Дёрни меня за рукав у самого края пропасти, и я оглянусь, потому что хочу оглянуться. И узрею истину, от которой отворачивался ранее. Которую избегал. Истину, неприглядную в своём грубом совершенстве. Страшную и приземлённую в своем мирском облике. И истина эта такова: Я придурок. И я не один такой. Ты ещё больший придурок.
«Жизнь не перестаёт быть забавной, когда люди умирают, так же, как она не перестаёт быть серьезной, когда люди смеются». Бернард Шоу
Когда Алексей представлял себе свои последние минуты, ему казалось, что с высоты он увидит мир как огромную мозаику с переливами сверкающих подвижных цветных осколков, потоками света, обтекающими сероватые глыбы, и мрачным небом над этим китчевым полотном. Но реальность и разочаровала, и захватила дух новизной. Неожиданным шармом. Заставила замереть и осмыслить.
Ветер ударил в легкие, вынудил их захлебнуться на мгновение, сбиться не успевшим развернуться парусом. Спружинил под ногами гулкий металл и распрямился с неуместно громким хлопком, подобным звуку выстрела. Еще одна фальшивка – звук без выстрела. Наклон не пугал, а словно подталкивал к кромке. Обманывал иллюзорной безопасностью градусов. На самом краю крыши Алексей замер у смятых прутьев ограждения. Нарушенный железный орнамент как-то жалобно торчал из тусклого покрытия, беспомощно растопырив сплющенные изломы.
Вокруг были только крыши. Это был мир крыш. И правили им крыши. Тускло отсвечивающие на закатном солнце желтизной, полосатыми скатами. Прорезанные битыми окошками. Прорастающие неуклюжими кирпичными ростками труб и псевдобашенками, увенчанными в свою очередь собственными крошечными крышами. Утыканные нелепыми остовами антенн и неуместными «тарелками». Стекающие одна на другую. Резко обрывающиеся, чтобы продолжиться намного ниже. Слепленные друг с другом в замысловатом рисунке. Разлучённые легко угадывающейся рекой оживлённого проспекта впереди и глянцевым полотном канала слева. Подсвеченные снизу. Затенённые более высокими крышами. Интегральные и частичные, дочерние половинки. Изогнутые и прицельно прямые. Завораживающие.
Серый вечер смешивался с густым сиропом электрического света. Вызревал закат. Сталь воды мерцала, лениво кокетничая. Людской поток отсюда едва заметен. Люди почти перестали быть. Уединение под небом. Над миром. От мира. И казалось, что если сейчас прыгнуть, то не упадешь, а полетишь. Будешь медленно планировать между крышами, долго не покидая границ их мира. Как сухой лист на ветру.
- Hey, Lillebror![1] - вдруг прошептал совсем рядом незнакомый голос. Голос был мужским, на редкость приятным, глубоким, с легкой, шершаво ласкающей слух хрипотцой. Но в этом месте, в такую минуту казался зловещим и потусторонним, как голос древнего вампира. Алексей подпрыгнул и чьи-то сильные руки поймали его, жестко прижали к мощному торсу и потянули назад. Показалось, что одна из огромных теней соскользнула с крыши и напала на него со спины.
- А?! Что?!
- Wer mit Ungeheuern k;mpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein[2], - сварливо пробурчал незнакомец, усаживаясь у разрисованной стены башенки с выходом на крышу и устраивая ошарашенного Алексея между своих ног.
Крепкий захват так и не разжался, а разница в силе и комплекции была велика, и явно в пользу захватчика. Тот действительно был огромен. Или так только казалось. Крупные сильные руки легко обхватывали Алексея, словно игрушку. Ноги по обеим сторонам от парня казались монументальными. Пах ночной монстр крепким табаком и пивом. К этим запахам примешивались ещё какие-то незнакомые, трудноразличимые.
- Не понял… - слегка запаниковал парень.
- Я говорю, если долго пялиться в бездну, у неё нервы не выдержат, чудовище.
Некоторое время Алексей всерьёз обдумывал полученную информацию и пытался её анализировать. Потом до него дошло, что не на том сосредоточился.
- Пусти, - твёрдо и уверенно высказался, наконец, пленник.
Требование молча проигнорировали. Парень попытался вырваться, но добился только того, что захват стал жёстче. Настолько, что рёбра жалобно заныли под хилой бронёй слабых мышц. Попытался ударить нахала локтем, но тщетно. Довольно скоро пришло осознание глупости и бессмысленности попыток спастись от неведомой, неклассифицированной, ещё не вполне осознанной опасности, в то время как сам только что пытался покончить с собой.
Фиг с ним. Что он теряет, жизнь? Алексей попытался сдержать неуместный смешок и в результате неприлично хрюкнул. Это неожиданно развеселило.
- Ты чего? – спросили над ухом.
- Ничего, - сквозь глупую улыбку ответил он.
Вот и поговорили.
Этот дом Алексей выбрал давно. Недалеко от проспекта. Почти в центре. Почти. На границе между кажущейся жизнью и реальной. Между вылизанными фасадами и загаженными дворами. Между тем, что показывают туристам, и тем, чего стыдятся. Между красивым, издревле мертвым, и грязным живым. Между суетой и снами. Между Городом и городом.
Всего пять этажей, но ведь этого достаточно? Пять обшарпанных этажей, крыша с небольшим уклоном и дырки окон. Уже не поэтические глазницы в опушке цветочных горшков, рамках поддельного сырого уюта, но ещё не яркие провалы оазисов в бетонной душной темноте беспамятства, безвременья. За каждым из них своя жизнь, свои беды и радости, своя боль и свое легкомыслие. Такие любопытные, тянущие заглянуть, и такие скучно-обыденные на поверку для постороннего взгляда. Приятнее придумывать, что делается там, за плотными шторами и воздушными тюлями, в светлых и теплых аквариумах квартир, чем знать наверняка.
Но какое, в сущности, дело до них всех тому, до кого им самим нет никакого интереса? Пусть продолжают существовать, раз могут. У них есть то, чего нет у этого случайного прохожего. Желание жить. Нет, у них просто есть эта жизнь, а у него нет. У него эту жизнь отняли. Ту самую, которая так тяготила и тянула в районе солнечного сплетения извечным неотделимым, как казалось, грузом. Пустую и суетливую. Напрягающую и отнимающую мечты о большем. Но без неё стало совсем пусто, и собственная ненужность, до поры поджидавшая своего часа, внезапно обрушилась на ослабленную потерей соломинку души вязкой удушливой массой. Раздавила. Остановила дыхание. Сомкнулась. Застыла янтарем.
Алексей ещё долго пытался трепыхаться. Мучительно долго. Неподвижно бился, напрягая остывающие мышцы и замерзающие нервы. Беззвучно кричал, срывая связки. А потом всё для себя решил, и стало легче. Нет, не удалось снова вдохнуть. Просто отпала надобность в дыхании. Отпала надобность хоть в чем-нибудь. Пришла притупляющая боль обречённость. Та, что привела его к разлому, к смятому ограждению чужой крыши.
Ветер приливно окатывал город. Двое сидели молча, любуясь миром крыш и заревом заходящего солнца. Словно в открытом храме неведомого или старательно забытого божества служили вечернюю службу неподвижностью и тишиной. Тишиной и неподвижностью янтаря.
Алексею стало не по себе от такого сравнения. Подступило удушье. Накатил внезапный приступ паники. Остро и неудержимо. Всё, что угодно, только не это. Любое движение. Любой шаг. Рывок. Куда угодно. В никуда. Он дёрнулся с новой силой. Видимо, его похититель не ожидал уже сопротивления, расслабился, выпустил добычу. Парень откатился на полметра и застыл, прихваченный цепкой рукой за ткань плаща и спрятанного под ним пиджака.
- Тихо ты, попрыгун, - голос был тихий и даже ласковый.
- Пусти… не могу… Не могу я!!! Понимаешь?!! Не могу… - голос самого Алексея срывался то в крик, то в еле слышный шепот.
К глазам подступили отчаянные злые слезы, и он запрокинул голову, пытаясь их остановить, высушить, вернуть обратно. Что угодно, лишь бы они прекратились. Лишь бы не унижать себя перед этим незнакомцем. Чужим. Чуждым. Перед этим равнодушным огромным миром. Слишком огромным для него одного. Слишком пустынным в своей многолюдности. Боль, ранее приглушенная смиренной обречённостью, рвалась наружу. Билась о стенки сосудов. Стучала в висках. Разрывала грудную клетку. Выползло запрятанное, отодвинутое в дальние закутки и чуланы. Навалилось отсроченное, отложенное на потом, обманутое. А сверху придавило тяжелым мужским телом. Вжало в остывающий металл, в рубцы стыков между плотными чешуйками чудовищной крыши - спины городского монстра.
Алексей взвыл от бессилия. Разрыдался в голос. Он кричал, выл, скулил и бился под мощной тушей чужака. Рвался к краю, к обрыву, в вечность. В несуществование. В небытие без боли и тоски. А приятный голос с хрипотцой шептал какие-то глупые, ненужные, лишние слова. Что-то успокаивающее, доброе, нежное, ласковое и, кажется, даже пошлое. Так неуместно пошло звучали эти «зайчик», «лапушка». Глупо, неприятно, никчемно. Но сам голос мягко обволакивал вязким густым туманом. Запутывал, успокаивал, лишал ярости, отнимал волю, погружал в тупое усталое оцепенение. Тушил огонь в скрученных мышцах. Заставлял тело обмякать. Превращал судорогу в крупную дрожь.
- Ну что ты, маленький. Не надо так. Всё хорошо. Слышишь? Всё хорошо.
Алексей безвольно лежал, тяжело дыша. Обессиленный собственной истерикой, вымотанный бессмысленной борьбой. Разбитый и рассыпанный по хрустящему железу осколками сознания. Прижатый незнакомцем к ребристому покрытию.
- Ну? Всё? Полежи так, ладно? Курить охота, хоть сдохни… Тьфу! Извини, - Мужчина отодвинулся, давая, наконец, свободно вдохнуть. Вытащил из кармана пачку сигарет и чуть не уронил. Выловил из другого громоздкую бензиновую зажигалку и нервно закурил.
Зажигалка на несколько секунд высветила его лицо до чётких линий. До сеточки мелких морщинок в уголках глаз. Такой человек, наверное, должен много и легко улыбаться. Или это заблуждение? Обычное такое лицо с крупными чертами. Не красавец. Не урод. Пальцы и губы заметно дрожали, от чего огонёк сигареты трепетал испуганным светлячком. Крупные толстые пальцы в странных мозолях. И такие полные губы с суховатой кожицей. Резко очерченная верхняя. Надтреснутая посередине нижняя...
- Полежи, ладно? Дай передохнуть. Сигануть я тебе всё равно не дам. Смирись, - то ли сообщал, то ли упрашивал мужчина между частыми нервными затяжками.
- Тебе-то какое дело? – спросил Алексей бесцветным тусклым голосом, - Что тебе от меня нужно?
- А я Бэтмена не люблю. С детства. Я в него не верю. С детства, ага. Поелику в каждом из нас живёт СВОЙ супергерой. К сожалению, в большинстве случаев это Человек-Долбоёб.
Окурок по широкой дуге полетел вниз, рассыпая вокруг себя фейерверк горячих искр.
- Очень смешно.
- Ну знаешь… Мне вот как-то тоже не шибко весело! Я сюда пришел отдохнуть от суеты, закатом полюбоваться, пивка выпить… А не спасать долбоёбов!
- А кто тебя просил спасать?! Маньяк! Супергерой ****ый!– Алексей резко сел и схватился за гудящую голову. Сжал между пальцев спутанные светлые пряди волос и дернул. До острой боли, до слез.
- Я сейчас из тебя ****ого сделаю, птичка-невеличка! Курица, бля! Пингвин больной! Летун недоделанный!
- Да пошёл ты, - парень уронил руки, и они с глухим стуком упали по бокам от него. Воздух входил в легкие неровными рваными клочьями.
- Пиво будешь? – неожиданно миролюбиво предложил этот неандерталец.
- Буду, - согласился Алексей, принципиально непьющий, тем более такой «плебейский» напиток.
Три бутылки пива Lowenbrau (это место для вашей рекламы) обнаружились тут же, возле граффити «Цой жив!» и припиской другой рукой «но Элвис начал первым». Коротко пшикнула крышка и джиннистый дымок потянулся из горлышка.
- Как тебя зовут? – спросил «маньяк», передавая бутылку и надёжно смыкая на ней всё ещё слабые пальцы парня. Убедившись, что эта бутылка не упадет, открыл вторую.
- Алексей.
- Лёшка значит.
Алексей чуть скривился от такой фамильярности.
- А я Степан. Из районных великанов самый главный великан.
Парень окинул фигуру Стёпы оценивающим взглядом и кивнул. Точно великан. Крупный. Высоченный, даже в сидячем положении. Широкий в плечах. Да и вообще… внушительный, как глыба. А грубоватые черты какого-то простого, обыкновенного лица вписывались в совокупность образа рубахи-парня, этакого работяги. Вот только голос выбивался из общего стиля. Степан ему не подходил совсем. Именно так: он не подходил голосу, а не голос ему. Потому что голос каким-то образом словно выступал впереди, на ведущих позициях, а всё остальное прилагалось.
- Дядя Стёпа-великан отсосал подъёмный кран! - с выражением продекламировал Степан и загоготал.
- Потрясающе, - буркнул Алексей и отодвинулся.
- Ты ничего не понимаешь в поэзии, - обиделся великан.
Снова сидели молча. Пили пиво, любовались. Казалось, город перемигивался огнями. Но это не так, в нём каждый огонек мигает отдельно. Сам по себе. Сам для себя. А всё остальное - иллюзия совпадений. И что делать, если сам себе ты не нужен? Тешить себя иллюзией того, что ты живёшь не один, среди людей? Среди людей. В центре толпы. Равнодушной, в сущности, толпы.
Все толпы, по сути, равнодушны к отдельным единицам. У толпы может быть единый порыв, и даже единая душа, в которую сливаются отдельные души в этом порыве. Но это делает её ещё более равнодушной и безликой, как всё, лишенное индивидуальности. Страшной. Человек всегда один. Даже среди людей. Даже когда не одинок. Неизбежно. Общность – временная иллюзия, утешение, самообман. Как в промозглой холодной тьме жмутся друг к другу искорки, в надежде обрести чуть больше тепла и света. Ещё хоть каплю жизни. Той невероятной, неописуемой субстанции, которой всегда не хватает в Городе. Её там очень мало, а жителей так много. Не хватает на всех. Не хватает. Вот и появляются энергетические вампиры, их распотрошённые, выжатые жертвы, и замкнутые в себе волки, лишённые жизни. Не живущие. Воющие на луну. Рассыпающиеся на личности внутри себя.
Уже не было храмовой таинственности зари, не пугали немые крыши. Алексею впервые понравился вкус пива, и он решил, что разгадал его секрет. Пиво надо пить будучи уставшим и голодным, умирающим от жажды, и тогда этот напиток божественен. А ещё он подумал, что ещё ни с кем так не молчал. Так просто. Так комфортно. В душе царила странная чистая опустошенность. Освобождённость. Проветренность. Штиль после бури. И не царапнуло неуместностью, когда Стёпа запел. Запел очень тихо, но ни один звук от этого не терялся. Запел давно знакомую песню, непривычно, в какой-то невозможной джазовой манере.
Давайте делать паузы в словах,
Произнося и умолкая снова,
Чтоб лучше отдавалось в головах
Значенье вышесказанного слова.
Давайте делать паузы в словах.
Казалось, его голос растекался в потемневшем воздухе. Сливался с ним. Переговаривался с небом. С низкими тучами над головой.
Давайте делать паузы в пути,
Смотреть вокруг внимательно и строго,
Чтобы случайно дважды не пройти
Одной и той неверною дорогой.
Давайте делать паузы в пути.
Алексей слушал завороженно. Как притчу, как внезапное откровение. Ловил каждое слово.
Давайте делать просто тишину,
Мы слишком любим собственные речи,
И из-за них не слышно никому
Своих друзей на самой близкой встрече,
Давайте делать просто тишину.
Что-то всколыхнулось внутри. Что-то правильное и неопределённое. Где-то на границе сознания родилось что-то новое. Или ещё только хотело родиться.
И мы увидим в этой тишине
Как далеко мы были друг от друга,
Как думали, что мчимся на коне,
А сами просто бегали по кругу.
А думали, что мчимся на коне.
По кругу. Всегда по кругу. А можно ли иначе? Умеет ли хоть кто-нибудь иначе? Алексею казалось, что он и не знает никого, способного вырваться из круга.
Как верили, что главное придёт,
Себя считали кем-то из немногих
И ждали, что вот-вот произойдет
Счастливый поворот твоей дороги.
Судьбы твоей счастливый поворот.
Да, а кто не ждет, тот не надеется. А кто не надеется, тот уже мертв. Заживо мертв.
Но век уже как будто на исходе
И скоро без сомнения пройдет,
А с нами ничего не происходит,
И вряд ли что-нибудь произойдет.
И вряд ли что-нибудь произойдет.[3]
Ничего уже не произойдет. Никогда. Ждать нечего. И утро не наступит. Незачем ему. Утру нечего предложить отчаявшемуся в пустоте живому мертвецу.
- Здорово, - тихо прошептал Алексей. – Ты певец?
Степан неожиданно громко и неприятно заржал, явно насмехаясь.
- Не! Не певец! Не поверишь, я скульптор, - по его лицу растеклась улыбка от предвкушения типичной реакции.
- Известный? – оскорбительно спокойно поинтересовался парень.
- А ты многих знаешь? – съехидничал в отместку Стёпа.
Алексей надолго задумался. Напряжённо хмурился. Забавно шлёпал губами. Шевелил пальцами.
- Нет, почти никого не знаю.
- Вот и не заморачивайся.
- Ладно, не буду, - немного обиделся Алексей. – Курить дай.
- Детка, курить вредно.
- Ага, пить противно, а умирать здоровым жалко.
- Детский сад.
- Да иди ты…
И пришла новая тишина. Новорождённое молчание в ночи, существующей только здесь и сейчас. Потому что вчера была другая ночь. А завтра никогда не повторит предыдущее. Хоть и очень старается временами. И ночь соскальзывает в мир всегда под другим углом. Над городом собралась тьма. И её тяжесть сочилась мелкими редкими каплями. Воздух пропитался мокрой взвесью. Сгустился вокруг двух тёмных разнокалиберных фигурок на крыше.
Алексей пошарил в карманах и бросил пустую пачку из-под сигарет на влажный, словно в испарине, настил. Очень хотелось курить, и внутри рос желчно-горький ком раздражения.
- А зачем ты хотел… ну, полетать? – уколол тишину вопрос Степана. Острым, быстро зарастающим сквозным проколом.
- Тебе-то что? – раздражённо выпалил Алексей, распиливая тишину бензопилой на рваные лоскуты.
- Ничего. Соединилось и разъединилось, и вновь ушло, откуда пришло: в землю - земля, дыханье - в небо. Что тут страшного? Ничего![4] Я так, просто спросил. Всё равно делать нечего, так хоть тебя послушаю. Не хочешь, не говори. А то мог бы меня убедить, что тебе позарез сигануть приспичило. Может я бы проникся, отпустил… Перекрестил бы на дорожку. Проводил бы взглядом. А чо? Уходить надо красиво, - великан нахально и как-то даже похабно подмигнул и внезапно начал читать стихи, устремившись взглядом в неведомые дали застланного крышами обозримого мира.
О, как красиво умирает лес,
Не становясь болезненным и старым,
Лишь озаряя синеву небес
Янтарным, ослепительным пожаром.
Лес принимает, словно праздник, смерть,
В своём конце он краше, чем вначале, -
Чтоб никому не вздумалось посметь
Подумать об утрате и печали…[5]
Читал он так же хорошо, как и пел. Тихо, проникновенно, погружая в тихий шелест шёпота, как в золотисто-багровую волну, напоённую осенними запахами. Укачивая, сглаживая все нервные всплески ровным течением звуков.
- Учиться надо у природы умирать красиво, - печально вздохнул этот невозможный человек.
Совершенно невозможный. Не может такой существовать. Жить, быть. Уживаться с самим собой. Отражаясь сотни раз внутри самого себя. От самого себя. В собственном счастливом противоречии. Невозможно.
- Я просто уже умер.
- Хм… Значит, и я тоже? Мы же разговариваем… Пиво вот… выпили всё, блин, - Стёпа расстроено осмотрел все три бутылки, вздохнул еще печальнее и потянул из кармана чуть помятую пачку.
Как ни странно, закурив, он предложил сигарету и Алексею. Тот отказываться не стал и с наслаждением вдохнул терпкий дым непривычно крепких сигарет. Стало полегче. Вновь прошлось по душе мягкой лапой заимствованное равновесие и плюхнулось теплым пушистым брюхом где-то в районе живота.
- Нет, Стёпа, ты живой. Живее всех живых, что мне довелось встретить. Это я труп ходячий.
- Типа вампира?
- Типа пустой стеклянной банки без донышка. Мертвый, бессмысленный, бесполезный.
- И прозрачный, - с важным видом понимающего человека добавил Степан.
Алексей только хмыкнул и улыбнулся устало.
- И как ты до жиз… до смерти такой докатился, пузырек? Что-то стряслось? – в бархатном голосе явственно проступали нотки сопереживания. Не унизительной жалости или снисходительного сочувствия, а искреннего сопереживания.
И Алексея прорвало. Его рвало словами. Спутанными в тугой клубок обрывками мыслей. Этой жизнью. Одиночеством. Гулкой пустотой. Болью. Отчаянием. Тоской.
- Стряслось. Стряслось, Стёпка. От меня жена ушла. Совсем ушла. И дочь забрала. Я им квартиру отдал. Машину. Им нужнее. Мне уже ничего не нужно. Не хочу ничего. Умер я, понимаешь. Вот было всё… будущее было, хоть какое-то… и не стало в одночасье. Как провал в пустоту. Шагнул вперед, а там ничего нет. Понимаешь? И никому нет дела. Пустота вокруг. Будто и людей нет. Не знаю. Страшно.
Степан вздохнул:
- Ушла к другому? – голос его стал очень ровным и спокойным, но в нём не было ни капли равнодушия или отстраненности.
- Нет, просто от меня – хрипло проговорил Алексей.
- Объяснила?
- Да. Сказала, что я зациклен на себе и ничего вокруг не вижу. И люди для меня – декорации моей жизни, второстепенные факторы. Что я вообще живу не в мире, а сам в себе.
- А это не так?
- Нет, конечно! Я люблю её. Её и дочь. Они важны для меня. Важнее всего на свете! Они мне нужны.
- А ты им?
- То есть? – растерялся Алексей.
- Ну, ты им нужен?
- Да вот, получается, что нет…
- А что ты делал, чтобы быть нужным?
- Ты издеваешься?! – взвился парень.
- Нет, просто пытаюсь понять. Женщины не уходят в никуда, тем более с ребёнком. Если она всё же ушла, значит, либо у неё есть другой, либо с тобой стало совсем невыносимо. Ты вроде не пьянь, не наркоман… зарабатываешь неплохо, да?
- Да, - задумчиво бросил Алексей, чуть приподняв бровь.
- И я не вижу в тебе особого нарциссизма. Ты же наверняка старался о них заботиться?
- Ну да. А чего тогда?
- Хм… я не делаю выводов… но, может у неё были причины так о тебе думать? Может ты так не нашёл времени показать себя настоящего? Или, что вероятнее, поинтересоваться ей?
- Да с чего ты взял, что я ей не интересовался?!
- А мы вот с тобой тут уже половину ночи сидим, а ты про меня ничего не знаешь. Ты заметил?
- Я знаю. Ты Степан, скульптор.
- И всё?
- А ты типа знаешь обо мне больше? – нервно огрызнулся Алексей, уже начиная понимать, что великан в чем-то прав.
- А давай-ка вместе прикинем, - Стёпа снова прикурил и одарил парня хитрым взглядом чуть прищуренных глаз поверх огонька зажигалки. – Итак. На вид лет двадцать пять.
- Двадцать семь.
- Дорогой костюм, плащ, туфли. Неплохо зарабатываешь, работаешь в солидной компании, следишь за собой. Стрижка салонная.
- Ты-то в этом что понимаешь? – хмыкнул Алексей, косясь на грубую брезентовую куртку, джинсы и полувоенные берцы собеседника.
- Кое-что понимаю. Дальше. Туфли начищены до блеска, но на них грязь. Пришёл пешком. Насчёт машины ты уже сам сказал.
Алексей молча кивнул. Любопытство отодвинуло на задний план все переживания и несуразности этой ночи.
- Думаю, ты всё же звезд с неба не хватаешь. Хватка не та. Менеджер?
- Да. Но это слишком просто. Кто нынче не менеджер?
- Бухгалтера, секретари, юристы, агенты, артисты, скульпторы… Продолжать?
- Нет. Дальше. Или это всё?
- Вот видишь, мало, кто в этом мире существует, кроме тебя. Но это лирика, - поспешно остановил поток возражений Стёпа, сопровождая свои слова примирительным жестом с выставленными вперед ладонями. С учётом размера его лапищ жест вышел скорее угрожающим, но задачу выполнил, Алексей примолк. – Ты не задаешь вопросов и сам о себе не рассказываешь, только отвечаешь. Одного удара от жизни тебе хватило, чтобы перестать бороться.
Парень зло сжал губы.
- Ты вещь в себе. Тебя не существует. Ты и до этого не жил вовсе. Ухоженная оболочка, лживый фасад, никакой индивидуальности - потому что так надо. Забота о близких - потому что так принято. Квартира, ремонт, мебель, телевизор - потому что у всех. Нет тебя. Не было никогда, - спокойный голос великана давил на виски, вплетался в клубок мыслей, разрушал их слой за слоем, вызывал острое желание сопротивляться, доказывать, убеждать… оправдываться. Несправедливо!
- Что?! Да это тебя не существует! Тебя вообще не должно быть. Таких не бывает. Нет таких! – Алексей вскочил на ноги и беспокойно заметался по крыше. - Дядя Стёпа – великан! Да кто ты такой вообще?! Карлсон-переросток!
- А ты спроси. Я расскажу, - дружелюбно ответил Степан, задрал к нему голову и расслабленно откинулся назад, прислоняясь спиной к изрисованной стене.
Парень замер, пытаясь хоть что-то придумать. Ну не было у него вопросов к этому миражу. Нереальному, вымышленному персонажу. А почему? Хрен знает. Может просто растерялся. Или ему дела нет до этого типа. Хотя, это как раз неправда. А может хотелось сохранить волшебство этой странной ночи. Для себя. А чего хочет Степан – побоку? Блин, неужели этот монстр прав? Это эгоизм? Или какая-то зашоренность? Трудно снижать собственную самооценку. И надо ли?
- Всё ясно. Я помогу тебе, - кивнул великан. – Степан. Скульптор. Был женат. Сын есть. Школу заканчивает, большой совсем стал, - тепло и с какой-то особой гордостью улыбнулся Стёпа.
- Жена ушла?
- Да.
- Почему?
- Я ей сказал, что я гей. И она сочла наше дальнейшее совместное проживание нецелесообразным.
- А ты гей? – с плохо скрываемыми в голосе настороженностью и сомнением спросил, Алексей.
- Ещё какой! Махровый! Местами даже крапчатый, – наглая ухмылка расцвела на только что серьёзном и добром лице, а в голосе прибавилось снисходительности. – О, я полон сюрпризов! Тебя что-то смущает?
- Нет… Врёшь? – недоверчиво протянул парень.
- Неа! О сколько поп я поимел глазами! – на блатной манер пропел Стёпа и сверкнул этими самыми глазами в тусклых отсветах городских огней.
- Глазами не считается, - неожиданно повеселел Алексей.
- Уверен? – хитро прищурился этот невозможный тип.
- Да ну тебя! Я в этом ничего не понимаю! Я вообще всего одного гея в жизни видел, - хохотнул парень и немного смутился.
- Да-а-а? – как-то по-кошачьи протянул Степан и приблизился почти вплотную. – Расскажешь?
- Да нечего рассказывать, - Алексей отвернулся и продолжил, уже глядя на луну в серо-ржавом ореоле, которая насквозь просвечивала тонкие облака, испещрённые мелкими разрывами и трещинками.– Был у меня в студенчестве знакомый, однокурсник, мы почти не общались. Я и не знал что он… ну, голубой. Однажды напились всей толпой в общаге. Спали вповалку, кто где. Ну… в общем он ко мне вроде как приставать начал…
- Я могу его понять, - мурлыкнул над ухом бархатный голос.
Алексей, не глядя, ткнул локтем в твердый бок и смутился еще больше.
- Ну, а ты?
- А я натурал! – засмеялся парень, от ещё большего смущения затевая шутливую мальчишескую борьбу с великаном.
- Нет, ты мне скажи, ты тогда возбудился? А? Возбудился? – приставал Стёпка пытаясь, и временами успешно, пощекотать ребра Алексею.
Тот вдруг затих, схватившись за кисти больших рук мужчины, успокаивая сбившееся дыхание.
- Если честно, да. Но я всё равно люблю женщин.
Стёпа склонился над Алексеем так низко, что тот запаниковал. Почему-то некстати вспомнилось, что утром на лбу вскочил очень неприятного вида прыщ. Стало неловко и немного стыдно.
- Верю, - горячий шепот в губы.
Парень нервно сглотнул, но не отстранился. Показалось, что здесь и сейчас, на этой крыше, этой странной ночью можно всё. Абсолютно всё. И утром это не будет иметь никакого значения. Потому что закончится волшебство. А может так случиться, что и утра никакого не будет. Алексея это совсем не удивило бы. И эта рука, неведомо когда пробравшаяся под рубашку, находится там по праву. По законам нереальности. И чужие губы, выцеловывающие шею. И нежный шёпот почти правильный, если не вслушиваться в пошлость слов. И можно расслабиться, потому что ничего плохого просто не может произойти. Можно доверять. Довериться. Согреться. Почувствовать себя защищённым в больших и сильных руках.
В этом есть что-то из детства. Что-то полузабытое. Родное. Желанное. Не ты выбиваешься из сил, чтобы заботиться, защищать, добывать, добиваться, строить, искать, выбивать, метаться в беличьем колесе. А всё делают и решают за тебя. Уже решили, хоть и оставляют ещё выбор.
Алексей чувствовал, что стоит лишь попросить и Степан остановится - так осторожны были его движения. Но решать самому вообще не хотелось. Ненадолго. Только сейчас. Только этой нереальной ночью. Никакого трепета сомнений. Почти. Даже просто говорить, шевелиться. Было хорошо. Какой смысл себе лгать? Он вцепился в чужой ворот, как в единственную опору. Ни одного поцелуя в губы. Ни одного лишнего движения, со стороны Степана, способного спугнуть. А рука уже набиралась наглости, вызывая удушающе-горячие волны возбуждения. Гладила. Ласкала. Вжикнула молния. Всплеск паники подкатил к горлу и тут же схлынул, успокоенный бережностью движений. Огромная лапища накрыла член почти целиком.
- Только не…
- Нет, конечно. Что ты, маленький? Я только рукой. Хорошо же…
Алексею хотелось возразить, что он не маленький, но это показалось глупым. Тем более, что и вправду очень хорошо. Секса у него не было месяца три. И плевать, что так. Что с ним. Он же рукой только. Можно найти себе много оправданий. И остановиться уже немыслимо.
Немного укачивало в теплом плену крупного тела. Алексей вел себя тихо. Никаких звуков, стонов, его реакцию выдавало лишь громкое сбивчивое дыхание в тишине ночи, прерывистые вздохи. Влажность кожи. Выступившая на лбу испарина. Пряный запах возбуждения. Парень не подавался навстречу, не устраивал лихорадочной возни. Он вообще не мог пошевелиться. Он мог только принимать эту неожиданную ласку. Забываться в ней. Не мешать другому заботиться о его удовольствии. Так странно. Необычно.
Время от времени он пытался сглотнуть пересохшим горлом. Его нога то и дело соскальзывала, и он снова подтягивал её к себе. Чуть поскрипывал жалобно металлический настил крыши. Громкое сопение над ухом. Губы на взмокшем виске. Оргазм подступил медленной тягучей, почти мучительной волной. На всякий случай, Степан зажал Алексею рот второй лапищей. Но тот издал звук, который не заглушить. Похожий на скулёж. Тихий и звонкий. Как электронный свист настраиваемой звуковой аппаратуры. Короткий. Бьющий по нервам. Алексей обмяк, задыхаясь. Уткнувшись носом в бычью шею великана.
Потом молча курили, кое-как совместными усилиями приведя в порядок одежду Алексея. Не было напряжения. Оно вообще ушло. Кануло в никуда. Наверное, дедушка Фрейд не во всём ошибался.
- Недоёбом ты мучаешься, вот что! – объявил Стёпа свежеиспечённую истину.
- Ага, все беды в мире от недоёба, - саркастически скривив губы, изрёк парень.
- А от чего ещё? - искренне удивился этот маньяк. – Трахать тебя, натурала, некому и мне некогда.
- Ты охуел?! – взвился Алексей, искренне возмущённый и ошарашенный таким предложением. Доигрался в волшебную ночь.
- И не ори, - неожиданно строго и тяжеловесно припечатал Степан, и парень даже застыдился своего порыва. С ним тут носятся, как с писаной торбой, а он так реагирует. Наверное, он действительно достал этого удивительного великана, не способного вписаться ни в какие рамки.
- Я тебе предлагаю хороший способ депортировать твой мозг из того места, где он у тебя сейчас находится. А по месту прописки ты его сам определишь.
- Мне это не подходит, спасибо, - хмуро отказался Алексей, пропуская мимо ушей «дружеский совет», больше похожий на оскорбление, и честно стараясь не злиться.
Стёпа хотел ещё что-то сказать, но махнул рукой, выбросил давно истлевший окурок за ограждение и послал ему в компанию смачный плевок.
Покурили еще. Алексей задумчиво разглядывал потрёпанную непогодой и потертую башмаками чешую крыши.
- Ты ведь не думаешь, что я... – собравшись с духом начал он, - Ну, сменил ориентацию и что мы типа встречаться будем?
- Нет, конечно. Зачем мне? У меня парень есть! – искреннее недоумение в глазах.
- Да? Красивый?
- Очень, - неожиданно тепло улыбнулся Стёпка.
- И ты ему изменяешь?
- Я?! Никогда! – от дозы возмущения в голосе пригнуло ближние антенны.
Алексей скептически хмыкнул и указал взглядом на свой расхристанный вид.
- Та... тоже мне измена. Это же я тебе кайф устроил. А сам ни-ни!
Алексей сначала даже обиделся почему-то. Но потом искреннее рассмеялся. Такой смех бывает только в детстве. Чистый, радостный и беззаботный.
- Тяжело ему с тобой, твоему парню, - сквозь смех посочувствовал парень неведомому красавцу.
- Да уж, не легко, - ухмыльнулся Степан и подмигнул. – Во всех смыслах.
Они ещё долго болтали о каких-то бессмысленных пустяках. Смеялись над забавными рассказами друг друга. Какими-то незамысловатыми историями. Особенно, когда Степан рассказывал о своем парне. И делал это с такой нежностью и теплым юмором, что становилось очевидным, как он им дорожит. Алексей тоже вспоминал свою жену, их совместные ребячества двух взрослых людей. Поэтому вопрос не показался неожиданным.
- Ты её всё ещё любишь, да?
- Да.
- И ты решил вот так? Раз и всё? Ни боли, ни тяжести? Смерть — разрешение и конец всех скорбей? Предел, за который не преступают наши горести[6]? А так ли это? Может там ещё хуже, ты не думал?
- Да что там может быть? Нет там ничего.
- Здесь нет, там нет. Интересный выбор.
- Нет… - Алексей почувствовал, что запутался. – Здесь есть боль и тоска, а там нет.
- Не факт. Не зря же возникли легенды о неприкаянных душах.
- Значит, я вообще ничего не теряю.
- Теряешь… Теряешь шанс всё исправить или начать заново. Нет ничего непоправимого, кроме смерти. А ты сдаешься. Трусишь.
- Нет!
- Да ты всё время трусишь. Как с тем парнем.
- Да нет же! Меня просто не интересует секс с мужчинами!
- Как ты можешь быть уверен, если никогда не пробовал? - спросил Стёпа голосом вальяжного коммивояжера, торгующего элитными носками из шерсти девственных хлопкоробов.
- Да иди ты...
- Куда? - заинтересованно встрепенулся великан.
- Лесом, - ехидно предложил Алексей.
- Я то пойду… Но послушай меня сейчас, – неожиданно серьёзным тоном попросил он. – Тебе кажется, что жизнь рухнула. Не могу сказать, что совсем тебя не понимаю. Но это не та трагедия, из-за которой стоит вот так, с крыши. Нет, погоди, не перебивай сейчас. Всякие бывают трагедии, и твоя не самая страшная. Нет, это не в утешение, просто так и есть. Я хочу, чтоб ты всё под другим углом рассмотрел и ещё раз подумал. Я не отговариваю, нет. Это твое дело. Хотя, честно, мне было бы очень жаль. Мы могли бы подружиться, нет? Ну, не в том суть… - Стёпа тяжело вздохнул, будто ему предстояло произнести самую трудную и длинную речь в жизни. А может, так и было. – Я тогда… ну, когда жене во всём признался, да и вообще скрывать перестал. Я же не только жену потерял, это как раз закономерно. Друзей всех. Понимаешь, вообще всех. Один остался. Нет, ну были у меня знакомые, которым похер. Но именно похер. Вообще на меня в принципе. Я путано говорю, да? Я тогда тоже о смерти задумался. Не ожидал я, понимаешь? Но я как решил? Сдохнуть я всегда успею. Реально. Дело-то недолгое. И вообще. В конце концов, если бы смерть была благом — боги не были бы бессмертны[7], да? Я решил, побарахтаюсь ещё мелец. Не, ну фигли, может ещё наладится. Я тебе передать не могу, как мне херово было. Как справедливости хотелось. Бля! Да какое им всем нахуй дело до того, с кем я сплю и как, ёпт?! – тут он вскочил на ноги и навис над Алексеем, от чего тот невольно сжался, будто сам был виновником всех бед великана. Это давило и накручивало нерв. – Им, бля, кажется, что я должен стыдиться и сидеть тихо под лавкой! – тяжелая ладонь гулко ударилась в стену над плечом Алексея. – Да мне же ничего от них не надо было! Я никакого особого отношения к себе не требую! Даже наоборот! Я же хочу всего лишь, чтобы меня воспринимали обы-ден-но! Как самое простое и привычное, само собой разумеющееся. И всё! Мне вот как раз совсем не нужно больше внимания, чем к другим. Я хочу просто спокойно жить среди всех. Не прятаться и не выставляться напоказ. Я не обезьянка в зоопарке, епт, чтобы меня загонять в резервации или показывать за деньги! Я не виноват, что не такой как все. Вот скажи мне, - всё больше горячился, Стёпа, - Скажи! Какого *** я должен стыдиться себя, если им стыдно на меня смотреть?! Это их стыд, их комплексы! Я виноват, что другим противно? Вот у тебя есть комплексы? А кто-нибудь в этом виноват кроме тебя? В твоей трусости кто-нибудь виноват?! Скажи! Ну, скажи! Трагедия у тебя? Жена ушла? Ты ведь её наказать решил. Скажешь - нет?! Или ты не подумал, каково это? А о дочери ты подумал?! Я не могу. Не могу так. Мне плохо без неё. Мне больно. Мне одиноко. Я умер. Я ничего не теряю, - передразнил он с неприятной усмешкой. – Они теряют! Ты уходишь, а они остаются. Без тебя! Непоправимо! И это предательство.
Алексей не выдержал и вскочил на ноги, отталкивая непомерную тяжесть чужого тела вместе с обвинениями. Но Стёпа и не думал прекращать. Он толкнул парня к ограждению. Потом ещё. И ещё раз. Почти к самому краю. Алексею стало не по себе. До жути. Закружилась голова. Он никак не мог понять, что происходит. И ещё злился. Злился страшно. До темноты в глазах. И страх. Липкий мерзостный ручеек страха втекал под сердце. Сжимал легкие.
- Ну же! Давай! Чего ты медлишь?! Чего ты сразу-то не прыгнул?! Чего любовался, эстет хренов?! Вперёд, заре навстречу! Или не. Какая заря? Вперёд навстречу мостовой! Я поддержу тебя в твоем поэтичном стремлении стать мокрой тряпкой на асфальте! Ты и при жизни тряпка. Что тебе терять? Боишься, бля. Вот теперь ты настоящий. Ты же хотел, жаждал, чтобы тебя остановили. Ну! Я остановил. Дальше что? Новый этап интеллигентской рефлексии. Снова будешь заламывать лапки и стенать? Только теперь при благодарном слушателе? Нет, уволь! Сыты по горло, барин! Прыгай! Вали нахер из жизни. Оставь живым разгребать свое дерьмо, заботиться о твоих родных. Застеснялся? Да ладно, давай! Чего уж там!
- Ты… - сквозь стиснутые зубы процедил Алексей.
- Что я? Я то что?! Ты не этого хотел? Не за этим ты здесь?! Отходную мы тебе справили, честь по чести! Что-то ещё забыл, бля?!
- Да! Набить тебе морду! – парень прыгнул вперед, надеясь только на скорость и элемент неожиданности, но ничего не вышло.
Степан будто ждал этого прыжка. Он обхватил заведомо слабого противника своими лапищами поперек тела, прижимая его руки к торсу. Тот рванулся изо всех сил, и оба упали. Покатились по крыше, в опасной близости от ограждения. Алексей рычал от ярости, царапался и кусался, лишённый возможности ударить.
- Ты сам-то кто… Карлсон? Святой мученик… Агнец божий…. Обидели детку! Бо-бо тебе? Не плачь, маленький! – кричал он.
- Меня лишили всего за то…. Что я не в силах изменить… А ты - трус…
- А ты - сука двуличная… Ты даже любить не умеешь… Только разглагольствовать и можешь. Это правильно… это несправедливо… А парню своему рога ставишь…
- А вот Тони не трожь, гавнюк! Я, может, сам его трогать опасаюсь…
Их душевную беседу прервал визг шин и взрыв громкой музыки внизу. Кто-то припарковал свой автомобиль во дворе дома и решил порадовать жильцов оглушающими воплями бумбокса. Из колонок рвалось безудержное:
Лень! Она достала так меня за целый день!
И мне так хочется бежать и мне так лень!
И я как пень, сижу весь день!
Степан и Алексей сначала замерли, а потом, не сговариваясь, вместе подползли к краю крыши. Словно любопытные дети. Внизу, в свете фар и распахнутого настежь салона потрепанной «девятки», буянила пьяная толпа юнцов.
Брошу пить, курить, мотаться!
Буду спортом заниматься!
Брошу пить курить,
Чтобы долго жить!
Звякнули бутылки. Полилась водка в пластиковые стаканчики. Кто-то крикнул: «А где закусь, Жень?». Ответ расслышать не удалось. Звякнули стекла распахиваемого окна. На головы «отдыхающих» полился отборный мат в многоголосом исполнении. С непременным в таких случаях сообщением точного времени суток. Похоже, не все смогли спросонок оценить позитивность песни и ее жизнеутверждающий глубокий смысл.
И снова сны!
Они не снятся с позапрошлой мне весны!
Ты забрала с собою все мои мечты!
А я живу и не тужу!
- Терпеть не могу таких, - прокомментировал разворачивающийся на их глазах спектакль Алексей. – Что за манера привлекать всеобщее внимание и мешать людям спать.
- А сам-то… - проворчал в ответ Стёпа.
- Я?
- Ты, блин. А кто хотел побеспокоить их своей сломанной тушкой в кровище под окнами? Скорая помощь, милиция, мигалки - тоже, знаешь, как-то не способствуют здоровому сну. Умирать надо, стараясь не докучать окружающим.
- Ага, пойти в морг, обмыться, лечь на стол, выпить яду и постараться не мешать людям работать своими предсмертными хрипами. И вообще, ты и сам о них не очень заботился, когда меня тут по крыше валял.
Брошу пить, курить, мотаться!
Буду спортом заниматься!
Брошу пить курить,
И буду жить![8]
- Так мы над моей квартирой, а меня дома сейчас нет, - пожал плечами Степан.
Внизу все-таки выключили музыку, и разговор немного стих. Только звонкий девичий смех легко и переливчато прорезал ночную тишину.
- Всё, тут больше ничего интересного, - огорченно вздохнул великан. – Продолжим?
- В смысле?
- Ну, я тебя так душевно тискал…
- Руки не распускай, маньяк, - недовольно проворчал парень и отполз от настырных грабок подальше.
- Lappri, lappri[9]… - примирительно улыбнулся Степан. – Ну что, будешь прыгать? – деловито спросил он, поднимаясь и отряхивая джинсы.
- Нет, настроение уже не то, - вяло ответил Алексей и усмехнулся. – Светает уже. Домой пойду. Выходные впереди. Отосплюсь. С дочерью повидаюсь... Попробую ещё раз помириться с женой. Хотя бы поговорить. Жизнь продолжается.
- Шоу маст гоу он, - хмыкнул великан, как следует искаверкав произношение.
- Ну, хоть с английским у тебя фигово! А то у меня уже комплекс неполноценности на твоем фоне прорезаться начал.
- Ха! Ну ты это... заходи... если что.
- Угу. Пойду я.
- Чеши уже, лётчик.
Дверь со скрипом закрылась, и Стёпа остался на крыше один. Он долго курил, вглядываясь в рыжеющие облака над городом. Его любимым городом. Где суета соседствует с неспешностью. А равнодушие с любопытством. Легкомыслие с серьёзностью. Искренность с фальшью. Именно таким противоречивым, как он сам, ему и нравился город. Живым и настоящим. За спиной послышались глухой стук и царапание когтей по металлу. Степан обернулся. Неподалеку от него примостился и принялся вылизывать изрядно потрепанный мех огромный рыжий котяра с разодранным ухом – известный в районе гомосексуалист Вася.
- Нагулялся?
Кот не счёл нужным отвечать на риторический вопрос.
- Эх, Вася… вот такая вот она, жизнь наша… - вздохнул великан. - И никто ведь нас не понимает. А у нас может тонкая душевная организация. Мы же творческие личности. Мы может поэты-романтики в душе. А поэты ведь долго не живут. Они этот мир через себя пропускают, насквозь. Со всеми бедами, радостями, ветрами и стихиями. И сами не замечают, как увлечённо движутся к грани бытия. Ловят в тонких эфирах слова и строчки... И сами попадаются, потому как нет у них власти самим себе сопротивляться. Не быть собой. Нас беречь надо. Да, Вась?
Кот озадаченно посмотрел на Стёпу и раскрыл пасть в беззвучном мяуканьи.
- Да, пожрать однозначно не помешает, - согласился Стёпа и направился к выходу. – Ну, чего застрял? Жрать, говорю. Ам-ням-ням. Мяу, блин. Кто из нас кот…
С тихим ворчанием он спустился к себе, запустил кота… Дождался, пока кот медленно втечёт в квартиру целиком, и поспешно запер дверь, чтобы не пришлось повторять эту процедуру. Ночь была долгой, а утро ещё только начиналось. Нужно ещё сделать несколько набросков для нового клиента. А клиенты – это такие полезные дяденьки, которые приносят денежку, их расстраивать нехорошо. И ещё поспать. А то Тони прибьет его, если вечером обнаружит новые круги под глазами.
P.S. Алексей шёл к троллейбусной остановке и дышал. Просто вдыхал полной грудью предутреннюю сырость и считал шаги. Три шага вдох. Три шага выдох. В голове было пусто, но эта пустота была чистой, как белый лист бумаги. Лист, на котором ещё только предстояло написать свою жизнь. Пусть не заново, на это вряд ли хватит сил. Но хотя бы просто переписать финал. Продлить повествование ещё на какое-то время. Никаких иллюзий он не питал. Он понимал, что будет непросто. Что не станет его жизнь вот так сразу лучше. Но болезненное отчаяние покинуло его. И теперь хотелось хотя бы попытаться.
Странная ночь что-то изменила внутри, сбила настройки. Сместила полюса. А вдруг, что-то получится?
У самой остановки Алексей врезался в отходящего от табачного ларька высокого блондина. Патлатого, в короткой кожаной куртке и не по погоде художественно рваных джинсах, взъерошенного, как воробей, и хмурого, как осеннее небо. Из большой дыры в видавшей виды потёртой джинсе трогательно торчало тощее колено.
- Доброе утро, - неожиданно улыбнулся Алексей незнакомцу. Очень захотелось поделиться с ним частичкой своего просветлённого состояния.
- Сгинь, нечистый, - устало перекрестил его автор и шмыгнул в сторону Стёпкиного дома, зажимая подмышкой заветный блок сигарет и солидную бутылку виски.
1) Hey, Lillebror! - «Привет, Малыш!», Астрид Линдгрен, Карлсон, который живёт на крыше
2) Wer mit Ungeheuern k;mpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein - Ф.Ницше, афоризм из книги "По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего": Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
3) А.Макаревич
4) «Соединилось и разъединилось, и вновь ушло, откуда пришло: в землю - земля, дыханье - в небо. Что тут страшного? Ничего!» Эпихар
5) Игорь Кобзев
6) «Смерть — разрешение и конец всех скорбей, предел, за который не преступают наши горести», Сенека Луций Анней (Младший)
7) «Если бы смерть была благом — боги не были бы бессмертны». Сапфо (Сафо)
8) песня «Лень», гр. Пупсы
9) «спокойствие, только спокойствие» — любимая присказка Карлсона (Астрид Линдгрен, «Карлсон, который живет на крыше»)