Несколько лет назад учёный филолог, литературовед А. В. Труханенко, листая литературное приложение «Разности» к «Газете львовской», на польском языке (соответственно «Rozmaito;ci» и «Gazeta Lwowska»), обнаружил, начиная с марта 1821 г. до конца 50-х гг. XIX в., 34 упоминания о Пушкине. Большинство из них, предполагается, вышло из-под руки многолетнего сотрудника приложения, фактически неофициального его редактора, писателя и критика Станислава Яшовского. Он увидел свет в с. Чишки Самборского уезда в 1803 г., учился на философском ф-те Львовского университета и здесь, в австрийском тогда Лемберге, провинциальной столице, до ранней своей кончины в 1842 г., оказывал «немалые услуги писательству в Галиции, послужив возрождению литературы…» (польская «Всеобщая энциклопедия»). Для более близкого знакомства с С.Яшовским, как первым последовательным пушкинистом зарубежья, рекомендую исследование А.Труханенко «Роман с Европой» (Львов, из-во «Сполом», 2011).
С.Яшовский, поклонник романтического направления в литературе, не был пушкиноманом, но в созвездии поэтов на общеславянском небосводе, в соседстве с таким светилом, как Адам Мицкевич, он выделил звезду первой величины по имени Александр Пушкин и пристально, восхищённо, делясь наблюдениями с читателями своих публикаций, следил за её восхождением к зениту, где она осталась навечно 29 января 1837 г.
Ещё до того трагического дня С. Яшовский посвятил цикл сонетов ярким деятелям славянского культурного возрождения; в одном сонете обратился к Пушкину. Это 14-стишие (2 катрена и 2 терцеты, 5-стопный ямб), написано рукой, выдающей скромный поэтический дар, но искренность чистой души. Читающие на польском языке имеют возможность познакомиться с подлинником:
Puszkin
W krainie lodu, z sercem walkami wrz;cym,
Martwych s;uchaczy budzisz ognistymi s;owy
I w dzikich puszczach prorok pojawiony nowy,
Stepy ;nie;yste duszy roztapiasz gor;cem.
Rozp;ywasz po kurhanach czuciem bolej;cym,
Echa puszcz z uniesieniem s;uchaj; twej mowy,
A pie;; twoja raz s;odkiej czarownej osnowy,
To znowu zgroz; nieszcz;;; igra z sercem dr;;cym.
Czyta ci; Piotrogradu salonowy panek,
Czyta kupiec wiod;cy do Chin karawany,
I Baszkir zbrojny ;ukiem, i Tatar nabrzmia;y;
Czyta ci; w sm;tnej chacie u podn;;a ska;y
Kamczadalin, futrami soboli odziany,
Tranem ryby samotny nalawszy kaganek.
Полноценного перевода этого сонета с польского языка на русский, насколько мне известно, нет. В интернете такого не нашёл. Есть только переводы подстрочные, что можно считать «рабочим переводом» - заготовкой для поэта-переводчика. Предлагаю свой перевод, с сохранением авторской стопности и придерживаясь классической конструкции этого вида сложной строфы.
Пушкин
В стране снегов Ты, витязь прирождённый,
Рассеял Словом вечной тьмы поток;
Явился новый, пламенный пророк
В пустыни душ, в мир неподвижный, сонный.
Внимают песням, скорбным и весёлым,
Равнины, горы, степи и леса,
Курганы, избы, города и сёла;
И множит эхо звуки-голоса.
В столичных залах и в жилищах тесных
Читают все твои живые песни –
Аристократ, купец и мещанин,
На пашне - сын усталый славянина,
В седле - татарин, в утлой лодке - финн
И камчадал, под огненной вершиной.
Особо обращаю внимание читателя на загадку, замеченную и А.Труханенко и другими читателями оргигинала. Эта загадка, можно сказать, мистическая, она достойна удивления. В стихотворении польского литератора из Львова чётко звучит тема Пушкинского «Памятника», написанного русским поэтом менее чем за год до смертельной раны на дуэли, напечатанного же только через четыре года по рукописи, которую видели не многие из близких друзей Александра Сергеевича. А ведь Яшовский и Пушкин были подданными разных государей, жили в разных странах, не были лично знакомы, не переписывались; вряд ли знаменитый поэт знал о существовании провинциального журналиста и литератора, чужестранца. Прочтите внимательно последнюю строфу «Памятника»:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Теперь сравните ей с последними строфами сонета, с терцетами:
В столичных залах и в жилищах тесных
Читают все твои живые песни –
Аристократ, купец и мещанин,
На пашне - сын усталый славянина,
В седле - татарин, в утлой лодке - финн
И камчадал, под огненной вершиной.
Разница между приведенными отрывками в том, у Пушкина «и назовёт меня всяк сущий в ней (в России.- С.С.) язык», а у львовянина в то же время эти «сущие языки» уже «называют» Пушкина, т.е. читают своего певца. Это заметил ещё ак. М.Алексеев (см. «Роман», с.200). Повторяю: такое вот мистическое сближение.
Предположим, что идею «Памятника» автор носил в голове задолго до того, как львовский литератор взялся за свой цикл сонетов. Но каким образом эта идея преодолела 1000 вёрст отделяющих Петербург от Лемберга-Львова!? Остаётся только поверить в родство возвышенных душ. Другого объяснения я не нахожу.
***