1.
Коричневая меховая шапка-ушанка с просаленной подкладкой. Афанасич стоял, опёршись о старый гнилой покосившийся забор своего земляного участка, курил папиросу с прищуром и внимательно смотрел чуть выше горизонта, прям над крышами соседних домов. Смотрел внимательно, озабоченно, при этом щупав Душу и находя её странною сегодня. Уже две недели как Она появилась в небе. Дыра. Чёрная, как солнечная тень. Афанасич успел за это время вступить с ней в отношения интимные, где-то даже постыдные из-за их перекрёстной близости. Стояла осень, обычная промозглая, сонливая, грязная, золотая деревенская осень. Даже собаки готовились к спячке и, замедлевши свои движения, пугали прохожих грязнотой. Афанасий смотрел. Дыра как будто тоже. В этом процессе для него было всё. Он уже успел смириться с тем, что никогда её не поймёт. И это ощущение тайны, воплотившееся в форме этакой дыры в небе, наполняло давно уже перещупанную Душу новым содержанием.
Кстати, о Душе нашего героя. Давным-давно, в юности, весной, Афанасич щупал баб. Причём любил он щупать разных. Как будто искал что-то в них и даже порой находил. Но вскоре ЭТО ускользало, и приходилось искать снова. А потом, летом, поумнев, он стал щупать жирную мясистую свою Душу, которая в объёме оказалась величиною с его избу. Когда он об этом узнал, то это его так позабавило, что он три дня общупывал своё убежище, дивясь и причмокивая, и даже чуть было не съел свою нижнюю губу от нахлынувшего на него аппетиту. Так вот эта изба стала наполняться новыми, неведомыми доселе соками.
Никто не видел Дыру кроме Афанасича. Только пёс Тарас иногда на неё выл. Старику тоже иногда этого хотелось, но он себя сдерживал, чтоб не прослыть дураком. Хотя наслаждение лилось через край. От глядения в неё.
2.
Роман Афанасич
Стоит у забора
И смотрит в дыру
Небо-свода.
Парам-парм, тарам тарам.
3.
Роман Афанасич в своей тёмной избе изворочал печь боками.
И тельняшка, и ватник просаленный жизнью и потом.
Роман Афанасич, вот он!
4.
Тёмные разводы на стене печи,
Красные лучи солнца падающего.
Подходящий мрак ночи отражает тишь Души.
Без Дна. Бродить, шататься,
Её переживая и пережёвывая.
Поднимая чуть вверх нижнюю губу, Афанасич причмокнул, почувствовал вкус. Он как будто пил эту бездну. Вкусы переливались, металлически плотные и сладостно-густые как мёд.
5.
Баня была рыхлая.
Темень веков мхом проросла сквозь щели между брёвнами. Солёный вкус их отдавал сыростью. Дождь свежо моросил и разбавлял соль брёвен. Обглодав дверной косяк и лизнув старый почерневший замок, Роман Афанасич явился в свой дворец весь в белом и зашёл в предбанник. Полотенце трёхцветное висело трупом на металлической вешалке. Пахло дровами и вениками… О! Веники это всё! В их запахе Душа Афанасича могла поместиться почти целиком и даже поворочаться с боку на бок в неге. Любил он это дело. Открыв трубу, стал разжигать огонь в печи, нарезав перед этим лучины, большим до бесстыдства, ножом. Корча рожи от удовольствия разрывающего грудь, чиркал спичкой и поджигал. Ещё один запах, как бездонное ведро, ведущее в пещеры серости и камня.
Затрещало. Уголёк выскочил на пол и побежал по жестяной поверхности. Испустил дух. «Вкусная банька получается» - подумал наш наслажденец. Вышел. Потянулся, вспомнил тело. Дождик продолжал сыпать.
6.
По тропинке вдоль дома шёл, похожий на бочку, перетянутую армейским ремнём, юноша Денис. Неопределённость его возраста проявлялась и выпячивалась причёской а ля «ёжик» и гладким лицом. Впрочем, пологость и отсутствие углов его фигуры, придавали ему отсутствие границ. Афансичу приходилось приглядываться, матерясь, каждый раз, когда внутри появлялся интерес относительно происходящего. Его это интересовало редко. Денис не ходил, нет, он бродил. Нёс пакет, сквозь целлофан которого просвечивала бутылка «Столичной». Грудь его дрожала, соски стояли. Волновался по поводу стакана, не мог вспомнить, где его оставил с прошлой трапезы.
Наш эзотерический банщик прослезился и обнял себя, чтобы не взорваться. Это было необходимо, Роман Афанасич уже к этому почти привык и обнимал себя почти машинально. Было дело, забылся, так рёбра повылезали, разорвав кожу, запачкали тельняшку. Неделю засовывал, впихивал себя обратно в тело. После этого мучил его один вопрос. А что если не сдерживать, то наизнанку так можно вывернуться? Больно, наверно, будет.
Денис поднялся на крыльцо, чуть упав. Разбилась. Слизал. На пару с псом Тарасом. Начали петь. Баня грелась. Запах дыма сводил ум в яму у дороги и оставлял его там наедине с головастиками: в чём-то с роднёй. Рёв разносился по деревне. Бабки крестились, думали о втором пришествии. Внучки стонали, кончать удавалось не всем.
Баня стала пульсировать. Градус поднимался. Рёбра рвали кожу, несмотря на руки.
Сбежались кошки и сосед Митя. Он любил эти песни. Они его собирали в нечто на подобии Ацефала. Голова всё время лезла между ног. Митя ждал член, тот никак не выходил из его жены, бастовал, требовал ухи и пива с чёрным перцем. Афанасич трогал сердце. Пахло кровью с молоком. Денис продолжал изрыгивать свою любимую песню о любви к Родине.
Когда взорвалась баня, разбросав останки духов по участку, член встал на свободное митино место и стал философствовать о бытии. Слушать его было сложно, от спермы слипались глаза.
7.
Неопределённость возраста и форм придавала Денису мистичности. Он любил мороженое и слякоть. Дождь был его вдохновением. Он не делал различий между собой и миром, поэтому осень тянула его на слезливые песни и водку.
Лицо белое, пухлое, лоб маленький, нахмуренный. Да в общем-то все черты лица его были какие-то несущественные. Одни лишь щёки представляли ценность для собеседника, внимание так и липло к ним как навозная муха. И ещё одна забавная особенность Дениса: жирная шея его была толще головы, складки были похожи на Крымские горы, куда юноша любил ездить летом. Он трогал заднюю её часть, вспоминая мужской монастырь на Мангуп-Кале, и пляски голышом у костра.
Дышал он спиной, грудь не двигалась. Если начинал хохотать, то заканчивал слезами и редькой.
Между радостью и горем у него не было границы, как и во всём остальном, что населяло его внутренний мир. Особенно он любил лес, поэтому жил в нём часто. Людей любил мало, и то только после стакана водки по праздникам. Они казались им насекомыми. Он больше симпатизировал собакам, видел в них людей. Лохматые отвечали ему взаимностью.
Роман Афанасич, его сосед, казался ему огромным бородатым богомолом с катанами вместо клешней. Что-то странное было в этом облике соседа, но Денис всё не мог понять что. Может эта загадка и соединяла их автобусно-тесную дружбу.
Денис наслаждался смешными рассказами соседа о какой-то дыре в небе. Однажды он оказался пьяным свидетелем того, как Роман Афанасич подкидывал высоко вверх Тараса. Пёс смиренно непонимающе молчал. Из своей любви к собакам Денис спросил о назначении сих упражнений. Старик с пеной у рта, показав на какую-то невидимую точку вверху, стал объяснять свой научный эксперимент. Нотки здравого смысла слышались в его голосе так, что можно было сочинить мелодию. Афанасичу было интересно, если собаку закинуть в дыру, то что тогда будет. Она её выплюнет или проглотит, или произойдёт что-то другое? Услышав, как обстоит дело, Денис засмеялся и после этого каждый раз, когда видел Романа Афансича, хватался за живот, наклонялся раком и хохотал так, что у самого звенело в ушах.
В один единственный сонливый солнечный день наш дыролюб забежал в открытый проём двери Денисова дома с криком «Получилось!»
- Что получилось? – спросил, откашливаясь от неожиданности, юноша.
- Помнишь, я подкидывал Тараску в Дыру? – похлопывая пухлого по спине, прокричал, задыхаясь, старик.
- Ну?
- Он тяжёлый. А вот кошку Маруську я закинуть сумел. Она пропала!
С истошным рваным криком Роман Афанасич выбежал из дома, споткнулся о камень, плюхнулся в траву и уснул сладким старческим сном. И только раскаты дедовского грома разносились по селу и по лесу, и по другому селу, до самого города. Городская девочка Соня в тот день стала заикаться в своей панельной пятиэтажке в маленькой комнате у окна.
С той поры по всему народу пошли разговору. Все обсуждали, существует романова дыра или нет. Совещались, делились мнениями, выдвигали гипотезы об иллюзорности мира, даже спорили до мордобоёв, как это бывает в серьёзных обсуждениях, затрагивающих принципиальные опоры жизни в селе.
В основном мнения делились на три направления.
В первом направлении старик сошёл с ума, и дыра ему чудится от одиночества.
Во втором направлении всё село недоразвитое, раз не может разглядеть такую очевидную вещь, как дыру, в небе (по описаниям Афанасия аж три метра в диаметре).
А вот третье направление было наиболее кудрявым. А втором его был юноша Денис на пару со «Столичной». Без своей стеклянной возлюбленной он был приверженцем первого направления. Так вот пьяный Денис считал, что недоразвитые все, включая старика Романа и вообще… На этом мысль Дениса заканчивалась, вернее окунала свой конец в озеро и камнем стремилась на дно. Из-за невыносимости противоречия, виноватой за появление которого назначили пропавшую кошку Марусю, все стали пить, да так сильно, что Денис перешёл на Дюшес, а с него на чай с молоком из нонконформистских взглядов на общественную жизнь.
Пили страшно, Дыра росла.
Через две недели, когда Денис стал видеть в людях что-то человеческое и ужаснулся этого, из Дыры Романа Афанасича вылетела кошка Маруся… Всех сразу потянуло в озеро на поиски конца Денисовой мысли. У Мити был глубоководный скафандр, в котором он женился. Еле упросили его дать на время под расписку. Скафандр внутри был весь белый, а снаружи от него пахло женскими духами. Трезвели медленно, но настойчиво, даже хмуря брови.
Озеро глядело чёрным зеркалом. Ветра не было уже три месяца. Штиль стоял.
- ****ская гладь! – прокричал Митёк и прыгнул с женою в озеро, разрывая девственную плеву. Скрылись в глубине. Народ замер, внимательно вглядываясь в брызги и круги на воде, и начал снаряжать Дениса в свадебный митин костюм. Жирное нонконформистское туловище категорически отказывалось принимать чёткие очертания, вылезало и пучило. Хозяин охал, стонал, тянулся к водке, видя насекомых, окруживших его со всех сторон. Сегодня это были божьи коровки. Вспотев и отдав Денису его «Столичную», народ закрыл шлем и подсоединил шланги с кислородом. Баллоны забыли, а Митя, который, само собой, знает, где те лежат, всё не появлялся, только что-то белое поднималось из глубины и разрасталось большим круглым пятном.
Денис погружался в воду, как в космос. Поступь была тяжела, трубы кипели. Когда скрылась макушка, воцарилось тотальное ожидание, плотно сжавшее воздух. Только оводы продолжали свою кровавую резню. Люди-жуки били себя, матерились и ждали, на удовлетворённую бутылку «Столичной» поглядывали с отвращением.
Огромные подводные гады тяжёлых мыслей своими склизкими мощными боками тёрлись о свадебный скафандр, пропахший женскими духами. Навалиться и раздавить, наверное, хотели они. Но не к чему было прижать. Тросы мышц, гудящие электрическим током, ощущались очень ясно, несмотря на темноту. Внизу что-то трещало. Вдруг в стекло скафандра упёрлась женская грудь. Белое облако обволокло всё вокруг. Митя опять неистово рассуждал о бытии. Жена спорила, но безрезультатно, доводы Дмитрия были неоспоримы.
Опять стало темно. Конец чьей-то мысли стал грызть левую пятку скафандра. Боясь разгерметизации, Денис аккуратно отодрал живность и поднёс к лицу, попытался разглядеть. Мысль беспокоилась и ныла, дёрнувшись, соскочила с крючка руки. Нырец спускался глубже.
8.
Сзади стало твердеть. Спина почувствовала землю. Ярко вспыхнуло. Денис зажмурился и машинально закрыл лицо ладонями. Потихоньку раздвигая пальцы, стал привыкать к слепящему солнечному свету. Ноздри активно двигались, пахло летом,. Приподняв голову, огляделся. Вокруг был сад, цвели яблони, а он лежал на дороге. Небезопасное место для отдыха. Юноша отполз к одной из яблонь и опёрся на неё. Жара и Духота давили мрачно, как тиски. В тенёчке от листвы было чуть прохладней. Ноги Дениса распластались на солнце и страшно горели. По дороге к нему навстречу плыла бёдрами девушка в полосатой футболке. Обмякшее Денисово тело только только начало просыпаться. Муравей бежал по запястью, шмель напирал, пытаясь выяснить, кто здесь хозяин. Трава безнадёжно сухо шумела.
Письмо Тараса.
Здравствуйте, уважаемая Агафья Петровна. Пишет Вам внук ваш, Тарас Прихлебайко, из села Дыня, зелёного района, пропахшей области. Помните такого? Пишу к Вам с доброжелательными намерениями.
Как Вы там поживаете, дорогая моя бабушка? Сто лет уже не писал Вам. У нас в Дыне многое поменялось из-за причуд Романа Афанасича: видится ему дыра какая-то в небе, чёрная, говорит, большая. Имеет она на него влияние страшное, завораживающее. На днях он из-за неё баню спалил, как будто в жертву принёс. Веники, тазы - всё сгорело, одна печка осталась с трубой, как памятник запредельному. Митёк теперь к нему веники носит. Старик стал реже меня кормить и вместо говяжьих костей, стал давать мне куриные потроха, которых я терпеть не могу. На данной почве исхудал. Правда, кошек гоняю всё так же. Маруся (помните, наверно, писал как-то о ней) вырастила себе третье ухо прям посреди лба. Я спрашивал, зачем оно ей? Она закатывала глаза, надменно говорила что-то мутное про моду и писала, развернувшись. Честно говоря, лучше не стало, зато моча и характер поменялись: стали нервными, с претензией на гениальность.
Ещё вот случилось у нас, Агафья Петровна, одно несчастье. Денис Лыб, сосед мой, по неведомым мне причинам ушёл на дно нашенского озера и вторую неделю как не является обратно. Утоп, наверное. Теперь некоторые бабули приходят на берег с цветами, крестятся и уходят. Зачем они это делают мне не понятно и, честно говоря, знать не хочется.
Душевный климат (я ж знаю, вам погода всегда интересна была) в селе гнётся к земле. Водка кончилась, люди начали зарываться, не хватает лопат. Кстати, таким макаром нашли два родника. Сам лакал, вкусная очень водичка сочится.
Митя одурел. Он, так же как и Денис, погружался в озеро, правда, не один, а с женой. Вернулся относительно скоро, через три дня. Глубина на него странно подействовала. Слоняется голый по селу, ищет сущее, пока нашёл только сапог. Временами режет воздух ножом для мяса. Я пару раз подходил к нему, пытался объяснить, что таким ножом воздух не разрезать, но он не слушал меня, только узоры воздушные становились кривее, с извилинками. Жена его научилась летать. Переловила и съела всех окрестных чаек и воробьёв. Ласточек не трогает: жалко. Они такие трогательные. Что конкретно они трогают в её растрёпанной душе, я не знаю и узнавать отказываюсь, дабы не расплескать ум свой.
Вот так, в общих чертах. Пишите, жду ответного письма. С уважением и любовью, внук ваш, Тарас.
Девушка подошла к Денису игриво, заслонила собой солнце. Светлые кудрявые волосы, ясная открытая улыбка. Пухлого затошнило.
– Привет, красавчик. Как ты здесь оказался? Это закрытая территория, посторонних сюда не пускают. Или ты друг моего папы?
«Красавчик». Дениса первый раз в жизни так назвали. «Какой-то приторно сладкий денёк выплюнула темнота озера Харь» - подумал Денис. Юноша повнимательнее вгляделся в стоящую напротив конфету: зефирная кожа, карамельные губы, лимонадно-пузырчатые глаза голубого цвета смотрели растопырено, чем жутко смущали.
- Чего ты молчишь?
- Здравствуйте, - Денис начал официально, - Я из села Дыня. Может, слышали о таком?
Конфета отрицательно покачала головой.
- Я приехал за концом одной своей мысли, – приподнялся, стал отряхиваться, - Вы, случайно, не видели здесь или в округе чего-нибудь необычного?
- Нет, не видала, – как-то загадочно ответила девушка в майке, взявшись правой ладонью за левый локоть.
По дороге широкими шагами пробежал большой бородатый богомол, вспылил всё вокруг.
- А это кто? – стирая пыль с глаз, спросил юноша.
- Мой отец, он почему-то тебя не заметил, иначе бы обязательно остановился поздороваться. Любишь арбузы? – без паузы перевела конфета.
- Да, – Денис чуть нагнулся и внимательно посмотрел себе в живот.
- Пойдём на веранду, я тебя угощу, заодно пообщаемся. Расскажешь мне про своё село и про начало своей мысли. Оно красивое?
Сделав вид, что не слышал последнего вопроса, пухлый побрёл по дороге из сада. Конфета в майке плыла, немного постанывая и прикусывая нижнюю губу, похоже, из самодовольства. Вскоре поля, перемешанные с лесопосадками, открылись, когда красавица и чудовище вышли. Солнце стояло в зените. «Прям подземный мир какой-то», – подумал Денис и отрыгнул, чтобы удержаться в себе.
- А тут всегда так жарко?
- Нет, бывает по-разному. Даже иногда дождь льёт.
Мимо пробежала стая кроликов с розовыми бантами на шеях.
- А ты любишь крольчатину, конфета? – решив отомстить, спросил Денис.
Полосатая надкусила нижнюю губу до красного. Кровь потекла по подбородку тоненькой струйкой, капая длинными мазками на футболку.
- Растирать и смеяться! – лозунгом прокричал весело и задорно Денис и набросился на девушку. Она была воодушевлена. Близость продолжалась, запах железа стал наполнять пространство, солнце начало мерцать…
Измазавшись всласть терпкой кровью конфеты, лежали они посреди поля, раскинув в стороны члены.
Алёша Поповкин.
Для Лёши Поповкина вся жизнь была загадка. Он любил жить глубоко, особенно на даче, которая находилась на окраине села Дыня. Кстати, замечу, что это село было так расположено, что у него категорически отсутствовал центр – сплошные окраины. Раз в три года по весне Лёша брал лопату, и в непредсказуемом месте, своих шести соток, начинал рыть яму. Зачем он это делал, не знал, но делал это регулярно и настойчиво. Первым метром шёл чернозём, с размаху лопата в него вонзалась мягко, слышно было, как рвались корни разных трав. Но вот потом начиналось самое интересное и медитативное: грунт. Тяжёлый и серый, он поддавался очень с большим трудом. От него начинало веять прохладой, первые ручейки протекали, яма начинала наполняться подземной водой. Рыл несколько дней, пока была возможность. После того, как яма была вырыта, молодой любитель глубины поглядывал периодически на неё и шептал под нос: «Соответствует». Что чему в этот момент соответствовало, никому было не ведомо, даже яме. А участок, тем временем, постепенно проваливался, как бы стягивался в неё. Когда обстановка становилась совсем невыносима для нахождения себя, Лёша свою яму зарывал. С первого взгляда можно было подумать, что он просто завидует Роману Афанасичу с его дырой. Но приглядевшись, внимательный наблюдатель заметил бы, что дело тут совсем в другом. Это был глубоко личный лёшин ритуал, жрецом которого он служил с благоговением и трепетом, невзирая на дыру старика.
Есть версия, что когда-то давно Алексей хотел иметь свой собственный колодец с родниковой водой, чтобы не ходить к соседям. Но в его колодцах из раза в раз вода оставалась тёмной и коричневой, на родниковую совсем была не похожая.
Участок жил своей жизнью. Сами собой исчезали и появлялись инструменты, доски, стёкла, гвозди. А вот дров почему-то это не касалось, приходилось следить за их наличием. Вообще, всё пространство как бы заполняло себя собой, постоянно предъявляя право на самобытность и неприкасаемость. Уж как Лёше хотелось его выровнять, но кочка неизменно появлялась за кочкой в самых неожиданных местах. То же относилось и к растениям. Периодически, посреди тропы, вернее её очертаний, потому что она впитывала песок, щебень и положенные в надежде на устойчивость доски, вырастал цветок. Да ещё такой изящный и красивый, что жалко было его срывать. И тропинка к сараю или бане обретала новые изгибы.
Гвозди, как семена, были разбросаны по всей территории и вырастали в самых неуместностях. Особенно неприятно было обнаруживать их торчащими из какой-нибудь доски, бревна или дверного косяка. Самобытность Лёшиной Души давила, иногда причиняя боль. Он чувствовал, как жил в соприкосновении с большим. Старался поддерживать дружеские с ним отношения, получалось не всегда, порой не хватало выстройки.
Периодически через участок проходили чужие люди, это его ужасно раздражало. В такие дни он засыпал в мечтах о заборе.
А дом ходил… скрипел, потягивался, переминался с ноги на ногу, в общем, жил своей домовитой жизнью, говорят, находился в интимной связи с грунтовыми водами. Каждую весну Алексей становился свидетелем последствий сложных отношений печи, веранды, стен, пола и фундамента. Последнего постоянно тянуло вниз, в бездну. Каждый раз, уезжая из квадратно-серого города в Дыню, Лёша не знал, сумеет ли он открыть дверь своего дома, или она окончательно законсервировала вход на веранду, сговорившись с вздыбленным полом красно-потёрто-стёртого цвета. Тогда приходилось оперировать окна, этого очень не хотелось, резал как себя.
Гора Романа.
Тщательно вымыв руки с помощью ручника и детского мыла, ставшего серым и в трещинах от перепадов влажности и грязи, Роман Афанасич педантично собирал мусор по всему участку и сваливал, сгребал в одну кучу, прямо под Дырой. С утра у него в голове родился замысел самому нырнуть в чёрную возлюбленную и рассмотреть, что же там в ней такого происходит, а может находится, а может (в этот момент старик жмурился и сжимал кулаки) творится что-нибудь неведомое. Гора рождалась, соседи, нервно поглядывая и предчувствуя недоброе, сглатывали и завидовали закопавшимся.
Когда кончился мусор, Роман Афанасич напыжился свозить землю со всего участка и облеплять ею уже наметившуюся вертикаль будущей горы.
Через три дня трудов мусорно-земляное величество возвышалось над всеми домами села. Старик просил по соседям камни, песок и глину взаймы. А дыра как будто подымалась всё выше. От этого ныло в груди.
Через неделю почти весь участок был занят. Большая часть дома и весь сарай были поглощены. Каждый вечер Афанасич забирался на вершину и пытался достать до дыры, подпрыгивая. Пару раз валился куборем вниз, грозил кулаком вверх, подтягивал штаны и ложился спать обиженный. Вроде расстояние между ними уменьшалось с каждой попыткой достать. Он даже стал чувствовать её отсутствующий запах.
Дети рыли норы. Старик гонял их как сурков. Кусались.
Прошло три недели. Все подходящие материалы кончились. Дед ждал бочку, которую ему обещал привести из города внук. Старый дырочник временами ходил вокруг горы с забранными назад руками и фантазировал о том, что ждёт его в дыре: может он умрёт, превратиться в ничто, или встретит Бога, или убедится в том, что дыры на самом деле нет. Последняя мысль пугала. Старик заворачивал её в газету и убирал в задний карман, но это помогало не на долго. Ей удавалось выбраться из бумажной тюрьмы и, холодно поднимаясь вверх по позвоночнику, она добиралась до уха хозяина и вливалась в сознание с болотным бульканьем.
Наконец приехал внук с дочкой, то есть, с бочкой (Роман их перепутал при встрече). Вместе снимали её с крыши «Москвича», кряхтя и, по-семейному, сплёвывая, после закатывали наверх: внук спокойно, дед восторженно-предвкушающе. Спустились от одышки. Пока малой пытался наполнить лёгкие недостающим кислородом, приседая и вертя своими молодыми и волосатыми ручищами, Афанасич, озираясь и облизываясь, медленно вбирался в гору, не отрывая взгляда от заветной цели. Пару раз спотыкался и бил колени. Дойдя до вершины, выпятил живот и расхохотался похлопывая. Затем, насладившись, плюнул в руки и растёр. Подпрыгнул, жмуря рот, подтянулся, упёрся лобком в край, раскатался животом по крышке, собрал конечности, встал. Молодой неровный ветерок обдул вспотевшие ляжки Романа так, что стало немного щекотно, пошли мураши. Герой быстро поднял руки ко рту и медленно, чтоб растянуть момент, стал поднимать выше, к дыре. Пальцы дрожали. Вытянулся весь, даже встал на ногти. Бочка зашаталась. Рывком дёрнулся, как мог, и зацепился, бочка с грохотом свалилась вниз, трезвоня о сумасшествии. «Существует» - Роман Афанасич тихо ликовал, раскачиваясь на дыре. Сердце стало биться чаще и яснее, руки убирались в пустоту, старику казалось, что всё село пульсирует. Согнулся, оттолкнулся и ушёл.
Сон Лёши.
Сны Лёша видел редко, чаще было просто темно до тех пор, пока не открывал глаза. А если и случалось что-то увидеть, то всё помнил в деталях и любил делиться переживаниями.
Вот один из таких снов.
Алексей смотрит в зеркало. Перед ним стоит человек с головой осла и улыбается. Уши немножко шевелятся, кисточка хвоста щекочет заднюю часть колен. Всё происходит… в его дачном доме. Слышится громкий, неприятный, разбивающий тело, шум. Лёша выбегает и открывает пасть от удивления. Земля по всему участку вокруг его ямы трещит и сползает в неё. Разломы огромных размеров. Даже захотелось взглянуть, что в них, но сновидец устремляется к дороге и чувствует, как за ним с грохотом обваливается и пропадает в мутной воде его дом. Всё заполняет собой грязная водная ****ь. Лёша видит, посреди дороги мёртвым китом лежит лодка с вёслами синего истесанного цвета. С горем и спиной пополам Поповкин сталкивает её на воду, садится и гребёт к середине. Штиль. Сидит в чёрном кожаном пальто с капюшоном и нервно-задумчиво курит.
Большая золотая рыба проявляется и начинает с ним общаться, находит общий язык, облокачивается о борт лодки, лижет лёшины ладони и виляет хвостом.
Начинается шторм, берегов не видно. Новый, прикипевший к душе друг куда-то делся. Лодка шатается. Тянет блевать. Лёша начинает танцевать, чтобы сохранить равновесие и раззадорить ветер. Лодка опрокидывается волной грязи в кристально чистую воду пресного океана любви той золотой рыбы, которая прикипела к душе и занимается сейчас тем, что ластит котят лёшиного сердца до ломоты в теле. Из года в год, до бесконечности.
Алексей просыпается и в этот же день заказывает большую добротную лодку. Возвращаясь домой, забывает ноги и падает лицом в лужу.
Вот такой сон.
Денис тянул лямку внимания на себя, упорно дыша мозгом.
- Ну, вот и пришли, - показывая вдаль рукой, пролепетала конфета. Лыб прищурился, но ничего не заметил: солнце слепило.
Пока дошли до дома, обдал дождь, мокро завернул неожиданных любовников в одежду. Обтянуло всё. Кролики краснели, поглядывая на бесстыдные контуры путников, но продолжали совокупляться. Их возбуждал сырой диссонанс жирного и сладкого.
Когда подошли, из двери дома выбежала старушка, размалёванная белым и красным, в ярком платье непонятного размера: где-то оно жало, а где-то раздувалось. Стала обнимать и целовать Дениса. «Конец моей мысли, что ли?» – подумалось юноше. После объятий, женщина, в облике которой воплотилась вся до капелек раздражения в голосе абсурдность этого мира, стала, торопясь, нервозно раздеваться и кричать: «Побрей меня, милый, побрей!» Когда она осталась одна в кругу своей одежды, выпрямившись по стойке смирно и преданно смотря пухлому в левый глаз, кролики вышли из крольчих, и задумчиво разошлись в разные стороны. У одного даже во рту была замечена зажженная сигарета.
- Не обращай на неё внимания, красавчик, - девушка зевнула ртом мир, – Это наше домашнее животное – Урлана - дочь пахаря и русалки. Отца её мы видели, хороший мужик был, умело обращался с высотными кранами.
В этот момент у Дениса в животе что-то ёкнуло, в глазах всё начало плыть и липнуть друг к другу. Он зажмурился и услышал звук отбойного молотка. Открывшись, толстый увидел высоту и несколько рычагов, устремлённых ему в тело.
«Это что за хрень?» - сдерживая себя, осторожно подумал Денис.
Строительный кран убаюкивающе-страшно покачивался, вызывая наружу крик.
«Пахарь, бля!» – эта и следующие несвязные мысли толкали мозг, отказывающий соображать. В ушах гудело, член почему-то стоял. Или это рычаг. Всё поплыло опять.
Кривой беззубый рот Урланы мягко, по-ватному, скалил. Конфета разрезала арбуз огромным ножом, прикусив язык для сосредоточенности.
- Подходи же скорее, сейчас жрать будем! – крикнула ласково и нежно молодая-хозяйственная, как звала в постель.
Денис ел аккуратно, выковыривая пальцем все семечки, перед тем как начать хрумкать, истекая. Даже попросил салфетку на шею, для важности момента.
Девушка в это время зашивала губу, из которой не переставало сочиться, и умудрялась приговаривать: «Фейчас, фейчас, ты куфай, куфай, мой крофовадненький». Денис вошёл в образ и стал вгрызаться в арбуз как в плоть. Близость продолжалась.
- А как тебя зовут? - наконец, собравшись с духом, спросил Денис. Девушка удивлённо уставилась ему в рот, минуту смотрела с досадой.
- Лариса Гнилая. Разве по мне не видно, кто я? – произнесла немного обидевшись.
- Видно, просто хотел проверить, чтоб наверняка знать с кем имею…
В этот момент Урлана забежала на веранду, где расположились арбузные едаки, и прошептала на ухо гостю:
- Я знаю, где конец твоей мысли.
Денис обернулся посмотреть ей в лицо. Оно отсутствовало, только голова покачивалась в утвердительном ритме.
- Это у неё от матери: шептать на ухо человеку то, что он хочет услышать, пряча при этом лицо, – зашив губу и делая узел, разъяснила Лариса.
- Как же она безо рта шепчет? – искренне изумился Денис.
- Натренировалась.
У Мити Шляка, как уже внимательный читатель мог отметить, была одна особенность, отличавшая его от остальных жителей Дыни. Он умел разбираться и собираться как угодно, где угодно и когда угодно. Это отражало его сущность и философию. Любил он себя и целиком, и по отдельности. Каждая процедура таких чудес бодрила окружающих жутко и подрывала основы.
Митя любил чувствовать свободу от конкретной формы, живя то в голове (тогда жена таскала его, повесив на грудь как украшение), то в ноге, то в ухе. Его второй половине, конечно, больше всего нравилось, когда он жил весь в члене.
Вообще, Митя был сильный философ, практикующий. Всё, за что не бралась его мысль, он воплощал в материальность как мог, стремился выйти за пределы, лишь бы воплотить и пережить. Сухую теорию он выплёвывал, если не удавалось смочить её практикой. Таким образом, он приобрел и свою особенность.
Как-то раз ему в руки попалась книжка Шри Лакшми Дуная «Основные принципы конструирования соединительных частей в мельницах рычажного типа» в переводе Ленина Василиса Санатовича – близкого митиного друга. Со свойственной чертой вычленять суть и затем распространять её на окружающее, Дима стал вчитываться в эту занятную книжку, да так, что пришлось купить новые очки.
А после началоооось… растяжки, повороты, скрутки, прогибы, наклоны. В итоге так научился расслабляться, что стали отваливаться конечности. Первой почувствовала свободу фаланга большого пальца левой руки. Она вдруг отскочила, когда Митя потянулся за ломтём хлеба во время обеда. Как же сильно пришлось напрячься, чтобы поставить её на место. А процесс продолжался: кисти, предплечья, стопы, голени, голова...
Один малознакомый сантехник, увидев расчленённого друга храпящим на диване, порекомендовал найти литературу по устройству внимания. Дима никак не отреагировал, ведь он спал после работы. Но, странное дело, когда философ проснулся, то побежал в подвал и стал что-то искать, пока не наткнулся на гвоздь. Вот тогда-то он вспомнил слова сантехника Моисея (ну вот так его назвали родители). Отдав повреждённое железом правое плечо на лечение сельскому ветеринару, отправился к родственнице Глаше на поезде плацкартою (купе, как назло, все разобрали) в Москву.
Семигрудая мать России встретила Митю бомжами и запахом палёной резины в метро. «Шума много из ничего» – заметил гость столицы и попытался затолкать голову под ключицы. А с рекламных плакатов лилась любовь и советы… Советы да любовь.
Тётка Глаша была женщина видная, с умом. Обширные телеса её с трудом, на вдохе, пронизывали дверной проём её хрущёвки, когда она ходила за пельменями с соком (она его пила для равновесия, чтоб совсем не пухнуть). Но в тот день, когда приехал Дима, в ближайшем магазине сока не было, а привычкам Глаша редко изменяла, с болью в сердце.
Поднявшись на третий этаж, наш философ позвонил в дверь под номером 108, и она медленно, не без скрипа, отворилась. Тучное нечто, расширяющееся как тесто, смотрело слепым глазом пупка. Родственник набравшись духу, стал мять живот, пробираясь к голове, которая в таких случаях находилась где-то в районе кухонного стола. Пахло пельменями и глухим глашиным чавканьем. Вдоль стены полез на звук. Внезапно коленом задел нос родственницы. Чувствовался небольшой ветерок: ещё дышала. Звуки кончились.
- Привет, тётя Глаша! Перейду сразу к делу, – немного задыхаясь и начиная течь потом, провыл Митя, – мне нужна книга об устройстве внимания. Я разваливаюсь…
Не успел он закончить мысль, как мякоть, перебив, стала вибрировать. «Королева мира» то ли смеялась, то ли так усердно искала.
Минут через десять, когда разболтавшееся митино тело стало затекать, из недр вылез красный томик, на котором золотыми буквами было написано от руки: «Ты охуел Митя?! Я тебе что, библиотека?» и подпись – Глаголия. «Да, юмор у нас в крови», – усмехнулся про себя Митяй.
- Ну, тётя, помоги! Я ж так распадусь на атомы.
- Атомов не существует, козёл безмозглый.
Знакомое до визга лицо тёти Глаголии стало проявляться из бесформенности, остановилось в середине, замерло в очертаниях.
- А я тебе сочку принёс. Как знал, что опять в магазине обломают тебя. Тыквенный, в банке, как ты любишь, - пролобызал племянник.
- Давай сюда, – на полметра разинув рот, глубоким голосом произнесла Глаголия.
Когда три литра были кончены, вернулись к делу. Родственница приняла свои стандартные формы и протянула тоненькую, задрипанную самиздатовскую книжку под названием: «Руководство по стрёмной магии».
- А почему стрёмной? – от нечего делать, наверное, из вежливости, спросил Дима.
- Потому что работает. Иди отсюда, опостылил, как лысый зверь.
Собрав свои волосы, размазанные по всей квартире, Митя убежал в метро к бомжам.
Глаголия, как и все зависимые от сока люди, была жизнью неудовлетворенна и потому часто сердилась и меняла настроение, чем не давала тихо жить другим. Образ существования её был заунывно-кислый. Только вот книги и спасали. Она ими настроение своё поднимала, особенно после того, как какая-нибудь гнида приходила к ней в гости, как в библиотеку.
Домой Митя ехал молча. Чуть не съел своё ухо от внимательного чтения тёткиной книжки. Сосед по купе, сибиряк, его за тишину чуть не прибил. Всё кричал: «Да как ты смеешь меня отвергать, сука!!! Мы столько пережили вместе». Шляк своей позой напоминал ему жену.
Начитавшись вдоволь и до конца, уже дома за столом у окна на фоне мычания коровы Раны, философ выжал суть книги в стакан. Получилось чуть больше половины. Выпил двумя увесистыми глотками и уселся в кресло ждать эффекта. Жена раком промывала пол, виляя жопой у носа. И вдруг Митя весь стал член, оторвался от тела и полез внутрь к любимой, поддерживая мышцей мудя.
Много мёду с тех пор выпила митина баба, даже петь начала от сласти.
После того, как ушёл Роман Афанасич, село стало сходить с ума. Люди не находили себе места в изменившемся мире, животным было плевать.
В течение следующего дня разобрали гору, оставив только мусор. Бочку сожгли. Вот после этого румянец помешательства стал проявляться на лицах.
А сгоревшая бочка превращалась в идола. Понемножку, стесняясь самих себя, жители собирались возле неё и проявляли намёки на поклонение. Стали носит камни, цветы. Жгли свечи. Много о чём-то плакали. Ничего в их причитаниях было не разобрать, как пёс Тарас не пытался. Его, кстати, поймали, нарядили в торжественную красную мантию с бархатом и нежно отпустили. После этого все, как сговорившись, почтенно приседали, когда он пробегал по улице. Этим ритуалом Тарас был расстроен, не любил он прикасаться к иррациональному, а тут он сам стал его воплощением.
Всё тарасовы фекалии бережно собирали в пустые спичечные коробки и раздавали больным для исцеления. Реально помогало.
Внук Романа Афанасича переебал всех доступных баб в селе, сплюнул и уехал в город. Народ даже немного (буквально пару дней) потосковал и продолжил выражаться.
В заколоченном доме Дениса невинные соседские ребятишки нашли евангелие от Романа. Счастью и спустившейся благодати не было границ. Пили её вёдрами, закусывали по привычке солёными огурцами.
В общем, село гудело, по ночам придаваясь религиозным оргиям из-за невыносимого экстаза, исходящего невидимыми лучами от места поклонения. Благоговели, дрожали, рычали - забывали сознательную речь. Даже чуть до самосожжения не дошло. Добровольца остановили, покрутив пальцем у виска.
А через месяц пошёл дождь, долгий, нудный, мертвецки-однообразный. Он сумел остудить пыл безумной религиозности и вернул тревогу.
Переместившись в центр своей груди, Митя задумался о Душе страны: «Интересная, до жути парадоксальная, у нас Россия. Растёт из грязи, рвёт сознание эклектикой. Всё впитывает, всасывает в себя, как губка, и переиначивает, перевёртывает по-своему. Люди в России всегда пили и воровали, всегда. Для них это норма, для нас это норма. Это наша идентичность: пить, воровать, шататься, выражать невыразимое и пропадать в мелочах. Люди в России теряются, бродят в полусне, ищут тропы и, найдя, бегут от них сломя голову вглубь, в бурелом, в непроходимые чащи, коим нет границ. Страна так велика, что в неё помещается бесконечность. Невпихуема русская Душа ни в какие рамки. Нет у нас эталонов, только одни феномены, неповторимые до ужаса. Мы умеем жить в потёмках, в полумраке: глаза привыкшие; и ходить по болотам умеем, и видеть в оврагах и мусорных кучах искусство. Новые города и дороги долго не выдерживают натиска русской Души, начинают прогибаться, прорастать, раскалываться. И через какое-то время уже приобретают НАШ вид: дороги обретают рельеф, города, разваливаясь, кряхтят и шевелятся - оживают. Всё проявляет самобытность и оставляет человека умиляться неполноценностью или бежать из страны, от себя.
Забавно было смотреть на улицах Москвы новенькие западные пентхаусы, дворцы лукойлов и сбербанков на фоне ветхих дореволюционных зданий, где жизнь как будто замерла. К сожалению, их в Москве осталось мало, они как памятники безвременья, вечности, застывшая история, напоминающая о прошлых жизнях. А вот в Питере, в центральной его части, есть целые замершие районы. Там, даже, как будто никто не живёт. Атмосфера их раскатывается по телу и пролезает в кровь незаметно, но тотально. И начинается жизнь прошлая, с каретами, с корсетами, с Достоевскими закоулками и кабаками. Идёшь, как в музее, соприкасаясь с другим миром, и тянет, и ноет, струны внутри вибрируют так, что хочется заплакать и умереть вот прямо здесь, у крылатых львов на канале Грибоедова, или у Спаса на крови застрелиться, но чтобы пистолет был старинный, обжигал лицо при выстреле, и с дымком, порох ведь сгорает.
И вертикаль в России тоже есть, она как берёза или как столбы ЛЭП, расставленные вдоль железной дороги. И чем дальше от Москвы, тем эти вертикали чуднее и неотразимее. Конечно, женские образы в нашей стране берут верх. Основной их аргумент это площадь. Россия как Великая Мать мира, разлеглась между Европой и Азией, захватив и того и этого. Но, где же Русский Дух? Неужто он заблудился, бродит по болотам или может, роет вниз, что не видно. Тоже ведь вертикаль, только иная, глубокая, потаённая. Ищет».
Митя уверенно перешёл в ноги, поднялся, растёкся по телу и направился в сарай за лопатой. Недры духовной работы взвыли.
Денис продолжал чудить с конфетой.
Быстрее от дома, сидя на спине богомола, они скакали на край. От зародившегося интереса Денис даже забывал отрыгивать и периодически вылетал из тела, пытаясь разглядеть заветную достопримечательность. Тела тряслись, было до банальности жарко и красиво вокруг. Куда-то делись все кролики, зато появились змеи, гадюки в основном
Край появился внезапно. Чуть не свалились. Раскидав ползучих, Денис лёг на землю, открыв рот и облизывая языком нижнюю губу, подполз к обрыву, То, что он там увидел, внизу, ошеломило его и обрадовало. На уходящей в бесконечность строго вертикальной стене мира, на суку, пробившемся сквозь камни и глину, висел конец денисовой мысли. Бедный, он держался из последних сил, чтобы не упасть.
Денис решил подойти к делу основательно: почесал затылок пальцами, взял крепкий тяжёлый камень и резко ударил им в своё темя. Послышался треск, и потекло красное. «Как яйцо разбил» - хихикнула про себя конфета, - «повар, наверное».
Пачкаясь в крови и осколках черепа, юноша стал доставать извилины, спуская их вниз как вереницу сосисок. Неполная мысль устало улыбнулась, ухватилась и поползла вверх, постепенно растворяясь в спасительной мозговой кишке. Под конец впиталась напрочь, задорно и с благодарностью подмигнув хозяину.
Обратно скакали, придерживая.
Шарахаясь с лопатой по подвалам, Митя искал подходящее место для духовной работы. Увидав в темноте ромашку, стал её раскапывать, аккуратно, стараясь не задеть корень. Отрывая чакру за чакрой, упорно лез вниз к семёрке. Через несколоько часов труда прекратился вой. Лопата уткнулась во что-то твёрдое. «Вот она, сахасрара Русского Духа!» - прошипел философ и, как крот, нырнул в дно, обнюхивая и расчищая. Нащупал выпуклость, очистил, оказалась дверная ручка. Запахло потусторнним. Приоткрыл, вдохнул и распахнул. А там висел во тьме Роман Афанасич с довольной красной рожей и пил коньяк.
- Заходи, Митя, - добродушно позвал капателя старик, - Тут уютно, есть где развернуться.
В этот момент Дима оторвал взгляд от Романового лица и заметил, грудь запредельного Афанасича была раскрыта нараспашку: рёбра торчали во все стороны, сердце аппетитно содрогалось.
«По нему можно изучать анатомию» - проскочило в его голове.
- Глупые мысли у тебя, Дима. Какая, нахрен, анатомия. Разуй глаза, здесь ты можешь разобраться на атомы без вреда для здоровья. Жуй возможности, друг!
И действительно, заходя во тьму, Митя начинал сыпаться и равномерно распространяться. Это ощущалось щекоткой и возбуждением во всём теле.
- Афанасич, мне тётка сказала, что атомов не существует.
- Иди смелее, весь, без остатка. Вот молодец. А теперь начинай дышать поглубже.Чувствуешь? – с научным интересом спросил дед.
- Да, я всё чувствую, вообще всё! – ошалевшим голосом протрепыхал Дима.
- Вот, это Оно! – подмигивая тебе в глаза, Роман Афанасич закрыл дверцу дна.
Экскурсия.
Экскурсионный автобус въезжает в село Дыня. Водитель, зевая, почёсывется. Девушка-экскурсовод пытается быть милой и интересной с пассажирами.
- А впереди можно увидеть голубой шлагбаум, за которым располагается место нашего назначения – село Дыня. Этот населённый пункт был назван в честь Ивана Ивановича Дыни, известного русского диверсанта. Когда этот национальный герой совершал свои подвиги: взрывал правительство в Москве, кортеж царя Владимира или насильно распинал на кресте юного политического оппозиционера Лёшку Находчивого, то, как писал он в своих дневниках, думал о сельской жизни, свежем парном молоке и бане по-чёрному. Иван Иваныч прожил долгую счастливую жизнь, ни разу не был ранен, родил трёх дочерей и имел жену Марусю. Всю свою сознательную жизнь Дыня посвятил Диверсии и был ей верен до конца дней своих. Вообще он сочувствовал анархистам, хотя всегда, принципиально был одинок, партиям не давал, политические взгляды рожал сам и строго их придерживался. Называл он себя мифистом. Усмехаясь, и с вызовом произносил он это им придуманное название, ожидая последующих вопросов. Вкратце, мифист – это человек, который воспринимает всё происходящее вокруг и внутри как миф или набор мифов. Соответственно и относится он ко всему с мифологической точки зрения. Ваня мог разглядеть в самой ничтожной мелочи бытовой жизни проявление того или иного мифа Мировой Души. Особенно его интересовали проявления Души Русской, которая покорила его своей широтой и перемешанностью кротости с грубостью. Диверсия была закономерным политическим продолжением его философии мифизма. Он любил до оргазма творить мифы, взращивать Душу, расширять её ещё больше, стремясь к тотальности… уходя в бесконечность. Один из немногих его товарищей по диверсионной деятельности описывал Дыню так: «Ой, Ваня, про Ваню можно говорить бесконечно и всё равно это будет не он. Правильней сказать, мой образ Вани был экстатичен, какой-то глубинной нервной жилой проникал он в мои глаза, вынимал без спроса Душу и вертел перед глазами, пока я не насмотрюсь. Он весь горел изнутри. Дыня не мог не творить свои шедевральные мифы. Один раз он чуть не повесился (я, буквально, снял его с петли) из-за того, что не мог диверсировать, тяжело болел. Ваня был ходячим бесконечным набором символов, от глубины которых кружилась голова. В его присутствии у многих плыли представления о реальности, некоторые даже, не выдерживая, убегали домой к маме и хватались за сиську. Представьте сороколетнего мужика, сосущего у своей шестидесятилетней матери сиську. В общем, с Ваней скучно не было».
Умер Иван на 82-ом году жизни, содрав с себя кожу на Красной площади. Последними его словами были «Красное на красной!»
Экскурсовод делает небольшую паузу, отпивает немного воды из пластиковой бутылки, чувственно облизывает губы и продолжает увлекать туристов в мир села Дыня:
- Справа по ходу автобуса вы видите церковь Святого Романа Дырувидящего. Она была построена в 2015-ом году в честь пропавшего без вести, а по мнению односельчан, ушедшего в Дыру, Романа Афанасича Дрыждырождённого. Своим уходом этот святой человек много сделал для всего села: увеличил культурный и экзистенциальный уровень населения, поднял артериальное давление всем жителям настолько, насколько им было нужно, и дал повод построить церковь.
- Простите, а тем, кому не нужно было повышать давление, он что сделал?
- Спасибо, очень интересный вопрос. Вы первый, кто мне его задаёт, и я буду рада ответить на него, если вы перестанете пялиться на мою грудь.
- Ой, извините, просто очень выразительные формы у вас. Так бы и потрогал.
- Ну, хорошо, только не долго.
Девушка-экскурсовод наклоняется к любопытному туристу и расстегивает блузку. Остальные люди в автобусе внимательно глядят в сторону церкви, вокруг которой бегает голый, бородатый мужик и, матерясь, выкрикивает с собачьими интонациями, искреннюю молитву. Некоторые догадываются фотографировать. А девушка-экскурсовод прыгает на находчивом туристе, не видя забот, поправляет очки. Водитель зевает, почёсывая.
Через полчаса первый туристический шок проходит, и впереди появляются дома замечательного русского села Дыня.
- Кстати, замечу, - натягивая на бёдра узкую чёрную юбку и поправляя губы от спермы, поясняет экскурсовод, - такое большое расстояние между церковью и жилой частью села обусловлено религиозными особенностями его обитателей. Последние полчаса мы ехали по, так называемому, «молитвенному полю», на котором проходят праздничные ночные служения с танцами, ритуальными драками и песнями о запредельном. Они почти не имеют в себе слов, одни звуки, наполненные глубочайшим смыслом, который переживает каждый житель Дыни. Может нам посчастливится приобщиться к одному из таких праздников.
Девушка берёт в рот бутылку и полностью её выпивает, разливая часть жидкости на шею и ниже. Люди с большим интересом наблюдают приближение сельских домов, таких серых и сочно-солёных.
- И вот мы подъезжаем к первому участку. Саша, останови, пожалуйста, дай людям подышать и осмотреться.
Автобус резко останавливается, и туристы очередью спускаются в канаву.
- Перед нами участок Лёши Поповкина. А вот и сам Алексей. Здравствуйте, можно пройти к вам на участок.
- Здравствуйте, Маргарита. Конечно, нет, вы же это прекрасно знаете.
- Попытка не пытка. Просто надеялась, что вы изменили моё отношение к себе.
- Когда вы изменитесь, дорогая, тогда и моё отношение не заставит себя ждать.
- Лёша, который раз говорю вам, я не американский шпион, просто мне нравится так одеваться, это возбуждает туристов из Москвы. Покажите, пожалуйста, хотя бы вашу яму.
- Я её зарыл.
Всё это время, вышедшие из автобуса люди, открыв рот, смотрят, как человек с головой осла, опёршись о стену дома, заигрывает с их экскурсоводом.
- Ну ладно, всё с вами ясно, - заключает она.
Предводительница возвращается к автобусу, снимает резиновые сапоги на ступеньках и объявляет о следующем пункте назначения: дом Димы Шляка.
Московских любителей русской национальной экзотики встречает димина жена с тазом свежевыстиранного белого белья. От удивления она роняет таз на землю и зовёт мужа.
- Дима, Дим, Дима! К нам гости! Поприветствуй!
Из двери дома выходит димина рука и, подбежав к группе, начинает по очереди всех общупывать. В это время жена Димы, резко забыв о присутствии посторонних, поднимает бельё и начинает его вешать на верёвку, небрежно натянутую между краем дома и сараем. Слышны то здесь, то там короткие смешки.
Вдруг начинает дребезжать земля, все оборачиваются: к автобусу раскатистыми шагами бежит лёшин дом с букетом полевых цветов в печной трубе.
- Я вас люблю, Маргарита! – волнительным утробным голоском протягивает нежданчик.
Экскурсовод угрюмо, насупившись, смотрит на своего поклонника.
- Раньше надо было в своих чувствах признаваться. Зачем ты мне теперь нужен? И передай Лёше, что я у него с участка ведро навоза украла и отдавать не собираюсь.
Дом останавливается, ошалелый от таких слов, раскрыв окна, и начинает хлопать ставнями, разбивая стёкла.
- Только, пожалуйста, без истерик, домик. Иди на свой участок пока людей не зашиб осколками.
В это время димина рука убегает к телу. Туристы хохоча аплодируют. Рита расплывается в довольной улыбке. Дом, игнорируемый всеми, уходит восвояси.
- Все в автобус, теперь поедем к главной достопримечательности – участок Святого Романа Дрыждырождённого. Заходите, заходите, Максим, хватит, как бы случайно, прикасаться к моей груди. Я не люблю скрытых жестов. Проходите в салон.
- Итак, все расселись? Пока мы едем, я расскажу вам одну интересную историю из биографии Ивана Иваныча Дыни.
В самый разгар диверсивной деятельности, летом 2013-го года, Иван Иваныч купил в одном из столичных подвалов, у теневых людей, 3 килограмма тринитротолуола. Шёл домой он с ним в обнимку, прижав к груди. Дул сильный ветер, приходилось наклонять голову, чтобы сохранить у себя любимую шляпу с полями. По этой причине он ничего не видел впереди, чуть дальше носков своих ботинок. Ну и что: наткнулся на полиционера, даже наступил ему на ногу. Служитель культа порядка рассердился не на шутку, стал махать руками и кричать на Ивана Иваныча. Но тому было не до разборок с полицией: Ваня спешил домой к жене. Полицмейстер кричал всё громче, не пропуская обидчика, перешёл на рёв. А дальше: слюни, выпученные глаза, удушье и тишина.
Тело пришлось нести на себе два квартала до штаба. Там он обвесил полицая взрывчаткой, положил в сосновый гроб и повёз на двухколёсной тележке на Красную площадь. Его туда тянуло всегда.
Привезя в самый центр площади, Ваня оставил свой опасный груз и отошёл в сторону.
Одним ребром гроб упирался в брусчатку. Крышка была специально не заколочена. Прохожие старались не обращать на него внимания, но искоса поглядывали, сторонились. Минут через пять крышка стала медленно открываться, и оттуда выглянуло заспанное лицо полицейского. Он щурился, летнее солнце нещадно слепило глаза. Хотелось снова в темноту. Когда крышка отворилась настежь, прохожие стали шарахаться интенсивнее, некоторые с визгом, кое-кто плевался.
А когда полицай вышел из гроба и опёрся на свои две ноги, то почувствовал непривычную тяжесть в теле. Расстегнув казенную рубашку, взглянул на взрывчатку и как-то неожиданно обмяк, как будто опьянел, и посмотрел на небо. Из низа его живота, дозировано, с увеличивающейся амплитудой стал вырываться нечеловеческий крик. Он категорически отказывался формироваться в слова. Квазитруп начал двигаться, хаотически побегивать, размахивать руками, как будто ловил кого-то, и громко плакать. Прохожие на него шипели, одна тихая старушка пыталась заткнуть его рот мочёными яблоками. Так он промаялся до глубокой ночи, пока сердце его не остановилось…
Труп не обирали, пока тот не сгнил. Периодически подходил патруль, рассматривал тело или просто попинывал ногой от нечего делать.
В одну из летних ночей, в облаке собственной вони, полицай взорвался. В правительстве с облегчением решили не выделять деньги на покраску Красной площади. Ваню вызвали в Белый Дом за наградой, но он не пошёл.
Вот таким незаурядным человеком был Иван Иваныч Дыня.
Автобус останавливается около захламлённого участка, усыпанного цветами.
- Друзья, проходите сразу в центр, там лепестки белых роз падают с неба. Над вот этой самой сгоревшей бочкой Роман Афанасич и «ушёл в Дыру». Может кто-то её видит? Я лично нет, сколько не смотрела, всё без толку.
- Маргарита, а вы не знаете, что это за бугорок рядом с бочкой?
- А это Марфа Петровна Ладная. Она молится уже второй год. Но вы не подумайте, я лично проверяла, она дышит, только очень медленно. Кстати, ночью, когда совсем темно и тихо, можно услышать мелодию её молитвы, слов то совсем разобрать невозможно.
Ну ладно, прикоснулись, и хватит, будет вам. Пойдёмте лучше к озеру пешочком водку пить. Только побыстрей, оно любит закусывать пьяненькими до заката. Давайте живее, выходим на дорожку и прямо в лес.
Озеро Харь славится своей бездонностью и удивительной живностью в глубинах.
Как-то раз, Митя, рука которого вас перещупала, выловил из этого озера Владимира Ильича Ленина, прям в костюме, правда, вымокшего и обиженного на свою жену. Так он, как только крючок от челюсти отцепил, стал так об землю биться всем телом, что пришлось Мите его выкинуть обратно. Глушить было жалко, а в ведро с водой он не помещался, даже если очистить.
А вот и озеро.
- Саша, принеси водку и стаканы. Пора!
- Граждане! У меня просьба: кто сегодня намерен топится, поднимите руку… Всё. Понятно. Можно руки опустить.
Осёл.
Проснувшись в жуткую рань, Алексей подумал о переезде в город. С этой мыслью в руке он побрёл, нехотя, на кухню жарить. В холодильнике были только яйца и майонез «Скряба». Положив свою мысль у рукомойника, Лёша уставился на себя в зеркало, начал размеренно причёсывать шерсть на голове. Внимательно смотрел на расчёску, отслеживая наличие блох. Ему нравилось смотреть на себя, особенно радовали выразительные ослиные глаза его. Зашипели яйца на сковородке, утренняя мысль предательски поползла прятаться в помойное ведро. Лёша заметил это, когда она почти полностью спустилась в жижу. Достал, отмыл и положил на тарелку рядом со сковородкой яичницы, которая шипела с жару. Алексей любил есть со сковородки, не перекладывая. Правда, приходилось быть осторожным с краями, чтобы не обжечься. Макая мысль в желток, размазывал, жевал и запивал томатным соком прямо из пакета. Город проявлялся всё ярче и отчётливее, голод отступал.
Поев, Поповкин решительно встал из-за стола, помыл всю посуду до блеска в ушах и стал собирать чемодан. Вещей у него было немного, но родные все.
И тут дом зашатался, заскрипел. Наметившийся путешественник не обращал на происходящее внимания, хотя это было трудно, особенно, когда ему на голову упала лампа, сберегающая энергию, и разбилась. Не сбереглась.
Чудом выбежал из дома, без ран пока, на участок, но там его уже ждали многочисленные травы и кусты, ненамеренные отпускать своего хозяина. Яблони тянулись ветвями к ослиным ушам. Крапива лезла под штанины, шиповник царапал кожу и пихал в нос цветы, рябина, обнаглев, подхватила Лёшу за подмышки и попыталась поднять, но чемодан был тяжёлый, желающий ехать. На тропинку можно было даже не надеяться: исчезла моментально. Даже борщевик стал расти в ускоренном темпе, хотя его отродясь не расло во всём селе и, тем более, на лёшином участке. Хмель отобрал чемодан и утащил его под дом – это было последней каплей. Лёша достал нож и начал резать. Природа взвыла, полился берёзовый сок. Вырвав кусты хмеля с корнем, Лёша вырезал чемодан и, обозлённый, прорубая себе путь на свободу, вылез твёрдыми стопами на дорогу. Пахло травой и потом.
Автобус, вернее пазик, пришёл (именно пришёл, а не приехал) с двухчасовым опозданием. Сверкая, радуясь зубами, Поповкин залез в его пустоту и, выбрав самое удобное место, залихватски крикнул «Трогай!» Круглый водитель с пропеллером на спине вздрогнул ото сна, ухмыльнулся вечно угрожающим взглядом и завёл своё чудо на колёсах.
Возвращение Дениса.
Народ проснулся от шума и выглянул в окно. Все участки села были заполнены Романом Афанасичем в очень большом количестве. Несколько сотен их бродило, бегало и скакало. В воздухе на разные лады бесконечно тараторилась одна фраза: «Я же говорил!» Митя вышел весь на крыльцо и окинул взглядом романово море. «Видать Дениска вернулся, раз такое счастье происходит» - подумал он, зевая. Одевшись немножко, выбежал, упёрся в одинаковые тела и стал толкаться к озеру.
На участке Романа Афанасича дождь из лепестков закончился, оставив записку в золе у бочки, следующего содержания: «нежность не порок, а законное проявление Самости». Старушка Марфа Ладная запихала эту бумажку себе между грудей и в надежде побежала доить животных. По пути гроздями целовала Романов, плакала от счастья и дёргала за члены. Рефлекс доярки работал. Деды не возражали.
Дима увидел сидящего на берегу Дениса и радостно закричал: «Сволочь, где мой скафандр?» Пухлый даже не шелохнулся. Только ветер раздувал его редкие тонкие волосы. Счастливый, Митя подбежал сзади и с размаху ударил Дениса ногой в правую почку, полностью отдавая себе отчёт в том, что делает. Юноша спокойно повернул к Мите голову с улыбающимся лицом и получил от него смачный удар камнем в висок. Адреналин подскочил, кровь стала бегать быстрее, изображая напуганного ужа. Потерял Денис сознание или нет, было понятно сразу. За рубаху оттянув в сторону леса, философ уложил жирное тело в мох. Голову опустил на пень, убаюкивая.
Задумка Мити была проста: отрубить жирному голову и присвоить его мысль себе. Заботливая жена принесла топор, положила рядом в траву. Дима, не зная сам почему, очень сильно заволновался. Волнами стала накатывать слабость, от которой приходилось опускать орудие. Это был его первый опыт. До этого он только свою голову отсоединял, но то совсем другое. Глубоко вдохнул, собрался и медленно положил топор лезвием на шею Дениса, который мирно спал, похрапывая. Затем поднял немного, потом ещё немного, снова опустил. Размахнулся и ударил резко и размашисто, с нутряным криком. Топор то ли от ветра, то ли от волнения пошёл не по тому пути, разрубил голову на две равные половины. Даже глаза, и те ровнёхонько рассеклись. «Надеюсь, что не повредил» - подумал Митя, оглядывая внутренности. Держа одной рукой черепную коробку, как блюдце, стал рыться в мозге. Искать пришлось не долго, мысль выделялась на общем фоне свежим розовым цветом. Схватил пальцами, сжал и потянул на себя. Тугая. Жевать пришлось усердно, даже скулы заломило
Домой шли тихо. Жена пела. Топор капал.
А Романы Афанасичи пропали через два дня. Их становилось всё меньше и меньше, пока все не растворились. Больше всех от случившегося пострадал пёс Тарас. Последний островок здравого смысла нервно бегал среди жителей по дорогам, рычал, лаял и скулил вперемежку с дорожной пылью.
Лёша приехал в Москву.
К остановке автобус подъехал ровно в 18 00. Это была совсем окраина Москвы, в таких местах часто чувствуешь себя покинутым и никому не нужным, как будто жизнь проходит мимо, не задевая, как машина на разгоне. В дали виднелись могильного цвета дома и трубы, создающие облака. Запах оторвавшейся от земли индустриальной Души пархал в воздухе, предвещая что-то новое.
Лёша вышел из автобуса, зевая. Он вот вот только что проснулся и ещё не пришёл в себя. Хотелось есть. Придорожный кубический магазин был очень, кстати. «Хлеб и колбаса, и я буду счастлив!» - подумал Лёша и направился в сторону магазина. Проходя мимо дерева с табличкой «Бетон» и номером телефона, Лёша икнул и забыл про колбасу, выскочила. «То ли дерево из бетона, то ли у кого-то кликуха такая, то ли это шифр какой-то» - прогудело в голове у Лёши, от чего он немного взбодрился.
В магазине было неестественно душно и мушно. Женщина-продавец с претензией стригла ногти на пирожки с повидлом. Мухи летали как истребители.
- Скажите, пожалуйста, а ногти обязательно стричь на работе?
Молчание было ему ответом. У тёти бровь немного дёрнулась.
Широко зевая, в магазин зашёл полицейский, раскрыл глаза, вытащил пистолет и вспотел.
-Что за хрень, - он уставился на Лёшу, - зачем ты на себя маску ослиную напялил?
- Это не маска, я такой с рождения.
- А, понятно, шутник - полицай опустил пистолет и выдохнул – а я то думал опять у мира крыша поехала: ослолюди по магазинам шастают.
Алексей расстроился недоразумению, купил хлеб и вышел на трассу. По обеим сторонам от неё стоял лес и лежал мусор. Идти было ещё много. Мчались фуры, обдавая ароматами соляры и машинного масла.
«Какие интересные животные на колёсах: быстрые, стемительные, длинные и короткие, но мощные», - наблюдал Лёша.
Начинало темнеть. Настроение становилось плаксивей. Голова наклонилась, а подковы зашаркали. Поповкин жевал батон и думал о своём доме. Как он сейчас без хозяина. Скулит наверное, водку жрёт.
Незаметно, но нахально подъехал джип Гранд Чероки. Это был полицай из магазина. Незаметно для себя Лёша оказался в машине. Видимость стала разбиваться на кадры, глаза слипались в темноту.
- Ну, сними маску то! Мне очень нужно тебе в глаза посмотреть. – полицай настаивал у руля. Но ослолюд не реагировал и всё глубже уходил в сон. Тогда полицейский дождался, пока Лёша окончательно уснёт и остановил машину. Потёр руки, взялся за ослиную голову и начал тянуть. Снимать не получалось. «Приклеил что ли?» - и полицай стал тянуть сильнее , раскачивая её в разные стороны. В это время Лёше снились несчастные случаи с переломами костей, разрывом тканей, связок и резкими ударами. Это всё его жутко бодрило и вдохновляло на жизнь.