Отец с войны вернулся без ноги. Но и здесь, дома, его ждала еще одна страшная трагедия... Еще когда в хуторе Скородумовка были немцы, мамин десятилетний брат Коля нашел проложенный ими через огород провод для внутренней связи, вырезал кусок, сел в холодок под ивой и стал скручивать колечки. Прекратилась связь, немцев охватил переполох, они, как «ужаленные», носились на мотоциклах по хутору, разыскивая причину. Забежав с автоматами к нам на леваду и увидев мальчишку с проволокой в руках, они ударили его, и он потерял сознание. Уходя, один из них щелкнул зажигалкой — загорелся покрытый соломой сарай. И, как ни бились с огнем, вскоре полыхнул, а потом и вовсе дотла сгорел и наш родовой казачий курень.
Старший брат отца, Козьма, знавший эту историю, предложил отцу с мамой переехать жить к нему в станицу Гундоровскую. Занял им немного денег, и они, с горем пополам, сняли совсем маленькую хатенку, напоминающую давно не кормленого быка, с торчащими, как ребра, камнями.
Отец сделал протез и сразу устроился работать на шахту мотористом. А когда уже мама была беременна мной, к нам домой пришла врач. Посмотрев, как мы живем, она закрыла глаза, покачала головой и сказала:
—Александра, ну куда же вам второй ребенок?
Посмотрите, какая же вокруг вас беспросветная нищета. Мама заплакала.
—Ну, ладно-ладно, — стала успокаивать ее врач, — приходите на следующей неделе в среду, в конце дня, и мы все уладим.
В коридор гундоровской больницы мама зашла, когда уже никого не было. Незнакомая седовласая женщина-врач, открыв дверь, сказала:
— Ну что вы стоите? Заходите. Мама зашла и тихонько сказала:
— А мне нужна Вера Ивановна.
—Вера Ивановна уже не работает. Я за нее. Чтоу вас?
Мама, смутившись, показала на живот. Врач отошла к окну, развернулась, посмотрела на маму. Снова подошла к ней и, обняв ее, сказала:
—Вы такая красивая. Я как мать умоляю вас, неделайте этого... Когда мне было уже пять лет, я залезал на вкопанный в землю столбик, к которому крепился наш забор, садился на него и, поджидая отца с работы, звонко пел:
Сорвала я цветок полевой, Приколола на кофточку белую,
Ожидаю свиданья с тобой, Только ж первого шага не сделаю...
И когда появлялся отец, я легко, как воробей, слетал вниз, и с криком: «Папа! Папочка! Какой гостинец мне передала лисичка?!» — бежал к нему навстречу. Он открывал свою черную дермантиновую сумку с перемотанными синей изолентой ручками и давал мне маленький кусочек сала или хлеба. Я, счастливый, брал его и, от радости подпрыгивая, громко орал на всю улицу: «Лисичка, спасибо за хлебушек!»
Однажды из Каменска к нам в Гундоровку приехала бабушка. Она переехала туда сразу же после того страшного пожара.
— Шурка! — сказала она. — Смотри, какая жизнь тяжелая настала. А мы почему-то живем порознь. Переезжайте-ка в Каменск, берите пустующий
рядом кусок моей земли да и стройте себе, хоть не большой, но свой дом.
Мы переехали и сразу начали стройку. Машины привозили камень, мама носила на коромыслах воду из колонки, отец, упираясь протезной ногой в кусок доски, второй — месил глину.
Как-то, уже глубокой осенью, недалеко от нашей стройки остановилась черная машина «МКА».
Из нее вышел директор пивзавода, где отец работал на проходной сторожем. Он отозвал маму в сторонку и сказал:
—Александра Аполлоновна! Ну, что он, в самом деле, ваш муж! Ну, пусть хотя бы один раз в месяц выпустит машину с пивом без документов. И мне будет хорошо, и вы бы уже свою стройку давно закончили. Мама подошла и сказала отцу.
—Нет! — отрезал он. — Вот они какие, эти тыловые парторги! Сталина на него нет!
Прошло три лета, и мы всей улицей все же справили долгожданное новоселье. Дом был каменный, холодный, а тут еще и зима будто из засады выскочила. Отец привез дрова и искрившуюся на солнышке большую гору угля-антрацита. Бабушка подошла, взяла два куска, один протянула мне:
—Из такого угля, внучек, казаки крем для сапог делали, растирали в порошок и замешивали на чистом сливочном масле.
Она положила кусок в ведро, перекрестилась и сказала:
—Ну, давай, Игнатушка, с Божьей помощью, затапливай печь.
Отец не любил зиму. «На одной ноге не находишься», — говорил он. И, как ее ни опасался, однажды, все же, упал и сломал руку. Уложили в больницу, но пролежал он недолго: куда там, с протезной ногой в общей палате — все беспокойство... Ложась спать, отстегивай его, а утром встал — пристегивай. А уж если надо и ночью встать...Короче, плюнул на все и ушел домой долечиваться.
И тут вдруг из Ростова приходит письмо с извещением — предлагают отцу пройти медкомиссию на предмет выделения ему инвалидной мотоколяски. Вот уж тогда отец зарадовался! Только о ней и говорил:
«Какая-никакая, а все ж машинешка будет — помощница мне».
И вот однажды под окнами нашего дома прозвучал сигнал. Мы с мамой выбежали на улицу. У ворот стояла, поблескивая свежей краской, синенькая мотоколяска с брезентовой крышей, а возле нее стоял улыбающийся отец.
С тех пор прошло десять лет, приближалось мое совершеннолетие, а я, все не переставая, мечтал о цирке.
— Вот забожался тебе этот цирк! — говорил, хмурясь, отец. — Разве это дело, всю свою жизнь в чемоданах возить?! И дома-то своего иметь не будешь. А хозяйство, нажитое на одной ноге, кому передам?
Но переубедить меня было уже невозможно. И как только я получил новенький паспорт, за мной приехал мой родной брат Анатолий и увез меня в Ленинград. Прошло еще шесть лет, и я стал артистом цирка, клоуном.
И вот, наконец, еще одна долгожданная мечта осуществилась: наши гастроли проходят в Ростове, всего в ста сорока километрах от родной станицы Каменской. Каждый выходной я мчался на автостанцию, садился в автобус и ехал домой.
А когда гастроли подходили к концу, отец вдруг сказал мне:
«Сынок, ты бы забрал мою мотоколяску, поистрепалась она вконец, все равно стоит, ржавеет. А ты придумаешь какой-нибудь смешной номер и будешь людей радовать».
Погрузили мы коляску в грузовик, да и привезли в Ростовский цирк. Подварили кузов, впереди, на капот, закрепили большие фары, похожие на глаза, нарисовали растянутый в улыбке рот. Вместо бампера прицепили красную, в белый горох, бабочку. А на место брезентовой крыши надели круглую соломенную шляпу. И получился оригинальный веселый автомобиль.
А когда я взял медведя и стал дрессировщиком, тут-то и пришла мысль сделать номер «Медвежий автосервис». И вот, однажды, выкатилась на манеж ярославского цирка переодетая отцовская мотоколяска. Зал смеялся, аплодировал. Машинка нравилась всем, особенно детям. А в ней сидела моя жена Людмила, участница номера. Машина якобы ломалась, инспектор манежа «звонил» в автосервис, и тут же приезжал на своем мотороллере медведь-автомеханик по кличке Герасим. Чинил машину, а потом неуклюже и трогательно ухаживал за симпатичной хозяйкой и, упав на колени, дарил ей большое атласное сердце.
Да только сотни и сотни тысяч зрителей, смотревшие тогда этот номер в цирке и по телевизору, номер мирового класса, как в то время писала тогда одна центральная газета, так и не узнали, что под смешной и доброй маской клоунского автомобиля многие годы была спрятана мотоколяска моего отца — инвалида Отечественной войны, Игната Харитоновича Дерябкина.
31 мая 2011 года
Продолжение следует...