Опыты общения, при нынешнем развитии научных и всяких, в частности — атеистических, знаний должные быть признанными фантастическими.
Сомнительный.
Он подобрал меня в тайге, окончательно упавшего духом, голодного на грани безумия, ослабшего и промокшего до нитки. Сломанная нога распухла, и не то что ступить на неё было уже невозможно, но и само наличие её в таком вот непригодном состоянии, нудно болезненное, доводило до слёз бессилья и отчаяния. За последние сутки вот уже несколько раз я терял сознание, пребывая почти в коматозном состояньи, и в один из таких моментов времени Иоганн, видимо, и наткнулся на меня, полумёртвого. Присутствие рядом человеческого существа окончательно меня расслабило, и всё, что я помню в редкие моменты, когда приходил в себя, это качающийся перед глазами широкий коричневой растрескавшейся вдрабадан кожи ремень, к которому я часто прикладывался носом — пребольно, насколько помнится, и звук шагов — хлипких, но равномерных, как и само раскачивающее из стороны в сторону движение несущего тяжёлую ношу человека — меня, полумёртвого… Иногда он бережно снимал моё тело с плеча своего, осторожно уложив сломанную ногу на мягкую зелень мха, прислонял спиной к дереву, щупал пульс казавшимися мне тогда холодными и жёсткими, как металл ножниц, заботливыми руками, заглядывал в глазные яблоки мне, оттягивая пальцами веки, и, оставшись удовлетворённым итогами осмотра, вливал мне в рот сквозь потрескавшиеся губы огненно-расслабляющую жидкость, после чего я сразу же вновь отключался, как некий электрический прибор отключается сразу из сети посредством той или иной системы защиты. В мозгу от этой реальности оставалось лишь солнце — яркое и, в противоположность самому себе, расплывчатое. Ни злое никакое, ни доброе — никакое, лишь излишне назойливое, словно выход из норы на свет в конце, которым рано или поздно суждено воспользоваться нам всем. Любому из нас, живущих.
После Иоганн сказал мне, что очнулся я по-настоящему ещё через сутки только после того, как он принёс меня домой, едва живого, в свою «берлогу», именно так он называл своё жилище, а нёс он меня почти целый день — от зари до сумерек. Был то вечер или ночь пробуждения, уже не помнится толком. Я открыл глаза и почувствовал себя удивительно отдохнувшим. Он не заметил, когда это случилось, сидя вполоборота ко мне — почти спиной, и продолжал свои сосредоточенные занятия каким-то делом за грубо-изящным простым столом у противоположной стены. Справа был камин, и чуть в стороне было окно, дверь входа оказалась расположена слева. Вся стена напротив занята была полками, то книжными, то на них что-то лежало, много всего очень странного, но это поначалу как-то и не увиделось совсем, что ли. Артиллерийская гильза времён Великой Отечественной на столе — от снаряда одного из наименьших калибров, — и пламя из её сплющенного верха как будто вполне реалистично забросили меня в совсем другое время. Но я, наконец, пошевелился и, едва шевеля губами, попробовал сказать:
— Извините… — ничего не получилось, тогда я просто попросил у обернувшегося ко мне человека, как смог. — Пить!
Он поднёс мне сразу две кружки. Сперва дал выпить давешнего лекарства, его я определил по резкому, хотя и приятному, запаху, и только после того, как огненный расслабляющий эффект его воздействия отразился на мне внешне, внимательное ожидание Иоганна длилось недолго, он поднёс мне воды. Потом он представился, взяв мою руку в свои большие и твёрдые ладони:
— Моё имя — Иоганн. Молчи. Я отвык слышать собственное имя из человеческих уст. Молчи, я знаю, кто ты, прочёл в документах. — жестом он вновь уложил меня. — А сейчас спи уже. Спи снова. Поговорим завтра, когда всё будет проверено и готово.
Я был ещё достаточно слаб для того, чтобы попытаться возразить, да и не видя в этом смысла настолько, насколько мог вообще видеть хоть какой-то смысл, и закрыл глаза. Но что произошло со мной дальше, я до сих пор не уверен — был ли это сон, болезненный бред или кошмарная что ни на есть явь. Или нечто такое, что объединило для меня и то, и другое, и третье. Тьма за шторками век стала раскалываться зеленоватыми морщинистыми, более подразумеваемыми, нежели настоящими, кожистыми молниями, очень медленными и потому, наверное, необычайно энергетически насыщенными. Откуда взялось такое ощущение момента, не могу объяснить, тем более что через совсем небольшой отрезок времени, показавшийся вместе с тем — с космической точки зрения — равным чуть ли чуть ли не паре веков, мне стало совсем не до того, чтоб пытаться объяснить что-либо себе или исследовать происходящее.
Тьма раскололась, распустившись кожистым, как уже сказал однажды, чёрным цветком необычайной красоты, втягивая в себя всё, кружащим над плоскостями своих прожильчатых лепестков и Иоганна с его столом, стулом, полками на стене и поражённым морозными узорами окном. Последнее, то есть замороженность окна, никак не обоснованная для меня временем года, ведь было лето, потрясло более всего остального величия разыгравшейся картины, пока я не понял вдруг, что скорость моего кружения не совпадает со скоростью всеобщего движенья, когда я увидел отставшую от меня кровать со мной на ней, мечущимся, будто агонизирующим, отставшим от меня же. От того меня, который был я сейчас и наблюдал. С этого момента душой моей овладела паника, и желание освободиться из навязанных условий существования стало главной её целью. Но пока ни одно из усилий каким-либо образом протестовать: волевым ли движением, физическим ли усилием — не имело никакого успеха. Я смирился до более удобного момента, до мига, когда хотя бы маленькая возможность захватить инициативу предоставится мне.
Наблюдение хорошо лишь тогда, если ты в силах понимать происходящее и, анализируя, делаешь выводы. До сих пор мне не понятно, такая ли возможность была мне дана. Я видел, что, закончив чертить что-то на жёлтых листах на столе, Иоганн взял в руки гильзу-фитиль и отпил прямо из неё ту самую жидкость, по всей вероятности, которая горела, освещая пространство его берлоги. После чего он начал, натурально, внутренне светиться: сперва фиолетовым, потом — синим, с каждым моим оборотом, ведь я вращался, по-прежнему опережая комнату и всё, что в ней находилось, цвет его свечения всё дальше смещался в тёплую область спектра. Голубой, зелёный, жёлтый, оранжевый, красный. Красная субстанция, полностью соответствующая форме Иоганна, вдруг очень легко и неожиданно покинула тело, и оно тотчас повалилось на пол таким без основания комом, что казалось лишённым не только упругости мышц и мускулов, но твёрдости костей. Бесформенная груда на земляном полу менее всего в этот момент напоминала мне человека. Становясь белой и яркой, как горение магния, нематериальная же его форма двинулась к моему горячечно конвульсивному на кровати телу, это я видел со сторону. Мне стало страшно. Страшно тех неведомых воздействий, которые эта субстанция бы и намеревалась ко мне употребить.
Но мне повезло, так мне думается теперь, так же и блеснуло в голове тогда. Очередной оборот, во время которого я в очередной раз опередил круговращение всего остального пространства, закончился, и я оказался в своём теле. Наверное, это всё-таки была, как мне сейчас всё чаще кажется, чистая случайность, ставшая для меня счастливой: белое иоганноподобное существо протянуло руку и, против моего ожидания, холодом ледяным натолкнулось на тепло моего существа. Для него это стало чрезвычайно неприятной неожиданностью, раздался крик очень широкого — от инфра- до ультразвуковых волн — диапазон, отчего и произошло со мной что-то вроде просыпания от сна. Для него же всё окончилось очень быстрым движением назад, похожим на бегство, скорее всего, именно бегством.
Открыв глаза, я увидел Иоганна сидящим на полу и державшимся, будто сжимая в тиски, обеими руками за голову. Не зная своих сил, не предполагая состояние своего здоровья, я вскочил на ноги и бросился к нему со своими искренними словами сострадания:
— Что с вами, Иоганн? Вам плохо?! Чем я могу помочь?!
Он резко вскочил на ноги, рубиновый блеск его нечеловечески-цельных глаз вверг меня в натуральное гипнотическое оцепенение тела, и слова застряли в горле, почти по-настоящему превратившись в каменья и мешая тем самым даже дышать, а благие намерения замёрзли в лёд, бросив в озноб непоправимого ужаса мою смятенную душу.
— Спать!!! — услышал я в ответ всё того же нечеловеческого диапазон вопль и, последнее, что почувствовал, — это удар чего-то гасящего мой утомлённый чудесами и переживаньями рассудок полностью, до терракотовой бездны пустоты.
Утро разбудило беззаботным щебетом птиц среди лиственного шума, стуком колющего дрова топора за стеной и ворчливо напевающим какую-то абракадабру добродушным голосом Иоганна, то есть звуками вполне идиллической воображаемой картины. Ах, если б не смятение прошедшей ночи, сейчас особенно испугавшее меня по-настоящему своей реальностью супротив того, что представало сейчас! Я содрогнулся при воспоминании и пожелал всеми возможными силами души не спать никогда, если б такое было возможно, а если и спать, то — совсем уж не просыпаясь. Я вспомнил, что ночью был подвижен, как здоровый человек, и встал с постели, намереваясь обойти с осмотром комнату. Не встретив сопротивления организма и несказанно радуясь освобождению, я подошёл к столу.
Мною завладел совершенно кромешный ужас, как если б в кинозале погас свет при начавшейся вдруг стрельбе трассирующими пулями — из никуда в никуда, — и одна из таких издевательски не дающих света зелёных трасс разбила бы надпись «Выход».
Магический круг с пентаграммой, начертанные на силуэте человека с моим лицом, нарисованным грубо, но достаточно узнаваемо, поверг меня в бездны нового — пуще прежнего — отчаянья, безысходного, как комната с четырьмя глухими и слепыми стенами. Подняв глаза, я рассмотрел содержимое книжных, как казалось ранее, полок над столом, не обнаружив ничего среди ужасных предметов и манускриптов, что могло бы успокоить, реабилитировав в моих глазах моего спасителя. Ничего, как-нибудь хоть чуть-чуть бы положительно объяснило его странные поступки.
Путём какого из проявлений моей интуиции пришло спасение, я не знаю. Точно и бесповоротно решив не дожидаться утренней встречи с Иоганном, я прислушался и определил, что стук топора доносится сзади-слева, значит, выход через дверь невозможен, просто немыслим. Больше не сомневаясь, когда осмотрел намертво закреплённые рамы с натянутым в них, наверное, бычьим пузырём, окрашенным едва угадываемой зеленью леса по другую сторону, я сделал два шага назад — для разбега — и прыгнул в окно, сгруппировавши тело в полёте, закрыв руками голову. Падение показалось чуть более долгим, чем ожидалось, но вот я коснулся земли под крутым уклоном и понял, что качусь, кувыркаясь, под обрыв. Я поспешил остановиться, разогнувшись, что, в общем-то, мне удалось неплохо, если не считать пронзившей подвёрнутую ногу острой боли и холода, охватившего меня со всех сторон. Я оглянулся и оторопел: никаких примет какого-либо дома там, откуда я, видимо, прыгнул (или свалился, что скорее всего), не было. Не было и в самом откосе ничего, что отдалённо хотя бы могло напоминать разбитое окно возможной пещеры.
Не искушая судьбу более, я не стал подниматься за разъяснениями наверх, дабы убедиться в отсутствии того места, где я был только что в заточении и откуда сбежал столь удачно. Чёрт с ним! — подумал я вполне неосторожно, и нечистый тут же явился ко мне ещё более острой болью в сломанной напрочь ноге. Я узнал то самое место, на котором меня, скорее всего, обессиленного и окончательно упавшего духом и силами, голодного до безумия и промокшего до нитки в полумёртвом состоянии подобрал Иоганн. Не дай нам Бог встретиться ещё раз! Произношу как заклятье, вспоминая.
продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/11/19/2008
начало здесь: http://www.proza.ru/2014/10/25/176