Я карманник. Я тень. Я частица толпы. Я хожу по следам тысяч людей и ворую их время. Ворую их день. Для них я лишь эпизод темноты. В переходах, на вокзалах, в метро, в магазинах, в скоплениях людей я слежу за затылками, меряю шаг, попадаю в ритм дыхания и пропадаю, на день. Через сутки я нахожу себя совсем в другом месте, но достаточно близко от какой-нибудь в меру разреженной толпы, чтобы было нетрудно найти новую жертву. Голова, ритм, шаг, исчезновение. Я не знаю, как этот день проживает моё тело, судя по отражениям в витринах, которые я прохожу – я становлюсь всё мрачнее, но это меня не заботит, ведь я пользуюсь им не более двух часов в сутки. Остальное время принадлежит не мне, но я нашел способ подхватывать его торчащие хвостики, я нашел способ пользоваться и распоряжаться тем, чем не имею права владеть.
Как меня зовут? Я не помню наверняка. Я тут пытался вспомнить, есть пара версий, но ни одна из них не вселяет уверенности. У меня в карманах есть три паспорта, один из них – гражданина другой страны, и на всех красуется моя физиономия. Но мне кажется, что ни один из них не содержит достоверных букв и цифр на мой счет. Ни в одной корочке нет никакой информации обо мне, кроме, наверное, фото. Но фотография эта вряд ли сможет служить для моего опознания – у меня обычные брови, невыдающийся лоб, серые глаза, в которых даже я с трудом различаю присутствие взгляда, простой, невыразительный нос, чуть скругленные скулы, не поджатые, но и ничуть не раздутые губы. Ушные раковины могли бы меня выдать, если бы немного сильнее виднелись из-под волос, но стрижка всегда одна и та же, ничем не отличается от стрижки тысяч других прохожих. К слову говоря, я давно уже не помню, как я стригся. Видимо, тело делает это само, без моего присутствия, что только радует. Я всегда мечтал забыть о таких формальностях.
У меня давно не возникало проблем с одеждой. С трудом понимаю, почему, но я всегда одет по погоде. Не слишком вычурно, не слишком бедно. Никогда не чувствую никакого дискомфорта, одежда всегда уже прошла период обноски, но и никак, нигде не затертая, словно купленная месяц или два назад. Это помогает мне не выделяться. Но самое главное, что я уже почти не помню своего прошлого. То есть, я многое помню, но не всегда могу отличить, что действительно относилось ко мне, я вообще забываю, что такое "Я". Эта частица словно рассеяна по личностям тех, кого я успел обокрасть, чьё время я успел обчистить. Мне кажется, я олицетворение толпы, я её ячейка, единица измерения, эталонный элемент. В толпе я невидимка. Я дух толпы, я забираю день.
Каждый день уникален, но ценность его субъективна. Для жертвы, законного владельца, любой день может и важен во всех подробностях, но один день - лишь одна из множества частиц, делающих владельца тем, кто он есть. К тому же, многие дни имеют столь небольшое значение, что их пропажа и вовсе незаметна. В таком виде день никому другому не нужен. Моя цель – оставив идею, скелет, самую главную эмоцию, сделать день универсальным. Тогда украденное, подобно деньгам, получит ценность, но и нечто большее. Очищенный день можно наполнить по своему усмотрению! Это не просто абстрактное прибавление дня жизни на ваш личный счет, указывающий её продолжительность, это самый настоящий день, который можно будет прожить здесь и сейчас. Это поворотный момент жизни, дарующий безграничные возможности. Конечно, простроить день с нуля - это непростая задача, поэтому самая общая идея дня остаётся нетронутой, но не более того. При компетентной зачистке в украденном дне не остаётся никаких следов его предыдущего хозяина, а для этого мне приходится их целиком проживать. Прожить, с высокой точностью повторив всё, что было испытано хозяином дня. Я двигаюсь, подобно ластику, и затираю всё происходящее, оставляя лишь разводы, основные линии, которых достаточно, чтобы служить костяком.
Это не всегда оказывается так просто, как кажется, но я знаю, что любой день закончится, как бы долго или коротко он не длился. Закончится с календарной сменой суток или вместе со сном хозяина. Это научило меня некоторому безразличию. К тому же, я еще помню, в чем мой интерес. Этот товар уникален. Представляю, что будет, когда мы, наконец, откроем магазин, но об этом еще рано говорить. Так он говорит. Кто он? Не знаю, как лучше называть его, об этом чуть позже. Украденных дней еще недостаточно. Хотя я с трудом представляю, сколько их еще нужно, чтобы приступить к делу, но, думаю, он меня остановит. В этом вопросе я могу ему доверять.
Итак, моя задача аккуратно прожить и не подвинуться рассудком, но для этого день еще надо украсть. Как это возможно? Я не могу описать все тонкости по понятным причинам, но опишу вкратце. Каждый человек, из идущих в толпе, окружен своим временем. Да, именно временем. Это его мысли, дела, мировоззрение, отношения с окружающими, это заряд его бодрости и намерений совершить определенные действия, участвовать в событиях. В довольно недалекой котомке у него всегда с собой, хоть и не всегда активны, все его воспоминания, умения и эмоции прошлого, которые, тем не менее, задают тон и настоящему, и завтрашнему дню. Если бы каждый человек знал, сколько он с собой носит, он бы придумал упаковку получше и попрочнее. А так… если опустить все нюансы, настройки, остается только пристроиться сзади, посмотреть в его затылок, наступать в его следы, попадать в его ритм шагов, в его дыхание, погружаться в его день, постепенно перенося его целиком и полностью на себя. Я не знаю, замечает ли сразу это сам человек, но его день к нему вряд ли вернется, он уже у меня, в моем полнейшем распоряжении.
Но я плыву во всеобщем течении, многое от меня не зависит. Какие-то моменты дня проносятся, как деревья из окон скоростного поезда, а какие-то ползут не быстрее, чем поднимается дрожжевое тесто. Всё зависит от эмоций хозяина, я ещё не научился этим управлять. Может быть, это возможно, но я ещё ни разу не рисковал качеством зачистки. Но не только в этом я подчиняюсь случаю. Если карманник засунул руку в карман, ему не предоставляется каталог товаров, с возможностью изготовления некоторых лотов на заказ, он берет то, что есть, и убегает или просто скрывается из виду. Так же происходит и со мной – я не могу выбирать день, мне достается тот, что «плохо лежит», тот день, что лежит сверху или тот, что больше всего выделяется из остальных, по разным причинам. Разобраться в том, что мне удалось добыть, удается лишь тогда, когда уже поздно что–либо менять, я целиком и полностью там, внутри дня. День я скрывался от полиции, день я работал в суде, день в походе, день учебы, день сидения с детьми. Я бы сказал, что мой кругозор растет, если бы моя память не становилась похожей на калейдоскоп. Так что из меня вряд ли получится самый образованный человек на свете.
Последние недели мне и вовсе не везет. Я побывал в дне демобилизации, трех днях увольнения, неделю провел в больницах с различными близкими и только в одном выпускном. Вот в июне было довольно много выпускных – весь город, казалось, готовил детей к выпуску и каждый вспоминал о своем личном выпускном. Побывав в выпускных самых разных лет, могу сказать, к слову, что многое изменилось, от воспоминаний старших веет большей теплотой и определенностью, может быть даже большей дисциплинированностью, несмотря на то, что они были гораздо менее обустроенными технически. Из выпускных получаются отличные знаменательные события, иногда, способные определить дальнейший настрой всей жизни. Люди много думают или испытывают в такие дни, даже если ведут себя максимально пассивно. Из этого получается неплохой материал.
Я стараюсь внимательно наблюдать за людьми. Так у меня появляется шанс попасть в день более ценный, более подходящий, или наоборот, избежать необходимости переживать чей-то кошмар. Но чтобы выследить жертву нужно время, а собственного времени у меня почти нет. Мои наблюдения совсем мимолетны. Я стараюсь не тратить больше одной станции, если это метро, не проходить больше одного квартала, если иду по улице, не задерживаюсь долее двадцати минут в магазинах, пропускаю прибытие не более трёх электричек или поездов на вокзальных площадях. Кропотливое изучение всё равно не приносит своих плодов. Даже при самом безобидном облике люди часто живут мыслями в наиболее неприятных из прожитых дней. Когда следует череда неудач, я и вовсе разубеждаюсь в своих методах и иду наугад, всё равно шансы те же.
Сейчас я бы не отказался от небольшого отпуска… Дня отпуска. А ведь такого человека должно быть не так трудно найти. Он выделяется из потока немного более яркими красками, ясным взглядом, более уверенным шагом, легким естественным загаром, а иногда и какой-то новой заморской деталью гардероба, особенно если речь идет о летнем периоде. Человек, вернувшийся из путешествия, пребывает в нем еще недели две точно, прежде чем оно встанет в ряд к остальным воспоминаниям.
На улице мириады капель разбиваются о крыши домов и пронзают насыщенный запахом мокрых листьев воздух. Я спускаюсь в метро, в кармане лежал абонемент на неограниченное количество поездок до какого-то далекого числа. В вагоне довольно людно, но есть где развернуться. Со следующей станции должен быть довольно длинный пеший переход, это меня устраивает. У меня есть две минуты, чтобы определиться с целью.
Передо мной сидит женщина в тёмно-синей куртке с красными полосами вдоль молнии, на носу очки, в руках электронная книга на жидких чернилах, на правой тонкое золотое кольцо, а на левой столь же тонкий браслет. Её разношенные спортивные туфли немного промокли, а лицо сосредоточено на чтении ещё станций на пять вперёд. Конечно, у людей в этом возрасте день проходит быстрее, что обычно заманчиво, но не сейчас. Рядом сидит молодой парень в коротком черном пальто, на его голове большие наушники, черные с кислотно-зелёными деталями. Столь же зеленый провод от них проходит по майке с надписью любимой группы, и входит в удобно устроенный на рюкзаке планшет. Нет, не то. В конце скамейки готовится привстать молодой человек в сером пальто поверх аккуратного светло-серого свитера. У него очень опрятный вид, но не это привлекает моё внимание - у основания большого пальца на левой руке еле видна сделанная ручкой надпись «Wake up». И это именно то место руки, на которое он смотрит, естественно сложив руки в замок. Кажется, мечта всего города в этот момент отразилась в этой короткой надписи «проснись», но помогает ли она ему? Вряд ли.
Я выхожу из вагона не солоно хлебавши. Поток людей всегда стремится к переходу, я лишь следую его течению. На повороте в длинный коридор я замечаю девушку в легком синем плаще. Толпа, сама того не подозревая, дружелюбно расступается, давая мне возможность подобраться поближе, я быстро оказываюсь рядом. На её затылке волосы аккуратно забраны в пучок. Её шаги грациозно выстукивают ритм, подобно ударным в равелевском «Болеро». Её дыхание колеблется, как перо павлина на веранде в летний день. Попасть в женский шаг для меня немного труднее, хотя нет ничего невозможного, но вдруг… она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Я едва успеваю сделать вид, что смотрю чуть выше и не вижу её, как и положено представителю безликой массы, стараясь при этом боковым зрением максимально точно разглядеть её сияющее лицо.
Совсем не сразу я осознал, что мой шаг безвозвратно сбился, а как только я об этом подумал, между нами возник мужчина в возрасте и в темном кепе, оттесняя меня левее – толпа сходилась к входу на небольшой, ведущий вниз, эскалатор. Девушка пропала из виду. Я не смог её найти даже быстро пройдя всю станцию, несмотря на довольно яркий и запоминающийся цвет её синего, как небо, плаща.
Я всё ещё чувствую её взгляд, что-то осветивший во мне, но мне некогда увлекаться подобными мыслями. На станцию приходит поезд и в числе первых людей из ближнего ко мне вагона выходит молодой человек, со сдержанной, но энергичной, уверенной в себе походкой недавно отдохнувшего человека. На нем однотонный бирюзовый джемпер, из под которого виден рукав рубашки, аккуратно прикрывающий довольно ценные на вид часы. На правой руке перекинута короткая синяя куртка. Он в хорошей физической форме, его день должен быть весьма энергичным. Я уже смотрю в его ровно остриженный затылок, повторяю его приземистый шаг, вдох, я уже чувствую запах морской соли, когда мне так радостно кажется, что я не ошибся днем.
Я просыпаюсь и вижу две темные деревянные балки и своды крыши, светлые стены, в которых, как в сеть, запутался утренний свет. Окна во всю стену зашторены, скрывают от меня тающий в сумраке балкон. Я вдыхаю еще раз, поглубже, и чувствую прохладный запах морской воды, пронизывающий всё вокруг. Я поворачиваюсь на бок и понимаю, что у меня всё болит, как после тяжелой тренировки. Недель тяжелых тренировок. Мои предплечья в синяках и ссадинах, голени, я полагаю, выглядят также. Но эта ломота в движениях скорее доставляет мне радость, я счастлив чувствовать её каждой клеткой. Как будто именно в этих ощущениях заключена цель моего здесь пребывания. Но есть ещё что-то в этом воздухе, прохладном исключительно благодаря работающему на полную мощь кондиционеру. Я прижимаю к лицу лежащую рядом подушку и жадно дышу улетучивающимися нотами сладкого женского парфюма. Я понимаю, что та, с кем я, очевидно, провел ночь, успела сбежать до моего пробуждения, но прежде чем вскочить и проверить догадки я просто лежу, ещё три минуты. Потом разминаю ноги руками и делаю пару подъемов ногами, после чего махом сажусь, разминаю руки и плечи. Встать оказывается легче, чем я думал. На правой руке два моих пальца покрывает экзема, пока не чешется, и ладно. Делаю небольшую заминку рядом с кроватью и уже с некоторым приливом бодрости подхожу к окну бунгало. Стекла за шторами запотели. Я пробую протереть стекло рукой, но ничего не выходит - они запотели снаружи, ведь это там жара, а внутри кондиционер! Раздвигаю шторы и нахожу сбоку немного неровную надпись на стекле "встретимся в кафе на Площади в 19, не улетай без...". От каждой буквы вниз тянулись вертикальные полосы, прочерченные каплями. Ей пришлось написать это в зеркальном отражении, чтобы я смог прочесть. Когда я захожу в ванную - по стене убегают в ближайшие щели два геккончика. Я собираюсь довольно быстро, принимаю душ, но все мои вещи уже в рюкзаке, поэтому распаковываю отельное мыло и одноразовые флакончики с шампунем и гелем для душа, которые стояли нетронутыми. Мне кажется, что мы приехали вчера сюда лишь на одну ночь. Мои движения быстры, но не торопливы. Я открываю сейф, достаю оттуда несколько связок ключей и документы, из холодильника забираю всю воду - еще не известно, что из этого мне будет дороже. Открываю дверь и ко мне в комнату врывается предчувствие душного дня.
Море совсем близко, я направляюсь еще раз взглянуть на пляж. Абсолютный штиль и ни души. На горизонте еле-еле видны силуэты островов. Я разуваюсь и встаю в песок босяком на границе прибоя. Начинается отлив, волны всё с меньшей охотностью добегают до моих пальцев. Пять минут чудесного спокойствия. Смываю ноги душем на выходе с пляжа, захожу на кухню за сухим пайком вместо завтрака. Официанта приходится подождать. Он вручает мне пакет и говорит "капункап", при этом он очень сильно улыбается. Я отвечаю взаимностью. На ресепшн тоже не сразу появляются люди, но колокольчик способен на многое. Девушка принимает ключ и оплату, говорит "капунка" и озаряет меня своей улыбкой. Экзема на руке начинает зудеть. На ключах брелок только с одной кнопкой, на стоянке откликается только один аппарат. Через считанные моменты я чувствую лишь скорость. Скорость, которая даже немного выше того, что могут выдержать местные дороги. Сильная тряска, ветер в шлем, да и колес только два. Встречный трейлер проскальзывает справа, здесь левостороннее движение.
Как всё-таки хорошо, что я могу принимать лишь частичное участие во всем происходящем. То есть, мне доступны мысли и переживания, все действия и навыки хозяина дня. Как-либо влиять на события я не могу, чтобы не изменить основное течение дня. Если бы не это – меня бы уже наверняка можно было отскребать от радиатора того грузовика, зачистка дня была бы неисправимо нарушена.
Я проезжаю мимо плантаций с каучуковыми деревьями. Влажный воздух оставляет расходящиеся разводы на стекле моего шлема, хотя ни дождя, ни тумана нет. В некоторых местах густая растительность расходится, и я, немного сбавляя скорость, вижу сумеречный морской пейзаж необыкновенной красоты, который быстро стирается ветками новых деревьев. На указателях мелькают незнакомые витиеватые буквы, но я движусь все время в сторону одного и того же узора, который, очевидно, является названием места. Мне встречается очень мало местных машин, но нередко я обгоняю местных жителей, которые в любом количестве, от одного ребенка, до пяти-шести взрослых, седлают двухместные мопеды и, как правило, едут в соседнюю деревню по каким-то сверхранним делам. Местные очень рады меня видеть и начинают махать руками, кричат что-то на непонятном языке, но не перестают улыбаться. Я рад, что тот, кто находится за рулем, машет только одной рукой, но лучше бы он не поворачивался ко мне всем корпусом. Я это вижу заранее, а приближаясь, их лица смазываются, как на открытой перемотке видеокассет.
Зелень впереди начинает редеть и расступаться, с очередного перевала становится видно объективный конец этой дороги, а именно – пристань. Кусочек солнца зарождается над горизонтом, день постепенно приобретает краски. Моя скорость стихает, как и шум двигателя, который разрушал тишину всего острова. Я пробираюсь на почти пустой причал – лишь два пацана сидят с краю и бросают ракушки в воду. Взволнованная вода подхватывает частички солнца. Ракушек здесь больше, чем камней.
Когда я подхожу, мой спортивный мотоцикл вызывает немалый интерес у ребят, хотя они довольно неохотно отрываются от своего занятия. Я не против, чтобы они посмотрели. У меня есть время пожевать что-нибудь из сухого пайка. Тем временем пристань начинает обрастать людьми, как лес грибами после дождя. Они появляются из ниоткуда и со всех сторон, но как только находишь одно новое лицо, сразу оказывается, что их не меньше пяти. Внезапно, все эти люди начинают двигаться и группироваться. Это явно что-то значит. И правда, из-за скалы появляется судно. Это совсем небольшой паром, но один автомобиль или пара мотоциклов поместятся на его специальную палубу. Чем и воспользовался довольно массивный, но и побитый пикап какой-то незнакомой мне марки. Паром приближается, выключает мотор. Пока он швартуется, солнце тихо плещется в водах залива.
Ожидающие расступаются, с парома выходит не более пятнадцати человек, которые быстро уходят и дают дорогу автомобилю. Пристань заметно поскрипывает под его колесами, после чего большая часть приехавших забирается в открытый багажник, оборудованный лавками, и импровизированное такси уносится по дороге. Обернувшись, я понимаю, что уже последний на посадку. Двое морячков помогают мне погрузить мотоцикл. И мы отправляемся в путь, по рассвету.
Солнце успевает заметно подняться от воды, когда мы добираемся до городка. Островитяне быстро растворяются в этом муравейнике, законы движения элементов которого для меня не понятны. Я вспоминаю о своих делах и о заманчивой надписи на стекле. С этого момента время движется как-то быстрее. Я сажусь на мотоцикл и гоню по дороге в небольшую деревню, сворачиваю на небольшой указатель с логотипом мужчины в боксерских перчатках и еду еще пару километров по грунтовой дороге, от кочек которой я вспоминаю о синяках по всему телу. Радостно корчу лицо и жмурюсь, всё равно никому не видно, еду по зарослям среди густой зеленой листвы до небольшого каменного заборчика с англоязычной вывеской названия школы. Я оставляю мотоцикл у входа, захожу на территорию. Несколько одноэтажных зданий с красивыми изогнутыми крышами, опираясь на квадратные колонны, словно пятятся в зеленую листву. Всё очень компактно, почти от входа уже видно, как под навесом расположились несколько рингов. Во дворе развалилась погибающая от жары собака. Полагаю, не пройдет и часа, и каждый ринг будет наполнен тренирующимися иностранцами, которые приехали сюда со всего мира, чтобы учиться напрямую у мастера и его прославленных учеников. У меня же есть пятнадцать минут, чтобы собрать вещи и сдать ключи от номера в кампусе, с чем я успешно справляюсь.
После этого я стою у входа в административный корпус, жду мастера, обливаюсь потом, стараюсь не чесать свою правую руку. Тренировка воли продолжается еще 20 минут. Я успеваю дважды пересчитать черепицу на крыше здания передо мной, но не схожу с места. Мне уже кажется, что всё это задумано специально, что это еще одно испытание учителя, когда он появляется в другом конце двора и мирно ковыляет ко мне в сопровождении двух тайцев. Они улыбаются, жмут мне руки и показывают, куда идти. Мы заворачиваем за здание, там довольно большая площадка для тренировок. Перед ней на солнце стоит маленькая, очень красивая беседка, где красуется позолоченная статуя бойца в победной стойке, в которой можно узнать молодого учителя в полный рост. Руки статуи забинтованы настоящими бинтами, он всегда готов к схватке.
Сейчас он выглядит совсем иначе. Когда мы останавливаемся перед статуей, он снимает очки и отдает своему помощнику. Ему не меньше семидесяти лет, при походке он не до конца разгибает колени и чуть больше прихрамывает на правую ногу. Левая сторона лица напряжена больше правой, получается ухмылка и хитрый прищур. Время от времени он жмурится левым глазом и вздрагивает улыбкой с одной стороны. Но его взгляд и сейчас моментально оценивает ситуацию так, что ты всё время чувствуешь себя под прицелом.
Его помощники всё время называют его папой, неужели сыновья? Он забирает у одного из них большую бумажку с моей официальной фотографией и именем по центру и передает мне с рукопожатием, больше похожим на захват. В этот момент он точно смотрит мне в глаза, и мне кажется, что он видит не только владельца дня, но и меня самого. Другой помощник в это время делает снимок со вспышкой на поляроид и сразу отдает его мне. Я говорю "Капункап, папа", складываю ладони и кланяюсь перед ним, держа диплом под мышкой. Он хлопает меня по спине, и пока я закашливаюсь, уходит в сторону зала для тренировок. Я смотрю на проявляющийся снимок и вижу, что моё лицо совсем в тени. Его даже трудно различить. Я догоняю помощников, прошу повторить фотографию, но они только улыбаются и кланяются, объясняют, что это не возможно, у папы очень плотный график.
Я ухмыляюсь, прячу фотографию в нагрудный карман, достаю оттуда и проверяю билеты на поезд и на самолет. В столице у меня будет довольно много времени, но сейчас его нет. Прощаться уже не с кем, у выхода я кланяюсь кампусу и еще несколько секунд смотрю в сторону тренировочной арены, где неуверенно собирается еще не знакомый друг с другом, лишенный ссадин народ.
Через двадцать минут я уже сдал мотоцикл пузатому и жутко довольному мужику из аренды, через тридцать - я уже сижу на железнодорожной станции и жду поезда в столицу. Поезд опаздывает на три минуты. Еще через три минуты я понимаю, что лучше бы он опоздал на совсем, и я добирался бы другим видом транспорта. У меня сидячее место в вагоне второго класса с кондиционером, роль которого выполняет всего несколько вентиляторов, один из которых, ближний ко мне, не работает. Народу битком, в проходах останавливаются люди из третьего класса, каково сейчас там - я и представить себе не решаюсь. У многих тайцев на головных уборах и сумках повязаны ленты с цветами национального флага. У некоторых детей - небольшие флажки, они ими радостно машут. Я и не знал, что они так патриотичны. Наверное, какой-то национальный праздник сегодня, поищу в интернете, когда будет связь. Ехать почти четыре часа. В окне проносятся безграничные рисовые поля. Я укладываю вещи между собой и стенкой, одну руку кладу на них, другую на карман, надвигаю кепку на глаза и пытаюсь задремать, чтобы время прошло быстрее, чтобы не думать о жаре и галдящих что-то на своем языке соседях. Два раза за дорогу в проходах становится совсем свободно, и появляются контролеры, оставляющие дыроколами на билете немножко разные отметины, после чего вагоны заполняются вновь. Еще один раз по вагону проходит несколько полицейских и озабоченно смотрит на пассажиров и их багаж. Довольно часто я прихожу в себя чтобы попить. Воду приходится экономить, но через три часа экономить уже нечего. Ближе к конечной станции людей становится немного меньше, и я окончательно пробуждаюсь. Когда оказываемся в черте города, у меня вдруг звонит телефон. Это друг из Москвы, он обещал меня встретить, когда прилечу.
-Ну наконец-то ты в сети!
-И тебе привет! Да, ты извини, в кампусе связи совсем не было.
-Что?
-Я говорю, там связи не было, не мог позвонить.
-Да это я и так понял. Тебя и сейчас не очень слышно.
-Да, тут народу как в московском метро в час пик, как в переходе на кольцевой.
-И как он тебе?
-Кто мне?
-Папа, конечно! Крутой?
-Ну маленький, жилистый, как Такеши Китано.
-При чем тут катана? Ты же забросил кен-до!
-Такеши Китано!
-Что это?
-Ты что, его фильмов что ли не смотрел?
-Я не люблю непонятные фи…
На этом мой телефон три раза пикает, показывает мне прощальный экран и выключается. Видимо, за последние недели я отвык заряжать его каждый день. Пока я дремал, из моего верхнего кармана пропала фотография с мастером. Хоть она и не вышла, а всё равно жалко. Выходит, что из доказательств моего пребывания в школе - у меня только диплом и майка с эмблемой, которую я гордо надел перед тем, как сделать фотографию. Это помимо навыков и ссадин, конечно.
Поезд прибыл. Вокзал, туалет, холодная вода, питьевая вода, и я снова чувствую себя человеком. На выходе из вокзала стоит наряд полиции, направляющий движение людей. Тут в городе, и правда, какое-то мероприятие. Количество людей с флагами увеличилось, между тем, во всем остальном это обычные люди, мужчины и женщины практически всех возрастов. Одни оживленно беседуют друг с другом, другие сосредоточенно смотрят вперед по направлению толпы. На то, чтобы выйти из здания, уходит некоторое время, но вскоре ограждения заканчиваются, и я ухожу в знакомые мне переулки.
Мне нужно добраться до кафе на площади, это недалеко, и я хорошо ориентируюсь на местности. У меня еще сорок минут, я смогу дождаться её уже на месте. Надеюсь, народные гуляния не станут помехой. Поезд приезжает сюда только один раз в день, а вылет у меня ночью, так что времени хватает. В любой момент я смогу взять такси и произнести магическое слово - "аэропорт".
Прохожу мимо жёлто-синих колонн помпезного здания вокзала и сворачиваю налево. Неподалеку выгнулся через канал красивый пешеходный мостик с зеленой кованой оградой. С другой стороны на улице уже совсем двухэтажные дома с многослойными оборванными объявлениями на стенах и большим количеством проводов, местами увитых каким-то плющом. Просто удивительно, как такие дома сочетаются с недалекими дворцами и небоскребами. Здесь людей значительно меньше. Практически на всех магазинчиках, расположенных на первом этаже каждого дома, подобно гаражам, опущены решетки. Кое-где, в небольших харчевнях, люди в тени внимательно смотрят телевизор.
По дорогам то и дело жужжат скутеры и тук-туки, машины в меньшинстве. Я прохожу несколько кварталов, сворачиваю в переулок, который должен вывести меня на довольно крупную улицу, по ней до нужной мне площади рукой подать. Переулок совсем крохотный, от дома до дома натянуты веревки, на которых сушатся простыни и штаны. Вдоль стены стоит три стола, каждый на два пластиковых стула, на которых обычно в это время сидят местные и обсуждают дела текущего дня. Никого нет. Только выглядывает из-за угла хозяйский велосипед, только лежат на навесах связками запасы бамбука, что должны продаваться в лавке напротив.
Я выхожу на улицу, как к руслу реки, по которой идут люди. Движение машин перекрыто, но и пешее движение очень оживленное. Некоторое время я смотрю на прохожих, как на листья, плывущие осенью по речной воде.
Слева к месту, где я стою, приближается группа молодых людей. Они шумят и ругаются, у кого-то из них бутылка в руке, содержимое которой он допивает одним глотком, а бутылку бросает в витрину магазина. Остальные пацаны дико ржут, сгибаются от смеха. Когда они подходят ближе, один из них чуть отделяется от группы, идет ко мне и, посмеиваясь, на ходу срывает с меня бейсболку. Я не стою ни секунды, догоняю его, хватаю за руку, выполняя болевой прием, и возвращаю себе кепку, после чего добавляю один уверенный удар в корпус, откатывающий его подальше, чтобы можно было уйти. Но его успевают подхватить друзья. Один из них выходит вперед и встает в до боли знакомую мне стойку бойцов муай тай. Я принимаю вызов, встаю аналогично. Мы успеваем несколько раз нанести друг другу удары, каждый чтобы изучить подготовку соперника. Он довольно опытный боец, несмотря на свой совсем юный возраст. Я несколько секунд готовлюсь, решаясь каким образом мне лучше нанести решающий удар, делаю резкий выпад справа с атакой на его голову и шею, но он не только успевает увернуться - я получаю несильный удар ладонью по челюсти, сбивающий моё изначальное движение, но куда более важно то, что одновременно я пропускаю совершенно незаметный удар коленом по внутренней стороне бедра. Я покачиваюсь и, сгибаясь, теряю равновесие, пятясь и падая куда-то к стене. Еще несколько минут всё, что я вижу, плывёт у меня перед глазами, как огни карусели. Когда карусель останавливается, ни одного из моих обидчиков уже нет. Кажется, кепку кто-то забрал как трофей. Пока я безуспешно пытаюсь встать, передо мной останавливается довольно взрослый таец, наверное, очевидец той потасовки. Он говорит на довольно корявом английском с сильным акцентом, указывая рукой то на меня, то конкретно на мою майку, то на народ вокруг:
-You are a stranger here. You have not the right to use muay thai against thai people. Thai people teach you. You should say "thank you" and go home. You are only a shadow of man. Go back to where you come from. Go back to where you come from and leave us to live our lives, - и собравшись с духом он очень серьезно выдаёт последнюю фразу, - Go out of here!
-I’m just a tourist! – говорю я, наконец, поднимаясь.
-It’s not a good day for any tourist today, - говорит этот странный таец, поворачивается и уходит дальше в потоке людей.
Меня всё ещё немного покачивает, но я уже пришёл в себя. Что же это за прием, который я так внезапно пропустил? Как так получилось, что столь незаметное движение так сильно вывело меня из строя? Может быть, тайцы действительно рассказывают иностранцам не всё? Я зол на себя, на своё поражение и всю эту совершенно дурацкую ситуацию. Дойдя до площади, я вижу, что все кафе закрыты, стулья составлены на столах ногами кверху, отчего столы напоминают морских ежей. Я чувствую себя подавленным. Встреча срывается. Я знаю, что она доплыла сюда утром на катере, как и хотела, но где она остановилась мне невдомёк, а зарядить где-либо телефон уже не вариант, моя зарядка не подойдёт ни к одной розетке в этом городе, свой единственный переходник я сдавал утром вместе с ключом. Я иду несколько кварталов, прежде чем народ рассеивается и появляется обыкновенное городское движение. Подзываю такси, произношу заклинание, еду. Город спускается в сумерки. Его огни и запахи сплетаются в приходящую ночь, шаги которой проносятся мимо за окном. На одной из эстакад в центре города я читаю надпись «Bangkok – the city of life» , и мне кажется, что я согласен, и мне кажется, что сегодня я из него изгнан. Три часа в аэропорту. В одном из кафе в зоне ожидания есть телевизор, по которому показывают, что в городе массовые беспорядки. Рейс задерживается. Экзема очень сильно зудит, а я всё стараюсь не чесать её и иду за чашечкой кофе. Еще полтора часа в аэропорту. День заканчивается, когда я иду в самолет и смотрю под ноги на рифлёный металлический пол в этой квадратной трубе с изгибом гармошкой.
Я начинаю терять реалистичность походки, в какой-то момент мне кажется, что я дышу в два дыхания, шагаю в четыре ноги, и я не знаю, какая пара обуви кажется мне более реалистичной. Я иду по улице рядом со стройкой, где тротуар загорожен в квадратный проход. Удивительное внешнее сходство с траппом. Но пойманный день всё сильнее отдаляется от меня, как случайно упущенный воздушный шарик, накачанный гелием - вроде бы он еще и не высоко, но уже не допрыгнешь даже и до веревочки, а через минуту другую он уже точка в небе, которую не так просто разглядеть. Звуки стройки всё громче. Чертовски обидно, что такой приятный день отдыха так неожиданно был испорчен. И вообще, что-то странное было в этом дне, странное не только для его владельца, но и для меня самого. Этот глубокий взгляд мастера, этот инцидент с фотографией, эта странная речь тайца из толпы - мне кажется, что моё присутствие при затирании дня было замечено его обитателями. День будто бы сам заметил моё внедрение и стал забираться всё глубже в ракушку. Неужели это и правда возможно? Надо не забыть об этом, спросить, когда буду передавать его. Меня переполняет чувство неловкости, странности, скованности. Хочется снять с себя пальто, смять его, выкинуть в мусорный ящик побольше, и кинуть при этом как-то поразмашистее. Всё дело в том, что после воспоминания ещё некоторое время восприятие мира остается особенно красочным, но словно расписанным масляными красками по влажному картону, когда разноцветные капельки при наклоне картонки просто скатываются вниз. Довольно скоро все краски с меня сходят, и я окончательно прихожу в себя.
Теперь я проверяю часы на левой руке, свои механические часы с довольно простым календарем. Если одеты на руку, часы отмеряют точно то время, через которое я прохожу. Если я краду день, я прохожу сквозь дневное расстояние дважды - своим телом и своим разумом отдельно. Часы чувствительны к обоим потокам. Перед тем, как начать охоту на день, я выставляю на часах конец 31го числа. А когда я прихожу в себя - на часах уже вечер второго. Чтобы проверить на точность, не перепутать 12:00 дня и 12:00 ночи, я докручиваю часы до полуночи, где двойка соскакивает на тройку. Если всё точно, значит, что во мне действительно стало на день больше. Это значит, что кража удалась.
У меня не так много времени, чтобы успеть передать этот день как следует. Иначе существует опасность того, что я сам же начну его проживать, а это недопустимо. Я направляюсь в один очень короткий, длиной в два дома, переулок в центре города, всего в двух поворотах от людной улицы, и захожу в антикафе на втором этаже. Любому посетителю в этом кафе выдают неработающие часы с обозначением времени, когда он вошёл, потому что здесь именно время оплачивается вместо еды. Девушка на входе узнает меня и достает часы из специального ящика. Я иду за стол, пью чашку чая до тех пор, пока стрелка на стоящих часах не начинает двигаться вперед. Это значит, что день готов, пора. Я встаю, оставляя недопитый чай в кружке, девушка знает - за мной придется убрать, что здесь не принято. Выхожу из общего зала в закуток, на котором написано «только для персонала», в углу стоит шкаф в полный рост. Я захожу в него и закрываю двери, пол начинает медленно двигаться вниз под легкий шелест часовых шестеренок. Когда я схожу с платформы, она столь же размеренно поднимается вверх. Я попадаю в небольшую комнату, мрачную и запыленную, заставленную мебелью эпохи модерн. В квартире есть еще одна комната и совсем небольшая кухня. Я ожидал его увидеть здесь, но кажется не судьба, не сегодня.
Звучит это довольно странно, но у меня есть товарищ. Хотя трудно сказать, что мы как-либо дружим, просто это единственный человек, с которым я вижусь лично, сам, представляя самого себя, насколько это возможно. Он живет идеей открыть теневой магазин, в котором могли бы реализовываться товары, подобные украденным мною. У него есть некоторая предпринимательская жилка, он чувствует дело, а наша деятельность еще не была прописана ни в одном законе, чтобы мы могли его нарушить.
Не я нашел его, это он прервал меня. Это событие я помню довольно отчетливо. Он поймал меня в толпе буквально за руку, развернувшись на мой взгляд, и обещал держать, пока я доподлинно не объясню, что именно я так долго делаю за его спиной. При любом шаблонном ответе он выворачивал мне руку всё сильнее. Я был растерян, а боль довольно-таки конкретна.
Я с детства умел беспрепятственно нарушать чужие границы. У меня были к тому некоторые способности. Но в тот момент я ничего не крал, и я не умел этого делать, любил лишь зайти, осмотреться, понять, как живут другие. Но внутри него я не увидел ничего, тогда как он сразу обернулся на мой взгляд. Он взял с меня слово, что я появлюсь в обусловленном месте на следующий день, пригрозив, что иначе найдет меня повторно, и тогда разговор будет вестись иначе. Это он научил меня забирать что-то себе. Он же научил передавать украденное. Всё, что я рассказывал ранее – это его понимание ситуации, которое, как оказалось, весьма соответствует практике. Он поделился со мной идеей своего магазина, объяснил мне, как очищать день и переносить его на себя, а в завершении подарил мне механические наручные часы. Они не выглядели слишком дорогими, но держались достойно. Мне его подарок понравился еще до того, как я узнал об их особенной полезности. У него было как-то до странного много знаний относительно меня, и это скорее пугало. Вообще, надо сказать, что он с первого взгляда имел какую-то необъяснимую власть надо мной. Власть, сродни абсолютному превосходству, от которого пропадает желание задавать дополнительные вопросы, но благодаря которому необъяснимым образом наполняешься странным чувством доверия. Доверия в том, что он делает, а также доверия в том, что если он чего-то не сказал, то это тоже имеет под собой достойные уважения мотивы. Кроме того, он пообещал меня взять в компаньоны как только его магазин откроется, а это сулило и некоторый более приземленный интерес, а также дарило чувство небывалой вовлеченности.
Мы договорились, что я буду приходить в эту квартиру для передачи дней, и что если мне нужно, я смогу оставить ему здесь весточку или найти его самого. В этот раз я был бы не прочь пообщаться, но встречи не случилось. Вероятно, и на то есть свои причины.
В центре второй комнаты стоит огромный деревянный гардероб с круглым основанием, почти два метра в диаметре. Чтобы расположить его тут, люстру пришлось снять. Этот шкаф имеет еще более необычное устройство, чем тот, через который я попал в квартиру. У него есть маленькие дверцы сверху и ящик снизу, таким образом, он как бы разделен на три уровня. Я встаю на небольшую табуреточку и проверяю верхний отсек. Там, за дверцами и перегородкой, должно быть достаточно особого кварцевого песка. Кристаллы кварца обладают удивительным свойством впитывать в себя время. Если не хватает - рядом на полу есть мешок, а в нем медный цилиндр, чтобы досыпать до планки. Около мешка стоит специальная палка с плоским наконечником, немного напоминающая швабру. Ей я ровняю слой песка, это важно.
В основном отсеке по центру есть небольшая площадка, на которую можно встать. Места хватит, чтобы вытянуть руки и достать до стенок лишь пальцами. Площадка крепится на пересечении двух реек, каждая из которых делит круг пополам. Ниже реек располагается ящик, который и выдвигается снизу, для чего делится на две части. Сзади на шкафу есть крючок, на котором висит темно-серый глянцевый плащ с капюшоном и длинными рукавами. Я убираю табуретку, надеваю плащ, снимаю часы и оставляю их на журнальном столике, металлические предметы могут помешать.
Вхожу на площадку и закрываю двери изнутри. Тут темно, но я тренировался достаточно, чтобы всё сделать на ощупь. Справа и слева есть два шнурка с кольцами на концах. Когда я тяну левое, потолок разделяется на 12 сегментов, каждый из которых складывается пополам, опускаясь вниз. Но песок не падает сразу, потому что он лежит на двухслойной сетке, мелкой достаточно, чтобы не давать песчинкам ходу. Держа при себе согнутую левую руку, я дергаю за правый шнурок. При этом платформа, на которой я стою, и вся остальная конструкция прокручивается по часовой стрелке на один сегмент. Слои сетки делают то же самое навстречу друг другу, и песок просеивается вниз. С каждым движением я выдыхаю. Я повторяю это упражнение двенадцать раз, пока внизу в ящике не соберется ровный песчаный слой кварцевой памяти. Я опускаю руки, с которых ссыпаются остатки песка, когда потолок надо мной защелкивается подобно объективу фотоаппарата. Делаю шаг на выход из этой камеры обскура и чувствую себя помолодевшим на день, а может и на все два – так хорошо я себя ощущаю. Кажется, в этот раз я успел вовремя, день был как раз готов к тому, чтобы встроиться в мою собственную жизнь. Теперь уже можно вздохнуть спокойно.
Под столом стоят коробки с колбами песочных часов. Мне вдруг на секунду кажется, что их стало заметно меньше по сравнению с тем, что здесь было вчера. Неужели есть такие же умельцы как я? Мне не хочется даже допускать такую возможность, пусть бы и все улики явно указывали на это. Я выбираю одну колбу по размеру, достаю половинки ящика из шкафа, вынимаю в них небольшие дощечки, отчего песчаный водопад, потоком из мириад закварцованных мгновений начинает быстро наполнять часы. Готовую и скрученную колбу я оставляю на столе на кухне с запиской: «Этот день был довольно прозрачен. Кажется, меня начинают замечать внутри. Мы могли бы это обсудить, завтра?»
Я надеюсь, что он придёт. Дверь из квартиры ведет во внутренний двор. Она открывается изнутри и захлопывается на замок. При этом снаружи в ней нет даже замочной скважины, не то что ручки. Её никак не открыть.
Я выхожу на улицу и перебираюсь в другой район города, чтобы не засветиться. Затем начинаю новую охоту. Пасмурно, редкой золотистой листве не удается окрасить этот душный и серый день. Женщина с круглыми бусами не представляет для меня интереса, мужчина с дипломатом и пальто, похожем на пиджак, тоже. Паренек в толстых кроссовках, куртке на вырост и рэперской кепке не только неинтересен, но еще и практически неуловим. Улица тонет в серых и черных куртках.
Неожиданная близость особо знакомого синего цвета резко зацепляет моё внимание. Я вижу перед собой знакомую девушку, ту самую, что давеча так внезапно обернулась на меня. Это именно тот синего, словно небо, цвета плащ. Как же ярко она смотрится во всей этой обстановке. Думаю, что со второго раза я никак не промахнусь. Уже перебрался на ту сторону улицы, уже подошел поближе и не могу оторвать от неё взгляда. Смотрю на собранный пучок на затылке, повторяю шаги в ритме болеро, её дыхание, как перо…
Ничто сливается с ничем и образует что-то. Что-то начинает колебаться, двигаться, наполняется энергией, звуком. Первородный звук за пределами песен китов. Мельчайшие частицы образуют кварки, кварки формируют электроны, протоны и нейтроны. Звук порождает дрожь, колебания топчутся на грани слышимого диапазона. Электроны очень быстро и беспорядочно перемещаются в пустоте вокруг ядра. Звук извивается волнами. Это еще не совсем звук, еще не сложилось ни воздуха, ни иного вещества - это просто волны, которым подчиняется атом. Атом сливается с атомом, молекула, множество молекул образует вещество, структуру, жидкости, оболочки, органоиды клетки, плавающие в цитоплазме, митохондрии дышат и выделяют едва заметное свечение энергии. Инфразвук переходит в слышимый диапазон. Клетки в ткани, ткани в органы и в организм. Шарик световой оболочки с небольшими пятнами и замутнениями пульсирует в такт своему дыханию. Биологический вид, млекопитающее, человек, homo sapiens. Сильный-сильный звон, на верхней границе звука, появляется и исчезает, потом опять пронзает всё сущее ультракороткими волнами и еще долго, со всё спадающим напряжением, опускается до звука, который можно слышать без содрогания. Они встречаются с басами где-то на уровне звучания голосов. Множество-множество волн с самой различной структурой. Структура несет в себе код, информацию, всё вокруг пронизано ею, волновыми сообщениями, чередующимися точками и пробелами, разными колебаниями воздуха и электромагнитного поля. Свет, скрученные спиралью движения фотонов, льется от нескольких источников, отражается и преломляется, вырисовывая картины настоящего в цвете. Синее, гладкое, мягкое. Громкое. Холодное, прозрачное, твёрдое. Далее двигающееся, замедляющееся. Настрой на восприятие звука. Голоса несут в себе информацию, код, язык, слова, предложения, смысл. Речь. Синее - кресло. Прозрачное – окно, или иллюминатор. Громкое - турбины. Всё больше и больше абстрактных и конкретных понятий становится доступно. Очередная речь сначала звучит примерно как «…габанда ларакате, шануларим сас па заедку дашей налвани...». Еще немного и я начинаю понимать слова, «…совершить посадку. Благодарим Вас за то, что выбрали нашу компанию». И ещё какая-то речь совсем близко:
-Прошу Вас, поднимите спинку Вашего кресла. Девушка, вы меня слышите? Девушка?
Что-то поднимается вверх. Что-то трясётся вокруг. Гулкие звуки, гулкие стуки. Удаляются повторяющиеся фразы «Прошу Вас, поднимите спинки сидений, пристегните ремни». Я вижу свою руку, могу прикоснуться к мягкому, могу ощутить холодное, и, положа руку на горло, чувствую живое внутри себя. Также в другой руке, оно же на висках, но сильнее всего в груди, даже касаться не обязательно. Это биение сердца. Мне нужно еще пару минут, чтобы оглядеться, чтобы всё вспомнить. Люди передвигаются, перенося вес с одной длинной конечности на другую, они держат равновесие и обернуты в куски материи, удерживающие их тепло при себе. Они почти целиком в одежде. Девушки, что проходят мимо, одеты строго: светлые блузки и черные юбки. Остальные люди вокруг сидят в подобных моему сидениях. Кто-то уже тепло одет, а кто-то одевается, не расстёгивая ремней безопасности, снимает шлёпанцы и достаёт из пакетов носки и ботинки. Вспоминание ускоряется, я уже всё понимаю. На мне тоже одежда: тонкий бежевый свитер, на ногах – джинсы и коричневые полусапожки. В ногах у меня лежит пакет побольше со сложенным синим плащом и шортами, а рядом – пакет поменьше с летними босоножками. На коленях я держу довольно объёмную женскую сумочку, в ней уместился совсем тоненький ноутбук. Я достаю плащ, а на его место убираю завёрнутые босоножки. Звуки турбин вдруг усиливаются. По внутренней связи звучит неразборчивая фраза, скорее всего означавшая, что экипажу следует приготовиться к посадке. Все вжимаются в спинки. Я смотрю в потолок, изучаю, под какими углами повернуты лампочки по ряду впереди меня, пока не чувствуется лёгкий толчок снизу под рёв тормозящих турбин и проходящую по салону волну аплодисментов, которая начинается уже при первых признаках посадки, когда до остановки ещё казалось бы далеко. Но пилот уже поздравляет нас с прибытием в Москву и что-то бурчит о погоде на трёх языках.
Я встаю, шагнув, чуть не подворачиваю ногу, успеваю схватиться за спинку кресла перед собой, второй шаг делаю неуверенно, смотря по сторонам, третий шаг у меня уже вполне получается. Главное, не забыть ни сумку, ни пакет с вещами. Со мной вежливо прощаются на выходе. Мы идём по коридорам и эскалаторам, до длинной и утомительной очереди паспортного контроля. За сорок минут я успеваю неплохо вздремнуть, каждый раз вздрагивая, когда нужно сделать следующий шаг в очереди. Я не воспринимаю людей, которые меня окружают, я просто жду, пока мои ноги шагают к протёртой красной линии на кафеле, после которой паспорт, взгляд, штамп и свобода.
Когда я подхожу к извивающейся ленте с багажом нашего рейса, она уже почти пуста. Люди подходят и берут свои чемоданы почти сразу, но моего среди них нет. Я жду следующей выгрузки и смертельно хочу спать. В сопровождении служителя аэропорта рядом со мной проходит молодой человек к окну приема специального багажа. Через пару минут из окна показывается серый пластиковый контейнер, высотой в половину его роста. Что-то громко ударяется о стенку контейнера изнутри. Юноша достаёт какой-то ремешок, открывает крышку, наклоняется и наполовину исчезает в контейнере. Когда он распрямляется, за ним из контейнера выскакивает радостный палевый немецкий дог. Он скачет вокруг хозяина на всю длину поводка, в одном из прыжков почти достаёт до невысоко расположенного экрана с номером рейса. В тот же момент номер рейса меняется. Мой чемодан так и не приехал.
Ещё полчаса я смотрю в бумаги и заявления о потерянном багаже, мне обещают, что в течение недели будет достаточно рейсов, чтобы багаж нашёлся, обещают уведомить по телефону или электронной почте. У меня нет телефона, я объясняю, что его у меня украли, и что теперь украли багаж, что меня явно не любят все эти люди, что у них верно бизнес по перепродаже чужих багажей, но они меня не слушают, а просят подписать. Да и я говорю как-то устало, без воодушевления. Просто ещё не проснулась.
У меня в сумке билет на аэроэкспресс, все стрелки указывают, как попасть на платформу. К моему счастью, на платформе уже краснеет сам поезд, а попав в кресло, я вырубаюсь. Я снова прихожу в себя только от того, что женский голос за мной громко говорит в телефон, что через пятнадцать минут мы приедем. Я хлопаю руками по своим вещам – кажется, в этот раз без пропажи. Так, вспоминаем. Я еду в поезде из аэропорта, я простой человек, я прибываю в Москву, у меня нет телефона и нет багажа. Что мне делать? Мои глаза вдруг фокусируются на значке Вай-Фая на стекле поезда. Точно! Я достаю ноутбук, устраиваю его на коленях. Он всё это время не был выключен, просто закрыт. Экран приветствия вроде бы рад меня видеть, но, несмотря на это, зарядки хватит только на пять минут. Я подключаю сеть и раскрываю свёрнутое окно переписки, собеседник он-лайн!
-Дим, привет! Я хроническая неудачница!
Появляется значок «печатает…», и я замираю в предвкушении ответа. Я не могу его сразу попросить, это всё-таки дело принципа.
-Что случилось? У тебя украли ещё один телефон?
-Хуже, потеряли багаж!!!
-А у тебя талант на такие события)))
-Не смешно( я совсем потерялась…
-Где ты сейчас?
-В поезде, еду из аэропорта.
-Вот видишь, уже почти нашлась)
-Да ну тебя!
-У меня тут одно дело… Сдал на днях машину переобуть) как раз выхожу, чтобы её забрать. Я ведь задолжал тебе встречу?;)
-Да-да, с тебя причитается!
-Где тебя подобрать?
-Я буду ждать тебя там, где прощалась с Москвой Маргарита)))
-Ок, если всё хорошо, буду там в 11. Передавай привет Мастеру;)
-Спасибо! Обязательно передам!
Я не успеваю отправить последнее сообщение, экран тухнет, пока я стучу по клавишам. Поезд давно уже поскрипывает тормозами и снижает ход. Ничего, главное, что меня встретят. Эта новость кажется решением всем моим неудачам, я ведь и не думала, что получится встретиться так быстро. Всю дорогу шёл дождь, собиравший золотые листья с деревьев, словно дань золотом за свой проход. Теперь же день начинает казаться намного перспективнее. Я сижу и улыбаюсь сама себе. Сна ни в одном глазу. Может быть, стоило потерять багаж ради такой вот истории! Поезд тормозит еще раз и платформа за окном останавливается. Впереди мой первый день.
Пока я дошла до конца вагона к выходу, мне так понравилось чеканить шаг, что я стараюсь вышагивать различные мелодии. Хотя это так странно, вряд ли кто-нибудь услышит по одному ритмическому рисунку, какую мелодию я напеваю внутри себя. Но мне нравится. Вокруг много людей и все идут в одном направлении, очень торопятся. Я пристраиваюсь за мужчиной в шляпе с полями и с клетчатым чемоданчиком на колесиках, стараюсь везде за ним успеть. На выходе с платформы стоят турникеты, я останавливаюсь, и меня чуть не сбивает с ног полная женщина в темном плаще, шедшая прямо за мной. Куда я положила билеты, до того как заснуть? Не помню. Приходится отойти в сторону, чтобы обыскать свою сумочку. Кроме компьютера в ней есть кошелек, не пустой, расческа и пудреница с зеркальцем, косметичка, какие-то сложенные документы, небольшой пакетик с бельем, маленький металлический фонарик на семь светодиодов, несколько запасных шпилек и резинка для волос. Билет на аэроэкспресс нахожу лишь в боковом кармане, встраиваюсь в ещё плотный поток людей, прохожу. Передо мной девушка с длинными светлыми волосами держит в руке телефон, на котором отображается набор номера "Мой милый". Милый не отвечает, перед самым турникетом она скидывает звонок, прикладывает штрих-код билета и недовольно проходит через вертушку. С третьей попытки и мой билет срабатывает. Полицейский на выходе дружелюбно подмигивает, а я улыбаюсь ему и иду дальше. Еще одна очередь за билетом в метро. Когда очередь доходит до меня, я слышу, как плотная женщина кассир рассказывает напарнице, что кофе на вокзале стали делать совсем не тот, зато рогалики еще держат марку. Я беру билет на 11 поездок. Пухленькими пальцами кассирша аккуратно разглаживает мои купюры, убирает их в ящик, собирает со стола монеты на сдачу, и каждое её движение отлажено не менее чем движения крупье в лучших казино планеты.
На эскалаторе чуть ниже меня высится мужчина в костюме и галстуке, что-то живо объясняет девушке, стоящей ко мне спиной. Похоже, что излагает он что-то элементарное, но при этом сильно качает головой вверх-вниз, потом из стороны в сторону, как будто бы именно его движения головой и являются самым веским аргументом. Но с моего места его совершенно не слышно, а выключенный звук делает его похожим скорее на возмущенного волнистого попугайчика. Сзади грохот, кто-то поскользнулся, спускаясь по ступенькам, но кто-то сразу подхватил. Лишь мимолетное замешательство на секунду другую прокатилось по спускающемуся потоку, когда люди обернулись, попугайчик замер, а я вижу уставшее от объяснений лицо девушки перед ним. Улыбаюсь ей, но она не видит. Поняв, что всё хорошо, лента людей движется дальше по шестерёнкам.
Следуя общему движению, я выхожу на платформу. Осматриваюсь, мне нужна красная ветка. Прибывающий поезд загораживает схему, но с другой стороны ничего красного нет, так что, кажется, мне сюда. Люди выходят, люди заходят, я среди них, я в их числе! Вагон заполнен почти до отказа. Слышатся разговоры, тихие перебранки из-за того, что кто-то кому-то наступил на ногу, но как только поезд трогается, все звуки затмевает один. Все в звуковом вакууме. Я нахожу глазами схему метро на стене вагона, но попасть к ней затруднительно, попросить людей расступиться получается только жестами, но им просто некуда отойти, и они только пожимают плечами. Мне удается попасть к схеме в ближайший цикл приливов и отливов пассажиров при остановке поезда. На схеме есть лишь одна станция, которая расположена прямо на реке. Нужно будет сделать пересадку. Меня опять зажимает телами людей, опять пропадает звук. Несколько минут беспрерывного стука и вагон сам меня выталкивает на платформу. Я поправляю пучок волос на голове и одёргиваю плащ. Стараюсь идти по стрелкам, чтобы не пропустить переход. Поворачиваю в длинный коридор, в голове всплывает одна мелодия в которой ровный ритмический рисунок постепенно ускоряется под развитие закольцованной мелодии духовых. Я легонько выстукиваю опорные ноты каблуком при ходьбе, от этого мне кажется, что толпа начинает выстраиваться и качаться в такт, что всё вокруг становится более гармоничным и радостным. Одна только нота как будто бы попадает не в такт во всём этом потоке, как будто бы даже не нота, а пауза, странная, неприятная, и она прямо у меня за спиной. Я оборачиваюсь и вижу серое, как осенний день, мужское лицо с отсутствующим взглядом, направленным чуть выше меня. Это лицо пугает меня, я не вижу в нём цвета. Боже мой, это ведь я! Это ведь мой столь бесцветный облик! Я бегу от него, огибаю людей, успеваю войти в холл с эскалатором и встаю у стены, пока толпа не уносит безликого вниз по течению. Я жду еще три цикла нарастающего и затихающего звука со станции, после чего иду к эскалатору чуть более спокойно. Он должен был уже уехать, но я всё равно прикрываюсь высокими фигурами соседей и напряженно смотрю по сторонам.
В вагоне мне удается присесть. Напротив меня сидит мужчина лет пятидесяти с книгой в красной твердой обложке, прочитанной на две трети. На голове у него строгий шерстяной берет, на щеках аккуратная двухдневная щетина. Его светло-серая куртка с двумя нагрудными карманами застегнута на все кнопки, но вокруг шеи виднеется иссиня-чёрный шарф с узором из редких больших и малых квадратов. Он сконцентрирован на чтении. Он держит книгу ровно, двумя почти вытянутыми руками. Они лежат на черном кожаном портфеле, который в свою очередь расположился на его коленях. Приподнимает обложку, чтобы перевернуть страницу – это Ремарк, «Тени в раю». Я вижу закладку - это визитная карточка одного из платных медицинских центров. Я вижу металлическую кнопку на его куртке. Металлическую круглую кнопку. И тонкий темно-зелёный свитер. И серую рубашку с длинным рукавом без галстука, и седеющие волосы на груди, и жировые клетки, и мышечные волокна, и толщину грудины, и мешок перикарда, и бьющееся внутри него сердце, заполняющееся кровью и выталкивающее её в тело через аорту и далее по сети артерий, и в сплетении коронарных сосудов, питающих само сердце, в одном из крупных есть что-то инороднее, еще дающее ход крови, но сужающее русло. Стоп! Глотай слюну и дыши. Я должна сконцентрироваться на чём-то внешнем, на обычном прямолинейном свете, на отраженных лучах, на ботинках, прошедших не менее двух сезонов по дождям и первым порциям реагента, на шнурках, на несимметрично завязанных шнурках, на схеме простого узла бантиком. Если замкнуть концы одного шнурка, то узел будет неразвязываемым, только в этом его ценность, в том, что он имитирует временную вечную сцепку. Да, пожалуй, и правда, нельзя развязывать все узлы к ряду. Я дышу. Я улыбаюсь. Становится светлее и резко менее шумно. Мы всем вагоном вырвались из плена черных шнурков, и, кажется, останавливаемся на мосту. Да, это та самая станция. Мне пора, и я выхожу.
Здесь удивительно ясно и мало людей. Те что есть - быстро расходятся. Вагоны полны людей, стоящих вдоль линии открытых дверей, а на платформе почти никого. Словно бы это были не вагоны, а прессованные брикеты пассажиров. Слышно, как по двум поездам в каждом вагоне женский голос говорит «Осторожно, двери закрываются», а следующая станция у каждого из поездов своя, голоса наслаиваются. С одной стороны кругленький мужчина в проёме дверей подтянул живот и ждёт, когда двери, наконец, сдержат обещание. Хлопок раздается эхом по станции, пауза, мужчина выдохнул вместе с поездом, и уже через окно и отраженную надпись «не прислоняться» видно его довольное расслабляющееся лицо, уносящееся вдаль и в темноту вместе с сотнями других пассажиров.
Когда звук поездов стихает, я с двух сторон вижу реку. На изгибе набережной деревья полупрозрачными полупризрачными шарами выстраиваются в ряд. Иду к ним. Каждый шаг мой рождает эхо, я придумываю мелодию повеселей и вышагиваю, вышагиваю её золотистые ритмы.
По широкой и мокрой лестнице вдоль моста я спускаюсь вниз, на набережную. Надо мной грохочет очередной поезд. Покрытое белой пеленой небо, кажется, скоро рассеется, над горизонтом уже видны голубоватые пятна. Прекрасный чуть прохладный, свежий воздух. Я вдыхаю его всей собой, я дышу полной грудью. Вода в реке переливается цветами палевого неба. Людей совсем немного, но время от времени проезжают велосипедисты, иногда по два, по три человека. Несколько раз я встречаю женщин с колясками. Кто-то из них мамы, а кто-то уже бабушки, их взгляд немного в тумане, внешне трудно сказать, о чем они думают. Я улыбаюсь им прямо в глаза, женщина постарше дружелюбно качает мне головой, мама помоложе просто переводит взгляд в другую сторону, но мне кажется, что внутри себя она тоже начинает улыбаться.
Над водой парят редкие чайки. Мне кажется, что ветер, поддерживающий их в воздухе, может помочь разогнать и всю дневную пасмурность, хотя там, выше, веют совсем иные потоки. Вдох. Выдох. Из-за поворота реки идёт пароход. Направо от набережной уходит дорожка, я поворачиваю к ней. Дорога идёт в гору, меж двух небольших холмов. Когда поднимаюсь, вижу площадку, полностью покрытую листьями. Они продолжают сыпаться вниз, хотя здесь уже нет ни дождя, ни ветра. Не могу удержаться, чтобы не свернуть с дорожки и не пошуршать их тающим золотом. Запах прелой листвы одурманивает, от шороха листьев мурашки по спине. Беру несколько охапок прохладных листьев и бросаю их вверх, просто вверх и смотрю, как они падают. Хихик! После очередного броска листва рассеивается, а передо мной стоит зачарованный и довольный ребенок. Он смотрит мне в глаза и вдруг меняется в лице. С визгом и ужасом он быстро топает к маме и говорит «тятя!». Мама говорит ему «да, это тётя», а ребёнок опять повторяет «тятя!» и жмётся маме в ногу. Я подмигиваю ему, пожимаю плечами и иду дальше. Дитё ещё долго смотрит мне вслед, держа маму за ногу. Он что, правда имел в виду «дядя»? Неужели я опять начинаю просвечивать сквозь этот день?
За деревьями спрятался дивный, неожиданный пруд. С веток в него продолжают падать листья и капли, запуская по зеркальной глади круги. Утки плывут, как бегунки на застежке-молнии, клином за ними расходится отражение, раскрывая его глубину. Я направляюсь к деревянной беседке. На дорожке, уходящей за пруд, стоит молодая парочка и целуется. Молодой человек стоит спиной, а девушка открывает глаза и смущается, видя меня. Улыбаюсь ей и с извиняющимся видом стараюсь поскорее уйти, её взгляд становится спокойным и даже чуть-чуть благодарным.
В беседке слишком сыро, чтобы присесть. Я просто стою и смотрю, как с крыши падают остатки дождя. Здесь можно забыть о том, что совсем недалеко расположился огромный город с миллионами людей, с сотнями и тысячами домов и самыми разнообразными многочисленными машинами, которые возят людей, которые строят дома, в которых миллионами будут жить новые люди.
Пока я стою, сквозь листву начинает пробиваться солнце. Я иду дальше и выхожу на длинную лестницу. Подняться по ней не так просто, но наверху после сотен ступеней в ногах вдруг появляется такая неожиданная лёгкость, что мне кажется, будто я подпрыгиваю на каждом шагу. Я вышла к дороге, иду по скверику вдоль, деревья начинают редеть, раскрывая совсем голубое небо. Вся утренняя пелена уже закатилась к горизонту, теперь только синее небо и золото оставшихся солнечных листьев. Всё более отчетливым становится огромное здание, преследующее меня сквозь отодвигающиеся ветви. Ещё несколько шагов и вот оно, устремленное ввысь, ступенчатое, всё в окошках, словно пернатое, утонченное и увенчанное звездой. Вокруг здания просторная территория. С другой стороны я вижу гранитные парапеты, похожие скорее на поручни судна, а за ними сначала не видно ничего, но шаг, второй, и вот оно! Море огромного города! Улыбкой, скакалкой изогнулась река, за ней подвис спасательный круг стадиона, а далее храмы, высотки, трубы, проспекты, дома, и это всё город, всё город, всё город… Я складываю ладошки и примеряю на них общий вид – нет, не поместится. Ветер дует в моё радостное лицо и становится даже немного зябко, хотя за спиной и стоит Университет, так широко распахнувший свои крылья.
На площадь уже съехались несколько автобусов, из них появляются стайки иностранцев, придерживающих свои воротники от ветра, но не отпускающие фотоаппаратов вниз – по их мнению, здесь всё стоит кадра. Я иду вдоль покрытых полиэтиленом сувенирных лавок. Здесь продается всё, что потом будет ассоциироваться у туристов с городом - матрешки, шапки со звездочками, фляжки, ушанки, колокольчики в форме соборов, магнитики, народные игрушки и прочая, прочая… Продавцы, закутаны, как на северном полюсе, переминаются с ноги на ногу. Со мной заговаривают по-английски, а я автоматически отвечаю, не меняя языка, словно на родном, без акцента. Продавщица уговаривает меня на покупку одной из небольших матрёшек, где у внешней куклы платок такого же цвета, как у меня плащ. Я соглашаюсь и прячу её в пакет.
Я не вижу, сколько времени показывают стрелки на башне. Спрашиваю у идущего мимо прохожего в шерстяной кепке, но он идёт дальше. Спрашиваю ещё раз, погромче. 11:33. Куда же он запропастился? В большой луже отражается шарик наполовину облетевшего дерева, возвышающегося в самом центре смотровой площадки и всё менее прочно загораживающего стадион. Я смотрю на церковь в конце площади и понимаю, что здесь действительно зябко, моего плаща уже явно не достаточно, когда меня обнимает чья-то тёплая мужская рука.
-Тебя не так уж и просто найти.
Я оборачиваюсь и вижу лицо, которое кажется мне знакомым. Мне знакомым! Я смотрел в его затылок всего лишь сутки назад. На шее полосатый шарф поверх короткой тёмно-синей куртки, руки уже в черных кожаных перчатках. Глаза синие, как лёд.
-Ты как раз вовремя, еще немного, и я бы была с плащом в один тон.
-Твоя кожа немного светлее, если ты об этом…
-Ты бы предпочёл найти меня белой и окоченелой?
-Так замерзла?
-Только начала, а что?
-Что ты тут пока делаешь?
-Улыбаюсь.
-И как?
-С переменным успехом.
-Пойдём в машину, полагаю, там будет получаться лучше.
Машина припаркована недалеко. В салоне действительно становится понятно, что на смотровой площадке я успела прилично продрогнуть. Здесь же совсем тепло. Он включает музыку.
-Ты давно носишь цветные линзы? - спрашиваю его.
-О чем ты?
-У тебя сегодня какой-то необычный цвет глаз. Ярче, чем было на море.
-Не знаю, не обращал внимания.
Он приподнимается и смотрит в зеркало заднего вида.
-По-моему, ты выдумываешь, не вижу никаких отличий.
-Ну ладно, может быть, просто, мне сегодня вся жизнь кажется яркой…
-А мне кажется, день как день… Скорей бы уже снег выпал.
Он снимает перчатки и делает музыку погромче. На правой руке еще не прошло воспаление, но выглядит уже гораздо спокойнее. Мы трогаемся, смотровая площадка срывается с места. Он довольно резко ускоряется на прямом участке дороги. Я вжимаюсь в сиденье и стараюсь не думать о дороге. Она в свою очередь плавно изгибается вправо, мимо церкви, на которую я так засмотрелась, мимо сквериков, подобных тем, что я исходила, мимо светофора, который переключается на красный свет, а мы даже и не думаем остановиться. Хорошо, что машины на перекрестке не успели тронуться. Я смотрю на его лицо, он спокоен, немного похлопывает руль в такт мелодии, но не сбавляет скорость. После второго алого, как мак, светофора, я жестко прошу его остановиться.
-Что такое?
-Я говорю, останови машину.
-Ты мне не доверяешь?
-Ты проехал уже два перекрестка на красный, даже не снизив скорость!
-Ты что такое говоришь? У тебя вообще прав нет!
-Зато глаза есть! Может, не такие синие, как у тебя, но хотя бы видят!
-Я не проезжал перекресток на красный!
-Останови машину, я дальше иду пешком!
Он снизил скорость, мы как раз подъехали к следующему светофору. По пешеходному переходу шли люди и ему пришлось остановиться. Я отстегнула ремень и схватилась за ручку двери, когда он сказал совсем другим, резко поникшим голосом:
-Свет, подожди.
-Что такое?
-Я действительно не вижу разницы в цвете…
-То есть как это?
-Вот так… я сейчас вижу, что горит верхний сигнал светофора, но я не могу сказать тебе, какого он цвета.
-Так, с меня хватит, мы едем до первой парковки, бросаем машину, идём к остановке и ждём там автобус. Идёт?
-Идёт.
Ехать пришлось не так долго, после спуска с горы был закуток перед въездом на набережную, в котором нашлось место для парковки.
-Если у тебя проблемы со зрением, значит надо пойти к окулисту.
-Так не было ведь.
-Хочешь сказать, что сегодня вдруг раз и возникло?
-Да, хочу.
-Ну ничего себе. Полагаю, ты уже давненько так вот ездишь, и не замечаешь.
-Клянусь тебе, только вчера был в магазине, купил себе этот джемпер. Он бирюзовый, уж это я помню.
-Не выйдет, в магазине на этикетке написано, какого он цвета. Ты мог прочитать и продолжить не замечать!
-Ты меня за кого принимаешь?
-За дальтоника! А эта болезнь, как известно, наследственная. И проявляется только у мужчин, между прочим.
-Вот уж не знал. Говорю тебе, вчера всё нормально было.
-А сегодня ты просто решил меня убить. И себя за одно!
-Нет!
-Твоё право, не хочешь - не говори.
Троллейбус подошёл довольно быстро. Людей почти не было, и мы внимательно слушали, как вежливый мужской голос объявляет остановки. У метро, на конечной, он знал какое-то приличное кафе, куда мы и направились в надежде захватить бизнес-ланч.
-Прости, я, кажется, слишком резко.
Молчит.
-Я думала, ты специально. Я же знаю эти ваши борцовские шуточки.
-И вовсе не шутки. Я в жизни не ел такого бесцветного салата.
-Прости, признаю, не права была.
Выдержал паузу.
-Ладно, будет тебе.
-Как ты думаешь, за нами и правда могут наблюдать?
-Вот ещё новости. За нами всё время наблюдают. Большой брат смотрит, ты что забыла?
-Нет, я серьёзно!
-С какой поры ты заделалась в параноики?
-Да все эти волнения в Тайланде… Мне правда кажется, что это всё больше похоже на какие-то эксперименты над людьми. Такие милые тайцы, идут на площадь…
-Подожди, какие волнения?
-Как это какие? Ты же сам там был где-то рядом, не помнишь?
-Я? Я с трудом могу вспомнить, как я в самолёте оказался, а ты меня про участие в погромах спрашиваешь.
-Ну мы же только из-за этого не встретились.
-А мы собирались?
-Тебе память тоже отшибло?
-Возможно.
-Послание на стекле, ты ещё сто раз извинился потом, а?
-Хоть убей, не помню. Помню, как засыпали вместе, а потом весь день куда-то пропал. Ну так всегда в дороге, редко что запоминается.
-Но беспорядки-то трудно забыть! Там на площади больше миллиона человек, говорят, вышло.
-Не знаю, я после тренировок был такой уставший, что хоть бы ядерная война.
-Чудеса право. У меня ведь там мобильник и украли. Со всеми контактами и фотографиями, и не все из них были синхронизированы там, когда месяц живёшь без мобильного интернета, между прочим. А теперь ещё и багаж теряют. Вот тебе и раз. Я такое вряд ли забуду.
-И как же ты теперь?
-Как-то. К тебе нельзя набиться в гости на пару деньков? Пока не напишут, что багаж нашёлся.
-Только если будешь готовить.
-По рукам.
Он заплатил за обед. Еда была немного прохладной, я бы не хотела оставлять чаевые, но он доложил. Потом опять метро, эскалатор, одна станция, пересадка, одна станция, эскалатор. Я уткнулась в его плечо и не вижу дороги. Пускай он меня ведёт, куда надо. Для этого ему хватит и чёрно-белого зрения. Его дом совсем в центре, мы выходим на площадь и идём вдоль бульвара. На небе белые перистые облака. Навстречу идут ребята со странными стрижками, розовыми волосами, в черной одежде с металлическими шипами и иными атрибутами. Я прижимаюсь покрепче к его руке. Он в себе вполне уверен.
Пару раз сворачиваем в переулки и идем до небольшого, возможно, ещё дореволюционного дома. Над входом в подъезд нависает явно не предусмотренная при постройке внешняя шахта лифта. Нам на пятый этаж, лестничные пролёты достаточно большие, чтобы задуматься о лифте, но оказывается, что лифт останавливается через один этаж и только между ними, то есть, всё равно нужно будет либо спускаться, либо подниматься на пол-этажа. В подъезде он звонит своим ребятам, говорит, что сегодня не придёт на вечернюю тренировку, чтобы без него как-нибудь денёк перекантовались. Потом просит передать трубку кому-то ещё:
-Сань, даров. Как сам? Слушай, я оставил машину на Воробьевых. Сможешь мне её к дому подогнать сегодня? А то мало ли. Ага. Вторые ключи в моём рабочем столе, а от ящика ты знаешь, где. Супер, сейчас пришлю геометку. С меня премиальные, договорились? Да ничего, потом расскажу. Бывай, до связи.
В квартире потолки такие, что можно поместить полтора этажа, и ещё антресоли. Высота дверей - три метра, как в концертном зале. Расположение же комнат кажется случайным, не подходит ни под один знакомый шаблон. Налево длинная и узкая кладовка, направо сразу же за входной - дверь в туалет, а потом довольно вытянутая кухня, за которой направо вход в изогнутую ванную. В ванной полноразмерное окно. Я иду туда помыть руки. Три комнаты сложены, как лезвия в швейцарском ножике. Одна большая, слева из коридора, другая - квадратная маленькая справа, ещё одна прямо, в форме сапога заворачивает направо, там только раскладной диван и стол, потолок и стены. Во всём этом присутствуют попытки начать в своё время ремонт, но попытки не случившиеся, неудавшиеся. Двери гигантские, деревянные, не меньше пяти раз перекрашенные масляной краской в белый цвет.
-Если бы мне доверили такую квартиру на продажу, я бы сделала перепланировку, полномасштабный ремонт, подчеркивающий аутентичные элементы квартиры, большое количество света. Своего рода лофт в жилом доме. И это была бы одна из самых громких сделок на рынке вторичного жилья города за последние десять лет!
-Именно поэтому, будь у меня такая необходимость, я бы обратился к другому риэлтору.
-Почему? Неужели ты считаешь, что эти вытянутые, как шнурки, пространства не достойны лучшего применения?
-Я хочу, чтобы всё оставалось, как есть. Может быть, лёгкий косметический лоск и стоило бы навести, но и в этом я сомневаюсь. Мне здесь дорога каждая царапина на обоях. Эта квартира бесценна.
-Любую недвижимость можно оценить, я полагаю. Просто необходим творческий, индивидуальный подход.
-Не говори так о моём доме. И вообще, я планирую тут ещё пожить, а то и внукам завещать, как мои предки.
-Собственность в рамках наследственного права? Прекрасно! Ты носитель удивительных традиций, право слово.
-Ты-то где сейчас значишься?
-Я же тебе рассказывала, что снимала квартиру до Тайланда. Сделка в Тае должна была занять не меньше месяца, и я всё прикрыла, вещи у родителей, в Нижнем. Ты что, и этого не помнишь?
-Мутно как-то.
-Не нравится мне эта история с твоей памятью. Как меня зовут, ты помнишь?
-Свет, умоляю.
-О, уже неплохо.
Мы входим в большую комнату. Здесь стоит пианино, круглый деревянный столик с кружевной скатертью, довольно возрастной секретер, длинный советский диван, но самое потрясающее - это угловой камин, который хотя и не кажется работоспособным, несет на себе печать давно уже прошедшего времени. Он переходит в дымоход и лепнину на потолке. Полоток сам по себе тоже производит немалое впечатление ступенчатым переходом к стенам, а вокруг крюка для двенадцатисвечной люстры - лепной растительный орнамент.
-Надо бы выяснить, может ты ещё чего-нибудь важное забыл?
-Не беспокойся, твой отъезд в Англию я помню отлично.
-Ты даже не пришёл попрощаться!
-А что мне было сказать? Спасибо, что уезжаешь учиться в другую страну?
-Ты мог бы порадоваться за меня.
-Но за нас с тобой я порадоваться не мог. Давай не будем, эта тема закрыта, прожита…
-Ты сам вспомнил!
-Ну так, как я тебе ещё докажу, что что-то помню?
-А сейчас как встретились, помнишь?
-На Воробьёвых горах, ты с утра написала, что багаж пропал.
-Так… а что ты в Тайланде делал?
-Обучался у папы, диплом получал.
-Вот! Опять! Твои родители русские, это я точно знаю!
-Много-то ты понимаешь. «Папа» - это великий мастер муай тая, борьба такая.
-Да знаю я, чем ты на жизнь зарабатываешь.
-Ну и что говоришь тогда? Его все так зовут. Ему больше семидесяти лет, а он до сих пор не знает ни одного поражения! Я уже пять лет мечтал туда съездить.
-А тому тайцу из толпы сдачи дать всё равно не смог!
-Какому ещё тайцу?
-Вот оно! Своих поражений ты, конечно, не помнишь. Ты мне сам писал, что тебя какой-то таец так хорошо обработал, что ты минут десять подняться не мог. Что потому мы с тобой и не встретились.
-Подожди, это когда было?
-Перед отлётом.
-Вот этот день я не помню.
-Хотя да, это мы уже выяснили… Но всё равно, если бы ты его тогда положил на лопатки, вряд ли бы так просто забыл.
-Я помню, что накануне засыпал с тобой вместе. Ты мне можешь рассказать по порядку, что произошло?
-Я проснулась пораньше, ты спал как сурок, в обнимку с подушкой. У меня была назначена регистрация собственности в Бангкоке с утра.
-Я помню, мы с вечера договорились по поводу катера.
-Вот. Я оставила тебе записку на стекле, где просила без меня не улетать, что встретимся на площади. Ну, ты бы понял, на какой.
-На той, где первый раз встретились?
-Ну конечно! Когда ты в инстаграмме откомментировал мою фотографию на фоне дворца.
-Вот это я тогда удивился, что ты рядом.
-Конечно, иногда нужно пролететь 9 часов на самолете, чтобы встретиться.
-А дальше что?
-Ничего. Моя сделка в тот день не состоялась, если тебе интересно.
-Да нет, со мной что случилось?
-Ты не пришёл. А я ждала тебя в том кафе, пока мимо не стали ходить люди с национальным флагами. Сначала их было немного, но поток людей становился всё плотнее, а потом прошло несколько отрядов полиции в чёрных костюмах, с щитами и в шлемах, и я поняла, что дело плохо. Твой телефон не отвечал, а свой я положила в задний карман джинс.
-Ну ты даёшь, из него же в первую очередь телефоны и воруют!
-А что делать, если он не помещается в боковой?
-А где ты обычно носишь, сумочка?
-Она слишком большая, жарко ведь.
-Так, понятно. Хорошо, телефон украли, а потом?
-Я пришла к себе, смотрела новости, смотрела из окна, никуда не выходила.
-Меня, надеюсь, в новостях не показывали?
-Нет, ты мне сам написал, позже. Погоди, неужели не помнишь? Ты ведь это уже после возвращения в Москву делал.
-Нет, ничего, что имело бы отношения к тому дню – не помню.
-Ты говорил, что приехал в город, шёл на встречу со мной, столкнулся с группой каких-то ребят местных, они у тебя кепку, кажется, отобрали.
-Как кепку новую в Москве покупал – вот это помню.
-Ну ничего себе…
-И что, я из-за кепки с ними поединок устроил?
-Скорее всего, деталей я не знаю, но ты был весьма удивлен результатом.
-Ещё бы. В школе я себя, вроде бы, неплохо показал. С чего бы это мне какому-то прохожему проигрывать.
-Больше ничего не знаю.
-Интересно, а диплом-то я не забыл получить?
Он встаёт и идёт в свою комнату, маленькую, квадратную. Там стоит двуспальная кровать, на одной стене висят медали и фотографии знаменательных рукопожатий. Он находит диплом в ящике прикроватной тумбочки.
-Странно, вместе с дипломом должна была быть фотография, я собирался её в клубе повесить, на сайт отсканировать…
-А ты стал коллекционером, как я посмотрю.
-Это важно. Эти люди многое сделали для развития спорта, а так я чувствую какую-то приверженность, дань традициям.
-Я всегда любила в тебе это качество!
-О чем ты?
-Вот эти преемственность, основательность…
-Вечно ты надо мной смеешься!
-Вовсе нет! Я нахожу это весьма привлекательным.
Он смотрит на меня, как бы в поисках того, что ещё он может сказать.
-Ты обещала готовить.
-Да, точно! А у тебя есть продукты?
-Боюсь, что на двоих нам не хватит.
Холодильник стоит в кухне у входа, в холодильнике мышь свела счеты с жизнью. Вместе с ней это сделали два помидора и кусочек сыра. На двери в подставке осталось одно яйцо. Две бутылки минералки и одна бутылка пива еде не помогут. В морозилке небольшой остаток свиного фарша старается прикрыть просторы вечной мерзлоты.
-Тут есть приличный магазин поблизости?
-Пойдём вместе.
Магазин, и правда, совсем недалеко. Мне нужна томатная паста, свежий фарш, макароны соломкой, лук, молоко, хлеб, твёрдый сыр. Кажется, пока всё нахожу. В отделе непродовольственных товаров беру несколько длинных свечей и прячу в корзину, пока он не видит. Надо ещё что-то и на завтрак взять, в холодильнике ведь совсем ветер.
-Дим, ты ешь хлопья?
-Да, ем.
Тогда и мёд пригодится. Он пытается дозвониться другу, который поехал за машиной, а дозвонившись, подробно объясняет, где она должна быть. Видимо, фокус с геометкой не совсем удался. К моему счастью, когда на кассе пробивают товары, он смотрит в другую сторону, и я успеваю спрятать свечи в пакет. Он всё оплатил и забрал пакет. Когда мы идем обратно, приобнимает меня за талию, но смотрит вперёд как-то обеспокоенно. Я не решаюсь спросить, я пытаюсь вспомнить наилучший вариант рецепта.
-Завтра съездим тебе за мобильником. Надо решить этот вопрос.
-Спасибо!
На пороге квартиры у него звонит телефон.
-Что? Как это нет? Там ведь нормальное место! Не помню, чтобы там были какие-то запрещающие знаки! Как это есть? Ты точно там, где я сказал? И что, нету? Ещё там? Сань, лови их, и выпытай, куда увозят, хорошо? Я скоро подъеду. Вместе поедем, да. Ничего, что я тебя так напрягаю? Спасибо тебе! Лови его скорей, пока не уехал, а то потом ищи по всем базам… Угораздило же меня. Давай.
-Что случилось?
-Эвакуировали мою машину, парковка там, видите ли, не разрешена. Саня видел, как другие машины оттуда же забирают. Я беру документы и еду сейчас за ней. Посидишь тут пока? Не скучай, могу задержаться.
-Хорошо… А как с тобой связаться если что?
-Подходи к городскому, ладно?
-Номер мобильного я тебе пришлю сейчас на почту. Ну давай, побежал.
-Будь осторожней!
Я закрываю за ним дверь и бегу к окну. Секунд через тридцать его силуэт появляется на улице и идёт до ближайшего поворота к метро, исчезает в переулке. За следующие пять минут по улице проходит всего семь человек. Потом ещё два. Проезжает машина. Никто и не думает остановиться и посмотреть по сторонам. Все куда-то и откуда-то, а я, кажется, потерялась. Я иду к своей сумке в коридоре, достаю оттуда ноутбук, включаю его, но он выключается обратно, когда я понимаю, что зарядка осталась в моём чемодане. Компьютер мне не поможет.
Я брожу по чужой квартире, как призрак, и рассматриваю фотографии. Дима и тренер, Дима и команда, родители Димы на фоне загородного дома, чёрно-белое детское фото маленького Димы. Есть фотография бабушки в этой гостиной, фотографию дедушки мне не удаётся найти. В комнате сапогом в отделении рабочего стола довольно много бумаг, но я замечаю торчащий уголок фотографии. Достаю её – на ней мы с Димой вместе, ещё в студенческие годы. Тогда ещё мы печатали некоторые снимки на бумаге. Странно, что он сохранил эту фотографию, хотя вряд ли он сейчас часто пользуется этим столом. Может, забыл? Я прячу фотографию обратно, но так, чтобы её легко было обнаружить, случайно.
Я иду в большую комнату, нахожу там ноты – вальсы Шопена. Всегда мечтала разучить что-нибудь. Открываю крышку пианино. Первый звук кажется громким, как взрыв. Второй и третий громыхают, как самосвал. Следующие звуки идут легче. Но пальцы не слушаются, много лет прошло. Мне приходится считать линеечки, чтобы вспомнить некоторые ноты. Стыдно. Проходит немало времени, прежде чем у меня получается сыграть узнаваемый мотив, но далее этого дело не идёт. Я сдаюсь. Пробую вспомнить что-то, что приходилось когда-то играть, но не могу вспомнить даже и первой ноты. Расстроившись, закрываю крышку. Пианино от этого ещё какое-то время шумит всеми своими струнами.
-Прости меня, что потревожила.
Рядом с секретером стоит книжный шкаф, в нём подарочное издание «Мёртвых душ» Гоголя. Самое время. Когда я дохожу до Ноздрёва, звонит телефон. Неужели звонит? Я откидываю книжку, бегу в коридор, смотрю на звенящий аппарат, но он вдруг перестаёт звонить. Я поднимаю трубку на проводе и слышу лишь только гудок. Какое-то время я стою и растерянно смотрю на него, потом поворачиваюсь, и иду в комнату, как вдруг телефон начинает снова звенеть. Я возвращаюсь, беру трубку и слышу механический голос автоответчика, который напоминает мне, что до завтрашнего дня нужно заплатить 42 рубля 23 копейки, после чего несколько раз по цифрам называет телефон справочной службы. Я смотрю на себя в зеркало и не решаюсь повесить трубку, пока звонок сам не срывается на гудки. За окном уже стемнело. Пожалуй, пора готовить.
Чужая кухня – это всегда испытание. Приборы стоят неудобно, кастрюли и сковородки спрятались на верхних полках шкафов. Давно здесь никто нормально не готовил. Через пять минут поиска мне удаётся найти блендер. Полагаю, паста с фаршем, а ля болоньезе, ему должна понравиться. Я достаю фарш, я ставлю воду, я режу лук и плачу горькими слезами. К середине готовности блюда мне с трудом удаётся остановиться. Если я сейчас доделаю – всё остынет. Я оставляю почти готовую подливку, горячую воду, готовые для вброса макароны. Я ставлю две тарелки на стол друг напротив друга, достаю свечи, устанавливаю их на подставки, нахожу спички и обжигаю фитили. Когда задуваю их, воздух на кухне ещё долго наполняется приятным запахом дыма. Приборы лежат, кажется, всё готово. Я иду за книжкой и продолжаю читать. Через какое-то время мне кажется, что он сейчас придёт. Я опять бросаю всё и иду доготавливать. Варю макароны, обжариваю их вместе с фаршем, выкладываю на тарелки, натираю сыр поверх, он приятно плавится, зажигаю свечи и жду. Жду…
Ничего не происходит. Я начинаю ходить по комнате. Чуть позже я уже готова начать петь на всю квартиру. Вдруг ключ в двери проворачивается, входит Дима. Сыр уже простыл, свечи наполовину оплавились. Я бегу обнять его, но он как-то холоден. И внутри, и снаружи.
-Всё хорошо? Машину вернули?
-Да.
-Что-то случилось ещё?
Он смотрит на меня совсем уставшими глазами и идёт мыть руки. После проходит и сразу садится есть. Я присоединяюсь к нему.
-Дим? У тебя всё хорошо?
-Да, всё в порядке.
И тишина. С каждой вилкой молчания мне становится всё более горько. Он доедает весь ужин довольно быстро, поднимает глаза. Я не выдерживаю.
-Дим, ты меня ещё любишь?
Раздаётся звонок в дверь.
-Ты кого-то ждёшь?
-Никого. Погоди, я пойду спрошу.
Он удивлен не меньше моего. Проходя, задевает свечку, но я успеваю подхватить. Горячий парафин попадает мне на пальцы.
Он открывает дверь, на пороге стоит курьер и просит расписаться в получении письма. Чтобы не передавать письмо через порог, он на секунду заходит в дом и вручает его лично в руки, после чего исчезает. Мне показалось, что оно было совсем жёлтое, даже с сургучовой печатью. Дима закрывает дверь, распечатывает письмо, начинает читать, и идёт один в большую комнату. Я иду в коридор и смотрю за ним через дверь. Он сидит на диване и очень напряженно читает то, что там написано. Потом поднимает глаза, смотрит на меня минуту другую и рвёт письмо на небольшие квадратики.
-Что это такое?
-Понятия не имею, письмо от большого брата, очевидно.
-И что он от тебя хочет?
-Служить ему верно и преданно, разумеется. Давай не будем, это какой-то бред сумасшедшего, наверное, по ошибке прислали.
-И это поэтому ты так напрягся?
-Знаешь, я что-то, и правда, себя сегодня неважно чувствую. Как будто в моей голове кто-то копался. Давай, я постелю тебе отдельно. Ты не обидишься?
-Ну, давай, как знаешь, если всё так серьёзно…
-Спасибо за ужин. Прости, что не в духе.
Он уходит в комнату-сапог и раздвигает там для меня диван, стелет постель, а потом удаляется в свою комнату. Мне кажется, он даже не сходил в ванную, чтобы умыться.
Доедать свою порцию мне уже не хочется. Я споласкиваю посуду, беру «Мёртвые души» себе в комнату, читаю, потом иду умываться, чищу зубы пальцем, потому что забыла купить себе зубную щетку. Укладываюсь, ещё немного читаю, а потом достаю из стола нашу совместную фотографию и долго на неё смотрю. Я долго ворочаюсь и не могу заснуть. Смотрю на как будто сдвигающиеся голые стены, смотрю в потолок, после чего решаюсь встать и пойти в его спальню. Я крадусь на цыпочках, но подлые половицы скрипят. Дверь в его спальню приоткрыта, он лежит лицом к двери, кажется, спит. Я делаю ещё один шаг, и скрип от поднятой ноги оказывается достаточно сильным. Он резко дёргается и переворачивается на другой бок. Достаточно. Я топаю к себе, громко плюхаюсь и ещё полчаса обижаюсь не него, пока, наконец, у меня не выходит заснуть.
Камень за камнем, шаг за шагом. Словно по развороту тетрадки в клетку, я бреду по брусчатке, поднимаю глаза и вижу, что я всё ещё следую за девушкой, только она не в синем плаще, а в оранжевом пальто, и на улице почему-то совершенно темно. Я чувствую жжение на своей щеке, её прямо-таки печёт, но я ещё не успел выйти из её ритма, я не могу оторвать глаз от пучка её собранных резинкой волос, и в результате, я очень быстро пропадаю в её второй день подряд. Часы бьют двенадцать, и я никак не могу остановиться, не получается, поздно. Впервые я краду у кого-то дважды. Что она делает со мной? Там, на брусчатой мостовой! Что происходит, что я до сих пор иду за ней во след?
Я просыпаюсь, когда уже светло. В квартире тихо, значит, Дима ещё спит. Умывшись, я полагаю, что мне ещё хватит времени приготовить завтрак. Я иду в большую комнату, там, в секретере, был какой-то красивый сервиз с позолотой. Беру из него две глубокие тарелки, одну большую плоскую, две чашечки с блюдцами. Да, так завтрак будет выглядеть немного приличнее. Проходя по коридору, чуть-чуть звякаю посудой, на что в его комнате слышится какое-то движение. Надо торопиться. Я разогреваю сковороду, наливаю плошку молока, нарезаю батон белого пышного хлеба на ломтики, вымачиваю их в молоке и поджариваю. Он, наверное, ещё делает зарядку. Ставлю чайник, в небольшом ковшике чуть подогреваю молоко и разливаю его по глубоким тарелкам. В каждую добавляю чайную ложку мёда и размешиваю. Насыпаю хлопьев и мюслей, ему – в два раза больше своего. На большую тарелку выкладываю мягкие гренки и посыпаю их сахарным песком. Кладу в чашки по пакетику чая с чабрецом, слышу, что он входит в кухню, заливаю пакетики кипятком. Подходит ко мне сзади и приобнимает со спины. Я промахиваюсь мимо кружки и прошу меня отпустить.
-Это что?
-И тебе доброе утро.
-Свет, я же не перевариваю молочные продукты.
-Как так? Совсем?
-Да, у меня ведь непереносимость лактозы, ты разве не знаешь?
-Ты же сказал вчера, что берём хлопья…
-Так я думал так, в прикуску! А это что, бабушкин фамильный сервиз? Я разве разрешал его использовать? Он мне дорог как память, это совсем не для обычного завтрака!
-Но ведь это необы…
-Ну да, я давно не видел у себя на столе завтрак, от которого меня может потом целый день не отпускать вон та комната у входа в квартиру. А чай что, из пакетиков?
-Знаешь что, с меня хватит!
Я вскакиваю и иду…
-Чего хватит?
-Всего!
…в комнату формы итальянского континента, собираю разложенные на столе вещи в сумку, волосы собираю резинкой в подобие пучка. Иду в прихожую, обуваюсь. Замок на полусапожках как назло срабатывает не сразу. Надеваю свой плащ. Он даже не встал с того места, на котором сидит и всё-таки пьёт тот чай из пакетика!
-Может, поешь хоть сама? Мне что, всё выбрасывать теперь?
-Уж потрудись это сделать сам.
Я хлопаю дверью, достаточно сильно, чтобы обратить на это его внимание, чтобы поставить на конфликте восклицательный знак. Он ещё опомнится, он ведь ещё выбежит за мной, будет извиняться, а я долго решать, достаточно ли он искренен, чтобы простить. Ой не стоило ему меня так расстраивать. Я спускаюсь по лестнице и перед самым выходом решаю подождать. Проходит две минуты полнейшей подъездной тишины, после чего скрипнула какая-то дверь, хлопнула. Неужели? Два женских голоса разговаривают о какой-то неудачной покупке и спускаются по лестнице. Достаточно! Не хватало ещё, чтобы мне начали задавать вопросы. Если я ему нужна, он всегда сможет меня найти. Сможет ли?
Я выхожу на улицу и иду. Я дохожу до поворота в переулок и оборачиваюсь. В окне на пятом этаже резко одёргивается штора. Неужели следил точно также, как я вчера? Я не знаю, куда мне ещё идти. Просто некуда. Просто идти. Значит, на вокзал, в Нижний. Зачем я здесь вообще оказалась? В ногах правды нет. Но правда никому и не нужна. Листья, лужи, бульвары, машины, лысеющие деревья, кондитерские, пустые и мокрые скамейки, цветочные ларьки, музыканты, некому слушать, не хочу никого видеть, никого не хочу. Мои ноги на фоне асфальта, ноги на фоне гранитной крошки, ноги на пешеходном переходе, на траве и опять на асфальте. Мои ноги топчут в грязь мои мысли. Мысли. Я не знаю, где я шагаю, но шаги мои снова начинают выстукивать разные мелодии, хоть и не столь охотно. Ритмы меня успокаивают. Через какое-то время я даже решаюсь поднять голову и смотреть вперёд, хотя смотрение под ноги было, мне кажется, куда более информативным. У меня собирается холодок в основании затылка, будто бы кто-то на меня смотрит. И пусть смотрят, мне нечего стесняться. Я не хочу оборачиваться, я не хочу больше думать о том, что уже пройдено. Пройдено - значит пройдено! Надо смотреть под ноги и научиться перестать спотыкаться об одинаковые предметы, одинаковые чувства, одинаковые… Я забыла у него пакет с босоножками и матрёшкой. Ну и пусть, может выбросить их вслед за завтраком. Если бы мне ещё вспомнить, как я вообще у него оказалась, с чего вдруг? Неужели из аэропорта не было другой дороги. Другой… а какая была? Стоп. Что-то тут не так. Между самолетом и квартирой должна же быть какая-то перемычка, или я неверно рассуждаю…
Меня сшибает пробегающий мимо мальчишка, который, извиняясь за то, что не усмотрел под ноги, идёт дальше, а у меня в руках оказывается странное, жёлтое, запечатанное сургучовой печатью письмо. Первый раз такое вижу в реальной жизни. Я оборачиваюсь и окликаю того парня, но он только говорит на ходу «Это Вам, прочтите!» и убегает всё дальше.
Светлана,
Сейчас вы не можете вспомнить свой вчерашний день. Возможно, что вы также испытываете трудности в том, чтобы вспомнить, что было раньше. Прежняя память к Вам скоро вернётся, вчерашний день - вряд ли. В связи с этим позвольте ввести Вас в курс дела.
Я и мои коллеги стали отмечать, что среди жителей нашего города участились случаи ретроспективной амнезии, при этом чаще всего - без видимых физиологических нарушений. Нам удалось установить, что амнезия обычно захватывает один день, который имел место до того события, которое служит её причиной. Большая часть обратившихся к нам людей смогли вспомнить, что в тот день, когда начали проявляться симптомы потери памяти, они ощущали какое-то необычное чувство холода в районе затылка. Это чувство каждый раз возникало у пострадавших в местах повышенного скопления людей и в первой половине дня. Что примечательно, когда мы просили описать подробности того дня, попробовать вспомнить, во что они были одеты - в их одежде каждый раз оказывался преобладающим синий цвет, или, по крайней мере, цвета холодных оттенков. После этого наряду с нарушениями памяти наблюдаются изменение оттенка радужки глаз и трудности в восприятии отдельных цветов. Полагаю, у Вас также могут возникнуть проблемы при различении синего и оранжевого, жёлтого и фиолетового, красного и зелёного цветов, в виду чего прошу Вас проверить, видите ли вы разницу между цветом вашего имени выше и цветом остального текста данного письма. Если нет, то прошу Вас быть аккуратнее на перекрестках и избегать вождения автомобилем в ближайшие несколько дней.
Мы попросили Вас и Вашего друга быть добровольцами при проведении эксперимента, который должен помочь нам в установлении причины происходящего. Ваше согласие было добровольным, обо всех возможных последствиях вы были предупреждены. Разумеется, мы со своей стороны гарантируем Вам передовую медицинскую помощь и страхование жизни.
Во внутреннем кармане Вашего плаща лежит мобильный телефон с программой геолокации, которая также предусматривает возможность односторонней передачи сообщений. С её помощью мы будем ориентировать Вас в течение всего сегодняшнего дня. Прошу Вас реагировать на каждое входящее сообщение.
Искренне Ваш, М.C.
Так, подождите! Это же целое исследование по поводу последствий моей деятельности! Я и не слышал никогда о последствиях. До предыдущего дня. Это она не помнит своего вчерашнего дня, зато я хорошо припоминаю, что никакого согласия на эксперимент она не давала… Что всё это значит? Они что, поймали меня к вечеру? Я, там, на площади – это ловушка? Где я сейчас по-настоящему нахожусь? Как я могу выйти из сна? Мне ни разу раньше не приходилось этого делать…Два дня подряд – это нелёгкая ноша, чтобы так просто по ним передвигаться! Когда уже есть один лишний день за плечами, то выбраться ведь совсем никак. Я просто не пролезу! Пока не закончится этот день, но он же ещё только в начале…
Так, стоп, остановить переживания! Как же это работает? Стоп! Какое-то специальное усилие воли, пока она читает. Вспоминай! Нет, чуть иначе! О! Кажется, что-то близкое. Листок перестал колыхаться в её руках. Если получается остановить, то получится и ускорить. Тут уже не до качества… Думай, думай чужая голова! Если я ускорю проживание, то выберусь отсюда быстрее, тогда и там пройдёт меньше времени, вряд ли они этого ожидают. Сделаю им сюрприз. Нужно гнать во всю скорость! Только ещё неплохо бы запустить это…
Так… Первая попытка мимо… Вторая… Зайдём с другой стороны. Пятая…
…сто двадцатая попытка, со сто двадцать второй начну паниковать. Ещё разок спокойно! Ух ты! Получилось!
Я в шоке. Рву письмо, нахожу мобильник, вижу отмеченное место на площади, выкидываю мобильник на газон, снимаю плащ, оглядываюсь, замерзаю, одеваю, бегу в магазин незнакомой марки, все как одно, прошу девушку подобрать мне оранжевое пальто, «К вашему яркому цвету глаз хорошо будет зелёное, вы точно хотите оранжевое?», «Только тёплые оттенки! А оно достаточно оранжевое?», покупаю по карточке, не уточнив даже цену. После покупки денег на карточке остаётся только на билет, на новый мобильник мне точно не хватит. Вспоминаю про выброшенный мобильник, хочу позвонить с него, бегу и долго ищу его на газоне, нахожу, на сайте его школы есть номер, звоню, не отвечает, звоню, не отвечает, звоню, пытаюсь вспомнить, как к нему добраться, но я не могу вспомнить даже станцию метро. Очень хочу есть. В телефоне появляется сообщение «Ужин на площади за мой счёт», а потом ещё «У меня есть билет на Ваш вечерний поезд». Скверы, бульвары, паника, очень хочу есть, жду времени бизнес-ланча, после чего оказывается, что сегодня выходной день. Что-то съедаю в ресторане быстрого питания, на ходу. Мучаюсь в страхе и любопытстве, решаюсь пойти на площадь и посмотреть издалека, кто там меня может ждать за столиком. Когда выхожу с ближайшей станции метро – ещё одно сообщение «Ресторан «Мимоза»». Я выключаю телефон. В ресторане большие окна, но нужно зайти, чтобы разобраться. Подхожу ближе, швейцар поворачивается ко мне и называет по имени, провожает за пустой столик у окна. Оборачиваюсь и вижу идущего ко мне человека…
Я вдруг теряю восприятие происходящего и оказываюсь просто в тени. Без звуков, без света, просто тихий и спокойный фон, сквозь который ничего не пробивается. Мне страшно, что я пойман в этом воспоминании, пойман внутри этого дня. А что, если меня больше нет? Но самое страшное даже не в этом. Я ведь знаю этого человека, который появился в конце коридора. Это может означать для меня самое страшное. Предательство. Подлог. Это всё был обман, это всё одна большая западня. Как я вообще повёлся на это… Не знаю, ведь всё было так заманчиво. Эти два дня. Эти три дня. Эта матрешка из дней, что возможно была выкинута вслед за его сладеньким завтраком… Это ведь он, он самый, мой друг и учитель. Он как-то блокирует её память! В конце концов, сколько можно?! Картинка вдруг вновь проявляется и начинает идти в обычном темпе.
Он сидит напротив меня. У него совершенно лысая голова, как у буддистского монаха, при этом аккуратно стриженая бородка, гармонирующая с небольшими усами. Ему на вид чуть-чуть за сорок, ростом невысок, но выглядит солидно. На нём бежевый классический жилет с инициалами «М.С.» на лацкане, рубашка цвета тёмного шоколада и под расстёгнутой пуговицей тёмно-оранжевый шёлковый шейный платок. Он поправляет его, словно бы до этого говорил довольно долго и живо, после чего показывает мне рукой куда-то в окно. В центре площади бродит очень странная фигура, больше похожая на неосознанное человеческое тело, бредущее в неясном направлении. Это мужчина, потерянный и сбитый с пути, в этот момент разворачивающийся к нам лицом. Это мужчина очень похожий на меня самого!
Мой собеседник продолжает говорить, словно читает хорошо заученную лекцию:
-В его голове осталась лишь одна программа – подражание в действиях себе подобным. На площади это быстро превращается в хождение по кругу среди большого количества людей. У меня на глазах тело пристраивалось за кем-то, заходящим в ресторан, садилось за параллельный столик, заказывало точно то же самое, что и он, синхронно причмокивало, а в конце оставляло чаевые с точностью до копейки, как и цель, за которой оно наблюдало. Тело очень точно чувствует свои потребности и потребности людей вокруг, чтобы вовремя синхронизироваться для сохранения своего фиксированного образа. Когда нужна еда – тело следует в кафе, когда нужны деньги – тело копирует поведение карманников, которые еще не перевелись на улицах столь крупного города, когда нужен сон – тело даже способно найти себе хостел или что-то вроде того, ведь это нередкое поведение для приезжих в столицу. Он украл у вас день, я могу научить Вас, как его можно вернуть…
-Но с какой стати я должна Вам поверить? Это может быть просто какой-нибудь наркоман или алкоголик, а Ваши рассказы очень похожи на вымысел.
-Вы можете подойти к нему и посмотреть в его глаза. Полагаю, это стоит сделать прямо сейчас, чтобы вы перестали сомневаться в моих словах.
Может быть, но сначала я смотрю в его, его хитрые, уверенные в себе глаза, понимаю, что он меня провоцирует, но и ладно. Чего стоит хоть раз посмотреть себе прямо в глаза? Я иду через площадь к фигуре, похожей на тень. Я иду через сумрак, когда весь город уже переходит в ночной режим. Фигура продолжает ходить. Я догоняю её, хватаю за правое плечо, лицо поворачивается, и вижу его так близко, как только возможно. В его глазах не видно зрачка, его серая радужка плавно переходит в темноту. В них отсутствует взгляд. В них нет ни капли света, ни частицы души. Я действительно только что прикоснулась не к человеку, а лишь к опустошенному телу. Эта мысль настолько ужасает меня, то, что я вижу, настолько противоестественно человеческой природе, что я не выдерживаю. Моя левая рука срывается с места и даёт лицу сильную пощечину, от которой оно, однако, никак не изменилось, лишь осталось быть обращённым куда-то в никуда. Я не могу на это смотреть, я разворачиваюсь и иду от него прочь своим уверенным шагом, когда на площади часы отбивают двенадцать. Я лишь успеваю почувствовать быстрый холодок, пробежавший при этом от затылка по моей спине. День заканчивается…
День закончился! Неужели я жив? Неужели я снова вернулся в своё тело? Сквозь сторонний взгляд на площадь начинает проступать картинка качающейся брусчатки, по которой я всё ещё иду, спустя день, или полдня, если моё ускорение сработало. На улице пасмурно и мне трудно определить время суток. Я еще не вполне могу шевелить телом, мышцы меня не слушаются. Передо мной никого нет. Слава богу, никого нет! Или мне кажется? Я вдруг понимаю, что каждому моему шагу вторит цокот женских каблучков, понимаю, что я дышу, будто бы в четыре лёгких, что я чувствую чей-то взгляд на своём затылке. Я пытаюсь пошевелиться, сойти с маршрута, но я не успеваю обернуться. Тень передо мной, тень от моей же фигуры нарастает и расширяется.
Свет потоками врывается мне в спину, словно тысячи люстр, и мне вдруг кажется, что я начинаю вспоминать своё настоящее имя…