
Младший сын женат не был, жил с родителями.
У Талифы не осталось никакого имущества и никакой близкой души, кроме Надиры. Она провела у неё три месяца, а потом неожиданно решила вернуться на родину, в Ростов.
Было ей тогда 57 лет.