Глубоко под ногами Яхве клубились серые облака. С самой верхней точки Небесного Королевства открывался прекрасный вид на дождливые небеса. Творец чувствовал, как перехватывает дыхание от высоты и глубины, как тянет подойти к самому краю и оттолкнуться, полететь, окунуться в облака и дождь, позволить ветру хлестать себя по лицу, бросать холодные капли за шиворот, крутить и переворачивать легкое, почти невесомое тело. Терра оказалась для него слишком маленькой. Дети, выросшие вдали от родной планеты, не имевшие представления о настоящих расстояниях, о том, что действительно можно назвать ширью небесной, не чувствовали той скованности, что заставляла Яхве раз за разом вставать на край смотровой площадки. Терра оказалась маленькой настолько, что творец мог преодолеть ее в два-три прыжка с парением, не раскрывая крыльев. Он всерьез опасался, что у младших сыновей крылья и вовсе атрофируются. Каждый день он выстраивал сыновей перед собой, проверял их спины, и пока не находил опасных признаков. У Люцифера крылья раскрылись пару дней назад. Красивые, белоснежные, способные укрыть и его самого, и пару братьев при необходимости. Такие крылья были нужны на родной планете творца, с такими крыльями можно было добраться до аномалии, волнующей его многие века. У остальных братьев намечались признаки скорого появления крыльев. Тяжелее всего приходилось Михаилу, он был следующим по возрасту, и нес бремя тяжелейшей ответственности, отчего настроение его портилось, а боль в спине отнюдь не улучшала его. Печальнее всего дела обстояли с Гавриилом. Спина младшего сына болела невыносимо, приходилось прикладывать массу усилий, чтобы он просто вставал с постели. Но крыльями там и не пахло. Ни бугорков, ни хотя бы легкого покраснения кожи. Яхве не мог смотреть на его прямую бескрылую спину с зародышами крыльев под кожей, не желающими раскрываться. Он всерьез опасался, что может навредить Гавриилу, если в назначенный срок он не полетит. Несовершенных творений Яхве не переносил, и менять привычек не собирался.
В этот пасмурный для тверди день творец стоял на смотровой площадке, покачиваясь с пятки на носок, и тосковал. Перекатываясь на пятки, он поднимал голову вверх, ловя взглядом свет огненного шара, из которого он почерпнул энергию для создания своих сыновей, так не похожих на него самого, на его отца и деда. Перекатываясь на носки, он почти что соприкасался с раскинувшимися под ним небесами. Опуская голову вниз, он силился пронзить взглядом облака и найти непокорного сына, чье существование незримо связывало Терру с родным миром творца. Сложив руки на груди, Яхве думал, не обрек ли он Гавриила на вечные страдания, смешав свет двух звезд в его душе. Не от того ли, что волосы его так же черны, как волосы самого творца и Люцифера, дух его стремится к вечному познанию и раскрытию тайн? Не от того ли, что глаза его отливают такой же глубокой синью, как небо над Террой, крылья не желают раскрываться, а жалость к демиургам переступает все возможные пределы? Яхве не желал признавать, что ошибся, не желал думать о том, что лучший его проект может оказаться проигрышным, но думал, признавал, и от этого злился, и небеса над Террой (и под его ногами) злились вместе с ним. Он искал и не находил в себе больше обиды на собственного отца. Ненависти к нему, которую он до этих пор лелеял и взращивал в себе каждый день. Потому что ситуация, в которой он оказался, заставляла его задуматься о многом. И многое простить.
В давние времена король дракон заменял солнце каждому миру, и лишь его благосклонный взор способен был даровать жизнь или забрать ее. Реки текли в любых направлениях, небеса сияли тысячами звезд, и не было во всем мироздании уголка, куда бы золотое око короля дракона не добралось своим испытующим, но любящим взглядом. Никто не знает точно, как именно король появился на свет, и никто не смел спрашивать его об этом, однако совершенно точно известно, что все известное нам мироздание, и не известное тоже, было создано из его дыхания. Дыхание это было горячее любой пылающей звезды, и способно было стереть само воспоминание о жизни, но вместо этого оно ее даровало. Тысячи миров вспыхнули в едином порыве, и продолжали формироваться на протяжении многих миллиардов лет. Дракон обосновался в центре огромного огненного шара, температура которого не была пригодна ни для одной другой жизни, свернулся в компактный клубок, но не закрыл своих глаз, продолжая наблюдать за своим детищем и ласкать его любящим взором. Многие годы прошли, многие миры возродились и умерли, прежде чем появился мир Яхве, мир порядка и служения, науки и познания, мир высочайших достижений и невероятных технологий.
Годами он развивался и ширился. Строились прекрасные замки, шпили которых уходили высоко в небеса, распускались бутонами фонтаны, статуи которых восхваляли короля дракона, возводились академии и простые дома. Жители этого мира отличались от любых других миров хотя бы тем, что потомство себе создавали самостоятельно. В благости своей король дракон поделился с ними секретом создания жизни, и обитатели этого мира тут же отказались от любого другого способа воспроизводства, справедливо полагая это излишеством. И действительно, история всего мироздания неоднократно подтверждает этот факт. Где бы ни находился любой из миров с дуальной системой воспроизводства, всегда найдется место низменным чувствам, не делающим чести истинному служителю короля дракона, излишним страстям, приводящим лишь к разрушению и страданиям. Всю свою любовь подданные короля отдавали своему правителю и своему миру, сделав его, в конечном итоге, жемчужиной мироздания. Послы со всех концов его съезжались, чтобы взглянуть на великолепие этого мира, на точеные башни, прекрасные благоуханные сады и, конечно, на торжество порядка и справедливости.
Дети в этом мире никогда не были предоставлены сами себе, но при этом должны были вершить свою судьбу самостоятельно. Институт семьи существовал, но был настолько условным, что многие дети называли своих отцов создателями, и многие создатели называли своих детей творениями. Такой подход нельзя назвать ни правильным, ни неправильным, и он существовал, не осуждаемый и не поддерживаемый, как любое другое природное явление. При достижении определенного возраста ребенок самостоятельно определял свою будущую профессию и поступал в профильное учреждение, из которого переходил в следующее, и так до тех пор, пока он не осваивал все необходимые навыки. После этого выпускник академии выбрасывался в бушующий мир придворной жизни и должен был завоевать уважение и почет, без этого жители мира существовать отказывались. В таких условиях появился на свет отец Яхве. В таких условиях появился на свет он сам. Творец часто задавался вопросом, чем руководствовался отец при его создании, и не находил ответа. Долгое время он помнил лишь прекрасное лицо своего создателя, обрамленное волнистыми иссиня-черными волосами. Помнил болезненный блеск его глаз, помнил мягкую, всепрощающую улыбку, помнил прикосновение жестких ладоней, привыкших держать оружие, но никак не ребенка. Затем следовал круговорот лиц и прикосновений, поток информации, невероятной настолько, что любой бы сошел с ума. Но Яхве впитывал и анализировал, отбрасывал совсем уж невероятные домыслы и запоминал только относительно невероятные факты. Он смотрел на себя в зеркало и спрашивал свое отражение: почему я живу? Как я живу? Что во мне заставляет меня двигаться и дышать? Эти первые вопросы определили всю его жизнь. Он сделался ученым, пройдя все возможные ступени обучения. В академии, куда он поступил на работу, его считали надеждой мира, прочили ему блестящее будущее. Пока не вскрылись опыты, которые он проводил над заключенными одной из тюрем. Яхве искренне не понимал, что такого ужасного он сделал, ведь заключенных и так осудило общество. То же общество, что теперь осуждало его самого. Неужели не лучше использовать их тела для того, чтобы познать самое себя, чем позволить им бесполезно гнить в камере? Очевидно, не лучше. В ту пору к нему все еще относились снисходительно, но без разговора с отцом не обошлось. Это была первая их встреча с момента создания, обычное дело для всего остального мира, но удручающее обстоятельство для Яхве. Помнится, тогда отец спросил его, зачем он это делает. Яхве поднял на него взгляд, все еще недостаточно высокий, чтобы взглянуть на генерала свысока, и не нашелся с ответом. На него смотрело все то же лицо, обрамленное волнистыми иссиня-черными волосами. Глаза на этом лице все так же болезненно блестели. Но не было больше мягкой улыбки, от уголков отцовского рта разбежались тяжелые, тревожные морщинки. Отец взял его под руку, и они пошли по широкой парковой дорожке, прячась от солнца под ветвями раскидистых деревьев. Создатель молчал, думая о чем-то своем. Казалось, рука Яхве на сгибе локтя вовсе его не волновала. А Яхве чувствовал, как от места, где их руки соприкасаются, по всему телу разливается жидкий лед. Затем лед сменился огнем, сотнями, тысячами огненных игл. Он украдкой взглядывал на создателя, пытаясь угадать, чувствует ли он то же самое. По отстраненному выражению его лица, понял: не чувствует. Отец покинул его тем же вечером. Наверное, он решил, что выполнил свой долг, выразив свое неудовольствие. Строго говоря, любому другому жителю этого мира неудовольствия создателя было бы вполне достаточно, но только не Яхве. Это бегство отца, это его нежелание участвовать в судьбе собственного творения, возбудило в нем холодную, жестокую обиду. Зачем, спрашивал Яхве себя самого, зачем было давать жизнь, если тебе наплевать на меня? Лучше бы отец не приходил вовсе. Во всяком случае, это было бы честно. Каково же было его удивление, когда он наткнулся в архиве на документы, в которых частично отражалась юность его создателя!
По документам выходило, что создатель не помышлял о военной карьере. Он с блеском окончил каждую из академий, заслужил многочисленные грамоты и благодарности от учителей, и какое-то время даже подумывал о карьере учителя, однако его детская мечта оказалась сильнее увещеваний преподавателей, не желавших расставаться со способным учеником. Создатель стал дипломатом, и быстро поднялся по карьерной лестнице от простого помощника до министра. Вершиной его пути стала кратковременная война с соседним миром, в ходе которой последний был полностью уничтожен, а король дракон самолично предложил создателю вступить в ряды его армии. Отец не остановился и на этом, новом для себя пути. Вскоре он возглавил один из карательных отрядов, после чего быстро пошел в гору, и о его жестокости и стремительности стали ходить легенды, достигавшие самых дальних уголков мироздания. Король дракон предложил ему должность генерала, и отец не стал отказываться, после чего его тело претерпело значительные изменения, утратив само понятие смертности. О том, были ли у создателя какие-нибудь увлечения, сказано не было. На глаза не попадалось ничего, кроме книг и профильных интересов. Никаких лучших друзей, любовников, соперников, ничего, что могло бы сделать его хоть чуточку живым. Ничего, кроме слепой преданности королю. После исчезновения дракона отец отправился на его поиски. Он отсутствовал веками, тысячелетиями. Путешествовал с небольшими отрядами и один, посылал разведывательные группы в различные миры, показавшиеся ему подозрительными. Казалось, что во всем мире создатель любил лишь короля дракона, и отказывался существовать без его бдительного руководства. В отсутствие нормального общения с отцом, Яхве приходилось довольствоваться лишь этими сухими материалами. Выводы его оказывались неутешительными. Его создатель был блистательным памятником самому себе. Героем, воспетым в сказаниях, надеждой мироздания, защитником угнетаемых миров и народов. Он был любимцем и опорой короля. Но не находилось никакой информации о том, зачем ему был нужен наследник. Неужели только лишь за тем, чтобы его сын нашел короля, если этого не сможет добиться отец? Неужели создатель чувствовал, что упускает многие вещи, что его мозг заточен под иное, что неспособен он отыскать своего правителя и командира, и что для этого нужен другой склад ума? Но почему тогда он не сделал ничего для того, чтобы заинтересовать сына? Не было рассказов о короле и, безусловно, увлекательной службе. Не было никакой информации о том, как этот король вообще выглядел. Королевские статуи и барельефы не давали точной картины, каждый мастер стремился воспеть дракона лучше другого, так что порой встречались и вовсе фантастические образы. Обида на отца росла, любовно взращиваемая одиноким сыном, вынужденным теперь скрываться не только от собственных вопросов, но и от коллег, следящих, казалось, за каждым его шагом.
Яхве оборудовал мастерскую прямо в доме отца. В том месте, где он был создан и брошен. В том месте, где отец, судя по всему, никогда не останавливался на срок больший, чем несколько часов. Долго бродил он по огромному особняку, на который частенько заглядывались менее расторопные жители королевства, не поднявшиеся выше рабочих или ассистентов. Широкие лестницы, уходящие в темноту, белеющие торсы статуй великих предков. Просторные балконы, огромные кровати, размеры которых будоражили воображение и рождали не самые скромные образы. Одну из таких комнат Яхве полюбил сразу. Она располагалась на самом верхнем этаже особняка и давно покрылась слоем пыли. Очистив ее от грязи и старых вещей, молодой ученый выписал из университета оборудование, необходимое для его изысканий. Коллеги вздохнули с облегчением, решив, что с опасными опытами покончено, и что теперь отпрыск великого генерала займется изучением космической пыли, изыскивая в ней следы дыхания короля. Заплатив необходимую сумму смотрителю одной из тюрем, Яхве, вопреки их ожиданиям, получал заключенных прямо на дом. В порядке очереди, конечно, и только крайней нужды. Разбирая их тела, рассматривая их кости под мощнейшими микроскопами, Яхве лишь все более укреплялся во мнении, что создание жизни – процесс, которому можно научиться. Достаточно лишь вызубрить наизусть строение тела до последнего сосудика, так, чтобы оно вставало перед глазами, стоит только захотеть. И воссоздать, используя для этого энергию звезды, от которой мир получает тепло. Соткать из этой энергии душу, отшлифовав ее собственной волей так, чтобы вышло именно то, чего бы тебе хотелось. Скопление такого количества звездной энергии должно хватить, чтобы мельчайшие частицы мироздания сами притянулись к ее эпицентру. Остальное было делом мастерства и упорства. Создать таким способом взрослого, полноценного члена общества, было достаточно сложно, создания выходили маленькими и слабыми, но достаточно живыми для того, чтобы развиваться самостоятельно, повинуясь запущенному процессу. Энергия звезды и космическая пыль – вот, что впоследствии стало им, Яхве. Вот, чем был когда-то его собственный отец. Алгоритм, запущенный давным-давно королем драконом способствовал правильному и быстрому развитию созданий. Без него, Яхве был убежден в этом, творение себе подобных было бы невозможно. Распылив свое дыхание по всему мирозданию, дракон оставил необходимое количество жизни, но вычленить его частички пока не удавалось, как не удавалось и узнать, из чего состоит оно самоё, и почему его достаточно для того, чтобы образовался живой разумный организм. Для того, чтобы получить это дыхание, Яхве пошел на преступление против короля. Ему так и не удалось убедить отца в том, что все его действия были необходимы, и он до сих пор не мог избавиться от воспоминания, в котором создатель стоял перед ним, гордо вскинув голову, и волнистые волосы его, которые так запомнились сыну, были спутаны, и темнели от крови. Но взгляд его, до тех пор болезненно блестящий, сверкал в этот миг непримиримой яростью. Возможно, именно из-за этого взгляда план Яхве удался, потому что в этот момент, даже плененный, даже закованный в цепи, генерал казался опаснее полчищ врагов, вооруженных до зубов. И даже в тот миг, даже в тот роковой день, отец не сказал ему ни слова. Или Яхве просто не помнил об этом?
Из тяжелых раздумий его вырвал голос младшего сына. Гавриил остановился в нерешительности неподалеку от творца, сам не понимая, что его присутствие здесь, сейчас, нежелательно, губительно, страшно. Яхве смотрел на него, потемнев лицом, превратившись в каменное изваяние. Волнистые, иссиня-черные волосы сына обрамляли бледное лицо с болезненно блестящими синими глазами. Нос с фамильной горбинкой, изящный изгиб соболиных бровей, лихорадочный румянец, от которого темные круги под глазами стали лишь заметнее. Немного ниже и тоньше, немного уже в плечах и талии, по-юношески мягок еще овал в будущем волевого лица. Лучшее из его творений, удачнейший из его экспериментов. Доказательство, что он имеет власть над созданием жизни, над самой жизнью. По своему желанию он вызвал из глубин своей памяти образ отца, и он стоял теперь перед ним, такой же, каким был его создатель в этом возрасте. Интересы его полностью совпадают с интересами создателя, уже просматриваются его повадки, заметны стали некие фразы или взгляды, которыми создатель отличался. Но его сын был живым. Он не был памятником своему величию, как его отец. Он был глубоко чувствующим и нежным, даже ранимым, и это одновременно радовало и угнетало Яхве. Во многом, из-за того, что ему так и не удалось внедрить в сознание собственного творения, которое существовало только единственно благодаря его воле и мастерству, необходимость любви к своему творцу. Яхве перепробовал все. Он баловал своего сына, позволял ему сидеть на своих коленях, позволял ему хватать себя за нос и разбивать ценнейшие образцы, добытые с большим трудом и риском для жизни. Он воспитывал его, оставляя на спине уродливые шрамы, которые нельзя было исцелить никаким искусством, но его сын молчал, не отвечая ни стоном, ни возмущенным окриком. Он не любил своего отца, но и не восставал против него, и Яхве мучился, не понимая, удалось ли ему или все-таки нет. Одна-единственная вещь, одно-единственное чувство, эмоция, которую невозможно было ни запрограммировать, ни воспитать.
- Подойди ко мне, - потребовал творец, протягивая руку.
Гавриил молча выполнил приказ, нерешительно улыбнувшись, отчего лицо его приняло несколько виноватое выражение. Вложил свою узкую ладонь в грубую руку отца, споткнулся, когда творец потянул его на себя, уткнулся носом в широкую грудь. Прислушался к мерному биению отцовского сердца, пропустившего удар в тот момент, когда тела их соприкоснулись.
- С тобой все хорошо? – спросил Гавриил, запрокидывая голову, глядя на отца с беспокойством. – Ты неважно себя чувствуешь?
- С чего ты взял? – искренне удивился Яхве.
- Твое сердце, - младший принц ткнул пальцем в его грудь. – Сбоит. Это потому, что ты слишком много работаешь.
- Это потому, что ты никак не желаешь меня слушать, - возразил Яхве. – Как твоя спина?
- Болит, - признался Гавриил. – Но сейчас, когда ты меня гладишь, уже не так сильно.
И улыбнулся. Яхве рассеянно улыбнулся в ответ, продолжая бездумно водить ладонью по спине принца. Сегодня Гавриил выглядел странно. Он был одет в ту же одежду, что и в день своего бегства на твердь, не переоделся, собираясь к отцу. В волосах (теперь это стало очень заметно) запутались маленькие лепестки нежно-розовых цветов. В довершение всего, от сына пахло какими-то травами, имевшими сладкий, тошнотворный аромат.
- Что ты делал на тверди? – строго спросил Яхве, с удовлетворением отметив, как принц весь подобрался, готовый отвечать за свои поступки.
- Я посетил островных богов, - глухо ответил сын. – Они не станут участвовать в войне. Обещали рассказать мне все, что знают. Мне кажется, я подбираюсь к основному источнику. Во всяком случае, их объяснения кажутся мне логичнее, чем домыслы остальных. Локи, например, твердил, что там сидит змей, жрущий собственный хвост. Я пытался посмотреть своими глазами, но… С того расстояния, что мне было доступно, не смог ничего увидеть. Прости меня.
- Простить? – удивился Яхве. – За что?
- Тебе нужны результаты, а я не могу дать их тебе.
- Я закончу свое дело вне зависимости от того, какие результаты ты принесешь. Даже если в центре Терры действительно окажется змей, жрущий собственный хвост.
- Тебе так хочется населить этот мир своим собственным изобретением? Чем тебе демиурги не нравятся?
- Я хочу подчинить себе алгоритм, запущенный задолго до нашего рождения. Я хочу понять его принцип. У меня есть некоторые мысли… А тебе демиурги, значит, нравятся?
- Ты будешь снова меня бить, - буркнул Гавриил.
- Нет, - Яхве с улыбкой мотнул головой. – Сегодня… Сегодня я буду любить тебя.
Лицо принца на миг осветилось искренней радостью, но вскоре снова потемнело, глаза потускнели от страха, румянец вспыхнул с новой силой. Лицо Яхве заполнило собой все вокруг, не было ничего, кроме его твердого, жестокого взгляда, и выбившихся прядей волос, щекочущих Гавриилу лоб. Томительное, сладкое мгновение он видел перед собой нежное лицо Идзанами, запрокинутое в ожидании поцелуя, с волнующе приоткрытыми полными губами. Ее прекрасные глаза, подглядывающие за ним из-под полуопущенных ресниц. Ужасное, безумное мгновение Яхве созерцал отражение этих воспоминаний в глазах принца. И руки его, сомкнувшиеся на запястьях Гавриила, превращались в клещи, брови угрожающе сходились на переносице. «Он убьет ее», - подумалось принцу, и в глазах отца он прочитал утвердительный на то ответ. Ужас сковал его тело, но отец всего лишь отшвырнул его прочь. Смотровая площадка кончилась, под ногами возникла пустота, и лишь касаясь кончиками пальцев шершавой ладони творца, Гавриил вспомнил, что оставил плащ в комнате, а без него невозможно лететь.
- Яхве! – коротко вскрикнул принц, не понимая, почему в этот отчаянный для себя миг обратился к отцу по имени.
И отец рванулся к нему, рванулся в последний момент, протянул руку с выражением муки, глубокого отчаяния и скорби на лице, но пальцы соскользнули, и принц ощутил, как внутренности переворачивает ощущение стремительного полета вниз, сквозь облака, сквозь дождь. Он смотрел на удаляющееся лицо творца и со спокойствием близящейся смерти осознавал, что снова его расстроил, и это будет последним поступком в его жизни. Спина болела нестерпимо. Хотелось упасть побыстрее, чтобы не чувствовать больше этой боли, раздирающей тело, не тянуться к спине пальцами, расцарапывая плоть до крови. Мелькнуло в памяти и погасло лицо Идзанами, красивое, нежное, но все-таки… все-таки не любимое. Потом почему-то вспомнилось лицо Михаила в тот страшный день, когда горел лес, и его красивые, безумные глаза источали влагу, смотрели так, что в груди разгорался пожар куда более разрушающий, чем лесной. Гавриил выбросил руку вперед, что-то в нем порвалось, и поток ветра подбросил его тело высоко вверх, швырнул вправо, перевернул, после чего ему удалось выровняться и зависнуть в воздухе, удерживая себя чем-то, что вышло из спины. Странно, но боли больше не было, так что принц решился взглянуть на то, что вышло из него, чтобы спасти ему жизнь. Это не было крыльями, подобными крыльям птиц. Это было чистейшее сияние, облеченное в плоть. Не оперение, но тончайшая материя, сияющая так ярко, что слезились глаза. Гавриил взмахнул новым приобретением и мгновенно оказался напротив Яхве, лежащего на полу смотровой площадки. Рука отца все еще была протянута в бездну, скорбное выражение не успело сойти с его лица, и теперь быстро сменялось сначала удивлением, а затем счастьем. Гавриил не знал, что должен чувствовать по этому поводу, поэтому он взял лицо отца в свои ладони, помогая ему подняться, и долго гладил творца по впалым щекам, играя пальцами со щетиной. Яхве плакал, обнимая сына за плечи, Гавриил почему-то плакал тоже, ощущая в этот момент небывалое единение с отцом, словно бы их чувства и мысли на мгновение стали общими.
- Яхве, - сказал принц, не в силах заставить себя обратиться к творцу иначе. – Я люблю тебя. Теперь ты дал мне время это сказать.
Творец застонал и опустился на колени. Плечи его тряслись от сдержанных рыданий. Очередной этап его жизни закончился в этот момент, очередной эксперимент завершился удачей, и он не мог сдержать слез радости от того, что все вышло так, как ему хотелось, именно так, как он запланировал. Обе проблемы решились в один день, и мысль о том, что он чуть было не убил своего сына, трусливо отступила под натиском счастья. Гавриил долго гладил его по голове, задумчиво улыбаясь. В этот день решились и его трудности, завершился и его жизненный этап. Как Яхве понял, что под страхом смерти раскрываются нужные ему стороны, так Гавриил осознал, что от слов любви, всего лишь от слов, не подкрепленных, в общем-то, ничем, Яхве способен встать на колени и склонить перед ним голову. В тот момент, как отец размышлял над тем, чего еще он способен добиться, подталкивая принца в нужном направлении в прямом и переносном смысле, сам принц размышлял, как многое он может получить, всего лишь потворствуя маленьким слабостям творца, загнавшего себя в угол собственным безумием. Оба они размышляли об одном и том же, и оба они в этот момент стоили друг друга. Отец, стоящий на коленях перед сыном, словно это он ребенок, и сын, глядящий на него с гордостью и высокомерием, словно это он отец.