На второй день к обеду, узнав, что пациента из одноместной элитной палаты до сих пор никто не навестил, не позвонил ни лечащему врачу, ни ей, ни главврачу больницы, даже с шофером не доставили в кабинет коробку с вином, цветами, копчёной колбасой, конфетами и баночкой икры, Панацея сообразила, что пришелец надул их самым, что ни на есть наглым образом. И приказала немедленно выкинуть прохиндея вон, в обычную палату на восемь человек.
Медбрат-студент отвез Дениса в общую мужскую палату, где помог переползти на свободную койку. В последний момент переселенец воспротивился:
– Простыня смята, кто-то на ней спал.
– Что вы говорите, больной, – Трупичкина слово «больной» произносит как «недоразвитый», – кровать свободная стоит, значит, белье постелено чистое, его сразу после выписки меняют.
Денис собственным здоровым глазом видел, что простыня вся в мелких складочках от спавшего на ней тела, но возражать лечащему врачу, находясь в её епархии, не посмел, лёг и закрылся от злобного взгляда одеялом. Когда медперсонал покинул палату, сосед Володька, парень лет двадцати пяти, сказал:
– Это медбрат ночевал.
– Да уж само собой не сестра, – развеселился незрячий Саня в чёрных очках, – рисково им здесь, в мужской палате, отсыпаться. Они в женских дрыхнут, когда места свободные есть.
– Нет, женщина, – не согласился Денис, – подушка женскими духами пахнет.
– Чёрт, – возмутился Саня, – как это я проморгал? Вообще-то у меня обоняние на духи не очень работает, зато слух отличный.
– Она не храпела, ты и проспал, пока за Трупичкиной подглядывал. Саня у нас в Трупичкину влюблён, – пояснил Денису рослый человек, которого все называли Машинистом, – ему сны про неё чудные снятся, а он нам рассказывает. Радует народ.
Лежать в общей палате много веселее, чем в элитной. Народу полно, все друг с другом разговаривают, обмениваются информацией. Самый-самый старожил – слепой Саня, крепкий коренастый человек в чёрных очках, лет тридцати пяти, который не видит ничего, ни вдали, ни вблизи, даже света, и живёт, погруженным в непроглядную тьму и утро, и день, и вечер, следуя больничному распорядку.
Саня ослеп восемь лет назад на стройке, где работал маляром: нёс по лестнице ведра с только что погашенной горячей известью, оступился, упал навзничь и вылил известь на себя. После прошёл десятки больниц, где сделали ему около сорока операций на выжженных глазах, отчего бельма покрыты многослойными шрамами, имели вид страшно ужасный, даже спать приспособился в чёрных очках, чтобы не пугать спросонок зрячую жену. Кто и где только его ни оперировал! Всё без толку. В конце концов доктора махнули рукой: что сгорит от щёлочи – то уж не увидит! От кислоты и то легче спасать.
А он продолжал страстно мечтать хоть краешком глаза свет ощутить, чашку разглядеть с ложкой, хоть бы слегка. Одна матушка Лебёдушкина не брезговала препарировать Саню снова и снова, ничего, впрочем, не обещая. Исключительно эксперимента ради, оттачивая своё мастерство, а впоследствии Трупичкиной отдала учиться резать. Вот ей-то, Ромуальдовне, и довелось сотворить истинное чудо.
На одной из операций, неизвестно какой по счету, Ромуальдовной уже вполне самостоятельно проводимой, забыла она поставить больному обезболивающий укол, размечталась, видно, о своём, девичьем, в результате чего Саня полтора часа терпел, сжав зубы так, что один коренник не выдержал натиска, треснул пополам, но в шок не впал, выдюжил, ибо здоровьем обладал отменным.
Зато с тех пор начал видеть сны волшебно-яркие, интересные, сверхреальные, в обычной жизни сроду такого не бывает, чего во сне замечательном приснится. Ровно по-новой зрение ему даровалось из рук Ромуальдовны, только не дневное – обыкновенное, а ночное – сказочное.
Мужики в палате не раз шутили, как расскажет, бывало, им с утра Саня свой очередной сон, что де Трупичкина его той операцией в рыцари свои произвела, как английская королева, ибо всё от неё человек претерпел молчком, ни слова не вымолвил, ни криком не вскрикнул, и никуда жаловаться не пошёл.
Вернее будет сказать, уточняли иные умники со средним образованием, не в рыцари, а прямо в русские князья, которым в Орде, за не вовремя или не полностью привезённую дань тоже глаза выкалывали. Но князюшкам-страдальцам за землю Русскую там быстро делали. Кольнет палач ножичком булатным в глазоньки ясные по приказу хана ордынского, и вытекут те наземь. После мучений сих православная церковь опять же князюшку в святые мученики произведёт, ангелоподобные, в то время как Саню целых полтора часа врачиха резала неторопливо, мурлыча под нос песенку: «А не шоферы мы, не плотники – да, но сожалений горьких нет!», зато и награда выпала из рук Ромуальдовны особенная, не сравнить с церковной, как-никак при жизни даровалась. Телевизор покупать незачем: спи и смотри! Каждую ночь, без перерывов на частую профилактику показывают ему всё новые и новые замечательные фильмы – сказки.
Жизнь настала – умирать не надо! Тем более, что на государственном больничном питании Саня пребывает совершенно бесплатно неделю за неделей, уход тоже казённый, постельное бельё меняют, а дома, в довершение ко всем радостям, пенсия инвалидная потихоньку капает в помощь жене и детям. Раньше не видел ни днём, ни ночью. Существовал в полном и безнадежном мраке. Теперь хоть ночью светло, как днём делается.
И вот видит опять Саня перед своим носом щучку средних размеров, что стоит в самой струе, богатой кислородом, чуть-чуть пошевеливая рыльцем да жабрами. На рыбалке человек весь процесс сверху наблюдает, с берега или лодки, по зиме со льда. Оно, конечно, захватывающее зрелище, особенно когда маленький стаканчик для разогрева прихватишь с приятелем, после того как пробуришь с десяток лунок, выставишь снасти и ждёшь первой поклёвки. Однако изнутри подводный мир даже без стаканчика много интереснее!
«Плотвичек дожидается, – размышляет Саня, вместе со щучкой находясь под слоем тёмной зимней воды и полуметровым льдом, совершенно не испытывая при том ни малейших неудобств или там потребности в кислородной маске, – рот раскрыла, эки зубки! И санки хищные, как… у Трупичкиной. На охоту вышла – по времени. По радио ветер обещали южный, метель поднимается. В такую погоду щука проснулась, и чёрт только её разберет, как узнает, рыбья кровь, что там наверху делается, но факт остаётся фактом. Постой, да я же Трупичкину в глаза никогда не видел, отчего тогда щучка похожа стала на врачиху? А от того, верно, что часто слышал от больных с остатками зрения слова: Ромуальдовна летит, щучка зубастая!»
Лихо сглотнув плотвичку и почувствовав аппетит, щука – Ромуальдовна направилась прямым ходом к жерлице, выставленной рыбаком в этом месте на окуней и мимоходом срезала трех живцов, легко перекусывая леску. Над лункой, снизу похожей на туманный заоблачный диск луны, мелькнула тень, да поздно! Ромуальдовна пришла в волнение, хвостом дёрнула, желаньем взыграла: эх, налимчика бы сочного! Молнией сверкнула, и нет налима, всплывшего не-вовремя из укромной ямы тоже в струйке постоять.
Ядри твою в качель! – восхитился Саня, – во даёт, паразитка! А что будет творить лет этак через десять, когда в силу войдёт? Жизни никому не даст! Даже можете не надеяться!
Тут щука – Ромуальдовна, сделав круг, резко устремилась наверх, к туманному диску, выскочила, будто в небо из воды, ударилась холодным склизким боком о снежный наст и пошла осторожно по рыбацким следам к берегу уже точно сама собой, Трупичкиной Галатеей Ромуальдовной, студенткой медицинского иститута, живущей в общежитии и с утра до вечера сегодня очень голодной. Пальтецо неважнецкое на ней одето, на рыбьем меху, сумочка так себе, про сапожки вовсе умолчим, но походка её, щучья, самоуверенная в себе на все сто двадцать издали видна.
Ох, и мастерица, однако!
Только пурга разыгралась не на шутку, снег так в лицо и лепит! Подбежала студентка к остановке троллейбусной, встречает её здесь молодой приличного вида человек в импортной дублёнке, по виду студент, только в отличие от Ромуальдовны более обеспеченный. Родители ему хорошо помогают, даже чересчур. Поймали резвые молодые люди такси и покатили в гости, куда обеспеченный студент смог пробиться через знакомых за довольно-таки серьезную плату.
И видит Саня парочку уже в трёхкомнатной квартире, вроде той, какую через семь лет Ромуальдовна заполучила, выйдя замуж за престарелого бравого вояку, быстро скончавшегося от сердечного приступа. В зале на стульях и креслах сидят несколько человек, смотрят на купленном в московской «Березке» видике приобретённый с рук порнофильм весьма сомнительного качества.
В сторонке небольшой столик с разнообразными бутербродами, бутылкой коньяка и рюмками изображал из себя настоящий шведский стол. Хотя стоимость угощения входила в оплату сеанса, к нему никто пока не притронулся, широко раскрытыми глазами компания пялилась на благую весть с Запада, где все трахаются со всеми, а это очень интересно, у нас такого нет, жалко пропустить хоть кадрик.
Новоприбывшую парочку хозяин разместил на задворках просмотрового зала, поблизости от шведского столика. Студент тотчас уставился в экран, он не предупредил подружку, какого рода кино предстоит увидеть, и слегка стеснялся. Хозяин тоже удивился, что Валёк прибыл с девицей. Остальные зрители – солидные мужики, в основном за тридцать, а впрочем, уплачено полностью за два места, какое ему дело? Пусть смотрят, аппетит постельный нагуливают, не жалко. Только у нас без обниманий, пожалуйста, и громких чмоканий, не кинотеатр вам государственный, подпольный видеосалон.
Поморгав несколько минут на экран, Ромуальдовна приметила в потемках шведский столик, развернулась к нему. Её разобрал щучий голод, принялась глотать один за другим бутерброды со шницелями. Выпила рюмку коньяка.
В сытной голубой темноте ей вдруг стало легко и предельно ясно то, что неосознанно мучило с момента созревания. Ни мальчики с подростками в детстве, ни молодые люди в нынешней студенческой жизни не оказывали Галатее должного внимания. Если начнёт какой идиот ухаживать, то без всякого энтузиазма: мол, клюнет – хорошо, нет – плыви дальше с богом, никакой беды нет. А между прочим, она изо всех сил старалась, как любая другая, произвести впечатление. Ждала, но без толку. Столько лет дурили голову, а оно вон что оказывается! Вон оно как! А она то, глупая, терпела! Не только возможно быть самой собой, но и должно сделать это в ближайшее время.
Не обременительные второстепенности требуются ей, и не то нужно всем этим чужим мужчинам, вылупившимся на экран. Ах, как она их давно ненавидела за то, что не позволяют ей делать, что хочется, и, главное, когда хочется. Преграды пали. Ясно главное: надо не ждать, а всё делать самой. Сейчас. Сию секунду, вот дожует яблоко и задаст им перцу! Наконец-то!
Трупичкина доела яблоко, встала, начала деловито раздеваться, свешивая одежду на спинке стула, будто собиралась лечь спать, перепутав чужую квартиру и комнату общежития. Сейчас они её захотят, да ещё как! И будут! Нет в этом ни малейшего сомнения. Сидящие впереди зрители увлеклись просмотром, не замечая происходящего за спинами.
Зато Валёк вытаращил глаза: рехнулась скромница или как? При всех что ли решила? Так надо было вчера после ресторана соглашаться идти к нему, вместо чего тоненько выщипанной бровью лишь повела в ответ на приглашение, ни да, ни нет не сказала, о практике своей в анатомке рассказывала на пути в общагу, куда он недовольный её сопровождал, причем с неприятными подробностями, после которых даже как-то не тянет целоваться. Да и без подробностей не тянет. Зря связался, хотел для счету переспать.
Студент вскочил со стула, пытаясь остановить подружку, но Галатея резко отшвырнула молодого человека от себя: не мешай смотреть, а сама продолжила сдергивать одежду, пока не обнажилась до гола.
Раздевшись, подошла к толстому мужчине в свитере, сидевшему по центру единственного зрительного ряда, который показался ей самым подходящим кандидатом для уединения, наклонилась близко, заглянула в лицо, взяла за ворот свитера, утянула в соседнюю комнату, как в омут под корягу. Толстяк не возмутился, проследовал с видом впавшего в транс лунатика. Когда дверь закрылась, молодой человек, приведший Ромуальдовну в приличный дом, встал, налил себе рюмку коньяку, выпил одним духом, заел последним шведским бутербродом, оставшимся после оголодавшей Трупичкиной, и отправился в прихожую одеваться.
Прочие зрители были настолько поражены произошедшим в комнате событием, что забыли про экран, запереглядывались вопросительно вытянутыми голубыми лицами друг на друга: извините, услуга входит в стоимость просмотра? Или предоставляется за отдельную плату? Что касается хозяина квартиры и подпольного видеосалона, тот сначала просто онемел от наглости неизвестной девицы. Она что, решила на холявку дом терпимости устроить в его семейной спальне? Зашипел на Валька:
– Зачем проститутку приволок? Здесь видео, а не бордель.
Впрочем, зря переживал, они и так уже находились под известной статьей, запрещающей организацию подобных просмотров, одной статьей больше, одной меньше. Валек сердито и громко ответил:
– Какая проститутка? Студентка-скромница, блин… была. Наверное, от твоей порнухи у неё крыша поехала, сам с ней теперь разбирайся, с дурой остромордой.
И он действительно ушёл, до глубины души обиженный, что не его скромница Трупичкина так бесцеремонно затащила в чужую спальню, причем буквально вчера только не согласившись на свидание после ресторана тет-а-тет в отдельной однокомнатной квартире, которую снимают для него родители. А честно говоря, не слишком и уговаривал, была бы красавица, а то ни рыба - ни мясо, так себе, вобла постная.
Хозяин решил рискнуть.
– Для тех, кто с девушкой будет, оплата тройная.
– А можно половину завтра отдам? – спросил Рафик Аванесов, шаря по карманам.
– Я пас, – сказал другой.
Остальные промолчали. Сумма набегала весьма приличная.
– Можно, – разрешил хозяин салона, вновь добродушно усмехаясь, прикидывая возможную прибыль.
Когда толстый, таща за собой свитер и штаны, выскочил из спальни, пал на место, в изнеможении уронив руки до пола, от него поднимался знатный пар, будто только что товарищ из финской бани. Ему бы теперь в прорубь нырнуть для контраста, на самое дно уйти, в тёмную яму, где жил когда-то поживал сочный налимчик, не зная о скорой встрече с щучкой. Или в сугроб лечь полежать.
Нагая Галатея вышла следом, внимательно осмотрела оставшихся ничего не выражающим взором и села на колени к тому зрителю, который сказал: «Я пас», обняла за шею. После чего встала, повела в спальню, по-прежнему держа за шею, как невзнузданного коня. Тот успел, правда, спросить из неудобного положения: «А можно я тоже завтра?». «Можно», – усмехнулся в ответ подпольный предприниматель.
Прибыль росла на глазах, что радовало.
Пропустив всех мужчин в живую очередь, Ромуальдовна не успокоилась на достигнутом, вышла из комнаты в зал, где и опустилась на ковер перед зрителями, предлагая себя по новой любому желающему, и кто мог, брал её тут же, а кто не мог, ползал рядом, пытаясь ухватить брыкающиеся в экстазе ножки, да подержаться.
Порнуха по телеку никого более не интересовала. Теперь все, включая хозяина- инфарктника, оказались на полу, приняв активное участие в общем свальном блуде с одной неутомимой распутницей, которая имела всех многократно, и в отличие от мужчин ничуть не уставая, ни внешне, ни внутренне.
Те, для поддержания своих мужских сил, время от времени отползали от телесной кучи к шведскому столику, выпивали быстренько рюмку, наблюдая процесс со стороны расширенными глазами, словно не веря, что происходящее возможно не только за железным занавесом, но в обычной трёхкомнатной хрущёвке, и с воодушевлением бросались в гущу блудодейства.
Сначала даже вырывали её друг у друга, толкались, переругивались, сверкая глазами. Потом, изрядно выдохнувшись, потянулись, было, одеваться, однако Ромуальдовна никому не позволяла отбиться от кучи-малы, страстно извиваясь, змеей скользила по неприлично бесштанным телам, и если кто проявлял хоть малейшее физическое желание, седлала немедленно наездницей-дикаркой и погоняла до полного бездыханного отпада.
По прошествию времени, для всех на ковре потерявшего изначальный смысл мерила, она встала и принялась прохаживаться меж ними, лежащими кто, где, и как попало. Её самцы валялись кучей без движения. Они не спали, но затаились по слабости, уже побаиваясь нападения неутолимо жадной студентки, оказывать ей сколько-нибудь достойное сопротивление сил не осталось. Уничтоженные в своём естестве, бессильные, моргали глазами, пытаясь напоследок улыбнуться, чтобы прошла мимо, не набросилась. Улыбки те были весьма странного свойства, точно натянутый тонкий пергамент на передние зубы.
Трупичкина поставила ногу на белый лоснящийся бок лежащего первоначального толстяка, которого звали Шота Иоселиани, начальника снабжения треста столовых и ресторанов, нынче валявшегося трупом, без свитера и штанов, в одной рубахе, да и рубаха задралась с белых, черноволосых упитанных ляжек, будто погибший на поле боя, над которым всласть поизголялись окрестные мародеры. Встала, осторожно развела руки в стороны для сохранения равновесия, принялась передвигаться по туловищу мелкими шажками балерины, вытягивая носки, попутно заглядывая ему в глаза. Толстяк пытался улыбнуться.
Пряменько вытянутым носочком Ромуальдовна нащупала место на животе, где находилась поджелудочная железа, и ступила туда уже пяткой, перенося вес всего тела в одну точку, и по выражению лица нашла-таки самое болезненное место, после чего принялась аккуратненько устанавливать в него по переменке то одну пятку, то другой носок. Танец такой получился.
Через полгода снабженцу приснился вещий сон, который Шота запомнил и пересказал всем друзьям на несколько раз, будто рыжий племенной бычина боднул его тупым рогом в левый бок и раз, и другой, а он, благородный Иоселиани, между нами говоря, наследник древнего княжеского рода Кахетии, был точно привязан к стене и не мог ни увернуться, ни взять по-мужски того быка за рога. Полностью обездвижел. Смог только закрыть глаза, чтобы не видеть, как бык ударит его в третий, последний раз.
А через год, когда наследнику древних традиций удалили поджелудочную, и пришла пора с красного кахетинского перейти на инсулин, он даже и не вспомнил, как щучка Трупичкина топталась на нем, пристально вглядываясь в выражение княжеского лица и видела его будущее, а может, даже и создавала его, ввинчивая кривоватый большой палец ноги эфимерным движением в мясисто – усталую брюшную плоть.
Ей было жутко приятно диагностировать бесстыдников ей отдавшихся, точно в кайф, ибо эти пухлые обезображенные мужчины навсегда теперь её, что живые, что мёртвые, без различия. Она вобрала в себя их энергию, их жизнь, а для пустых бренных оболочек, с её точки зрения, всё теперь равно: валяться бесчувственно или безжизненно. Пусть терпят, как она перешагивает или перепрыгивает с одного на другого, валяющихся в неприглядной наготе, подавляя малейшее телодвижение, которое рассматривается ныне как наличие лишней энергии, которое они обязаны отдавать ей тотчас и до последней капли.
Заведующий институтской лабораторией Муса Оглядкин хотел натянуть на мерзнущие от бессилия ступни носки, случившиеся возле, но был тотчас наказан самым грубым, ранящим сексом: Трупичкина проскакала на нем марафонскую дистанцию амазонки, крепко вцепившись в волосатую грудь, беспощадно пришпоривая, пока он не выказал застывшими глазами абсолютную покорность и сломленность. Казалось, хрусткая корочка льда покрывает глаза и его, и Рафика, который бился с щучкой дольше всех, бросался на неё, взвизгивая, раз за разом, но был так же уничтожен, вульгарно заезжен в стельку, в ничтожество, до состояния непотребного ошметка неизвестного происхождения, до бренных сухих мощей, и его чёрные, прежде всегда пылавшие огоньками восточные глазёнки уподобились хладным ноябрьским полыньям, запаянным тонким ледком.
Она продолжила поход, внимательно озирая мужские окрестности.
Вот раньше и не посмотрели бы даже в её сторону, проходя мимо, чихать хотели на щучку вострозубую, не то, чтобы цветочки подарить хоть 8 Марта и в любви признаться самым шутейным способом! Зато теперь все сразу врюхались по самые уши, разлеглись своими окороками наружу и в рабство ей очень легко сдались, счастьем замученные сволочи! У хозяина слабым местом оказалась грудная клетка с левой стороны. Трупичкина ощутила это интуитивно и принялась пользоваться.
И правда, два месяца назад в Москве у того случился микроинфаркт на почве обмена монгольских тугриков на валютные чеки в кустиках, недалеко от «Березки», когда рядышком на шоссе взвизгнули новыми хорошими тормозами милицейские «Жигули».
Взвизгнули да понеслись дальше, а человек на скамейке весь обмяк от укола под лопатку и внезапно наступившей душной черноты, скоро, впрочем, благополучно растаявшей. Теперь он лежал навзничь, а Трупичкина свеся голову на грудь стояла прямо на его сердце. Хозяин не кричал, не дергался, лишь вымученно терпел без сопротивления горьковским героем Данко, человеком с открытым сердцем, на которое одна прохожая уже наступила осторожно, не случайно и тщательно, а он ничего не мог даже прошептать.
Если бы сказал хоть слово, воздух из грудной клетки вышел полностью, и нога Галатеи легко раздавила бы слабое сердце, поэтому крепился, стараясь не выказывать боли. Но Галатея боль видела, своим хождением острыми пятками определяла, а находя новую, разглядывала её формы на мужском лице с любопытством, и ей было приятно как при собственном, а не их оргазме.
Она двигалась по ним как шемаханская царица по трупам убитых в схватке за неё воинов, да и действительно ли убитых? Испытывая огромное наслаждение, причиняя их сначала таким дерзким, а теперь беспомощным, слабым телам боль, словно пыталась додавить, умерщвить до конца.
Завершив пытку животным наслаждением, оделась и, не сказав никому ни слова на прощание, покинула квартиру.
Жена хозяина салона вернулась тика в тику к условленному сроку, когда гостей-зрителей по договору с мужем уже не должно было находиться в квартире, застала их там в ужасном виде, по-прежнему валявшихся повсеместно: на ковре, на диване и даже на семейной кровати, невменяемых. И это с одной-единственной бутылки коньяка! На двенадцать человек! Впрочем, двоих уже не оказалось. Что за мужики пошли! Но все простила, узнав, что благоверный содрал с посетителей за столь дурное поведение оплату в трехкратном размере, вследствие чего удалось, наконец, погасить набранные для покупки валютные долги. Дальнейшие сеансы обещали приносить чистую прибыль.
К сожалению, в мире социализма подпольный бизнес осужден самой природой бытия на недолговременное существование. Через три месяца с прибылью и видиком пришлось скоропостижно расстаться. Но не прокуратура конфисковала орудия совершения преступления, жена хозяина салона сама продала в одночасье достижения западной технологии: так срочно понадобились деньги на похороны мужа, внезапно скончавшегося от инфаркта миокарда.
Сказалась продолжительная работа в Монголии, стране с тяжелым резко-континентальным климатом, как известно, весьма губительном для сердечников.
В дальнейшем Трупичкина устраивала себе разгрузочные дни под давлением внутренних обстоятельств редко, но метко. Осторожничала, дважды в одном месте никогда не объявлялась. То ночью с танцев забиралась с каким-нибудь курсантом в казарму, где принимала на себя весь его взвод и дневального офицера, прибежавшего разобраться, что за шум-гам? То ехала хмурая, недовольно прислушиваясь к себе, на далекую окраину города и там, на стройке, бузовалась в вагончике со строителями, и за такой веселый денек прорабу процентовку закрывать становилось нечем, все силы бригад уходили в Ромуальдовну.
А на последнем курсе Трупичкина скрытничала настолько, что с приближением роковой потребности просто выезжала в соседний городок и в какой-нибудь базарной подсобке обслуживала многочисленных продавцов фруктов из Средней Азии, которых набегало на такой бесплатный танец живота до черта со всех окрестностей, и старых, и малых. Она имела их взахлеб, полуоткрыв рот, выставя нижнюю челюсть с острейшими, ровными, меленькими зубками, ужасно напоминавшими щучьи…
– Мужчины! Ка – пать – ся!!
Призывный утренний крик зарождается где-то в неведомой дали больничного коридора, сопровождаясь нежным мелодичным звоном, будто женщина, производящая его, на самом деле некая живая хрустальная люстра, к тому же ходячая.
– Муж-чи-ны! Ка-пать-ся! – кричит медсестра Флора, отправляясь в путь по коридору со своей этажеркой на колесиках с десятками пузырьков для закапывания глаз всему отделению.
– Вот не терпится бабе с утра пораньше! – бормочет Саня, – ох и приснилось мне сегодня, братцы! Приснится же такое!
Семь часов.