В конце 80-х годов мне пришлось ехать в плацкартном вагоне «Харьков-Саранск». Войдя в вагон, я сначала подумал, что весь он оккупирован цыганами. Это были смуглые, черноволосые люди. Большинство мужчин, особенно пожилых, были бородаты, обуты в хромовые «нагармоненные» сапоги, одеты в классические костюмы-тройки часто с бархатными жилетками. На женщинах из одежды бросались в глаза широкие и длинные цветастые юбки. Мои попутчики общались между собой на непонятном для меня языке и только когда обращались ко мне, переходили на русский язык. Соседи по купе объяснили мне, что все едущие в вагоне –мордвины.
Уложив свой багаж, я вышел в тамбур покурить. Там уже стоял кружок оживленно беседующих мужчин-мордвин. От нечего делать я занялся лингвистическим анализом неизвестного мне языка. Вскоре уловил, что в речи моих попутчиков присутствуют два типа фраз.
Первый тип состоял из двух-трех непонятных мне слов, затем шло слово «Горбачев», за ним следовала длинная эмоциональная тирада, состоящая из хорошо знакомого мне кудрявого, переливчатого, с многочисленными коленцами прекрасного русского мата.
Второй тип фраз отличался от первого лишь тем, что вместо слова «Горбачев» употреблялось слово «перестройка».
К концу сигареты я решил поделиться своими наблюдениями с остальными курильщиками. «Мужики, - сказал я им, - первый раз в жизни вижу такое количество мордвин, первый раз в жизни слышу ваш язык, но, не успев докурить даже одну сигарету, уже девяносто процентов сказанного вами понимаю и на все сто процентов со всем сказанным согласен».