СЕМЕЙНЫЙ ОТСЧЁТ
( роман заблуждения )
« Ты подсмеивайся надо мной, - вроде бы я как дурачок… »
В. Шукшин «Живёт такой парень»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
* * *
Со своей первой женой Светой я прожил 25 лет и 9 месяцев, с сентября 75-го и по июнь 2001 года. Эпоха, если мерить на общественно- политическое устройство своего Отечества. У нас родились замечательные дети, живущие теперь обособленной , непонятной даже подчас, своей жизнью; у них свои, взрослые заботы, другие, чем были у нас – запросы- вопросы, претензии, перспективы… А я иногда никак не могу найти вечный в браке ответ – как сумел сбросить в небытие неприятный и тяжкий груз супружества на четверть века. Зачем нужно было столько ждать? Справедливо и естественно спросить – а была ли любовь? Так вот, - не было таковой. Как просто всё? Да, в ярмо я влез без этого неистребимого и непонятно привязчивого, на жизнь или половину, потрясающего чувства, святого и светлого, вечного понятия… Чего то там суетились, копошились, добывали блага, устраивались с достатком, карьерой, с этим выматывающим душу жильём… Поначалу жили в Республике Коми, три года(фактически два), в глухом отдалённом уголке, - отрабатывали обязательную в те годы разнарядку – распределение медицинских кадров, на положенный срок. Потом вырвались, как мне и мечталось, в столичный по существу город – Ленинград. Прозябали, пробазарились там столько же лет , не найдя достойной для себя участи, ринулись за «длинным рублём», снова в район Крайнего Севера, приносящий вроде достойную зарплату, уже согласно приобретённому, хоть какому то, своему вымученному опыту. Устроились будто бы и там, с работой и жильём, но потом, за перевалом брака, всё стало скатываться в тартарары… Попали мы во всех ближе от Питера край льгот и процентов Мурман, а конкретно в Кольский район, посёлок Мурмаши, в 15 километрах от заполярной столицы. Сразу , по приезде, месяца с два, на перспективу, нам везло – я готовился стать главврачом поселковой больницы, жена примерялась осваивать недавно полученную специальность врача-психотерапевта… Именно её магнетические способности вгонять людей в транс, выпытывать у них тайны и задержало меня около этой неоднозначной, но и самодовольной самовлюблённой женщины. Последнего я не замечал, или не хотел этого делать? Ну а дальше – не сложилось. Я так и остался, работать, как сразу и устроился, - врачом скорой помощи; извёлся, измотался за десять лет на этой суматошной работе, пока не устроился на более прибыльную и спокойную должность врача судового, по морям, а она, пристроилась, тоже, через года два, в организацию ДОСААФ, «ловить парашютистов», как сама часто потом шутила. И снова, что то же держало нас около, рядом? Что то же, значит, устраивало? Ах нет же , нет… Как в одном их рейсов, механик-наладчик, говорил о своей жене, что готов был её удушить , когда она извивалась под ним в соитии, так и мне – невыносимо было услаждать её полнеющее, малопривлекательное тело, да еще с примитивными, набившими оскомину техникой и позициями… Как и наоборот, околдовала меня сексом моя вторая, недолгая, впрочем, жена, всего-то, с год, но такая уж жаркая, раскрепощённая, что терял голову, а может , хотел просто забыться? Но не о ней, о той козлице, - речь. Там, как посмотреть, был полный расчёт, с её стороны, и тот самый крючок, на который я и попался…
- 1 -
Я женился в 22 года, а через пять дней мне уже исполнилось 23. Слишком торопился? Но ведь были и причины. Обстоятельства, изменившие весь ход моей жизни - окончание института, предстоящая учёба в интернатуре, на врача-специалиста. В этот этап переходного состояния, может, и решился на роковой для себя шаг. Хотя поначалу свободу терять не хотелось. Почему же нельзя было подождать? Ах да, она торопила, мягко, но решительно, - настаивала. Этого нельзя не отметить, а я, из-за мягкотелости своей, и необдуманности, поддался её уговорам. А что ж теперь – жизнь пролетела… пронеслась… Но порассуждать время ещё не позднее. Так и запишем – женился по глупости. Но ведь кого то же, наверное, - любил. Так может, от того, от отчаяния , я и стал мужем другой, пытался забыться в тех заботах, калейдоскопе, колесе, где закрутился. Одних только самолётов, на которых летал, в тот определяющий для себя год, с июля по июль, 75/76, насчитал – двадцать. Полёты с ней, ещё женой будущей, со свадьбы её подруги, потом – отъезд из Питера, дальше - туда-сюда мотались, пока не пристроились: на свадьбу собственную, по приказным телеграммам министерства, дальше , в Ленинград, на день рождения тестя, потом на праздники, возвращения опять, вылет на экзамен…
…Весной 74-го, за год до встречи с будущей женой, я познакомился с Леной Лобановой, студенткой тогда, культпросветучилища. Влюбился в неё сразу, без памяти, чуть ли на второй, после знакомства, день. Жизнь раскололась на две половины, что было до неё, что - после… Мы друг другу признались, 31 марта, и ровно через два месяца, 31 мая – подали заявление, - на регистрацию в начале сентября. Наверное, решение то было обдуманным, осмысленным и просчитанным – мы советовались с родителями, я был принят в её семье. Загвоздка была со стороны моих – мать моя решительно настаивала мне подождать. Но ведь была далеко, не договоришься, не убедишь. Так и решил я – пойти против её воли, считая себя уж вполне самостоятельным. Хотя впереди был ещё целый год, учебы в институте, - на шестом, правда, последнем курсе. Но я не отчаивался – была даже гипотетическая возможность устроиться работать в тот закрытый город, строящий атомные подлодки, город, где проживала с родными Лена. Однако то будущее было зыбко – я должен был отрабатывать три года в Коми республике, которая меня и направила на учёбу, вне конкурса. Такая была льгота, для местной национальности, кем я и числился в паспорте – «коми», вовсе не думая поначалу, что это мне пригодится, потому что отец мой всё таки был русским, но почему я записался по-другому, не помню, не пойму, но, наверное, из-за пресловутого этого внеконкурсного отбора, ибо паспорт получал зимой, в 10 классе, в декабре, а уже тогда то что то и было: говорили о блатных местах, мать работала в райисполкоме, знала, дотошная, хоть там трудилась уборщицей… Летом мы с Леной разъехались: я с 25 июня на военные сборы, в Соловках, она гастролировала, со своим театральным курсом, по области. И ровно через месяц, аккурат 25 июля, я получил коротенькое письмо, с её отказом, - от намеченной свадьбы. Мир перевернулся, я отчаивался, переживал, пытался что-то такое несбыточное, - предпринимать; отношения , с бывшей теперь уж невестой, - возобновить… Но в декабре у Лены умирает мать, от тяжелой, обнаруженной в октябре, болезни...И вопрос отпал сам собой. Мы не встречались. Да и жила Лена теперь снова опять в Северодвинске; защитив диплом, работала во Дворце культуры того самого предприятия, монтировавшего субмарины. В марте я ездил к ней, пытался отношения наладить, ничего не добился, получил отказ…Мир радужных красок как бы перестал для меня существовать.
Нужно упомянуть и ещё об одной, по студенческому обмену, до начала памятной весны, поездке, - в Ленинград, в феврале 74-го... Я пробыл там около недели, ну, может , дней пять, но удивительным было место моего проживания. Рядом со Светой, буквально в километре-двух, по Петергофскому шоссе, у остановки «Первый питомник», - в поселке Мартышкино города Ломоносова, до 44 года Ораниенбаума,- зачем переименовывали, из-за немцев(?).
Последний цикл занятий у нас на курсе субординатуры по акушерству и гинекологии проходил на базе «Семёрки». Так назывался родильный дом №7, в Соломбальском районе Архангельска, куда добираться приходилось на таком же номере автобусе, до кольца, а потом ещё надо было идти пешком, пустырём, минут пятнадцать. И вот тут то мы впервые встретились, вернее, заговорили, со Светой, наедине, после автобуса. Виделись мы, однако, ещё раньше, где то с неделю назад, когда она появилась в ординаторской роддома, утром, на пятиминутке. Все уже чинно сидели, собравшись, приготовились слушать отчет дежурной службы, - врачи, субординаторы, ассистенты, доцент Розентул. Он-то и обратился к последней вошедшей, на вид девушке, в халате, выставив вперёд опиравшуюся на локоть ладонь : «Вы кто?» Ответом прозвучало: «Интерн-педиатр, из Семашко.» Света рассказывала потом, и не один раз, как она была взвинчена и наэлектризована тогда, потому что буквально секундами раньше она входила в аудиторию к студентам, четверокурсникам, а те над нею подшутили, отправили в «ординаторскую» сбоку в дверь, где стоял встроенный шкаф… Место свободное оказалось возле нас и я заметил, как присев, девушка нервно теребила с прозрачными стебельками стетофонендоскоп, с маленькой, на конце, колбочкой, для детских телец. Сидевшая рядом, разбитная, шутливая и шаловливая микропедиатр, заведующая отделением новорожденных, Эмилия Федоровна, кивала приветливо ей, коллеге…
На пустыре она заговорила первой, - я шёл позади, она повернулась и стала объясняться, что узнала во мне молодого папашу с её, может, участка, но я, чуть подивившись, признался , кто на самом деле есть. Я действительно, минутами назад, приветствовал её в полупустом салоне седьмого маршрута, кивком, незаметным, но понятным, что обращённым к ней. Такая вот рассеянность с её стороны, ведь виделись не раз. И вот – она обернулась… Я, помню, смутился на её первые слова, что-то отвечал, даже улыбался, мы прошли вместе остаток пути, вошли в подвал здания «семёрки», где переодевались… Дальше, с того одного из последних апрельских дней, я её не встречал, - может дней десять, а то и больше. Она исчезла, пропала, - уезжала, оказалось, на праздники домой и вот только числа одиннадцатого или двенадцатого мая я её встретил вновь. Мы почему- то очутились с ней на лестничной площадке, четвёртого этажа роддома, где располагалась наша учебная комната. Наверное, я вышел случайно, и увидел, как она удручённо стояла, опершись об ограждение. Я подошёл. Видно было, что она расстроена чем-то сильно, или ущемлена, и меня потянуло к ней неосознанно, скорее всего, чтобы посочувствовать, успокоить , а она вдруг стала мне откровенно жаловаться, выговаривать свою обиду. Её переселили из одного общежития в другое, на окраине, неблагоустроенное, в деревяшку, а помочь я, естественно, ничем на это не мог, и только кивал и поддакивал, в знак поддержки…
Денёчки нашей безмятежной учёбы безвозвратно улетали, заканчивались, и вот 17 мая мы, сразу после пятиминутки, собрались в своей, студенческой ещё(!), комнате, на «отвальную»… Все 12 человек нашей группы, вместе с преподавателями, кроме нашего старосты. Тот ещё запаздывал, добывал дефицитные в то время цветы и появился позже, минут через пятнадцать. Вытащили купленное накануне – вино и апельсины. Достали белое сухое, «Алиготе». Разливали его по кружкам, в которых до этого пили только чай. Непонятно, откуда взялись апельсины, не менее дефицитный в то время товар, но, верно, их купили на базаре, за немалую цену. Так или иначе, но застолье удалось. Венера Александровна Липкунская (уехавшая потом в США), наша ассистент, затейница студенческой сцены, советовала мне не бросать её. Я и сам думал, придётся или нет – расставаться с тем заманчивым миром рампы и аплодисментов, в котором вращался последние годы, но беспокоило в тот момент ещё и другое. Вот, сидит рядом симпатичная девушка, врач, увы, из Ленинграда , и вряд ли теперь удастся с ней свидеться, повстречаться. Я задавал сам себе в голове этот назойливый вопрос не раз и чувствовал, что сидящая рядом сейчас думает про то же самое. Была суббота и пораньше, как и мы, засобиралась уходить она. Мы вместе спустились в подвал, где переодевались, я управился с одеждой и обувью по-привычному быстро, а она, Света, ещё чего-то задерживалась, будто чего-то выжидая…. И я, тоже – не торопился. Топтался... Но медленно, всё таки, поднялся по лестнице наверх, вышел… И всё оборачивался, высматривал, - знакомую фигурку в синеньком облегающем плащике. Дождался, наконец, кивнул, будто бы ни в чём не бывало… Прошлись мы пустырём не торопясь, задержались, пропустили всех ушедших вперёд и сами уселись в пустой почти салон следующего автобуса. Он покатился, собирая, ближе к центру города, пассажиров, наполнялся, но мы вышли сразу же за мостом, через Кузнечиху, у начала улицы Гагарина… Ей дальше нужно было идти по прямой этой же улице, упирающейся в Обводный, а мне – поближе, по набережной, к общаге на Вологодской. «Встретимся ли ещё? Ну что ж? Можно…» И я взял её телефон, гостинично-общежитский, вахтёрский. Ещё долго было до экзаменов, до первого аж июня, почему и не пообщаться, что такого плохого? Но когда и где? Купаться рано, загорать тоже, в кино - убого. Напроситься к ней в гости? Нагловато. Так мы и разошлись, ни о чём конкретном и не договорившись - я в смятении и даже раздражении,- зачем ещё буду нагружать эту улыбчивую и притягательную интерншу? А она – мне неведомо, но не без сожаления, несомненно… Я стремился только к любовному приключению, мыслей дальнейших с ней не планировал. Но как, как начать обольщать приличную девушку, почти врача? Думал, размышлял об этом мучительно два дня, воскресенье и понедельник. А потом, решившись, пригласил её… - в ресторан. Причём звонил ей в «семёрку», на рабочий телефон, в коридоре послеродового отделения. Эмилия Федоровна, кураторша Светы, настоятельно советовала встретиться именно со мной, «хорошим парнем», как будто бы она меня прекрасно знала. …Ресторан был не простой-рядовой, а необычный, в здании недавно отстроенного Морского-Речного вокзала, со знаменитым там джазовым оркестром. Попили, поели, потанцевали и я потащился её провожать. Старая деревянная общажка, взамен новому кирпичному на Логинова, конечно, выглядела непрестижно, но мне показалась комфортнее и уютнее, - с резным крылечком, скрипучими половицами, фикусами в окнах. Там я внутри и оказался, на следующий уже вечер, в её комнатке. И жаловалась Света на притеснение зря, потому что проживала теперь одна, хоть раньше всегда – с кем-то. Рассказывала, что подселённая всегда спрашивала: «плаваешь?», имея в виду работу в море и Света всегда отвечала: «да», подразумевая занятия в бассейне, который недалеко, кстати, был от её общежития в центре. Прошлый, ресторанный вечер, ничем не закончился, а вот теперь, когда она сама позвала меня к себе, мне пора было уже что-то предпринимать, и я настроился, - к обольщению... Меня подогревали «богатства» избранницы,- изумительная по вкусу сухая колбаса, палками лежащая в её шкафу, растворимый кофе, в светлых банках незатейливой окраски, - ленинградский,- и финский мягкий сыр, в ярких маленьких баночках… Угощался, что-то такое болтал, а сам никак не находил повода её прижать, поцеловать. Так и сидели, «как два плафона», в полутьме, - верхнего света не зажигали. Вдруг раздался негромкий, но настойчивый и, по-видимому, привычный для Светы , стук. Она мне знаком показала не шуметь, а сама тихонечко притворила дверь и вышла в коридор. Я остался в комнате один. Но буквально на секунду. Света возвратилась, положив на стол большой свежий огурец, и опять – исчезла. Разговор приглушенный с кем-то, но явственный, - голос мужской настаивал, светин мягко отказывал, - мне слышался и всё более и сильнее - меня «заводил». Я метался по комнате словно раненый обезумевший зверь. Я почуял, животной мыслью, об обладании Светой, сегодня, сейчас же, немедленно. Как только она появится, и пусть даже с тем незваным ухажером, который так настойчиво с ней беседовал. Но вот разговор их отдалился, поутих, - видимо, они отошли и уже милуются где-то у подоконника?! Я почти зарычал, и еле сдерживался, чтобы не выскочить, не расправиться с соперником, вырвать самку из рук, из лап, из когтей,- обидчика! Это был он, наверняка, Света как-то обмолвилась, - тоже интерн, но хирург, и самое интересное, я его знал! Звали его Мишка Копылов, так же, как и я , он занимался бегом, на длинные дистанции; не раз я его видел, несущегося по набережной, стремительного, юркого. Но те занятия я уже с месяц как прекратил, слишком много сказывалось навалившихся дел и забот в этих последних неделях, архангельской жизни. Тут ещё и интернша попалась, вмешалась, но не хотелось её выпускать, упускать, - ведь почти что она была уже рядом, близко, ощутимо - моя!.. Поэтому, когда Света вернулась, уставшая, видно, от отговоров и пустых обещаний и опустилась обессилено на низкую деревянную тахту, я без промедления подсел к ней сбоку и полез целоваться. Она вертела головой, направо и налево, увёртывалась от моих губ, но и не отодвигаясь от меня, и я всё-таки поймал её, в поцелуе, длинном и долгом, и постепенно мы прижимались, всё сильней и больше, и чтоб удобнее, уже вместе легли, рядышком, лицом друг к другу, и продолжали эту неистовую бессловесную игру обольщения дальше… Она не соглашалась долго, утомительно придумывала версии отказа, одну нелепее другой, что не подготовлена, не может, но всё это рассыпалась под моим напором, - тампона между её ног не оказалось и запаха, специфического, который мне давно уже был знаком по субординаторской практике, - не ощущалось. Физическое удовлетворение я получил, но вот , - моральной сладости, эмоционального подъёма – не почувствовал. Она же вмиг стала ласковой, обходительной , и, видя мою реакцию, уверяла, что это только начало и дальше будет еще лучше, гораздо, я буду доволен… И точно, в следующую ночь, или через неё, было уже интереснее, разнообразнее, она уже притягивала, привязывала к себе… Оставаться на ночи у Светы я не хотел и возвращался в общагу светлыми ночами, пугая вахтёрш, заблуждая их ночными дежурствами или срочными операциями, начинённый упругостью, легкой усталостью, негой, как будто после дежурных, необременительных, тренировок по бегу…
Учёба Светы тоже закончилась, у неё высвободились дни и она снова, как месяц назад, укатила в Ленинград. Мне, наверное, это и нужно было, - хоть полистать учебники перед экзаменом, но нам раздали вопросники и я ставил против каждого номера галочки, отыскивая в добытых книгах или написанных лекциях на них ответы. Света прилетела через несколько дней, появилась в нашей общежитской комнате, принесла кофе и колбасы, а потом, через день, приволокла пакет, килограммовый, с пельменями. В плане питания она действовала неотразимо и наверняка. В следующий после нашего первого контакта день, она с утра ринулась в магазин на центральной площади Соломбалы, где иногда выбрасывали мясо, а рядом , на базарчике, нередко продавались свежие овощи и Света тащила всё это к себе, в комнату, варила мне борщ. Такого усердия у неё не было потом никогда. И я купился. Мне было чрезвычайно приятно, и необыкновенно вкусно, - поглощать приготовленный ею домашний обед, - ощущение невероятного неземного достатка, которое я не испытывал с детских лет. И вот здесь-то произошло то, чего она, вероятно, добивалась. Я, в полном провале мыслей своих, в совершеннейшем отключении от действительности, - кровь моя с головы вся отлилась на переваривание, произнёс эти фатальные для себя слова, - «я тебя люблю», - как бы в благодарность за то, что наконец-то накормился, - вечный голодный студент…
А теперь – стоп! Были ли сказаны ответные подобные слова? Ну пусть не тогда, а позже? Их не было. Или – не помню я. Не помню, бля буду, хоть застрелись!.. Значится – и не было их. Три женщины говорили мне это. Вернее – две, одна – девушка. Она же - первая невеста, так и не вышедшая за меня замуж. Другая - добрейшая женщина три года назад, ушедшая от мужа и никогда не испытавшая этого чувства. И ещё одна гиперсексуальная особа, в пылу сладострастия соития шепчущая… Ведь любимому человеку постоянно хочется признаваться, бессчетное количество раз, и в трудные моменты жизни, и всегда со смыслом и со значением сказанного… Таких взаимоотношений и диалогов у нас со Светой не было. Но тогда наш «роман» развивался по восходящей. Света показывала мне глянцевые заграничные порножурналы, - где -то достала, добыла их , или хранила (для какого случая?), - понятно, - они ведь были запрещены в СССР. Оказалось - у моряков загранки. Интересно, с какой миной она выспрашивала у них - те потрясающие и сногсшибательные обложки? С запахом разврата?., Наверное, с шутками-прибаутками. Юмор – основное качество и кредо Светы, она так подспудно определяла психическое здоровье собеседника, но позднее уже, в тестах на вменяемость, вызнавала, действительно ли человек адекватно реагирует на окружающее его пространство… Секс тот мы применяли и в условиях живой природы,- я потащил её как-то, в одно из воскресений, за город, на спортбазу «Бабонегово», где когда-то отдыхал после первого и второго курсов. Мы вышли из автобуса рядом с указателем того местечка, двинулись , спустившись, тропинкой, к высоким уже травам и Света повалилась в них, опьянённая запахами…
Наверное, я всё таки стал чувствовать и опасаться, что попадаю под влияние и как-то подспудно, но вполне осознанно стал избегать с нею встреч, не звонил, не давал о себе знать по дня два, или три… И она прибежала однажды, ворвалась в комнату общежития моего чуть ли не разъярённая, предварительно не постучав, а как бы поскреблась в дверь коготками своих пальцев. Я как раз отдыхал, после пробежки, без которых уже не мог существовать, и потому позволял себе иногда такие вот физические нагрузки. Она присела на стул, и с «полоборота», без предисловий, стала выговаривать мне претензии: почему я спрятался, не показываюсь на глаза, не даю о себе знать, и что это такое вообще – конец отношениям?! Чтоб не разбираться прилюдно, я встал, переоделся и пошёл её провожать. Мы пошли вдоль центрального проспекта, Павлина Виноградова, выйдя на него наперекос, сквозь арку, сбоку от общежития, повернули на улицу Суворова, изгибающуюся так же, как и трамвайные рельсы на ней, и какую-то пустую, без прохожих, в светлый ещё, но достаточно поздний вечерний час. И вот именно там, на тех извилистых путях, я и остудил, охладил её признанием, что не бойся , мол , «никуда от тебя не денусь». И тут же ощутил, как увяз, влип, провалился сознанием и душою окончательно вниз… Ещё до этого был эпизод - мой порыв – попытка убежать, в прямом смысле, когда после одного из «борщей», лежал возле неё и где-то около полуночи вознамерился уходить, но подумал, что неудобно будет надевать только что простиранную, мокрую ещё, не высохшую рубашку, которая висела передо мной на плечиках… Но всё-таки один акт побега я совершил, - буквально. Встал и пошёл от Обводного на улицу Ломоносова, еще не поздно, к ближней остановке, 12 маршрута автобуса, от аэропорта, идущего мимо Вологодской, и задержался на остановке, раздумывая идти ли мне дальше или ждать, в достаточно большой толпе, с каким-то странно потерянным ощущением безвозвратности, но и страха, что Света этого так не оставит. И действительно – я не зря приостановился, - она догнала меня, задержала(!) и я оценил её поступок, поплёлся обратно, с какой-то покорностью, с запоздалым своими, - раскаянием, извинениями… И как-то, проходя мимо памятной, знакомой улицы, затрепетал весь, навязчиво, неожиданно, что даже заметила Света, спросила : «Что?» Я и сбрякнул, показывая на дом - «её...» Меня не отпускала и долго ещё скребла,- годы, десятилетия, - тоска по Лене… Шёл после признания на путях, обратно, чуть ли не спровоцированного на пороге комнаты её секса, вычислял года, в уверенности, что она старше меня всего на полгодика, пустяк, но и ужаснулся , когда высчитал точнее – полтора; «полтора!..» - звенело в моём сознании, но позже успокоился, да и деваться уже мне было некуда… Договорились, что регистрироваться будем в Ленинграде, - это меня разожгло, - когда поедем туда вместе, после наших экзаменов и получения документов, она – удостоверения врача-специалиста, я – диплома. Планы мои не сбивались, - я должен был появиться в министерстве Республики Коми 1 августа, целый месяц июль давался для отдыха, - последние каникулы, или первый отпуск. Возникло первое, хоть и малосущественное препятствие в нашей тогда уже совместной жизни, - билеты на самолёт. Их я сумел достать, но на день раньше выпускного, и вот я делаю первую жертву в своей ещё не начавшейся семейной жизни, на вечер прощальный, выпускной, - не остаюсь. Мы летим в славный город Петра, на берега величавой Невы.
Ленинград, как я уже знал, оказался не Мойкой там , или Фонтанкой, но вполне небезызвестным посёлком Мартышкино, раскинувшимся на окраине города Ломоносова(«Ломтика» в просторечии) , следующими за Петергофом остановками электричек. Но мы доехали из аэропорта на такси, тёплым июньским вечером, въехали в тот самый, узкий проулок меж высоких тополей, где стояло-то всего два дома, один из которых мне стал близким и родственным на последующие долгие-долгие годы и я до сих пор мечтаю въехать туда на своей машине, но видно, что мечты не сбудутся… Из Архангельска мы тоже выезжали на «шашечках»,- я вызывал, распоряжался , грузил вещи свои и Светы, и это её впечатлило. Впрочем, моего оказалось немного, я только взял летнюю одежду в лёгкую сумку, портативный магнитофон. Основной груз, накопленный за годы учёбы, отправил домой, днями раньше, в Сыктывкар, - книги, зимние вещи, спортивную амуницию… Родители ее вышли навстречу, прямо на порог, суетились, помогали сгружаться; я расплатился с таксистом и предстал во всём своём обличье, принимайте! коли не верите. Дело в том, что к Свете в Архангельск заезжал родственник, брат матери, военный лётчик, майор, и наговорил Бог весть что, переврал всё, да ещё с тем же именем ухажера, который был у моей невесты ещё сразу чуть ли не после школы, приятель двоюродного брата, соблазнивший её, уехавший во Владивосток и она потом летала туда, потрясённая его уже недвусмысленным отказом. История та вспоминалась иногда Светой, пересказывалась на разные лады, с восторгами о далёком портовом городе, с переживаниями о растраченных иллюзиях после первой связи…
Следующие дни знакомился, осваивался с городами. В «Ломтике» осматривали музеи, - Катальную горку в парке, дворец Меньшикова, с поразившим там залом со свастиками, - древней китайской символикой. В магазинах дефициты свободно, прямо-таки рай. Я купил себе джинсовый костюм–двойку, из отдела вышел прямо в нём, радовался как ребёнок. Позднее, в браке, одежда всегда покупалась или делалась добротная, надолго. Так, носил лет с пятнадцать пальто, перешитого из старого ратина, который тесть купил ещё при открытии знаменитого универмага на Желябова, рвались туда толпами, - я в конце уже донашивал его на работу, на «скорую помощь». …Городское бюро ЗАГС располагалось на втором этаже исполкомовского здания. Мы сели в кабинете на стулья с обеих сторон стола начальницы, предъявили документы. Вышла какая-то заминка, кажется из-за моего «варяжства», но другая сидевшая рядом сотрудница обронила, «они же врачи», чем и разрешила затруднение оформления брака с пришельцем,- наверное, был негласный запрет не пускать иногородних, но кадров в медицине вряд ли хватало и этим чиновницам можно было оправдаться. Итак, Рубикон был перейдён, событие совершилось. Я поступил так, вопреки своему сопротивлению, назло, - Лене, отвергшей меня. Эта промашка, ошибка жизни мне дорого обошлась, - Лену я не разлюбил, а к Свете не прикипел. В те дни само свершившееся я, конечно , не осознавал, упивался новыми поездками, интересными знакомствами, умилялся покупками. Хотя по большому случаю жизнь моя дальнейшая, на год, была предопределена, - учеба по первичной врачебной специализации, в Сыктывкаре. И где мы будем жить, тоже намечал, - у родителей, в квартире. Я не изведал ещё авантюризма будущей жены. А она шла «асфальтовым катком», или будто лосиха на бурелом, до желаемого для себя результата. Я запомнил её такой в один их немногих наших походов в лес, за грибами… Подав заявление и купив даже кольца, чем ещё более закабалив меня, мы поехали на свадьбу к лучшей светиной подруге, в город Великие Луки. Там проявились незаурядные организаторские способности моей невесты – она лихо щелкала на счетах, высчитывая расходы, с видом профессионалки, наследственного типа, потому что её мать, будущая тёща, всю жизнь проработала бухгалтером. Денег после гулянья хватило ещё на обратный путь в Питер через Москву, купили там кинокамеру, я прямо сразу начал снимать и захватил в кадр известную церквушку на углу, мелькнувшую в кадре фильма про «Ивана Васильевича»… Та кинокамера ещё послужит, я пытался важные этапы жизни снимать, зафиксировал даже эпизод свадьбы, позже делал кадры в далёком посёлке Коми, на лесопромышленном комплексе в пригороде столицы республики Эжве. Всё собранное хотел перемонтировать, собрать, перевести в цифровой формат. Не успел… Вот и разлука. Света меня провожает в новом, недавно отстроенном здании аэровокзала Пулково. Мы сидим в зале отлёта, ожидаем на диванчиках, я включаю магнитофон, а у невесты наворачиваются слёзы и мне кажется, что это от голоса хриплого французского певца-шансонье. Первое увиденное мною проявление её чувств. Подумалось, что присохла. Ведь мы были близки каждое утро,- когда родители удалялись на работы, а сестра еще спала в другом месте, Света прибегала ко мне под одеяло на кровать, где я спал, в отдельной комнате …
Эти две недели до приезда Светы, отпущенные мне судьбой, так и не привели меня ни к какому более-менее спасительному решению. Может надо было скататься всё-таки или, хотя бы, позвонить, - в Северодвинск. Но ни того, ни другого я не сделал, чувствовал в себе странное какое-то успокоение, отупение даже и только гораздо позже, годами, об этом времени жалел. Света появилась проездом в начале августа, познакомилась с моими матерью и отцом и улетела в тот самый, далёкий посёлок Щельяюр, куда была распределена. А ещё через два дня, или три , она меня выловила , вызвонила и я стоял в той единственной междугородней кабинке в нашем районном отделении связи пригорода и первым своим вопросом, верная своему юмору с ехидцей, ошарашила, - «Ты стоишь?», я оторопело: «Да…» Она мне – «Сядь.» Я внимаю и получаю сногсшибательную информацию о возможности жить нам вместе уже с сентября, после регистрации, в том посёлке. Главврач Щельяюрской больницы, мой приятель, соглашается меня принять в качестве акушера-гинеколога, несмотря на непройденный мною курс интернатуры. Мол, он сумеет договориться, утрясти, уладить, специалиста нет, а женщины пропадают, мучаются, в общем, - получится… Снова Света появляется в Сыктывкаре 31 августа, с новой, набитой свежей сёмгой сумкой, в радостном предвкушении будущего таинства…
Чем пышнее свадьба, тем хуже семейный прогноз,- замечено не мной. Наше гуляние было не хилым. Гостей было человек пятьдесят,- многочисленные родственники с её стороны и немного с моей,- родители, брат и сестра, дядя из Тихвина. Само торжество шло вразнобой, без сценария и тамады, питерцы приезжали-уезжали, мои лишь только сгрудились отдельно за столом, пели песни, их не поддержали. Мне было неловко. Где-то за полночь новоявленная теща, комендант рядом расположенной базы отдыха, отвела нас, молодожёнов, в один из пустующих домов, открыла дверь, долго провозившись с ключом и мы проспали на неудобной, с пружинной сеткой койке, которая немилосердно скрипела под нашими телами. Я всё трогал кольцо на руке жены, будто старался удостовериться не сон ли происходит со мной и стояла в голове её фраза сразу же после регистрации, будто она поймала меня в силки - «Ну что, муженёк, пойдём?» Я тоже – потом «отомстил». Через несколько лет. После какой-то нескладности в постели у меня вырвалось «страсти от меня не дождёшься», и она потом не могла этого простить и забыть и постоянно мне напоминала об этом, особенно в стычковые, конфликтные моменты…
Я не ведал, что творил. Убежал, в прямом смысле с работы-учёбы, без трудовой книжки, где, впрочем, у меня была одна только запись, о должности сторожа-дворника в детском саду Архангельска. Добрался с женой вместе, самолётом, через город Печору и оттуда, по реке, «ракетой», до Щельяюра. Приятель, главврач, Ильин, на работу меня взял; договор, необходимый для дальнейшей жизни в Ленинграде, - оформил. Меня не покидало чувство какой-то игры, ненормальности, нереальности происходящего. Мой статус был не подтверждён, не ясен, не определён. Что ж - поработать положенные три года, а потом, без интернатуры, куда? Получалось, Света заботилась только о себе, а меня, несмышлёныша, использовала для своей прихоти, - законный мужичок под боком?..
Наше своеволие нам просто так не обошлось. Советская система принуждения скрутила нас быстренько, заставила меня вернуться на прежнее место, ну а Свете прямо таки повезло, ей улыбнулась удача, - под Сыктывкаром находилась такая же, ведомственная линейная больница, для водников, как и в Щельяюре, со стационаром и поликлиникой, - она сюда и перевелась. Сознание моё возвратилось в норму и я, пусть немного , но успокоился. Хотя о Лене вспоминал, очень часто. И событие, будто ожидаемое мною, произошло, - Лена прислала письмо! На родительский адрес, конечно, но меня, что характерно, почему-то оно не тронуло , и выводов себе я никаких не сделал. Лена ничего существенного не писала, так, дежурные строчки - как живёт, чем занимается, но потом, лет через двадцать (!), она признавалась, что это была её попытка к примирению, хоть и трудно было что-либо понять через «эзопов язык» её послания. Ничего не вышло с ней и потом, когда она уже осталась вдовой. Заноза обиды за её отказ сидела и сидит во мне всю жизнь…
Жили мы при больнице, сначала в недостроенном морге, а потом, - в боксе инфекционного отделения, с отдельным входом. Условия были сносные. Санузел присутствовал, электроплитку купили, отопление шло общее. Прошло около пяти месяцев, с ноября по апрель. Потом, министерство республиканское направило меня в Щельяюр уже законно, по месту работы супруги, специалиста с высшим образованием. Однако попали мы на место не сразу, а в конце мая, с открытием навигации, но уже через месяц мне нужно было снова уезжать, держать экзамен за интернатуру.
- 2 –
Наконец-то мне присвоили звание специалиста и я мог работать на полном и законном основании. Почти сразу же по приезде из Сыктывкара судьба мне устроила экзамен реальный – я два раза подряд впервые делал самостоятельные операции кесарева сечения, с интервалом в неделю , - 3-го и 10 июля. Как-то в одночасье почувствовал себя уверенней, значимей, радовался успехам будто ребёнок… В начале сентября сыграли годовщину, - ситцевую свадьбу. Маленькое торжество нами было устроено только потому, что совершенно неожиданно пришли гости, с соответствующими подарками, фартуком и косынкой, из простенького материала. Случилась тогда же, осенью, первая, но крупная размолвка. Шли пустырём, тропинкой, по бывшему стадиону, к центру посёлка, к больнице, она вырвалась немного вперёд, я приотстал. Предмет разногласий не запомнился, наверное, был не очень и существенный. Но достаточно выразительно выглядело наше примирение. Подходил к поликлинике, удручённый. Крыльцо там высокое, и вот сверху ожидает меня супружница и первой же фразой «ну что? успокоился?» ссору нашу заминает. Был ещё один маленький конфликт, до свадьбы. Как-то вечером, задержались в гостях у её родственников, после мотались по городу чего-то, поесть не успели, потом долго ждали транспорт, было уже поздно. Сели в троллейбус, - на Московском, до платформы электричек «Ленинский проспект»,- в полупустой салон, и она воротит лицо, не хочет разговаривать. Так и не объяснила тогда причину недовольства. А я лишь заикнулся, что неплохо бы было где-нибудь перекусить. Но как назло, никаких кафе или баров по пути не попадалось, они были так редки в те времена. Но можно было хоть в магазине взять, колбасы там, сыра, молока?.. Проехали до дома и она не проронила ни слова. Разборок «крутых», с криками, на повышенных тонах, у нас не было. Чем не отличались, кстати, её домашние. Тесть закатывал такие громкие скандалы, с дочкой своей, или женою, что буквально поднимал нас среди ночи, или ранним утром. У нас пока шла «тишь-благодать»,- Свете стоило только произнести «делай, что хочешь» и эта сакраментальная фраза полностью выбивала из-под меня инициативу в споре, я уже ничего не хотел доказывать, или в чём-то её – убеждать.
В то время жили под руководством аппаратчиков, по тезисам и директивам. И вот как-то, не поздней ещё осенью, встречаю я в посёлке, у столовой, врача из Ижмы, села за 50 километров. Он был с одного курса нашего главного Ильина, немного заикался и, приветствовав меня оригинально «А Коля, а здравствуй!», - ко мне доверительно выгнулся и сообщил по секрету, что в округе эпидемия сифилиса и он, будучи районным специалистом по венерологии, приехал проверять наш посёлок. Тогда я не придал значения его словам, но позже это вылилось для меня в неожиданную командировку в Архангельск. Ильин не нашёл никого лучшего, как послать на «специализацию» меня, с тем, чтобы посадить потом на четверть ставки выявлять залетевших, бороться с этой пресловутой «эпидемией». Партия сказала «заболеваемость снизить», комсомол ответил – «есть!» Интересно, что с тем районным венерологом мы гуляли как-то вместе, на младших курсах, в одном сомнительном доме, похожим на притон, на Поморской улице… Когда я в день получения известия от Ильина пришёл вечером домой, жена уже всё знала. В кармане у меня лежало командировочное и завтра я должен был выезжать на автобусе в Ижму, райцентр, а там дальше, - на самолёт. Увидев настроение Светы, я ей ничего не сказал. Но и это от скандала не спасло – обрушилась на меня истерика, упрёки, - что я сам напросился и, наверное, рад, а соглашаться не должен, не имеют права посылать и нужно было заранее посоветоваться и ещё целый град измышлений, иронии и ехидства я получил, не зная, что и отвечать, и как оправдываться. Ужинали в молчанке, спали отчуждённо, я к ней не прикоснулся. Наутро, я ещё неуверенный, чем кончится наша ссора, услышал вдруг выстраданное от неё решение, вердикт: «Ехай…» Летел через Сыктывкар, ночевал у родителей, по телевизору видел Пугачёву с раскрученным тогда уже её «Арлекином»…
Это была самая первая моя учёба после интернатуры, института. Потом этих усовершенствований, отъездов-приездов, будет немало, мотания по столицам, четыре раза Питер, один раз Москва, Курск… Город моей мечты, несбывшихся стремлений, встретил меня приветливо. На каждом шагу я видел знакомые лица, до боли узнаваемые дома, улицы, закоулки. Две недели постигал нехитрую науку, сидел в кабинете стационара, куда по очереди заходили больные из венотделения, показывая свои «причинные» места, рассказывали о «подвигах»… Меня же, конечно, интересовало другое. Я побывал на занятии своего любимого кружка СКИФ, потом в гостях у руководителя, Александра Васильевича Пяткова, увидел его новую жену. Жить мне определили в том самом общежитии, где поначалу проживала Света, на улице Логинова. В комнате было две кровати, вторая часто пустовала и я мог вполне спокойно пригласить к себе давнюю любовницу, мать моего ребёнка, девочки, совсем ещё маленькой, родившейся полтора года назад (Света про это знала ). Подруга, моя бывшая, после близости нашей, на которую согласилась, плакала, но требований никаких не предъявляла, но я тоже себя чувствовал неловко, из-за изломанной мною судьбы матери , хотя мысли всякие появлялись, не могли не появляться , - развестись, восстановить справедливость, полноценную семью, какая по существу разница, любовь не любовь, здесь хоть кровный твой кусочек будет под полноценным воспитанием и присмотром, - но конкретно, конечно, такое мною никак не обговаривалось , не обсуждалось, не озвучивалось. Потянуло меня и в Северодвинск, я видел там Лену, около её работы, у Дворца Культуры, но ни о чем серьёзном я с ней не поговорил и не решил. Она, оказывается, была уже замужем, ( с сентября 76–го, буквально всего-то 2 месяца), но об этом мне не сказала…Так я, незаметно для себя, начал этот бесстыдный отсчёт, не измен, нет, так не считал, но приключений-развлечений, и ненароком, и походя, и незаметно для себя, не чувствуя угрызений совести, почти никогда…
Второй Новый год вместе мы встречали уже в своём жилище. Позвали новых друзей, с которыми я организовывал в посёлке театральное движение. Праздник удался. На ложках играл Рудик, бедовый, но интересный парнишка, тайно влюблённый в мою Свету, а на гитаре перебирал струны Стас, тоже неженатый, но имевший уже добропорядочную невесту, учительницу из Ижмы… Следующий конфликт, но более сильный по эмоциям и затяжной, случился именно из-за театра. В один прекрасный вечер, наверное, это было начало марта, когда я уже готовился и собирался выпускать спектакль, Света вдруг меня стала, из лучших, может , побуждений, - поучать. Она вступила со мной в принципиальный, методологический спор, смутно вообще представляя постановочные науку и практику как таковые. Это меня взбесило, ведь я специально учился режиссуре, по заочному курсу, а она хочет по обывательскому своему разумению меня учить(!). Я пытаюсь ей как можно мягче возражать, объяснить, как вижу задачу, как определяю мотивы того или иного персонажа, но в ответ слышу лишь одну дилетантскую и непримиримую, чуть ли не с издёвкой, позицию. И тут я взвился, совершенно неожиданно для себя, страшно закричал, до фальцета, затрясся весь чуть ли не в судороге, и забился, опустившись на корточки в угол вдоль стены в коридоре, чем жену совершенно потряс. Она прекратила излагать свои доводы и даже, кажется, испугавшись моей реакции, стала извиняться. Больше я никогда не унижался и не опускался так в прямом смысле. Но выводы кое-какие из случившегося сделал,- как можно так давить на близкого тебе человека, уж почему доводы, правильные, научные , для нее не приемлемы? Неужели всё надеется на природную свою одарённость? А как же постижение нового, неизвестного?.. Учился я с увлечением, Света меня в этом, конечно, поддерживала, но вот сам я планы имел наполеоновские – хотел продолжать образование на вечернем театральном факультете, в Питере. Естественно предполагалось, что мы по окончанию срока обязательной отработки по распределению возвращаемся в невский град. Но пока ещё можно было, Света стала толкать меня в партию. Я не противился, социальные идеи поддерживал. Правда, мало что понимал в политике вообще, и в частности так и не одолел и десятка страниц в «Капитале». Уж кто в него заглядывает, недоумевал, так всё сложно там было и запутано. Уж вряд ли фолиант тот читал Чупров, деятель местного масштаба, к которому нужно было обращаться с выяснением моей перспективы как партийца. Тот принял меня любезно, и в улыбчивой своей манере принялся мне объяснять про разнарядку, на каждый год, но стал меня уверять в том, что дорогу вообще-то мне не закрывает, и надо мне только немного подождать, не торопиться. Политучёбой нам , так и так, пришлось заниматься,- врачей, как высше-образованных , привлекали. Рентгенотехник Федя, из партийных, вяло возмущался, что приходится-де, из года в год, писать какие-то обязательства, или реферировать труды основоположников, из которых он ничего не извлекает, а только тратит время. Заорганизованность, пустозвонство оглупляли. И тут меня окатили, словно ушатом холодной воды!- что никакого коммунистического рая и не предвидится, что большевизм, как течение, обречён, а самая большая ценность человеческая – обогащение, предприимчивость, ловкачество. Это случилось ночью. Я даже присел в кровати, - так это было неожиданно! - услышать подобное из уст моей супруги. Она не верила в партию! А меня туда, тем не менее, толкала! Сознание моё переворачивалось. Тогда же, по радио «Свобода», которое я сосредоточенно и постоянно стал слушать, провозглашались такие же истины, в преломлении происходящих тогда, событий. Солженицына называли «великим русским писателем» и я начинал в это верить, - читались главы «Архипелага», их нельзя было не воспринимать как правду. Меняли диссидента Буковского на чилийского партлидера Луиса Корвалана. А я даже не знал и не ведал, что царская семья была,- расстреляна(!). Только в 78 году, уже в Питере, я достал книгу Касвинова о «23 ступенях», где трактовали, и даже оправдывали (!) казнь высочайшей семьи,- с большевистских позиций.
31 мая 77 года начался наш первый полноценный северный отпуск, честно заработанный после одиннадцати месяцев нашей врачебной работы. Выехали мы теплоходом, по высокой воде реки Ижмы, к одноимённому селу, с тем, чтобы лететь сначала до Сыктывкара, а потом уже пересесть на Питер. «Вы должны помогать изо всех сил», - словам свояченицы я вначале значения не придал, но потом на себе ощутил всю правильность её наставления. Предстояли сенокос, строительство лодки для реки Печора, затеянной без моего согласия, другая ежедневная большая и малая работа по участку, по саду - огороду, по дому… Может, я не произнёс бы свою сакраментальную фразу, «стоило мне учиться шесть лет, чтобы убирать навоз», но заботы постоянные так угнетали, что приходилось хоть как-то с этим бороться. На сенокос приходилось вставать в шесть утра, пропадать на поле весь день и вечер и валиться, обессиленным, на ночной отдых, только к полуночи… Хорошо, что приезжали к нам в гости наши новые друзья из Щельяюра и мы с ними хоть посетили музейные места, пригороды, Эрмитаж. Но сестре светиной Люсе гости не понравились, «мало помогали», и она просила больше подобных приглашений не делать. Вырывались мы со Светой в город и вдвоём. И вот опять, на том же Московском проспекте и снова связанное с едой происшествие, - случилось. Ждали открытия, после дневного перерыва, чебуречной; эти сочные, завёрнутые с мясом коржи мне так нравились, что я изнывал, ожидаючи их, а Света взяла да и закормила меня ими, заказала на одного три порции, которые я еле-еле, давясь и мучаясь, всё таки проглотил, но потом ещё долго, года с три, к этим порциям не притрагивался. Так Света со мной поступала, - не мытьём, так катаньем… В середине августа, вернувшись в посёлок, мы ринулись на освоение близлежащих окрестностей – на сборы лесных даров. Как-то зашли на болото, в котором я чуть не утоп, собирая эту терпкую северную ягоду, - морошку. Ноги увязали, опоры не находили, утопали. Но с каким-то неимоверным усилием я сумел, изловчившись, прыгнуть на корень куста, задержался цепко за ветки его, выбрался… Целые поляны были устланы белыми грибами, их собирали так много, что не знали, куда девать, сушили в духовке сутками, обливаясь потом, раскрыв все окна и двери, собирали в дорогу приехавшего к нам тестя. Лодка сделанная, привезённая им, для широкой и бурливой реки не сгодилась,- мы со Светой один только раз в ней и покатались, вышли на «промысел»,- застряв на перекате, в середине Печоры, и с трудом, измучавшись, извалявшись в песке, вытащили, сдвинули днище, еле дотащились до дому… Все эти потуги-походы мне особой радости не приносили, я тяготился навязанной мне круговертью, мне куда было интересней просто погулять где-то вечерком, посидеть у костерка на бережку, а не кормить комаров в беготне за сомнительным прибытком. Один только раз мы выбрались все-таки, с Рудиком и с его новой пассией, славно посидели, с домашним вином и под гитару… 10 сентября мне исполнилось 25. Славная дата, рубеж, вступление в пору настоящей взрослости, солидности. Так вот, не вспомню, чтобы мы это отмечали, чтобы был хоть какой-то праздник. Традиций отмечать маленькие вехи своей жизни мы не создали. Как и не было никакого торжества по поводу двухлетия нашей свадьбы. Не вспоминаю. Помню только, как Света всё хотела видеть меня тридцатилетним. Тогда, в 82 –м, мы уже будем жить совершенно в другом месте, хотя и тоже, на Севере.
Но я всё-таки я отметил свой небольшой праздник. В те первые осенние, погожие ещё деньки, завалились к нам неожиданно мои отец с матерью. Милые мои родичи обрадовали меня, я даже не замечал недовольства Светы. Не привыкший сидеть без дела отец подконопатил окна к зиме, а мать наварила варенья. Я даже не чувствовал стеснённости, расположил всех с комфортом. Мать укладывалась спать на нашу широкую, «семейную» кровать, сами мы устраивались за шкафом, стоявшим поперек, в углу, на полу, куда, понятно, никто не смел заглядывать, а отец, неприхотливый и непритязательный вообще, располагался на раскладушке в коридоре, довольно просторном, так, что хватало места пробраться, по стеночке, в туалет с глубокой ямой, куда когда-то , потом, угодил наш бедный котёнок Патрик, которого не сумели вытащить и спасти, а в углу коридорчика ещё была дверца в подвальчик,- жили мы на первом этаже, - специально предусмотренный, запроектированный. Холодильника не было, стояли на него в очереди два года, так что хранилище для продуктов было весьма кстати, и неплохое. Чтобы закончить об «удобствах», - была печка с плитой, которую сами топили, обогревала одновременно трубы батарей, а воду приходилось таскать из ближнего колодца, - она на ощупь всегда казалась мылистой, мягкой, чай в ней заваривался до черноты.
В те последние осень и зиму-весну Света периодически лечилась в Сыктывкаре от женской болезни и я оставался, на 2-3 недели, один. Мы привыкли к такой жизни и не устраивали сцен, жизнь с неизбежностью примиряла. Тем жгуче и жарче были наши сближения после долгих вынужденных разлук. Это было привыкание телесного общения, потребность плоти молодого организма. Наладилось и театральные занятия. Когда Света появлялась, я старался отрепетировать, прогнать сцены, занятые с ней. Спектакль потихоньку готовился, продвигался к завершению, вместе с моей учёбой по режиссуре. Досуга все равно хватало, приходилось его заполнять книгами, газетами, страстями… Ещё в сентябре в больницу нашу на работу приехала Люба Замятина, терапевт. Я её знал с института, мы вместе учились в одной группе, все пять лет, до субординатуры. Я ухаживал за Любой, но редко как-то, неумело, непостоянно, так что за все года и набралось, может , пара провожаний, да один раз поход в кино… Люба внешне была привлекательна, - маленькая ладненькая фигурка, простое, чисто русское, правильное личико. И то, что она оставалась к моменту появления в посёлке одинокой, меня взволновало. В первую её ночь на новом месте мы пригласили её к себе,- как я не чувствовал недовольство Светы, деваться было некуда, гостья заночевала. Мы устроили её в том же месте, где спали во время приезда родителей, но на раскладушке. Я, выглянув за шкаф, пожелал Любе «спокойной ночи» и мы утихли все втроём в одной комнате… Я чувствовал некоторую раздвоенность, - две симпатичные мне молодые девушки вместе; одна жена, другая… Я так и не успокоился, пока в один из отъездов Светы не пригласил Любу к себе. Она пришла. Мы ужинали, говорили о пустяках, но недоговорённость моя ощущалась, - наверное, я вёл себя нескромно. Когда она села в комнате за столом, просматривать студенческий фотоальбом, я сзади попытался её обнять, но сделал это слишком напористо, и она, отстранившись, освободившись, сказала о позднем времени, засобиралась домой. Я всё-таки попытался её задержать и , кажется, обронил что-то о несчастливой своей женитьбе. Она удивилась моему признанию, не стала торопиться и у нас состоялся крупный и серьёзный, но так и ни к чему не приведший,- разговор. Но вскоре Люба перестала посещать студийные занятия, которые я проводил в клубе, а потом и вовсе, связалась с неприятным по характеру, самонадеянным и грубым, приехавшим в годичную командировку с базовой больницы, - хирургом. Но тоже, как мне кажется, ничего от неё не получившим. Рассказывала соседка из общежития, где жила Люба, как тот доктор чуть не бежал, спотыкаясь, направляясь к коллеге, и как уходил, часами позже, понурый и хмурый, будто нашкодивший кобель. Впрочем, это только догадки, личную свою жизнь Люба могла устраивать, как хотела. Но хирург тот был женат, семья его оставалась в Архангельске. А я уж благодарен был и так, своей бывшей согруппнице, что она ничего не разболтала Свете, о моих к ней притязаниях. Неизвестно ещё, чем бы всё закончилось…
Спектакль я собирался выпустить к традиционной дате – Дню театра 27 марта, но заболел один из главных исполнителей и премьера наша задержалась, отодвинулась на месяц, а в образовавшееся время случилось и у меня непредвиденное – серьёзная болезнь отца, - и я выехал в Сыктывкар. Отцу предстояла операция по поводу рака желудка и он захотел, чтобы я находился рядом, поддержал его, поприсутствовал. Бедный мой, любимый батя, не искушенный в больничных порядках, признавался, что «чокнется, когда полезет на операционный стол». Понятно, что всё происходило по-иному, - больного накачивали наркотой и уже из палаты, мало что соображающего, везли на «резку», - на каталке. На операции я поприсутствовал, с докторами пообщался, но на лучшее уже не надеялся. Но, правда, отец прожил после операции ещё пять лет, так и не подозревая, что же у него вырезали… В те же дни, я, движимый мыслями окончания срока своего распределения, встретился с бывшей моей наставницей Эмилией Александровной Ивановой, заведующей Республиканским роддомом. Она лечила Свету. Сообщила, что лечение успешно закончено и теперь, для закрепления результата, пациентке необходимо побывать на грязевом курорте. Тогда же Эмилия предложила снова устраиваться под её крыло, - мол, научит премудростям оперативной техники и я стану ведущим хирургом-гинекологом Республики. Мне такая перспектива, признаться, устраивала. Может, и повернулась бы судьба по-другому, и с жильём бы наладилось, несомненно, в годы застоя с этим было попроще. Но не случилось, не подвезло. Кажется, Свете о несбывшихся своих планах не говорил. Боялся. Путёвку Света достала относительно легко, с прытью. Она была профоргом больницы. Пробиваемость её, конечно, была от отца. Тот родом был с Днепропетровска, и если не на половину, то на четверть еврейского происхождения – точно. Это можно было даже видеть, когда изучал в профиль его лицо, я раньше не замечал, а потом усмотрел, сходство с Осипом Мандельштамом. Всё-таки Днепропетровск, бывший Екатеринославль, был крупнейшим городом Украины, третьим после столиц Киева и Харькова, и недалеко, ниже по реке стоял Запорожье, а уж там перемешка кровей была несусветная.
Приехав в Хилово, грязевой курорт Псковской области, я не сразу смог устроиться. Целый день, с утра до вечера, переночевав в номере, искал себе жилище. И наконец, мне подсказали, - снял комнатку у одной из сотрудниц, по три рубля в день. Вместе нас поселили четверых мужиков, тоже приехавших со своими женами на курорт, и по вечерам поздно мы смотрели матчи чемпионата мира по футболу из Аргентины. Наша команда не участвовала, но я всё равно, не искушенный, с интересом вглядывался в черно-белый экран, и следил за каким-нибудь прытким немцем, или бразильцем. Были приглашения на экскурсии в Пушкинские горы, но мы не поехали. В санатории был неплохой, со зрительным залом клуб и я хотел там выступить, почитать стихи, - недавно полученное звание дипломанта конкурса чтецов подогревало. Но не удалось. По всесоюзному радио читали главы «Войны и мира», в связи с юбилеем писателя, - я с удовольствием слушал. А Света играла каждый вечер в волейбол, - при её маленьком росте у неё неплохо получалось, - принимать мячи, подавать пас. Иногда мы с ней договаривались и встречались в номере, пока её соседки, - отсутствовали. Существовал кинотеатр. Я там впервые посмотрел «Мимино». Приезжал даже театр, из Гродно, показывали спектакль «Слон», по пьесе Копцова.
После возвращения из отпуска поработали где-то с месяц и засобирались, теперь уже насовсем, в Ленинград. Срок распределения у Светы закончился, но мне ещё нужно было отрабатывать год, а для того, чтобы этого не делать, я поехал за разрешением сначала - в Москву. Там, в министерстве, меня ругали за несознательность, хотели даже привлечь к ответственности, и дама из кадров стучала по столу и твердила, что Москва и Ленинград, режимные территории, неприкосновенные зоны и мне здесь жить и работать – заказано. Именно это и повлияло на моё настроение и я бесповоротно решил остаться, во что было ни стало, обосноваться в столичном граде, несмотря ни на что. Максималисты-специалисты, с переоценкой своей значимости, мы ещё не знали, что нас может ожидать, на какие испытания мы обрекаемся. Но три года супружества я уже выдержал. Притирка характеров произошла. Задачей пока была вывезти скарб, - мы с этим справились. Тесть, имевший опыт транспортировки лодки, теперь помогал в операции обратной. Контейнер в 3 тонны мы засургучили, погрузили на баржу до ж/д станции «Печора». Сами сели оттуда, прямиком без заезда в Сыктывкар, на экспресс «Воркута - Ленинград». Но в конечном пункте нас никто, кроме родителей, конечно же, не ждал…
- 3 -
В родной свой Ленинград Света возвратилась после четырёх лет отсутствия, я же приехал туда жить впервые. Я думал, что меня , как поднаторевшего специалиста, примут везде с распростёртыми объятиями, но глубоко, естественно, ошибался. И хоть с пропиской мы кое-как устроились, работу приличную подыскать было проблематично. А уж отдельное для себя жилье добыть, казалось, было невозможно. Так и началась эта долгая изнурительная борьба за то и за другое. По знакомству устроились, с перспективой жилплощади, в окраинном, Красносельском районе Ленинграда, - я в женской консультации на приёме, она – участковым педиатром. Жили мы в родительском доме, где не было канализации, телефона. Вода подогревалась от автономной системы отопления, углем. Ванны тоже, как таковой, не существовало. Мы обитали в двух маленьких комнатках, прорубленных из одной. Этой прорубкой я занимался сам, ещё приезжая с Севера… Всё-таки мечтали мы, стремились отделиться, во что бы это нам не стало. И серьёзно надеялись на чудодейственное знакомство тестя, аж с самой заведующей райздравотделом…
Зима 78/79 годов началась ранняя и морозная. Я с трудом успевал добегать неблизким путём с остановки электрички до того двухэтажного особняка, где располагалась, на нижнем этаже, моя консультация, - холод пощипывал уши, добирался до спрятанных в перчатках рук… Я сидел на приёме утомительнейшие шесть часов, а если ещё соглашался на полставки, то и девять. Так прошли октябрь, ноябрь, декабрь. Нам всё что-то обещали, вот-вот, как только, так сразу. Мы со Светой всё чаще ругались, по разным поводам или обидам. Я появлялся в доме пораньше и, пообедав, удалялся в дальнюю нашу комнатку, валился в изнеможении беспросветности на просторную, втиснутую на всю ширину площади кровать. Света приходила позднее, но уже знала, что я дома, - на столе стоял недопитый по моей привычке, стакан чая... Наступил Новый год. Четвёртый за нашу совместную жизнь, но такого скучнейшего, с разламывающейся тоской и обречённостью, главного семейного праздника, у меня ещё не было. Может так встречал на судне в море, в рыбацком рейсе на «Косареве», но там понятно – беспрерывная работа, промысел, недалёкие женщины на корабле, с примитивными «запросами» окружение моряков… Изоляция, созданное самим собой, никуда не денешься… Мы вышли прогуляться после бокалов и курантов, я вёз жену на финских санях, и мне становилось отчего-то всё горше и больнее, за свою изломанную, без реальных перспектив жизнь, среди этого постоянного вороха дел по хозяйству, без самостоятельности, без жилья, с нелюбимой супругой рядом на каждые день и ночь, с задавлением всяческих инициатив. Хотелось опрокинуть эти лёгкие саночки, выкупать в снегу, хотя бы для смеха, наездницу, но делать даже этого,- мне было нельзя. Света злобу затаивала надолго, потом каверзу придумывала отменную, будто невзначай, вроде откорма чебуреками. Единственное, что грело тогда в душе, это будущая моя поездка к родным в Сыктывкар, великодушно дозволенная мне в связи с 50-летием матери.
Матушка моя родилась аккурат в благословенный день православного Рождества и празднования в это время всегда были радостны и уместны. Мать устроила грандиозное гулянье на три дня. Сначала приходили сослуживцы из больницы, где она долго проработала, потом собирались друзья, а на третий день были приглашены родственники и близкие, домочадцы. Я поневоле участвовал во всех этих застольях, но успевал ещё погулять и в других местах, встречаться с одноклассниками, и не только… Как то мельком , весной прошлого года я встретил Танечку Оверину. Она была уже Самохиной, имела от мужа ребёнка, но для меня оставалась такой же непознанной и привлекательной, восторженной девчушкой, выпускницей хореографии культпросветучилища, с которой я познакомился на каникулах после первого курса… Она меня притягивала ещё и тем, что хоть и опосредовано, но была связана с театром. Мать её работала вахтёршей в Республиканском драматическом, и Татьяна, позднее уже, устроилась туда гримёршей и была коротко знакома с ведущими артистами. Мы тогда, год назад, просто посидели у её подруги, выпили купленного мною лёгкого вина, и всё. А теперь, созвонившись, я понял, что мне удастся Таню соблазнить, настрой её чувствовался, она жаловалась на выпивоху-мужа, простого работягу, «шоферюгу». Да и тогда же, в апреле, подруга чуть не насильно нас оставляла одних, выставив для убедительности ещё одну бутылку, водки. Я куда-то торопился, да и момент был неподходящий, всё- таки тяжело больной, после операции, отец... Гостиница «Центральная» в городе оправдывала своё название, - находилась на перекрёстке главных улиц, возле нового, недавно выстроенного универмага, около стадиона и презентабельного Дома быта, вблизи даже зданий Обкома и Облисполкома, с площадью тут же, для демонстраций и, как полагается, с каменным вождём. Я снял номер, одноместный, на сутки, и в тот же вечер ожидал Татьяну, пригласив её, в зале отельного ресторана. Всё так и вышло, как я задумывал. Мы выпили, потанцевали, поприжимались и, когда партнёрша «созрела», я её позвал «отдохнуть», покурить в номер, который мне «случайно достался от одного приятеля»… Ничего особенного в сексе Татьяна не представляла, отдавалась как-то просто, буднично, тихо и покорно, безропотно. Может, эта овечья её податливость и тронула меня, может, я и встречался бы с ней всегда, ещё много лет, в нечастые мои наезды в родные места, но нелепый случай, досадный, глупый, спутал мои вожделённые планы. Я показал её письмо, которое она мне писала, из сумки, принесённой в номер. Я разбирал тогда свои бумаги, «архив», что оставить, что нет, и вот этот конвертик, оказавшийся у неё в руках, оказался коварным, а я, забыв о нем, спохватился поздно, очень поздно… Её лицо, с радостно-предвкушающим любопытством, прямо на глазах омрачалось, и я с ужасом обречённости догадался, в чём была причина. Вся её писанина, неумелая, с ошибками, была исчиркана профессиональной учительской рукой. Я по недомыслию и наивности, давал то послание почитать своей тогдашней, на втором курсе, возлюбленной, с факультета русского языка и литературы, и она поглумилась над своей соперницей. Татьяна, ни слова не говоря, резко встала и вышла, - и даже оправдания не слушала и от провожания отказалась. Больше я с ней не встречался. Вот так жизнь наказывала меня за необдуманные поступки. В следующий вечер я сделал звонок Лене в Северодвинск, мямлил что-то, пытался добиться её расположения, но слышал односложные сухие ответы и отрешённую запоздалую благодарность, за присланный трёхтомник Пушкина, который я сумел отправить ей, с отделения связи недалеко от работы, ко дню рождения в прошлом ноябре. Мороз крепчал, когда я вышел из телеграфа, - расстроенный, подавленный вконец, шел, стоически-мазохически мёрз, по длинной улице Орджоникидзе, не замечая собачьего холода. Дошёл, будто оглушённый, до конца, где улицу перекрывала обводная трасса проспекта Космонавтов. Грузовой транспорт, извергая клубы пара, катил по нему сплошным потоком, и я стоял , пережидая, в этой фантастической дымке и не верил, что Ленка для меня потеряна навсегда и не будет мне в жизни счастья, теперь уж - никогда… В сумятице, уже замерзая вконец, добрался я всё-таки до остановки автобуса до Вильгорта, где жили родители, 101-го маршрута...
Ввечеру выходного, светлого ещё времени начала марта, стоял я на лесенке, приставленной к стене и конопатил вновь возводимую, не без моих настойчивых просьб, баню. Меня из форточки окликнули, к телефону, - к тому времени, связь тестю, как инвалиду войны, подключили. И то, что услышал из трубки от моей сестры, повергло меня в шок. Мать лежала в реанимации, нужно срочно выезжать, может, что-то успеть, суметь сделать, вызволять из беды… Я срочно выехал, появился в палате, когда уже не было никаких надежд, мать меня не узнавала, лежала без сознания, в коме… Ровно два месяца ей подгадала коварная судьба,- 7 января она радовалась своему долгожданному выходу на пенсию, отмечала юбилей, принимала подарки и вот 7 марта, накануне другого праздника, её не стало. Она даже так и не успела получить свою трудовую начисленную, полагающуюся за февраль пенсию… Это была первая и серьёзная потеря в моей взрослой жизни. Хоронили 9-го. Света сумела прилететь, успела появиться в скорбный день. Но на кладбище, сославшись на дурноту, не пошла, занялась подготовкой поминок. Приготовила угощение, которым были недовольны многочисленные родственники, глухо так, шептали, - «еврейское…». Я тому значения не придавал, горе было слишком большим, непоправимым, невосполнимым и самое главное, - неожиданным. Ничего не предвещало беды, мать-то никогда и не болела чем-либо серьёзным. Просто ущемилась послеоперационная, от аппендицита, грыжа, её порезали, но не заметили бурно развившуюся пневмонию, не сумели справиться с быстро нарастающей дыхательной недостаточностью… Сгорела любимая и дорогая моя матушка вмиг.
Тестин, широко разрекламированный, «великий блат», оказался «пшиком». Ничего стоящего нам из жилья не предложили. Комнатку, которую дали, была абсолютно неприемлема, - в трёхкомнатной квартире подселение, с психически ненормальным соседом, бывшим узником Освенцима… Мы отказались. А мне пришло время выпускать спектакль, по заочной учебе режиссёра, отступать уже было некуда. Я и так брал учебный отпуск, в связи с переездом и освоением на новом месте, - теперь двухгодичный цикл, после курса актерского мастерства, нужно было заканчивать. В городском Доме культуры Ломоносова я, появившись где-то с начала зимы, покрутившись, поварившись в том раздробленном разваленном коллективе, всё же сумел подобрать исполнителя для одноактной пьесы «Медведь», объединил её с другим водевилем и поставил спектакль «Два предложения», - удивительным, невообразимым образом преодолевая препятствия, одно за другим: то с перебивками репетиций, то с оформлением, то с выбиванием костюмов. Наведывался даже в костюмерную профессионального театра, вымаливал там какие-то обрезки. Из мебели для декораций пришлось использовать стол старинной работы из дома в Мартышкино, тесть самолично договаривался с транспортом. Мне помогало то, что всё-таки разнарядка для дирекции, по поддержке самодеятельного движения, существовала, и мне не препятствовали. На премьеру пригласили даже одного старичка, бывшего деятеля Мариинки, и мы слушали разбор нашей постановки сразу же, тут же, едва успев смыть грим... Мы сидели в зальчике, кабинете директора, а приглашённый, бывший балетмейстер, прыгал перед нами, делая «па» и сетовал на отсутствие мизансцен. Потом он обрушился на невыразительную и неумелую игру главной героини, и я ответил, что эта исполнительница моя жена, на что балетоман сконфузился, но потом заметил, что не нужно было её вводить в спектакль. Я, в одной из ролей, с партнёром другим ещё выглядели неплохо, имели хоть какую-то подготовку, навык, а вот Свете опыта явно не доставало, поучения мои она не воспринимала, пропускала мимо ушей и, конечно, выглядела блекло, примитивно. Уже тогда я начинал догадываться, хоть и не формулировал это точно и ясно, что моя жена - обладала сознанием исключительной непогрешимости - и это мешало ей кое-какие вещи воспринимать и видеть - реально. Она рыдала в кабинете заведующей райздравом, той самой, будто бы блатной, мне тоже было не по себе от срыва задуманного оседания в Ленинграде, но и её упёртое колочение в бездушную бюрократическую стену начинало приедаться. А нужно было использовать более широкий разброс возможностей и вариантов, одним из которых было предложение мне возглавить народный театр в Выборге, но Света на такое не соглашалась, она твердо и тупо шла к другой, туманной цели врачевания. Балетоман, как инспектор отдела культуры Ленинградского облисполкома, такую идею мне и подкинул, и обещал содействие. Я до сих пор спокойно не могу вспоминать этот эпизод. Это ведь был тот самый шанс, о котором мне говорил ещё приятель, Мишка Шубин, посоветовавший учиться на режиссера в Москве, - «ниточка-то и потянется, потянется…». Жгло меня это воспоминание, очень жгло,- я был потом в том Выборгском Дворце культуры, с тем же Шубиным, ездили на экскурсию в город, граничащий с финнами… После разбора спектакля мы не устраивали шумных празднеств, как в Щельяюре. Просто сходили на новый фильм «Москва слезам…», благо кинотеатр располагался рядом, в едином комплексе здания с Домом культуры.
В конце апреля, под праздники, приехал погостить отец. Он уже отошёл, успокоился от смерти матери, и решил посмотреть, как устроился на новом месте я. Сходили мы с ним во вновь отстроенную баню, но были разочарованы, - печь не давала жара и попариться всласть, как бывало в нашем собственном доме, не пришлось. Позже тесть баню переоборудовал, так она стала такой жаркой, просто обжигающей, топилась углём, что тоже нужно было соответственно к ней приноравливаться. Съездили с батяней под Питер, в Тихвин, где жил старший брат матери. Много говорили с родителем и я чувствовал, что выбор супруги моей он не одобряет. На четвёртом году семейной жизни я не имел ни собственного угла, ни достойной работы. А родственники питерские особо не жаловали и гостя. Продолжали, как ни в чём не бывало, заниматься своими бесконечными хозяйственными делами, не уделяя должного внимания свекру дочери, будто и не перенёс он серьёзного горя два месяца назад, словно и не приехал издалека, старый и больной. Сидел он неприкаянно на кухоньке, потягивал один купленное им самим, сладко-горькое вино…
У тестя была ещё одна высокопоставленная знакомая, и уж более основательная и прочная, чем первая - она распределяла путёвки в Обкоме профсоюзов. Именно в том ведомстве находились санатории и курорты Ленинградской области и вот это-то обстоятельство и подфартило нам и сыграло решающую роль. Нам предложили стать курортными врачами. Поначалу от такой возможности мы опешили, но потом, пораскинув мозгами, и, сравнив положение будущее со своим нынешним, стали склоняться в пользу согласия. Главный довод перевешивал все остальные – нам на двоих обещали однокомнатную отдельную квартиру, хоть и служебную, но в зелёной зоне Карельского перешейка. Требовалось малое – решиться на изменение врачебной специальности. Мне нужно было переквалифицироваться во врача-кардиолога, а Свете, вообще, предлагали нечто более заманчивое, - выучиться и стать психотерапевтом. И вот сразу же после майских праздников, мы выехали, с Финляндского вокзала, до Зеленогорска, в пригороде которого и находился тот самый санаторий , «Северная Ривьера», куда мы хотели устроиться. Главврач Рыльских, видимо, оповещённый заранее, принял нас благосклонно, - кадры во вновь открываемые лечебные кабинеты «Ривьеры» требовались. Я только поинтересовался, не будет ли препятствием моя гинекологическая специальность, на что начальник мягко успокоил, сказав, что достаточно знать , где расположено сердце. Сертификации врачей тогда не требовали, но приучить себя, привыкнуть к новой специфике работы было непросто. Поначалу, весь первый год, я подвергся откровенному издевательству над своими убогими познаниями в терапии, но постепенно, через унижения и откровенные разносы, сначала одного заведующего отделением, потом другого, после прочтения, «от корки до корки», заново и, перепахивая на совесть, весь учебник по внутренним болезнях третьего (!) курса, я постепенно, но медленно, со своей новой специальностью, - осваивался. Три недели нам пришлось ездить по 2,5 часа в одну сторону, и столько же обратно, мы измотались, и вот когда снова явились на приём к Рыльских, с просьбой об обещанном жилье, проинструктированные секретаршей, как надо правильно о неудобстве говорить ( не «далеко», а «далековато» ), то через день, шестого июня, получили ключи от заветной «однушки» в кирпичной пятиэтажке, в местечке Молодёжное, в 15 минутах езды на автобусе от «Ривьеры»…
- 4 -
Начинался «золотой век» нашей жизни, просуществовавший, впрочем, недолго, всего-то года с три. Мы сделали в полученной квартире ремонт, перевезли вещи, а с августа месяца я устроился снова, на работу гинекологом, по совместительству, - в отделении ближней, Зеленогорской больницы. Света готовилась к поездке в Харьков, на учёбу. И хоть она была уже беременна, ждала первенца, откладывать было нельзя, это был шанс получить уникальную по тем временам специальность и не воспользоваться этим было бы глупостью. Суггестивную терапию только-только вводили в практику крупных санаториев, давали штатную единицу… А пока мы купили для себя телевизор, средства от Севера ещё оставались. Я привёз тот агрегат из Зеленогорска на такси, и хоть он был чёрно-белый, но с большим экраном, минского завода, престижной марки «Горизонт». Подписались осенью на газеты, «Труд», с программкой, и «Литературку»…
Но и теперь всё чаще, медленно, осторожно, но неотвратимо, - скатывался я, проваливался, как когда-то в Щельяюре, в другое уже болото, - разврата. Способствовали тому обстоятельства и условия. Я был молодой доктор, в столичного почти курорта, в красивом месте, с потрясающим близко городом, - можно было терять голову женщинам в самом соку, приехавшим отдохнуть от замучивших их мужей, со своим первыми болячками, психокардиопатического свойства. Основной диагноз этим дамам, от 35 до 45, так и ставился – «Неврастения». Так было написано у первой, мною соблазнённой пациентке, приехавшей из Ростова. Кабинетик мне выделили в небольшом двухэтажном корпусе, спрятавшимся за соснами, поодаль от главного здания, там было особенно удобно и уютно и вполне приемлемо,- уединиться и натешиться… В тех коротеньких, отведённых для первичного приёма, 5-10 минутах, был особенно пикантный момент, телесного осмотра, когда полагалось простукивать и прослушивать больную, обнажившуюся до пояса. Я уже заранее намечал, кого этому «этапу» подвергать, кого нет. Специально просматривал тоненькие широкие листы историй болезней, взятые на посту медсестры, и подобающего возраста женщин, которые по очереди заходили, постучавшись ко мне, сразу же «узнавал», «определял» - «нуждающихся»… Дальнейшее обхождение шло по схеме, накатанной и шлифуемой. Кого сразу обольщал, кто сам напрашивался на «консультацию» вне времени приёма, кого приходилось уговаривать не одну неделю и даже не две, а целых три. В день я принимал по 5-6 человек и редко, хоть за неделю, кто не появлялась бы, кого бы можно было наметить для флирта … И вот эта, одна из первых, которой потом очень увлёкся и даже звонил не один раз, в Ростов. Она вошла как-то неожиданно, с независимым видом, сняла плащ, повесила на вешалку, осталась в кофточке с олимпийским логотипом, в стильных, расшитых по бокам, джинсах. Но вскоре, впрочем, лоск свой растеряла, расплакалась на измену любимого мужа и неприятные в связи с этим боли в сердце и бессонницу. Работала она музыкантшей, в детском саду, на вид еврейской внешности, ей было 36… Для меня, двадцатисемилетнего, она была возбуждающе привлекательна. Но как к ней подступиться, я сразу и не знал. Позднее уже, освоив методику массажа, я всем предлагал эту процедуру, на пояснице или грудной клетке. А в случае с ростовчанкой?.. Как её имя то, даже не вспомню? Пусть будет Аллой. Фамилия вот у ней была запоминающейся, я потом её применил в одном рассказе , - «Рудик». Приятель тот, кстати, из Щельяюра, приехал к нам в первый летний сезон работы в санатории, внешне маскируясь под посещение города революционной славы, а на самом деле к Свете, к которой был неравнодушен. Провёл Рудик у нас две ночи, один даже раз, когда я утром рано ушёл на работу, а Света оставалась, он чуть не соблазнил её, жена сама рассказывала, не поддалась, а вот сестру светину, Люсю, он поимел. Чуть ли не показывал мне вещдок, - окровавленную простыню. Опередил меня. Но у меня с Люсей ничего не вышло, не произошло, хотя плотоядные мысли к ней я питал. Так вот, об Алле. Я её решил «разлагать» сеансами аутотренинга,- чему то, с подачи Светы, готовившейся к учёбе и сидевшей уже у штатного гипнолога на приёме, поднаучился и решал испробовать знания на практике. Итак, Алла лежала на кушетке в специально огоровенное время, я давал ей формулы внушения, она их повторяла, начиная с пальцев рук и говорила при этом, что хорошо их чувствует, потому что, - музыкант. Прикоснуться к ней я всё-таки не решался, она ушла… Но через два дня связь между нами - случилась, и неожиданно. Утром как-то, я вышел из главного, пятиэтажного корпуса, вместе с заведующим отделением Иваном Ивановичем, повернул налево, а она мне навстречу, по каменной кладке тропки, вдоль широких окон палат, приближалась, - но не одна, а с какой-то молодой женщиной, и, не поздоровавшись, прошла мимо, опустив голову, даже не взглянув в мою сторону, не кивнув; но то, что, конечно, узнала, я почувствовал. Чем-то непонятно обуреваемый, я, едва дождавшись конца приёма, где-то около часу в одиннадцатом, поднялся из кабинета на второй этаж своего корпуса и постучался в дверь её углового номера. Она лежала в кровати у дальней противоположной стены. И я , почти ни слова не говоря, повинуясь какому-то раз нахлынувшему на меня состоянию, и с её молчаливого согласия, мгновенно запёр изнутри дверь, быстро разделся и лёг рядом с ней и совершил бесстыдство, на что она только приговаривала вполголоса «ты обалдел, ты обалдел» и только после всего услышал, почему же она все-таки прилегла отдохнуть. Вечер просидели с какими-то мужиками, опоздали в свой корпус и всю ночь пробродили по улице. Хорошо хоть погода способствовала, не дождило. И вдруг, в нашем таком расслабленном умиротворении – стук в дверь! Уборщица корпуса, шустрая и говорливая старушка, - рвалась в номер!! Она знала, конечно, мою жену, и могла выболтать, всё что угодно, и не только ей, и вряд ли мой «прыжок налево» остался бы в тайне. Неожиданно во мне поднялась волна такого бешенства, подступающей неведомо откуда такой необузданной и тупой злости, что я только и прошипел «не открывай!», а сам резво вскакивал с постели и одевался. Но Алла оказалась на высоте, - она сонным голосом, вяло отвечала, что отдыхает и не одета, так что стучащая, произнеся слова извинений, ушла, удалилась. Кто знает, теперь уж далеко задним числом, может, лучше было бы тогда «прогореть»? Может, не гулял бы я больше, или наоборот, вообще бы был изгнан из семьи, кто знает?.. Наверняка бы работать в санатории и жить в Питере, остался, мне здесь и там нравилось. Но та связь меня и подстегнула, опасность быть застигнутым почему-то подогревала на дальнейшие приключения. Ещё подобный же случай произошел, может, через полгода или раньше, но я уже был «поднаторевший». Постучала в номер и вошла вновь прибывшая и пока моя пассия отвлекала её, помогала втаскивать чемодан, я сумел незаметно выскочить из-за прикрывшей меня двери, зажимая в руках туго спелёнатый, свернутый в комок, свой «непорочный» белый халат... Но хотелось и чего-то постоянного. После еще пары-трёх мимолетных «залётов» я познакомился и стал обхаживать медсестричку Нину, Барышникову - из родильного отделения Зеленогорской больницы, где трудился по сменам…
Вслед за Рудиком появился в новой нашей квартире мой родственник, - Иван Александрович Логинов, второй муж моей сестры, партийный деятель, прибывший в Питер на политучёбу. Он очень не понравился Свете и та высказывала это мне, чем, естественно, поражала. Логинов даже не оставался ночевать, как это неожиданно делала Люся, заявляющаяся без предупреждения поздним вечером, правда, не без подарков. Раз она привезла мясо только что освежённого молочного телёнка,- такой замечательной вкуснятины я не пробовал с тех пор никогда… Логинов привозил лишь шоколадные конфеты в коробке, из спецбуфета гостиницы, где жил..
Я проводил Свету в Харьков, в сентябре, на долгую учёбу в почти четыре месяца, до конца года, а сам приступил к специализации по терапии, кою мне осваивать нужно было тоже немало, - с октября по декабрь. Это была первая моя полноценная учёба и в том заведении, где мне придётся совершенствоваться ещё не раз, а целых три – по скорой помощи, токсикологии, морской медицине. Причём в последний раз ГИДУВ, госинститут для усовершенствования, стал уже МАПО, - медакадемией последипломного образования. Непонятное вообще эта чехарда, переименование. Какая разница, если суть остаётся одна? «Подработку» свою, в роддоме Зеленогорска, я, конечно , не бросил. Тем более , что теперь меня туда тянуло всё сильнее… Нина работала в детской палате, для новорожденных. Вместе дежурства наши совпадали не часто, но мы , договорившись, стали встречаться и вне больницы. Жила моя новая пассия на окраине городка, в старом деревянном доме на втором этаже, с частичными удобствами, но с оригинальной планировкой комнат, среди которых располагалась летняя веранда, с видом на окружающее пространство корпусов близлежащего нашего санатория, лесопарковой зоны вокруг, моря вдалеке… Муж Нины трудился слесарем на ленинградском заводе, а дочь ходила в первый класс. Она-то и примечала, когда мы с Ниной уединялись на веранде, - «целуетесь?» Но дальше объятий дела у нас с Ниночкой не продвигались. Пока я не позвал её к себе домой, в поселок. Где-то недалеко жили её родители и она договорилась с мужем, что останется у них. Сама же заехала ко мне. Стоял уже ноябрь, погода часто портилась, просыпалась холодным назойливым дождём, иногда вперемешку со снегом, рано темнело. Я встретил её на остановке, провёл коротким, через перелесок, путем до места. Нинка восхищалась моим жильём, сами они с мужем давно уже ожидали заводскую квартиру, стояли на очереди. Она, чем- то напоминающая мне Ленку из Северодвинска, сидела ,утопившись, в глубоком кресле в углу комнаты, глушила купленный мною коньяк, закусывая его шоколадом и всхлипывая, жаловалась на нескладную свою жизнь, с мужем-пьяницей (она уважительно его величала «Анатолий Иванович»), больными родителями… Потом она, поддавшись настроению, медленно, неторопливо, с остановками, разделась и легла на супружеское наше со Светой ложе. Порядочная женщина отдаётся только в психологическом надломе, этот вывод я для себя уже сделал, но вот особой сладости от обладания Барышниковой не ощутил. Как я не стремился упорно к этому, так же сильно она меня и разочаровала. Кажется, партнёрша не испытала даже оргазма, была зажата и безмолвна. Больше к близости с ней я не стремился, хотя добрые отношения между нами оставались, до конца моей работы с ней, до августа 82-го. Потом, однако, мы снова были вместе, в 84-м, когда я приезжал уже с Севера, на очередную учёбу. Она уже жила в новой своей квартире, недалеко от метро «Пионерская», в высотном доме, на 12-м этаже. Анатолий Иванович был в ночной смене, и Нинка ещё более переживала, дергалась, кричала мне «кончай скорей!». И следующий раз уже было в 97-м. Снова я, от жесточайшего дефицита секса, пригласил, позвал её на ледокол, стоявший в порту и был изумлён, ошарашен её искусами, - она визжала, стонала и требовала «наддать ещё и ещё!» Видимо, сексуальность в ней развилась, может, она имела и любовника, работала в поликлинике, была приметной… Жалко , что милая моя Ниночка, уже в другом измерении существования, на небе… Любовь моя к ней так и не свершилась, не произошла… Но тогда я прочно становился на скользкий, извилистый путь разврата, мужа-изменщика, на горную тропу кампепадов, где меня ждали неожиданности и опасности на каждом шагу. После Нинки я затащил домой ещё одну, высоконогую охочую даму, та долго не ломалась, скинула мгновенно наряды и прямо запрыгнула ко мне в постель…
В декабре Света родила в Харькове здорового и горластого мальчика. Я привез их оттуда на самолёте ИЛ-18, тогда ещё летали. Наступил високосный и олимпийский 80-й. Все заботы сосредоточились на малыше. Но Света не хотела для себя «пальмы первенства» в воспитании и через три месяца после родов, она, оправившись, вышла на работу, по новой для себя специальности, на полставки, психотерапевтом. Ей не терпелось применять на практике полученные ею знания и навыки, и обнаруженные в себе фантастические способности. Я работал с 9 до 15, но приезжал домой пораньше, Света трудилась с трёх до шести. Возвращалась потрясённая, увлечённая, - новой своей должностью. Меня начинала обуревать, и проявляться, уважение к способностям жены, я гордился этим и думал, что всё сложится и сладится в интимном плане. Но физические наши отношения складывались не блестяще, какими-то волнами. После размолвок и ссор, будто компенсируя отчуждение, секс становился жарче, а потом снова был беден эмоционально, серым и скучным, однообразным до тошноты. Чего-то нам не хватало, это ощущалось… Бедной по интересам была и даже вообще никакой, - жизнь вне семьи. Так, в суете и заботах, продолжался восьмидесятый год. Всю Олимпиаду мы просидели дома, три недели отпуска, в Мартышкино, смотрели соревнования по телевизору, хотя и в Питере были отдельные виды программ. Снова крутились по сенокосу. Потом опять, тягомотина «работа-дом» с 9 до 15. Раз в пять дней я возил молоко, из Мартышкино до Молодёжного, шесть литров, в двух трёхлитровых банках. Пешком до электрички, потом метро, снова электричка, дальше автобусом. В некоторые вечера , по выходным , народу на остановках собиралась уйма, но я уже приноровившись, ожидал дверей «ЛиАЗа» как раз напротив себя, запрыгивал в салон, занимал место на заднем сидении всех ближе к выходу, у окошка, самое удобное… С трассы до дома идти было уже недалеко, минут с десять. Так все заботы сосредотачивались на сыне и домашних, в обеих местах проживания. Чтобы как-то отвлечься , я искал душевную разгрузку от этих иссушающих нагрузок и… нашел. Я окунулся в блистающий и прекрасный мир книг. Дефицит их становился вселенским, первые мои прикидки к этому делу начинались ещё в Щельяюре и Сыктывкаре. Весь процесс приобщения складывался комплексно. Схема вырисовывалась такая. Общество книголюбов в пансионате вкупе с внедрением в местную книжную торговлю, - раз; далее – обходы букинистических отделов и магазинов в Питере - два; и, наконец, самое жгучее и увлекательнейшее – посещение барахолки по выходным у станции Ульянка от Балтийского… Один деятель пансионата, инженер-строитель, Виталий, торгующий литературой из магазина, взял меня сначала в помощники, а потом и насовсем передал мне владение «золотоносной жилой». Ему нужно было сдавать в скором будущем новый корпус пансионата, строящийся рядом и он не успевал, заниматься ещё и книготорговлей. И вот, раза три в неделю, в вестибюле столовой, во время обеда или ужина (если дежурил в ночь), я раскладывал на столе книжки, брошюрки, буклеты, комплекты открыток, альбомы,- всё из магазина книготорга Зеленогорска. За полученную выручку я получал поощрение – дефицитную литературу. А выручку я делал для них ранее немыслимые. Даже Виталий удивлялся. Я нашёл выигрышный ход – часть книг продавал своих, имеющих товарный вид, но «впаивал» вместе с ними нагрузку, типа открыток «По ленинским местам». Причем старался это подавать выигрышно, искусно, - книга , скажем, стоит рубль двадцать семь, и комплект семьдесят три, так что получалось ровно два целковых и психологически это срабатывало, - покупателю трудно от искушения было отказаться, вдобавок я ещё и выдавал рекламу, всячески расхваливал те места, где скрывался вождь, мирового пролетариата, от Временного правительства, - «Разлив» и прочие. Но как-то раз мне не повезло. Одна из приезжих, отдыхающих, старушка, нажаловалась на меня прямо в магазин. И директриса мне сделала не только выговор, но и назначила наказание - лишение на месяц дефицита. Я расстроился. Но этот «булавочный укол» на меня не повлиял, некоторые наиболее раритетные книги я покупал и так - уже не только у знакомых девушек букинистики, но и на той знаменитой барахолке, где продавалось самое-самое, что пользовалось спросом и определилось крупнейшим стихийным рынком второй столицы страны. Всегда я букинистические не забывал, как только вырывался в город, проходил излюбленным маршрутом, посещая 4-5 магазинов, если времени было побольше, или по малому кругу, 2-3. По всему пространству Питера были проложены эти мои тропы – на Марата, на Огородникова, на Васильевском. Дальше – возле станций метро – «Стачек», на Зенитчиков, «Ломоносовской», «Академической»… Но самый богатый выбор был, конечно, в центре, - средоточие, магический коловорот, - Невский, Старо-Невский, Литейный, Некрасова. И всё близко, компактно, можно было обойти, проскочить те точки пешком. Здесь же был и толчок - крутились «жучки», спекулянты, проходимцы, алкоголики, бомжи. У двух последних категорий книги можно было взять за бесценок, и порою довольно интересные, действительно «бесценные». Так у одного я взял монографию Андрея Белого «Символизм», довоенное издание, и за такую же символическую плату. Но реальные цены были потрясающими. На той же барахолке том Булгакова с тремя романами и предисловием Симонова шёл за семьдесят пять, а то и за сто рублей. Я сторговался как-то и купил того «Мастера», пару, за 150. Зарплата моя составляла тогда сто пять… Одну книжку подарил молоденькой продавщице книжного в Зеленогорске, она меня потом предупредила и я приобрел там «Энциклопедический словарь» за 20 рублей. Всего-то было пять экземпляров и я взял последний. Это был супердефицит, сверхраритет – команда «Что, где, когда?», с 76 года начавшая играть на ТВ, получила эту книгу в подарок по итогам всего сезона… Барахолка «работала» с апреля по ноябрь, по воскресеньям. Она была нелегальной, но власти, конечно, знали про неё, и на торжища те смотрели сквозь пальцы, иногда, правда, устраивая облавы. Попался один раз и я, сумел «вляпаться» крепко, но «честная» доблестная милиция «спасла», и я вырвался, отдав, оставив все «криминальные» свои книги сторожившему сотруднику. Мне нужно было спасать свой «мундир» – вся моя деятельность в Обществе книголюбов, да и сама работа врачебная, - были бы под ударом. В тех событиях сталкивался даже с диссидентскими настроениями. Как-то стоял и не мог на базар пройти, огражденный оцеплением, и пытался что-то объяснить стоявшему на страже служаке, какие это интересные поэты, Цветаева и Пастернак, - недавно вышли их изумительные томики в «Малой серии», и стоили они немало. Так вот, мои рассуждения прервал стоявший рядом «жучок», мол, кого ты вразумляешь, неуча и дуролоба, всё равно ничего не поймёт, эта деревенщина, «лимита», прибывшая по оргнабору… Света на моё увлечение смотрела снисходительно-дозволительно. Иногда и сама поощряла эту захватывающую гонку. Через неё и её отца проходил ещё один канал добывания. В Доме книги на Невском работала одна её знакомая, а в магазине на Литейном, в отделе подписных изданий, приобрёл блат тесть и в качестве посыльщика, «шестёрки», они пользовали меня. И всё же на «развалы» в Ульянку я выпускался дозировано, жена меня туда ездить дозволяла, как собачке, хорошо послужившей, в награду. Я слушался, не хотел огорчать её, или ругаться, но тянуло туда, в ослепляющий мир книжного дефицита, магнитом…
Прошёл, пролетел восьмидесятый, непростой по событиям год, и вот наступил 81-й, самый «урожайный», как я потом подсчитал, по связям. За двенадцать месяцев я поимел одиннадцать женщин, то есть практически каждый следующий месяц, одну, но новую курортницу, - соблазнял. Это уже даже начинало приедаться, я морально утомлялся, каялся внутри, пытался сдерживать себя, но ничего из этого не получалось, не выходило. Подчас достаточно было даже просто намёка, и женщина чуть сама не раздевалась при мне. Бывали случаи адекдотические. Одна довольно интересная, молодая, в обтянутых джинсах, которой я сразу же предложил секс, ломалась и отказывалась целых двадцать два дня, на предпоследний, 23-й, накануне отъезда, заявилась, плюхнулась на стул, перекинула одну ногу на другую и выдавила обречённо, задавленно: «Я согласна…» Другая , препод Университета из Питера, прямо дрожала, вымаливая у меня вожделения, когда стояла перед разложенными на столе во время ужина книгами в мое очередное дежурство, когда я и подгадывал встречи, прямо в комнате дежурного врача. Туда я как-то приглашал сразу , с интервалом в два часа, одну женщину за другой, в 22 и в полночь… Ожидал вторую уже совершенно измочаленный, еле-еле успев выпроводить первую. Осадок от такого «эксперимента» ещё долго оставался, - муторный, неприятный… Раскаивался, опустошенный…
И вот наконец-то, я увлёкся, и довольно серьёзно. Москвичка, Веселова Любовь Сергеевна, годами на десять старше, похожая на куколку, с каким-то ангельским, как у Мальвины, голоском и личиком, экономист по образованию, работающая в столице в главке или министерстве, снизошла к моей ищущей, истосковавшейся по нормальной женщине душе. Она была не замужем, очень серьёзно болела, врачи неправильно определили ей диагноз, пичкали гормонами, превратили в безобразную толстую старуху, она, подписав отказ от лечения, выкарабкалась, опять воскресла, превратилась снова в очаровательную интересную женщину. Когда опять, через годы, она появилась на своей работе, её не узнавали и думали, что она умерла. Но самое поразительное – она была похожа на Лену из Северодвинска! И даже фамилией ее по мужу!!
Обычно второй раз больные в кабинет приходили ко мне через пять дней, но тут я, придумав повод, пригласил Любу назавтра после первого визита, и так мы с ней вели беседы, пристрелки, наверное, с неделю. Её очень трудно было уговорить, уломать, «взять», мужчин она давно не знала и вот эти-то моральные препоны её и держали. Но я действовал методично, медленно, хладнокровно, постепенно, используя все свои наработанные хитрости и она начала поддаваться, и уже в конце прошедшей недели я уложил её на кушетку и стал потихоньку, но неотвратимо раздевать и она удивлялась моему «деловому подходу». У меня уже был один случай соития на кушетке, и с первого же раза, я этим «подвигом» вдохновлялся. Когда я бросил, после расспроса, привычное, «на кушетку, до пояса», совсем не думал, что женщина поймёт меня буквально, а лишь имея в виду, что одежду она, снятую, положит на топчан, как учуял вдруг, как часто и шумно задышала моя пациентка, когда стаскивала кофточку и рубашку. Я провернулся на стуле, попросив подойти и услышав через стетоскоп барабанную дробь, тут же сориентировался и сообразил, без слов повернул ключ в двери и повалил больную, готовую к совокуплению. Она потом спросила, «вы всех так лечите? - я ответил, что «да». Помню, она была продавщицей, магазина «Радиотовары», и родом из Минусинска, из тех мест Сибири, где охотился и погуливал в своей ссылке Ленин… Так вот, Люба в кабинете моём, в дневное рабочее время, - не отдалась. Зато мы сговорились встретиться с ней вечером поздно, в моё дежурство, у неё в номере, куда я и пришёл в назначенное время. Она уже тогда призналась, что я вернул её к нормальной и полноценной жизни, чего боялась, не произойдёт с ней больше никогда. Какого-либо постоянства или пожеланий продолжения наших отношений Люба не высказывала. Но предложила приехать к ней в гости в Москву вместе с… женой, - она лечилась у Светы, восхищалась её способностями. Я и приехал к Любе, но, конечно же, один. Гостевал в её однокомнатной квартирке на улице со смешным названием «Соломенная сторожка», - встречал позже названный так исторический роман писателя Давыдова, друга Окуджавы,- туда маршруткой нужно было добираться со станции метро «Новослободская». Она мне показывала Москву, где до этого я был лишь проездом, мы ходили на Новодевичье, на Ваганьково ( там уже лежал Высоцкий), побывали на Бородинской панораме… А в доме моём, где-то, может быть около первой с Любой встречи, под моё настроение, и разыгралась очередная, но сильная ссора с женой, на почве какого-то бытового и незначащего, очередного повода. Я уходил ночью из дома, пробродил часа два, а потом, естественно, вернулся. Света внешне оставалась спокойной и невозмутимой, но какие-то выводы, естественно, для себя сделала. «Первый звоночек», задолго «за…», но прозвучал.
Денег стало всё больше и чаще не хватать. Те накопления, невеликие, от Севера, иссякли, а подрастающий сын и другие расходы требовали средств. С вычетами мне давали в аванс пятьдесят, а в получку всего лишь двадцать пять несчастных рублей. Нищета и бедность удручали, подступали, хватали, давили на горло. Правда, я ещё подрабатывал акушером, но все равно – нужно было что-то придумывать. Все другие работавшие в санатории врачи были пенсионерами, причём военными, один даже полковник, жил один, истеричный старикашка, меня постоянно ругал за неправильное оформление историй, - он иногда заменял Ивана Ивановича, добрейшей души человека, тоже с нескладной жизнью, тот путался с медсестрой-одиночкой, а у самого было аж трое малолетних детей. Эти разносы для меня оказались несущественными, когда всучили самый тяжелый по контингенту больных первый и второй этажи другого здания. Как раз ввели новый корпус, нашего пансионата «Ленинградец» как филиала «Ривьеры» и мне теперь приходилось заниматься кардиологией вплотную, - наблюдать немощных, неизлечимых больных, назначать им не процедуры, как требовалось для курортов, а курсы инъекций и таблеток. Но самое главное – я был обделен «поставками»! Мне уже не попадались пациентки от 35 до 40, самого сексапильного возраста! Приходилось ловить в других местах. Одна попалась, когда я на дежурстве продавал книги в киноконцертном зале санатория, - расширялся, мне дозволили. И вот, когда я сидел, на приступке парапета подоконника, перед разложенным товаром, мимо меня дефилировала, грациозно, будто страус, туда-сюда, одна дама. Формы и походка её были совершенны, а вот личиком она чуть-чуть не вышла, едва дотягивала до сносности. И всё же я её обольстил. Марина, так её звали, рассказывала мне о Мурманской области, откуда приехала, о городе Заполярном, где она жила и, самое интересное, – о городе-порте, крупнейшем в Союзе, с незамерзающим заливом. Мы уже думали и решали со Светой, куда бы нам получше устроиться, уехать и вот Мурманск казался самым удобным и приемлемым местом – недалеко от Питера, по железной дороге всего лишь сутки, а самолетом - полтора часа…
В том сентябре, 82-го, мне исполнилось тридцать. Запомнилось, что хоть как-то, но отметили эту дату. В гости пришёл один из врачей, работавший с нами, манерой и внешностью удивительно напоминавший моего старшего брата, так же заразительно смеялся и подтрунивал. Он был женат вторым браком, был хоть и немного нас постарше, но успел поучиться в аспирантуре института имени Лесгафта, которую, однако, не закончил. Делился, как учил французский язык, как сдавал философию по кандидатскому минимуму. От него я узнал впервые про «ГУЛаг» Солженицына, хоть до этого считался книжным червем. И вот тоже, чтобы подзаработать, приятель этот искал себе место, в своё время, после «Лесгафта», - со своей второй женой ездил в Мурманск, потом задержался в Анатитах, там, в Филиале Академии наук, где изучали адаптацию человека на Севере, его жена загорелась работать, потому что аспирантуру, в отличие от непутёвого мужа, закончила. Мы, услышав эти сведения и доводы , теперь решились уже окончательно – ехать. Сын подрос, денег не хватало, тупиковая ситуация с жильем оставалась, квартира наша была служебной и чтобы «получить» её в собственность, требовалось работать ещё семь лет, что было для нас немыслимо долгим сроком. И вот уволился сначала я, а Света трудовую пока не забирала и мы 2-го октября выехали с Московского вокзала направлением на север и через сутки добрались до места. Мурманск нас встретил хмурым дождём, мокрыми улицами, неясными перспективами. Но в начале удача улыбнулась - мы с ходу сняли двухместный номер в гостинице «Полярные Зори». С утра и целый день назавтра бегали в поисках работы. Были в госпитале, в поликлинике водников, съездили даже в загородный санаторий. Никуда нас не брали. Было только два реальных предложения – от инспекторши облздрава, - в Мончегорск за 100 километров и в Гремиху по морю за 300 миль. Но вот к вечеру, в шестом часу, уже затемно, нам предложили, в том самом санатории, Мурмашей, съездить в городок Кола, что под самым боком у Мурманска. Если бы мы знали, какие нам придётся испытывать потом там тяготы и невзгоды, вряд ли уехали из Питера …
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
-5-
27 октября 1982 года я приступил к работе в отделении скорой и неотложной медицинской помощи Кольской райбольницы - выездным врачом. Подготовки, конечно, не было никакой. Тогда, в «03», работала та неудачливая и гонимая часть врачей, которые не сумели устроиться на более престижные и денежные места. Это было свалкой, помойкой, трудились всякие специалисты, - психиатры, невропатологи, хирурги. Главные знания нужно было проявлять, естественно, в терапии, а конкретно, в кардиологии, в чём я, хоть немного, поднаторел, в профильном санатории. Проживал, - сначала в номере отеля «69» в самом городе, потом – в гостинице аэропорта «Мурмаши», в 15 километрах от Колы, и после – мне выделили маленькую комнатку в ведомственном общежитии объединения «Колэнерго», - доме на нижней площади поселка, в два этажа, оригинальной, финской постройки. Туда-то и приехала моя маленькая семья, жена и сын, 14 ноября. Но там всё- таки нам было тесно и через месяц, в середине декабря, мы перебрались в общежитие рядом с больницей, для рабочих строительно-монтажного поезда (СМП-253), где было уже более–менее приемлемо, - комната в секции из четырёх, с общими помещениями кухни, туалетов, душа. Здесь мы прожили до февраля 83-го, когда всё же нашли, сняли часть квартиры с подселением, в деревянном щитовом доме, где проживала ещё старушка, которая часто отсутствовала, работая на ночных вахтах; или у сына, присматривая за внуком. Таким образом, за три месяца я переезжал четыре раза, и пожив в пяти местах. И всё потому, что искал лучшей для себя доли. Главврач района Чернев, еще с начала октября, когда мы со Светой впервые появились у него, пообещал меня поставить во главе Мурмашинской городской больницы. Удивительные ярлыки – больница называлась городской, но находилась в посёлке, по виду, типа городского, а на самом деле, по документам собеса, относящегося к сельской местности. Понятно, положение меня как будущего начальника, привязывалось к обеспечению жильём, - как минимум, однокомнатную отдельную мне обещали. А хотелось её, аж до дрожи во всём теле, до озноба. Но… с началом следующего года, в первых числах января, стало ясно, что главным врачом больницы мне не быть. Чернев обманул резко и нагло, ничего конкретного не сказав, не повинившись, не объяснив. Барахтайся, мол, выкарабкивайся, - сам. Света тоже работала на «скорой», но в Мурмашах. Так удобно было подгадывать смены, чтоб смотреть за сыном, которого к садику так и не приучили. Да и всё равно - дежурства «в день» были до девяти вечера, и лучше было за ребёнком присматривать самим.
В стенах общаги СМП-253 и произошла наша со Светой очередная серьёзная размолвка. Она с сыном заболела гриппом, и на второй или третий день их болезни мне необходимо было появиться в клубе, - я задумывал создавать театральный коллектив, - нужно было «до зарезу», пригласил людей, и всего-то отсутствовал час, ну полтора, не больше, но скандал Света потом закатила грандиознейший, вселенский. Часто припоминала, и не раз, как я оставил их, «умирающих». Но ведь находились они среди людей, да и «скорая» рядом, два шага и, в конце концов, температура их была сбитой, и за полтора часа никак не могла подняться до высокой, критической. В общем, на ровном месте…
Жилье то, с подселением, Света нашла сама. Ходили по домам, спрашивали. Потом у одного рабочего, разведённого, за кем числилась та комната, сказал нам прямо на улице - «живите-живите!», а сам приютился у женщины в многоэтажке. Голос у того нашего благодетеля вскоре пропал – ему вырезали горло по поводу рака. Но ещё долго я благодарно раскланивался с ним, встречая, и он мне кивал в ответ, сердечно и отзывчиво…
Я всё больше становился подкаблучником, доверия ко мне было всё меньше. В феврале того же, 83-го, в конце уже месяца, меня, чувствуя себя плохо, вызвал к себе отец. Я так и не понял, зачем в такую даль тогда ездил. Но позднее догадался, виделся ведь с батей в последний раз… На обратном пути, поскольку это стало возможным, я появился на один день, с раннего утра, в Архангельске. Это было сумасшествие, но я позвонил Лене, умоляя её приехать, встретиться, - мне самому в Северодвинск было не попасть, город оставался ещё закрытым. Она мне непреклонно отказывала. Подступал уже вечер, я нигде не сумел устроиться на ночь, в гостиницах не было мест и я перекантовывался на коробках в ангаре, на платформе, где стояли камеры хранения, благо они были круглосуточными. Как последний бомж… Наутро я выехал в Ленинград, как и была договоренность со Светой, что заскочу туда, за продуктами…
«Мясорубка» «скорой помощи» райбольницы была в действии. Неподготовленные врачи, без знаний и оснащения, теряли одного больного за другим. Благодаря какой-то пронырливости, а может и удачливости, но главное, наверное, из-за моих познаний в кардиологии, приобретённых в санатории, я всё-таки держался. Но вот Света попалась на элементарной ситуации, - не отвезла травмированного старичка в больницу и не оказала ему никакой помощи. Избитый тот благополучно умер дома. Я запомнил фамилию даже – Гребенюк. Случилось это где-то в марте, и Свете постоянно напоминали об её промахе, потом разбирали на комиссии, дали выговор. Самое интересное, Света находила какие-то оправдания и возмущалась позицией администрации. Мне было неловко, неприятно - слушать её маловразумительные возмущения. Света была виновата и ссылки на фельдшера, подставившей её, были, мягко сказать – неуместны. Раз врач, отвечай, мотай на ус. Это распространялось и на наши отношения – Света всегда себя считала правой. «Я ещё раз говорю» и так далее, постоянно звучало из её уст, и в зависимости от обстоятельств… Она так ловко умела расставлять аргументы, что её очень трудно было, а порою и невозможно, в чём-то - убедить. В конце концов, не выдержав работы на «скорой» - она уволилась. Потому что собирались подавать уже в суд, из-за того же Гребенюка. Но раз врач уволилась, от той затеи отказались. «Старая травма» - выражение я запомнил на всю жизнь, как «Отче наш», - обязательно должна быть доставлена, предъявлена специалисту – врачу-хирургу, травматологу.
Света ушла со «скорой» в конце мая и надолго уехала к родителям, забрав сына. Мне тоже, уже в августе, пришлось съездить на похороны отца. К сентябрю Света возвратилась, но пока что одна, искать для себя новую работу. В тот год много получилось моих отлучек. Кроме двух поездок в Коми, я в первый раз попал на военные сборы, в закрытый городок побережья, Заозерный, или Североморск-7, с начала лета. Там ещё 20 июня, чему я удивился, выпадал снег, двадцатисантиметровым слоем, но, конечно, быстро растаял. Но когда я вернулся, в конце месяца, не поверил наступившему теплу. Впервые будто ехал трассой, от Колы до Мурмашей, и чуть не вспоминал Крым, где когда- то, в детстве, побывал, - так напоминали крутые повороты вдоль зелёных, покрытых листвою скал, южные горные дороги. В первый свой северный отпуск второго этапа я поехал один, конечно в Ленинград, поддержать хозяйство, побыть рядом с сыном. Но ещё имел задумку. Сказал Свете, что смотаюсь в Коми, а сам рванул… в Москву. Потерпев полное фиаско с Леной из Северодвинска, я решил попытать счастья с её подобием из столицы нашей Родины. Это был мучительнейший выбор. Я почти договорился с Любой, и, чтобы прояснить отношения, слетал к ней ещё раз, в конце отпуска, перед отъездом в Мурманск, оставив вещи в камере хранения аэровокзала Пулково – Люба была потрясена моей решимостью. Ей тоже надо было определяться, года её были немолодые, мне было чуть за тридцать, но ей то – все сорок(!). Она так и не ответила мне ничего определённого, не желая, понятно, разбивать мою семью, да и у неё был жених, кто-то из Крыма или с Кавказа, собирающийся к ней переехать, видимо, из-за московской прописки. Я через год, снова побывав в Москве, видел их вместе, - мы договорились встретиться в цирке на Цветном. В перерыве представления покупал шампанское, шоколад. Кажется, Люба была счастлива, но потом, я узнал, она разошлась. Однако у ней остался сын. Кажется, она только из-за этого и выходила замуж. Говорила мне даже, что выгоднее быть матерью-одиночкой, чем замужней и мы очень серьезно обсуждали именно этот вопрос. Я заезжал к ней уже в 85-м, перед поездкой за рубеж, видел её ребенка…
Несмотря на мою работу на «скорой» второй год, трудиться мне становилось все трудней. Гун, зам. главного врача по району, решил, памятуя свой конфликт со Светой, выживать и меня. Сыпались придирки, разносы, а потом, весной 84–го, был «поставлен вопрос» о моём соответствии занимаемой должности и дальнейшей работы вообще в системе Кольской райбольницы. Но судьба подфартила мне. Невообразимым образом, случайно и неожиданно, я сумел выбить себе учёбу. Врач, который был туда запланирован, от путёвки отказался, и поскольку она стала «горящей», пришлось администрации предложить её мне. Не каждый бы согласился , уезжать на три с половиной месяца, сломя голову, в другой, незнакомый город. Но мне Питер был давно уже родным…
Это была моя первая настоящая и крупная специализация, я теперь полностью переквалифицировался в специалиста по оказанию неотложной помощи. На тех курсах памятных я встретил Колю Андросова, с которым познакомился на военных сборах в прошлом году. Он жил один, с подселением, в новостроечном районе Ленинграда и позже, в сентябре-октябре , я договорился остановиться у него на несколько дней следующего отпуска, - поразвлечься, может быть, даже кого-нибудь из женщин найти, из местных. А на курсах был настоящий, натуральный размах, торжище, карнавал! Вот уж действительно куда мне нужно было попадать! Прямо-таки всесоюзная ярмарка невест! И ведь все образованные, с пониманием, близкие по духу. Я натурально аж перебирал там, манипулировал знакомствами, выискивая для себя приемлемую, подходящую, может быть, будущую жену. Но если была красивая, то, естественно, замужем, и сошёлся я с невидной внешне, врачом-биологом, из Киева. Связь наша в течении месяца, или двух, привела к тому, что пообещался к ней приехать, посетить украинскую столицу, где, кстати никогда и не был, в том же сентябре-октябре.
Возвратившись домой, в середине лета, я снова, как и год назад, был призван на военные сборы. Теперь мой путь лежал за Североморск, в дивизион береговой артиллерии, на мысе перед входом в Кольский залив, - Сеть-Наволок. Впервые я побывал и во флотской столице, не думая тогда , что попаду туда ещё раз, и по сердечным делам в том числе… Снова, в следующем отпуске, я проводил рискованные вояжи в те места, о которых Света не должна была знать. В Киев я прилетел в октябре, в аэропорт Борисполь, ещё поздним утром, прямо из Питера, испытывая странно противоречивые чувства от посещения доселе незнакомого города, переживая за устройство. Дело в том, что знакомой своей, врачу-биологу, поначалу не сообщал о приезде, думая, что смогу устроиться сам, а потом уж буду приходить к ней в гости – связывать свою жизнь с ней, я, конечно же , не собирался. Целый день я пробродил по центральным улицам, по Крещатику, нигде в гостиницах не поселяли из-за отсутствия мест, и последней, кажется, была модерновая гостиница «Днепр», куда я тоже не попал. И вот к вечеру, уже наступившему, в быстро смеркающейся темноте, я добрался до своей знакомой, жившей на окраине. По телевидению только-только закончилась программа «Время» и показывали впервые новые части популярного тогда сериала «Вечный зов», - это врезалось. На кухне на маленьком экране рушились судьбы, стреляли друг в друга немцы и русские, а мы сидели и ужинали за роскошно накрытым столом. Биолог жила в однокомнатной, но просторной квартире, с маленькой дочерью. Та уже спала, к ней пристроилась и мать, а мне постелила на диванчике, у противоположной стены. Через небольшое время, поворочавшись, хозяйка не выдержала присутствия живого рядом мужика и перебралась ко мне, дрожа и задыхаясь. Усталый, ещё и морально и физически за полный впечатлений день, я провалился после «дела» быстро сразу в сон, а утром раненько встал, выпил приготовленный мне кофе, ушёл, никогда больше там не появившись, а к вечеру уже сидел в поезде «Киев-Москва», предварительно на прощание позвонив , благодарил за приют, извинялся. Киевлянка очень жалела, что я так быстро уезжаю, - она договорилась через брата, что меня поселят в отеле «Днепр», на сколько я захочу. Но было уже поздно - поезд катил к столице…
За Москву я мог не волноваться. Свете как-то обронил, что хочу посетить матч «Карпов-Каспаров». Вряд ли она поверила, но ничего и не возражала. Встреча гроссмейстеров проходила в Колонном зале Дома союзов, но я туда, конечно, не попал, при вопросах о билетах во всех кассах пожимали плечами. Многие даже из москвичей и не знали, что в их городе проводится такое состязание, мирового уровня. Я с этим столкнулся ещё в поезде. Памятуя мои поиски пристанища в Киеве, я заранее заручился заверением одной доброй женщины остановиться, в крайнем случае, у неё. Но и воспользовался её же советом поехать сначала в комплекс гостиниц ВДНХ. Там я выстоял четыре часа в очереди, но получил койку в четырёхместном номере «Алтая», ночлежки с коридорной системой туалетов и кухонь, и прожил там преспокойно четыре или пять дней. С позднего утра, ближе к обеду, я покидал своё обиталище, и возвращался, под впечатлением зрелищ, уже почти к полуночи, перед закрытием…
Следующим и последним пунктом моих скитаний-развлечений стала комнатка Андросова. Он мне выделил раскладушку, я у него намеревался пожить с недельку, но два раза ночевал в других местах. Сначала это была татарочка Гизель. Тоже проживающая с маленькой дочерью, но в отличие от киевской, она заранее отправила ребёнка к бабушке. Страстность восточной женщины, впервые познанной мною, затмила для меня всё. Чем вычурнее была поза, тем яростнее и активнее отдавалась она. Особенно она любила и просила о положении партнёра сзади, «по-собачьи». Стоны и всхлипывания её возбуждали меня до неистовства. Можно было и увлечься этой привлекательной и достаточно интеллигентной особой. Хотя она работала кассиршей продовольственного магазина, в её доме много было книг, среди которых мне приглянулся «Курс истории» М.Н. Покровского, 37 года выпуска. Я даже хотел выпросить тот фолиант у неё, но она очень дорожила редким изданием… Но всё-таки я стремился познакомиться с врачом и Андросов повёл меня в один вечер к своей бывшей однокурснице, незамужней. Та проживала в старинном доме, на Старо-Невском, внешне выглядела весьма недурно, но, по-видимому, была со скверным характером, раз одинока. Вскоре, по договорённости, приятель мой исчез, а та терапевт промучила меня всю ночь, я никак не мог её уговорить, но под конец, не видя иного способа выпроводить меня, она разделась, легла, «бревном» отдалась, и тут же мне указала на дверь, уверяя о продолжении отношений, но я то знал, что этого не будет. Так заканчивался суетливый и приблудный 84-й год, - в учёбе, сборах, отпуске. Когда я, в конце ноября, приполз в свою комнатку на Пионерской улице в посёлке, Света уже вовсю разворачивалась в новой своей деятельности. В обществе и стране все устали от смены дряхлеющих генсеков, назревали перемены, пока ещё глухо, но неотвратимо нарождались рыночные отношения, и все понимали, что надо что-то предпринимать. Безудержно разрастался махровый алкоголизм, люди не знали чем заняться, поэтому партия решила активизировать объединения по неформальным интересам, различные клубы, курсы, секции… В этой струе Света организовывала при учреждениях группы по овладению аутотренингом, с демонстрациями лечения гипнозом. Попутно она предвосхищала предпринимательство, частные лавочки. Постепенно она приобрела солидные знакомства в престижных конторах Мурмашей – «Колэнерго», «Севгидрострой», аэропорт, исправительные колонии. Однако, заработок её был нестабилен, да и нужно было куда-то устраиваться постоянно, сын подрастал, а так как Света была в долгосрочном отпуске по уходу за ребёнком дошкольного возраста, - такая вот имелась льгота, для матерей, - то и она, - заканчивалась.
В нашем утлом доме из-за морозов впервые замёрзла канализация. Соседка, Еремеевна, ушла жить к сыну, а мы существовали с помощью «параши». И только первого апреля, уже с тёплыми днями, нам удалось избавиться от неудобства. Помогал в ремонте мужчина из соседнего дома, он работал в ДОСААФ, и предложил Свете устроиться к ним врачом. В авиаспортклубе (АСК) того общества числилось две вакантные должности медиков, фельдшера и врача, и вот последнего почти никогда не было, - приглашали всегда со стороны, временно. Начальник АСК, Владимир Степанович Зайцев, принимал Свету с неохотой, предупреждал, что организация их «добровольная». Но всё же взять согласился. Новая работа Светы была удобна ещё и тем, что чаще, чем в городе, нужно было время проводить в Мурмашах,- на старом аэродроме, принимавшем когда-то самолёты пассажирские, а потом полностью отданном на нужды оборонного ведомства. В основном Света занималась профосмотрами, контролем за здоровьем всех «прыгающих» контингентов, - начинающих, по заявкам от военкомата, и профессионалов – морской пехоты, ВДВ, а также – спортсменов-разрядников.
Летом того же года мне удалось на недельку, в середине июня, вырваться в Архангельск. Как меня Света отпустила, непонятно, но, кажется, она в то время тоже уезжала, в Ленинград, – отпросилась по уходу за больной матерью. Той в самом начале июне сделали операцию по удалению рака кишечника, довольно успешно и вовремя и тёща моя прожила после того ещё четырнадцать лет, до последнего года века, 99-го…
Про встречу выпускников я выяснил ещё будучи год назад, в Питере. И вот теперь, получив приглашение нашего организатора Саши Шилова и выслав сбор, кажется, 30 рублей, на заказ гостиницы и банкета, выехал и раньше всех иногородних прибыл на место – в пятницу, перед традиционным в воскресенье праздником медиков. Поселился я в двухместном уютном номере на 7-м этаже центрального отеля «Поморская». Встреча наша началась в субботу днём в 104-й аудитории, памятной по лекциям, собраниям ; вечером мы гуляли в ресторане, а назавтра выбрались на пикник,- отдыхать и загорать, на остров Северной Двины, куда нас доставил юркий и уютный, с буфетом, который тотчас же вскладчину выкупили,- рейсовый теплоходик-трамвайчик. Но я всё это время, три дня, думал и мечтал только об одном, может быть самом ожидаемом и значительном событии в моей жизни - встрече с Леной. И вот мы увиделись, - в тот же яркий и солнечный еще воскресный день, на площади у памятного Морского-Речного вокзала, совсем рядом от того ресторана, где я гулял когда-то со Светой. Лена, увидев меня издали, пошла мне навстречу и я тоже, с дрожью в коленках, двинулся к ней. Так мы и сходились, после почти девятилетней разлуки, с той мрачной и мутной осени, 76-го года. Обнялись, прильнув друг к другу мимолётно, и я вручил ей цветы. Сначала мы просто гуляли, по тем же местам, где когда-то уже бывали вдвоём, сидели где-то на набережной, потом я сводил её в институт, где до сих пор на стене висели фотографии нашего театра-студии, где я раньше играл и каким-то образом на одном снимке угадывалась она, непонятно как попавшая на репетицию, я даже конкретно и не помнил. Потом мы сидели в том ресторане, где я уже был вчера, но теперь мы устроились в нижнем, удобном зальчике, с отгороженными, напротив друг друга, скамьями. Я никак не мог налюбоваться моей обожаемой спутницей, на ней был великолепный светло-кремовый брючный костюм, очаровательно уложенная короткая причёска, изящный на загорелой шее кулончик. Я ощущал в себе странно подвешенное состояние. Сидела рядом со мной самый близкий и дорогой для меня человек и мне было непонятно, необъяснимо, почему она замужем, а я женат, отчего она, такая родимая и единственная , должна нести какой-то вздор, а я его - слушать… Мы говорили много, долго, но попусту, и ни о чём. Мы не затрагивали, - хотя мне этого и хотелось, - темы личной жизни, её и моей. Она лишь отделалась общей фразой, типа даже сентенцией «у меня всё хорошо» и больше в подробности не вдавалась. А мне показалось, почуялось что-то, и я в этом , в правоте своих догадок позже убедился, что она что-то не договаривает, и зная её скрытный характер, всё-таки подозревал несостоятельность её утверждения и не домогался , а только строил догадки и домыслы. Передумал и предполагал много, но был поражен, через десяток и более лет, что уже к тому времени муж был горький пьяница, избивающий её, гуляющий открыто. Ах, если бы знать тогда! Когда ещё было не поздно и всё можно было исправить, изменить, добиться! Но ум хорош задним числом, а тогда я утвердился в мысли, что не нужно ничего предпринимать, что остаётся только вот так встречаться, каждые пять лет, во время приездов на встречи выпускников, сидеть в ресторанах, вспоминать с умилением прошлое и не больше, о том, что было когда-то и уже другого не будет, не произойдет никогда… Поздно вечером я проводил её на вокзал, посадил в автобус. Расставался, с тяжёлым сердцем, и не думал, что снова встречусь с ней раньше намеченного себе срока, через четыре года…
Весь 85-й я продолжал работать и лишь в конце года, с начала декабря, получил отпуск. Но перед этим я сходил на приём к Черневу, выпрашивать у него жильё. Ситуация у меня была катастрофическая, третий год я существовал как бы в воздухе, на условиях субаренды снимал комнату с подселением и с частичными удобствами, и нигде не стоял в очереди. Чернев ничего, конечно, для меня радикального не предложил и даже не пообещал. Весь полнейший мрак и беспросвет наступил, состоялся, оформился. Нужно было что-то делать, как-то выбираться из этого тупика. По разговорам, случайно подслушанным, я узнал, что в «скорой» посёлка работает четыре врача и все - совместители, на двух вакансиях. Я пошёл об этом поговорить с главным врачом Мурмашей Антишиным. Тот подтвердил сведения о врачебных ставках, а также не возражал против моего перехода к нему. Ещё он пообещал похлопотать о жилье и, особенно, в свете будущего моего руководства в отделении. Старая заведующая, уже в годах, собиралась из посёлка уезжать. Всё это происходило на стыке моего отпуска, в декабре, перед поездкой за рубеж. Света мне последнее дозволила, я заручился обещаниями Антишина, и впервые засобирался посетить Европу...
8 декабря 1985 года, на перроне мурманского вокзала, перед посадкой в поезд, я встретился с Галиной Васильевной Онищенко, из Североморска. Она тоже ехала со мной, в туристический вояж. Ей только что исполнилось 39, днями назад, мне же, в сентябре, стукнуло 33. Её улыбчивая внешность, веселость, расположенность ко мне сделали своё дело, именно с того момента у нас начался длинный и долгий, с переменным успехом, роман. Мы сблизились, где-то через несколько дней, в словацком городке Зволен, в маленьком номерке местного отеля. Потом были – Банска-Быстрица, Острава, Прага, где нам везде удавалось, мне или ей, выбивать одноместный номер (Галя была помощницей и подругой руководительницы группы, распорядительницы мест), чтобы потом наслаждаться и пьянеть не только от соитий, но и ещё от одуревающего воздуха первой в нашей жизни заграницы. Мы даже умудрились пристроиться в поезде, в купейном вагоне и прямо там, на нижней узкой для обоих тел полке, ночью, под одеялом, вершить свои постыдные дела… Галя собиралась разводиться с мужем, капитаном второго ранга авианосца, но почему-то долго ещё, не один даже год, на это не решалась. Может, так она мне признавалась, - для самоутешения и оправдания, своего блуда. Следующий, с середины года, 86-й, мы опять летом встречались, и столько же в 87-м – когда проживал я один,- а потом ещё всего лишь один только раз, в 88-м,- я побывал у неё в гостях, в Североморске, имея туда пропуск, когда вторично попал на сборы в Сеть-Наволок…
После возвращения из Европы я остановился в Ленинграде; Света тоже туда прикатила, на встречу Нового, 86-го года. Но когда мы очутились дома, выяснилось, что я привёз Свете «подарок». Дело в том, что до Гали я, в первом же иностранном городе на нашем пути – Кошице, ухитрился поиметь одну словачку. Она была студенткой, училась в Будапеште, изучала русский язык и подрабатывала с нами гидом. От неё-то я и подцепил этих самых лобковых вшей. Конечно, заразил следующую партнёршу. Те маленькие зверьки размножились и донимали также и Галю. Мы встретились как-то , накоротке, в марте, и она мне жаловалась на зуд, - я всё объяснил… Света не поверила моим оправданиям, что я, де, подхватил эту мразь в номерах и матрацах развращённой Европы, а велела мне только наголо в интимном месте побриться и помазаться. Удивительно, но особых скандалов или истерик Света не закатывала. Может от того, что и сама была не безгрешна, кто знает? Почему бы ей и не встречаться со своим первым , тоже Колей, о котором она иногда признавалась, что виделась, и даже во время брака?..
В стране зрели перемены, началось какое-то брожение, в 86-м был уже совершён полный разворот, вплотную, к реформам. Мой перевод тоже был обговорён, я к нему готовился. Не было только случая поймать, застать Гуна, в удобное время. Но вот как-то, Антишин по делам появился в Коле, а я как раз работал, в дневной смене, мне позвонили, я прошёл в административное крыло, застал одновременно в кабинете обеих начальников, и мой вопрос быстро и оперативно решился, буквально за несколько минут, стоя, на пороге. С первого марта я стал работать в отделении скорой и неотложной помощи городской больницы посёлка Мурмаши. Вскоре Антишин составил бумагу о моём бедственном жилищном положении в поссовет и после того я встал на твердую ведомственную очередь. Но вместе с этим, немалыми в своей жизни событиями, я был ошеломлен ещё одной новостью, признанием Светы , что она снова понесла и собирается опять рожать. Я, конечно, не возражал, но не знал теперь и куда бежать, за что хвататься. Как мы будем существовать вчетвером в комнатке на 16 метрах? Но и радовало, также, отсутствие Светы на предстоящий летний сезон. Она, с получением декретного отпуска, уезжала надолго в Ленинград. Там уже второй год воспитывался у её родителей и моей свояченицы наш сын.
- 6 -
С того самого лета, 86-го года, и продолжался начатый в Питере неустранимый, безостановочный, процесс, путь, дорога, спуск - нравственного моего падения. Именно в тот летний сезон, благодаря моему холостому другу со «скорой помощи», бесшабашному и безбашенному гуляке и пройдохе, владельцу «Жигулей» Саше Романову, я ввергся в самую пучину разврата, разгулялся во всю волю и ширь, напропалую. Впервые я тогда встретил и ощутил полную сласть от женщины, которая во время совокупления неистово кричала. Она была некрасивой, на лицо, но со складной фигурой; я с ней познакомился в столовой на Театральном бульваре, она работала там раздатчицей, мы договорились и к вечеру, поехали из центра к ней на квартиру на улице Аскольдовцев, где она снимала комнату. Мне не везло, забегая вперёд, с женщинами на корабле, за всё время плаваний я так и не имел никого в рейсах, лишь только на стоянках, а вот та моя, «первая кричащая», оказалась бывшей морячкой, много проплавала, почему-то была коммунисткой, - мне запомнилось, - и отдавалась с такой неудержимой страстью, что изменила во мне все мои до этого представления о женской сексуальности. Это был шок, потрясение, экстаз, - я кончал, не выходя из неё, три или четыре раза, подряд(!). Наверное, это был и пик моей самцовой формы, в 34 года; я ведь продолжал заниматься привычным для себя бегом, по несколько километров, до десятка, через день и даже чаще. Так что физические кондиции сохранял. Однако имел я ту сладострастницу недолго, может два или три раза всего, дальше она меня принимать не стала, обиделась по причине отсутствия у меня при визитах к ней,- цветов. Ну и правда, красота внешняя, женская, имеет значение, притягивает и держит около себя долго и упорно. А так, сожалений особых от потери партнёрши у меня не было. Зато Галя теперь появлялась у меня регулярно, и особенно с осени, после того как съездила в Крым. Как уверяла , в последний раз со своим ещё мужем, в отпуск на море. Я «провожал» её, не подходя, в аэропорту, видел, как сидела она с красивым и статным, бровастым мужчиной в форме морского лётчика. Всё-таки приезжала она ко мне не часто, от силы раз или два в неделю, подгадывая вечера от пятницы до понедельника, или в праздники, ещё советские, те чередою шли в каждый месяц, от октября до марта. Нужно было учитывать, чтоб не попасться и подгадывать дежурства моей соседки Еремеевны, - та продолжала работать, вахтёром, в общежитии. И кажется, Галя и в самом деле к тому времени, конца года, развелась со своим «кавторангом-2»,- в палубной авиации и звания были флотские. Когда я её провожал, по утрам, она приговаривала и повторяла излюбленную свою фразу : «Ну вот, напилась, наеб…сь»… Почему-то говорила, что выделения её , из влагалища, пахнут рыбой. Из-за редкости встреч, когда желание моё накапливалось, у нас происходило до пяти эксцессов за ночь. Ещё и утром, после непродолжительного сна-отдыха, я совершал и шестой акт. Излишеств я не чувствовал, всё-таки Галя, наверное, нравилась, да и ей, понятно, было небезынтересно со мной, иначе зачем же она тогда бы приезжала, каждую неделю, за десятки километров, на двух автобусах, по часу? Конечно, у неё были виды на меня, может, и мне нужно было серьёзно подумать, обратить на неё внимание, не ломать ли и свою жизнь? Но события развивались не в нашу пользу, - Света в сентябре родила девочку, в Питере, и я, приехав оттуда после отпуска, в апреле, и вновь встретившись с Галей, не мог не похвастаться замечательной дочкой, а она мне объясняла мои восторги «голосом крови» и вскоре появляться у меня перестала. Пожили мы вместе только один сезон, осеннее-зимне-весенний, и снова увиделись лишь потом, летом 88-го, на квартире у неё в Североморске. Она к тому времени уже по-настоящему развелась и просто попользовалась мною, для похоти, для здоровья,- завела в комнату, повалила на тахту и после вожделения откровенно интерес ко мне растеряла, женской своей природой чувствуя, что я не стану для неё постоянством, никогда.
…Работа моя вроде оставалась прежней, но всё-таки это было нечто совершенно другое. На смене работали по двое, врач и фельдшер, и порою даже приходилось трудиться, кататься одному, с одним и тем же шофером, и потому возможностей поволочиться , «полевачить», на стороне , было гораздо больше, чем в Коле. Причём можно было очередную подругу «принять» прямо в помещении «скорой», такие случаи у меня - бывали. Но чаще «случки» происходили прямо на вызовах. К одной так я ездил в соседнее, за пять километров, село Тулому, не одну ночь. Впервые такой финт я проделал ещё в Коле. Вызвала одна незамужняя истеричка, в 38 лет, сделал я ей укол, но чувствую, хочет мужика, ничего не сказал, уехал, но кажется со словами, «вызывайте, если что», и вот она снова звонит диспетчеру, в три часа ночи, а по правилам на «повтор» полагалось ехать тому, кто был и в первый раз, если не занят. И вот я , уже имея безмолвную договорённость, сразу же, у порога ставлю чемодан с лекарствами, и скидываю свою одежду, прыгаю к ней в постель, где она уже приготовленная, раздетая, лежит… В 20 минут я укладывался, «пока ожидал действия от инъекций»…
С начала 87 года, после Пленума ЦК КПСС о кадровой политике, я попытал для себя счастья поначальствовать ещё раз. Главврач санатория в Мурмашах уходил на повышение, а освобождающееся после себя место предложил мне. Общался я с тем благодетелем, в том же санатории, по своей работе, где после вызова он мне позвал на чай. Я, конечно, памятуя об отсутствии у себя жилья, немедленно за его предложение ухватился. Но … опять ничего не вышло, не получилось. Не имел я партийности, стажа, блата и ещё много чего, когда нужно было пролезать на должность… Света приехала с дочерью и сыном в августе, стали мы жить на 16-ти метрах вчетвером. Забегая вперёд, только в 89-м году мы стали проживать отдельно, пока наша неплохая в общем-то, тихая соседка Антонина Еремеевна, не получила квартиру в доме напротив. Тогда у нас появилась вторая комната, и коридор, и кухня, и туалет в полном распоряжении. Но до настоящей квартиры со всеми удобствами было ещё и оттуда, с 89-го, далеко. Однако вернёмся в 88-й. В тот год, летом, Света меня отпустила во вторую туристическую заграничную поездку. Но там я, как не старался, никого для себя не приобрёл и даже не поимел. В общем, не повезло.
У Светы начиналась отдельная от меня жизнь. Я пытался, пытался внутри себя найти хоть что-то близкое расположенное к ней, но даже уважения к супруге не испытывал. Было лишь ощущение обычного состояния домашнего уюта, смешанного с ответственностью, за детей. Укладывать на ночь маленькую дочь была моей святой обязанностью. Готовить меня Света тоже приручала. Что до уборки, так это было полностью моей прерогативой. Как-то, измотавшись после ночной смены, сделал запланированную уборку и весь вымоченный , в поту, вынес мусор, на холодный пронизывающий ветер. Назавтра заболел… Но привык я к семье, как привыкают к старым изношенным штанам. Дозволяли только, чуть не до скандалов, смотреть по телевизору футбол. А потом я всё-таки, не без уговоров, приноровился , по выходным, в субботу и воскресенье, посещать шашечный клуб. Это было уникальное в то время явление для Мурмашей. В провинциальном посёлке, энтузиастом, Юрием Алексеевичем Ярмоленко, был организован, для школьников, клуб, где обучали игре в шашки. Кроме детей, заглядывали туда и взрослые, но всего-то 2-4 человека постоянных, и среди них был и я. Сам тренер, сначала кандидат, а потом и мастер спорта по переписке, сумел меня так увлечь, что эта игра, простая и мудрая, осталась со мною навсегда. Наверное, в этом, косвенно, была «виновата» и жена, ибо ничего другого мне не дозволяла. На те шашки я привлекал даже своих детей. Сын не преуспевал, а вот дочь, способная ко всему вообще, и удачливая, даже потом выигрывала соревнования в школе, правда, по шахматам. Но по-прежнему эта игра оставалась единственной отрадой, я никого не встречал, ни с кем не сталкивался, сам тоже никому не нравился… Но вот наступил 89-й, славный и незабываемый год, полный событий, свершений и перемен.
В апреле меня вторично послали на учёбу в Ленинград, от «скорой помощи», на этот раз конкретно, по токсикологии, - изучать науку об отравлениях. Полтора месяца во второй столице пролетели, как всегда, быстро и весело. Встречи, знакомства, застолья, увеселения. Вовсю развернувшаяся в стране перестройка была особенно заметна именно там, в отличие от сонного ещё, не пробудившегося Мурманска. Подступали, однако, голод и нищета, я тщился, выгадывая для себя средства, но среди этих усилий вдруг возникло у меня яркое и светлое чувство. Я влюбился. И это в общем-то было для меня даже в какой то мере опасно, я ведь мог и потерять голову. Хорошо, что такого не произошло. Избранницей оказалась лаборантка, Куликова Людмила Михайловна, работавшая в том же институте, имени Джанелидзе, на базе которого я учился. Мы с ней сидели как-то, вместе, за одним столиком в буфете, и я с нею завёл разговор, довольно нагло и самоуверенно, предложил после обеда прогуляться. На большее она не решалась. Но меня будто подстегнуло, и я решил приударить за ней целенаправленно, избирательно. Женщин вокруг было много, в группе, в общежитии, но все они были иногородними, «неперспективными», а Людмила Куликова проживала всё-таки в Ленинграде. Мы несколько раз погуляли по городу, сходили в шашлычную и на концерт, я неоднократно её провожал до дома, где она жила , в стандартной пятиэтажке новостройки Купчино. Потом, правда, уже позднее, в следующие появления мои в Питере, она проживала , - поменяла или как, не знаю, - в самом центре, на проспекте Суворовском. Она была разносторонней, интересной женщиной, чем меня, собственно, и привлекла. Пожалуй, даже внешностью не сильно выигрывала, была немного полновата, рыхловата, но вполне сносно, напоминала чем то актрису Крючкову тех лет, из телефильмов «Большая перемена» или «Старший сын». Только потом, в ней стали проявляться черты расчётливости и алчности даже, что в нашем тогдашнем, неразвитом ещё «обществе потребления», не приветствовалось, не котировалось. Да и пропала вскоре Куликова, из поля зрения, в Германию. Была она разведена, имела сына. И самое обидное, сблизиться мне с ней так и не удалось. Может и потому, долго ещё держал связь, письмами и звонками, пока она не уехала за границу.
В те же дни, когда я увлёкся Куликовой, снова часто и помногу стал названивать Лене, по её рабочему телефону, в Северодвинск. Мы сговорились, что я летом приеду в Архангельск и мы встретимся. Почему она дала на то согласие, я не знал, но кое-что подозревал… К встрече я подготовился основательно. Опять уехал втайне, договорился о квартире родственника моего друга-литератора, которая как раз была свободная, в Соломбале, окраине Архангельска. Мы там провели три, или, может, четыре часа, вместе, одни, нос к носу. Но я опять был располосован, распластан, раздавлен, унижен и оскорблён, - Лена мне опять не отдалась! Первая моя невеста, официальная, и вот так она снова со мною обошлась. Это меня бесило! Но, конечно, я сдержался, зажал волю свою в кулак, вида своего расстроенного, удручённого старался не показывать. Мы поехали к центру города на подвернувшемся речном трамвайчике и там я, под шум волн, в пустом и дребезжащем салоне, склонив ей голову на колени, снова, как и пятнадцать лет назад, признался в любви. Она на это никак не прореагировала… Я подумал, что потерял её навсегда…
Я очень мучился и переживал от неудачи с Леной. Зачем мне тогда нужен был Архангельск? Но, кажется, меня немного наградила судьба. Алла Георгиевна Королькова оставила яркий и примечательный след в моей непутёвой судьбе. Она даже напоминала жгуче по внешности и обаянию Лену, была одних с нею лет и жила одна, в двухкомнатной квартире на Баумана, с сыном. Я с ней познакомился ещё до поездки в Архару, и вот появившись дома после вояжа, и пока не обременённый семьёй, все две недели августа, до её отъезда в отпуск, провёл с ней. Ангел-хранитель надо мной смилостивился, подарив знакомство с этой интересной женщиной. Алла была инженером, работала в центре города, в проектном институте. Но я не понимал, отчего женщины «разводные» такие решительные и бескомпромиссные натуры. Пока я жил один, Алла дозволяла за собой ухаживать, но как только я, осенью, опять заявился к ней, в её милую уютную квартирку, она меня – отшила. Да и Света тоже, почувствовав неладное, сделала такой умопомрачительный шаг, что я долго ещё пребывал в шоке и даже сейчас не могу не вспоминать без содрогания. Своими гипнотизёрскими способностями моя благоверная выведала у меня все данные моей пассии и бросила как-то в отчаянии, - «иди, гуляй! К Корольковой Алле Георгиевне, на Баумана, 34, 10! Или ещё телефон сообщить?» Сказать, что я был потрясён, это значит ничего не сказать… Хотя мне и не понадобилось её коварство. Алла всё равно на все мои звонки бросала трубку, дома и на работе… Жалко было лишь то, что физически я с ней так и не сошёлся. Может, и потому она меня ещё в своём сознании держала ещё долго, очень долго, это как бы была незаживающая и неисцеляемая рана, посыпаемая солью. Как та, про которую пел тогда Добрынин, знаменитый свой хит. Правда, я был близок к совращению. Где-то уже к окончанию наших встреч мы пошли в популярный тогда ресторан отеля «Полярные зори». До этого посидели в не менее престижных «Арктике» и «Дарах моря» … Так вот, после «Зорь» нас пригласила парочка, сидевшая за нашим столом, к себе в гости. Наверное, они подумали, что мы с Аллой супруги, и принимали нас хлебосольно, с размахом. Около дивана, куда нас усадили, в уголку, оказалась гитара и пока хозяева накрывали на стол, я пел Алле песни под инструмент, недавно выученное,- окуджавскую «песенку, короткую как жизнь сама…». Но удивительное случилось позже. В доме оказался редкий в те времена, и экзотический, видеомагнитофон и включили на просмотр порнографический, хоть и сюжетный фильм, про обуреваемого страстью мужчину. Всё было на экране так откровенно и зримо, что я даже почувствовал смущение, Алла же прямо вышла из комнаты, как оказалось, неспроста. Я нашёл её на кухне. Алла нервно курила, по-настоящему, взатяг, выпуская двумя ноздрями густой, на всю мощь лёгких втянутый в себя дым. Она как-то странно посмотрела на меня и я, ни слова не говоря, понял её немой призыв, обнял и подошёл к ней, и она ответила мне, прижалась всем вздрагивающим своим телом. Это был мой первый и так долго ожидаемый и, наконец-то, осуществлённый поцелуй с ней! Потом, из-за позднего времени, мы вызвали такси, сели на заднем сидении и Алла легла мне на колени и я целовал её беспрерывно и думал, что мы закончим эти лобызания в постели, но… Алла в дом меня не впустила, я также, как и все эти две недели, раздосадованный, ушёл на остановку, к ночному автобусу. В то время в Мурмаши, где был аэропорт, ходили ещё ночники-экспрессы. И всё же я у Аллы переночевал. После двух ночей на «скорой», - работал сутки, а потом , в следующий день, ещё, с пятнадцати и до утра, - я пришёл к ней вечером, накануне её отъезда в отпуск, с цветами и шампанским, отметить событие, но быстро опьянел, свалился в изнеможении на диван. Утром рано встал, чтобы снова ехать на работу, она меня проводила до порога, обняла и призналась, что наконец-то «мне поверила…» Этим и кончились её откровения. Ночью я, отпросившись на часик со смены, проводил её, посадил на самолёт. По приезде её через три недели все наши отношения прекратились...
В январе следующего, 90-го года, я взял часть отпуска, в основном для того, чтобы помочь со строительством дачного дома в Новгородской области, где, недалеко от станции Малая Вишера, выкупил себе землю тесть. Ему удалось оформить два участка, для дочерей. Света записала собственность на своё только имя, мне не сказав об этом ни слова. Втихомолку, тайком. Я случайно узнал уже позднее, кто-то проговорился, не вспомню… В одно прекрасное воскресенье января, в пасмурную зимнюю погоду, на себе, впрягшись как бурлак, я таскал эти брёвна, предназначенные для строительства. Помогали, конечно, многочисленные родственники, но мне от этого легче не стало. Может, ещё и потому, что накануне вечером я сидел с Куликовой в ресторане на Невском, и сильно там набрался, с трудом дошёл потом с электрички до дома, а наутро рано, ещё не протрезвевший, уезжал с Московского на Чудово… Летом меня, уже в оставшуюся, большую часть отпуска, ожидало не меньшее испытание. Света приказала приглядывать за двумя детьми, - одной ещё не исполнилось четырёх, а сыну пошёл одиннадцатый, - самый непредсказуемый возраст. Я сторожил, попутно загорая, своих детей, на диком необорудованном пляже недалеко от тёщино-тестинового дома, на пруду, слушал песню «Эскадрон» в исполнении Газманова и мечтал, что скоро, может быть, уеду, наконец-то, сдав «вахту» , потомство жене, и попытаюсь, дай Бог, восстановить отношения с Аллой. Был я в таком взвинченном состоянии, что даже ударил с досады сына, жалею об этом и корю себя до сих пор. Наверное, разыгравшейся яростью я компенсировался за неудавшуюся разнесчастную свою жизнь, где должен был только покоряться, «выполнять приказы» и не иметь даже собственного мнения. Люся, свояченица, довела ещё и тем, что требовала денег за молоко с её козы, которым поил детей, её племянников,- я ругался с ней. Что-то почувствовав, или ей передали, звонила Света и увещевала меня быть терпимей и вежливей. Вскоре она и приехала. Я, вернувшись домой, снова оказался в приятной мне привычной обстановке одиночества, да ещё теперь с отдельной квартирой. Кажется, нескольких женщин за то лето, - я соблазнил. На «священном» супружеском ложе отметилось, наверное, за годы 1990-2001, с десяток любовниц, а может и больше. Знакомился в основном, естественно, через работу «скорой» и «друга» своего, Романова. Всех и не упомню, но некоторых отмечу. С улицы Тягунова, где я потом приобрёл квартиру, была одна пышечка. Прибежала на работу в крови, отвозил её в «район» зашивать рану, взял потом телефон… Была такая Татьяна, из соседнего посёлка Зверосовхоз, одинокая, но с ребёнком малым, что кормила того ещё грудью. Приезжала на двух автобусах ко мне с сочащимися сосками... Подобрал её около приёмного покоя в Коле… Рыжая одна, худая, любила брать в рот. А в 83-м ещё, когда ненадолго Света уезжала, поимел участницу театральной студии, для лучшего, в том числе и психологического контакта, для роли. Появлялась та самая курортница питерская, проездом, из Заполярного, я вылавливал её в аэропорту. Ездил я в то лето , 90-го, используя опыт прошлогодний, в Сыктывкар и Архангельск, тайком. Но с Леной не встречался. Принципиально. Не хотел. Переночевал у приятеля и всё. Но главное в тот сезон я выполнял, отрабатывал «наряд»,- обустройство подвала. Это было для меня, не привычному к подобному труду, довольно сложным и необычным делом. Однако справился: к приезду семьи погреб, в полный рост, с лестницей, и окантованный кирпичом, был готов. Через год ещё я ровнял перекосившуюся дверь. Здесь мне помогал уже мастер на такие переделки – Женька Яковлев. Света его не любила и всегда возмущалась им, считая, что тот действует на меня растленно. Когда тот иногда заявлялся, Света уходила в комнату. Мне было неловко и неудобно перед приятелем. Ничего он плохого не представлял, просто любил застолье и шумные компании, но и был необходим по части разных там ремонтов, полезных знакомств, дефицитов и проч.
Надвигался голод. В магазинах из съестного уже ничего нельзя было купить. Света достала тушёнку, через ДОСААФ, мы питались ею целый год. В ту же осень, 90-го, Света выучилась на водителя, на той же своей работе, получила права. Машину я хотел купить давно. Даже предлагали как-то, ещё во время жизни в Ленинграде, продать за автомобиль библиотеку. Я был этим так возмущён, что тему быстро прикрыли. Всё же большую часть литературы я доставал лично сам и считал продажу книг святотатством. Впрочем, потом, о неуступчивости своей жалел. Но тёща всё равно была против личного автотранспорта. Только теперь, кажется, наступало послабление. Света дозволила и мне учиться, в той же автошколе, где и она. Я с нетерпением ждал, с января 91-го, отпуска, который весь мечтал посвятить учёбе. В заботах и суете, без радостей особых, кроме детей, семейная жизнь надоела несносно. Не было перспектив и с моими женщинами, - Алла отвергла, Куликова уехала, Лена из Северодвинска игнорировала. Оставались только одни шашки. Но и там, умные и способные ребята громили меня немилосердно, а я, как не изучал монографии, не выучивал варианты, так особых успехов и не делал. Но всё же мне казалось, ещё потерпеть нужно совсем немного, совсем с чуть-чуть и наступят лучшие времена. Но, оказывается впереди ожидало только худшее. Кругом разбои, воровство. Я даже боялся выбираться в город. Год назад, в январе, я последний раз виделся с Галей, мы посидели в нижнем зале ресторана «Арктика». Сумел только немного отвлечься, выкроить эти три часа, пообщаться с когда-то приятной и небезынтересной любовницей. И теперь, оформившись на учёбу, я тоже мечтал найти себе какую-нибудь подобающую себе, приемлемую женщину. Галя тоже, кстати, помнится, имела водительские права. Но хотя, конечно, было нереально, кого-то там приобрести, на какие-то два-три часа, ведь и нельзя же было оставаться на ночь… Но неудачи преследовали не только на любовном фронте. Я так и не сдал на права, - ни в апреле, в первый раз, ни во второй, уже в начале июня. Получилось, что я зря проучился, потратил время. Зато сэкономил на отпускных. Но те несколько тысяч, которые скопились на моей книжке, потом осенью, когда я пребывал уже в следующем отпуске, были безжалостно Светой сняты. Она, видимо, имела доверенность на мой вклад, я не знал и такого. Многое моей супругой делалось втихомолку, я просто оказывался перед совершённым и даже не сообщённым мне фактом. Впрочем, потом, задним дальним умом, выходило, что Света была права, - а в открытую со мной об этом спокойно разве нельзя было не объяснить, уговорить?..
Подвал, сооружённый мною, вместимостью не обладал, и Света решила и устроила ещё одно хранилище, прямо на территории аэродрома, где работала, и в то лето начала реформ мы впервые стали сажать картошку. В сентябре выкопали пять или шесть мешков мелких, не без труда добытых клубней. Света и тут умела «доставать», всегда делала замечания, как я неаккуратно чищу ту мелочь, срезаю много кожуры. Но я мало реагировал, я давно уже стал бессловесным, безмолвным исполнителем, полностью брошенным на хозяйство папой. Мне лишь в радость оставалось таскаться по магазинам, тогда это приходилось делать основательно и я часто оббегал в поисках продуктов весь посёлок. Попутно заскакивал в книжный или глазел в киоск, приобретая что-то интересное почитать… Без моего ведома Света купила и телевизор, новый «Горизонт», цветной и в кредит, оформленный почему-то опять же на меня. Заботами жены мы достали и новый холодильник. Старую «Оку» мы выкупили, продержав девять лет в прокате, а вот новую, такую же модель, договорившись с пилотами, нам привезли прямо из Питера. До места доставили на уазике-«буханке». Света и сама лихо водила, но в пределах аэродрома, а на трассу выезжать боялась… Теперь у нас получилось два телевизора и два холодильника. Привёз я ещё и третий «голубой экранчик», в 92-м, из Сыктывкара, когда ездил на празднование 50-летия сестры, специально для себя. Но потом куда делся тот агрегатик, ума не приложу. Кажется, Света его забрала к себе на работу, там у них были такие вагончики, вполне пригодные для проживания… Кстати, выезжать к сестре я тоже должен был тайно, в августе. Света болезненно воспринимала все мои вояжи в сторону Архангельска… А пока я водрузил старенький малоформатный «Рекорд» на холодильник в кухне и умудрялся даже по ночам беззвучно записывать музыку «Песен года». Один из тогдашних хитов исполнял мой тезка по фамилии, Сергей Рогожин, и назывался тот шлягер, - «Ревность»…
Я шёл в том же августе 92-го, «Аллой Тарасовой», от причала того самого вокзала, где видел семь лет назад Лену, и в руках у меня был сборник с её стихами (выпросил у приятеля) и, конечно, свято верил, что когда-нибудь, всё-таки, она снова, сама, будет читать мне свои строчки… Судно то продадут вскоре в Санта-Крусе, благословенном порту Канар, и я даже буду знать того симпатягу-штурмана, который мне о том рассказал, с которым я буду ходить на одном из сухогрузов и даже не забуду его фамилии – Жилкин. Не знал я и того, что следующим августом, 93-го, я буду в том же Санта-Крусе отмечать окончание своего, такого томительного и долгого, первого рейса, в четыре с лишком месяца, а ещё через год, ровно, буду болтыхаться прямо здесь, возле этой самой Гремихи, пытаясь туда сдать загибающегося от эндокардита старпома, за которого меня взгрели потом основательно, что я чуть не вылетел с треском из той проходимистой конторы, но только отделался отсылкой на очередную, счастливо подвернувшуюся специализацию…
А пока мне самому исполнилось сорок.. Юбилей не отмечали, не вспомню. Помню 30, 50 , уже со второй супружницей, а вот здесь, - как отрубило. Этот роман-воспоминание я пишу по памяти, даже дневники тех, многих достаточно лет, пропали. И я пишу в пригодных условиях очередного ещё рейса, - сосредоточенно, не отвлекаясь на мелкие и бытовые заботы. А о праздниках? Наверное, правильно говорится среди народа, что делать их надо для того, чтоб они хотя бы запомнились.
В море я давно пытался попасть. Но пока что всё не удавалось. Особенно я «загорелся», когда в 89-м жил в общежитии в комнате с судовыми врачами, - они мне рассказали все преимущества и выгоды подобной работы. Но Света была непреклонна, пускать меня в моря упорно отказывалась и только вынужденные обстоятельства заставили её сломиться. Я уже и сам мерзко себя чувствовал на нервной и ответственной работе на «скорой», мне было невмоготу, кататься в морозы и духоту, по ночам, спасать алкашей непросыхающих, безнадёжных стариков-хроников…. Света не верила моим ужасным головным болям, из-за этих несносных беспрерывных ночных смен, постоянных психологических перегрузок. Если бы я не бегал в те года, как ещё в студенчестве, не отмерял по шоссе километры и хоть немного, в физическом отвлечении, забывался, я бы не выдержал, свалился бы в самом деле, от того же инфаркта. Света, наконец-то,- сдалась. Подкатилась уже невероятная инфляция, угрозы сокращения, нетерпимость ко мне администрации, и я стал «глядеть на сторону». Оформил себе визу, ещё весной 92-го, потом неожиданно, но всё-таки закономерно (стоял в очерёдности, «в резерве»), получил приглашение-письмо, и с марта, с первого числа, уволившись «по собственному», отдал свою трудовую в «кадры» ОМСЧ (объединённой медико-санитарной части) - «Севрыба», обслуживающей рыбаков северного бассейна, с больницей-стационаром и двумя поликлиниками. Впереди меня ожидала новая, полная приключений, непредсказуемая, неизведанная работа… «Мне хочется вынуть твои мозги и знать, что ты думаешь…» - срывалось иногда из уст Светы. Понимала, наверное, что теперь-то условий и возможностей мне погулять будет гораздо больше. Но противиться этому она не могла – надо было кормить детей. Начинался новый этап моей жизни. Я задумывал, что где-то около сорока своих лет начну ходить в море. Так и получилось. В марте 93-го, в сорок с половиной лет, я улетел чартерным рейсом на смену экипажу судна, стоявшего в порту Санта-Крус де Тенерифе испанской провинции Канарских островов.
-7 -
Самым долгим периодом расставания было до этого 3,5 месяцев, во время учёбы в Питере, с апреля по июнь. А теперь я уехал, «ушёл», - на четыре с половиной месяца, на край Земли, и устоявшаяся до этого жизнь даже не давала повода задуматься, как же это необходимо, для здоровья и тонуса, постоянное общение с приятным всё-таки тебе женским телом. Столь длительный отказ от естественных отправлений так действовал, что я даже и не предполагал, что возможно такое истязание. Можно было взвыть от отчаяния. Заглядывая вперёд, я так и не сумел, не имел, ни в одном рейсе, какую-нибудь подходящую, «завалящую», для себя любовницу, изводился от этих неудач, и очень сокрушался по этому. Сейчас понимаю, что шёл неправильным путём, мне нужна была женщина не только для моря и неосознанно я её искал. Что-нибудь проходное, пустое, я бы, при известном усердии, мог бы иметь, но вот подобного почему-то, в конечном итоге, в глубинном большом смысле, - не хотелось. Уже в конце своих скитаний я осознал непреходящее значение расхожего для моряка выражения: «идём домой, к родному… влагалищу». Так, в первый раз на судне имелись две особы. Одна чернявенькая, юркая, говорунья, и другая, - полногрудая, волоокая южанка, на глаз; как я выяснил потом, татарка, звали которую Алла, а на самом же деле она была Альфия. Так вот первая, незамужняя, развитая, разносторонняя, интересная в беседах, нравилась мне и я флиртовал с ней. Вторая же попросту сразу же, нашла себе мужика, но до этого пыталась заигрывать со мной, на что я никак, к несчастию своему, не отреагировал. А первая продолжала игнорировать меня, тем более, когда узнала, что я женат. Она вскоре тоже сошлась с холостым, - видным и представительным, «вторым» поваром. Мучительные испытания разлуки встрепенули во мне ожидания восемнадцатилетней давности, когда я впервые начинал жить со Светой. Мне было радостно и приятно. Я даже не верил себе. Вот что значит правильное «разлука укрепляет брак»! Когда 11 августа я появился дома, дети были отвезены к бабушке, еда вкусная приготовлена, а простыни постели - накрахмалены. Последнего вообще никогда прежде не бывало у Светы. Жизнь новой, неизведанной ранее стороной приоткрылась для меня во всей своей остроте и наготе, что Света заметила даже, как ей неприятно меня, захлебывающегося от дешевого восторга слушать, - про доллары, курсы, размены, валюты… «Зеленых» по тем временам я получил много, около шестисот. Привёз ещё и шмотки, закупленные, обмененные за «бугром». Света впервые в своей жизни влезла в джинсы, которые я по дешевке взял на базаре у негра, но жена о том не догадывалась и носила эти обтягивающие «коттоны», практически не снимая, ещё долго, несколько лет. Чёрные, прочные.
С третьего рейса мои страдания по дефициту секса, - притупились. Я покачался в северных морях больше пяти месяцев и по приходу в Мурманск целые сутки ещё сидел на судне, сторожил и ждал, пока разгрузят, привезённую из Германии, машину. Поскольку я не имел водительских прав, то, естественно, и в дальнейшем, личным транспортом не занимался. Света полностью, до винтика, разобрала «Опель-Кадет», порядком поржавевший, затем его весь заново, собрала. Не без помощи, конечно, ремонтников авиаклуба, да и сын, к тому времени уже шестнадцатилетний, очень увлечённый автомобилями, подсоблял тоже.
После того рейса меня чуть не уволили. За незнание, неопытность, неумение, некомпетентность. В общем за то, что я не догадался сообщить о погибающем от эндокардита на судне старпоме нетрадиционным способом, нарочным письмом, в медслужбу. Короче, не сработал я правильно чисто по организационной части, не сумев вывернуться из ситуации, из которой другие судовые медики вылезали. Но администрация «Севрыбы» была всё- таки не такой сволочной, как в Кольской ЦРБ и пока меня на работе оставили, но командировали как раз в подгаданную для меня по времени учёбу, с января 95-го года, по судовой (морской) медицине, сроком на три месяца, в Питер. Там я, естественно, очень плотно и основательно, - загулял. Сильно действовало на меня сознание своей исключительности, бывалого моремана, побродившего по Европе, побороздившего океаны. Я был востребован, интересен, а женщины, - податливы и безоглядны. И первая замеченная мною женщина меня завлекла настолько, что я даже серьёзно задумывал остаться с ней навсегда. Людмила Васильевна Карань, ассистент курса внутренних болезней Волгоградского медицинского колледжа, полуказашка-полукровка, вдова, была настолько приятной и милой во всех отношениях, что могла бы остаться моей избранницей и именно той, которую я искал. Она «заводилась» от малейшего, сколько-нибудь значимого прикосновения и кончала за один мой «вход» несколько раз. Причём была такой умелой и страстной, что дозволяла буквально всё, вплоть до небанальных, нетрадиционных способов соития, изощрённых и потрясающих. Для моих сорока двух она даже выглядела моложе и я, теряясь в догадках, высчитывал её возраст и никак не мог ей дать больше сорока. Но это было не так. Ей было – сорок восемь, и я узнал об этом много позже, только в 2001 году, когда позвонил, будучи на учёбе другой, уже в Курске, и собирался к ней приехать, но узнав от сына, что «маме 55», испугался и, конечно же, никуда не сдвинулся… А в том январе, и до пятого числа февраля, пока я общался с Людмилой, это было какое-то упоение. И особенными были минуты моих внутренних борений, когда я задумывался с нею в танце на дискотеке и отводил взгляд, в сторону, а она, замечая моё настроение, тут же теребила меня настойчиво и восклицала: «Ну-ка! Что это такое?! Смотреть на меня! Только на меня!» И я после этих слов должен был понимать, что нашёл именно то, чего и искал. Но меня томило и беспокоило вновь начавшееся общение с Леной, я почти каждый день ей названивал по телефону, в Северодвинск… Людмила, прощаясь со мной и чувствуя своим трепетным сердцем, что расстаёмся навсегда, выдала такую потрясающую сцену, что меня и теперь ещё берёт оторопь. Я испытал помешательство, потрясение, шок. На платформе перед вагоном Люда уже не контролировала себя, осыпала меня бессчетными поцелуями, металась, рыдала. Я еле её от себя оторвал. И с тех пор я её уже не видел, никогда, хотя еще несколько раз звонил, переписывался. Позже, гораздо уже, послал ей первую свою книжку. И как только Люда уехала, я сорвался в такой дикий и бесшабашный, и необузданный разгул, которого никогда у меня в жизни, в единицу времени, ещё не было, и вряд ли уже будет. Если в санатории у меня был до того времени рекорд, я сумел поиметь 11 женщин за год, то теперь я сошёлся с пятью за два месяца, то есть каждые 10-12 дней у меня была какая-нибудь, кто-то новая, любовница. Толстушечка, врач-терапевт из Костромы; врач-инфекционист из Омска; абсолютно фригидная, но смазливая, из Славянска Краснодарского края; и полуживая ещё одна, не помню откуда, а также буряточка, из Улан-Удэ… Испытав сладость полувосточной женщины с берегов Волги, уже не забывал неслыханного наслаждения, которое только они и дают, и поэтому, когда увидел в коридоре, идущую мне навстречу, узкоглазую, миниатюрную и очень стройную докторшу, сразу же обомлел, тут же схватил её за руку и стал домогаться и говорить нежные, подобающие моменту слова. Она через три дня уезжала, но тем приятнее было ею насладиться… Она тоже, как и когда-то ещё Гизель, просила иметь её сзади, ещё и ещё, громко стонала и плакала, называя меня по имени-отчеству, на «Вы». Получилось у меня за курсы азиатки с двух концов…Мое происхождение тоже подозревается монгольское, отец там жил, молодым, в верблюжьих маньчжурских степях…
На той плавбазе, последнем моём промысловом судне первого моего пришествия, в «рыбаки», Света побывала два раза. Я целый месяц, уже после питерской учёбы, изнывал в «резерве», отпуске без содержания; ничего не получал, ждал в рейс направления, и дождался. Громадная посудина «Севрыба», с двумя надстройками, большой и мощной компании «Севрыбхолодфлот», работала на приёмке. Это было весьма удобно, потому что судно постоянно стояло на рейде в каком-нибудь инпорту. Но тогда, в начале мая, когда меня туда определили, «Севрыба» пока ещё пребывала в Мурманске и туда мы со Светой вместе отвезли предназначенные для рейса вещи. Заодно и расковано, без оглядки, решили позабавиться, поблаженствовать в соитии в непривычном месте. Женщины страдают, и это замечено не мной, гораздо сильней, чем мужчины, от дефицита секса. Где-то уже через два-три рейса Света, почуяв, как горек «хлеб морячки», стала твердить, чтобы я уходил в моря ненадолго и недалеко. Таким судном мог быть только пассажирский паром, скажем от Питера до Киля, но устроиться туда, конечно же, было нереально… Мы разлеглись на широкой лазаретной кровати и что-то необычное, в поведении жены, чего раньше не замечал, мне стало бросаться в глаза. Света красовалась передо мной своей похудевшей талией и всё меня выспрашивала, непонятно с какой целью, - «Ну как я ещё? Гожусь?» Куда она могла ещё пригодиться, я что-то не подозревал. Наверное, в ней пробуждалось глубинное и нутряное, оргаистическое, чисто женское любопытство с похотью, а сумеет ли она успеть ещё попробовать, понежиться, и не только в супружеской постели? Вероятно, именно с того времени она испробовала что-то жгуче запретное, сладкое и уже не требовала от меня коротких рейсов. Потом был приход, на тот же причал, после утомительных и долгих полгода, в ноябре. Она ждала меня не один час, Зайцев сидел в машине за проходной и мы поехали потом вместе, втроём и она вручила потом водителю переданные мною, целых десять долларов, обмененные мною в норвежском Киркенесе, где мы стояли послерейсовые три дня, на отдыхе. Я привёз тогда самую большую заработанную мною зарплату, за последние два с половиной года, и нам свалилась удача, нежданная,- двухкомнатная, срочно продаваемая хорошей знакомой квартира и мы, подзаняв ещё, к концу года уже, 20 декабря, то жильё, приватизированное даже, приобрели, за 4,5 тысячи «баксов», - в кирпичной, недалеко от нашего старого домика, пятиэтажке. Теперь мы имели большой и просторный коридор, не меньшую по площади кухню, две раздельные вместительные комнаты, а также ванную и туалет порознь. И вот после всех процедур оформления покупки и частичного переезда и прочих связанных с этим процессом дел случилось одно событие, на первый взгляд вроде объяснимое, логичное и вполне естественное, но и в то же время странно подозрительное. Света, не всегда аккуратная и пунктуальная в документах, часто забывающая заплатить по квитанциям, теряющая даже эти бумажки, вдруг стала скрупулёзной и педантичной, быстренько выправила новый паспорт (тогда, с начала 96-го, как раз начался их обмен), и сразу же прописалась, - по новому адресу, Тягунова, 3-34 . Утаила все эти действия от меня, а потом, когда замалчивать уже стало невозможным, поставила перед фактом… Мне же рекомендовалось продолжать оставаться прописанным где и был. Уверяла, что когда по старому адресу будет сноситься дом, надо будет получить квартиру ещё и, в том числе, - для детей. И всё в общем-то было разумно и верно, я соглашался с ней, но вот почему такие тайны, нельзя что ли было обговорить всё это ещё раз заранее, хоть и перспективы, туманные, неопределённые, строили, конечно, и раньше. Нашу старую деревяшку, в числе стоящих рядом таких же домов других, обещали сносить ещё лет с десять тому назад… Тот удивительный, но и переломный период жизни, по новому жилью, и с моим увольнением, и поиском другой, подобной же работы, протянулся всю зиму и даже захватил весь март. Я очень переживал за висевший на мне долг в полторы тысячи долларов. Понятно, что такие деньги я нигде, кроме моря, не заработаю. А пока что, уволенный по сокращению из судовой службы, прозябал на непростой и ответственной работе врача приемного отделения той же больницы «Севрыба», и бегал, пробивал, искал, - лучшее для себя предназначение. Добавлялось к этому смятённому в моей душе состоянию ещё, задевало и действовало, - необъяснимое стремление увидеться со мною Лены. На второй или третий после прихода день я позвонил ей, с телеграфного пункта, и она сразу спросила, где я нахожусь,- в Мурманске или Архангельске(!?), на что я, очень удивившись вопросу, ей ответил, а она и «выдала» себя, признавшись, что хотела бы со мной встретиться… Видимо, и у ней что-то неординарное происходило в семейном союзе. Обуянный надеждами, под магией её переменившегося настроения, я, впервые в общении с женой, уже после покупки квартиры, сразу после встречи Нового Года, напрямую, чётко и определённо заявил, что хочу из семьи уходить. Света, по-видимому, к таким моим излияниям была не готова. Она остановилась на мне своим вкопанным взглядом, сдержалась, промолчала, внешне спокойно, даже равнодушно, мазала стены замазкой или просила переворачивать обои. Мы затеяли в новой квартире косметический ремонт, и перетаскивали понемногу, санками, крупные вещи, - холодильник, кровати. Окончательно перешли в новое жильё 2 февраля. Неожиданно на старом месте остановилась бойлерная, после особенно морозных дней, и мы, сутки промучившись в холоде, перебрались в тепло… Никуда я , конечно, не сорвался и не поехал. Натыкался на светину немоту и тянул свою лямку ординарного, не очень знающего и мало разбирающегося в диагностике, - врача приёмного покоя. Основное место, где я хотел работать, было морское пароходство, имел я там маленькое знакомство, учился когда-то с врачом, бывшим начальником медслужбы, помогал ему даже. Каждые две недели, навещал я тогдашнего флагманского врача Богатикова, он меня всякий раз заново вспоминал, или делал подобный вид, но, в конце концов, 25 марта, сам позвонил мне средь бела дня в приёмный покой и приказал срочно, срочно(!) оформляться, к нему, «бегом», со всеми документами. Я попросил дежурного рентгенолога позамещать меня на смене пару часов, смотался быстро на такси в Мурмаши и в город, туда-обратно, за бумагами, и предстал перед «Богом», который оценил мою оперативность и велел делать все другие, подобающие при устройстве, дела. Первого апреля меня «посадили» на стоявший в районе «Угольков», на приколе, дизель-электрический ледокол «Капитан Николаев»…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
- 8 -
Я верил и не верил в происходящее. Несбыточная моя мечта, мои счастье и радость, кажется, превращались в реальность. Лена Лобанова появилась и заночевала у меня на сухогрузе в архангельском порту… Когда на второй день после отхода, на теплоходе «Юрий Аршеневский», в апреле, я узнал, что к концу мая мы будем в Архангельске, сначала этому не поверил. Но уже через неделю, из Дудинки, порта в устье Енисея, отправил об этом Лене в Северодвинск письмо, по оговорённому адресу, через её подругу. Мы встретились на площади автовокзала, около 18 часов и сразу же, я её повёз, в такси, на стоявшее далеко от центра, в местечке Экономия, судно. Её проверили, сверили в судовой гостевой роли, по заранее заказанному мною пропуску, и через десять минут мы очутились в моей каюте… Но сначала сходили в гости, к моему приятелю, радисту, сидели там до полуночи, ели, выпивали, смотрели по видео концерт «Песни года»… Потом мы спустились с пятой палубы на мою вторую, снова оказались наедине, вдвоём… Полночи я добивался её, потом мы слушали кассету с Булановой… Я стал ещё отождествлять ту голосистую певицу с похожей даже внешне на неё Леной. Она сопротивлялась долго, оттягивала неминуемый момент то разговорами пустопорожними, то ещё чем-то, отодвигала сближение, на которое, понятное дело, давно уже решилась. Я уже разобрал постель, раздвинул ширму над ней, но она всё ещё медлила, сидела на рядышком расположенном углом к кровати диван… И я не притрагивался к ней, не торопил, хотя внутри у меня всё трепетало, кипело и горело, - от нетерпения и желания… Но вот я вышел, вынести остатки пищи в холодильник амбулатории, потом спустился к трапу к дежурившему там матросу, поболтал с ним, чуть не заикаясь, и едва сдерживая дрожь, несмотря на тёплую ночь, тянул время, а затем, когда вернулся, обнаружил Лену уже лежащей, на диване, похрустывающей яблоком. На ней было одеяние непонятного предназначения, то ли ночная сорочка, то ли домашний халат, который она взяла с собой (!) и вот именно это-то обстоятельство подстегнуло, подвинуло меня к действиям. Я опустился возле неё на колени и стал целовать. Водил медленно по её глазам, щекам, нежно касался и задерживался на неподатливых и слюнявых губах. Она вытерлась от помады, но, верно, облизывала их или кусала, а, может, это чувствовалось от стекающего из её рта яблочного сока и мне особенно запомнилась эта дурманящая склизкость и мокрота. Я ещё долго так её ласкал и нежил, но дальше терпеть уже не мог, вынести продолжать дальше эту игру не было никаких моих сил и я взял её на руки, как ребёнка и перенес на кровать, а она разразилась вдруг неожиданным плачем, рыданием и я уже , не помня себя, стал раздевать её молча, аккуратно и нежно, но в то же время методично, властно и решительно, продолжал этот сладостный для меня стриптиз, а она безмолвно, беспрекословно поддавалась, подчинялась мне… Но вот я дошёл до её черного узорчатого и плотного бюстгальтера, судорожно расцепил сзади непослушные петельки, и после, в беспамятном волнении и страсти, двумя руками, растягивая с боков, стащил с её круглых шелковистых ягодиц трусики, - она помогала мне, вытягиваясь корпусом. Не сразу я, но и не медля, потихоньку приноровился, приметился и вошел в неё. Я был в ней! И это торжество моей плоти, почти сразу же, довело меня до разрешения, до экстаза. Впервые в жизни, за всю свою выстраданную бедовую жизнь в 44 года я обладал любимой женщиной. И двадцать два года ждал, желал этого!.. Ровно 22, с тех пор, когда она только что стала моей официальной невестой, после подачи нами заявления, 31 мая одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, и до последнего , такого же дня третьего месяца весны 96-го… Был ли я счастлив тогда? Наверное, - да. Но ненадолго. Ровно через десять с небольшим лет я приёду к ней, уже дважды разведённый, к овдовевшей, на целых полторы недели, на десять потрясших меня дней, чтобы понять, разобраться, но прикинуться все-таки в возможности совместного существования, счастья и тут же… отторгнуться от нее, да так ни с чем и уехать. Память юности не выдержала груза наслоений накопившихся лет, настроений выгод и непрочных, меркантильных выводов… Она не захотела меня прописать у себя, чтобы я так же, как и в Мурманске, получал такую же по начислениям процентов зарплату… А тогда, когда все казалось впереди, я снова заходил в Архангельск, уже из Финляндии, через месяц, в начале июля, и мы снова встретились и опять она приезжала ко мне на корабль…
Дома я появился в конце августа. Света меня «вычислила» сразу же, чуть ли не во время соития, выпытала, был ли я с Леной и получила утвердительный ответ. Я не смог ей соврать, представляя, может быть, смутно в душе, в будущем, разрыв с ней, и ещё, может, раскис от того, как доброжелательна она была со мной и на слова признания моей измены даже, кажется, не смутилась и не выговаривала что-либо особенного против, принимая это чуть ли не как должное, вполне приемлемое, чем таскаться по каким-то женщинам залётным, проходным. Она только спросила заинтересовано про мою первую невесту, круглая ли у той попа, на что я очень удивился, - почему жену мою волновал именно этот вопрос. Может , она причисляла свою соперницу к еврейскому клану?.. Где-то в эти года, первого моего пришествия в пароходство, она, не помню после какого рейса, предъявила мне неслыханное ранее требование – предъявить справку из венкабинета. И, кажется, такую справку я ей показал. Вот до чего опустились наши близкие отношения! Именно в моё пребывание в пароходстве она деньги растрачивала безумно, бездумно, залезала за несколько месяцев в долги, оправдываясь и увёртываясь непостижимо – такие «условия и обстоятельства жизни». Да, ей годами не выплачивали зарплаты и даже её начальник и ухажёр Зайцев ничего с этим не мог поделать. Он только снабжал её, красной рыбой, из глубинок Кольского полуострова, куда только долететь можно было самолётом. Или по весне, когда уже кончалась своя, привозил в салоне картошку. Я как-то сам вытаскивал эти увесистые мешки, из утробы АН-2...
Рейс на «Аршине», с единственной там на весь северный бассейн капитаншей, закончился для меня так же неожиданно, как и начался. 30 августа я пришёл в Мурманск, а второго сентября уже полетел на другую сторону Земли, в Панаму. Там менялся экипаж сухогруза «Константиновка», с самым жестоким, сволочным, мстительным и коварным капитаном за всю мою морскую «карьеру», Альперо, - из бывших ментов, молдаванином. Меня элементарно, как новенького, подставили. Уже 20 октября я прилетел из Мадрида, через пятьдесят дней после начала рейса, изгнанный с корабля, интернированный из Испании, как потерявший паспорт моряка. Я тогда ещё не знал, что документ у меня попросту украли на пляже по заказу капитана. Об этом мне, лет через пять, рассказал тот самый приятель-радист, с «Аршина», когда мы с ним потом встретились, на ледоколе «Россия», в бытность мою уже в Атомфлоте…
В последнем своём заходе в Санта-Крус на Канарах, в декабре 93-го, ещё в «рыбаках», я познакомился с испанкой Марией. Она была не замужем, имела ребёнка от первого брака, была мне интересна, и я ей тоже – понравился. И вот, в том несчастливом для меня порту Кадис, возле которого Нельсон когда-то разбил французский флот, я пытался до Марии дозвониться, еще до потери паспорта. Поговорил только с её отцом, который меня едва ли понимал. Мария знала немного по-русски и по-английски, так что сносно с ней мы общались. И тут этот потрясающий и удручающий случившийся со мною облом… Меня, как преступника, вывели с борта судна, повезли в офис представительской компании, где я ожидал самолёт, с Хереса до Мадрида. В столице испанской я, вместо намеченного, с утра, вылета, после ночи в гостинице, задержался из-за сбоя в расписании российской авиакомпании ещё на целые сутки. После объяснений администратору отеля и звонков агенту мне разрешили заночевать ещё раз и весь предоставившийся мне день бродил по окраинам, потерянный, брошенный на произвол судьбы, потом вечером в номере смотрел по ТВ беспрерывный, по всем каналам показываемый футбол, очередного тур национальной лиги… И думал также неотвязно и серьёзно о том, чтобы пойти в полицию, заявить об иммиграции, остаться в стране. Мечтал, что заживу достойно и прилично в чужой стороне. Связался бы уж тогда, естественно, уж точно, с Марией. Денег бы на первый случай хватило, да и бонусы какие-либо мне, как оставшемуся, выделили бы. В кармане моём, кроме справки из посольства, лежало ещё 600 долларов, не мои,- ребята передали для своих жён в Мурманск. Я бы, естественно, потом и с этим долгом расплатился бы… Давила, давила эта напасть на мои мозги. Но и потом, неумолимо, стало накатывать, охватывать совершенно другое настроение. Меня постепенно, с ног и до головы, будто от ледяного душа, стал пронизывать какой-то вселенский холод, - я ощущал явственно ползание по телу мурашек, мороз пробегал по всему телу, по всей моей коже. Откуда взялось это, не знаю, но, верно, охраняющее спасительное чувство поднимало меня из ямы, в которой я оказался, вытаскивало и держало в сознании, что на родину свою, такую разнесчастную и многострадальную, я уже никогда не попаду, не поимею полузамороженных русских баб, и не увижу детей своих и рождённых от них внуков… Стоял ведь ещё только 96-й, переломный, этапный год, когда страна ещё не освободилась от ментальности «совковства», пресловутого патриотизма. Если бы хоть на пяток лет попозже я попал в те обстоятельства, неизвестно бы, как я себя повёл бы. И от наследников бы своих никуда не делся, приезжали бы в гости друг к другу. Поэтому, когда я затравлено и с преодолением смотрел в глаза встречающей меня в аэропорту жены и видел отклик в них, сочувствующий, извиняющий, я приободрился и нашёл понимание от свалившейся на меня беды… Потом были объяснительные, выговор, штраф, оформление нового паспорта и всё в принципе для меня обошлось, закончилось благополучно , и в первый день Нового, 97-го года, я уже держал курс на Балтику, на ледоколе «Капитан Драницын», из той же серии монстров, что и «Капитан Николаев»…
Между проводками судов в Финском заливе мы часто заходили на заправки, на сутки-двое, и вот тогда то я и пригласил Нину Барышникову, в «гости». Та единственная после долгой разлуки встреча, к сожалению, стала и последней… А на праздник Восьмого марта я попытался сблизиться ещё с одной из женщин, из памяти 95-го года. Тогда, во время учёбы в Питере, работал я немного на скорой помощи, и познакомился с некоей Филипповой. Фамилию запомнил точно, с подобной у меня всегда случались неприятность, причём не одна… Так вот, та Филиппова жила на Московском проспекте, в шикарной квартире, доставшуюся ей чуть ли не с девятнадцатого века. Две комнаты, с высоченными потолками соединялись смежно широкой двустворчатой дверью, а длинный коридор змеился на всё это пространство, через входы в отдельную ванную, туалет и вместительную кухню. Филиппова жила здесь вдвоём со взрослым сыном, была не замужем, работала в каком-то научном учреждении, и явно не бедствовала, - на мебелях громоздилась современная аппаратура, а в аквариуме плавали золотистые рыбки. Созвонившись и договорившись, я пришёл к ней вечером в праздник, с цветами, закуской и выпивкой. Взамен не получил ничего… И я ушёл, убежал от неё, чуть ли не в слезах, кусая губы от досады и проклиная всю свою горемычную неудавшуюся жизнь, полутюремную, на кораблях и в морях… Через месяц мы пошли на Шпицберген, а оттуда, через Диксон, 12 мая, возвратились в Мурманск. Ни восторгов, ни поклонений по случаю прихода я от жены не получал, и 27 мая, буквально через полмесяца, я снова ушёл, теперь уже на другом судне и на этот раз, в сторону Арктики…
Рейс на теплоходе «Капитан Свиридов», «чёрном полководце», был самым продолжительным из всех пройденных в пароходстве, но и наиболее интересным, - за семь с половиной месяцев я посетил ровно десять стран, в обоих полушариях. Много было встреч, впечатлений, соблазнов, реализованных и «не…» И главной моей привязчивостью, «болезнью», стала влюблённость в привлекательную и броскую, с неординарную внешностью буфетчицу. Анжелу Викторовну Бондареву, 25 лет, считавшей основным препятствием для наших отношений с ней именно мой возраст. Она категорически не признавала моих сорока пяти, не соглашалась со мною «дружить», и один раз даже выкрикнула мне в сердцах : «Да куда Вы лезете? С Вашими-то годами?..» Потом это не помешало ей сойтись с одним мотористом, «машинёром», всего-то на три года младше меня. Тот, ошалевший от радости, ради красавицы, бросил семью с двумя детьми. Анжела действительно выглядела очень эффектно, - стройная жгучая брюнетка с отменными формами, с большими чёрными выразительными глазами и пухлыми чувственными губками… Но такие обычно верными женами не становятся.
В том рейсе Света мне наказала, при заходе в Европу, приобрести для своего начальника и для нашей машины – колёса. И с этими покупками, в Роттердаме, я промучился невероятно. И даже не в том было неудобство, что трудно физически, а то, что Света мне толком не рассказала, как те колёса нужно покупать, и на что обратить внимание. Я купил десять (!) колёс, но с различными рисунками протекторов (!!). Мне уже по доставке тех резин подсказали стоявшие на палубе моряки. И я кинулся было снова к продавцу, заменить те разные рисунки на парные, а тот, собака-турок, даже и слышать об этом не хотел. От тех бесполезных покупок я с большим трудом, кое-как, с издержками, избавился уже в Санкт-Петербурге, куда мы зашли после Европы. Двоюродный брат Светы, с машиной, меня разочаровал, - главный мотив, дешевизна, был им поколеблен. Такие же обода и за те же деньги можно было достать и в Питере… Тогда же и там, после долгих семи лет, я увидел, после возвращения из Германии, - Куликову. Она очень сильно внешне изменилась, даже непонятно было, отчего так...Растолстела до безобразных размеров.
Второго января 98-го я снова был дома. Света встретила на машине, «уазике» от работы, с обеими детьми; все мы ехали в салоне, заносясь на поворотах. Заработал я неплохо, но деньги безудержно, прямо на глазах, растаяли. Но были у меня «подкожные» и я, думая, что поеду к Лене, всё- таки растратил их здесь, дома. В холода февральские, испугавшись взлома, Света затеяла ремонт входной двери. Но просчиталась, мастер ею выбранный, оказался бедовый, - ничего толком по-настоящему не сделал и потому мне удалось заказать замену двери с работниками другими и пришлось переплачивать, из моих уже средств. В те же дни вынуждены были отказаться и от затеи со сдаваемым нами старого жилья – квартирант пил и курил там напропалую, да ещё с приводимыми собутыльниками, - подобное, конечно, не устраивало. Зато я решился в той квартирке устроить бордельерчик. Связался с Валей Березой, необычной такой фамилией. Она была бомжёвка, бичёвка, бывшая зэчка, сорока двух лет, с миловидным, но помятым личиком. Из дома в Мурманске её выгнал зять, она пристроилась в нашем посёлке, к какому-то мужичку, варила ему обеды и стирала, он её подкармливал. Встретились мы всего два раза, удовольствия большого я от неё не получил, а один раз даже чуть не попался. Выглянул в окно после совершённого постыдства и обомлел, увидев в двадцати шагах, разговаривающую с соседкой жену(!). Но, кажется, у неё не было ключа, хотя полностью я в этом уверен не был. Спасло меня только то, что Света от природы была не любопытна, как это бывает у многих женщин. Ну а так бы, при известном усердии, она бы меня давно разоблачила. Но, слава Богу, она не шарила у меня по карманам, не просматривала записные книжки, не искала моих денег. Надо отдать ей за это должное. Но, однако, постепенно она скатывалась по уровню чтения. Сначала это был Томас Манн, с толстенной своей эпопеей о библейском Иосифе, потом в доме надолго поселились номера «Иностранной литературы», журнала, который она долгие годы выписывала. Затем пошли чередою книги Чейза, Праттера, Мердока и после - низкопробная бульварная, в мягкой обложке, макулатура детективов и криминальных историй. Чтиво…
Из-за устремлений моих сближения наши, на супружеском ложе, постепенно сходили на «нет». Я бы ни за что не стал искать похоти на стороне, если бы у меня гармония в постели дома… А поэтому соития наши стали настолько редкими, что приходилось их прямо-таки выпрашивать, унизительно и со внутренним, затаённым страхом отказа. Я зверел от дефицита естественных потребностей и бегал, как волчара, в поисках вожделений, по всему посёлку. Но кроме пресловутой алкоголички Вали, никого не находил. Как-то зашёл в квартиру её ухажёра, и увидел эту Березу, спящую - пьяную, на диване, в обнимку с братом хозяина, пришедшим из рейса моряком. Выбежал вон наружу, - от омерзения, презрения…
Свете зарплату так и не выдавали. Я тоже не работал и уже брал, в ожидании рейса, отпуска без содержания. Мои средства, когда-то заначенные, стали, понятно, уплывать. Света, с её сверхъестественными, проникающими в душу способностями, чуть ли не читала мои мысли. Так пролетели март, и апрель. Подступил май… Все мои 500 «подкожных» «зелёных» испарились, как будто бы их и не было. Пришлось мне занимать ещё у знакомого моряка, сначала 100, потом ещё 100, затем - 200 и таким образом, я стал должен приятелю - 400 долларов. Сумел их возвернуть, отдать, только через два года, в мае 2000-го, у него дома, с бутылочкой, под маршировку по ТВ нового, недавно избранного президента, ВВП, на инаугурации…
6 июня меня, наконец-то, направили на зашедший в Мурманск, транспорт «Кандалакша». Но ещё почти месяц мы простояли у причала родного порта, а потом сорвались, как угорелые, не успев предупредить всех, из-за сумасбродного и заполошного капитана, тридцатого числа. Рейс получился такой же продолжительности, как и предыдущий, но время пролетало незаметно быстро, длинных переходов не было, мы подолгу стояли в портах Дудинке, Кандалакше ( по названию судна!), Херсоне и Констанце, а потом нас перебросили на перевозившую лесоматериалы, линию, - Финляндия – Египет… Там, 11 декабря, после инцидента с таможенниками, я был подвергнут унизительному штрафу в 2,5 тысячи долларов, за счет долга в судовой кассе и в результате чего всей моей рейсовой зарплаты как ни бывало. Когда я сообщил об этом Свете, в Новый год, из Румынии, она чуть не лишилась дара речи. Она долго, изнурительно, в трубку молчала, потом что-то пролепетала про невеселые наступившие времена. Я вернулся домой в феврале, абсолютно «пустым». Удар финансовый, да ещё вкупе с обвалом цен из-за дефолта конца 98-го, был просто всесокрушающий, гибельный. И мы это ещё долго чувствовали. Весной 99-го было самое нищее время из всех, которые мы прожили вместе. Надо было как-то выкарабкиваться. Именно тогда я, впервые после шести лет морей, вновь, во время отпуска, поступил на береговую работу. Трудился в приемном покое Кольской районной больницы. Устроиться вообще никуда было невозможно и только счастливый случай мне помог. Именно с того времени, я стал постоянно работать терапевтом, когда «отдыхал» по основной должности судового медика. Потом были «неотложки», Северная и Южная подстанции города, приёмное отделение больницы скорой помощи Мурманска…
Последствия провала в Египте стали сказываться и на моей работе в пароходстве. Руководитель судового отдела бассейновой больницы, под давлением высшего над ним начальства, стал меня склонять к увольнению. Я обратил свои взоры на Атомный флот, только туда можно было пробиться судовым доктором. Один из приятелей с «Драницына» вроде бы был в хорошем знакомстве с начальником филиала медсанчасти, обслуживающей атомфлотовцев…
То время было и последним, когда мы со Светой «жили». Кажется, это был март, или апрель, когда я вымученно и почти с ненавистью, имел свою жену, которую уже так называть не хотел. Поймал себя тогда на ощущении, что в руках у меня не супруга, а проститутка. Эти особы под меня попадались, всего-то их было штуки 3-4, и все, естественно, в торговом флоте… Причём распределялись они неравномерно. На «Свиридове» их было трое, за рейс; я, вошедший во вкус, в трёх портах подряд имел по одной. Первая, памятная в баре Кристобаля, главных морских ворот Панамы. Маленькая, вёрткая, она прыгнула мне прямо на колени и ворковала по-своему, гладила мои мокрые от пота, из-за наружной жары, волосы. Я, не утерпев, сбегал, благо было недалеко, на судно, за долларами, она повела меня наверх, через тёмные коридоры, напомнившие мне общежитские, студенческих годов. Комнатушка её была задрипанная, дешёвого вида, куда едва вмещалась распластанная на всю площадь тахта, и загородочка с душем и унитазом. Эту Софи, мулаточку из Колумбии, я проткнул почти без подготовки сразу же и буквально тут же мне захотелось её ещё, но она требовала сначала «мани», и пришлось расстаться со второй, взятой на всякий случай, десяткой… Вышел я из бара, будто сильно пьяный, хотя выпил всего в 0,33 бутылочку пива, и счастливейшим на свете, потому что никак не ожидал такого воздействия на себя живого и горячего женского тела. Правда, потом запаниковал, потому что влезал в неё «без защиты» и успокоился только после рейса, проверившись, через четыре месяца, в поликлинике… Другая была шестнадцатилетняя, в милом городке Вера-Крус, на западном побережье Мексики. Та была добытчицей, и я обнаружил это уже достаточно поздно, её приличную по срокам беременность. Она, хлопнув по животу, произнесла «бамбино!», и потом была замечена мною через пару дней,- сидела на скамеечке с молодым, наверное, мужем… А третья… Та оказалась феноменом, звездой, королевой, - секса. Она застонала, как только я перед ней предстал «наготове» и заскулила, закричала, запищала всё время, пока не расслабилась, не умиротворилась. Она была грузинка, в большом турецком порту Мерсин, приехавшая на заработки из Тбилиси, разведённая учительница, с ребёнком и родные её не знали, чем она прирабатывает. Звали её Лали… А последней стала связь в финской Ловиссе, с соотечественницей, приехавшей из ближнего города революции на заработки. Должны были уходить, но я, встретив эту русскую в магазине и не удержавшись, всё-таки договорился, мчался туда и сюда на частнике, которому заплатил приобрётённой в Роттердаме полной пятилитровой канистрой спирта, а ещё отдавал и ей, путане, дежурные десять зелёных и не меньшей стоимости блок сигарет «LM» впридачу…
Появившись дома с начала года и не имея никаких плотских радостей, я, весь замороченный в хозяйственных делах и заботах, незаметно перешёл на положение квартиранта. Можно только теперь понять мотивы поведения Светы. Она ведь пользовала уже любовника и, понятно, ей было неловко иметь одновременно двух мужчин. Она не хотела размениваться и тяготилась этим положением, по-своему. Дефицит секса у женщин доводит их вплоть до психических расстройств, других отклонений. А у жены был самый бурливый и непредсказуемый возраст, она «добирала» то, что когда-то упустила, и лишь только теперь, опомнившись, в свои сорок пять лет… Но, естественно, что-то ещё выгадывая, не хотела порывать и со мной. Вот тогда то и произошло событие, окончательно укрепившее Свету в необходимости развода, потому что препоны, чисто моральные, и те,- снимались. Умерла её мать, моя тёща. Света, получив об этом известие от сестры, по телефону, ничего мне об этом не сказала, а стала просить в долг(!) сто долларов. Знала или нет, но, может, своими экстрасенсорными способностями чуяла, что у меня действительно оставался последний резерв, на чёрный день, и именно, - сотня. Конечно, купюру пришлось отдать. Тещу я видел как раз недавно, в том же 99-м, в феврале, когда останавливался в Мартышкино, с приходом в Питер по окончанию рейса. Погода стояла не холодная, но всё же, морозец по вечерам прихватывал и я запомнил, как она с дочерью, тогда ещё моей свояченицей, Люсей, по обыкновению, прогулялась перед сном, и вернулась бодрой, с румянцем на щеках и никак нельзя было подумать, что скоро её не станет. Сказала она тогда, будто пророческие для себя слова: «Я очень устала, Коля…Очень…» Тогда же я встретился и со своей путаночкой из Ловиссы, Таней. Она жила в Питере и позвала меня переночевать, «по полной программе», в свою старофондовскую коммунальную квартиру у станции метро «Чкаловская», я даже договорился с ней до того, чтобы взять её в жёны, скажем, лет через десять. Ей было всего-то 29, и она имела сына, - мальчика-шестилетку, который ещё не ходил в школу, но зато шустро управлялся с магнитофоном-видиком… Света уехала на похороны, оставила меня присматривать за домом и детьми, правда, давно повзрослевшими, притихшими, - они любили бабушку. И я запомнил тот недолгий, в несколько дней, этот последний мой, домашний, - уют.
Пока я ещё числился в пароходской больнице, но подбирался к другому, и вот «вышел» на заведующего медслужбой Атомфлота Коцюбинского. Тот меня «парил» примерно столько же, сколько в своё время Богатиков, каждые две недели предлагая ему позванивать. И вот в знаменательный для меня день, он сказал мне в трубку - «приезжай». Он был немногословен, но и бесцеремонен, самоуверен, самодоволен, - этот неординарный в своём деле администратор. Потом из-за своих замашек был с треском уволен и просился на должность судового врача … у Богатикова. Я опять помчался на такси, из Мурмашей, с документами, на самую окраину Мурманска, в сторону Североморска, - базу №12. С названием этим я столкнулся ещё на «Драницыне», «Драньке» - одно время все ледоколы пытались объединить в одно ведомство. «Коцюба» меня усадил перед собой за широкий стол, для заседаний, вызвал кадровичку и стал придумывать по какой специальности на освободившуюся должность судового врача меня взять. В хирурги я не годился, оперативного опыта большого и разностороннего не имел, гинекологи тоже не предусматривались в реестре морской медицины и он меня назначил в терапевты, тем более, что вакантная должность появилась как раз с увольнением терапевта, Лисукова. С тем я даже как-то сталкивался, ещё в Дудинке, на атомном балкере «Севморпуть». Дело было оформлено. Богатиков меня с радостью отпустил. 4 июня я сел пассажиром на атомоход «Россия», идущим в вечные льды, для пересадки по пути на ледокол «Арктика», куда меня и направили.
- 9 –
Начался мой самый длинный и долгий в судовой жизни рейс. 335 дней. Ровно одиннадцать месяцев. Я практически исчез, пропал почти на целый год и это был тот водораздел, остановка перед нашим со Светой неминуемым разводом. Самое неприятное известие после рейса, которое я получил, это было то, что сына услали служить в Чечню. И все семь месяцев потом, до конца года, я замирал от страха, слушая фамилии погибших там ребят, по специальному радио. Но, слава Богу, всё обошлось. Эту весть об отправке сказал мне Зайцев, неожиданным образом оказавшийся со мной в автобусе, идущим последним по расписанию в Мурмаши, 4 мая, как только я сошёл с борта «Арктики»… Света стала курить. Говорила, что так забывается и меньше переживает за ребенка, посланного на Кавказ и бросит, как только он вернётся. Сын вернулся. Курить она не бросила. Деньги, которые я ей вручил, как сейчас помню, 104 тысячи, неплохие по тем временам, она тут же раздала, за долги.
Итак, я вернулся к совершенно другой жене, иной Свете. Произошло в тот же вечер поздний, ночь, поразительнейшее событие. Она мне не разрешила лечь к ней в постель! Полнейший и бесповоротный отказ в интимной жизни!! Это были неслыханные - и дерзость, и вызов! Я весь в трясучке от телесного изнеможения и голода, длительностью в год(!), не имею права прикоснуться к официальной жене?! Мне это не дозволяется! Моряку, пришедшему из рейса! Принесшему деньги! Она, значит, сама вышла на дорогу раздора, по своей инициативе. Я, весь раздавленный, униженный, оскорблённый, до глубины души, не смог даже сдержать беззвучных слёз, пряча их в углу на раскладушке, а она мне так, издевательски, бросила, будто собаке кость, снисхождение: «тебе надо…- жениться…», имея в виду, конечно, ( как я тогда думал облегчительно) - завести женщину. Всё-таки врач, понимала необходимость естества. И вот тогда-то, получив «оглушительную» свободу я, уже не таясь, стал по телефону искал для себя вожделений. К счастью, встретил одну знакомую медсестру, работавшую в поликлинике, с которой у меня были доверительные отношения, и она меня взялась свести со своей безмужней подругой. Уже через день я пришёл к той медсестре в гости, для встречи, сидел, ожидая и переживая момент, чувствовал, как урчит мой живот, а хозяйка мне объяснила, - «волнуешься». Пришла та самая подруга, Нина, сухопарая, но миловидная, в серых матерчатых брюках и в молодёжного покроя курточке. Мы сразу же вышли, пошли с горочки, где жила моя добродетельница, по тротуару вниз. Оказались в квартире, которую Нине оставили знакомые, уехавшие в отпуск. Там было всё запущено, пусто, холодно. Но мы быстро разделись, и, согреваясь телами, полезли под ватное стёганое одеяло. Я сразу же почти, ошалевший от радости, на Нину, как на собственность, влез, сделал своё жгучее, более года не деланное дело и тогда она сказала, когда я ещё оставался в ней, что запомнилось, - «вот и познакомились…» Потом, пред расставанием в прихожей, когда она у меня попросила немного денег, я сунул ей купюру чуть ли не между её ног, но после отвёл руку, опустил в карман… Потом ей давал еще раз, перед неожиданно подвернувшимся, следующим частным рейсом, и потом, после, по окончании его, уже в декабре, она снова выпросила у меня ещё одну сотню, «зелени»… Больше я с ней не встречался.
Я впервые ушёл в рейс «налево», в частной компании, 19 мая, то есть ровно через две недели после прихода на «Арктике» и таким вот образом отсутствовал на берегу, с перерывом на 14 дней, ровно 530 суток. Полтора года морей… Я считал своим отцовским и семейным долгом, как-то загладить свой катастрофический провал в Александрии. И я добился своего, после того финансового потрясения, вкупе с очередным кризисом страны, и сумел восстановиться, выдержать, выстоять, воскреснуть. Вернулся я второго декабря и сразу с порога о сыне - «где он?». А она мне – «нет его…» Чуть не убила меня на месте этим, хотя она просто имела в вид , что сына ещё нет на месте, дома.
Снова всё заработанное мною за долгие месяцы испарялось. Хоть успели дочери купить компьютер, кое-какую хоть одежду. Примерялись уже к праздникам и тут я не верю своим ушам – Света мне предложила поехать к родственникам, в Сыктывкар, отмечать конец века и начало нового тысячелетия, - там. И, правда, у брата и сестры, в родной своей сторонушке я не был уже долгие восемь лет. Но уж очень откровенно Света меня выпихивала, - на Новый год, в сугубо семейный праздник, - от себя подальше, - отстранялась, изгоняла. Было горько, несправедливо, но и отрадно, облегчительно – одновременно. Я уехал.
В Сыктывкаре, у сестры, я делился своими огорчениями, обсуждал создавшееся положение и пытался даже строить какие-то неосуществимые планы, типа купить где-то на родине дом или найти какую-нибудь землячку-комячку… Но большая и последняя совместная наша со Светой радость случилась на Новый год - сын вернулся 1 января. А на обратном пути, как о давно задуманном, я решил остановиться в Архангельске.
…Лену я не видел около пяти лет, точнее четыре с половиной года, с того самого, июльского 96-го, дня, когда она во второй раз осталась на ночь у меня на корабле. К объяснению я подготовился самым решительным образом. Снял в гостинице номер, набил стоявший там холодильник деликатесами и дорогим вином, позвонил ей, договорился о встрече. Она предложила увидеться у его дяди, которого я хорошо знал, жившего со своей женой в конце той длинной улицы с названием «Обводный канал», на которой в свое время жила в общежитии Света. Лена появилась там, когда я туда уже пришёл и освоился, предупреждённые хозяева встретили меня любезно и гостеприимно. Несомненно, они знали о несладкой жизни своей племянницы, с побивающим её и гуляющим, мужем-алкашём. Мы хорошо и приятно посидели, выпили и закусили… Но вот на мое предложение поехать в гостиницу Лена категорически отказалась. Ну прямо упёрлась – наотрез! Я прямо не верил ей, не хотел этому верить, чуть не рехнулся от этого. Ну что случилось, что же произошло? Зачем она выставляет напоказ свое нравственное самоубожество, ложную честь? Если бы мы с ней не соединились в 96-м, тогда бы ещё было понятно. Но теперь?! Я этого не понимал!.. И тогда же, на следующий после встречи день, 4 января, я отказался от неё, распрощался с нею навсегда. Так, с фактически совершившимся разводом, я был отвергнут ещё и любимой женщиной. Деваться мне стало некуда...
По окончанию длинного отпуска я вернулся на свою основную работу, где был определён на атомный ледокол «Советский Союз», стоящий пока на приколе, но готовившийся выйти в рейс в начале весны. Фактически я стал там проживать, на выходные лишь выбираясь в Мурмаши и ещё не знал, что скоро мне «светит» назвать «СоСо» своим домом… А пока мне предстояла нежданно подвернувшаяся командировка, на двухнедельную специализацию по радиационной медицине, в славный город Курск. Там читал курс лекций для врачей медсанчасти нашего главка, десант из Москвы, в составе профессора и двух доцентов. По пути я останавливался в Питере, у Люси. Она жила уже одна. Дед, тесть для меня, а для неё отец, неожиданно куда-то исчез, пропал. Ушёл в день своего семидесятипятилетия, 26 января, в трескучий мороз и не вернулся. Милиция ничего вразумительного сказать не могла…
Собственно моя учеба проходила не в самом Курске, а в его городе-спутнике Курчатове, в восьмидесяти километрах. Там находилась та самая Курская атомная станция, и конкретно, - буквально в пяти километрах от того места, где я поселился – в пансионате «Орбита». Когда-то здесь располагался пионерский лагерь и вот теперь в его стенах проходили санаторное лечение рабочие-атомщики. В этот маленький, отпущенный мне судьбой отрезок жизни я тоже не терялся. Не только соблазнил одну очаровашку, 42 лет, но и познакомился с такого же возраста разведёнкой, работавшей в гостинице Курчатова ресторанной официанткой. Намеревался закрепляться основательно и серьёзно в средней полосе России. Фамилию даже запомнил той – Телепнева. Она проживала одна в двухкомнатной квартире, правда, прописан был ещё её сын, учившийся в Москве. Он то и предупредил мамочку, - как рассказывала мне женщина, знакомившая нас, -чтобы та ни в коем случае не связывалась с каким-то залётным, с Севера, холостяком, оттяпает квартиру , будь здоров… Так я, уехав, и ещё пару раз ей позвонив, все отношения с Телепневой, - прекратил.
Вернулся я в начале февраля и снова по накатанной схеме стал отчуждённо жить – будни на судне, выходные – дома. У Светы были свои интересы, у меня другие, никто в личные дела не вмешивался, не лез. Даже разговоров у нас не происходило никаких – так, дежурные лишь фразы, по необходимости, да по случайности. Пробыв неделю на судне, 9 февраля, в пятницу, я приехал, как обычно, домой. Прошли обыкновенные суббота, потом воскресенье, я сходил в шашечный клуб… Но то, что должно было произойти, случилось... Вечером, 11-го, не поздно ещё, когда все, по- непривычному находились дома, и уже отужинали, я сидел на кухне и смотрел по маленькому телевизору, специально купленному для подобных случаев, футбольный обзор , как вдруг, ни с того, ни с сего, вошла жена и, ни слова не говоря, села передо мной за столом. Я думал, что она нальёт себе кофе или чаю или ещё по каким-нибудь надобностям, но она, раскурив сигарету, неожиданно спросила, сказала знаменитую эту свою фразу, которую я запомнил на всю последующую жизнь: «Какие твои планы?»
«Никаких» - поспешил заверить её я, а сам уже почувствовал, что это начало разговора неспроста и буквально, тут же, был ошарашен следующей тирадой: «Так вот! Я выхожу замуж!» Видимо, последние слова ей дались с трудом и она почти выкрикнула их, в истерике, фальцетом. Я так ничего и не мог вымолвить, а она, затушив сигарету, из кухни вышла… Минут десять, пятнадцать я так посидел, будто поражённый молнией, но потом постепенно стал приходить в себя. Наверное, потому, что знал, что рано или поздно такое должно было произойти. Быстро встал и подошёл к лежащей как ни в чём бывало на диване, уставившейся тупо в телеэкран, жене, - переговорить. Попросил развод отложить до осени, - когда по-настоящему определюсь с жильём ( я уже искал варианты), вернусь с очередного рейса. Мол, мы и так уже живём врозь, какая разница, так что несколько месяцев погоды не сделают. Стало уже поздно, назавтра нужно было рано вставать и я прилёг, как всегда, у стеночки, на раскладушке. Но ни о каком сне, понятно, не было даже и речи. Вмиг пронеслись перед глазами прожитые все годы с ней, припомнились радости и горести, разочарования и надежды. Отчётливо и неуклюже зацепилась в голове мысль – а как же теперь дом под Петергофом и дачный участок в Новгородчине ? А все вещи? Аппаратура, мебель, ковры, вообще всё? А машина? Ах, да, она ведь не зря выправила, под каким-то соусом, машину в дарственную сыну. Я был не против. И это было уже давно, ещё в 99-м году. Значит, тогда уже она собиралась разбежаться со мной? Во всяком случае, уж «полотёра»-то имела, точно. И кто же он, этот коварный искуситель, соблазнитель, разрушитель семьи? Может, тот мужик, с которым она покупала компьютер? Да нет, он слишком пошлый, развязный, Света не опустится до него. А может, вновь заявил о себе Коля, с Дальнего Востока? Правда, теперь он проживал в Крыму и приглашал её даже туда, - она рассказывала. И вдруг меня как ударило, даже и догадываться то не надо было, ведь это же Зайцев! Я был так поражен, что произнес эту фамилию даже вслух и Света, тоже не спавшая, я чувствовал, промолчала… Тогда и я, рассвирепев, от чего у меня даже зачесались кулаки и чтобы не искушаться, я решил тут же уйти, уехать, но потом придумал менее болезненный вариант. Пошел в комнату детей и предложил дочери перейти к маме, а самому остаться с сыном, на что проснувшаяся и недовольная дочь заявила, что вообще уйдёт из дома, и мне пришлось со своими намерениями расстаться и лечь снова на раскладушку, так почти и не сомкнув до утра глаз…
Если бы не Атомфлот, я бы пропал. Там было не в диковинку, что жили, приехавшие из других городов и я, под шумок, просуществовал на судне до марта, до отхода в рейс. Итак, поворот свершился. Теперь мне нужно было как-то устраиваться в новой жизни. Но тогда, в ночь с 11 на 12 февраля у меня произошло прощание с прошлым, хотя конкретно о том, вряд ли и думалось. Реальное настоящее и будущее мое, в разводе, начнётся не осенью, а немногим раньше, в июне…
- 10 -
Так ещё целый месяц я просуществовал будто в надрыве, в каком-то тумане, опустошении, не зная куда, к кому приткнуться, переметнуться. Когда-то ставил спектакль «Скамейка» , по пьесе Гельмана, так вот там герой говорит очень ценную и верную фразу о том, что разводясь, надо чётко уже знать, куда от бывшей жены бежать, к кому… Чтобы сразу, без того затягивающего ложного чувства свободы, ощутить себя нужным другой, более приятной и близкой тебе женщине. У меня же фактически даже не стало жилья. Света, зная мой характер, что проживать с ней в одной квартире, даже купленной мной, я не стану, давно уже «пела песню» о старой, где можно было существовать, деревяшке, предназначенной под снос. Но проживать там было невозможно. Канализация, поначалу не функционировавшая зимой, окончательно засорилась и летом. Причём неисправен был только наш стояк, у всех же остальных домов, я спрашивал, колодцы работали. Такое создавшееся положение приносило, конечно, большие неудобства. Я вынужден был бегать, по морозу, в укромные места, по колено в снегу, чтобы каждый раз где-то примоститься, пристроиться для оправки. В свои сорок девять я вынужден был терпеть такие унижения, из-за прихоти своей бывшей разлюбезной женушки. Такого вот не забыть мне позора, никогда… И ещё, чтобы не свихнуться, не удариться, не провалиться в алкогольную тьму, я стал посещать городской шахматный клуб. В том заведении в игре по блицу, на деньги, тем не менее, находил отдушину, отраду, удовлетворение. Расстраивали проигрыши от сильных игроков, мастеров, кандидатов, разрядников, но я и сильно отвлекался, сублимировался, и, в конце концов, сумел восстановиться, морально-психологически, в смутные свои времена...
В марте, в рейсе на ледоколе «Россия», куда меня перевели с «Советского…», я сильно и впервые после фактического развода увлёкся Натальей Галаковой, внешне приятной и добродушнейшей дневальной, 36 лет, которая, как и я, оказалась в окружении нового, незнакомого экипажа. Меня так «заклинило», что я сделал Наташке предложение, руки и сердца. Потом ещё много будет у меня подобных шагов, мимолётных «озарений», но Галакова была первая, осмысленная моя привязанность, так, к счастью, ничем и не закончившаяся. Хотя всё-таки она была «неплохой вариант» -молодая, бездетная, с квартирой своей в тихом центре Мурманска, на улице Буркова. Когда-то я, отсылая письма в первое время по приезде на Север, писал обратный адрес именно этот – «Буркова», - запомнилось. Но рейс, неожиданно начавшись, так же быстро и закончился. Уже через три недели, шестого апреля, я возвратился и перебрался домой, которого не было. Хорошо, что я снова оказался на своём штатном, прописанном мне по приказу ледоколе «Советский Союз», который скоро должен был выйти, после долгого, в три года перерыва, в море. Вот-вот… Одновременно по приходу я ударился в поиски себе невесты, по пресловутой системе объявлений брачной рубрики. Из газет. Неизвестно, чем бы могли закончиться мои отношения с Натальей, если бы рейс продлился дольше, скажем на 2, или 2 с половиной месяца?…
Вскоре, во время проживания на «СоСо», я познакомился с Нелей Варгановой – сорокалетней прощелыгой, пройдохой, мошенницей и воровкой, из ближнего, за 60 км, города Полярного. Я, конечно, о всех её качествах ещё не знал и не ведал и пока с удовольствием общался. Она мне названивала в каюту чуть ли не каждый час, спрашивала всякую ерунду, что я поел или чем занимаюсь, но отчего-то мне такое назойливое внимание было приятно. Встречались мы с ней в Мурмашах, в том доме без канализации, и справляли малую нужду в горшочек, оставшийся в той квартире от детей. В сексуальных утехах она была смела, изобретательна, артистична, чем и задела, завладела моим существом. Такая регулярность, раза два в неделю, в течение месяца, до начала мая, мне была на пользу и в угоду. Я смело, под ручку, разгуливал с ней по своему посёлку, приводил даже на «скорую помощь», где когда-то работал, по другой, попутной надобности. Нас видела Наталья Павловна, лучшая подруга Светы, прошла мимо, не здороваясь и, кажется, как я заметил, в большом смущении. Наверняка потом передала, поведала о моей пассии моей ещё жене…
Много разговоров, толков, анализов, обобщений, делёжа житейским опытом происходило и в недолгом моём следующем рейсе, на «СоСо». Мне посоветовали покупать жилье не сейчас, а лишь только после расторжения брака, ибо нередки случаи, когда ещё жёны, по документам, завладевали площадью нерасторопных своих, разбежавшихся муженьков. Ведь основной причиной оттяжки нашего со Светой развода была моя просьба найти, приобрести себе жильё. Тогда ещё оно вполне было по ценам доступно и я бы, сходив в рейсик, и добавив накоплений, вполне бы где-нибудь, какой-нибудь угол бы, - заимел. И вот, перед уходом в море, в полных здравии и уме я написал заявление на иск Светы, где не предъявлял «никаких материальных претензий». Поскольку мы имели несовершеннолетнюю дочь, расторгать наш союз должен был суд. 10 мая, я, уверенный в успехе и в тоске от расставания с Нелей, ушёл на «Советском Союзе» в рейс. Он продлился точно также, как и предыдущий, - ровно три недели. После прихода и вояжа в Полярный, побывав у Нели в гостях, по выправленному ею пропуску, я с омерзением обнаружил, что у меня украли 400 долларов. Я тут же с Нелей порвал, вернулся в свою халупу на Пионерской в Мурмашах и стал устраиваться жить в одиночку. Седьмого июня, на первом этаже здания суда в Коле, в кабинете № 13(!) я получил справку-свидетельство о своём разводе. Ту бумажку ещё нужно было заверять, регистрировать в местном поселковом ЗАГСе и ставить в паспорт, на листок «семейного положения», - соответствующий штамп. Всё. Я был от семейного благоденствия отрезан, отсечён. Отречён. Начинались мои мытарства в поисках новой и приемлемой для меня жены, друга, соратника, любовницы, хранительницы очага.
* * *
Осенней тёплой порой 2001-го, на учёбе в Москве, я сошёлся с Аллой Петровой, симпатичной врачом-терапевтом из Обнинска, которая тоже со мной училась в нашем медглавке экстремальных проблем, от Атомфлота. Алла была, естественно, не замужем, интересна, симпатична, уже с почти что взрослыми детьми. Мы сняли квартирку около метро «Водный стадион», платил, конечно, полную сумму я; вместе отдыхали, гуляли по столице, привыкали друг к другу за полтора месяца. В своём втором рейсе на «России», в тоске и томлении по Алле, я писал ей из Арктики, полные любви и надежд письма, ни на одно она не ответила и к приходу моему, в апреле, только повинилась слегка, и стенаниям моим и призывам не вняла. Много позже, лет через восемь, она сама мне, после очередных возлияний, (ещё в Москве заметил её увлечение спиртным), - стала названивать, приглашать в гости, я понятно, имел уже интерес другой… И слава Богу.
Пока я не отремонтировал, полученную по сносу, не без мытарств квартиру свою в Мурмашах, в течении трёх лет, а всего четыре раза, я снимал жильё в Мурманске. После «России», заплатив дневальной за квартиру в окраинном доме на Крупской, я прожил там счастливейшие два месяца, где принимал вторую свою жену. Потом мне удалось обосноваться прямо в самом центре, на улице Володарского, где я впервые устроился на работу в городскую больницу. В 2004-м я снова жил на Крупской, а в следующем году, летом снимал уютненькую квартирку на Ледокольном переулке, в пяти минутах ходьбы от Южного филиала «скорой помощи», где проработал в последний раз, на машинах с красным крестом.
Вторую жену тоже звали Аллой, которая была из того же славного города Полярного, но вот по изобретательности и коварству она превзошла, наверное, Нелю, и не в один раз. Сумела влезть в доверие, затащила в сексуальный омут, была очень опытна и страстна, и вытащила из меня, за неполный год официального с нею брака, около двухсот тысяч рублей. Одела себя с головы до ног, приобрела бытовой техники, аппаратуру для сына, оформила его на платную учёбу, а мне не купила даже… трусов или там носков. Ещё и не работала, принципиально, в полном здравии и со специальностью (имела диплом учительницы начальных классов). Я наступал опять на те же грабли, только ударялся ими чувствительнее и похлеще. Развёлся с большим трудом в октябре 2003-го.
Где то через полгода, весной 2004-го, умер Владимир Степанович Зайцев, у себя на родине, в городе Ейске Краснодарского края. Я пришёл к Свете, с бутылкой водки, выпил за упокой один (она отказалась), её гражданского мужа. Может, она его любила, не знаю, мне о подобных вещах она не говорила никогда и нигде, почти ничего. Всё-таки Степаныч болел уже давно, лежал в реанимации, я её предупреждал. Но это был – её выбор. Буквально через месяца два, в рейсе, при переходе через Атлантику, к Бразилии, мне приносят пакет с документами, где обращение к капитану и копия иска, по поводу алиментов, на дочь… Когда мы «разбегались», приняли устное мирное соглашение, что буду выплачивать для дочери, в натуре, соответствующие суммы, за два, три месяца, или более, как буду возвращаться из рейсов. Так в действительности и происходило, весь 2001-й и следующий год. Но потом, в водовороте второй женитьбы, я это делал крайне нерегулярно, да и жена моя Алла была категорически против, потому как твердила, что я и так оставил квартиру, машину, дачу и всё другое, и ушёл из семьи чуть ли не в портках. По своему она была права… И вот по приходу из рейса, в апреле 2005–го, я предстал перед судьёй вместе с бывшей своей дражайшей. Она вознамерилась заполучить сразу всё, за три года и как ей не объясняли, что по закону это у ней не получится и я вразумлял, что не будем судиться, что лучше я отдал бы ей так, она была непреклонна. Она сама давно уже занималась представительским бизнесом, парфюмерным, алчность её у неё стала неимоверной, но, она, я знал точно, влезла в долги, поджимали сроки и вот захотела выпутаться из них с помощью меня. Но присудили мне только оставшуюся на тот момент выплату за три месяца, на работу мою в пароходство полетела бумажка исполнительного листа… А ведь можно было этого не делать. Она не вняла. Кажется, она специально стремилась, чтоб морально меня задавить, опозорить на работе. Впрочем, с пароходства я, в начале 2006 года, - уволился.
Через год после Зайцева, весной 2005-го, на своей даче в Новгородской области, умер Валера, муж Лены Лобановой(Веселовой). Вдова мне об этом сообщила в конце мая, когда я уже уходил, буквально днями, в свой один из экзотичнейших рейсов, - в Тихий океан, к берегам благословенной Мексики. Вернувшись в конце ноября, я не сомневался, что мне нужно встретиться с Леной, но увольнение и переход на новое место работы отстрочили мою поездку и только осенью 2006 года, после удачного вояжа в частной компании в рамках своей бывшей и новой конторы «Севрыбы», я съездил в Северодвинск. Наши частые звонки по «мобильнику» тогда, с августа, превратились в ежедневные разговоры-переговоры и я решился, не без приключений, ( купив билет на теплоход, из-за штормовой погоды я добывал уже плацкарту за два часа до отбытия поезда) встретиться с первой своей невестой и единственной на всю жизнь любовью, привязанностью…
У американского писателя и журналиста Джона Рида есть книга «Десять дней, которые потрясли мир», - о днях большевистского переворота в Петрограде в 1917 году. Неплохая, кстати, книжка, где описываются объективно действия обеих сторон, без деления, на красных и белых… Из того произведения вполне бы мог получиться сценарий телефильма в десять серий, достаточно напряженный сюжет, с закулисной историей борьбы немецкой и американской разведок… Так вот, у меня получились «10 дней, которые потрясли меня», тогда, - с 17 по 26 сентября 2006 года. В тесном общении, в спорах и столкновениях - мнений, интересов, оценок, взглядов,- в дневных разговорах и ночных бдениях, я с изумлением и горечью обнаруживал в собеседнице массу отрицательных качеств, открыл для себя на неё глаза, - в обожаемой до тех пор женщине, первой невесте, вечной любви… Она оказалась совсем не такой, какой я её себе представлял, во всей своей неприкрытой наготе, нравственной и физической… И я, потрясённый своими открытиями, сбежал от неё. А она, разоблачив себя, ещё долго недоумевала изменившемуся моему к ней отношению, не поняла и не приняла моих аргументов и возражений. Вдобавок ко всему, так же как и Света, она не хотела во мне признавать сколько-нибудь удачного литератора, но сама себя, доморощенную поэтессу, возносила до небес. И главное, - корысть, на которую нанизывались, налипали все другие её пороки, и были неприятны, несимпатичны, отвратительны. И я остался пока один.
2009 г. Нуадибу. Мавритания.