Гегатодрахма Приама

От лихой головы лишь канавы да рвы
От красивой души лишь струпья да вши
От Вселенской Любви только морды в крови…
От большого ума лишь сума да тюрьма
Янка Дягилева
Пока земля ещё вертится,
Пока ещё ярок свет,
Господи, дай же ты каждому
То, чего у него нет:
Мудрому дай голову,
Трусливому дай коня;
Дай счастливому денег,
И не забудь про меня.
Б.Окуджава «Молитва Франсуа Вийона»
Глава 1
Группа школьников следовала за экскурсоводом. Дети то окружали пожилую даму, сохранившую грацию и шарм старой аристократки, то разбегались, чтобы подивиться выставленными в стендах экспонатами или затеять быстрый и яростный спор относительно происхождения и древности вещей, ставших, пусть на время, предметом их интереса. Зал то наполнялся шумом и гомоном, то снова переходил во власть менторского голоса Наины Львовны Блаватской, хранительницы музейных ценностей, знатока истории и дипломированного куратора многих выставок. Услышав голос экскурсовода, подростки подтягивались ближе и затихали. Некоторые даже непроизвольно открывали рты. Наина Львовна чуть улыбалась, тронутая такой непосредственностью.
Кроме детей, учащихся шестых или седьмых классов, судя по всему – участников исторического кружка или факультатива, здесь же присутствовала их педагог, молоденькая девчушка в модном брючном костюмчике. На груди учительницы поблёскивал кулон с изображением головы царицы Нефертити.
К группе школьников примкнуло и несколько взрослых, которые внимательно разглядывали стенды, прислушиваясь к словам Блаватской. Их явно заинтересовала тема экскурсии, равно как и осведомленность специалиста.
–…А что было в самом начале? – начал растрёпанный полноватый подросток в черных джинсах и футболке с изображением американского киноактера Харрисона Форда в образе Индианы Джонса. Тем не менее, было заметно, что парнишка из категории умников и у товарищей пользуется авторитетом. Он был настроен решительно, громко сопел, то и дело поправлял очки в круглой оправе.
Все это опытная экскурсовод и чуть-чуть психолог Наина Львовна схватила одним взглядом – и уточнила очень серьёзно:
– Когда Бог создал Землю?
Паренёк на провокацию не поддался, и Блаватская продолжила:
– В палеозойскую эру, когда древние ящеры только начали осваивать сушу, на Земле существовало два больших материка–суперконтинента, – остатки расколовшегося протоматерика Пангеи, – которые разделялись протоокеаном, именуемым Тетис. Океан был назван в честь греческой богини Фетиды, владычицы морей. С тех пор прошли сотни миллионов лет. Со дна древнего Тетиса поднялся огромный горный хребёт. От него и поныне остались европейские Альпы и величественные Гималаи, излюбленный объект интереса русского учёного и исследователя Николая Николаевича Рериха…
Материк Северного полушария – Лавразия – получил название от соединения слов: Лаврентьевский материковый, или, как теперь говорят – Канадский щит (в настоящий момент на нем размещается большая часть Североамериканского континента и остров Гренландия), – и Азия, за исключением полуострова Индостан и индонезийских архипелагов.
– А где же Индия? – удивился умник и оглянулся, как бы за поддержкой, на товарищей.
– В палеозойскую эру Индостан был частью другого суперматерика – Гондваны. Отсюда, кстати, сохранилось название одного индийского района: Вана. Там и посейчас обитают народности гонды. Мариа, гонди, дорла и другие. Это – одно из древнейших мест на планете. Заметьте – Гонд и Вана. Также к Гондване относился Южноамериканский континент, Африка с неотколовшимся ещё Мадагаскаром, Аравия и Австралия. Возможно, к Гондване примыкала и Антарктида. Это вопрос будущих исследований, когда самый южный континент планеты освободится хотя бы от части своего ледяного панциря.
– А почему материки разделились? – спросила какая-то востроносая темноглазая девчушка в зелёном сарафанчике. – И как они могут перемещаться с места на место, это же не корабли?
– Деточка моя, – улыбнулась Наина Львовна. – Ты задаешь слишком сложные вопросы. Есть такая наука – тектоника, которая как раз и занята поисками ответов на сформулированные тобой вопросы. Какие явления заставляют деформироваться земную кору? Какие процессы идут в недрах нашей планеты, как это сказывается на изменениях структуры геологического тела всего мира? Я далеко не специалист в этих вопросах. Скажу только, что есть две теории о движении тектонических плит. Одна из них, гипотеза фиксизма, утверждает о незыблемом положении материков, ну, а решающую роль играют вертикальные силы давления из глубин, где клокочет магма. Немецкий геофизик Альфред Вегенер отстаивал другую точку зрения – о «мобильности» литосферных плит, которые дрейфуют по «огненному океану» магмы, как титанические корабли. Это «плавание» заняло миллионы, десятки миллионов и даже сотни миллионов лет. В качестве основного объекта Вегенер взял остров Гренландию и не раз выезжал туда. Его исследованиям помешала Первая мировая война, в 1929 году он организовал ещё одну экспедицию, как оказалось – последнюю. Но его учёники и последователи продолжают отстаивать теорию «мобилизма» материков.
– А где появился первый человек? – снова вылез любопытный очкарик. – В Африке?
– Вот ты задаёшь вопросы, как тебя звать?..
– Ваня…
– Так вот, Ваня, конкретное место появления первых людей пока не установлено. Учёные – археологи, антропологи, историки – находят признаки появления человека и в Африке, и в Азии, и в Европе, и в Южной Америке. Наверное, со временем, найдут подобные следы и в подлёдных пещёрах Антарктиды. Одно ясно: прародиной человечества является та самая мифическая Гондвана. Там корни всего, но они сокрыты очень глубоко и надёжно…
– И нам не найти их никогда? – хитро спросил ещё один паренёк, шустрый вертлявый сорванец, успевший и обежать весь зал, и выслушать лекцию о древних континентах.
– А это смотря как искать, – загадочно ответила Блаватская.
Дети загомонили, загалдели, убеждая экскурсовода открыть им все тайны мира. Взрослые подошли ближе, словно и в самом деле ожидали услышать откровения. Блаватская засмеялась.
– Да, да. Надо уметь это делать. Твой любимый герой Индиана Джонс, – Наина Львовна указала на футболку упитанного умника, – говорил своим студентам, что семьдесят процентов всех археологических раскопок делается в местной библиотеке. «Чтение и исследование» – вот ключ к успеху». Это его слова. И тут я полностью согласна с героем блокбастеров. Ты спрашиваешь, Ваня, где появился первый человек, и когда это произошло. Но такими же вопросами озадачивали себя сотни, тысячи исследователей. Они искали и ведь наверняка что-то раскопали. То есть нам совсем не обязательно проделывать ту титаническую работу, которую уже провели до нас. Надо лишь найти эти результаты.
– В библиотеке? – заинтересовалась учительница.
Она протиснулась в первые ряды и стояла там, полу обняв востроносую девчушку в зелёном сарафанчике.
– В фигуральном смысле – да. Найти библиотеку всё же легче, чем следы жизнедеятельности прачеловека. К тому же в библиотеке наверняка имеются ответы и на другие вопросы, о которых мы пока ещё не задумываемся. Моя однофамилица и дальняя родственница, Елена Блаватская, автор книги «Тайная доктрина», считала, что первые расы разумных появились на Гондване и достигли больших высот в развитии. Вполне возможно, что в результате их опытов в середине мезозойской эры произошла катастрофа, и мир начал рассыпаться на части. Со временем положение вновь стабилизировалось, появилась новая раса разумных – атланты, заселившие архипелаг Атлантиду. Они инстинктивно держались той части мира, что была центром деятельности первых рас, и их жадные поиски дали свои результаты. Они добыли запретные знания и попытались овладеть ими. И снова случилась техногенная катастрофа, разрушившая их цивилизацию, смывшая с лица земли все их достижения…
– Великий Потоп, описанный в Библии? – подал голос один из взрослых мужчин, стоявших у стенда с изображением охоты на мамонта.
– Может, и Потоп, – кивнула головой экскурсовод. – Во всяким случае, катастрофа планетарного масштаба описана в сказаниях всех народностей, что проживали в Средиземноморье, бывшем когда-то частью праокеана Тетис. Глубинные стихии раскололи и опустили в пучины вод метрополию, центр возрождающегося мира. По словам той же Елены Петровны, атланты от найденных знаний и умений очень возгордились. Гордыня их и сгубила. После катастрофы сохранилась лишь крупная колония, созданная для освоения Чёрного континента, – где-то у истоков Нила, на территории современной Эритреи. Так называемая страна Пунт. Может быть, там проводились какие-то исследования закрытого свойства, мы не можем знать. Во всяком случае, им не хватило ни сил, ни ресурсов, чтобы возродить цивилизацию.
Со временем колония начала приходить в упадок. Последние из оставшихся потомков великих когда-то атлантов решили вернуться к истокам. Вот только место было уже занято теми, кого они в прошлом держали за дикарей, использовали в качестве рабов, или прислуги, или даже наёмных воинов. Остатки вырождающегося племени атлантов поселились в районе современной Хайфы. Часть ассимилировалась с местными семитскими племенами и дали начало новому народу – финикийцам. Финикийцы отличались от всех соседей своей предприимчивостью. Именно от них предприимчивость «взяли на вооружение» другие семитские народности. От Финикии до нас дошло такое наследие, как деньги: финикийцы разработали универсальную схему для купли-продажи, эквивалент монет, слитков и других ценностей, которые должны были служить мерилом торговой цены. Финикия была торговым государством. Собственно говоря, вся она состояла первоначально из трёх городов – Библа, Тира и Сидона. Финикийцы отстраивали свои фактории и базы по всему побережью Средиземного моря. Кроме Библа, Тира и Сидона, важнейшими городами стали: Карфаген на южной оконечности моря, Гадес на побережье Иберии (это место рядом с современным испанским Кадесом), а также города на других сохранившихся осколках великой Атлантиды – островах Крит и Мальта. И на том, и на другом острове по сей день сохранились следы цивилизации атлантов. К сожалению, потомки атлантов либо погибли, не сумев приспособиться к новым условиям бытия, либо без следа растворились среди аборигенов. Так или иначе, финикийцы оказались слишком слабы и малочисленны, чтобы вернуть себе былое могущество предков. Сначала они оставили свою колонию Пунт. Позднее таким же образом оставили Библ, Сидон, Гор, Гадес, Карфаген. Большинство их городов-колоний было разрушено варварами, персами, арабами, римлянами. Остатки финикийской народности какое-то время обитали на Кипре. Со временем они и вовсе сгинули, перестали существовать. Впрочем, это не единственный случай в истории. Когда-то всё северо-восточное побережье Средиземного моря населяли пеласги. От них не осталось ничего, кроме нескольких названий местности. Их вытеснили, как это бывало не раз, жестокие пришельцы с Востока – ахейцы, ионийцы, эолийцы, дорийцы, которые и образовали Элладу, известную нам со стихотворных строк Гомера.
Когда финикийские купцы «дали слабину», вперёд вырвались карфагенские и критские купцы и мореплаватели, а их место со временем заняли мореплаватели ахейские, или древнегреческие, что более привычно для нашего слуха. Карфагенское и критское государства развивались по примеру финикийцев – они строили прибрежные города-фактории, где сосредотачивалась торговля, шёл товарный обмен, оживлялись ремёсла. Когда в дело вступали финансовые капиталы, подтягивались завоеватели, и происходил процесс товарно-денежного перераспределения в пользу более сильной и предприимчивой стороны…
– Дети, – взяла слово учительница, заметив, что экскурсовод уже утомилась, – помните, мы это уже обсуждали на семинаре. В античные времена цивилизованные отношения выстраивались вокруг и вдоль торговых путей, а также форпостов-баз. Главные торговые пути проходили по рекам, по берегам которых вырастали города, из которых и составлялись государства. Так, в междуречие Тигра и Евфрата появились первые шумерские государства, вы их должны помнить с прошлых занятий: Ур, Урук, Лагаш, Киш и другие. Центром египетской цивилизации служила река Нил. Нельзя забывать о такой реке, как Инд, давшей жизнь Караппской цивилизации, а затем – Магадхе, государству Гуптов. И о Янцзы, на берегах которой в государстве Инь древние китайцы строили обширнейшие ирригационные системы, осушали болота, разводили рисовые плантации и культивировали червей шелкопряда, изготовляя тончайшие шёлковые ткани.
Но главные пути сообщения проходили в акватории Средиземного моря. Пути по суше были опасны из-за хищных зверей и агрессивных племён, а вёсельные и парусные корабли помогали преодолевать сотни километров пространства относительно быстро и безопасно. Конечно, и в море были свои разбойники – пираты, но торговые караваны обычно хорошо охранялись и могли дать отпор. Потому архипелаги и прибрежные города-государства финикийцев, критян, а затем и эллинов развивались и процветали.
К примеру, знаменитый, благодаря «Илиаде», город-государство Троя. Он занимал удобное положение на берегу Геллеспонта, как ранее именовался пролив Дарданеллы, а потому мог контролировать товарные потоки и собирать дань, по-современному – налог с прибыли, – с каждой купеческой экспедиции. Что, в конце концов, и стало причиной пристального интереса ахейцев, начавших против троянцев рейдерскую войну с большим количеством заинтересованных участников, желающих «раскулачить» зажиточных колонистов. Античный поэт сделал причиной той десятилетней войны Елену Прекрасную, похищенную у Менелая Парисом, сыном Приама, царя Трои. Может, там и была замешана прекрасная ветреная дама, но это было лишь поводом, а настоящей причиной стали вполне конкретные материальные ценности.
– Рэкет! – сердито объявил умный Ваня.
Наина Львовна кивнула.
– Да. Преступление. Но только на наш взгляд, взгляд современного человека с огромным багажом межгосударственных отношений. А в античные времена не считалось зазорным отнять то, что тебе понравилось. Если ты достаточно силён и могуществен, чтобы отнять и сохранить, – честь тебе и хвала, но если ты слаб, пеняй на себя…
– А у нас мальчишки из параллельного класса, – пожаловалась одна из юных слушательниц, – говорят, что кто сильнее, тот и прав.
– Это характерно для всех молодых цивилизаций. Сейчас это именуется «стартовым накоплением капитала». Молодые и голодные думают, как бы отнять. А, став обладателями какого-то состояния, озабочиваются, как бы его сохранить. А потом и приумножить. Так молодое и агрессивное римское государство, расширив свои границы почти до половины Европы, вдруг озаботилось укреплением государственности и преподнесло миру дисциплину, названную «Римским Правом», где было сформулировано то, что сейчас называют законом. Впервые были отделены «зёрна от плевел», то есть закон и беззаконие. Отныне преступные деяния стали наказываться, то есть преследоваться.
– Марь Ванна, – осведомился умный Ваня, – а как получилось, что греческое государство стало слабее римского?
– Ну, что ты говоришь, Иван? – смутилась учительница. – Ведь мы уже проходили эту тему! Становление Римской империи, пелопонесские войны…
– Позвольте мне ответить молодому человеку, – улыбнулась Блаватская. – Беда эллинского, или ахейского государства, была лишь в том, что на его долю пришлось больше войн, чем на долю римского или какого иного государства того времени. И ещё: практически все войны античных времён начинались вторжением с Востока, а Эллада была теми воротами в античную Европу, миновать которые было никак нельзя. Так, войска персидского шаха Дария I попытались войти на европейские просторы, но споткнулись на своём пути, встретив войско стратега Мильтиада. Помните ли вы, возле какого города произошло главное сражение?
– Возле города Марафон, – несмело пискнул кто-то, – в сорока двух километрах от Афин.
– Сорок два километра и сто девяносто пять метров, – уточнила Наина Львовна. И продолжила: – Через несколько лет сын Дария, Ксеркс, повторил поход отца и даже взял Афины, но, когда он вошёл на территорию другого эллинского государства – Спарты, то понёс там такие потери, что вынужден был отступить со всем своим огромным войском. Здесь можно вспомнить о знаменитом сражении под Фермопилами, когда спартанский царь Леонид со своим личным отрядом отборных воинов числом в триста бойцов уничтожил десятитысячный корпус «бессмертных» – гвардию Ксеркса, лучших из лучших.
Итогом бесконечных войн стало разорение Эллинского союза, растерявшего ресурсы. Позднее, с территории Македонии, пограничного с эллинами государства, начался поход Александра Македонского, сына Филиппа Второго. Его войны разбили персов, завоевали всю Малую Азию, прошли через Афганистан, в ту пору очень даже процветающее государство, и вторглись в пределы Индии. Что там произошло, неизвестно, об этом ходит множество легенд. Но индийский поход стал концом завоеваний Александра, а вскоре и сам он умер, в расцвете сил, тридцати трёх лет от роду. Обширнейшая империя распалась, поскольку сотоварищи Александра не смогли договориться о дележе наследия. И Эллада, и Македония оказались сильно «обескровлены», а рядом уже присутствовал возмужавший сосед. Это и был Рим, «вечный город», подмявший под себя весь Аппенинский полуостров.
Сильной стороной римлян была организация. Они действовали по установленной методике. Римские армии отличались дисциплиной и организованностью. Постоянными тренировками они оттачивали своё умение и одерживали победы над более многочисленным, но менее организованным противником. К тому же римляне умели использовать слабые стороны противника: заключали договоры и расторгали их, когда те теряли свою полезную составляющую…
– Договоры? – спросил кто-то из учащихся.
– Да. Иногда было проще договориться с одним человеком или группой лиц, чем затевать военную кампанию. К примеру, в 97 году до н. э. сенат Рима утвердил новым царём Каппадокии некоего Ариобрарзана, имевшего прозвище Филоромей, то есть «друг римлян». Таким образом, римляне долгое время контролировали ситуацию в этом государстве Малой Азии, а потом и вовсе влили его в состав империи.
Сложность в подчинении Эллады состояла в том, что многие её части были довольно самостоятельны. Большая часть Эллады располагалась на Пелопонесском полуострове и островах различных архипелагов. И это ещё не всё. После кровопролитных войн с персами, чтобы выбраться из состояния кризиса, многие греческие города отправляли часть своего населения на новые места обитания. Так была быстро устроена целая сеть новых колоний по всему побережью Понта Эвксинского и Меотиды, то есть Чёрного и Азовского морей. Колонисты-поселенцы снабжали метрополию продовольствием, взамен получая стратегическое сырьё. Таким образом, древние эллины преодолели послевоенный кризис и получили новые ареалы для проживания и расширения своих сфер влияния. Со временем новые колонии объединились в Понтийское государство с центром в городе Синопе и Боспорское государство с главным городом Пантикапеем. Когда Афины были уже под влиянием Рима, понтийские и боспорские эллины стали автономными и даже воевали с римскими стратегами Суллой и Лукуллом.
– Но ведь в то время Рим был уже очень сильным государством, – подал голос умник. – Рим победил галлов, почти усмирил иберов, потеснил германские племена, одолел Афины. Неужели Понтийское государство с ним воевало? На что они надеялись?
– Видишь ли, Ваня, – Блаватская сняла очки, посмотрела сквозь них, протёрла платочком и снова водрузила на нос, – историю делают не государства. Историю делают люди. Крошечная Македония прославила себя именем Александра, Монголия, далёкое степное государство диких кочевников-скотоводов, навеки ассоциируется с Чингисханом, завоевавшим полмира, Франция траста лет назад подняла на трон Наполеона, попытавшегося объединить Европу. В Понтийском государстве тоже был свой герой. Это – Митридат Шестой Евпатор, сын Митридата Пятого Эвергета (Благодетеля), который тоже немало повоевал на своём веку, в том числе и на стороне римлян. Он участвовал в Третьей Пунической войне против Карфагена, а также в подавлении восстания Аристоника, внебрачного сына царя Пергама Евмена Второго, не пожелавшего смириться с тем, что отец отдал Пергам во власть римского сената. За победу над Аристоником Митридату Эвергету была обещана целая область – Великая Фригия. Обещана, но так и не отдана.
– А почему?.. Почему?
Школьники сгорали от любопытства.
– К концу войны с Аристоником Эвергет увеличил свою армию за счёт наёмников из Македонии, Греции, Фракии. На Крите у него был выстроен целый флот. Римляне начали опасаться, что их союзник становится излишне сильным и влиятельным в столь отдалённом регионе, – и скоро он пал от рук убийцы. Бразды правления в Понтийском царстве взяла в свои руки властолюбивая супруга Эвергета – Лаодика, которая учла ошибки мужа и отказалась от претензий на Великую Фригию и ряд других провинций. А взамен римский сенат утвердил её регентшей, пока не подрастут сыновья. В то время Митридату Евпатору было двенадцать лет, и он усердно предавался занятиям спортом. Со временем, когда Митридат Шестой подрос, царица Лаодика постаралась избавиться от наследника, грозившего отлучить её от вожделенного трона. Ему подсовывали необъезженных лошадей на соревнованиях, подсыпали яд во время пиршества, но он умело пользовался противоядиями и был превосходным наездником. Чтобы не искушать судьбу далее, Митридат, под предлогом охоты удалился из Синопы в горы Малой Армении, где в течение семи лет вёл жизнь изгнанника, занимаясь охотой и врачеванием. Опасаясь мести со стороны злонравной матери, он частенько менял место обитания, нигде долго не задерживаясь. Неизвестно, чем бы закончилась такая кочевая жизнь, но царь Малой Армении Антипатр взял его под своё покровительство. У Антипатра не было прямых наследников, и он собирался отдать свой трон приёмышу. А впоследствии помог ему вернуть власть в Синопе. Всё это Митридат Шестой достойно отметил и отплатил сторицей, помогая не раз Антипатру. Он устроил в Армении ряд крепостей и щедро снабжал их припасами и финансами.
В двадцатилетнем возрасте Митридат вернулся в Синопу. Официально он продолжал считаться царем, и решил воспользоваться этим обстоятельством – заключил царицу Лаодику под стражу. Та попыталась уговорить младшего брата Евпатора, тоже претендовавшего на трон, расправиться со старшим. Однако заговор был раскрыт. Неудачливого претендента казнили, а царица попала в темницу, где вскорости и умерла. Говорили, что она отравилась рыбой. Это дело не стали раскручивать. А молодой правитель начал спешно реформировать армию и флот, которые были практически распущены за годы правления Лаодики.
К тому времени римские публиканы-откупщики, то есть лица, получившие право на прибыль от торговых и иных операций в землях, попавших под власть Рима, сильно опустошили своей жадностью Каппадокию, Галатию, Вифинию и другие провинции Азии. Поэтому многие с сочувствием отнеслись к стремлению Митридата стать сильнее. Он начал с Закавказья и вторгся в Колхиду, имея поддержку со стороны названного отца Антипатра. Первая война закончилась победой. Колхида признала своё поражение.
Вскоре пришла весть, что скифы напали на город Херсонес. Жители осаждённого града просили помощи. Митридат выслал войско, которое возглавил его близкий товарищ Диофант, опытный полководец. В то время скифы считались непобедимыми воинами. Отличные наездники и стрелки, они тучей налетали на противника, забрасывали его стрелами и тут же откатывались, чтобы навалиться снова. Они изматывали врага своими постоянными нападениями, сами почти не неся потерь. Легенды о кентаврах появились как раз после первых встреч со скифами. Последние не пользовались сёдлами, удерживаясь на спинах своих лошадей крепкими объятиями ног. При этом колени ног были подняты высоко, и со стороны казалось, что всадники и кони составляют одно целое. А если знать ещё о послушании лошадей, которые действовали почти без управления, то есть подчинялись командам, посланным ногами, оставляя скифам возможность действовать обеими руками, то становятся понятны многочисленные рассказы о «человекоконях».
Диофант прибыл в Таврию, высадился на берег и сразу вступил в бой. Наверное, он был наслышан о тактике скифских воинов, потому как был готов к их молниеносным набегам. Воины Диофанта преследовали скифов и даже заняли их крепости – Неаполь и Хабеи, после чего скифский полководец Палак, презрев былую гордость, начал переговоры. Диофант, пользуясь преимуществами, быстро отстроил укреплённый стан, базу для будущего города, названного в честь молодого понтийского царя – Евпаторией. Сыграл ли свою роль заключённый договор или то, что к тому времени скифы были обескровлены затяжной войной с сарматами, а также с кельтами, но только они не разрушили Евпатории и отступились от Херсонеса. Диофант вернулся в Синопу, чтобы доложить о победе. Для защиты Евпатории был оставлен небольшой гарнизон.
В то время Скифией управлял царь Скилур. Палак был лишь одним из его многочисленных сыновей, правда, старший, и к его мнению прислушивались. Прошёл год, и Херсонес оказался вновь осаждён всадниками Палака. На этот раз скифов было двадцать пять тысяч воинов, и вдвое больше – союзников из племени роксоланов. И снова херсонеситы послали за помощью. На море бушевали штормы и скифы не думали, что колонисты получат подмогу, однако Диофант, презрев опасности, явился. Он высадил свой корпус и с ходу кинулся в бой. Скифы и роксоланы применили свою обычную тактику, появляясь и исчезая среди струй ливня или заносов снежной пурги. Пришлось Диофанту отступить, ведь число его воинов было на порядок меньше, чем у противника. Только действия македонской фаланги Диофанта помогли им избежать поражения. Эту битву в подробностях описал греческий историк и географ Страбон.
Последовал каскад сражений, наступлений и отходов, после чего Палак бежал куда-то в глубину Скифии и назад больше не вернулся. Своё войско Диофант разместил в Херсонесе, Евпатории и других крепостях. Теперь Боспор тоже стал считаться частью Понтийского царства. Это был 109-й год до н. э.
И тут случилось нечто, что едва не перечеркнуло все победы Диофанта – государственный переворот в Пантикапее. Номинальный правитель Боспора Перисад Пятый был убит сторонниками Савмака, потомка скифских царей. Савмак объявил себя новым царём Боспора. Пытались привлечь и Диофанта, подкупить его, чтобы он сказал своё слово Митридату, но Диофант отказался способствовать заговорщикам. Прослышавшие о крамольных делах херсонеситы прислали корабль, и Диофант бежал из Пантикапея. Он собрал армию, чтобы посчитаться с заговорщиками. И начал он с Феодосии. К тому времени под рукой Савмака была уже целая армия наёмников из разных государств, но нападения они ожидали в Пантикапее. Диофант разрушил их планы, отрезав боспорских скифов от степных. Далее началась война с армией Савмака. Ценой больших потерь Диофант одолел противников, захватил Савмака и доставил его в Синопу, где самозванец был посажен в темницу в качестве заложника.
После очередной победы Диофант получил столько оваций, что Митридат решил удалить подальше излишне ретивого полководца, получающего царские почести, и послал в Боспор нового стратега – Неоптолема. Союзники Савмака из степной Скифии заключили ряд договоров с варварскими племенами, которые не желали признавать власть понтийских эллинов. Объединенная армия, при поддержке пиратской флотилии, атаковала войска нового полководца. Несмотря на неблагоприятные для греков зимние условия, варварская армия потерпела ряд поражений, а понтийские триеры разогнали пиратские суда. Митридат получил дань от боспоритов и скифов в размере двухсот серебряных талантов и около восьми тысяч тонн зерна для выпечки хлеба. Евпатор был удостоен титула «царя царей». В городах Понта ему устанавливали статуи, учреждали декреты…
…Дети, как и взрослые участники исторической экскурсии, внимательно слушали Блаватскую.
– А что же римляне? – спросила учительница, с удовольствием поглядывая на полные внимания лица своих учеников.
– В Синопу прибыло посольство из Рима. Легаты потребовали от понтийского царя вернуть скифским царям отнятые у них земли и города. Но Митридат был спокоен. Он знал, что римские легионы ведут в Северной Италии войну с тевтонами и войну в Африке с нумидийскими вождями. Несмотря на требования римлян, на помощь Неоптомеду прибыли дополнительные войска. Бастарны, сарматы и роксоланы пали. Наступил конец войнам, греческие колонисты, освобождённые от податей Риму, начали пожинать первые плоды успехов…
…Голос экскурсовода по ходу рассказа то становился громким и пафосным, звенел эхом по углам зала, то делался тихим, шелестящим. И тогда слушатели подступали почти вплотную, чтобы расслышать детали той далёкой трагедии, что разыгрывалась на берегах Чёрного моря, такого близкого и вместе с тем незнакомого, Понта Эвксинского, территории греческих колонистов и свободолюбивых своенравных скифов и сарматов.
Экскурсия переходила из одного зала в другой, рассказ продолжался, слушатели разглядывали витрины с изображениями триер и галер, рисунки римских легионеров и скифских всадников, реконструкции акинаков – прямых римских мечей, греческих и скифских копий и луков, а также элементы доспехов.
От Греции с колониальными государствами Понта и Боспора Наина Львовна перешла на исторические коллизии, столкновения интересов личностей и политических партий Рима, на повествование о воинском роде Корнелиев Сципионов, о походах в Галлию, на Карфаген, в Альбион, Египет, о богах и обычаях величайшего государства античных времён.
– В те времена римский консул Гай Марий был любимцем плебса, то есть простого народа. На волне своей популярности он семь раз избирался консулом и считался демократом. Он пытался показать Риму преимущества греческой культуры, помогал опубликовывать философские трактаты Диодора из Адрамитии, Метродора из Скепсиса, историка Диофанта, работы грамматика Тиранниона, математиков Архимеда, Пифагора и Деметрия, стихи Меллисигена, Мирина и Архия. Начинания Гая Мария поддерживали консулы Марк Эмилий Лепид, Гней Карбон, Муций Сцевола, Квинт Сцевола и ряд сенаторов. Гай Марий в 99-97 годах до н. э. совершал ряд поездок по восточным сатрапиям Рима, по автономным областям, общался с царями, в том числе с Ариобрарзаном Филоромеем и Никомедом Третьим, царями Каппадокии, Вифинии и Пафлагонии, – государств, на которые претендовал и Митридат Шестой Евпатор. Митридат попробовал договориться с римским политиком, претендующим на лавры поборника демократии, но получил резкую отповедь и удалился, затаив в глубине души обиду.
После турне Гая Мария в Малой Азии наступило некое политическое равновесие. Но в 94 году до н. э. Никомед Третий, пользовавшийся поддержкой римского сената, умер и на политической арене остался единственный весьма активный участник. Это был, как вы уже догадались, Евпатор. Заручившись поддержкой армянского царя Тиграна Второго, Митридат вторгся в Каппадокию и усадил там на престол своего сына Ариарата. Ариобрарзан ринулся с жалобами в Рим, взывая о справедливости. Пропретор римской провинции Киликия – Луций Корнелий Сулла по прозвищу Счастливый – получил приказ сената разобраться на месте и восстановить справедливость, как это будет угодно Риму…
Глава 2
…Это был 667 год от того дня, когда Ромул со своими людьми застроил Капитолийский холм жильём, и деревушка Рим сделала свой первый шаг в вечность. Шесть столетий миновало. И ещё шестьдесят семь лет. Рим сделался сначала столицей царства, затем – республики, а со временем обещал стать столицей всего мира. Римские сенаторы обращали свой взор на север и на юг, на восток и запад, и в их глазах при этом кипела жадность, желание прибрать к рукам весь мир и кинуть все народы к своим ногам.
А это было делом очень непростым.
Уже вся Италия была цивилизована, Галлия получила хороший урок и откатилась в глубь лесов, где галлы набирались силёнок, надеясь вернуть своё величие. На остров Альбион высадилась центурия Гая Корнелия Писона, посланная для разведки и составления картографического плана острова. Когорты римских воинов шествовали по жарким пескам нумидийской пустыни, по каменистым дорогам Иберии, по лесам Северной Италии, по каменистым пустошам Палестины и Азии. А в Грецию была послана армия под руководством Луция Корнелия Суллы.
Полководец Сулла был крепким мужчиной с рельефной мускулатурой, поддерживаемой неустанными физическими упражнениями и долгими тренировками. Черты лица его были правильны, высокий лоб мыслителя говорил о недюжинных способностях, орлиный нос был чуть крупноват – равно как и рот с полными губами, изогнутыми властной складкой. В серо-голубых глазах Суллы светились глубокий ум и властность в сочетании с яростью. Густые светлые волосы Суллы лежали волнистыми локонами, слегка примятыми от постоянного ношения шлема.
Луция Корнелия Суллу можно было назвать привлекательным, если бы лицо его не носило некий отпечаток спесивой гордости и порока. И, хотя это было характерно для многих представителей патрицианских семейств, но лицо консула, помимо гримасы, портили ещё и белёсые пятна, струпья или бородавки, которые он пытался скрыть гримом. Возможно, это были последствия оргий, которым Сулла предавался в период проживания в Риме, а может, и следы старой кожной болезни, которую он подхватил в молодости в одном из африканских походов.
…Полководец пребывал в скверном настроении. Оно не покидало его с тех пор, как Сенат направил его в Элладу пресечь дерзкие стремления понтийского царя, возомнившего себя владыкой всей Азии. С самого начала этот поход едва не выбил из колеи только что избранного римского консула. Штучки его вечного противника, Гая Мария! Сначала любимец плебса проголосовал за него, но, стоило Сулле отправиться на Восток, сделал так, что народ назначил главнокомандующим его. Пришлось Сулле возвращаться, и со всей своей армией маршировать по Священной дороге. Лишь вид марширующих легионов как-то остудил пыл плебса. Сулла сохранил свой пост командующего и снова повернул на Восток, но внутри всё уже было отравлено одним из приступов испепеляющей ярости, каковым был подвержен консул.
Накопившееся раздражение требовалось снять. Сулла вызвал центуриона, дежурного по лагерю. Отдал приказ. Скоро на площадке появилось пять легионеров. Они были без воинских доспехов, но с оружием. Обычный стандартный меч римского легионера, в шестьдесят сантиметров длиной, с острым концом. В данный момент концы мечей были затуплены: предстоял бой учебного характера, а не смертельный поединок.
Пятеро легионеров окружили консула, вытянув перед собой учебные мечи. Сулла обнажил свой меч с навершием, украшенным крупным бериллом. Рукоять меча была оплетена золотистой нитью, которая позволяла руке быть уверенной, что меч в бою не выскользнет, даже если ладонь станет скользкой от пота. Так было в африканскую кампанию, так и будет сейчас. В отличие от легионеров, меч консула был опасно остёр. Воины видели это и держались насторожённо.
Сулла сердито крикнул, подгоняя воинов, и они, наконец, решились. Переглянувшись, они одновременно кинулись вперёд. Передний намотал на свободную руку плащ, заменяя, таким образом, отсутствующий щит. Он размахивал свободным концом плаща, прикрываясь им, и Сулла сделал обманное движение. Легионер попытался накинуть на консула плащ, как это делает гладиатор-ретиарий, вооружённый сетью, но его затея закончилась ничем – консул повалил его ударом ноги, обутой в кожаную сандалию, подошва которой была подбита металлическими полосками. Удар был достаточно сильный, и воин покатился по песку, выронив меч. Ещё двое сделали попытку напасть, но почти сразу и отскочили, при этом один из них оросил пыль каплями крови, хлынувшей из разрубленного плеча. Меч свой он потерял. Второй воин успел отбить уготованный ему удар.
Закричав и выпучив глаза, на консула двинулся ещё один легионер. Сулла уже примерился выбить меч из руки и у этого, как вдруг на его плечах повис пятый, который изловчился обойти Луция Корнелия и напасть на него со спины. Меч против консула он применить не решился, но прижал руку Суллы к его телу и подставил консула под меч товарища. Мгновение тот размышлял, примериваясь, и этого краткого мига хватило консулу, чтобы сильным рывком развернуться, подставляя под удар вместо себя ловкача. Тот взвыл, почувствовав, как по его плечу ударил притупленный клинок, и от боли ослабил захват. Достаточно, чтобы стряхнуть его и бросить на товарища. Полководец прыгнул следом и ударил. В последний момент Сулла сдержал руку и вместо смертельной раны солдат получил всего лишь неопасную царапину, но свалился с ног и быстро-быстро пополз прочь, оставляя за собой в песке багровые пятнышки крови.
Из пяти противников выбыли двое. Оставшиеся легионеры поменяли тактику. Они окружили консула с разных сторон и нападали одновременно, нанося короткие быстрые уколы. Пришлось Луцию Корнелию попотеть, прыгая по площадке, но всё же он парировал каждый из ударов, «награждая» нападавших лёгкими, но кровоточивыми царапинами.
К тому моменту, когда он успокоился, вся троица едва держалась на ногах, а собравшиеся с разных концов лагеря зрители из числа свободных солдат и офицеров, а также обслуги каждый результативный выпад комментировали одобрительными криками. Наконец Сулла опустил меч, обагрённый кровью. Легионеры удалились, пошатываясь. Впрочем, кое-кто из них лишь демонстрировал слабость. С яростью Суллы они уже имели дело, и, подставляя себя под удары, помогали консулу снимать стресс. Главное, чтобы раны не были опасными, а мясо заживало быстро. Лагерные лекари всегда имели под рукой специальные быстродействующие снадобья.
Сулла вошёл в свою палатку, бросил меч. Вокруг засуетились слуги, подали таз с водой, принесли полотенце. Полегчало. Требовалось спешить. Он должен был как можно скорее усмирить эллинов и понтийцев и вернуться в Рим. Гай Марий скрывался где-то на Сицилии или даже в Северной Африке, может быть, и в Карфагене, но у него оставалось немало сторонников, которые только и ждали своего часа. Малейшая оплошность, и они начнут вопить, что Сулла слаб и ему не справиться с порученным делом. Тогда Марий вернётся в Рим и наобещает в Сенате, что уж он-то покончит с Понтом. Недаром он провёл в Азии два года. Успел обзавестись связями, заключить договоры. И, самое главное, вполне может заставить понтийцев отступить – и сделает это без большой крови, чужими руками…
Но такого шанса каналья Марий не получит!..
Афины защищали горожане, а также понтийский отряд числом в две тысячи мечей. Армия митридатовского стратега Архелая отступила в афинский порт Пирей, где заняла оборону среди циклопических крепостных сооружений, отстроенных ещё при Перикле. Сулла попытался взять крепость наскоком. Не вышло. Понтийцы искусно использовали стены, чтобы отбить атаку, забрасывая выстроенные «черепахой» центурии камнями и поливая их горящим маслом. Чтобы избежать лишних жертв, легаты предпочти дать сигнал к отступлению.
Уже вся Беотия была готова бы вернуться под сень Рима, но засевшие в Афинах понтийцы перечёркивали старания Суллы и его легионеров. Когорты воинов окружили крепость, однако требовался экстраординарный шаг. К примеру, применить катапульты и стенобитные машины. В армии Суллы имелись инженеры и строители таких машин, но не хватало материала. Все подходящие деревья были вырублены, однако этого оказалось до обидного мало. Мастера требовали нового материала, и консул хорошо понимал, что, сказав «альфа», надо говорить и «бета».
Подходящий лес имелся. Рощи знаменитой Академии, в которых Платон, Сократ, Зенон Китийский, Исократ и многие другие мудрецы, философы и ораторы гуляли в сопровождении учеников и слушателей, услаждая их слух пространными умозаключениями о природе вещей и окружающего мира. Ещё один обширный ухоженный парк, расчерченный аллеями, украшенный скамейками и навесами под названием Ликей. Там не раз выступал знаменитый Аристотель, учивший самого Александра Великого, едва не завоевавшего весь мир.
Сулла приказал вырубить необходимое количество деревьев, чтобы выстроить машины для взятия городских крепостей. Под ропот толпы солдаты валили вековые гиганты – кипарисы, каштаны и платаны, и тащили их под тесла и пилы мастеров. Однако одних деревьев было мало. Нужны были материальные средства для закупки всего необходимого. Никто не возит с собой денег из метрополии. Средства, в том числе и финансовые, добываются непосредственно на месте. Консул послал людей потрясти Дельфийские храмы, накопившие немало богатств за те века, которыми оракулы предрекали будущее. Теперь оракулам их будущее объявил аквилифер, сопровождаемый тремя контуберниями крепких воинов. Они смело вступили под своды знаменитого храма и собирались вынести золотые чаши-дароносицы, украшенные каменьями, треножники для воскурения фимиама и другие ценности. Но в этот момент послышались звуки струн кифары, лежавшей у жертвенника. Легионеры остановились, озадаченные, а жрецы тут же объявили это знаком свыше, знамением богов. Аквилифер засомневался. Отправил двоих воинов с сообщением к консулу. Тот выслушал посланцев, сурово насупив брови, а потом заявил, что пение струн есть признак веселья, и, если это знак богов, то означает их полное одобрение.
Боги любили Рим и покровительствовали его гражданам.
Нагруженные священными предметами воины скоро явились в лагерь, рядом с которым вовсю кипела работа. Скинувшие туники и хитоны мастера споро сооружали механизмы для ведения технической войны. Их торсы блестели от пота, а ноги по щиколотку утопали в опилках и стружке. Над их головами поднимались контуры машин, которые должны были покончить с мятежниками.
Это были последние тёплые дни. Наступил период дождей. Дождевые струи то и дело перекрывали обзор. Легионеры кутались в плащи, прятали от воды съестные припасы. Неожиданно выяснилось, что Архелай не позаботился о запасах продовольствия. Должно быть, он надеялся, что продукты будут поступать в порт, но флотилия из триер перекрыла все подходы к Пирею, а пешие патрули контролировали дороги вблизи Афин.
В городе начался голод.
У Митридата Евпатора в Понте имелся немалый флот, и существовала большая вероятность, что он пошлёт его на выручку Архелаю. Римляне же не были мореходами и не имели своего постоянного флота. Для перемещёний они арендовали суда у финикийцев, карфагенян, сирийцев, сицилийцев, у тех же эллинов. Вот и на этот раз Сулла послал своего ближайшего помощника и наперсника по пирушкам Луция Лукулла срочно собрать необходимый флот в Египте, Сирии и на острове Родос.
С задачей Лукулл справился. Он начал свою миссию с острова Крит, потом отправился в Египет, в Александрию, а уже оттуда, в сопровождении полусотни корбит, бирем, триер и понто прибыл на Родос. В то время на Родосе сосредоточились главные силы сторонников Рима или противников Митридата, что было практически одно и то же. Родосцы издавна занимались торговлей и успели накопить немало богатств, на которые предприимчивый Митридат попробовал наложить руку. Во главе довольно большого флота он подошёл к берегам Родоса, собираясь высадить экспедицию. Его встретила флотилия меньшей численности, но родосцы действовали настолько эффективно, что понтийского владыку едва не взяли на абордаж. Триера Евпатора вовремя отвернула прочь, а за ней отступили и другие корабли.
На Родосе с Лукуллом встретились царь Вифинии Никомед, а также проконсул провинции Азия Луций Кассий и ряд других сановников. Они помогли Лукуллу удвоить численность флота. Началась морская эпопея. Объединённая флотилия барражировала по всему Эгейскому морю, отвлекая на себя понтийские морские силы.
Получив известие от Лукулла, консул приказал атаковать Архелая, чтобы выбить его из Пирея. С понтийцами в Афинах пора было заканчивать. Обучённые легионеры поднатужились, подхватили осадные машины и двинулись к крепостным стенам, подкладывая под основание круглые брёвна. Атака началась!
Скоро обнаружилось, что понтийцы тоже не теряли времени даром. Они сделали с внутренней стороны крепости ряд подкопов и когда римские орудия придвинулись почти вплотную, земля под ними разверзлась… Несколько машин рассыпалось, другие накренились или и вовсе опрокинулись, множество солдат получили ранения и тяжёлые увечья. Ворота Пирея распахнулись, и наружу вывалилась целая толпа эллинов. Они понеслись в атаку, возвеличивая дух Геракла, Ахилла, других эллинских героев, призывая на помощь Ареса.
Они ожидали, что римляне дрогнут и отступят, но дисциплинированные воины не сдавались. Они наконец-то увидели врага рядом, моментально выстроились в ряд и выставили копья. Столкнулись первые ряды. Послышались предсмертные крики и вопли ярости, звенели скрещиваемые мечи, трещали ломаемые копья. Брызгала алая кровь, пятнающая землю. Даже раненные не отползали назад, где их поджидали подручные лекарей, а снова и снова бросались на понтийцев и те таки дрогнули. Шаг за шагом они стали отступать, а потом устремились к распахнутым воротам крепости. Вслед им полетели пилумы – метательные дротики и стрелы. Это придало отступающим дополнительную резвость.
Ночью часть стенобитных машин выровняли, а все свободные воины таскали в корзинах песок и землю, укрепляя почву вокруг крепости. Сулла дал распоряжение, и отряд землекопов с лопатами начал спешную работу. Они рыли сразу несколько тоннелей, временами прерывая работу и прислушиваясь, нет ли каких звуков или иных признаков, что с той стороны также копают.
Расчёты оказались верны.
Это было похоже на Тартар. Земля вдруг расступилась, и в обваливающуюся дыру полезли грязные полуголые люди с ножами и лопатами, и сразу начался бой. Как сражаться, когда справа и слева, и сверху, и снизу – земельные пласты, удерживаемые редкими крепёжными обрубками? Всякий удар находит свою цель. Увернуться невозможно, отбить удар – проблематично. Скоротечные подземные схватки были на редкость кровопролитны. И та, и другая сторона получали подмогу, а потом тоннель рушился, погребая побеждённых. Победителем была земля…
Тем временем наверху гремели тараны сразу нескольких стенобитных машин, а снизу их поддерживали стрелки, посылающие стрелу за стрелой в защитников, которые отчаянно сопротивлялись. Но стены уже начали покрываться трещинами, а потом целый участок обвалился внутрь. Покрытые пылью понтийцы грудью встали в пролом. Их смела атака свежих сил, подтянутых из лагеря.
Эллины оказывали ожесточённое сопротивление. Защитники стены пали, но внутри крепости их товарищи соорудили несколько баррикад, откуда осыпали римлян градом стрел. Теперь пришлось отступить легионерам. Обычно в бою солдаты группировались вместе, прикрываясь со всех сторон щитами, и двигались вперёд этакой громоздкой «черепахой», прообразом античного танка. Приём этот довольно эффективен, если принимать в расчёт слаженную, заранее не раз отрепетированную работу сплочённой команды, однако на узких улочках портового укрепления этот метод был неприменим, и римляне топтались на месте до наступления ночи.
Во время очередной передышки в пирейскую крепость вошёл Сулла. Он осмотрелся, увидел часть улицы и баррикады. Наверняка ночью понтийцы попытаются отбить завоёванный участок. У Архелая в крепости оставалось ещё много воинов, и они не дадут римлянам воспользоваться преимуществами. Сулла приказал легионерам отступить и переждать ночь снаружи. При свете дня будет легче вести войну.
Воспользовавшись отходом противника, понтийцы в течение нескольких часов развили бурную деятельность. Он разобрали баррикады и из этого материала попытались заделать пролом, укрепить его. Нашлись достаточно искусные инженеры, которые с честью выполнили свой долг. К утру понтийцы были готовы и, когда римляне двинулись в атаку, встретили их валом камней, горящего масла, а также градом стрел и копий. Легионеры были вынуждены вновь отступить, неся немалые потери.
Сулла пришёл в ярость. Увы, оставшихся военных механизмов было недостаточно, чтобы разрушить крепость Пирея. Он снова обратил свой взор на Афины. Греческий город ожидал своей участи. Горожане ослабели от голода и не могли долго сопротивляться. Были съедены все домашние животные, включая кошек и собак. Нищие дрались друг с другом из-за тощей крысы, выловленной в сточной клоаке.
Чувствуя, что очередной удар придётся по Афинам, правитель Аристион послал к Сулле самых богатых горожан с дарами. Афиняне говорили о древних традициях, богах, наследии предков, увещёвали сурового патриция, что-то ему обещали, пытались уговорить не трогать города, не рушить его, но консул молчал, молчал и хмурился, а потом высказал резкую отповедь. Не надо учить его истории, а дело для него заключается лишь в том, чтобы покарать изменников, вступивших в союз с понтийцами, пригревших их на своей груди. Послам был дан выбор – или они уговаривают понтийцев сдаться, или город будет разграблен и разрушен.
В отчаянии Аристион лично явился в лагерь к Сулле и пригласил его к себе, где обещал встретить с почётом апофеоза. Консул с отрядом наиболее приближённых людей и в сопровождении целой центурии вошёл в Афины, прошёл в дом правителя, имел с ним беседу и удалился обратно. Афиняне было возрадовались, но уже через несколько часов римское войско пришло в движение. Началась атака. Легионеры ворвались в город. Сулла сдержал своё слово. Он обещал послам грабёж и насилие. Всё это афиняне получили сполна. При свете факелов римляне метались по улицам, разя каждого встречного, а для большей сумятицы над их головами ревели трубы, звенели цимбалы, стучали барабаны, создавая ужасающую какофонию, которую солдаты увеличивали криками, сея вокруг панику и ужас. Вместо нечистот в сточных канавах плескалась кровь, а на улицах повсюду валялись окровавленные тела. Многие дома зияли вырванными дверями и были опустошены солдатами, ставшими грабителями по приказу командиров.
Некоторые из эллинских солдат и горожан заняли оборону в Акрополе, но уже к утру были вынуждены сложить оружие из-за нестерпимых приступов жажды. Вдоль дороги расставили кресты, на которых распяли всех уцелевших в ночной резне городских старшин. Из Акрополя Сулла вывез около сорока фунтов золота, и в десять раз более того серебра, не считая драгоценных каменьев, украшений и оружия.
Теперь Сулла снова занялся крепостью в Пирее. Понтийцы видели, как римляне грабили Афины, видели казнь начальников. Надеяться на милость не имело смысла. Когда римляне начали наступление, понтийцы отошли в ту часть крепости, которая примыкала к гавани. Сопротивляться дальше уже не имело смысла. Оставалось или погибнуть всем или попытаться прорваться. В порту Пирея стояло несколько кораблей, которые Архелай приказал подготовить. Пока одни понтийцы сражались с легионерами, другие готовились к отплытию. Лазутчики принесли сведения, что против римлян собрана целая армия, что, она движется где-то в Фессалии.
Ценой больших потерь остаткам понтийского экспедиционного корпуса удалось вырваться и уплыть. Их корабли освещались пылающей крепостью Пирей. Из двадцати тысяч греческих воинов уцелело лишь несколько сотен. Большие потери понесли и римляне. Убит или искалечен был каждый второй. У Суллы оставалось около пятнадцати тысяч пехотинцев и тысячи полторы конников.
Сулла не умел прощать. Архелай стал его личным врагом.
В Афинах остался небольшой по численности гарнизон, а вся остальная армия двинулась в Беотию. В Рим была послана депеша с отчётом о проделанной работе и наметками дальнейших действий. Целью донесения было убедить Сенат выслать дополнительные военные силы. Сулла был реалистом и хорошо понимал, что имеющихся у него войск недостаточно, чтобы покончить с Митридатом, Архелаем и другими понтийскими стратегами.
Высланный из Рима легион догнал армию Суллы на марше.
Для генерального сражения Архелай выбрал хорошее место неподалёку от Фив. Позади эллинского лагеря высились скалы и крутые холмы, на которых разместить войска было невозможно. Таким образом, Архелай обезопасил свой тыл. Понтийская армия разместилась в узкой долине, а всё остальное пространство занимала россыпь валунов, холмы и овраги, где трудно было вести маневренную войну, которая была главной особенностью тактики римлян. Архелай получил существенные подкрепления и был уверен в скорой победе. Против двадцати с небольшим тысяч пехотинцев и полутора тысяч всадников Суллы у него было шестьдесят тысяч пехоты, десять тысяч всадников и девяносто боевых колесниц. Достаточно, чтобы быть уверенным в полной победе.
Архелай рассчитывал, что, увидев его войско, Сулла попытается отступить, и потому сразу бросил вперёд кавалерию. Однако римляне отнеслись к нападению настолько спокойно и слаженно, что сумели отбить и первую волну, и вторую, с участием колесниц с серповидными клинками. Такие выпускались специально, чтобы преследовать бегущего противника. На полной скорости «серпы» срезали ноги бегущих. После такого налёта всё поле брани бывало усеяно истекающими кровью калеками. Воистину страшное бесчеловечное оружие! Но оно эффективно лишь против бегущего врага. На этот раз понтийским эллинам пришлось повернуть обратно.
У Архелая было две главные силы, которые он приготовил на заклание, – то, что впоследствии назовут «пушечным мясом». Это были наёмники, освобождённые указом Митридата рабы из Македонии, готовые отстаивать свою свободу с оружием в руках. Они уже прошли через ряд сражений и получили хороший опыт рукопашной схватки. Такой вот отряд численностью в пятнадцать тысяч человек и атаковал римлян, когда кавалерия и колесницы отступили.
Теперь легионерам действительно пришлось туго. Хотя рабы были хуже вооружены и не имели защиты в виде доспехов, но они были переполнены ярости и решительности, что частично компенсировало недостаток оружия. К тому же они пользовались численным перевесом, наваливаясь на одного солдата сразу впятером.
Вот-вот центурии захлебнутся кровью, начнут отступать, и тогда Архелай напустит на них варваров, конные отряды скифов и сарматов, союзников в войне против Рима. Но воинское искусство легионеров, отточенное многими и многими учёниями, а тем паче сражениями, сделало своё дело – рабы дрогнули и начали отступать.
Теперь Архелай пустил в ход второй козырь – италийцев. Долгое время италики служили Риму и составляли цвет его армии, овладев всеми секретами тактики, но потом решили отстаивать своё государство на севере Аппенин, и восстали. Мятеж был жестоко подавлен, а уцелевшие воины разбежались по всему свету. Большая часть уцелевших бойцов собралась у Архелая и жаждала отомстить за себя и утраченное Отечество. Италики и конные отряды варваров прорвали римскую фалангу и начали окружать разрозненные когорты легионеров. Нападавшие вопили в полный голос, торжествуя скорую и неминуемую победу.
Битва при Фивах кончилась бы победой понтийцев, если бы не хладнокровие и расчёт консула. Он выжидал до последнего момента, чтобы бросить в бой последний резерв – две свежие когорты пехотинцев и конный отряд, который возглавил лично. Подмога возникла из пылевого облака, повисшего над полем сражения, возникла настолько неожиданно для эллинов со всеми их многонациональными силами союзников, что они в первый момент растерялись. И этот момент сыграл в битве решающую роль. В запарке понтийская сторона потеряла общую согласованность, началась суматоха, противоречивые распоряжения командиров, бестолковые перемещёния отрядов по полю боя.
Всё закончилось тем, что конница Суллы прорвала линию понтийского войска. В прорыв вошли когорты резерва. Понтийцы дрогнули. Кто-то бросился бежать, паника и хаос молниеносно распространились вокруг, и скоро Архелай понял, что битву он проиграл. У него всё ещё было много воинов, больше чем у римлян, но в пылу сражения они переместились в зону холмов и скальных нагромождений, где нельзя было навалиться сразу всем на одного. Понтийцы только мешали друг другу, тогда как римские воины сражались. И делали это столь эффективно, что понтийцы отступили.
Сначала они отошли в долину, где начиналась битва, но римляне шли за ними, а кавалерия под командой неистового Суллы налетала и громила, оставляя десятки убитых, сотни изрубленных тел. Это был конец.
Сулла спешился с коня и уселся на том месте, где недавно ещё сидел Архелай. Он улыбался, наблюдая за резнёй, что продолжалась вокруг него, ведь никто из понтийцев не посылал делегацию с признанием, что они сдаются на милость, а значит… А значит, в милости не нуждались.
Позднее римляне вошли в Фивы. Всё было, как положено. Вперёди, на колеснице, запряжённой белым жеребцом, ехал сам Луций Корнелий Сулла. За ним следовал оркестр, игравший бравурную триумфальную музыку. Затем двигался аквилифер, торжественно державший знамя легиона, на котором был прицеплен новый значок, знаменующий очередную победу. Рядом двигался легат, командир легиона, потом – трибуны, каждую центурию сопровождал центурион. И все, до последнего солдата, шагали с самым гордым и независимым видом. Позади колонн двигались повозки, нагруженные трофеями, а в конце двигалась другая колонна – пленных понтийцев, одетых в лохмотья, покрытых грязными повязками, скрывавшими раны. Некоторые из них помогали своим более слабым товарищам. Это было удручающее зрелище. Для того чтобы достойно отпраздновать победу, в Фивах, рядом с Эдиповым источником, был сооружён театр. На арене понтийцев заставляли биться друг с другом, пообещав победителей отпустить на волю.
Посмотреть на поединок собрался почти весь лагерь.
Сулла, насладившись зрелищем триумфа, удалился к себе, где вместе с товарищами предался бурному веселью с обильным возлиянием греческих вин. Уж чего-чего, а виноградники в Элладе были из лучших в мире, чего нельзя было оспорить при всей нелюбви к Понту.
Единственное, что смущало Суллу, так это то обстоятельство, что сам Архелай в суматохе боя ушёл, и не один, а в сопровождении десяти тысяч воинов, почти двух легионов, и скрылись они на острове Эвбея. У опытного понтийского стратега был приготовлен на случай побега флот, и он сумел воспользоваться шансом. Теперь он вёл преимущественно морскую войну, делая набеги и скрываясь. И прятался то в одной потаённой бухте, то в другой. Целый отряд строителей готовил такие вот укрытия, маскировал их и укреплял.
Митридат Евпатор, уверенный в своём лучшем полководце, был поражён и даже более того – разочарован. В очередной раз надо было собирать войско и дань, чтобы вооружить, накормить и одеть ополченцев. Некоторые из вчерашних союзников начали ворчать. Наиболее воинственным в Малой Азии народом были галаты. Они пользовались уважением соседей и, если бы пожелали, могли увлечь за собой многих.
Быть полководцем не так уж и сложно, достаточно уметь собрать и повести за собой людей. Быть стратегом гораздо труднее – надо уметь просчитывать различные варианты последствий разных действий, своих и противника. Митридат был и политиком, и стратегом. Он пригласил на пир, за стол переговоров самых влиятельных вождей галатов. К каждому из тетрархов он послал приглашение, выдержанное в самых почтительных тонах. Гордые потомки галлов ответили на приглашение и явились, многие в сопровождении ближайших родственников, жён, детей. Они желали видеть, как повелитель Понта и Боспора будет кланяться им и уверять в своей дружбе, соблазняя союзом и выгодой. Галаты договорились поторговаться, чтобы получить дополнительные блага.
Когда начался пир, Митридат действительно держался скромно, и вожди начали перечислять свои условия. Им подавали вина, угощали фаршированной рыбой, печёной телятиной в винном соусе. Один из вождей, Мендер, встал, покачиваясь от выпитого, и что-то крикнул Евпатору, надменно уперев кулак в бок. Эта выходка словно послужила сигналом. Должно быть, понтийский царь заранее распланировал свои действия. Слуги побросали кувшины и чаши, выхватили из-под хитонов кинжалы и принялись резать опешивших от неожиданности гостей. В зале было полно солдат, да ещё каких – личная гвардия Митридата, переодетая в прислугу. Галаты попробовали защищаться, но что они могли сделать, безоружные, против безжалостных и хладнокровных убийц. Впрочем, троим всё же удалось прорваться, отобрав у нападавших кинжалы. Остальные были убиты без всякой пощады, вместе с детьми и женщинами. Митридат немедленно обвинил их в вероломном нападении и ввёл в Галатию свои войска. Имущество убитых тетрархов Евпатор забрал в казну, как контрибуцию. В городах было оставлено несколько отрядов в качестве гарнизона. Правда, бежавшие вожди собрали соплеменников и разгромили эти гарнизоны в бою. Но весть об избиении галатов уже распространилась по землям Малой Азии.
По похожей схеме действовали и на острове Хиос. Отдалённый остров был излишне независим, жителей его требовалось проучить. Однако вместо устрашения затея Митридата вызвала волну недовольства среди местных племён. Один город за другим заявлял о своём нежелании сотрудничать. А это означало, что они будут искать теперь другого союзника, чтобы получить защиту. Кого? Самым сильным противником Митридата был Рим.
Разгромив и разграбив несколько городов, Митридат решил, наконец, кроме кнута показать и пряник. Таким «пряником» стала отмена податей, объявление об автономии городов и придание им свободного статуса. Даровалась свобода и тем из рабов, кто желал её и был готов поддержать Понт, рабочими ли руками или мечом. Так Митридат, наконец, добился народной славы и притока многих сторонников.
Должно быть, кто-то послал сообщение в Рим о триумфальном шествии в Фивах. При непобеждённом Митридате это выглядело как издевательство или заявка на предоставление для себя диктаторских полномочий. Постарались противники Суллы, которые объявили консула врагом народа. Новым полководцем был назначен Валерий Флакк. Он сошёл на берег Эллады в конце весны 667 года. Его сопровождали два легиона.
Как это было свойственно Сулле, он решительно двинулся во главе своей армии, – остатков армии, что было вернее, – на встречу с новым ставленником Рима. Сулла имел бешеную популярность в армии, а новый командующий вполне обоснованно опасался, что его влияние не настолько высоко и приказал войску маршем идти на Восток, в Византию.
Прослышав о неприятностях Суллы, Митридат решил использовать это и послал из Понта новую армию под руководством стратега Дорилая. Численность его войск и уже имевшихся у Архелая достигла едва ли не ста тысяч воинов. Если даже римские командующие и найдут общий язык, понтийцы всё равно вытеснят их из малоазийских пространств.
После ряда манёвров враждующие армии, наконец, встретились в окрестностях города Орхомена, что в Беотии. Обширная ровная местность переходила в болотистую низину, но в остальном была идеальным полем будущего сражения, где схлестнутся многотысячные силы.
Примерно так рассуждал Дорилай. Практичный Архелай решил подстраховаться и провести разведывательный рейд. Его опасения оправдались. Опытный военачальник, Сулла выделил команды землекопов, которые должны были вырыть глубокие траншеи, чтобы помешать кавалерии противника, не дать им возможности обойти римлян с флангов. Разведчики Архелая обнаружили эту операцию и, с помощью полированной поверхности щитов, подали сигнал своим. Налетевший отряд разметал рабочих и помешал им завершить работу. Побросав лопаты, они устремились к лагерю. Понтийские конники кинулись вдогонку, размахивая дротиками. Было раннее утро, римское войско в основной своей массе ещё спало.
Когда в окрестностях лагеря появились бегущие люди, взывающие о помощи, а следом возникли силуэты летящих всадников, в лагере как-то сразу вспыхнула паника. Сказалось напряжение, которое испытывали воины, предчувствуя встречу с превосходящими силами противника. А когда этот противник появился, да ещё столь неожиданно, паника вспыхнула, как вспыхивает охапка хвороста, когда на неё попадает искра факела.
Бывают моменты, когда случайность может перевесить какую-либо чашу на весах истории, нарушить равновесие. Такая случайность может решить исход битвы ещё до того, как она началась. Казалось, что как раз наступил такой миг. Римские воины попытались выстроиться в фалангу, но понтийский отряд разбил построение, разрушил порядок. Сулла, приготовившийся для боя, увидел бегущих легионеров, соскочил со своего коня, выдернул древко знамени легиона из рук аквилифера, облачённого в шкуру льва, закричал во весь голос:
– Римляне! Я иду в бой вместо своей армии, струсившей при виде противника! А если кто спросит вас, где вы предали своего командира, так отвечайте смело – под Орхоменом!
Взмахнув ещё несколько раз знаменем, он швырнул его знаменосцу и, как был, пешком, с мечом в одной руке и кинжалом в другой, бросился на толпу приближающихся понтийцев. Устыдившись, легионеры начали поворачивать и тоже бросились на врага. Справа, слева, они обгоняли тяжёлую фигуру консула, и вот уже кругом кипела сеча.
В рукопашных боях командующие участвуют далеко не всегда. Они предпочитают держаться в стороне, где-нибудь на возвышенности, чтобы ориентироваться в сражении, манипулировать отрядами. Существует целая система знаков, а также люди, за них отвечающие. Но в этот раз всё было по-другому. Каждый из римлян сражался за двоих, а то и троих.
Раскидав несколько фракийцев, консул увидел командира землекопов, стоявшего поблизости с мечом в руках, и приказал ему продолжать копать рвы. Ведь на поддержку напавшему отряду вот-вот должна была подойти помощь в виде основной армии. Надо было спешить.
Землекопы каким-то образом собрались вместе и снова начали работу, усердно углубляясь в землю. Но на них снова налетели конники Архелая. Кто-то из лучников, тетива которого в бою лопнула, сражался, зажав в руке пучок стрел и действуя им, как кинжалом. Это был не более чем жест отчаяния, поскольку силы у всех были уже на исходе.
К тому моменту, когда понтийцы Дорилая собрались в долину, сгустились сумерки. Римляне отошли в свой лагерь. Развернули свои палатки и эллины. Завтрашний день обещал стать решающим. Дорилай был уверен в себе и спокойно предался отдыху. Но Сулла сделал для себя надлежащие выводы. Потому рано утром, едва первые лучи солнца осветили горизонт, римские солдаты атаковали вражеский лагерь. Они разрушили часть защитной стены и хлынули внутрь стана. Теперь уже понтийцы метались в панике, а сквозь толпу, как раскаленный нож сквозь большой кусок масла, двигались отряды гоплитов, сея вокруг себя смерть и разрушение. С Дорилаем было покончено за несколько часов. Архелай же вновь ускользнул, как и его люди. Увидев, как обстоят дела, они вовремя убрались прочь, на свою флотилию.
Солдаты чествовали консула. Сулла наградил наиболее достойных, а остальные взяли своё, разграбив города Беотии, через которые проходили легионы на пути в Фессалию, где они должны были встретить флот Луция Лукулла.
Там, в укреплённом лагере, Сулла получил плохие новости. Прибыли корабли с беженцами из Рима. Среди других римских аристократов была и жена Суллы с детьми. Беженцы поведали Сулле о случившемся конфликте между партией знатных патрициев, оптиматов и популяров, то есть представителей плебса. Конфликт вылился в вооружённое столкновение, в котором пролилась кровь. Опасаясь преследований, часть римской знати бежала из Вечного города через Остию и прибыла в Фессалию специально для встречи с Суллой. Аристократы просили консула вернуться в Рим во главе своей армии. Солдаты обожествляли своего кумира-победителя, который не боялся противника и умел побеждать в самых безнадёжных ситуациях. Народ тоже чтил Суллу, и популяры будут вынуждены отступить. Весьма недвусмысленно Сулле намекнули, что он в Риме может претендовать на нечто большее, чем место консула в Сенате. Ему будут доверены полномочия единоличного диктатора, то есть фактического властелина Римской республики.
Жена умоляла его послушать единомышленников.
Сулла колебался. Казалось бы, вот он – Рим, а там, повернись всё так, как ему расписывают, возможен триумф, и лавровый венок… но на другой чаше весов – гражданская война, которая оборачивается массой неожиданностей, которые невозможно учесть… И тут он узнал, что такое же обращение направлено Валерию Флакку, и тот уже активизировал свои действия, чтобы усилить авторитет военачальника. Он даже вернулся в Азию через Фракийский Боспор. Флакк запланировал ряд воинских операций, в ходе которых надеялся крепко прижать Митридата Евпатора. Были эти планы утопическими, или здесь были замешаны политические интриги, но при разработке деталей наступления Флакк повздорил со своим заместителем, Флавием Фимбрием, военачальником из весьма знатного семейства. Гордый патриций придрался к какому-то обидному слову и зарубил главнокомандующего, после чего провозгласил командующим себя. Легионеры давно выражали недовольство медлительностью Флакка и потому сразу же выразили общее одобрение такому повороту событий.
Новый командующий развил бурную деятельность. Он прошёлся огнём и мечом по юго-восточному побережью Понта и выслал посольства к городам-полисам, которые, посовещавшись, согласились перейти на сторону Рима. Таким образом, Фимбрий показал себя и как военачальник, и как политик, умеющий договариваться.
Тем временем Евпатор послал своего сына, тоже Митридата, во главе войска, на помощь городам-колониям, которые уже было согласились признать римскую власть. Он должен был вернуть полисы в лоно понтийского царства и турнуть римлян. Под натиском митридатовских отрядов римляне отступили, предстояла решающая битва, но тут начались дожди, и сражение как бы отложилось. Биться по колено в грязи, да ещё под струями проливного дождя – удовольствие не самое изысканное. Обе враждующие стороны, разделённые небольшой рекой, спешно раскинули лагеря с укрытиями. Наступило своеобразное временное перемирие, запахло походным варевом. Повара-кашевары с обеих сторон готовили еду для проголодавшихся воинов.
Понтийцы чрезвычайно любят покушать. Даже в походе вместо похлёбки и каши они готовили что-то весьма ароматное. Запахи разносились удивительно далеко, даже до лагеря противника. Или так казалось римлянам, угощающимся бобовой похлёбкой и пшённой кашей со шкварками. Когда понтийский лагерь погрузился в тишину, а небо украсилось ущербным лунным диском, поступил приказ готовиться к бою. Стараясь не шуметь, легионеры облачились в доспехи и построились.
Стояла пронзительная ночная тишина. Стрекотали цикады, лошади сонно хрумкали травой, а на реке всплёскивалась вода от рыб, охотившихся за ночными мухами… От рыб? Дозорные клевали носом, а в это время через речушку переправлялись отряды римлян. Поражали дисциплина и сноровка. Не лязгнул ни один поножень, ни один щит или меч. Едва слышно плескалась вода, но эти звуки, мы повторимся, не были чем-то тревожным и не привлекали внимания.
Скоро на другой берег перебрался целый легион. Фимбрий взмахнул мечом, и колонна легионеров скорым шагом двинулась к вражескому лагерю. Дозорные увидали, как приближается живая стена из щитов и шлемов, украшенных плюмажем из жёсткого конного волоса. Они попытались было поднять тревогу, но было уже поздно.
Это было не сражение. Скорее это напоминало избиение. Понтийцы оказывали слабое сопротивление. Не было единой координации. Мешанина бестолково мечущихся людей, размахивающих мечами, поражающих своих же товарищей, представляло в совокупности жалкое зрелище. Это был разгром, и понтийцы спасали себя, как могли. Многие пустились в бегство, кое-кто даже побросал оружие.
Весть о новом поражении понтийского войска быстро обежала всю провинцию. Больше понтийские полисы уже не размышляли. Потянулись группы посланцев с сообщениями о согласии признать власть Рима. Заволновался и Боспор. Колхида заявила о своих давних обидах. Под Евпатором зашатался трон. Во всяком случае, именно так казалось со стороны. Сам же он, человек искушённый и не менее хитроумный, чем легендарный Улисс, поборов своё недовольство, принялся улаживать проблемы. Он позволил колхам восстановить собственное царство, дав им автономию, отложив решение проблемы до окончания войны. Но царём послал своего сына – Митридата.
Оставалось заключить договор с римлянами. Это было крайне ответственное дело, которое Митридат Шестой Евпатор не мог доверить никому. Он обменялся с Суллой послами и договорился о личной встрече. Она должна была состояться на своеобразной «нейтральной территории», в северной части Малой Азии, в небольшом городке Дардане. На встречу Митридат явился, как это и полагалось для восточного правителя, мнящего себя великим, в сопровождении целой армии в двадцать тысяч пехотинцев, шесть тысяч всадников и двухсот боевых колесниц, запряжённых в упряжки отборных лошадей. Ничто не показывало, что царя Понта что-то тревожит. Он был деланно спокоен и держался с гордым достоинством.
Обе стороны знали себе цену и, чтобы не ронять достоинства, своего и чужого, Сулла удалил всех из зала магистрата, где проходила встреча. Претор Дардана и служащие держались где-то в стороне, силясь предугадать желания великого консула, которого сопровождало изысканное общество из виднейших аристократических семейств Рима. Были поданы лучшие сорта фессалийских и кипрских вин, а слух гостей услаждал оркестр цимбалистов. Впрочем, их мало кто слушал. Знатные гости беседовали друг с другом о вариантах возвращения в Рим, не забывая поглощать вино, амфоры которого подносились незамедлительно.
– Приветствую тебя, великий консул, – начал Митридат, – видимо тебе покровительствует не только Марс, но и сам Юпитер. Я рад лицезреть воина, который победил моих лучших стратегов.
– Приветствую и я тебя, царь, – ответил Сулла, глядя высокомерно, как это и полагалось политику Рима. Губы его, сухие, потрескавшиеся, смазанные лечебным кремом, были изогнуты высокомерной складкой. Такое выражение лица словно были отпечатаны на лицах многих патрициев или сенаторов. Лишь во время пиршеств или любовных утех они расслаблялись.
– Я привёз для тебя дары нашего государства. Там найдутся и лучшие вина, равных которым не сыщешь в этом мире. Они подобны божественным нектарам, что оделяет Бахус своих товарищей.
– Я слышал, что тебя недаром прозвали Дионисом, что ты понимаешь толк в этом деле, как я знаю и о том, каких успехов ты достиг в деле изготовления ядов. Все вина сначала попробуют гости, а потом их уже отведаем мы.
– В детстве я слишком часто имел дело с ядами, потому и вынужден был изучать свойства их, чтобы готовить лечебные снадобья. Признаюсь, великий консул, что жив я до сих пор только по той причине, что очень старался постичь науку Асклепия, но это было очень давно. Можешь не волноваться, вино великолепно и не повредит здоровью. Наоборот. Я лично готов отведать из любого кувшина. На все у меня не хватит сил, годы уже не те. А ты, я знаю, знаешь толк в утехах плоти. Я привёз тебе в дар юных невольниц. Они усладят твою плоть.
– А не хочешь ли ты поделиться со мной Монимой из Милета. Я много слышал о её красоте. Говорят, она не уступила бы в этом и Елене Прекрасной, жене Менелая.
– Монима, равно как и другие мои жёны, ждёт меня дома, – заявил Митридат, помрачнев лицом, – твоя же, я слышал, находится здесь, рядом. Ей надоели улицы Рима?
– Рим велик, его хранит Ромул, но это не значит, что она также хранит и всех его жителей. У меня много друзей, но немало и врагов. Я слишком долго отсутствовал дома, и они осмелели. Теперь, когда ты сам видишь всю бессмысленность дальнейшей войны, я жду от тебя признания поражения, после чего вернусь к себе, в Рим, чтобы заняться своими врагами вплотную.
– Я им уже не завидую. Надо иметь большую глупость, чтобы пойти против такого, как ты, великий консул.
– Ты уже пробовал.
– Каюсь, – поднял руки Митридат, правда, скорей разведя их в стороны. – И готов поступиться многим.
– Своим царством, – ощерил зубы Сулла.
– Я сказал многим, – повторил царь Понта, – а не всем. Зачем тебе Понт, о божественный Сулла? Твоё место в Риме, моё же – здесь. Понт вместил в себя столько народов, и все чего-то требуют, чего-то хотят, а если им не отвечать взаимностью, начинают бунтовать. Это царство – большая морока и сильная головная боль. Нужна тебе головная боль, великий консул?
– Если честно, то мне хватает и того, что даётся в Риме.
– Так возвращайся туда, а мы устроим тебе грандиозное пиршество, одарим с царской щедростью. Я привёз с собой не только вино и девушек.
– В первую очередь, царь Понта, ты должен отказаться от претензий на Каппадокию, Вифинию, Фракию и Македонию. Это – земля под сенью флага Римской республики. Цари их дают присягу верности, платят дань и дают отчёты римским кураторам.
– Но, позволь… великий консул…
Митридат закинул голову, обводя взглядом потолок зала. Он искал каких-то особо убедительных слов, чтобы римлянин поменял свои намерения.
– Они давали клятву верности Понту, – начал он, но Сулла оборвал его:
– У меня нет времени на пустые словословия. Или ты идёшь на уступки. Или война будет продолжена и, рано или поздно, земли Понта, Боспора и Меотиды придут к Риму. Своим глупым упрямством ты только приближаешь это время.
– Хорошо, – улыбнулся Митридат. – Ты не только стратег, но и великий политик. Когда-нибудь ты станешь правителем всего Рима, всей республики, станешь царём, великим царём и тогда у тебя среди других союзников будет царь Понта, Боспора и…
– Довольно слов. Что ты там говорил о дарах?
Неудачный исход военных действий обошёлся Митридату в конечном итоге в три тысячи талантов. Но это было ещё не всё. На восемьдесят триер понтийский флот стал меньше. Но при этом, надо отметить, Митридат остался царём обширнейшего на Востоке государства со всем его потенциалом. А Сулла вернулся в Рим – вершить великие дела…
Глава 3
…С самого утра голова у Круглова шла кругом. На него свалили организацию эвакуации райуправления НКВД, а это – и архив, тонна всяческих бумажек, и оперативные «дела», документация и люди. Требовалось обеспечить, найти, доставить и, похоже, за всё в ответе был он, Круглов Антон Юрьевич.
При этом подчинённые показывали чудеса дурости. Они то пропадали неизвестно куда, то беспокойно суетились, мешая друг другу. Они то хватали связки папок, то разом наваливались на огромный швейцарский сейф, побросав папки, и потом не могли их найти, когда оказалось, что сейф протащить сквозь двери невозможно физически.
Доходило до крика, после чего подчинённых нельзя было найти вовсе.
Катавасия продолжалась до обеда. Паника началась после массированной бомбёжки внешнего рейда Керченского порта. Фашист наступал, и поступила команда сверху начать эвакуацию. Давно было пора! А то: сиди, жди указаний, а Киев уже бомбят, Харьков, Минск, в Чёрном море рейдировали корабли и подлодки германского ВМФ. Немец был серьёзно намерен захватить Крым, включая Севастополь, Феодосию, Ялту, Керчь.
Круглов убегался, охрип от крика и, махнув рукой, отправился домой, узнать, что там да как. Заодно и пообедать. Надо было переправлять семейство на материк, приглядеть за имуществом. Разве можно кому доверить такое ответственное дело? Супруга Нинка билась в истерике. Она то хваталась за сложенные вещи, то прижимала к себе зарёванных малолетних дочурок в одинаковых платьицах, то крутила диск телефона, пытаясь дозвониться неизвестно до кого, потому как сама же кидала телефонную трубку (а та чем виновата?)
Только просьба «сообразить с обедом» как-то её собрала. Получив направление для осмысленных действий, Нина Павловна отправилась на кухню и из подручных средств принялась что-то там мастерить. Круглов принюхался и отправился на балкон, откуда был виден кусочек порта. Достал коробку «Казбека». Раньше он любил вот так спокойно покурить, вглядываясь в море, с хитрым прищуром, как это делают капитаны в рубке своего корабля. Собственно говоря, он и был капитаном, капитаном государственной безопасности. Звание, да ещё вид на море – единственное, что ассоциировало его с мореходством, хотя с детства Антон зачитывался и «Детьми капитана Гранта», и «Пятнадцатилетним капитаном». Детские годы, они у всех самые счастливые в жизни…
– …Антон Юрьевич! Послушайте, Антон Юрьевич!..
Круглов повернулся. На соседнем балконе приплясывал от нетерпения сосед, Ерёменко, ведущий специалист Историко-археологического музея. Его редко можно было видеть дома. Он был постоянно в разъездах, в творческих командировках: то раскапывает Мелек-Честинский курган в поисках царских захоронений, то занимается реставрацией склепа Деметры – об этом Круглову как-то была прочитана целая лекция. Сегодня выслушивать сентенции учёного соседа Круглову не хотелось, и он сделал попытку удалиться в квартиру.
Безуспешно. Археолог, заметив попытку бегства, с воплем:
– Антон Юрьевич, постойте! – попытался перелезть с балкона на балкон, невзирая на то, что тремя этажами ниже находилась брусчатка мостовой, что означало прямую угрозу для жизни учёного.
Только теперь Круглов обратил внимание на внешний облик историка. Ерёменко и раньше не считал зазорным надеть старенький костюм или галстук не в тон. Его ботинки вечно были заношены и тосковали по гуталину. Да и понятно. Разъезды по голой степи давно отучили его следовать модным тенденциям. Но и на фоне сложившегося отношения к собственной внешности Ерёменко в данный момент выглядел странно, если не сказать больше – причудливо.
Ведущий специалист керченского музея был высок ростом, сухопар, долгоног, долгорук, имел вытянутое благородное лицо с взлохмаченной соломенной шевелюрой, скрывающей уши. В период обработки материала в музее носил старомодные костюмы двадцатых годов, или мешковатые комбинезоны непонятного цвета, когда отправлялся на раскопки.
В данный момент Алексей Фомич был выряжен в костюм, но костюм, измазанный в земле, порванный на плече и колене, галстук сполз и болтался чёрт-те где, а сорочка расстегнулась, обнажая загорелую кожу, покрытую курчавым волосом с примесью седины. Руки его, как и манжеты рубашки, были в грязи, в тёмных пятнах было и лицо, на котором безумным блеском сверкали глаза, обычно голубые, но сейчас приобретшие почему-то отчётливый стальной оттенок. Волосы историка торчали во все стороны. Видимо, он их пытался машинально пригладить, но, из-за грязи, которой были покрыты руки, волосы только испачкались.
– Что это с вами? – испугался Круглов. Уж не сошёл ли сосед с ума, как это часто теперь случалось после бомбёжек. – Вы… были на работе?
– Да, – закричал историк, перегнувшись через перила, что было при его-то росте довольно опасным занятием. – Но это не важно! Здесь другое – вы должны меня арестовать. Срочно!
– Это с какой-такой целью? – удивился Круглов. В предвоенные годы была арестована масса народа. Сотрудники ОГПУ-НКВД изводили тонны бумаги, протоколируя допросы, но сейчас… – Вас что, контузило?
– Нет. Я вас уверяю – скорей арестуйте меня. Я – враг народа. Из-за меня началась война!
– Ах, оставьте меня, – Круглов замахал руками. – У меня куча дел, всё свалили на меня – эвакуацию, сборы. Хорошо, я помогу вам. Собирайтесь. Скоро подойдёт машина. Грузите вещи. Одно прошу – только самое необходимое! Все эти черепки и камни, осколки прошлого… Я вас умоляю.
Круглов говорил, а сам прикидывал. Выходило, что сосед таки где-то попал под бомбёжку. Эк его угораздило… Отсюда и грязь. Контузило, землицей засыпало. Обычное дело. Господи, какие нынче времена настали… Надо было как-то успокоить Фомича, чтоб в себя пришёл, а то он что-нибудь выкинет. К примеру, с балкона свалится…
– Хорошо, Алексей Фомич, сейчас я к вам зайду, и мы переговорим… обо всём.
– Пожалуйста, Антон Юрьевич, – руку свою длинную протянул, словно Круглов вот сейчас через перила переберётся и к нему на балкон сиганёт. Заботливый…
– Нет уж, Алексей Фомич, я уж лучше по коридору. Привычней как-то.
Нинка возилась на кухне, громыхая кастрюлями. Вдоль стен стояли собранные чемоданы, какие-то тюки, коробки. Дочки сидели рядом с большим ящиком и что-то рисовали на альбомном листе, сразу обе на одном. Вокруг листа валялись рассыпанные карандаши. Некоторые скатились на пол, но дочки этого даже не заметили. В другое время Круглов сделал бы девочкам замечание, так как сам любил порядок и прививал любовь к порядку домашним и подчинённым. Вот только время сейчас было такое, что порядок тоже куда-то эвакуировался…
Ах да, сосед… Круглов вышел на лестничную площадку. Крайняя слева дверь была открыта, и светлело лицо. Увидев капитана, историк замахал ему рукой, почему-то косясь на окошко в подъезде. Антон Юрьевич вошёл в квартиру, не снимая сапог.
В квартире учёного царил бедлам. Когда-то евонная жена пыталась поддерживать хоть какой-то намёк на порядок, но потом отчаялась и махнула рукой. Она и сама была то ли художником, то ли оформителем, одно время работала в театре, потом ещё где-то. Сейчас в доме не было никого.
– А где супружница ваша, Алексей Фомич? – с ходу попытался перенастроить соседа Круглов на бытовой лад, но тот переключаться не хотел.
– Я отправил её в деревню, к сестре, вместе с сыном… Но я не для этого приглашал вас к себе…
– Как же, помню, – Круглов усмехнулся. – Вы начали войну, и потому я обязан арестовать вас и провести скрупулёзное следственное действие. Но позвольте…
– Нет, это вы позвольте, – нахмурился Ерёменко. – Или вы меня не поняли, или я выразился недостаточно внятно. Позвольте же, я всё объясню…
– Уважаемый Алексей Фомич, – весьма бесцеремонно оборвал учёного Круглов. – Наверное, вы хотите мне рассказать что-то интересное и важное, но это интересно и важно для вас, тогда как у меня совсем другие задачи! Руководство поручило мне выполнение дела, которое сделать в столь краткий отрезок времени просто невозможно. Вы привыкли манипулировать столетиями, да что там, тысячелетиями. Что для вас пара десятков веков? А я заскочил домой на четверть часа, чтоб пообедать и отдохнуть от кавардака. Давайте договоримся так: вы соберёте сейчас вещи и перенесёте их ко мне, а мы вас завезём в деревню, к вашим. Хорошо? А дорогой вы мне всё расскажете.
– Постойте, – ухватил Круглова за рукав Ерёменко. – Это очень важно!
– Пять минут, – сказал капитан, нахмурив густые брови. – Это – максимум, который я могу вам дать.
-– Я попробую. Дело в том, что когда-то на месте Керчи находился совсем другой город. Это было давно, свыше двух тысячелетий назад. Город назывался Пантикапей, столица Боспорского государства. Это было небольшое греческое государство, состоящее из нескольких городов и сельскохозяйственной полосы…
– А покороче нельзя?..
– Я и стараюсь короче! Боспорское государство прибрал к своим рукам Митридат Шестой Евпатор…
– Позвольте – Евпатория?
– Да, это захваченная им у скифов крепость. Названа в его честь.
– Надо же! А я и не знал. Спасибо, просветили.
– Сейчас это не важно! Итак, Митридат в этом регионе был очень влиятельной личностью, но он хотел власти много большей и прихватил кусок, оказавшийся ему не по зубам. Он попытался подмять под себя Каппадокию, Фракию, Виффинию, Македонию…
– Позвольте, это же Греция, Балканы…
– Да, вотчина Рима. И Рим начал войну против Митридата.
– А при чём же здесь наша война с немцами?
– Я же пытаюсь объяснить, а вы меня всё время прерываете!
– Я давал вам пять минут. Они истекли, мне пора возвращаться в контору, а я ещё не обедал. Безобразие.
– Безобразие, согласен. Вы, знаете что, обедайте, а я вас внизу подожду. Вы как покушаете, меня арестуете, и мы пойдём.
– Куда пойдём?
– К вам, в управление. В тюрьму же ещё рано, надо сначала следствие… Я это видел в кинематографе, читал в книгах. Вот во время следствия я всё обстоятельно расскажу, без спешки. Так будет лучше для всех.
– Хорошо. Если вы так настаиваете. Ждите. Я скоро спущусь.
Круглов вернулся к себе. Соседа было жалко. Видимо его хорошо приложило. Пожалуй, лучше будет, если он попутно отвезёт его в клинику. Пусть его осмотрят там, что ли. Надо же, что придумал: он стал причиной войны с немцами. Интересно, как бы это он сформулировал причину?
…Нина сварила свой фирменный борщ – из грудинки и кусочков бекона. Добавила туда баклажана и сладкого болгарского перца. Только она знала секрет пропорций ингредиентов и свято берегла рецепт. Как-то к ней подкатывал шеф-повар из санатория в Евпатории, но Нина Павловна устояла перед сладкими речами полутурка-полуазербайджанца. Непременная столовая ложка сметаны только подчёркивала букет ароматических приправ.
Сели за обеденный стол – и сам Круглов, и девочки, и Нина, после того, как разлила по глубоким тарелкам борщ. На столе красовались яблоки, груши, домашняя колбаса и смородиновое желе – последние остатки предвоенной роскоши. Нина была рачительной хозяйкой и умела добыть продукт и приготовить нечто из ничего, назло всем философским школам. И неудивительно – Нина имела происхождение из числа крепких и прагматичных сельских хозяйственников, воспитанников товарища Бухарина.
– Подготовь всё, – сказал Антон, – вечером, крайний срок завтра утром я пришлю машину, солдат, всё погрузим. И…
– Куда же мы? – глаза Нины увлажнились. Девочки смотрели во все глаза на мать и уже шмыгали носами. Вот сейчас заревут. Круглов бросил ложку в тарелку. Все вздрогнули.
– Куда-куда! Я же говорил: брательник у меня в Кировской области проживает, так что пока к нему, а там посмотрим.
– А ты? – неуверенно спросила Нина.
– Я же сказал – посмотрим! – выдавил из себя Круглов и попытался перевести разговор на другое: – Да, вот ещё что. Может быть, с нами сосед наш поедет, этот, как его… Ерёменко. Недалече, он своих в деревню тут отвез, так его туда бы забросить. Совсем небольшой крюк. Надо уважить человека. Совсем он не в себе. Так что не забудьте про него… Если соберется.
Он буквально сбежал из-за стола, пряча от жены и дочерей глаза. Надо же, обжились, считай, уже корни пустили здесь, в Крыму, дочери вон совсем скоро расцветут, а тут такая напасть. Ах ты, черт!
Внизу ждал Ерёменко. В руках он держал какой-то жалкий сверток, как попало завернутый в последний номер «Керченской правды». Что он там приготовил – смену белья, что ли? Сухари? Круглов чуть было не забыл об историке. Появилось чувство раздражения. И чего этот учёный червь от него хочет?!
– Я готов, – сообщил Ерёменко. – Вон и ваша машина ждет.
Машину Круглов вызвал по телефону. Хорошо ещё, что работала связь. Автомобиль лихо подкатил и остановился рядом с капитаном. Водитель козырнул. Историк суетливо полез внутрь и занял место позади, положив сверток на колени. Круглов уселся рядом с шофером и приказал ехать через клинику.
Чувствовалось, что город готовится к эвакуации. По улицам катили грузовики, набитые имуществом. Наверное, кто-то решил пересидеть лихое время здесь же, в Крыму: в порту брать с собой крупногабаритные вещи не разрешали, все эти шкафы, сундуки, столы, что громоздились в кузовах полуторок. Только ручную кладь в чемоданах и мешках, – то, что можно унести с собой.
Какое-то время Ерёменко крутился позади, ерзая на пружинном сидении. Наверное, ожидал, что Круглов усядется рядом с ним и будет слушать. Наконец он наклонился вперёд и тронул капитана за плечо.
– Послушайте, Антон Юрьевич. Я обещал рассказать вам…
– Позднее, Алексей Фомич. Чуть позднее. Сначала мы вас… Ага. Приехали.
Машина затормозила у ворот центральной поликлиники. Здесь, как почти везде, царила суета. Люди в военной форме и в белых халатах, входили и выходили из дверей с крайне озабоченным видом.
– Зачем мы сюда? – удивился историк. – Я думал, вы едете в управление. Что-то случилось?
– Нет. То есть да. Я думаю, вы попали под бомбу, и вас контузило. Сделайте милость, обратитесь к врачу, а потом, после осмотра, я вас внимательно выслушаю.
– Но позвольте… Какая бомба?
– Вы весь в земле. Вас завалило? Контузило?
– Помилуйте, Антон Юрьевич! Я был… я был в катакомбах. Я проверял, на месте ли… Я же хотел вам всё рассказать… Выслушайте же меня!
– Обязательно! Уважаемый Алексей Фомич, обязательно. Но только после того, как вы покажетесь врачу. После того, как он даст заключение, что вы полностью здоровы и отдаете себе отчет в действиях. Только в таком случае… А пока я занят. Буду ждать. До свидания!
Самым безапелляционным образом Круглов выставил историка из машины и подтолкнул его к дверям клиники. Он ещё раз взглянул в его сторону, поймал растерянный взгляд и отвернулся, быстро залез в машину и приказал шоферу двигаться в управление.
Получилось очень нехорошо, и в глубине души Круглов чувствовал себя неправым. Пожалуй, при других обстоятельствах он нашёл бы час, ну, хотя бы полчаса и поговорил по душам с соседом. Да, Ерёменко – человек мирной профессии, которого выбило из колеи это безумство последних дней. Но ведь не один он такой! Все вокруг шокированы и как-то приспосабливаются, решают проблему. К тому же Круглов не бросил его, а доставил к врачам. Связанные клятвой Гиппократа медики не оттолкнут бедолагу, сделают что-то, успокоительное там или беседа, отойдет от шока и вернется домой, соберет вещи… Нина поможет. А вечером, или утром, мы отвезем его к родным. Все будет хорошо. А у нас хорошо будет ещё ох как нескоро…
Следующие несколько часов прошли, как пять минут, но эти минуты выжали Круглова, как лимон. Пришлось самому таскать коробки, ящики, принимать, подавать, толкать и дергать, а ещё ругаться, ругаться самыми последними словами. Когда комнаты опустели, он упал на стул, достал дрожащими руками коробку с папиросами и с трудом вытащил одну. Рядом, на соседний стул, опустился приятель из соседнего отдела, старший лейтенант Линкин. Он угостился папиросиной и со вкусом затянулся.
– Дела, – протянул он. – Ты слышал, что возле рейда появилась немецкая эскадра?
– Как эскадра? – у Круглова вытянулось лицо. – А как же эвакуация?
– Морем будут вывозить только армейские соединения.
– А как же…
– Семьи? Гражданских направляют на железнодорожный вокзал. Вот только…
– Что там ещё?! – встревожился ещё больше Круглов.
– Слышал оперативную сводку. Краем уха. Немецкие диверсанты уничтожили зенитную батарею. Это значит, обязательно будет десант. Они попытаются перекрыть Керченский пролив, выйти на Тамань. А следом идут немцы и ещё румынская дивизия.
– А как же наши архивы?
– А я знаю?
Линкин швырнул окурок на пол и, растоптав его подошвой, ушел по гулкому коридору. В соседней комнате гомонили солдаты. Они скинули пропотелые гимнастерки и баловались чайком.
В пустой кабинет заглянул дежурный.
– Антон Юрьевич, вас там какой-то ненормальный гражданин спрашивает, странной наружности.
– Ненормальный? – машинально переспросил Круглов. Он обдумывал новости, принесенные Линкиным.
– Явно с приветом, но при нем имеется справка, что он здоров не только физически, но и душевно.
– Чего ему надо?
– Вас хочет видеть.
– Да гони ты его в три шеи!
– Слушаюсь, – вытянулся дежурный сержант, и двинулся уже к выходу, но тут вспомнил: – Только он говорит, что вы его сами видеть хотели.
– Зовут его как?
– Счас, – дежурный разжал кулак и прочитал карандашные каракули на замусоленном клочке бумаги, – какой-то Ярёменко Алексей Фомич.
– Не Ярёменко, а Ерёменко, – машинально поправил Круглов.
– Виноват, – козырнул дежурный, – расслышал так.
– Что ему надо?
– Не говорит, но вид имеет крайне возбужденный. Может у него сведений секретный имеется?
– Да откуда… Это сосед мой, историк по профессии. Историю, стало быть, поведать мне хочет.
Дежурный сморщил гармошкой лоб.
– Так мне его гнать? Или как?
– Или как, – ответил капитан. – Веди сюда. Все равно у входа торчать будет. А мне начальства всё одно дожидаться велено.
– Слушаюсь, – дежурный тут же исчез, а скоро послышались неуверенные шаги.
– Эй, Фомич, – крикнул Круглов, – здесь я, давай, дверь специально открыта.
В проеме показалась нескладная фигура Ерёменки. Историк весь как-то сжался, стал ниже ростом, присмирел. Надо сказать, что в управление НКВД мало кто заходил добровольно, если, понятно, здесь не работал. Так что Фомич проявил изрядную долю решительности, и она была уже на исходе.
– Извиняй, сосед, – поднялся Круглов со стула, – что не встретил тебя, не мог. Вот сижу у телефона, начальства своего дожидаюсь. Отбыли они куда-то, так что пока есть время поговорить. Присаживайся пока.
Ерёменко опустился на стул, где недавно ещё сидел лейтенант Линкин. Наверное, место ещё не успело остыть, хотя стояло лето, и было жарко.
– Так что ты там мне рассказать собрался? Про Митридата твоего и начало войны. Только короче, я умоляю.
– Хорошо. Я постараюсь. Но, чтобы понятней было, начну издалека. В девятнадцатом веке группа английских археологов раскопала склеп Тутанхамона. Тутанхамон, это известнейший…
– Фомич, ты меня, конечно, извини, но уроки истории я проходил в школе, а здесь, как ты, наверное, успел заметить, совсем не учебный класс.
– Извините, я отвлёкся. Итак, в Долине Мертвых англичане нашли саркофаг фараона. Это была сенсация мирового уровня, и они поддались искушению, в смысле – открыли склеп и вошли внутрь. Я не буду говорить о сокровищах. Здесь все оценивается по другой категории, и то были настоящие энтузиасты своего дела. Они фотографировали, все отметили, сделали, как полагается, как надо, но…
Ерёменко выдержал паузу, поднял вверх палец и набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить, но в этот момент неожиданно и оттого вдвойне пронзительней, зазвонил телефон. Круглов кинулся поднимать трубку, а историк, поняв свою ошибку, уже частил:
– Они все погибли, один за другим, от автокатастроф, несчастных случаев, от приступов скоротечных болезней. Потом это назвали «проклятием Фараона»…
Капитан его не слушал, прижимая трубку к уху, потом и вовсе замахал рукой, чтобы Ерёменко замолчал. Историк закрыл рот.
Распахнулась дверь, и в кабинет влетел коренастый плотный офицер в ладно пригнанном мундире и начищенных сапогах. На кирпичного цвета лице играли желваки, а крупные пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались.
– Да, товарищ пол… Да, това… Он уже здесь. Я всё понимаю, но как же моя семья?.. Слушаюсь, товарищ полковник…
Круглов опустил трубку, и блуждающий взгляд его прошелся по кабинету.
– Что, – хмыкнул майор, пройдясь вдоль стены, – теперь и ты знаешь. Через два часа немцы будут в городе. Порт отрезан, на станции паника. Здесь архивы оставлять нельзя, сжигать тоже. Есть мнение пока материалы поместить в тайное место.
– В какое? – жалобно спросил Круглов.
– В катакомбах, – решительно заявил майор. – Там сам черт ногу сломит.
– В катакомбах? – пискнул Ерёменко.
– Это кто? – словно только сейчас заметив в кабинете постороннего, осведомился майор.
– Это? – Круглов удивился и посмотрел на Ерёменку. – А, это!.. сосед мой, археолог, роется в земле, ищет разные древности.
– Что он здесь делает?
– Он? Он… это… специалист по катакомбам.
– Да, я специалист по катакомбам, – решительно заявил Ерёменко. – За последние десять лет я исползал там каждый тоннель, знаю каждый камень. Дело в том, что систему катакомб первыми начали применять древние эллины. Это была важнейшая часть античных полисов…
– Ну, ты, Антон, молодец, – восхитился майор. – Успел найти спеца! А я-то голову ломаю – в такой момент где найти знающего человека?
– А Воробьев из оперотдела? – вспомнил Круглов. – Ведь он же там как в своей квартире. Он с отцом и братьями после гражданской там…
– Про Воробьева забудь, – оборвал его майор, покосившись на историка, который все ещё пытался что-то рассказывать, все тише и тише, пока не замолчал. – Не нашего ума это дело. Специалист был нужен, мы его нашли. Товарищ, как вас звать-величать?
– Разрешите представиться, – обрадованный вниманием, Ерёменко вскочил, – Алексей Фомич, старший научный сотрудник Историко-археологического музея нашего города, начальник отдела по эллинскому наследию, автор трудов… ну, это, наверное, не так важно.
– Семчев, – пожал руку учёного майор, – начальник секретного отдела данного учреждения. Скажите, Алексей Фомич, вы Родину любите?
– Ну… – растерялся Ерёменко, – конечно. А как же!
– Хорошо, – улыбнулся майор, – от имени Родины я командирую вас в распоряжение нашей группы, в качестве… э-э… проводника и научного консультанта. Вас устраивает такой коленкор?
– Да-да.
– Тогда вперёд. Машины уже готовы.
Машины действительно были готовы. Три грузовика стояли во дворе, все с натянутыми брезентовыми тентами, а из кузова первого выглядывали полдесятка солдатиков.
– Рассаживаемся по кабинам, – приказал майор самым решительным тоном. Круглов заикнулся было о семье, но майор осадил его. – У всех семьи. Нашими семьями уже занимаются. Не боись, к немцу они не попадут, вывезем их до Феодосии, там ещё свободно. Наше дело – архивы. Об этом беспокойся!
Над рейдом с ревом прошло звено немецких истребителей, следом – ещё. Гулко грохнул разрыв. Потом ещё несколько. Зарычали моторы грузовиков. Майор указал Ерёменке на второй грузовик, сам уселся в кабину первого. Круглов погладил гладкий клапан кобуры и устремился к последнему грузовику.
Ещё недавно по улицам носились машины, толпой шли и бежали люди, стоял гул от криков и воплей. Сейчас улицы опустели, лишь испуганно лаяли собаки, из-за угла было появились два мужика, но, увидав движущиеся машины, скрылись обратно. Было как-то тревожно.
– Скоро начнется, – сказал водитель, круглоголовый и широколицый ефрейтор с пышными усами. – Вот увидишь.
Круглов высунулся в оконце и огляделся. Из какого-то окна тянулся дым. Наверное, часть бумаг, в спешке позабытых, кто-то сжигал. Или начинался пожар. Собственно говоря, беспокоиться надо было о другом.
Началось, когда они уже выехали из города. На бреющем полете над машинами пролетел истребитель, пропоров землю пулемётными очередями. Из кузова первого грузовика начали стрелять из винтовок и автоматов. Пустая затея. Только боезапас истратят. Мыслимое ли дело из несущегося на полном ходу, прыгающего на ухабах грузовика попасть по летящему самолету?
Вообще-то по правилам воинского устава личный состав должен был покинуть машины, найти укрытие и попытаться уничтожить самолет из личного оружия. Но майор Семчев дул вперёд что есть мочи – и остальные старались не отставать. Неизвестно, какие полномочия были у Семчева от полковника Бартенева. Солдаты уже не стреляли: то ли поняли всю бесперспективность этого занятия, то ли успели сжечь все патроны.
Выпустив несколько очередей, «Мессершмидт» умчался. То ли плюнул на них, то ли отправился за подмогой. Но бояться уже не было нужды. Ещё пара пируэтов, и дорога нырнула в скопление скалистых холмов. Это и был район катакомб. Неподалеку находилась старая часть города. Когда-то здесь, на берегу залива, стояли белые дома эллинов, с портиками и колоннадой, украшенные лепниной и барельефами. Во всяком случае, именно так было нарисовано в учебнике истории…
Загнав машины под низкие своды широкого грота, майор устроил настоящий аврал. Все, и сам майор, и археолог, таскали ящики, пока не начали спотыкаться от усталости. Потом опустевшие машины куда-то укатили, а они продолжали таскать архив в глубину тоннелей, складывая ящики в длинный штабель. Круглов указывал, какие ящики брать, а Семчев – куда ставить. Работали до позднего вечера, не обращая внимания ни на артиллерийскую канонаду, ни на ружейно-пулеметную пальбу.
А что дальше?
Круглов достал из кармана смявшуюся коробку. Там оставалась одна-единственная папироса. Он закурил её и направился к выходу из грота. Позади о чем-то в полголоса разговаривали Семчев с Ерёменкой. Майор достал из сумки схему, а Ерёменко что-то там показывал, а потом взял карандаш и начал исправлять схему. Майор нахмурился, заметил Круглова и крикнул ему, чтобы тот не отходил далеко. Солдатики, утомившись от переноски архивов, постелили плащ-палатку прямо на землю и улеглись в ряд. Получалось, что капитан был вроде часового. Он погладил кобуру и расстегнул ее, обнажив рифленую рукоятку ТТ.
Внутри галереи было тихо и сумрачно. В одном из ящиков нашлись свечи. Пару из них зажгли, установив на камнях. Снаружи было пока светло, но солнце уже садилось. В городе все ещё стреляли, в небе мелькали силуэты самолетов. Видимо, немцы считали себя здесь полными хозяевами. Конечно, главной их целью был Севастополь, давний форт-пост России в Черном море, ещё со времен войны с турками, англичанами и французами. О той войне писал ещё Толстой Лев Николаевич… Бомбардировщиков тогда, конечно, не было, но стреляли и тогда – мама не горюй!
Круглов вернулся в грот.
–…Так вы говорите, Алексей Фомич, – услышал он голос Семчева, – что лучше перетащить ящики дальше, в галерею, которая обозначена у меня на схеме под номером четвертым?
– Да. Там имеется такая комнатка, вроде камеры. Можно оставить ящики там, и закрыть вход камнями. Там много лежит плоских камней. Будет незаметно, как в банковском сейфе, никто не найдет.
Уже нашли общий язык! Круглов почувствовал неожиданный приступ «ревности». Захотелось осадить соседа:
– Вообще-то это утомительно. Пусть люди отдохнут, а потом… А пока расскажите нам, Алексей Фомич, что вы мне в кабинете не досказали. Почему вы решили, что стали причиной войны.
Майор Семчев нахмурился и глянул на историка как-то по иному, исподлобья, а Ерёменко, не замечая его взгляда, глубоко и тоскливо вздохнул, кивнул головой и начал:
– Эта мысль буквально сводит меня с ума. Казалось бы, при чем здесь политика, взаимоотношения государств и вот эти катакомбы, покрытые пылью веков. Нонсенс! Однако ещё недавно я раскапывал дальний конец этого подземелья и нашёл…
Ерёменко замолчал, а потом сунул руку в карман и достал оттуда монету. Семчев взял свечу и поднёс её ближе, чтобы рассмотреть. Монета была необычная, восьмигранная, серебристая, с изображением чьего-то профиля, увенчанного буйной шапкой волос. Историк перевернул монету. На обороте был выгравирован корабль под парусами в окружении звезд или символов, похожих на звезды.
– Это серебро? – спросил Семчев, не сводя с монеты глаз.
– Нет, – Ерёменко замотал головой, – не серебро, не платина и вообще я не знаю, из какого материала это сделано. Я видел много монет, какие находят в этих местах, из античных времен, разумеется, это – греческие, римские, понтийские, боспорские, византийские, карфагенские, финикийские, египетские. Вы не представляете себе, какая оживленная здесь была торговля тысячи лет назад!
– Надо же, – Семчев протянул руку, чтобы дотронутся до монеты, – а я думал, тогда ходили в шкурах и охотились на этих, как их там… на мамонтов.
– На мамонтов охотились тысяч двадцать, а может и все пятьдесят назад, – показал свою осведомленность Круглов. – Правильно я говорю, Алексей Фомич?
– Ого, да она какая лёгкая! – удивился майор, взяв монету в руки. – Это медь или алюминий.
– Я тоже был поражен, – возбужденно ответил историк. – Это явно сплав, но – какой? В те времена люди имели дело с бронзой, позднее появилась латунь, однако здесь все по-другому. Я, конечно, далеко не химик, но мне приходилось иметь дело с системой определения древности тех или иных раритетов. Это что-то вроде вольфрамокобальтового сплава с примесями титана и серебра, одной из разновидностей серебра. Я не встречался ни с чем подобным, хотя изучить его подробнее у меня не было времени.
– Это сколько же лет такой вот монете? – спросил с уважением Семчев.
Ерёменко торопливо ответил:
– Не могу сказать точно, но предположительно это античные времена, до рождества Христова.
– Это ж две тысячи лет назад! – присвистнул майор.
– Может и более того, много более. Надо провести анализ, но не было возможности…
Ерёменко поднялся на ноги и направился к выходу.
– Вот и у нас возможности не было, – майор не выдержал и крепко выругался. – Похоже, застряли мы тут.
– Как – застряли? – встрепенулся Круглов. – Долго нам ещё здесь сидеть?
– В одном из ящиков имеется сухой паек на десять человек на две недели.
– Так это что – мы должны бумаги здесь охранять? – поднялся на ноги капитан.
– Ладно, не ерепенься, – махнул рукой майор. – И так всю душу ровно кошки изгадили. Руководство так решило, меня вот озадачили. Я – старший группы, ты отвечаешь за условия хранения, вон там охрана, леший их разбери, дрыхнет, они же и грузчики, и каптёрщики, и все остальное прочее. Плюс твой научный специалист по подземельям. На него тоже наряд выпишем. Всё честь по чести… Я с ним ещё перетолкую, когда он вернется. Кстати, куда это он пошёл?
– А я откуда…
Не договорив, Круглов побежал, но почти сразу остановился. Ерёменко возвращался, виднелся его характерный силуэт.
– Там уже совсем темно. Слышно – ещё стреляют. Но бомбить перестали.
– И на том спасибо… Вот что, Алексей Фомич: нам придется здесь задержаться, пробыть какое-то время. Нам, это означает, что и вам тоже. Скажите, можно здесь организовать какое-то жилое помещение? Или несколько.
– Позвольте подумать одну минуточку. М-м… да, пожалуй, здесь есть такие места. Видите ли, греческие катакомбы, к каким можно смело отнести и эти тоннели, были рассчитаны…
– Извините, Алексей Фомич, мне кажется, эту информацию будет интересно послушать нашему общему руководителю.
– Ах да, понимаю.
Мимо них прошел солдат, держа в руке пустое ведро. Явно за водой. Остальные суетливо переставляли ящики. Семчев держал в руках бумагу и покрикивал на подчиненных.
– Для хозяйственных нужд выделен ящик с маркировкой Ф8. Там всё, – сообщил майор. – Ишь, отдых устроили!
– Товарищ майор, – козырнул Круглов, – разрешите обратиться.
– Ах, Антон, оставь ты эти условности для кадровой армии. Чего тебе понадобилось?
– Вот Алексей Фомич про пещеры эти рассказать хочет.
– Хорошо. Вот только… Эй, орлы, найдёте ящик с такой маркировкой, – майор носком сапога начертил на песке «Ф8», – зовите меня. Пойдёмте, товарищи…
– Так вот, – начал историк, когда они устроились на стопке плоских камней, привалившись спиной к стене тоннеля. – Эти тоннели эллины вырубили много лет назад, когда брали камень для строительства города. Во-первых, это – укрытие для мирного населения в период военных действии, во-вторых, здесь хоронили усопших, их мощи или прах, в-третьих, в пещерах устраивали святилища. Ещё здесь были темницы.
– Гляди-ка, – обрадовался Семчев, – вот прагматичные люди. Разом решали столько проблем. Вот это по-хозяйски! Вот только… кладбище тут где-то?
– Раньше это называли некрополем, или городом мёртвых, с привычным для нас кладбищем с крестами и огороженными участками здесь нет ничего общего. К тому же это закрытая зона, туда нам сейчас не попасть, да и не надо.
– Почему это не надо? – переспросил майор. – А если там устроить хранилище для архива? Если там так всё недоступно.
– Лучше не там, – заявил Ерёменко, – я, как научный специалист, рекомендовал бы другое место, где раньше было узилище.
– Это ещё что?
– Темница.
– А кого там держали?
– Преступники были всегда. Вспомните Священное писание. Первый же сын Адама и Евы, Каин, убил своего младшего брата, Авеля, и стал первым преступником в истории человечества.
– Я – атеист и поповская наука мне не указ, – заявил Семчев, – но темницу готов осмотреть. Сейчас вы нас туда проводите, но сперва скажите, есть ли здесь пещеры, где можно устроить жилье?
– Имеется, и предостаточно, – торопливо пояснил учёный. – Как я говорил, кажется, древние эллины расселялись по всему Средиземному, Чёрному, Аральскому морям, по их побережьям, и потому им часто приходилось вступать в войну с местным населением, которое тут проживало.
– Так они что – вроде оккупантов были? – уточнил майор. – Типа немцев?
– Не совсем так. Видите ли, в исторической перспективе рассмотрения этого вопроса распространение народностей есть постоянное переселение с места на место. Наверное, внешняя агрессия – это то, когда извне приходят захватчики, побеждают власть, меняют на лояльную себе и уходят обратно, заставляя выплачивать себе дань, как это было, к примеру, на Руси, в двенадцатом веке. Монголы разместились в Крыму, в прикаспийской низменности, в Среднем Поволжье, в Сибири, получали дивиденды в виде дани с покоренных народов и вели праздную жизнь. Другое дело – переселение народов, когда снимаются с места целые этносы, как гунны, вестготы, скифы и т. п. Они выдавливали местное население безжалостными методами и заселяли освобожденное таким образом пространство. Есть и третий путь – социальные группы занимают пустующую землю и ведут ограниченное хозяйствование, общаясь друг с другом и с метрополией. Это – как раз эллинский вариант городов-колоний или полисов.
– Ты мне потом, голова, все это подробней растолкуешь, – примирительно признался Семчев, – а пока скажи просто – жилье здесь есть?
– Есть.
– Ну и добре. Веди – темницу кажи, потом жилье пойдем смотреть…
Глава 4
…Проводив глазами последних школьников, догонявших учительницу, Блаватская вздохнула. Было видно, что детишки притомились к концу экскурсии. Да и сама Наина Львовна хотела бы передохнуть. Честно говоря, она уже отвыкла от таких подробных экскурсов в прошлое. Искренний интерес ребятни послужил своеобразным допингом, позволившим поддерживать силы полтора часа, которые длилось это «путешествие» по дорогам, пересекающим время.
Собираясь выключить освещёние зала, Блаватская только сейчас заметила, что ещё не все покинули помещение. Один из посетителей, немолодой уже высокий мужчина в темной «толстовке» наклонился над витриной со старинными монетами. Ещё раз вздохнув, экскурсовод подошла к созерцателю. Наверное, придется ответить на вопрос (и хорошо, если на один) – и тогда можно будет пообедать. Обычно посетители спрашивали, сколько сейчас стоит та или иная монета. На это следует стандартный ответ, направляющий любопытных в антикварный салон в двух кварталах далее по улице.
У истории есть своя, чисто прагматическая сторона.
– Извините, – услышав шаги, мужчина поднял голову, – вы не могли бы мне рассказать об этих монетах?
Блаватская посмотрела мужчине в глаза. Глаза были серьёзные, не бегающие, с сеточкой морщин по углам, выработанной от привычки щуриться. Лицо было смуглое от загара. Этот человек много времени проводил на природе. Одежда и фигура демонстрировали простоту и полное отсутствие гонора, какой выказывали порой доморощенные «эстеты». Отказывать ему не хотелось, но и говорить долее не было ни сил, ни желания.
– Давайте так, молодой человек… (мужчина едва заметно усмехнулся) Да-да, я вас много старше и не скрываю этого… Признаюсь честно: я устала, и мне требуется отдых. Я могу предложить вам пройти в мой кабинет, где я вам отвечу, но сперва чуть помолчу, попью чаю. У меня там есть похожие монеты, вы посмотрите, и я отвечу на вопросы, если их не очень много. Устраивает такой вариант?
– Вполне, – мужчина улыбнулся.
– Идемте, – Блаватская выключила свет и повела посетителя за собой. Кое-где по пути попадались люди, разглядывающие экспозиции, но их было мало, служители сидели на стульях и наблюдали. Они провожали глазами Блаватскую и тут же снова брались за газетку или пересуды- «междусобойчики».
Кабинет Наины Львовны располагался в конце анфилады залов с множеством закутков, оборудованных под кабинеты смотрителей. Вниз вела лестница, где располагался гардероб, туалетные комнаты и проход в обширный запасник.
Казалось, в маленькой комнатушке рационально был использован каждый сантиметр внутреннего пространства. Везде что-то лежало, висело, крепилось. Старенький шкаф, письменный стол, два стула, вешалка и всё остальное было вариантом хранилища. Наина Львовна налила из пластиковой бутылки воды в чайник и включила его. Мужчина топтался на пороге, не решаясь войти.
– Что же вы остановились? – чуть снисходительно спросила его служительница музея. – Здесь мое царство, и я им распоряжаюсь. Испугались темноты?
– Как бы сказать… – замялся посетитель.
– Так и говорите – испугался. Мы эту часть музея так и называем – наш «шанхайчик». Мы, как жители Китая или Японии, освоили здесь каждый сантиметр площади, заставили его служить нам и истории. Вас как зовут?
– Вадим. Дмитриевич.
– Заходите, Вадим. Я не говорю «чувствуйте себя как дома», здесь другие чувства, но – осваивайтесь пока. Что вы хотите – чаю или кофе?
– Мне все равно.
– Ну уж нет, определитесь. Это две большие принципиальные разницы.
– Почему так?
– Кофе – продукт Юга, чай – Востока.
– А Север? – улыбнулся гость.
– Для Севера, для нас то есть, более характерны молоко, квас, морс, сбитень и, наконец – водка. Но я вам их предлагать не буду.
– И не надо. А для Запада что вы приготовили?
– Вино. И пиво.
– Понятно. А что будете вы?
– Однозначно – чай. Это лучшее, что нам дал Восток. Я говорю о напитках.
– Многие предпочитают кофе. Кстати, тоже считается восточным напитком – кофе ассоциируется прежде всего с Турцией.
– Нобелевский лауреат Редъярд Киплинг говорил, что «Восток есть Восток, Запад есть Запад, но вместе они не сойдутся никогда». Поэт и писатель имел в виду Индию, которую хорошо знал и отдал ей многие годы. Но Турция своим существованием опровергает этот его сформулированный тезис. Турция – это то место, где Восток, Запад и Юг пересекаются, накладываясь друг на друга. Это государство, где ассимилировались многие нации, начиная от Византии, имевшей греко-римские, то есть европейские корни, персидской династии Сельджуков, помните из школьной истории – тюрки-сельджуки?
– Турки-сельджуки, вроде бы так.
– Вадим, вы их путаете с турками-османцами, или, правильней – оттоманцами. Оттоманская империя, – с этого начиналась уже Турция, – производное от арабских султанатов. Это Юг. Сельджуки – Восток. Чувствуете, какая получилась смесь? Вот от арабской части смешанной, ассимилированной нации и пошла любовь к кофе. Кстати, вы правы, в Европу кофе попал именно из Турции. Это уже девятнадцатый век, когда Европа, в лице представителей Англии, Франции и России сошлись в спорах, кому владеть Дарданеллами. Очень больной вопрос в своё время. Помните Крымскую войну 1860-х годов?
– Не очень, я был тогда ещё слишком молод…
– Ха-ха, а вы шутник. Одобряю. Так вот, тогда Турция, при поддержке Англии и Франции попыталась выдавить Россию из Крыма, но не получилось, черт побери. Давайте ваш стакан, а то заварка остынет, и не будет аромата, который чай делает чаем. Давайте я вам налью. И обязательно крышкой накройте, чтобы аромат не улетучивался, а насыщал воду. Заварка должна подняться, набухнуть и опуститься на дно. В Японии есть «чайные домики», где гейши проводят «чайные церемонии» для своих гостей. Я, конечно, не гейша, но, тем не менее, ещё о-го-го…
– Я слышал ваш рассказ и, смею заверить, почерпнул много нового.
– Русская пословица гласит: «Век живи, век учись, но дураком помрешь». Это значит, что слушать надо не столько ушами, сколько сердцем, душой. Вот тогда знания усваиваются полностью. Вы посмотрите, сколько в наше время высоких технологий неучей, не знающих элементарных вещей! Они просто умеют приспосабливаться, они учатся, – автоматически, неосознанно, – пользоваться всеми атрибутами прогресса. При этом они не задумываются о том, что для овладения этими технологиями нужно быть готовым духовно, иметь меру ответственности за свои действия, понимать последствия этих действий, «вооруженных» всеми благами века высоких технологий… Но об этом не думают, не хотят знать, интересно потребление, а ведь отсюда недалеко и до деградации, когда цивилизованность «отшелушивается» при первом удобном случае.
– Я с вами полностью согласен, уважаемая Наина Львовна, но я…
– Не для того пришли? Не слушайте вы меня, старуху, старости свойственно брюзжание.
– Я бы с удовольствием выслушал о монетах, которые видел там, в зале, но вы хотели немного отдохнуть.
– А я и отдыхаю. Удалилась в свою нору и «отлеживаюсь» тут. Вот сейчас допью чай, достану монеты, и мы вместе их рассмотрим.
Несколько минут Блаватская с удовольствием прихлебывала из желтой кружки с надписью «Ирина», закусывая сначала бисквитом, а потом маленькими ломкими кружочками, которые она насыпала в плетеную из лозы вазу, где уже лежало печенье-крекер в форме рыбок. Вадим хрустел сушками и пил крепкий ароматный напиток.
Покончив с чаепитием, Наина Львовна отставила кружку на черный лаковый подносик с росписью под Палех, потянулась и выдвинула из шкафчика с многочисленными дверками один из ящичков. Такие шкафы бывают в библиотеках и там держат формуляры с перечнем имеющихся книг и кратким обозначением издания.
Здесь в ящике хранились потемневшие от времени монеты.
– В историческом разрезе, – начала Блаватская, выкладывая старые монеты на кусок ткани, – Монета – это один из многочисленных эпитетов римской богини семьи Юноны, супруги Юпитера, царя богов римского пантеона. Как царице, ей полагалось множество других эпитетов – Луцина (светлая), Соспита (вспомоществующая), Популона (воинственная), Куритис (грозная), Календария (богиня календ-месяцев), Румина (кормилица), Фульгура (молниемечущая), Оссипага (дающая скелет зародышу), ну и конечно Монета (советница). Потому первые деньги и печатались при храме Юноны. Она как бы опекала, оберегала монетное дело. Потому изображение Юноны часто встречается на старых римских монетах. Конечно, нашлось место и для Юпитера, Марса, Меркурия, Фортуны и других богов и богинь…
Хранительница музейных редкостей показала гостю монету, на которой угадывался силуэт высокой женщины в ниспадающей складками столе. В руках женщина держала весы с двумя чашами и рог.
– Вот это она – Юнона, – показала авторучкой Блаватская, – владычица, потому и атрибуты у нее такие – весы судьбы и рог изобилия. Все эти предметы символизируют три металла, используемых при чеканке монет – серебро, золото и бронзу. Самые большие и тяжелые деньги назывались «талант», что так и значило – «вес» или «весы». Талант мог быть золотой или серебряный и имел разный номинал платежного значения. Таланты имели хождение в Греции, Египте, Палестине, Вавилоне, Персии и других государствах. От тех времен осталось выражение «Зарыть свой талант в землю». Это значит – прожить жизнь впустую. Суть этой истории такова. Один человек дал своим слугам некоторое количество талантов для употребления их в дело, а слуга, получивший один талант, решил не рисковать и спрятал его, зарыв в землю, по истечении срока господин их потребовал отчета. Тогда и выяснилось, что имевший талант ничего с ним не делал, и потому талант у него был изъят и вручён самому предприимчивому из слуг.
Но, Бог с ними, с талантами. Они, как золотые слитки, были хороши для хранения и накопления, но для торговых операций неэффективны: уж слишком большой номинал имели изначально, для оптовых, так сказать, торговых операций.
Более универсальные были бруски из золота, серебра и меди с гравировкой Кадуцея, жезла Меркурия, либо священного быка, что более характерно для медных брусков. Но ещё более универсальными стали монеты – ассы, по преимуществу медные, более удобные для чеканки. В древней Греции в ходу были золотые и серебряные монеты, поэтому и в Риме начали печатать динарии и сестерции из серебра, и скрупулы из золота. К примеру, один скрупул равнялся двадцати серебряным сестерциям. При расчетах за проделанную работу деньги отмерялись по весу и жалованье чиновника или воина называлось «стипендиа», от слова «пендо» – взвешивать.
Теперь, вы спрашивали меня о монетах в витрине. Вот две монеты из той коллекции. Время от времени с них нужно, так сказать, сдувать пыль времени. Попросту говоря, медь имеет свойство окисляться, и время от времени необходимо снимать пленку окислов. Поэтому я забрала эти монеты. Здесь мы видим медный обол, разменную монету, имевшую хождение в Средиземноморье – как в Римской империи или республике, так и в греческих колониях. Вот видите – здесь изображена голова Диониса. Именно с Дионисом ассоциировался царь Понта и Боспора Митридат Шестой Евпатор, потому и чеканили монеты с изображением бога виноделия. К тому же греческие колонии, ставшие самостоятельным морским государством, самодостаточными стали именно по причине владения акваторий моря. «Кто владеет морем, тот владеем миром». Цитата из римских литературных источников. Персонифицировать высказывание бессмысленно: истина настолько банальна, что слова могли принадлежать многим влиятельным персонам того времени. Вместе с тем налицо парадокс. Даже окрепнув, Римское государство так и не обзавелось собственным флотом. Лишь в период борьбы с Карфагеном, во время Пунических войн, был собран внушительный флот. Несколько позднее флот был задействован ещё раз – когда Марк Антоний конфликтовал с Клеопатрой и демонстрировал свою силу, подведя к устью Нила, городу Александрии, обширную флотилию. В остальное время римляне арендовали корабли у арматоров – судовладельцев. Это казалось им дешевле, чем содержать постоянный флот. В основном римляне вели пешие войны, используя колесницы и кавалерию.
Другое дело эллинские колонии. Они состоялись именно благодаря кораблестроению и морским перевозкам. Это отображалось всюду: в мифах и легендах (вспомните «Одиссею» Гомера или поход аргонавтов за Золотым Руном), изображалось на фресках, на росписях, посуде, украшениях, а также при чеканке монет. Вот здесь, на другой стороне обола, на реверсе, как раз изображение носа триеры с таранным бивнем, а внизу надпись греческими буквами – ;;;;;;; ;;;;;;, то есть Пантикапей. Это, как вы, надеюсь, помните, столица Боспорского государства, в настоящее время в этом месте, на берегу Керченского пролива, находится город Керчь.
Вот другая монета, меньших размеров. Она серебряная. Это греческая драхма. На аверсе изображена Артемида, смотрящая вправо. Чаще всего на монетах силуэты богов или людей смотрят вправо. Особенно это характерно для эллинских монет. Если представить себе карту античного мира, – европейского, уточняю, – то Греция находится в восточной части, а её колонии, соответственно ещё левее. Отсюда и изображение богов на монетах – боги словно бы смотрят на Элладу, Понт, Боспор и покровительствуют им. Денежный номинал – суть жертва, принесенная изображенным богам, чтобы получить божественное расположение. В данном случае – Артемида, богиня охоты, «владычица», «медвежья богиня», «убийца», – достаточно грозные эпитеты, чтобы иметь надежду заручиться её поддержкой. Артемиду частенько изображают с луком и стрелами, временами она обладает необузданным нравом. Боспорская, или Таврическая Артемида – самая кровожадная, ей приносили человеческие жертвы. Если монету хорошо обновить, то по лицу изображенной богини можно прочитать и угадать её грозную силу. Конечно, в классическом варианте Артемида – целомудренная девственница, но в нашем случае она – амазонка, о чем говорит надпись «Пантикапей», как на предыдущем оболе. А ещё здесь изображена лань, знак жертвы, искупления, защиты.
Вот ещё одна монета, достоинством побольше. Это дидрахма. На аверсе изображена голова Диониса в лавровом венке. Смотрит вправо. Это тоже кивок в сторону Митридата Евпатора в период его победоносных войн и полученного эпитета «царь царей». На обороте – венок уже крупно, надпись «Пантикапей» и монограмма. Так. Вот ещё – дихалк, опять мелкая медная монета из Боспора. На аверсе изображен треножник. Это жертвенный треножник для воскурения фимиама. Видите, Вадим, сколько упований на помощь свыше. Это очень характерно для античных времен. Да и позднее тоже надеялись на небо. На реверсе изображена звезда… Далее… Дихалк. Медная монета большего номинала…
Блаватская замолчала, вздохнула и положила монету в ящичек.
– Извините. Я, кажется, немного увлеклась. Может быть, вы что-то хотели узнать конкретно?
– Я и так уже отнял у вас массу времени. Вместо того чтобы отдохнуть, посидеть молча, расслабиться, вы провели ещё одну экскурсию…
–…И сделала это, не сходя с места, – улыбнулась Наина Львовна. – Если бы так можно было проводить все экскурсии, я была бы на верху блаженства. О чем ещё можно мечтать старухе?
– С этим определением вы никак не ассоциируетесь, Наина Львовна. Старухи, как вы говорите, сидят на скамеечке в парке и обсуждают последние новости в подъезде, или дома в любимом продавленном кресле вяжут носки для сопливых внуков, которых потчуют при случае малиновым вареньем.
– А вы ехидный, Вадим, ох, ехидный. А ведь у меня тоже два внука и семь банок малинового варенья. Правда, кресло не продавлено и не так уж любимо, и вязать я не умею.
– Простите меня, пожалуйста, – посетитель поднялся со стула, – я вас задержал…
В это время распахнулась дверь и в комнатушку заглянуло симпатичное веснушчатое личико. Увидев незнакомца, «личико» ойкнуло, сделало попытку удалиться, но потом вернулось, и миловидная девчушка протараторила:
– Наина Львовна, там опять экскурсия на подходе. Как вы, примете их?
– Непременно, Оленька, непременно. Вот сейчас разогну свою старую спину и выйду. Да, это – Оля Родина, наша надежда и будущее светило вятской исторической науки.
– Да что вы такое говорите, тетя Ная…
Девчушка засмущалась и упорхнула.
– А это… – хозяйка кабинета хотела представить гостя, но было уже поздно, и она, улыбнувшись, махнула рукой, – в следующий раз… Однако, извините: мне пора…
Неделя оказалась урожайной на школьные экскурсии. Сказывалось начало нового учебного года. Детишки уже втянулись в учебный процесс, но ещё не успели устать от интенсивной учебной программы. Совсем недавно они катались на велосипеде, бегали на реку купаться, ловили рыбу или просто загорали, расслабившись в неге ничегонеделания. Кто-то ездил в деревню к бабушке, кто-то, наоборот, по путевке в лагерь либо на турбазу, а то и в круиз по городам и весям России. На то оно и лето, чтоб отдохнуть и приготовиться к новому учебному году с его заботами и учебным напрягом, который хоть и начался уже, но пока не обременителен.
За неделю Блаватская выговорила из себя месячный запас слов и стала лаконичной, как нота «ля» в партитуре оркестра. Иногда экскурсии проводила какая-то другая сотрудница, и тогда можно было почувствовать разницу. Блаватская великолепно знала историю, любила прошлое и могла «заразить» рассказом слушателей, заставить их полюбить, а значит, начать понимать те факты и процессы прошлого, из которых складывается настоящее и где-то, в перспективе, маячит будущее… Другие экскурсоводы как будто всё излагали правильно и даже не менее компетентно, чем Блаватская, но… Но в их рассказах не было существенной части – любви, энергетики или чего-то иного, но только зрители и слушатели не испытывали того интереса, который живет по ту сторону зрачков, заставляя светиться их изнутри. Школьники, другие посетители выслушивали обзорный рассказ и расходились легко, с желанием поскорей очутиться вне музея, окунуться в привычную действительность.
Чувствовали сотрудницы музея эту «разницу» или нет, но они подспудно испытывали недовольство собой и выражали это недовольство лёгким общим отторжением Блаватской. Пожалуй, лишь Оленька Родина была полностью искренна и благоговела перед Наиной Львовной, желая перенять от старшей и умудренной сослуживицы весь её немалый опыт. Не раз, вместе с другими посетителями, она слушала проникновенные речи музейной дамы.
В один из вечеров, проводив очередную экскурсию, Блаватская снова увидела припозднившегося гостя. Это был Вадим Дмитриевич.
– Здравствуйте, Наина Львовна!
– Здравствуйте, Вадим… Я не перепутала ваше имя? От старости память уже не та.
– Вашей памяти позавидует любой. Вы столько знаете и помните.
– Ах, это… Возможно, это совсем и не память. Может, я умею настроиться на особую волну. Знаете, как радиоприемник. Там ведь внутри нет оркестрантов, певцов и дикторов. Он лишь воспроизводит то, что говорят и делают другие, за тысячи километров и спустя многие годы. Может, и я лишь воспроизвожу по тому же принципу.
– Тогда вашими устами говорит сам Бог, или Богиня, какая-нибудь Артемида-советчица.
– Вы шутите, а я, вполне возможно, говорю серьёзные вещи.
– Наина Львовна, простите, в прошлый раз мы с вами не договорили. Вас вызвали…
– Ну как же, как же, помню. А Вы что-то ещё хотели спросить?
– Да. Я бы хотел попросить вас о помощи…
– Помощи?
– Нет, я неправильно выразился. О консультации в той сфере, которую вы столь страстно курируете.
– Вы меня интригуете, Вадим. Поговорим здесь, или?..
– Лучше у вас. А то мы стоим здесь, посреди зала, как экспонаты. Такое чувство, что сейчас кто-нибудь войдет сюда, и будет разглядывать нас.
– Понятно, вам бы хотелось поговорить без свидетелей.
– Скорей, не хотелось бы, чтоб отвлекали.
– Ну, хорошо. Пойдемте.
Уже знакомым маршрутом они проследовали анфиладу музейных залов, больших и совсем маленьких, где находилось всего по два-три экспоната, освещённых направленным светом крошечных ламп. По дороге Вадим сосредоточенно молчал, формулируя свои мысли в стройный логический ряд, а Блаватская… просто молчала. Ведь нельзя же все время говорить.
За неделю в крошечном кабинете ничего не изменилось. Казалось, что даже если бы прошли века, всё осталось бы на своих, насиженных местах. Может, появился бы слой пыли, но для историка, археолога пыль – не проблема.
Блаватская снова поставила чайник.
– Безобразие, – вздохнула она. – Ту воду, что называется питьевой и значится в платёжных квитанциях, как питьевая, уже давно нельзя пить! Конечно, и такую люди пьют и будут пить дальше, – но что получается? Девяносто процентов горожан имеют поражение органов пищеварения. Это, если взять по стране в целом – не менее чем две трети. Результат каждодневного потребления убитой прогнившими трубами воды. А городские власти только латают прорехи и жалуются на отсутствие денег, вместо того, чтобы заручиться компетентными свидетельствами медицинских кругов и заставить решить правительство проблему в целом. Все отдано на авось, оттягивается на завтра. В конце концов, произойдет то же, что в Древнем Риме, где люди пили воду, пропущенную через свинцовые трубы: два-три поколения – и начинается деградация населения. Что мы, кстати, уже можем лицезреть…
– А что в наших силах?
– К сожалению, пока что – таскать чистую воду в бутылках, однако это отнюдь не решает проблемы… Впрочем, это просто мысли вслух, пусть и горькие, но мы их сейчас подсластим. Чай, кофе?
– Давайте, как в прошлый раз, у вас тогда хорошо получилось.
– Прожитые годы дают не только одышку и седину.
В этот раз чай заварился нисколько не хуже. Хозяйка и гость прихлебывали чай и закусывали маленькими хрустючими сушками. Были ещё крошечные круглые печенюшки и столь же мизерные крендельки, обсыпанные маковым семенем. Должно быть, малые размеры помещения подразумевали и соответствующее угощение.
– Так что же вы не успели узнать в прошлый раз, Вадим?
– Спросить и показать. Вот.
Вадим достал из кармана фотографию и протянул её хозяйке кабинета. Наина Львовна внимательно рассмотрела снимок через очки, а потом взяла в руки лупу и изучила каждый сантиметр объекта. Потом положила фотографию на стол.
– Кто фотографировал монету? – спросила она, пристально глядя на гостя.
– Ну, – стушевался было тот, но сразу же ответил, – Я. Что-то не так?
– Снимал явно дилетант. Фотографии старинных монет делают не так. Во-первых, проводится предварительная реставрация, удаляется посторонний слой, мешающий разглядеть детали. Но делать это нужно чрезвычайно деликатно! И желательно – не более одного раза. Во-вторых, материал, это мы пропускаем сразу. Что по этому снимку можно сказать? На аверсе – изображение головы с волосами, развевающимися в разные стороны. Мне приходилось видеть монеты с изображением горгон. Это греческие божества, одну из которых, Медузу, убил по преданию Тесей, глядя на её отражение в зеркальной поверхности щита. С остальными горгонами – Сфено и Эвриалой, такая игра не удалась бы – они бессмертны. Но здесь профиль явно мужской. Вот так, навскидку, я могла бы предположить, что изображено другое морское божество – Форкис, олицетворение морской бездны, вместо волос у него водоросли, а глаза – морские кораллы. На мысль о морском божестве наводит также и изображенный на другой стороне корабль с весьма странным рисунком парусной оснастки. Немного похоже на финикийский такелаж, но, повторяю, разрешение не совсем четкое, а дальнейшее увеличение потянет за собой «зерно» фотопленки. Ещё я вижу звезды, которыми обрамлено изображение корабля. Я с таким рисунком сталкиваюсь впервые, потому никаких ассоциаций у меня нет. Может это и не звезды, а символы. Не знаю. Большего сказать не могу, да и любой другой специалист на моем месте не сказал бы, при всем старании и желании. Когда заканчиваются факты – начинаются фантазии.
– Что же вы хотите?
– Я?.. – Блаватская задумалась. – Послушать и посмотреть «Хор Турецкого», ещё – съездить на недельку в Коктебель с внуками, покататься на лодке, и чтоб весла в уключинах поскрипывали, и чайки кричали … Но это так, желания вперемешку с мечтами. А чего хотите вы?
– Узнать побольше об этой монете.
– Узнать побольше? Но каким образом?
– А если вы увидите её в натуральном виде? – вдруг спросил Вадим. – Тогда расскажете больше?
– Надеюсь, впрочем, полная информация получается коллегиально.
– То есть – сообща?
– Да.
– Наина Львовна, я за вами наблюдал, ходил на экскурсии, вот решил вам довериться.
– Если бы я была девицей, то зарделась бы сейчас от смущения и удовольствия.
– Я вам доверяю, потому и начал этот разговор.
– Если эта монета вам дорога, то я понимаю вас, я сама влюблена в старину, в некоторые старинные традиции, которые, к сожалению, из нынешней жизни выдавливаются. Одна из таких традиций – честность.
– Наина Львовна, посмотрите сюда.
Вадим достал из кармана куртки портсигар, типовой портсигар, с какими разгуливали в семидесятых ветераны-фронтовики и раскрыл его. Внутри лежала фланелевая тряпица, вставленная под резиновые зажимы, обычно придерживавших сигареты. Посередине находилась монета, та самая, восьмигранная.
Чуть помедлив, Вадим положил раскрытый портсигар на стол и отодвинулся, словно хотел помешать самому себе схватить монету и спрятать её обратно в карман.
– Я так и думала, – удовлетворенно сказала хранительница музея, – она у вас с собой. Если вы мне доверяете, то оставьте её мне. Когда я освобожусь, то изучу монету через бинокулярную оптику, при необходимости сфотографирую и сделаю это так, как это обычно делается. А теперь – откуда она у вас? Где вы её нашли?
– Я её не находил. Это что-то вроде наследства. Давняя история, долгая и полузабытая. Скажу только, что монета вывезена из Керчи.
– Понятно. Пантикапей! Оттуда почти вся коллекция, что находится в моем ведении здесь, в музее.
– Когда мне зайти за монетой? И за результатом?
– За монетой – хоть завтра. А если вас интересует ещё и результат, тогда лучше повременить несколько дней. Так будет надежней.
Итак – Пантикапей…
 Глава 5
В 679 году от становления Рима произошло незначительное событие. В Вифинии умер престарелый царь Никомед Филопатор. Событие, в общем-то, довольно заурядное, но только наследный сын царя имел славу прижитого, а значит, все его претензии на трон могли закончиться войной. Поэтому Никомед заранее составил договор с Римом о предокторном праве, надеясь, что римляне дадут его сыну влиятельную должность и поставят его номинальным управляющим провинции. Однако у римлян были свои планы на этот кусочек побережья, который позволял им взять под свой контроль весь экспорт из Понта.
Прослышав о планах переустройства Вифинии, Митридат Шестой Евпатор, находившийся в ту пору в Пантикапее, немедленно вернулся в столицу своего государства и сделал ответный ход – навестил пребывающего в унынии царевича, чтобы взять его под свою опеку и покровительство.
В 700-м году римской эры Евпатор провёл проверку своего флота вблизи Синопы, в которой участвовали все основные корабли. Грандиозные манёвры закончились построением флота в гигантский полукруг, в центре которого оказалась триера Митридата. Евпатор лично рассёк горло белоснежного жеребца, а потом и кобылы, которых затем жрецы столкнули за борт, в качестве дани морскому божеству Посейдону, в надежде получить от него милости и победу в будущей большой войне с Римом.
Римская провинция Азия пришла в волнение. Жители Киликии и Памфилии, разорённые римскими поборами, слали гонцов к Митридату с заверениями о своей поддержке. Митридат собрал и выслал в поход несколько армий.
Во главе первой армии стоял Диофант, опытный военачальник, сумевший быстро занять Каппадокию и расставить добрую часть своего воинства в качестве гарнизонов при всех крепостях и главных селениях страны.
Другая армия, во главе со стратегом Эвмахом, направилась во Фригию и Пергам. Митридат поручил Эвмаха со всем воинством выписанному из Испании пропретору Марку Марию – сенатору, другу Квинта Сертория, одному из вождей оптиматов, которых популяры пытались уничтожить в Риме. Тогда часть оптиматов бежала из Рима, прося защиты у Суллы. Другая же, которую возглавил Квинт Серторий, нашла убежище в горах Иберии, собрала вокруг себя племена иберов, которых трибуны Сертория начали обучать воинскому искусству. Скоро под крылом у Сертория была целая армия, которую не могли победить даже римские легионы. К тому времени опытный политик и военачальник, Серторий начал собственную игру и вошёл в контакт с Митридатом. Марк Марий стал частью этой политики. Серторий послал его к Митридату вместе с группой младших командиров для реорганизации армии по римскому образцу. А в ответ получил сорок кораблей и три тысячи талантов на расширение военных действий с Римом в Испании.
Подготовленная военспецами Сертория армия Эвмаха быстро заняла центральную часть Малой Азии. Некоторые проблемы возникли с галатами. Они упорно и ожесточённо сопротивлялись. В союзниках у галатов оказалось несколько римских отрядов, одним из которых успешно командовал претор Гай Юлий Цезарь. Война проходила с перевесом то одной, то другой стороны.
Вифинию взял на себя лично Митридат. Во главе третьей армии он, через Галатию и Пафлагонию, направился в Вифинию. Не задерживаясь, быстрым пешим маршем понтийцы двигались вперёд.
Главнокомандующим в римской провинции Азия был назначен опытный военачальник, уже воевавший с Митридатом Луций Лукулл. Бывший помощник Суллы, Лукулл приложил много стараний, чтобы отправиться в Азию. Он помнил, какую славу заработал там Сулла и прочил для себя, с его-то опытом и связями, не меньшую. Поговаривали, что он немало одарил гетеру Прецию, имевшую связи на самом верху римского политического Олимпа.
Так, или иначе, но должность главнокомандующего Лукуллу досталась. Сенат даже расщедрился на три тысячи талантов для покупки флота, помня о достойных действиях полководца, не раз участвовавшего в войне на море. Лукулл отказался от «подарка», уверив, что в силах захватить флот у противника и использовать его на благо Рима.
Лукулл, человек состоятельный, закатывал роскошные пиры для своих друзей, сторонников и тех, от кого он ожидал что-либо получить. О, это были пиршества, достойные самого пристального внимания. Были задействованы лучшие кулинары Востока и Запада, применялись изысканнейшие приёмы приготовления. Один повар старался перещеголять другого. К примеру, однажды был подан пирог с изображением Фалиции, одной из самых прелестных гетер того времени, а когда пирог разрезали, оттуда выпорхнула стайка крохотных африканских нектарниц. Птички носились в воздухе, как живой букет, к хвосту каждой была привязана цветная нитка.
В другой раз подали страуса, который стоял на большой серебряном блюде и глядел на гостей, вот только вместо глаз у него были два довольно крупных рубина. Можно долго перечислять все изыски, чтобы стало понятно, почему так были популярны обеды-цены в роскошном дворце-палаццо самого Лукулла. Имелась даже специальная комната, где пресыщенный гость мог опорожнить желудок, чтобы с новыми силами припасть к источнику вдохновения для гурманов. Кстати, подобные комнаты были не у одного Лукулла, а у многих важных патрициев, но нигде они не были столь востребованы.
До сих пор, спустя два тысячелетия с гаком, при имени Лукулла, исторически «подкованный» человек вспоминает о знаменитых Лукулловых пирах, а ведь римский военачальник и консул был ещё и замечательным дипломатом, ритором и, конечно же, полководцем.
Как-то прошёл слушок, что основу своего благосостояния Лукулл заложил во время прошлой войны с Митридатом, а точнее, когда стал флотоводцем. Мол, тогда в Киликии он обнаружил казну пиратского государства-сообщества и взял её в своё распоряжение. Поговаривали, что он ещё долгие годы имел связи с пиратами, и не случайно на пути корабля, где находился молодой Юлий Цезарь, оказалось пиратское судно… Молодого аристократа тогда выкупили за пятьдесят полновесных талантов, и юный спесивый Цезарь обещал своим похитителям страшные наказания. Слово он сдержал, но это было позднее, уже после походов Лукулла.
В Вифинии находилась римская армия под командованием консула Аврелия Котты, человека хитрого и амбициозного. Когда армия Митридата подошла к границам Вифинии, Котта отступил, потом ещё и ещё, до самого города Калхедона. На подходе был понтийский флот. В стан Котты пришло донесение, что Луций Лукулл спешит на помощь. Но Котта надеялся одержать победу самостоятельно и затем претендовать на место главнокомандующего всеми силами в провинции. Не дожидаясь легионов Лукулла, он начал военные действия.
Римская фаланга попыталась опрокинуть понтийцев, однако уже с первых мгновений что-то не задалось. Митридат определил в первые ряды войска самых могучих бойцов из германского племени бастардов. На родине они прошли хорошую военную школу, а здесь с ними дополнительно занимались центурионы Мария. В результате атака римлян захлебнулась. Наступление Митридат возглавил лично. Он двинулся вперёд, после массированного обстрела неприятеля стрелами. Легионеры Котты дрогнули, начали отступать, а затем и вовсе позорно бежали к городским воротам. Это была настоящая неуправляемая лавина из человеческих тел и голов с безумно выпучёнными глазами и вопящими ртами. И это были знаменитые римские воины!.. Опасаясь, что бастарны ворвутся в Калхедон вместе с обезумевшими беглецами, стражники закрыли ворота и забаррикадировали их изнутри. Началось столпотворение. Нескольких видных римских командиров умудрились поднять на стены с помощью длинных кожаных ремней. Когда по тем же ремням полезли остальные, их бросили в толпу.
Городскую гавань атаковал понтийский флот. В связи с приближением противника её перегородили толстыми цепями из медных звеньев. Однако заграждения не устояли перед тараном понтийских трирем, усиленного варианта обычных триер. Когда загорелись первые римские корабли, остальные предпочли сдаться.
Откатившиеся было от Калхедона римляне повернули в гавань, и попали меж двух огней. В развязавшейся битве римляне потеряли пять тысяч триста человек – против семисот тридцати со стороны Митридата. Ещё четыре с половиной тысячи были взяты в плен. В дополнении к шестидесяти сдавшимся в плен триерам.
Это была убедительная победа!
Армия Митридата окружила Калхедон плотным кольцом. В море барражировали понтийские корабли. Захваченные в плен суда Митридат решил послать Серторию, ведущему войну с Римом в Испании. Туда направилась эскадра числом в сорок кораблей.
Вторая эскадра направилась на Крит, к союзникам Понта. На критян напал Марк Антоний, претор, командующий эскадрой триер. Ранее римляне имели столкновение с киликийскими пиратами – и одержали убедительную победу. Антоний уверился в своём таланте флотоводца и военачальника. Он даже приготовил оковы для непокорных мятежников.
Притащив с собой нескольких пленённых пиратов, Марк Антоний обвинил критские власти в пособничестве пиратству и попытался наложить арест на весь критский флот, а также высадить десант для установления гарнизонов на острове. К его удивлению и гневу, он был атакован критскими флотилиями, которыми управляли опытные стратеги Панар и Ласфен. Это были уже не пираты, оробевшие при одном виде тяжеловооружённого противника. Критяне недаром считались лучшими мореходами и воинами Понта Эвксинского. Их молниеносная и эффективная атака закончилась абордажем и полным разгромом римского флота. Лишь несколько триер спаслись бегством, остальные были сожжены либо захвачены в плен.
Агрессивный гордец, обрушивший грязную ругань в лицо победителей, претор Марк Антоний был привязан к парусной мачте, равно как и другие римляне, не захотевшие сдаваться сразу. В наказание их сажали на верхушку мачты, привязывали к вантам, или к якорным цепям. Унизительно для заносчивых римлян. Над ними смеялись, поносили их, швыряли в них объедки, нечистоты. От получённых унижений Марк Антоний скончался через два года, хотя физического воздействия на него не оказывалось.
…Хотя Луций Лукулл и сообщил Котте, что спешит на помощь, армия его двигалась не так быстро, как планировал консул. Дело в том, что легионеры попутно грабили встречающиеся селения. Лукулл не обеспечил своё войско продовольствием, надеясь получить провиант попутно, однако такой вариант оказался не лучшим: солдаты излишне увлеклись мародёрством. Когда пришла весть о поражении Котты под Колхедоном, армия как раз подошла к реке Сангария. Лукулл приказал немедленно выступать. Солдаты принялись роптать. Поблизости находились два селения, где можно было поживиться.
После того, как трёх самых говорливых обезглавили, остальные стали сговорчивей.
Под рукой у Лукулла были немалые силы – пять легионов по шесть сотен пехотинцев в каждом и более полутора тысяч всадников. Он приблизился к стану Митридата… и остановился. Убоялся ли он многотысячной понтийской армии или хотел дать своим воинам отдых перед боем? Так или иначе, но вместо столкновения легионеры занялись укреплением своих позиций.
Тем временем Митридат неожиданно снялся с места, и всё его воинство ушло дальше. Возможно, он планировал выманить римлян из укреплённой подготовленной зоны. Так он отступал до Кизика.
Кизик был городом богатым и независимым. Он не поддался общему стремлению сплотиться вокруг Митридата. Особенностью и сильной стороной города являлось его месторасположение на небольшом острове. Это была настоящая крепость, окружённая неприступными скалами и морскими волнами. Сообщение с сушей велось по мосту. Жители Кизика, ожидая осады, подготовились заранее, набив съестными припасами подвалы и погреба. Жители Кизика оказали помощь Котте, выслав ему отряд солдат и флотилию в десять кораблей. Все корабли были захвачены флотом Митридата, а четыре тысячи воинов Кизика остались бездыханными на поле брани…
Митридат приказал окружить город. Около моста и вдоль побережья устроили десять лагерей. Флот занял пролив, отделив город от материка и преградив общение с моря. Выбрали самых ловких скалолазов из всего понтийского войска. Вечерней порой их переправили на скалистую часть острова, и они заняли несколько «неприступных» вершин, откуда была видна внутренняя часть Кизика.
В это время Луций Лукулл догнал понтийскую армию и приказал укрепляться. Он сам выбрал место для стана – на высоком холме, который трудно было бы взять штурмом. Хитрый Лукулл решил сначала оглядеться, и не повторять ошибок Котты.
Здесь к нему и явился Луций Магий.
Луций Магий был одним из тех военных специалистов, что послал Серторий для реорганизации понтийской армии. Предприимчивый и активный, Магий быстро выдвинулся среди других преторов, и даже Митридат оценил его умения. Именно Магий насоветовал Митридату повременить с военными действиями, обещая провести работу по разложению противника. Дело в том, что в армии Лукулла были два легиона Флавия Фимбрия, благодаря умелым действиям которого Сулла столь эффектно побил Митридата в Дардане, что тот вынужден был просить мира. Позднее, чтобы умалить заслуги Фимбрия, его удалили. Все заслуги достались одному Сулле. В легионы Флавия Фимбрия посылали не лучших солдат, которые не гнушались разбоя и мародёрства. Постепенно войско Фимбрия обросло дурной славой. Магий обещал Митридату, что приведёт ему легиона Фимбрия. Митридат послушался и убрал дозорные отряды, дабы те не помешали столь хитроумной затее.
Римляне в стан Митридата не пришли. Наоборот. Оказалось, что оставленные понтийцами позиции уже заняты легионерами. Митридат Евпатор понял, что оказался жертвой измены. Он надеялся отсечь римлян от путей подвоза продовольствия, однако сам оказался отрезанным от тыла. У Лукулла оказалось достаточно войск и союзников, чтобы перекрыть коммуникации.
Между тем приближалась зима, и дальнейшее нахождение рядом с Кизиком становилось бессмысленным. К тому же Митридат потерял Архелая, своего ближайшего и проверенного стратега, который должен был сопровождать Магия во время его «блистательной» операции. Воинов Архелая побили, а самого стратега взяли в полон. Надо было либо отходить, либо атаковать без промедления.
Но сначала Митридат попытался уладить дело иначе. Горожане делали несколько вылазок – для куражу и в попытке наладить связи с Лукуллом. Понтийцы пресекли их намерения и похватали немало волонтёров. Митридат приказал собрать всех пленников и жителей соседних селений, имевших в Кизике родственников, подвести их к стенам крепости на триерах, и заставить кричать и умолять горожан открыть ворота, дабы спасти свою жизнь.
Командовавший обороной города греческий стратег Писистрат приказал не поддаваться на провокации, обещая не отдать города римлянам. Пленных увели ни с чем. Часть казнили вблизи от Кизика для устрашения горожан. Одновременно к стенам подвезли осадные орудия, изготовленные строителями под управлением фессалийского инженера Никонида.
Начался отчаянный штурм крепости. Возможно, жители Кизика ожидали, что Лукулл придёт им на выручку и ударит по Митридату. Но у Луция Лукулла существовали собственные планы. Он решил выждать и посмотреть, что получится. Римский консул решил, что Митридат начинает выдыхаться. Так пусть этот процесс продолжится и умножится. А уж тогда…
…С моря вплотную подошли понтийские корабли, высаживая десант. Засевшие в скалах лучники начали обстрел города. Осадные орудия начали крушить стены. Но жители Кизика не отчаивались. Они одеждой тушили стрелы, обмотанные горящей паклей, или заливали водой, камнями ломали тараны, подводили петли под брёвна и опрокидывали осадные машины. Старики, женщины, дети помогали раненым или усердно возносили богам молитвы.
Казалось, кто-то из богов услыхал их стенания.
Ветер крепчал. Моряки были вынуждены отвести триремы подальше от берега, чтобы не разбить их о прибрежные скалы. Одновременно были опрокинуты и уничтожены оставшиеся осадные приспособления. Понтийцы пришли в отчаяние, ведь часть стены начала уже разрушаться. Ещё бы чуть-чуть усилий… Митридат приказал копать тоннели под повреждённым участком.
Тем временем Лукулл решил подбодрить защитников. Опытный лазутчик Гай Сергий Финигор совершил почти что подвиг. Во время шторма он проплыл более километра вдоль берега до острова, приспособив два надувных меха и доску сверху. Великолепный пловец, Финигор, родосец по рождению, добрался-таки до города, нашёл Писистрата и передал ему устное сообщение. Доложил лазутчик и о подкопах, работу которых видел воочию. Кизикийцы воспряли духом и начали обороняться с новыми силами. Они вырыли подземный ход и перерезали в подземельях всех копателей, затем уничтожили стрелков, ещё остававшихся на высотах над городом. Затем сделали вылазку сквозь прорытые землекопами тоннели и едва не схватили самого Митридата, который вздумал лично проверить, как идут земляные работы.
Теперь дела понтийцев были далеки от тех победных настроений, какие преобладали, когда осада Кизика только началась. Часть флота погибла во время шторма, среди понтийских солдат начались болезни, подкрался голод. Осада кончилась ничем. Кое-кто начал роптать. Чтобы не проиграть войну до начала генерального сражения, Митридат отправил в Вифинию кавалерию, а следом – наиболее ослабевших пехотинцев и весь обширный обоз с тыловым хозяйством лагеря. Солдаты и обозные выстроились в колонну и, ночной порой, без лишнего шума и лязга, удалились из лагеря, предварительно смазав повозки и укутав свои ноги и конские копыта тряпками. Сделали они это довольно ловко, так, что римские дозорные группы пропустили колонну мимо. Надо признать, понтийские лазутчики хорошо выбрали маршрут отступления. Лишь утром были замечены следы.
Лукулл ожидал от опытного полководца, Митридата, какой-нибудь каверзы. Должно быть, он посчитал этот поход обходным манёвром и кинулся в погоню с отрядом кавалерии, а за ними следом устремился ещё целый легион пешей поддержки. Однако, вместо того, чтобы поворачивать, следы колонны удалялись всё дальше, в глубь страны.
Разыгрался снежный буран. Привыкшие к условиям проживания в южных широтах, римляне не умели быстро приспособиться к непогоде. Войско начало выдыхаться и сильно растянулось. Всё больше легионеров, группами и поодиночке, выбивались из сил и отставали. Если бы на месте Лукулла был другой военачальник, то он уже повернул бы обратно. Но хитрый консул прикинул возможности противника – и рискнул. Он не прогадал. Очень скоро, на переправе через реку Риндак, они нагнали беглецов. Как бы ни были измучены римляне, те, кого они догоняли, несмотря на явное численное превосходство, были в ещё худшем положении. Увидав преследователей, они, в большинстве своём, просто побросали оружие. В плен попало около пятнадцати тысяч человек, огромный обоз, повозки со скарбом, шесть тысяч лошадей и множество иного вьючного и тяглового скота. Оставив три когорты в качестве стражи, Лукулл поспешил обратно, но весть о пленении армии Митридата на реке Риндак всё же опередила его. К тому времени, когда Лукулл вернулся, осада с Кизика была снята.
Видя такую расторопность со стороны римского полководца, Митридат решил пока что не рисковать, погрузил самую боеспособную часть своей армии на корабли и отплыл от берега. Остальное войско пешком двинулось по направлению ближайших союзников, разместившихся в городе Лампсак. В лагере в качестве прикрытия остался верный соратник Митридата, стратег Аристоник из молодой поросли бойцов. Вместе с ним остались его верные товарищи, которые должны были создавать видимость присутствия армии настолько долго, насколько это получится, чтобы дать остальным необходимое время для отхода. Они знали, что остаются на верную погибель, но сила их духа была такова, что никто не роптал.
…Никто? Нет, нашёлся предатель, – а, может, то был римский лазутчик, – но из лагеря выполз человек и устремился в стан Лукулла… Предводитель римлян, обманутый в своих ожиданиях, взъярился и приказал взять лагерь. Конечно, небольшой отряд не мог оказать достойного отпора, и воины один за другим пали в жестокой сече. Едва ли не первым пал Аристоник, пытавшийся возглавить оборону.
Теперь Лукулла уже ничто не задерживало. Узнав от лазутчика планы Митридата, Лукулл со всей своей армией устремился в погоню за пехотой понтийцев. Он нагнал их на переправе через реку Эсеп. Произошло большое сражение, в котором перевес оказался на стороне римлян. Уставшие и голодные, понтийцы сопротивлялись вяло. Часть воинов всё же вырвались из окружения и направилась к условленному месту встречи. Митридат собрал флот союзников, подошёл к побережью возле Лампсака, где его уже ожидали. Узнав об очередном поражении, Митридат взял измучённых воинов на корабли. На борт поднялись и те жителей города, кто не захотел сталкиваться с приближающимися легионерами Лукулла. Десять тысяч понтийских воинов под командованием римлянина Марка Мария, друга Сертория, разместились на полусотне трирем, чтобы вести морскую войну против римского флота, используя многочисленные острова и проливы. С оставшимися кораблями Митридат направился в Никомедию, столицу Вифинийского царства.
Лукулл устроил допрос оставшихся горожан Лампсака, используя широкий набор методов убеждения и принуждения. Скоро он докопался до истины и послал известие в провинцию Азия, откуда получил ответ, и в придачу – целый флот, который выделили союзники. Часть кораблей, грозную армаду, возглавил помощник и подручный консула, Триарий, известный своими жестокими выходками. Лукулл специально послал этого зверя, чтобы посеять панику среди возможных союзников Митридата в этих богами забытых землях.
Для показательной акции Триарий выбрал небольшой город Апамеи, взял его без всякого труда и устроил резню. Горожан хватали даже в храмах, где они надеялись получить убежище. По улицам текли кровавые ручьи. Часть горожан намеренно не стали преследовать, они должны были разнести по окрестностям весть о новой тактике римской армии.
Личный лазутчик Лукулла Финигор тем временем выследил флот Мария. Тот скрывался у побережья острова Тенедос. Соединив корабли якорными цепями в единое целое, понтийцы устроили некую плавучую крепость, устойчивую против ветра и волн. Они встретили римлян, и те ничего не смогли сделать, лишь кружились поблизости, да посылали стрелы. Лукулл решил использовать хитрость и, не прерывая атак, послал несколько триер с десантным отрядом вдоль острова. Обнаружив удобную бухту, легионеры высадились на берег, пробрались в тыл понтийцам и подкопали там огромный камень, который обрушился вниз и проломил корпуса сразу нескольких трирем. Корабли стали тонуть, утягивая на дно всю конструкцию. Часть воинов попрыгали в море, чтобы плыть к берегу, остальные начали расцеплять корабли.
Вышедших на берег встречали десантировавшиеся легионеры. Им не позволили даже выйти из воды. Сначала обстреляли стрелами, а потом вышли на скалистый берег и пиками стали скидывать в море тех, кто пытался выбраться на сушу. Погибли почти все. Лишь несколько человек догадались отплыть в сторону и спрятаться в расщелинах, которых было полно среди прибрежных скал.
Не лучше обстояли дела и у Марка Мария. Он пытался собрать оставшиеся суда вместе, но триеры Лукулла непрерывно атаковали их и взяли, наконец, на абордаж. Самого Мария ждала жестокая показательная казнь, как предателя.
Триарий, покончив со злосчастными жителями Апамеев, двинулся к Никомедии. Никто не пытался нападать на него. Жители городов и селений предпочитали прятаться в лесу или скалах. Попутно к Триарию присоединился консул Аврелий Котта, которого в Калхедоне столь неудачно осадил Митридат. Котта пришёл в себя, собрал остатки своей армии и вышел навстречу Триарию. Но даже объединённых сил оказалось недостаточно, чтобы вести войну, как это делал Лукулл. Они осадили Никомедию, но и только.
Какое-то время Митридат ожидал Марка Мария. Но тот на помощь не приходил. Пришла весть, что римлянин погиб. Выжидать более не имело смысла. Митридат решил возвращаться в Понт. Зима была уже в самом разгаре, а это – время ураганов и штормов. Флот с остатками понтийской армии попал в жестокий шторм, который разогнал корабли. Потонуло шестьдесят кораблей, а по данным некоторых античных историков, и того более. Погибло десять тысяч понтийских воинов. Едва не погиб и сам Митридат. Его корабль тоже изрядно потрепало бурей, были получены значительные повреждения, корабль начал тонуть. На помощь Евпатору подошла пиратская флотилия. Ближайшие соратники просили Митридата остаться, но он поддался заверениям главы пиратского сообщества Селевка и пересел на его лёгкое быстроходное судно-корбиту. Селевк доставил его в западную Вифинию, где правителем города Гераклеи был старый знакомый Евпатора, Ламак. Митридат послал вперёди себя гонца с дарами и деньгами.
Понтийского царя встретили достойно. Митридата сопровождали воины из его личной охраны. Пока царь выслушивал заздравные речи на пиру, его воины быстро заняли все ключевые городские позиции, горожане не успели и глазом моргнуть. Да они и не пробовали возражать, ведь у них в гостях был сам царь Понты, а их город числился среди союзников. Утром Митридат приказал собрать народ и громогласно объявил, что остаётся и не позволит врагу занять и разграбить город. Растроганные наивные горожане рукоплескали герою и благосклонно наблюдали, как солдаты Митридата обживаются в городе. В городскую казну поступали щедрые подношения, это сыграло свою роль. На зиму Гераклия стала штаб-квартирой Митридата.
По провинции ходили слухи о Митридате. Потихоньку вокруг Гераклии стали собираться понтийские солдаты, что плыли на других кораблях рассеянного штормом флота. Постепенно и в соседних городах появились гарнизоны понтийских воинов. Через своих осведомителей Митридат знал о намерениях противника. Против него собирались два войска. Одно возглавил Марк Лукулл, брат Луция. Он усмирял союзников Митридата во Фракии. Во главе второго войска стоял Луций. Он умел дождаться нужного момента, и был очень опасным противником.
Не выдержав напряжённой войны нервов, ожидая каждый день появления у стен города превосходящих сил противника, Митридат послал своих воинов на побережье Западного Понта, для защиты портов от кораблей римлян. Сам он передвинулся восточней, в центр страны, где выбрал для ставки город Кабейру, где имелась хорошо укреплённая крепость, которая способна была выдержать и штурм, и долгую осаду. Отсюда Митридат разослал гонцов к союзникам: к скифам, в Боспор к сыну Махару и ещё дальше – к царю Армении Тиграну Второму, который уже не раз доказывал свою верность.
Армянский царь не подвёл и в этот раз. Из Армении прибыл отряд воинов. Привёл отряд Диофант, – и сразу был направлен упреждать действия Луция Лукулла. От скифов помощи не было. Оказалось, посланный Митридатом стратег Диокл предпочёл перебежать к римлянам, прихватив в качестве «приданного» все драгоценные дары, коими Митридат надеялся соблазнить своенравных скифов. Диокл был алчен, но он умел убеждать, и понтийский владыка надеялся, что стратег увлечет скифских вождей описанием будущих подвигов и вытекающей из этого воинской славой, к которой скифы имели слабость. Но Диокл предпочёл убедить себя самого…
Это предательство ещё можно было пережить, но сын Митридата Махар, правитель Боспорского государства, тоже не прислал войска, и даже не ответил на призывы отца. Круг доверенных лиц понтийского царя становился всё ;же… А тем временем армия Луция Лукулла приближалась.
До сих пор Лукулл контролировал ситуацию. Он предусмотрительно нанял у галатов носильщиков. Тридцать тысяч человек шагали за римскими легионами и несли на плечах по медиуму зерна, а это была ноша немалая, более полуцентнера, то есть проблем с продовольствием у римлян не было. Однако если раньше они двигались по землям, которых война уже коснулась своей костлявой рукой, то внутренняя Понта вела более или менее сытую жизнь. Солдаты, видя изобилие вокруг и процветающие города, начали роптать, уповая на то, что пора бы, наконец, начать настоящую войну.
За службу легионеры получали денежное вознаграждение. Во время военных действии жалованье удваивалось. Наиболее отличившихся поощряли материально, и ещё одной статьёй дохода были военные трофеи. Конечно, грабёж и мародёрство в римской армии не поощрялись. Если проступок выходил за рамки приличия, за него наказывали, однако в период затянувшейся войны командиры закрывали глаза на некоторые вольности подчинённых. В конце концов, это помогало поддерживать воинский дух солдат и давало некоторый материальный стимул, не вводя при этом армейскую казну в лишний расход. На Руси говорили: «и волки сыты, и овцы целы».
Правда, при этом особо не уточнялось мнение «овец».
Хитроумный полководец Луций Лукулл не спешил, не желая утомлять своих воинов быстрыми переходами. Он хотел сохранить их сильными, готовыми к сражению. Но главным его намерением было дать время, чтобы собрать всех союзников Митридата и покончить со всеми разом. Любой другой полководец поспешил бы скорей ударить. Но Лукулл не был обычным военачальником. Он знал, что союзники отвернулись от Митридата, а каждый последующий день угнетает понтийского владыку, выматывает его внутренне, высушивает кровь в жилах…
Но сам Митридат такими сомнениями себя не утруждал. Он приказал спешно укреплять Гераклею, а также другие города, выделяя им постоянную помощь солдатами, деньгами, иными возможностями. К примеру, в город Амис он отослал своего лучшего инженера и механика Каллимаха, который великолепно владел наукой фортификацией.
Сначала Митридат планировал собрать внушительную армию, используя союзнические резервы, но, после того, как союзники подвели, решил применить иную тактику. Он приказал использовать крепости как основную базу, откуда наносить быстрые и стремительные удары, после чего отходить обратно. Таким образом, он рассчитывал сохранить своих солдат и выровнять численный перевес в свою пользу. Затею эту Лукулл вычислил и потому не стал формировать позиционной войны. Он отказался от массированных штурмов, а пока просто окружил города.
Для пробы сил римляне попробовали взять довольно сильную крепость Фемискиру.
Пока легионеры обстреливали город, военные строители начали подкоп. Но их ожидал сюрприз. Защитники города заранее устроили контрподкопы, и когда римские землекопы добрались до них, пустили туда пчёл, а потом разъярённых диких зверей, в том числе медведей и волков. Римляне с позором бежали. Тоннели были завалены.
Горожане и понтийцы делали вылазки из крепостей, нанося немалый урон противнику.
Аврелий Котта, заработавший славу неудачливого военачальника, жаждал реабилитировать себя в глазах солдат и Лукулла. Он упросил Луция позволить ему выбить Митридата из Гераклеи. Наконец Лукулл внял просьбам патриция. Аврелий Котта попытался штурмовать, как его учили действовать в юности, но модернизированные Каллимаком укрепления оказались ему не по зубам. Результатом серии штурмов стала гибель множества легионеров, ещё больше было искалечено защитниками города. Котта применил осадные орудия, но и это не дало ожидаемого результата, хотя горожане, надо признать, тоже понесли большие жертвы. Котта пришёл в отчаяние и приказал обложить город, чтобы туда (и оттуда) не проскользнула и мышь.
Поставить караулы через десять метров у римского легата получилось, но, что касается моря… Здесь понтийцы оставались хозяевами и оказывали всяческую поддержку своим осаждённым товарищам, подвозя в нужный момент и продовольствие, и запасы оружия, и свежие воинские отряды. Котта был и остался неудачником.
Иное дело – брат Луция, Марк Лукулл. Сначала он тоже отличался фанфаронством и действовал нахрапом, но потом, поднабравшись опыта, начал получать дивиденды – победу за победой. Он разбил дарданов, бессов и скоро мог уже мог считаться полновесным хозяином всей Фракии. Он двинулся, захватывая город за городом на западном побережье Понта.
Митридат стал понимать, что Лукулл начинает таки его переигрывать. Можно было, конечно, и дальше отсиживаться в хорошо укреплённой крепости, но вскорости окажется, что, сохранив жизнь себе и своему ближайшему окружению, он потеряет нечто большее – власть. Дилемма! Однако приходилось выбирать.
В течение почти всего 681-го года по римскому календарю Митридат, проявляя чудеса дипломатии, по крупицам собирал силы и это, наконец, дало свои результаты. В следующем, 682-м году у него уже собралось достаточно серьёзное формирование числом в сорок тысяч пехотинцев и на порядок меньше кавалерии. Теперь можно было без опаски переходить в фазу активных действий.
В период позиционной войны понтийцы наловчились в проведении молниеносных бросков. Эту тактику они применили и сейчас. Результатом столкновения римской и понтийской кавалерии стал разгром римлян и пленение командира кавалеристов – Помпония. Пока понтийцы торжествовали победу, Лукулл со своими легионерами отошел в горы, где имелась запасная позиция. Напрасно понтийцы гарцевали перед римлянами, хуля их нещадно, те на провокации не поддавались, слушая приказы командиров. Лукулл показал себя серьёзным стратегом и тактиком, которому можно и нужно было доверять. Местные жители, горцы, указали римлянам все необходимые подходы, контролируя которые можно было чувствовать себя в безопасности.
Создалась своеобразная патовая ситуация. Необходимо было срочно предпринять нечто оригинальное и действенное. Митридат пораскинул мозгами – и придумал коварный план. Он решил прибегнуть к услугам своего старого знакомого, царя дандариев Олтака. Дандарии прибыли к Митридату из Боспорского царства. Их ряды их сильно поредели за время войны. Сказавшись обиженным по этому поводу, Олтак «перебежал» к Лукуллу. Он рассказал римскому полководцу, как недовольны союзники затянувшейся войной, и как жители Боспора жаждут развязать затянувшийся узел проблем. Он предложил свои посреднические услуги на переговоры с союзниками Митридата, чтобы отвадить их от понтийского царя. Короче, показал себя нужным и полезным человеком. Лукулл оценил находчивость и хватку нового союзника, приблизил его, сделал непременным участником всех военных совещаний.
Настал, наконец, час «икс». Олтак добился полного доверия и мог действовать. Вместе с Митридатом они решили, что лучше всего будет убить Лукулла и одним махом обезглавить римскую армию. С сосредоточенным видом и с кинжалом под хитоном Олтак попробовал войти в шатёр полководца, но тут опять вмешалось Провидение, как это бывает в произведениях античных авторов. Не спавший долгое время, Лукулл уснул, и его охрана сделала всё, чтобы повелителя не тревожили. Они столь резко осадили дандарийского царька, что тот вообразил, что его намерения раскрыты. Без лишних слов он ретировался и спешно покинул лагерь римлян, «спасая» свою жизнь.
Митридат нервничал. Он искал выхода. Одним из них была блокада лагеря римлян. Рано или поздно, они озаботятся недостатком продовольствия. Теперь понтийские дозоры выслеживали римские продотряды.
Прослышав о большом отряде, идущем с продуктовым обозом из Каппадокии, Митридат решил лично поучаствовать в охоте. Было выбрано место в горном ущелье, где можно было спрятать конный отряд лучших воинов Митридата. Царь ожидал, что, неожиданно увидев противника, римляне сдадутся, но на этот раз его обычно верные расчёты не оправдались. Римляне успели перестроиться из походного строя в воинское и ощетинились копьями. Тут-то Митридат и осознал свою ошибку. Неожиданность неожиданностью, но в горном ущелье пехотинец находится в более выигрышном положении. В нерешительности конники остановились. И тут римляне перешли в наступление.
Получив от разведки донесение, что понтийцы попытаются перехватить крупный продовольственный обоз, Лукулл пришёл в ярость и приказал целому легиону выдвинуться навстречу. Тем временем Митридат отступал. И тут ему донесли, что вот-вот прибудут основные силы римлян и возьмут их в «клещи».
Отступление понтийцев превратилось в бегство.
Наконец-то Лукулл дождался своего часа. Он приказал вступить в бой всему войску. Римские легионы понеслись в наступление. Ошарашенные понтийцы, уверенные в своих превосходящих силах, попытались было выстроить линию защиты, но было поздно. Защиту легко прорвали сразу во многих местах.
Наступила настоящая паника. Всяк метался туда, куда его подталкивало воспалённое воображение. Куда-то подевались слуги, охрана, ближайшее окружение. Митридат подхватил то, что было под рукой, и уселся на лошадь.
Послышались крики. Оказалось, что римляне наткнулись на лагерную казну. Золотые, серебряные монеты, дорогие украшения, одежда, оружие – всё это рассыпалось по земле. Жадные руки хватали то одно, то другое. Создалась сумятица. Легионеры лезли на плечи друг другу, чтобы уцепить, вырвать добычу. Рядом суетились центурионы, опционы, напоминая солдатам приказ Лукулла – не грабить, только убивать. Мол, потом ещё будет возможность поделить добычу. А сами ухватывали то, что подкатывалось под ноги, и прятали в кошели. Понятно – уйди, и добыча, такая близкая, пройдёт мимо тебя.
Воспользовавшись суматохой, Митридат на своём белоснежном жеребце проскакал мимо. Увидав всадника в богатом облачении, римляне поняли, что кто-то важный уходит из-под носа. Кто-то крикнул: «Митридат» – и вот уже группа всадников несётся вслед. Митридат вёл за собой навьюченного мула. Заметив, что его преследуют, бросил постромки и поскакал прочь. Мул остановился. От удара мечом вьюк порвался, и на землю градом посыпались монеты. Митридат пытался спасти хотя бы часть своей казны, но теперь оказалось, что именно казна спасла его: римские воины тут же позабыли о преследовании, спешились и занялись самым увлекательным делом на свете – дележом неожиданно подвернувшегося богатства.
Вот такие в нашей жизни случаются неожиданности. Только что ты «на коне», богат, знаменит, влиятелен, окружён славословящей толпой, а в следующий миг, пусть тоже на коне, но спасаешься от сонма преследователей, а рядом – никого… В такие минуты человек проверяется на прочность – если сломался, значит, «никто» и пропадёшь безвестно и навсегда, а если удар выдержал и готов дальше сопротивляться и организовать нечто действенное, значит, у тебя имеются все предпосылки стать великим. Или таковым оставаться.
В крепость Коману Митридат прибыл уже в сопровождении отряда воинов. Он встретил их по пути, подчинил суровыми распоряжениями, заставил собирать остальных беглецов. Под влиянием тяжёлого опустошающего осадка на душе Митридат совершил жестокий и необдуманный поступок, о котором впоследствии жалел, правда, не так долго. Он отправил доверенное лицо, евнуха Вакхида, в родовое гнездо, крепость Евпаторию, с приказом убить всех своих жён, наложниц, сестёр, чтобы не дать им очутиться в лапах врага и тем самым дать врагу возможность манипулировать понтийским царём. Вакхид задание выполнил. Среди прочих были зарезаны сестры Митридата – Роксана и Статира, а также самая любимая из его жён – Монима, о которой ему говорил когда-то Сулла. Сколько стараний он затратил, чтобы добиться благосклонности этой гордой красавицы, и вот – кинжал евнуха полоснул её по нежному горлу… Погибла и другая любовь царя – Береника с острова Хиос.
Весть о смерти жён Митридата принесла печальные последствия. Союзники Митридата сделали надлежащие выводы и начали вести переговоры с римлянами об условиях перехода под их влияние. Гарнизоны прифронтовых полисов открывали ворота крепостей. Поступок в состоянии аффекта и депрессии отозвался набатным гулом по всему Понту.
Митридат с двухтысячным отрядом, который он собрал возле Команы, направился к своему последнему верному союзнику – Тиграну Второму, оставив всех остальных на волю судьбе, своему умению воевать и интуиции. Он даже не задержался возле крепости Талавр, где «на чёрный день» хранилась главная казна. Сокровища достались римлянам.
Луций Лукулл показал себя дальновидным политиком и нашёл в себе силы отказаться от преследования. На тот момент у него было другое занятие – взять под контроль обширнейшее пространство, очистить его от беглецов, воинских отрядов и всяческого бродячего сброда, занявшегося разбоем в смутное военное время.
Признали себя побеждёнными халдеи, за ними – тибарены, затем настала очередь Малой Армении. Бельмом в глазу оставался город Амис, тот самый, где верховодил митридатовский инженер Каллимах. Он не желал понимать очевидного – что Рим пришёл сюда всерьёз и надолго. Каллимах придумал и соорудил множество военных механизмов, и легионеры обломали немало зубов, пытаясь проглотить непокорную крепость. Фантазия технического гения была неистощима. На римлян сыпались огромные валуны, посылаемые катапультой, их обстреливали огненными струями, применяя таинственный и страшный «греческий огонь», земля заболачивалась, подпитываемая водоносными трубами, или часть стены опрокидывалась, а потом поднималась обратно, калеча массу людей…
Лукулл приказал оставить город. Когорты выстроились в колонны и удалились. На самом деле они ушли недалеко, а ночной порой вернулись обратно и атаковали город со всех сторон. Измученные многодневной осадой горожане расслабились и мирно почивали. Римляне хорошо подготовились и скоро заняли часть стены. Немедленно были опущены канаты, по которым полезли вверх вереницы солдат. Спросонок горожане не смогли оказать достойного сопротивления. Некоторые кинулись в порт, чтобы покинуть Амис на кораблях. Видя, что уже поздно, Каллимах приказал охране поджечь город. Легионеры Лукулла шарили по домам, спеша овладеть добычей, что только усиливало сумятицу. Скоро пожар охватил уже весь город. Погибло большинство жителей. Легионеры вынуждены были отступить и наблюдать с расстояния, как в огненной стихии рушатся дома.
683-й год римской эры Понта встретила, в общем-то, спокойно. Луций Лукулл, как правитель большой римской провинции, временно отложил меч полководца и занялся другими, не менее важными делами. Необходимо было восстанавливать хозяйство и инфраструктуру округи, разорённой военными действиями и набегами разбойничьих шаек. Если жители почувствуют, что их жизнь с приходом римлян улучшилась, стала спокойней, они не станут затевать заговоры, мятежи или искать контактов с Митридатом. Лукулл послал в качестве легата своего приятеля Аппия Клодия, умевшего убедить любого, к Тиграну, армянскому царю. Целью посольства было, с одной стороны, выдача беглого понтийского царя, а с другой, убедить Тиграна не ссориться с Римом.
Тем временем подошло время Луперкалиев, большого праздника в честь бога Фавна. В этот день, 15 февраля, бог плодородия становится главным для римлян. Толпы народа движутся по Этрусской улице в сторону главной городской площади – Римского Форума. Но идут они не туда, а на холм Палатин, где обычно и проходят игрища. Две команды облекаются в козлиные шкуры, изображая собой сатиров, и несутся наперегонки вдоль холма. Победителей ждут овация толпы, приветствия друзей и любовь «нимф», коих с большой охотой изображают не только гетеры, но даже почтенные матроны. Ночь Луперкалиев – это ночь большой любви, когда на время забывают о нормах морали и приличия, и пускаются в самые изысканные любовные приключения. Римляне верят, что это угодно любвеобильному богу Фавну. Жрецы бога – луперки хлещут всех встречных женщин бичами. Считается, что это делает их плодородными.
Празднества проходили и в разных городах Азии. Лукулл распорядился, чтобы не жалели средств. Народ веселился. Провели торжественные воинские шествия, затем лучшие атлеты, как со стороны римской армии, так и понтийской, показывали свою силу, сходились в рукопашных схватках, применяя приёмы не только олимпийского кулачного боя, но и панкратиона, более жестокого варианта. Были и гладиаторские бои, зрелище, наиболее чтимое римлянами.
От слова «гладиус», то есть «меч» и произошло выражение «гладиатор», то есть «сражающийся мечом». Первые поединки гладиаторов произошли в 489-490 годах римской эры, на погребальных торжествах. Сражалось тогда всего несколько человек, италиков, но потом поединки проводились всё чаще, а с 648-го года гладиаторские поединки стали постоянным зрелищем. В Риме для сражений использовали арену Колизея и ещё ряд цирков рангом поменьше, а по всей Италии таких сооружений было девяносто девять, это не считая мелких огороженных площадок.
Военнопленные, рабы, преступники, бывшие солдаты составляли основное ядро гладиаторских школ. Зачастую на арену выходили и свободные римляне – показать себя, свою удаль, смелость и мастерство. Даже видные аристократы не брезговали сразиться с гладиаторами. Один из римских императоров, Коммод, правивший Римом с 933-го по 945-й год римской эры, провёл более тысячи боёв как бимахер – сражающийся двумя мечами одновременно, и как бестиарий – боец с животными (львы, пантеры, медведи, быки и т. д.)
Лукулл сам участвовал в жертвоприношениях богам и присутствовал в качестве зрителя на гладиаторских поединках. На трибуне под навесом, его нашли слуги и сообщили, что Аппий Клодий вернулся. Посол не привёз хороших вестей. Тигран Второй вёл себя заносчиво и заявил, что готов римлян остановить и поворотить вспять.
Лукулл нахмурился. Понятно, что войну придётся продолжить, но для начала необходимо было ещё кое-что докончить здесь.
Дело в том, что несколько понтийских городов, включая обе столицы – Синопу и Амассию – ещё не сдались. Особенно сильные бои проходили возле Гераклеи. В довершение из Испании прибыла помощь: Серторий прислал флотилию. К ним немедленно присоединились и корабли, стоявшие в портах Крита. Собрался довольно мощный флот из восьмидесяти триер. Правда корабли, что пришли из Испании, попали под жестокий шторм и были сильно повреждены. Но, несмотря на это, мореходы и солдаты рвались в бой. Навстречу им вышел римский флот, под командованием Триария. Хотя кораблей у римлян было меньше, но они были лучше вооружены и готовы к немедленной войне.
Произошло одно из грандиознейших морских сражений в этой войне. Понтийцы сражались достойно. Никто не попытался бежать или сдаться в плен. Триеры горели, тонули, а если и захватывались, то лишь после гибели экипажа. Римляне потеряли двадцать семь кораблей, что составляло едва ли не половину флота. Только аварийное состояние многих кораблей не позволило понтийцам одержать победу.
Римский консул Аврелий Котта, продолжавший осаду Гераклеи, вызвал к себе Триария, чтобы прекратить поступление помощи в осаждённую крепость с моря. Когда потрёпанный флот римлян оказался в виду города, Котта приказал солдатам начать штурм. Защитники крепости разгадали замысел консула и решили первым делом отразить нападение с моря. Для этого навстречу римлянам вышли триремы греков. Внезапно от римской армады отделилась небольшая флотилия, ускорившая свой ход с помощью вёсел. Они атаковали гераклеитов таранным ударом, потопив сразу пять кораблей. К ним присоединились остальные корабли римского флота. У гераклеитов не хватало людей и, потеряв половину флота – четырнадцать кораблей, они предпочли вернуться во внутреннюю гавань крепости. Римский флот устроил морскую блокаду города. Начавшийся голод, а следом эпидемия чумы унесли жизни многих горожан и солдат гарнизона.
От отчаяния начальник гарнизона попытался вступить в связь с Триарием, выслал человека на лодке, договориться об условиях сдачи. Лодку заметили, часовые доложили городскому совету, и члены магистрата заявили свой протест стратегу Дамофилу. Тот ответил, что это не более чем хитрость. На помощь идёт большой отряд понтийской армии, посланный из Армении, а посыльный – суть такая военная хитрость, чтобы усыпить бдительность противника.
Городские старшины удовлетворились этим ответом.
Той же ночью остатки понтийского войска погрузились на корабли. Триарий послал десант, который вошёл в город через открытый порт и ворвался во внутреннюю часть Гераклеи. Началась резня. Разбуженные горожане метались по улицам в панике, пытаясь укрыться в храмах и святилищах, но безжалостные мечи воинов Триария не щадили никого. Горожане открыли ворота и попытались покинуть город.
Только тут Аврелий Котта узнал, как ловко его обошёл Триарий. В ярости он приказал своим войскам занять город. Две стороны едва не начали войну за право овладеть сокровищами богатой Гераклеи. Котта, пользуясь своим положением консула, приказал Триарию догнать понтийские корабли, на которых ушёл гарнизон крепости. Триарий был вынужден подчиниться и выйти в море, и Котта начал грабёж единолично. Уже утром, когда набитые добром колесницы вышли из ворот, он приказал поджечь город со всех сторон и лично любовался пожарищем. Продолжавшаяся два года осада Гераклеи завершилась таким вот предательским образом.
Дамофил направил свои корабли к Синопе, единственному городу, оставшемуся понтийским. Следом за Дамофилом прибыл флот Триария. Жители Синопы оставались независимыми ещё потому, что вошли в союз с пиратами, которые помогали им с моря. Глава пиратов Селевк стал фактически руководителем гарнизона Синопы, его защитой. Это обстоятельство поднимало Селевка как в своих глазах, так и в глазах горожан. Он как бы равнялся с Митридатом. Узнав, что корабли Дамофила преследуют римские триеры, он вывел своих людей в море и уничтожил многие римские корабли, и купеческий караван, который вёз Лукуллу продовольствие. Эта победа вдохновила и пиратов, и горожан, и понтийских солдат.
Помощь жителям Синопы оказывал сын Митридата Махар. Он посылал им оружие и провиант. Селевк, пользуясь этим, решил перебросить своё имущество в Колхиду, к Махару, но тому не понравилось фамильярное отношение пиратов. Он отказал им в дальнейшей помощи, и приказал направить очередной караван не в Синопу, а к Лукуллу, вместе с послами. Луций Лукулл встретил послов очень доброжелательно и заверил Махара в своём расположении.
Между пиратами и понтийскими военачальниками начались трения. Городу грозил голод и римская армия. С каждым днём обстановка ухудшалась. Продолжать войну? Сдать город, ставший символом сопротивления Понта Риму? Сложные вопросы требовали немедленного разрешения. Переругавшись, воины не нашли лучшего выхода, как занять места на триерах и плыть в море.
Тем временем пираты подожгли Синопу и занялись грабежом, приготовив свои лёгкие быстроходные суда. Похватав пожитки, пользуясь суматохой, они тоже ушли в море.
Увидав дым пожаров, Лукулл приказал легионам штурмовать Синопу. Воины, не встречая сопротивления, ворвались на улицы города и занялись грабежами и обыском. Нашли и убили нескольких киликийских пиратов, которые слишком увлеклись грабежом и от жадности отстали от товарищей. От них и от горожан римляне узнали о бегстве защитников.
Ещё два месяца держалась Амасея, первая столица Понты, но и она была вынуждена открыть ворота римлянам. Лукулл не стал разорять города, где были похоронены многие понтийские цари. Победу отпраздновали очень широко и пышно. После церемонии Луций Лукулл снова послал Аппия Клодия, надеясь, что новые победы отрезвили армянского царя. Однако ответ Тиграна был прежним. Он не захотел вернуть Митридата Евпатора римлянам, и был в этом категоричен.
Наконец, в 684-м году римской эры, в начале весны, Луций Лукулл вышел в новый поход, в большую Армению, где нашёл убежище Митридат. В Понте он оставил десять когорт, разместив их, в качестве гарнизонов, в самых ключевых городах царства. Ему навстречу двигался Митридат, со своими верными воинами числом в две тысячи человек и армянское войско в десять тысяч копий. Это на первых порах. Митридат планировал позднее начать партизанскую войну и собирать армию из местных жителей, недовольных римскими порядками. Тигран Второй тоже обещал принять участие в воинских действиях в качестве союзника и даже собирал ополчение, но делал это неспешно, ожидая, пока Митридат подготовит почву для ведения классической войны. Когда с границы явился запылённый гонец с известием о приближении римской армии, его посчитали сначала паникёром, а потом и вовсе провокатором. Царь приказал казнить гонца. Несчастного пограничного стражника, к его ужасу и негодованию, обезглавили. Лишь когда лавина сообщений донеслась в Тигранокерт, царь понял, какую же глупость он сотворил собственными руками, но корить, кроме себя-гордеца, было некого. Лукулл уже был на подходе. С отрядом ближайших соратников и родственников Тигран покинул столицу, отправив гонцов догонять Митридата с просьбой вернуться и помочь союзнику. Вторая бумага была уже для командира его войска, отправленного с понтийским царём, с приказом, если Митридат возвращаться не пожелает, поворачивать самим. Сам Тигран умчался туда, где формировалась его новая армия для войны в Понте.
Лукулл, узнавший о передвижениях противника от лазутчиков, был верен своей тактике выжидания. Просчитав действия врага, он окружил Тигранокерт и начал изучать обстановку.
Митридат получил сообщение с отчаянным призывом вернуться. Одновременно армянской военачальник Заран недвусмысленно заявил, что в сей трудный час должен быть рядом со своим повелителем. Митридат сумел убедить армян продолжить экспедицию, разделив армию. Назад он послал отряд своих воинов, специалистов в проведении диверсионных операций, во главе со своим лучшим командиром Таксиллом. С ними ушли армянские кавалеристы. Митридат дал подробные инструкции войны с Лукуллом, в основе которых была настоятельная рекомендация уклоняться от масштабных столкновений, действовать быстрыми ударами и постоянно разрушать вражеские коммуникации, такие, как подвоз провианта, вооружений и налаживаний контактов с местным населением.
Тигран получил эти рекомендации, но он к тому времени уже прибыл на базу формирования армии. Увидев скопище воинов, он испытал чувство огромного облегчения. Под его рукой была огромная армия в восемьдесят тысяч человек. Он презрел все наставления Митридата. Да и чего ему было опасаться, если под началом Лукулла было одиннадцать тысяч пехотинцев и три тысячи кавалерии.
Тигран Второй приказал идти навстречу Лукуллу. Встреча состоялась 6 октября 684-го года римской эры. Херонейский биограф Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» упомянул насмешливое замечание царя Армении при виде римского войска, идущего ему навстречу: «для послов их слишком много, а если это армия, то их слишком мало».
Армянский царь опрометчиво начал сражение, даже без разведывательной рекогносцировки. Они начали строиться для единой атаки, и в это время на них напала фракийская и галатская кавалерия, набранная в покорённых областях Понты. Пока солдаты сражались, вдруг обнаружилось, что две когорты римских солдат обошли правый фланг воинства Тиграна и атаковали тылы. Сам Лукулл руководил этой дерзкой операцией, находясь на вершине холма и передавая приказы с помощью сигнальщика.
Напуганные солдатами быки, которых впрягали в грузовые повозки, понеслись и врезались в задние ряды пехоты, которая было струсила и начала разбегаться. Отряд тяжёлой кавалерии, главная боевая сила Тиграна, был раскидан в стороны, смешал строй, чем немедленно воспользовались римские всадники. Они навалились на армян и побили большое количество воинов, но не в пример больше, было затоптано и покалечено в безумной сутолоке быками и лошадьми. Римлянам оставалось держаться в стороне и лишь чуть корректировать развитие побоища.
Митридат хорошо изучил тактику своего соперника и знал, что Лукулл не станет первым атаковать Тиграна в его вотчине. Он знал, что его союзник получил инструкции и думал, что его советов послушают, а потому не спешил. Получив известие о разгроме Тиграна, он сначала не хотел верить такому исходу, учитывая численный перевес со стороны армян. Но изменить ничего уже было нельзя, и понтийский вождь поспешил к своему союзнику, впавшему в самую чёрную депрессию. Он сумел успокоить и убедить царя, что это ещё не конец, что у его подданных найдутся желающие взять в руки оружие и бороться против пришельцев с Запада. Признав свои ошибки и всю обоснованность рекомендаций Митридата, Тигран поручил ему ведение дальнейшей войны и дал ему право командовать над армянскими ополчениями.
Митридат разбил ополчение по римскому образцу, на легионы и когорты, во главе поставил своих воинов, прошедших рядом с ним все войны с Римом, а также инструкторов из Испании. Они провели ряд учебных походов и двинулись на противника. Первые сражения прошли удачно. Армянские ополченцы если раньше чего и опасались, то теперь воспрянули духом и поверили в себя, свои силы и возможности.
Лукулл почувствовал достойного противника и попытался получить помощь войсками и оружием из Парфии, но царь Парфии уже получил весть от Тиграна с обещанием отдать щедрый кусок своей земли, и потому отклонил предложения Лукулла о немедленной отправке войска. Он начал тянуть время, обмениваясь записками с перечнем того, что кому надо. Лукулл, прожжённый политик, сразу понял, откуда «дует ветер» и послал гонца в Понт за тем легионом, что там остался в качестве гарнизонов. Неожиданно легионеры отказались идти на выручку. Они то говорили, что не могут обнажать тылы, то ссылались на римский Сенат, что одобрил умиротворение Понта и требовали, чтобы приказ исходил именно от Рима.
Возвращаться обратно? Хитроумный Лукулл поступил по-другому. Он развернулся и направился на Арташат, богатый город, бывший когда-то столицей Армянского царства. Римский консул решил занять Арташат и пересидеть там приближающуюся зиму, но… не успел. Ранние морозы и снегопады нарушили его планы. Отчаявшиеся воины роптали и требовали поворачивать. Лукулл не стал спорить и разбил лагерь в Северной Месопотамии, чтобы переждать ненастный период.
Избавившись, хотя и на время, от опасного противника Митридат Шестой срочно направился в Понт со своим отрядом и отрядом армянских воинов числом в четыре тысячи. Здесь он был на своей территории, был и оставался царём. Население, в основной своей массе, по-прежнему поддерживало Митридата, помня его заслуги и заботу о народе. То там, то здесь уничтожались или изгонялись римские отряды, перешедшие на сторону Рима, солдаты шли к Митридату и становились в общий строй. Римляне попытались организоваться и дать бой, но были разбиты и бежали. Их бы уничтожили всех, но… в бою Митридат был ранен. Камень из пращи попал ему в колено, но ещё более тяжёлую рану он получил в голову. Если бы не шлем, стрела пронзила бы его, но и рана под глазом была страшной.
При Митридате всегда присутствовали лекари из скифского племени агаров. Они лечили заговорами, а в самых тяжёлых случаях применяли известные им травы и змеиный яд. Они немедленно обработали раны, царь несколько дней метался в бреду, войско напряжённо ждало развязки. Неделю спустя Митридат поднялся на ноги и даже вскочил на лошадь. Отлёживаться не было времени, так как он узнал, что на помощь римским гарнизонам Лукулл послал легион под командой своего наиболее жестокого полководца – Триария.
Лукулл планировал сначала разделаться с Тиграном, главным на тот момент союзником Митридата. Но армянский царь, наученный горьким опытом, упорно уклонялся от больших сражений, придерживаясь инструкций понтийского стратега. Потеряв всякое терпение, Лукулл 685-го года римской эры покинул пределы Армении, устремившись в Понт. Получив донесение о намерениях консула, Митридат постарался всеми силами разгромить римские войска, пока они не соединились с армией Лукулла.
Пылал желанием поскорей встретиться с понтийцами лицом к лицу и Триарий. Он надеялся разбить армию ненавистного врага и заработать славу победителя без участия Лукулла. Он даже форсировал события и приказал начать наступление ночной порой, хотя римляне привыкли воевать при полном свете.
Скифский дозорный отряд заметил передвижение больших масс в ночном сумраке, и лазутчики поспешили донести вести Митридату. Понтийская армия начала строиться в фалангу, а сам царь занял место командира кавалерийского отряда.
Для сражения выбрали холмистую местность неподалёку от города Зелы. По данным скифского дозора, в тылах у римской пехоты находился обширный овраг, переходящий в болото, и Митридат решил этим обстоятельством воспользоваться. Он начал битву с кавалерией римлян, а армянским воинам приказал насесть на пехоту, чтобы оттеснять её назад. Римляне плохо разведали местность. Сказалось отсутствие практики ночных баталий. Они отступили и посыпались в овраг. Попытка перестроиться загнала их в болото. Таким образом, армянские воины расправились с римской пехотой. Кавалерия пыталась придти на выручку, но Митридат умелыми приказами искусно манипулировал своими воинами, отсекая и уничтожая отряд за отрядом, преследуя бегущих легионеров.
По понтийскому воинскому плану, у каждого офицера был оруженосец, – солдат либо раб, – который подавал выпавшее из рук оружие или помогал подняться хозяину, если того ранят или повалят. У Митридата таких слуг было несколько. Оказался среди них и раб, в прошлом – легионер римской армии. Наверное, в нём взыграло что-то патриотическое и он, когда Митридат выронил меч, вместо того, чтобы подать его, как предписывалось, рукоятью вперёд, внезапно ударил хозяина, целясь ему в живот. В последний миг царь уклонился, но меч всё же пробил бедро. Телохранители Митридата тут же зарубили предателя, подхватили царя и понесли его в тыл. Среди солдат прошёл слух, что Митридата убили, и они начали поворачивать назад, перестав преследовать уже разбитого противника.
А в палатке, спешно развёрнутой прямо в поле, скифские лекари осматривали рану царя. Ими руководил опытный травник Тимофей. Услышав шум, он выглянул из палатки и увидел, что вокруг толпится все понтийское войско, подняли одну из пол палатки и воины увидели своего повелителя, бледного и окровавленного, но живого. Митридат повернул к ним искажённое болью и гневом лицо и спросил, почему они здесь, а не преследуют врага. Он даже поднялся на ноги, приказал посадить себя на коня и возглавил преследование. Его едва успели перевязать.
Результатом сражения стал разгром римской армии. Римляне потеряли семь тысяч человек убитыми. Рим, который уже не раз убеждали об уходе Митридата с политической сцены, на этот раз всерьёз попенял Лукуллу, влияние которого с той поры резко пошло вниз…
Глава 6
…Незаметно прошла неделя. А следом и вторая. Семчев постарался загрузить всех подчинённых по полной программе. Всю первую неделю перетаскивали ящики с архивом в тайное убежище, – а это оказалось не близко. Ерёменко чувствовал себя в катакомбах, как рыба в воде, если можно представить себе рыбу с паутиной в волосах, грязной каёмкой под ногтями и ботинками, которые «просят каши». Он пропал на полдня, а потом заявился, как всегда возбуждённый, и рассказал о своём путешествии. Учёный оставался учёным даже в эти дни, искалеченные войной. Он нашёл целую сеть проходов, которые были замурованы и замазаны цементом.
– Честное слово, товарищи, – говорил Ерёменко, размахивая от избытка чувств руками, – это было настоящее погружение! Я словно перенёсся на много лет в прошлое. Скифы, роксоланы, сорматы, эллины. Вы знаете, когда-то, в начале десятого века, здесь было древнерусское Тмутараканское княжество. Да-да. На месте нынешней станицы Таманской находился эллинский полис Гермонассы. Потом город был разрушен в периоды прибрежных войн, появился хазарский град Таматархи, а ещё позже – Тмутарань, центр княжества, а если быть точнее, то каганата. Мы все наслышаны про Северную Русь – Новгородскую, и центральную – Киевскую. Но была ещё Русь Южная – Русский Каганат, отвоёванный у хазар племенами русов, пришедших по Дону с севера. Византия пыталась действовать исподволь, сталкивая лбами две народности, чтобы ослабить обе…
– Алексей, – буркнул майор, – да не тяни ты кота за хвост. Что ты нам нашёл?
– …В первой половине шестого века снова возросло влияние Боспорского царства. Один из величайших византийских императоров, Юстиниан Первый, проводил в то время… как бы выразиться… расширение сфер влияния. Были отправлены войска на покорение Северной Африки, Италии, Сицилии, Иберии. Именно Юстиниан кодифицировал Римское Право, сформулировав обновлённый свод законов…
– Он что, занимался оккупацией? – нахмурился Семчев. – А куда смотрел византийский пролетариат, их коммунистическая партия, наконец?
– Тогда ещё не было коммунистов, – улыбнулся историк, – а пролетариат… пролетариат, или плебс, как выражались в те времена, был занят строительством. Юстиниан задействовал население. В Константинополе был построен храм святой Софии, а по Дунайской границе отстраивали целую систему крепостных сооружений.
– Это вроде линии Мажино во Франции или линии Маннергейма в Финляндии? – выказал образованность Семчев. Ерёменко сначала пожал плечами, но потом кивнул:
– Должно быть так. Так вот, византийские инженеры почти полностью восстановили разрушенные укрепления Херсонеса, а потом отстроили и две новые крепости – Алустон, где сейчас находится Алушта, и Гурзавит.
– Это, наверное, Гурзуф? – предположил Круглов.
– Совершенно верно. Топонимика позволяет нам прослеживать происхождение названий городов, сёл, рек, гор и т. п. К примеру, название «Тмутарань» происходит от соединения двух слов – «тьма», что означало на алтайском языке воинский отряд числом в десять тысяч человек, и «тархан», то есть вождь. Словосочетанием обозначалось место, где этот тархан квартировал со всем своим воинством. Название воинского стана и стало топонимом будущего города. Ещё один пример: город Корчев. Нет ли знакомых ассоциаций?
– Керчь?
– Именно! В период русского каганата на месте Пантикапея был русский город Корчев. Правда, в двенадцатом веке племена рось-анты ушли в верховья Дона, а потом ещё дальше. Наличие русского оплота на Боспоре не было выгодно Византии, и она сделала всё, чтобы выдавить его оттуда, а место русских заняли булгары. Позднее там обосновалась монгольская орда. Помните знаменитый поход хана Мамая на Тахтамыш, чтобы занять место верховного кагана? Мамай был ханом Крыма, столицей которого был город Крым, от которого собственно и перешло название на весь полуостров.
На какое-то время здесь обосновались генуэзцы, обживали эти земли, как эллины за тысячу лет до них, но и их вытеснили турки…
– Здесь были турки? – удивился Семчев.
– Столицей провинции был город Бахчисарай, красивейшее место с обилием фонтанов и мрамора, но и это кануло в Лету. Турция перестала быть хозяйкой моря, которое когда-то называлось Русским, а ныне именуется Чёрным. Хотя в той войне Турцию поддерживали Великобритания, Франция и Сардиния.
– И об этом вы узнали в том подземном гроте? – со скрытой насмешкой спросил майор.
– Нет, – спокойно ответил Ерёменко. – Об этом я узнал, сидя за школьной партой, а некоторые подробности – со страниц множества книг, хранившихся не только в институтской библиотеке, но во многих других библиотеках страны. Настоящее богатство хранится не за опечатанными дверями банковских депозитариев, а в книжных шкафах. Надо лишь уметь этим богатством воспользоваться, научиться применять его, использовать, вкладывать в будущее, и тогда… тогда…
– Что же вы замолчали, уважаемый, – ухмыльнулся Семчев, – или вспомнили, что всё преходяще, и человек редко делает выводы из своих действий, ошибочны они или нет?
– Дурак учится на своих ошибках, – вставил своё слово Круглов, – а умный – на чужих.
– Остаётся выяснить, – хмыкнул майор, – к какой классификации мы относимся.
– А если, – улыбнулся Ерёменко, – попытаться не ошибаться?
– Хорош гусь – советовать! – возмутился Семчев, – А нам что посоветуешь делать, если продукт заканчивается – с голодухи пухнуть или в город отправиться, проведать, как там да что?
– Пухнуть не очень хочется, – признался историк.
– Вот и мне. Послал я одного из солдатиков – на разведку, посмотреть по окрестности, а он и не вернулся.
– Может, сбежал? – предположил Круглов.
– Может, и сбежал, – согласился майор. – А может, его гестапо прищучило, и теперь колет – кто такой да откуда. Если даст слабину, в ближайшее время жди гостей, а нас, защитников, всего-то – раз-два и обчёлся. Что с архивом делать будем? Нельзя его немцам в руки!
– А что там такого, что нельзя? – улыбнулся Ерёменко.
– Не нашего ума дело! – сказал, как обрезал Семчев, – Ты лучше скажи, что нашёл в том тоннеле, а то ходишь вокруг да около. Куда он ведёт?
– К проливу, – коротко ответил историк. – Только там опасно ходить, часть крепи разрушились от времени, ещё часть стоит, но на честном слове. Я на свой страх и риск прополз там, нашёл капище…
– Какое ещё капище? – удивился Семчев.
– Те, кто проживал в Корчеве, поклонялись славянским богам. Сварогу, Яриле, Перуну. Перун, Перун Сварожич, Бог Грозы, считался также покровителем воинов. Ему приносили жертвы. Иногда даже человеческие, когда шла война или перед решающей битвой. Вот я и обнаружил жертвенную комнату, этакий «карман» в тоннеле, ведущем, скорей всего, на берег. Я думаю, на там конце имеется выход в какую-нибудь лагуну, заводь, укрытую от постороннего глаза. Когда-то, в прошлом, там стояли несколько стругов для внезапного нападения на ворога, или поспешного бегства. Наши предки были предусмотрительны.
– Вот что, – решительно поднялся Семчев, – я должен это видеть.
– Жертвенную комнату? – спросил археолог.
– Кой чёрт!.. Тоннель на побережье! Выход наружу! Нелишне в нашей ситуации!
– Но там…
– Посмотрим! – оборвал майор возражение учёного ещё до того, как он начал его формулировать. – Сегодня каждая мелочь может оказаться завтрашним спасением. Вперёд. А ты, Антон, посмотри, как несут службу часовые. Что-то они в последнее время сдружились ни к чему…
Семчев замечал если не всё, то многое. После того, как пропал Стецюк, он разделил оставшихся солдат на две пары. Одна охраняла подходы к темнице, ставшей на время хранилищем архивов управления НКВД Керчи. Вторая в это время отдыхала и выполняла разного рода хозяйственные функции. Смены длились по шесть часов, служба неслась круглосуточно. Ночью один бодрствовал обязательно возле архива и еще один в базовом лагере. Это был или сам Семчев, или Круглов. Пару раз дежурил Ерёменко, но как специалист гражданских служб, он чаще помогал по хозяйству или отправлялся по катакомбам, в которых ориентировался чуть ли не с закрытыми глазами.
Дружбу Поликарпа Евсеева и Емельяна Утицина майор отметил не зря. Трудно было представить пару, сильнее отличающуюся друг от друга. Поликарп Евсеев был небольшого роста мужичонка со смоляной шевелюрой, указывающей на наличие жилах нескольких капель цыганской крови. Намешано в нём было крови татар, и башкир, и мордвы, и Бог знает ещё какой национальности из проживающих в Поволжье, откуда появился Евсеев. Пронзительный прищур чёрных чуть раскосых глаз, потёртая колода карт за голенищем.
Поликарп успел повидать в своей жизни немало: и детский дом, и колонию, и Магнитку, Днепрогэс, побывал в Сибири, на Белом море, в степях Калмыкии, горных ущельях Кавказа и на тучных чернозёмах Украины. Нигде подолгу не задерживался и катил дальше, благо, страна Российская безгранична, рабочие руки нужны везде. Каким образом Евсеев оказался в части, прикомандированной к НКВД, было непонятно, а сам Поликарп рассказывал об этих обстоятельствах столь необычные вещи, что ему никто не верил.
Под свою опеку Утицина Евсеев взял сам. Ему показалось, что если рядом с ним будет великан–увалень с енисейских берегов, то это только добавит ему авторитета. Утицин, косая сажень в плечах, бесхитростно взирал на мир синими глазами, ероша соломенную шевелюру, обрезанную скобкой. Покрытые мелким волосом пальцы великана легко гнули подкову.
Легкий уживчивый характер одного противостоял взрывному неуёмному нраву другого, рождая вечные прибаутки и подначки. Это были совершенно разные натуры, но, тем не менее, они почти всегда были рядом.
У темницы, ставшей волей судьбы временным архивным помещением Керченского НКВД, была одна интересная особенность, которую Круглову и Семчеву указал Ерёменко, как предмет архитектурных находок древних строителей. Свод темницы имел форму конуса и «собирал» все звуки в одной точке, где имелась крошечная клетушка. Находящийся здесь мог слышать речь, и даже шёпот из любого закутка темницы. Подобный эффект частенько использовался в культовых учреждениях, храмах, мечетях, синагогах, имеющих конические своды, купола. Стоящий в центре проповедник держал речь, не напрягая голоса, – и его слышал каждый, как бы далеко ни находился. Про храмы офицеры пропустили, но сама «камера прослушивания им понравилась». Была она не больше чулана. В стене комнатки имелось грубо вырубленное подобие сидения, над которым нависала «раковина», куда и собирались все звуки. Сиди, слушай, о чём говорят внизу, милое дело!
Вот и сейчас, чисто автоматически, Круглов свернул из коридора в узкий лаз, поднялся по лестнице, чиркая плечами о стены, вошёл под арочный свод, уселся и сразу услышал речь Евсеева, словно солдат расположился рядом, на расстоянии вытянутой руки, а не полутора десятками метров ниже, на ином уровне подземелья, в тёмном душном узилище.
– …Слушай меня, Емельян, – вкрадчиво говорил Поликарп, – я совершенно точно знаю, профессор нашёл здесь клад. Целое сокровище. Настолько большое, что одному ему столько деньжищ не осилить. Вот он с нашими командирами и связался. НКВД – это сила. Я это давно уже понял. Потому и служу в органах. Всегда считал, что и мне перепадёт от «денежного ручья» и, похоже, не ошибся.
– Думаешь, они с нами поделятся? – сказал Утицин. Круглов почти воочию представил себе его простодушные глаза с пушистыми «телячьими» ресницами и раскрытый рот. Разиня, честнее слово, именно таких и облапошивают на ярмарке прощелыги…
– Непременно, если будем сидеть да ушами хлопать. Надо покумекать, обмозговать всё, чтобы не упустить своего. Так что держись меня, не прогадаешь, а уж я тебе шепну, что делать будет надобно…
– И что делать?
– Перво-наперво – держать ухо востро. Вон Тараса в город отослали – и нет больше Стецюка. Спросишь – где он?
– И где?
– Тёмная это история! Я вот думаю, что майор этот, Семчев, про клад дознавшись, хочет на него руки наложить. Это он придумал ящики в катакомбах схоронить, чтобы золотишко, да каменья самоцветные потихоньку в те ящики попрятать. А потом, когда наши вернутся, они всё отсюда вывезут, ровно так и надо. А потом переправят их…
– Куда?
– Да в Турцию. Она же рядом.
– А зачем?
– Да ты что, тютя, ровно и не знаешь, что в Турции, да с деньжищами можно ой как зажить! Разлюли-малина, а не житуха будет! Хочешь бабу? Да хоть десяток матрён заведи. Никто слова худого не скажет.
– Почему?
– Потому что полагается так! В Турции это «гарема» называется, то есть комплект из жинок. Одна готовит, одна стирает, одна на пианине наяривает, одна пляшет, а ты сидишь на подушках шёлковых, трубочку потягиваешь да за ними вполглаза посматриваешь.
– Ты почём знаешь?
– Ты, брат, верь мне. В кинематографе сам видел, да и рассказов понаслышался всяких, когда в Одессе жил…
– Расскажи, Поликарп, а?
– Потом всенепременности, а сейчас давай подумаем, покумекаем, как нам от той деньги свою долю не упустить… Вон, с Тарасом уже делиться не надо. Услали Тараса – и нет его. Так и тех дуриков, что в пещере дрыхнут, придушат, и всё. А с нами осечка выйдет. Я теперича всегда настороже… Вот смотри сюда… Видал?
– Что это?
– Наган. Я его давно прибрал. Мало ли что, хорошо иметь в кармане дуру, о которой никто не знает. Меня сейчас вот так просто, «на арапа», им не взять! Сплю в полглаза, дремлю вполуха. Гляжу, примечаю… странно всё.
– А что «странно»?
– Да всё. Кажись, сховали мы бумаги – да в город. Или ещё куда. Ан нет – тут сидим, да ещё ни с кем связи нет. Неспроста, мне кажется.
– И впрямь, странно.
– Дальше гляди. Если бумаги такие секретные, что оставить их нельзя и охранять надо круглосуточно, то зачем здесь прохфессор этот? Он же в НКВД не служит.
– Может, случайно прибился?
– Случайно? Ты, братец, либо совсем дурак, либо прикидываешься. Кто б ему позволил ошиваться тут, с секретными бумагами рядом? Нет, здесь другое, и прохфессор нашим командирам очень даже нужен, для вывозу того клада. Я ведь про клады-то понаслышан. Не простое это дело, ох, непростое…
– Да что там непростого? Нашёл да забрал.
– Не скажи, братец, не скажи. Клады-то раньше заговаривали. Одно дело – чугунок с полтинами, да и то… а тут совсем другое – сундук с брильянтами. Знавал я одного человечка, так тот своими глазами видел такого… кладоискателя. Он и рассказал. Жила у них в селе бабка одна. Говорили, с цыганами знавалась, травами ведала, да ещё с нечистой силой связи имела. Накопила червонцев золотых немерено, да все ночью на болоте закопала, а когда закапывала, приговаривала: «Чьи руки загребают, те и выгребайте». Тот мужик видел всё, дождался, когда бабка ушла, попробовал было клад откопать, да вдруг провалился и едва не утоп. Как выбрался – сам не знает. Скоро старуха та померла. Он снова в болото, а клад ну никак не даётся, да ещё мерещиться начинает всякое… Так, что душа в пятки уходит. Пошёл мужик в кабак, накупил водки, упился весь, пошёл на кладбище, выкопал домовину с той старухой, притащил её, мёртвую, на то место, и её руками начал землю копать, да приговаривать: «Чьи руки загребали, те и выгребают». И скоро нащупал ларец медный, набитый червонцами под самую под крышку. А ты говоришь – просто…
– И что он с теми деньгами сделал?
– Его дело. Ты вот, к примеру, что бы сделал?
– Домой бы повёз. Купил бы мукомольню, да коров, да жеребчиков, кобылок…
– Понятно. Мироедом, значит, мечтаешь сделаться. Батраков заведёшь.
– Зачем? Сначала вдвоём с жёнкой работать будем, потом детки пойдут, все вместе трудиться будем, добро умножать. А ты куда бы дел?
– Я же говорил. Много денег, так я бы в Турцию подался, а то и здесь жить можно, вот только немца сперва прогнать…
Дальше началась лирика. Круглов спустился на нижний уровень и, шумно шагая, направился к темнице. Там стояла керосиновая лампа, а позади неё – две насторожённые фигуры с винтовкой и автоматом.
– Это я, – громко сказал Круглов.
– Здравия желаем, товарищ капитан, – весело ответил Евсеев, закидывая автомат ППШ за спину. Его товарищ тоже повесил винтовку на плечо.
– Устали?
– Да как сказать, – пожал плечами Евсеев. – Безделье мучает. Стоять утомительно, да прислушиваться. Невесть что мерещиться начинает. Так и кажется, что разговаривает кто неподалёку или шаги слышатся.
– А может, и правда ходит кто? – насторожился Круглов.
– Не! – мотнул головой Евсеев. – Я Емельяна уж посылал. Он с лампой там всё осмотрел. Ничего, даже следов нет. Кроме нашенских.
– А если б его подстрелили, с лампой-то?
– Так я её шинелью укутывал, – заулыбался золотоволосый великан.
– Молодец. Я вот что… Возможно, мы скоро отсюда уйдём.
– Это как? – нахмурился Евсеев.
– Продукты заканчиваются. Будем к нашим пробиваться. Ящики здесь замуруем и уйдём.
– А ежели немец дознается?
– Так не всю ж войну здесь сидеть, – устало сказал Круглов, – потерпите чуток. Возможно, завтра…
Он сделал вид, что не заметил, как переглянулись солдатики.
В это время, стряхнув с гимнастёрки налипшую землю, Семчев оглядывался по сторонам. Ерёменко запалил заранее приготовленный факел и поднял его, освещая помещение. Факел коптил, никак не желая разгораться, но потом всё же лениво занялся.
Жертвенное помещение было небольшое, с возвышением посередине, за которым был установлен потемневший столб, немного не дотягивающий до закопченного свода, выложенного камнем. У стены стояла широкая скамья из толстой плахи.
– Это и есть кумирня. Или капище. Как вам угодно. Видите это изваяние?
– Этот столб?
Ерёменко приблизил горящий факел к «столбу» и Семчев увидал, что это изображение человека (Бога?!), вырезанное ручным инструментом. Грубое лицо, хмурые брови, раздвинутые в гримасе губы, наметки зубов, а дальше…
– Это… кровь?
– Не знаю. Не думаю. По верованиям древних славян, грозовой бог Перун был рыжебородым. Как, кстати, и Тор-Громовержец, варяжский бог с боевым молотом в руках. По поверьям славян-язычников, волосы у Перуна чёрно-серебристые, как бы с примесью седины. Видимо отсюда пошло причислять сорок, имеющих чёрно-белую окраску, к свите Перуна, несущегося на колеснице по небосводу. От движения той колесницы и происходили якобы раскаты грома, а молнии – суть поражение сил зла – небесного змея, стремящегося поглотить Солнце и установить тьму… Впрочем, в ещё более далёкой древности гром считали «криком любви» на празднике свадьбы Неба и Земли, после которого проливался дарующий жизнь дождь, и земля дарила людям свои плоды. Не правда ли, как красиво и интересно?
– Какое у него лицо… злое.
– Скорей, суровое. Это был один из главных богов славянского пантеона. Кстати, значение Перуна не оспаривали даже христианские патриархи. Он даже вошёл в число православных святых, под именем Ильи Пророка, или Ильи Громовержца. Двадцатого июля отмечали Перунов день. Двадцатого июля отмечают и день Ильи Пророка. Улавливаете, товарищ майор?
– Улавливаю, Алексей Фомич, но, признаюсь, мне эти знания без особой надобности. А это что за стол? Жертвы приносить?
– Это жертвенный алтарь, как вы правильно догадались. Он обычно бывал в виде каменного кольца или круглой плиты с выемкой посередине. Видите, и здесь такая имеется? Здесь даже кости сохранились.
– Человеческие? – наклонился над углублением майор.
– Вряд ли. Кости свиньи или козы. Впрочем, в исключительных случаях приносились и человеческие жертвоприношения. Порой они носили добровольный порядок.
– Это как? – поинтересовался Семчев, глядя прищуренным взглядом, словно прицеливался по историку.
– Некоторые воины приводили себя в чувство исступления. В бою такой воин становился как бы неуязвимым, он не чуял боли, не боялся смерти, шёл напролом. Считалось, что в таком состоянии воина брали под защиту боги – Перун, Тор, Арес, Марс или Шива. Раненый или искалеченный воин в чувстве исступления предлагал себя в жертву. Эту жертву принимали, а душа воина отлетала в Ирий.
– Куда?
– Ирий. Это вариант славянского Рая, или иудейского Эдема. По славянским верованиям, небо размещалось на девяти уровнях. На одном уровне перемещались тучи, на другом была Луна, для Солнца отведён был тоже свой уровень, у птиц свой и так далее. Для Богов отведён был седьмой уровень небосклона. Здесь же находился и Ирий. Помните выражение «на седьмом небе от счастья»? Это значит – душою в Ирии.
Семчев задумчиво обошёл вокруг перунова изображения, оглядывая его с разных сторон, потом повернулся к Ерёменке… и лицо его вытянулось, побледнело. Он поднял руку, указывая куда-то за спину историка.
– Немцы!.. Добрались-таки, гады!..
Археолог испуганно оглянулся. Позади никого не оказалось, хотя майор по-прежнему указывал пальцем. Наконец, Алексей Фомич увидел то, что так потрясло особиста.
– Это свастика.
– Я и говорю!
– Это коловрат, знак Солнца, посвящение Даждьбогу, другому славянскому божеству. Видите, лучи этой свастики повёрнуты в другую сторону?
– Точно. Смотри-ка!
– Это называется «посолонь», то есть по ходу Солнца, как бы следование за ним, за силами добра и света, признание Солнца, жажда его покровительства. У немцев же свастика имеет форму «противосолонь», то есть диаметрально противоположное. Они взяли этот символ из арсенала древних ариев. Отсюда и прославление арийской расы, и противопоставление себя всему остальному человечеству. «Противосолонь» означает, что они выше всех норм и правил, мыслят в других категориях и ценностях, как бы ровняя себя со сверхрасой сверхлюдей. О чём-то подобном говорил Фридрих Ницше со своим собеседником – Заратустрой, но в этой области я не силён, я специализировался на эллинско-римском периоде, а славянская тематика – постольку-поскольку. Знаю, что святилища, посвященные Перуну, чаще всего устраивали на открытом месте, к примеру – на поляне среди леса. Посередине стояло изображение бога, а вокруг него выкапывались углубления, где зажигались костры. Сначала таких углублений, как бы «лепестков» было шесть, потом число возросло до восьми. Костры считались священными, жрецы Перуна поддерживали огонь. Святилище устраивали в том месте, куда чаще всего били молнии. Зачастую это были места магнитных аномалий. Изображение Перуна выполняли из дуба, который считался его деревом. Посмотрите, товарищ майор, здесь ведь тоже дуб. Он сохраняется лучше многих других пород деревьев.
– Хорошо. Я всё понял. А что там дальше?
– Тоннель уходит вперёд, но я бы не советовал… слишком опасно.
– Понятно. Ну что ж, возвращаемся обратно…
Когда они вернулись, Круглов уже был в жилой камере, где офицеры поселились вдвоём. Ерёменко обитал в соседнем помещении. Его соседом был пропавший Стецюк. Ещё две пещеры занимали Евсеев с Утициным и два других солдата – Яша Гагарин и Миша Квасов, оба родом с Кубани.
Круглов вкратце пересказал Семчеву разговор приятелей на посту. Майор пожевал губами, делая выводы. Потом он удалился. Через час явился обратно и объявил общий сбор.
– Товарищи, – начал Семчев, – я тут подумал… мы подумали, что дальше оставаться здесь нельзя. Выделенный паёк заканчивается, а рейд наружу может демаскировать нас, открыть присутствие, так сказать. Если немцы прознают… наших сил недостаточно, чтобы ввязываться в войну с преимуществом противной стороны, имея за спиной, в тылу, так сказать, архивы из секретной части города Керчи. На основании изложенного предлагаю… приказываю архивохранилище замуровать. Ответственным назначаю товарища Ерёменко. В его подчинение предоставляются товарищи Евсеев, Утицин, Гагарин и Квасов для выполнения строительно-маскировочных работ. Вы обещали, Алексей Фомич, помните? Замуровать помещение с документацией так, чтобы со стороны не было заметно.
– Как же, как же, – закивал археолог, – сделаем в лучшем виде, Серафим Мих… товарищ майор. Ведь сделаем, товарищи?
Солдаты нестройным хором подтвердили.
– А мы пока здесь обмозгуем, как нам быть дальше. Куда идти. Что делать. Если вопросов по существу задания нет, то можете приступать.
Ерёменко открыл было рот, но передумал и первым направился в глубину тоннеля. За ним потянулись вверенные ему помощники. Они тащили с собой шанцевый инструмент и вполголоса обменивались друг с другом предположением, что готовит им день завтрашний.
– Что же делать будем, Серафим Михайлович? – спросил Круглов майора.
Тот бодро вскочил на ноги.
– Перво-наперво: недосуг нам сидеть. Времени в обрез!
– Вы что-то придумали?
– Да. Я отложил несколько ящиков отдельно. Если наша миссия провалится, то эту часть архивов я думаю спрятать поглубже.
– Куда? – уже на ходу, глядя на широкую спину майора, тащившего в руке фонарь с огарком свечи, спросил Круглов.
– Твой сосед-историк натолкнул меня на интересную мысль. Он нашёл проход, который древние казаки прорыли к морю. Там у них жертвенная комната есть со столбом-истуканом. Перун, кажется. Так я мыслю, те ящики к нему на алтарь загрузить. Пущай охраняет, а комнатку его опечатать.
– Опечатать? – переспросил капитан.
– Я уже прикинул – как. Пробраться туда затруднительно, а если не знаешь того места, так и вовсе невозможно. Лучше места не найти.
Ящики были хоть и небольшие, но тяжёлые. Круглов быстро выдохся и чертыхался про себя, пытаясь перехватить коробку поудобней. Из-под околыша фуражки стекал пот, заливая глаза. Он останавливался, размазывал платком по лбу грязные разводья и пёрся дальше, стараясь догнать майора. Тому всё было нипочём. Он пёр вперёд буром, решительно, не оглядываясь. Лампа болталась на руке, поскрипывая от движений.
Сделав две ходки. Круглов выдохся окончательно. Надо было идти ещё раз. А ведь недавно майор один вытащил и спрятал все эти коробки! Наконец, жертвенный алтарь напротив изображения славянского божества заполнился тарой. Круглов едва дополз до лавки и растянулся на ней, шумно дыша, Здесь было душно, воздуха не хватало и оттого казалось ещё жарче. Майор топтался возле Перуна, что-то бормоча. До Круглова долетали отдельные фразы.
– Ну ты, братец, присмотри здесь… С тебя станется… Времена сейчас пошли, сам, наверное, видишь… А за мной не заржавеет… так ты, значит, не серчай, если что…
Кажется, Антон успел задремать, когда его грубо схватили за плечо.
– Не слышишь, что ли?! – по голосу майора было понятно, что он пришёл в раздражение, – нашёл время дрыхнуть. Двигаем обратно.
Для чего Семчеву понадобились отделять часть архивной документации и прятать её отдельно? Чтобы разъяснить это обстоятельство Читателю, нам придётся сделать небольшое отступление, так как Семчев ничего Круглову рассказывать не стал.
Дело в том, что в 29-З0-х годах Серафим Семчев работал в Третьем отделении Секретного отдела ОГПУ под руководством товарища Агранова, Якова Сауловича, и даже числился в ближайших товарищах у особоуполномоченного ВЧК. Имея такого покровителя, Семчев мог надеяться на быструю и успешную карьеру в органах, но как раз в то время в ОГПУ назревал конфликт в руководстве. Начальники отделов Мессинг, Евдокимов, Воронцов, Ольский и ряд других видных чекистов выразили недовольство действиями первого заместителя председателя ОГПУ Менжинского Генриха Ягоды. Менжинский тогда взял Ягоду под защиту, и кризис нарастал. Агранов тогда работал под руководством Ефима Георгиевича Евдокимова, много занимавшегося националистическим подпольем Украины и Крыма. Вчерашние соратники оказались по разные стороны политических баррикад, и Агранов укатил в центр, где ему было оказано покровительство со стороны Менжинского. Некоторое время он возглавлял УНКВД Ленинградской области после ареста Медведя, допустившего гибель С. М. Кирова от пули убийцы.
Когда Агранов уходил, он долго разговаривал с Семчевым и передал ему все свои наработки по Польше, Украине и Крыму. Вот эту часть архива Серафим Михайлович и решил припрятать подальше. Что же было там? Мы приоткроем малую часть тех секретов, не забывая о том, что ЧК–ГПУ–НКВД–МГБ–ФСБ славились «длинными руками».
После позорного для России Брест–Литовского мирного договора в пользу Германии кроме шести миллиардов марок контрибуции, отошли огромные территории Польши, прибалтийских губерний, западная часть Белоруссии, Украины, часть Азербайджана. Правда, позднее большевики аннулировали часть договора, и Польша стала самостоятельным государством, но это мало отразилось на обновлённой геополитической карте. Для России. На территории Речи Посполитой маршала Йозефа Пилсудского обосновалось множество эмигрантов российского происхождения. Были здесь все социальные срезы той прослойки, что не захотела вписываться в молодое пролетарское государство. Купечество, интеллигенция, светила науки, светские львы, представители аристократических фамилий, священники, цвет офицерства деникинской и петлюровской армий. Некоторые из них пытались организоваться, в чём им помогали зарубежные монархические организации и представители польской «дефензивы», а также других западных разведок. Пожалуй, наиболее организованным был Партизанско-повстанческий штаб, которым руководил генерал Тютюнник, командир Четвёртой Киевской стрелковой дивизии, выведенной им в Польшу. Тютюнник сумел сохранить дивизию за счёт железной дисциплины и финансовой поддержки Симона Петлюры и его покровителей. В начале ноября 1921-го года он возглавил рейд на Украину во главе отряда из семи тысяч бойцов. Тютюнник надеялся поднять население, но оно успело устать от затянувшейся войны, и «освободители» были вынуждены вернуться на территорию Польши.
Тогда петлюровский генерал занялся организацией ячеек Сопротивления, формируя группы из солдат и офицеров армии Деникина и Петлюры и засылая их на Украину для создания массированного подполья. В этом деле он пересёкся с Евгением Коновальцем, возглавляющим Украинскую военную организацию, которая стала основой для ОУН.
Тогда-то и была проведена знаменитая операция ЧК Украины и ОРПУ РФ, в которой успели поучаствовать и Яков Агранов и Серафим Семчев, а также множество других бойцов «невидимого фронта».
Сначала был перевербован один из засланных ранее петлюровских офицеров, помощник полковника Мордалевича, лично уполномоченного Тютюнником командовать «северным повстанческим фронтом». Офицер под кодовым номером «103» согласился сотрудничать с чекистами и послал в Польшу рапорт, что вступил в связь с неким Дорошенко, за которым якобы стояла серьёзная контрреволюционная организация «Высший военный совет». Операция получила обозначение «Дело № 39».
Агент «103» вернулся в Польшу и сумел убедить Тютюнника в перспективности контактов с ВВС, где собрался весь цвет Белой Гвардии. В Варшаву переправились представители организации, работавшие в ЧК, и подтвердили слева агента. Одновременно они начали устанавливать контакты с разведками Польши, Румынии и Франции, где очень обрадовались встрече с патриотическим подпольем. Тютюнник решил не медлить и согласился участвовать в работе Высшего военного совета, где ему было обещано главенство всех зарубежных связей организации и, в перспективе, место единоличного начальника.
17 июня 1932 года Тютюнник и половина его штабных работников нелегально проникли на территорию Украины, где в особняке, затерянном в лесу, вместо генералов и полковников их поджидали чекисты, среди которых был и Серафим Семчев, тогда ещё молодой и горячий боец с «маузером» в деревянной колодке. Тютюнник и его орлы сдались на милость победителей и открыли множество секретов, которые стали основой для некоторых других операций с подпольем Петлюры и Коновальца.
К примеру, получил «рекомендации» и был переправлен в Берлин сотрудник НКВД «Андрей», приятель Семчева Павел Судоплатов. Он играл роль представителя «провода» ОУН за рубежом. Двадцативосьмилетний «гарный хлопец» прошёл курс обучения в специальной партийной школе НСДАП в Лейпциге, где повстречался с полковником Евгением Коновальцем, вошёл в его ближайшее окружение, и не раз вместе с ним ездил с инспекционными поездками в представительства ОУН в Париже и Вене. «Андрей» устроился работать радистом на грузовое судно и, как нелегальный курьер ОУН, в 1937-1938 годах посещал разные города Западной Европы. Периодически он попадал и домой, в СССР, где снова становился собой, оперуполномоченным 7-го отделения ИНО ГУГБ НКВД. В личной беседе Иосиф Виссарионович Сталин поручил ему «закончить» с зарвавшимся националистом. 23 августа 1938 года Судоплатов в кафе «Атланта» города Роттердам передал Коновальцу коробку любимых шоколадных конфет полковника. Он ещё не успел покинуть Нидерланды, когда узнал о гибели руководителя ОУН.
«Наследником» Коновальца считался его ближайший соратник и свояк Андрей Мельник, руководитель Главной Рады Католический ассоциации украинской молодёжи «Орёл» и председатель Сената ОУН. Одновременно на главенство претендовал и Степан Бандера, руководивший боевым крылом молодёжной организации ОУН. И Мельник, и Бандера были связаны с Абвером адмирала Канариса, которые начал приводить в действие операцию «Вайс». В ней украинским националистам была отведена ответственная роль на создание дестабилизации на территории Западной Украины, входившей в состав Польши, против которой планировалось начать военные действия. За такое «сотрудничество» от Польши было обещано выделить Западные земли Украины в самостоятельное государство Галиция, во главе с Мельником. Но Бандера видел будущим главой себя… В ОУН начался разброд.  Тем не менее, двенадцать тысяч националистов были задействованы в подготовке диверсионной войны. К середине 1939 года их было уже до двадцати тысяч, четыре тысячи имели офицерское звание. Целая армия диверсантов, прошедших обучение на базе дивизии ''Бранденбург-800», были готовы к действию, но… вмешалась политика.
В Августе 1939 года между СССР и Германией был заключён пакт («пакт Риббентропа-Молотова»), к которому имелись секретные протоколы о разделе «сфер влияния». Первого сентября, после провокации в приграничном городе Гляйвице, Вермахт перешёл границы Польши, а скоро Красная Армия вторглась в Западную Украину и Белоруссию, чтобы вернуть эти земли себе. Получилось так, что диверсионная оуновская армия, обряженная в польскую форму, оказалась не у дел. Десятого сентября 1939 года представители «провода» ОУН докладывали Канарису в Берлине, в его штаб-квартире о полной готовности начать восстание. Канарис поблагодарил их за службу. И только.
В планы Гитлера и его окружения восстание уже не входило. Ведь оно могло перекинуться и на ту Украину, что входила в СССР, а это было лишним. Отношения между СССР и Германией «потеплели» к тому времени настолько, что Германия посчитала лишним применение ОУН в таком тонком механизме, как геополитика.
После оккупации Польши произошёл своеобразный «обмен» пленными. Под видом двадцати тысяч польских солдат гитлеровские специалисты передали советской стороне большую часть своих вчерашних союзников из ОУН, основную часть из которых вместе с поляками переправили в Сибирь. К слову сказать, всего польских военнопленных было триста тысяч человек.
Впоследствии из тех поляков создали две польские дивизии, ещё часть ушла в Армию Людова и воевала в Польше, в тылу Вермахта, некоторые в составе Армии Крайской через Иран перебрались в Англию и, под началом генерала Андерса, тоже включились в войну на стороне антигитлеровской коалиции.
Часть простых поляков и украинцев отправили в специальные концентрационные лагеря, где проводилось следствие, результатом которого стала массовая казнь в Катыни, что находилась под Смоленском. В 1940-м году там и ещё на двух полигонах расстреляли четыре с половиной тысячи человек.
Подробности некоторых «допросов» имелись в подведомственных Семчеву папках, и он постарался сохранить их. Добавим ещё, что эти документы сохранились, часть из них была опубликована во времена правления Горбачёва М.С. и Ельцина Б.Н. Правду о Катыни, скрепя сердце, были вынуждены признать и органы КГБ, что стало одной из причин крушения СССР, наряду с правдой о ГУЛАГе, а также «интернациональной поддержке» Чехословакии, Венгрии, Польши, Афганистана…
* * *
…Когда они уже возвращались в базовый лагерь, Семчев вдруг остановился. Круглов не успел сдержать шаг и уткнулся ему в спину. Он чертыхнулся, но майор не ответил. Он прислушивался.
– Кажется, впереди были выстрелы, я их определенно слышал, – сообщил Семчев капитану. Тот достал из кобуры "ТТ" и снял его с предохранителя.
Теперь они двигались быстро и бесшумно. Лампы приглушили, чтобы не выдать своего присутствия. Шли они скорей по памяти, запомнив много раз уже пройденный путь.
Приблизившись к месту обитания, долго прислушивались, наконец, выдвинулись вперёд. В пещере никого не было. Вещи частью лежали на месте, частью были раскиданы, частью пропали. Что здесь произошло? Кто стрелял, и стрелял ли? Где люди? Где Ерёменко?
Оглядевшись, Семчев и Круглов двинулись к месту хранения архива. Сделав несколько шагов, наткнулись на труп, лежавший на спине. Это был Квасов. Труп Гагарина находился ещё дальше. Наверное, солдат попытался бежать, потому как лежал на боку и одна нога была вытянута вперед, а вторая согнута в колене и каблук сапога едва не доставал ягодицы. Винтовка и автомат валялись здесь же. Оба бойца не успели выстрелить ни разу, так как оружейные стволы не были закопчены пороховой гарью и не воняли, что сразу отметил Семчев.
Ни Ерёменки, ни Евсеева с Утициным офицеры не нашли. Они пропали.
Глава 7
…По Москве шли танки. По Каширскому шоссе, шоссе Энтузиастов, проспекту Андропова, Вернадского, по Бульварному кольцу – всюду катили танки, БМП, БМД, бронетранспортёры, и было это страшно, страшно и непривычно. Казалось, что какой-то великий режиссёр снимает апокалипсический фильм-катастрофу, и эти кадры транслируются прямо со съёмочной площадки на экран телевизора.
Москва, Москва, привнесённая в дома посредством телевизионного сигнала, была многолика. Яркая, порой пёстрая, многогранная, с обилием «звёзд» эстрады, политики, экономики, науки, она собирала лучшее со всей страны, «одной шестой суши», видоизменяла, метаморфировала под себя, наполняла столичным лоском и преподносила населению в качестве достижения, в качестве неоспоримого плюса. Телевизионный экран заменил собой икону в доме среднестатистического россиянина, икону с ликом Москвы. И вдруг этот лик покрылся «трещинами», и «трещины» имели форму танковых колонн, грызущих траками гусениц асфальтовое покрытие московских проспектов, дышавших высокомерным безразличием ко всему мирскому.
Изумрудно-зелёными, подведёнными чёрной краской глазами госпожа Селена пожирала экран телевизора. Послышался мяукающий клекот – звук дверного звонка. Она дождалась пятой трели и лишь после этого медленно выбралась из пленяющих объятий глубокого кресла, поправила пелеринку из розовой трикотажной «паутинки» и направилась в прихожую.
Вместо банального «глазка» в двери имелась объёмная призма, позволяющая видеть всё пространство лестничной площадки, хорошо освещенной лампой люминесцентного света. На площадке стояла знакомая дама, Наина Львовна Блаватская, женщина хоть и в годах, но с потенциалом, собеседница интересная и знающая. Не раз госпожа Селена говаривала с ней до самого утра, а это бывает очень редко, когда до утра, и чтобы интерес не угасал.
Селена открыла дверь. Гостья вошла. Селена отступила вглубь прихожей-холла, отделанного карельской берёзой, в интерьер которого гармонично вписался не только изысканный трельяж, но и языческий истукан с выпученными глазами, и чучело филина, устроившееся на плече домашнего божества. Холл от гостиной отделяла драпировка из тёмно-лилового бархата с изображением звёзд. Здесь же имелся крошечный шар, склеенный из зеркальных осколков. Когда в холле горел свет, шар вращался, отбрасывая вокруг сотни отблесков, которые делали пространство прихожей плывущим, оторванным от реальностей, оставшейся по ту сторону входной двери.
С гостьей, Наиной Блаватской, мы уже познакомились ранее, и потому теперь сосредоточим внимание на хозяйке, госпоже Селене, ибо ей придётся сыграть в нашем повествовании свою существенную роль. На визитной карточке, что лежала на мельхиоровом блюде в прихожей, было начертано «госпожа Селена, Магистр Наук Истины, ибо только Истина важна в этом мире». Звучит это несколько выспренно, и потому следует пояснить, что хозяйка квартиры занималась эзотерическими науками, среди которых не последнее место занимали астрология, гадание, снятие порчи. Также она оказывала услуги эксперта или консультанта в некоторых весьма щекотливых вопросах. Когда-то она помогла Блаватской, и Наина Львовна помощь Магистра оценила, и с тех пор нет-нет, да заглядывала «на чай». И беседа порой затягивалась куда дольше, чем предполагала та либо другая собеседница.
Госпожа Селена выглядела весьма моложаво, если не сказать больше, однако профессия требовала солидности, и с помощью макияжа и гардероба Селена прибавляла солидности себе и образу Магистра вполне соответствовала, вот только когда смеялась, напускные годы становились прозрачней. Хромированная оправа очков, лак на ногтях, помада, необычный фасон нарядов, даже излюбленное место за столом, либо в притемненной глубине алькова, полузакрытого ширмой из японской рисовой бумаги с изображением гейши с белым «мучным» личиком и кимоно с нарисованными журавлями – всё играло на образ. Зеленоглазая Селена была природной брюнеткой и не считала лишним это подчеркнуть и оттенить с помощью серебряных браслетов, серёжек либо диадемы, которой она украшала причёску в те моменты, когда желала произвести особое впечатление. Временами Селена казалась хрупкой и беспомощной, временами же – сильной и ловкой, как пантера, приготовившаяся к прыжку. А больше о ней мы рассказывать не будем, потому как недосказанность придаёт флёр загадочности, а загадочность была как раз частью имиджа госпожи Селены.
– Добрый день, Селеночка, – улыбнулась гостья, снимая сапожки.
– День – да, – ответила хозяйка квартиры, – но что он добрый, то здесь я бы возразила.
– Что-то произошло?
– А вы телевизор не смотрите?
– Нет. Времени не хватает.
– Зря. Иногда необходимо заглядывать. Это же окно в мир.
Селена указала на экран. На экране перемещались люди в камуфляжной форме с короткими автоматами в руках. Позади них глыбами ворочались танки с тонкими длинными стволами пушек.
– Что это? – удивилась Блаватская. – Учения? Или фильм?
– Ни то, ни другое, уважаемая Наина Львовна. Это – жизнь. Жизнь, вползающая в очень неприятную фазу развития, которая может раздвинуться за пределы МКАД и дотянуться до нас с вами.
– Но зачем это им надо?
– Хороший вопрос. А хорош он тем, это не требует ответа.
– Ты шутишь, Селена, или пытаешься напугать пожилую женщину, повидавшую на своём веку ой как много и плохого, и хорошего.
– Что вы, Наина Львовна, как вы могли подумать! Это во времена седой древности гонца, доставившего плохие новости, наказывали усекновением головы. С тех пор многое изменилось. Люди поняли, что, закрывая глаза на недоброе, нельзя лишить суровую правду явственности. Наоборот, если делать вид, что не видишь вещей, тебе неприятных, ненужных или опасных, у них появляется время, чтобы упрочиться и стать ещё более неприятными и опасными. Не лучше ли всё осознать сразу и сделать то, что снизит степень опасности, отодвинет её туда, где она пребывала ранее, если нельзя эти вещи вовсе убрать из нашей жизни.
– Убрать? Танки?.. – уточнила Блаватская. – Но… откуда они?
– Похоже, вы и в самом деле ничего не знаете, – сделала вывод Селена. – Так вот, пока вы занимались музейными редкостями, мир продолжал сходить с ума. На этот раз очередь дошла до нашей столицы. Похоже, российские власти разошлись во мнении, в каком направлении стране развиваться дальше, или просто не поделили инструмент своей власти. С одной стороны встали Ельцин и младореформаторы во главе с Гайдаром и Чубайсом, с другой – более прагматичная часть правительства, которую возглавил Руцкой, поддержанный парламентом и спикером Хасбулатовым. В русском фольклоре есть пословица – «нашла коса на камень». Эту пословицу хорошо иллюстрируют кадры, которые мы с вами видим на экране. С каждым часом конфликт расширяется и углубляется. Видите, по Москве идут танки? Это называется – нарыв прорвался.
– Они что там – с ума посходили? Ведь есть же общие точки соприкосновения, законы логики, добрая воля, наконец! Можно же договориться, прийти к консенсусу, как говорил Михал Сергеич…
– Горбачёв?
– Да. Ведь это ж не игра, не сценарий политического детектива. Там же люди! У них же на кону благополучие целого государства, вписанного тысячью «связей» в международную геополитику, экономику. Ведь это же потянет за собой… они что, не понимают?
– Думаю, Наина Львовна, прекрасно понимают. Но надеются, что противная сторона тоже разбирается в возможных последствиях – и первая пойдёт на попятный, чем можно будет воспользоваться… короче, проиграет тот, у кого первого сдадут нервы.
– Но это же мальчишество! Нельзя же так с государством!
– Нельзя, но когда очень хочется, то можно. Когда собственные амбиции и жадность перевешивают осторожность и цивилизованность… И что это мы всё о высоком да о высоком?.. С чем пожаловали на этот раз, почтенная Наина Львовна?
– Разве я не могу придти просто так, поболтать?
– Если бы у вас появилось столько свободного времени, чтобы «просто так», то нашлось бы и время заглянуть в телевизор, тем более что там такое… Ну, а раз нет, значит, у вас назрела очередная важная проблема, честь разрешить которую вы решили разделить со мной. Так? Или расчёты меня обманывают?
– Не обманывают. Так. Я каждый раз удивляюсь вашей рассудительности, милая Селеночка. Вы мудра не по годам.
– Не надо считать мои годы. Дело не в них.
– А в чём же?
– В умении замечать то, на что другие не обращают внимания, пока не споткнутся.
– Пусть так, тем более что я – здесь. Итак, я действительно пришла за помощью… или за советом, комментарием. Как получится.
– Вы меня интригуете, Наина Львовна. Где же предмет ваших раздумий или сомнений? Мне придётся отправиться в ваш музей?
– Нет. На этот раз я принесла это с собой. Может быть, я явилась не ко времени, тем не менее, я готова предоставить материал для вашего внимания и, главное, выводов.
Гостья не стала испытывать терпения хозяйки, водрузила на стеклянный столик, на котором были рассыпаны карты Таро, свою сумку, порылась в ней с минуту и извлекла портсигар.
– Вы хотите предложить мне закурить? – Селена, улыбаясь, откинулась на спинку кресла, напротив которого на «венском» стуле с гнутой высокой спинкой устроилась Блаватская. Та замерла.
– Я?..
– Постойте! – повелительно вытянула вперёд руку Селена. На ноготке искоркой сверкнула блёстка. – Я сама отвечу. Конечно же, это не ваш портсигар, да и не он предмет вашего интереса. То, что вы хотите показать мне, находится внутри. Скоро до него дойдёт очередь, а пока что сконцентрируем внимание на портсигаре. Его вам вручил мужчина, для которого дорого то, что находится внутри.
– Это так, – кивнула Блаватская, – и ты это определила…
– Визуально. Видите, портсигар потемнел. Так бывает, если хранить его долгое время в тёмном, не проветриваемом месте. Такие портсигары были в большом ходу в послевоенные годы, в пятидесятые и позже. Скорей всего его привезли с юга, с Украины, из Крыма, Абхазии. Видите, здесь изображён парусник. Это характерно для приморско-курортной зоны. Это – и сувенир, и память, и предмет пользования. Видите, как вытерлась и погнулась пружинная кнопка запора. Когда-то им много и часто пользовались, но теперь это просто хранилище. И что же оно скрывает?
– А что оно может скрывать? – улыбнулась Блаватская.
– Вы меня проверяете, Наина Львовна? Извольте. Вы работаете в музее и имели встречу с человеком, который обратился к вам с тем, что находится внутри. Потом вы пришли сюда, чтобы выслушать моё мнение. Из данной череды событий можно вычислить: внутри то, что имеет отношение к музею, к прошлому. Если исходить из этого постулата, а также размеров вещицы, то я могу предполагать, что внутри или миниатюра – гемма либо камея, или, что более вероятно, старинная и редкая монета. Хотя… это может быть орден. Нет, для ордена нашли бы другое хранилище. Это – монета.
– Браво, моя дорогая. Вы точно кудесница. Раскинули перед моим приходом карты, и они вам всё рассказали.
– Перед вашим приходом я смотрела телевизор со всем его набором ужасов, которыми переполнена наша жизнь.
– Ах, оставим пока телевизор в покое. Сейчас я открою портсигар и…
– Подождите, Наина Львовна, – подняла пальчик Селена, – на правах хозяйки я хотела бы предложить вам… на выбор – чай, кофе либо чего-нибудь покрепче?
– Обычно я пью чай, но сейчас, в предвкушениях, знаете ли… можно и покрепче. Вы составите мне компанию?
– Не дождётесь, Наина Львовна. У меня свои предпочтения. А для вас мы найдём нечто достойное внимания. Минуточку.
Селена поднялась из кресла, на мгновение замерла, словно перевоплотилась в статую. Через миг прекрасная Галатея упорхнула, как исчезает фея, оставив вместо себя облако лёгкого парфюма. Наина Львовна повозилась, устраиваясь поудобней и посмотрела на прозрачный шар, в глубине которого мерцало что-то туманное, вроде взвеси, меняющей цвет, если на шар падал луч или отблеск света. Потом зрение сконцентрировалось на телевизоре. С экрана смотрел Егор Тимурович Гайдар. Премьер-министр имел крайне-бледный вид, глаза его бегали, и он что-то мямлил. Звук был приглушён, и слов нельзя было разобрать. Создавалось впечатление, что Гайдар был сильно пьян или пребывал в состоянии нервного ступора, выбившего его из привычной колеи. Было непривычно и жалко видеть человека, обычно самоуверенного и взвешенного, который внезапно лишился большей части базовых идеалов или ценностей, которые из-под него выдернули и оставили его в состоянии сомнамбулической прострации.
– А вот и я, – послышался мурлыкающий голос. Селена подошла к столу, неся поднос, на котором стояла пузатенькая бутылка, такой же пузатый бокалище и тарелки с нарезанным лимоном и горкой фисташек. Бокал предназначался для гостьи.
– Попробуйте, Наина Львовна. Это «Арагви».
Пробка легко открылась, и бокал наполнился едва на пятую часть.
– Коньяка нельзя много наливать, – заявила гостья и взяла в руки бокал. – И пить сразу тоже нельзя. Сперва напиток рекомендуется согреть руками, тогда он как бы оживёт и поделится с тобой и вкусом, и энергией. А ты как же, Селеночка?
– А у меня свой напиток.
Хозяйка квартиры достала из «горки» расписной китайский термос, фарфоровую чашку, и наполнила её травяным настоем. Потянуло необычным ароматом.
– Что это? – заинтересовалась Наина Львовна.
– Настой из лимонника, травы чу и амблы. Энергии здесь сокрыто не меньше, чем в «Арагви», но вместо расслабления даёт возможность мягкой концентрации сил.
Наина Львовна посмотрела сквозь бокал. Селена отпила крошечный глоток настоя. Прислушалась к своим ощущениям и выпила ещё глоток. Теперь и хранительница музейных раритетов приложилась к бокалу. «Арагви» прошёл по гортани, оставляя шершавое горячее послевкусие. Блаватская глотнула ещё и взяла с блюда ломтик лимона. Считалось, что лимон и коньяк дополняют друг друга, усиливают аромат. Наблюдая за Селеной, Наина Львовна крошечными глотками опустошила бокал и взяла горсть фисташковых орехов. Щёки её стали пунцовыми, в движениях появилась лёгкость, свойственная молодости.
Госпожа Селена отставила чашку. Глаза её сияли необыкновенной глубиной, в них читалась сила, ум и ещё что-то неуловимое.
– Пора заглянуть в портсигар, – заявила госпожа Селена. Блаватская во все глаза следила за каждым её движением. Вот палец надавил на плоскую кнопку, и крышка с лёгким щелчком поднялась. Вот Селена медленно раскрыла портсигар и…
Орешек с хрустом раскололся, раскушенный. Наина Львовна закашлялась, едва не поперхнувшись. Машинально она сунула фисташку в рот и, в нервном возбуждении, чуть не подавилась. Решительно взяла в руки бутылку и плеснула в бокал на два пальца коньяку. От стресса избавляются подручными методами, и «Арагви» не самый плохой из них.
Пока она манипулировала с бутылкой, с бокалом и лимонными дольками, Селена вдруг поднялась и исчезла из гостиной, причём столь быстро, что плетёная пелеринка обязательно слетела бы с плеч, если бы была шалью. Блаватская от неожиданности едва снова не поперхнулась, после чего решительно отодвинула от себя тарелку с орешками как можно дальше.
Что стряслось с хозяйкой, магистром наук Истины? Почему она упорхнула из комнаты? Почему ничего не сказала, и где?.. Нет, портсигар с монетой остался на журнальном столике, раскрытый, и монета тускло светилась, как бы разглядывая Блаватскую на предмет изучения. Такое чувство испытала сама Блаватская, когда в годы молодости посетила Египет и стояла возле Сфинкса. Тогда ей тоже показалось, что божество, установленное за тысячелетия до возведения пирамид, разглядывает её, как изучает учёный коловращения микробов через окуляры микроскопа. Тяжёлое и, надо отметить, неприятное чувство.
Несколько минут Блаватская просидела, ожидая, когда хозяйка вернётся и объяснит свой неожиданный уход. Да пусть и не объясняет, но хотя бы прояснит насчёт монеты. Чем-то монета задела магистра. Это было видно невооружённым взглядом. Наину Львовну снедало банальное женское любопытство.
Обычно их беседы проходили в гостиной. Здесь же Селена принимала клиентуру. В других комнатах Блаватская не бывала. Может быть, сейчас?.. Отправиться на поиски хозяйки. А вдруг ей самой необходима помощь?..
Решившись, Наина Львовна поднялась со стула. Селена исчезла за занавесом из десятков переплетённых нитей, на которых висели кусочки дерева различной формы, похожие на мозаику или пазлы. На них были нанесены значки, похожие на иероглифы. Блаватская раздвинула руками шуршащую преграду и вошла в коридор. Здесь было сумрачно. Па полочке у самого потолка стояла лампа в нефритовом абажуре, отчего коридор был залит зелёным дымчатым светом. Дымчатым оттого, что на тумбочке стояли ароматические палочки и курились, источая вместе с лёгкими извивами дымка некие испарения с неуловимым запахом, чуть приторным, горьковатым. У Наины Львовны вдруг закружилась голова, и она оперлась о стену, покрытую фотообоями с изображением внутренней росписи пирамиды Хеопса, с невозмутимыми сидячими богами-великанами, кошками, галерами и рядами клинописей. Головокружение прошло почти сразу, внезапно, как и началось. Видимо, сказалось волнение и резкое, импульсное движение, когда она вошла в коридор…
В конце коридора стоял стеклянный шкаф, а на его полках были разложены сувениры – куклы, от фарфоровых дрезденских, одетых в национальные германские наряды, до русской матрёшки, до целого ряда матрёшек, мал мала меньше, с выразительными нарисованными личиками и широко распахнутыми глазами. Здесь были японские болванчики, качающие головой, если их толкнуть, и якуточка в малице с бубном в руках, и индеец в роскошном уборе из орлиных перьев, и Гурвинек с Балкан родом, и аппенинский Чипполино, и другие, – в роскошных нарядах, тщательно прорисованные, выточенные, вылепленные, отлитые. Каждая полочка подсвечивалась лампой. Наина Львовна шагнула туда, восхищённая зрелищем кукольного парада, почти позабывшая об исчезнувшей Селене, как вдруг увидела арочный проход. Тут память вернулась.
Арочных проходов было два. Один вёл вверх, другой – вниз. Короткая лестница вела во внутренние комнаты. Квартира, спланированная необычным образом, размещалась на трёх полуторных уровнях, или двух привычных этажах.
Куда же направилась Селена – вверх или вниз? Вернуться обратно? Блаватская замешкалась. Послышались быстрые шаги. Возвращаться в гостиную было уже поздно, и Наина Львовна, почти инстинктивно, повернулась к шкафу с куклами.
Здесь её и застала хозяйка.
Блаватская, улыбаясь от смущения, сказала:
– Селеночка, ты так внезапно ушла… Я начала волноваться, а потом решилась пойти за тобой, а здесь… вот…
Казалось, что звуки голоса Блаватской ударились о глухую стену, окружившую сознание магистра и распались, истаяли бесследно.
– Наина Львовна! Где вы взяли это?!
– Как, Селеночка, так я же битый час тебе рассказывала. Ко мне пришёл молодой человек…
– Ах да, – Селена нахмурилась, провела ладонью по лицу, словно снимая с него паутину. – Вы его знаете?
– Нет. Он был у меня два раза. Зовут его Вадим… Да, Вадим Дмитриевич. Он оставил мне монету на предмет консультации. Я решила обратиться к тебе за помощью и… вот… Что-то не так?
– Всё не так, – устало махнула рукой хозяйка. – Пойдёмте в гостиную.
Пока они шли обратно, рассаживались по своим местам, Селена сосредоточено молчала. Лишь когда в поле её зрения попала монета, она отодвинулась от неё подальше и подняла глаза, в которых металась тревога, на гостью.
– Я знаю, уважаемая Наина Львовна, что вы ждёте от меня ответов. На поставленные вопросы и на те, что появятся позднее. Вам придётся потерпеть, потому как сначала мне придётся вам кое-что объяснить…
Наш мир переполнен различного вида энергиями. Можно вспомнить шаровую молнию, локальный плазмоид сферической формы, который самопроизвольно перемещается и производит разрушительные действия изощрённо-избирательного характера. Такая молния может висеть в воздухе, метаться из стороны в сторону, приближаться либо удаляться, угрожать жизни и здоровью случайного свидетеля или игнорировать его вовсе. Имеется масса свидетельств встречи с этим явлением с диаметрально противоположными последствиями. Обычная молния есть миллионовольтный разряд небесного статического электричества, когда в результате трения друг о друга мириадов песчинок и капелек накапливается колоссальный потенциал электрического поля тучи. Иное дело – молния шаровая. Она более устойчива и происходит от невидимых линий электромагнитных связей поля нашей планеты. Насыщенная водяным паром атмосфера каким-то образом взаимодействует со стоячей электромагнитной волной, преобразующей водяной пар в четвёртое состояние вещества – плазменное, заставляя подчиняться его неведомым нам законам…
Рассмотрим другой случай – возникновение гигантской волны. Волна-цунами появляется, как правило, в результате подводного землетрясения либо извержения подводного же вулкана, и достигает десяти-пятнадцати метров, реже ещё больше. Одинокие волны, получившие название «шатуны» достигают высоты сорока, а то и пятидесяти метров. Это волны-монстры, убийцы. Встреча с такими «шатунами» заканчивается гибелью для самых больших супертанкеров. Откуда они берутся? Здесь тоже задействована энергия моря. При случайном сложении амплитуд движений водяных масс возникает энергетический выброс, который и собирается в титанический водяной вал, несущийся вперёд своеобразным «тараном», достойным отнести его к оружию божественного Провидения…
А воздушные массы? Они тоже несут в себе массу энергии. Перемещение воздушных потоков заряжает положительными и отрицательными зарядами капли воды, образуется град, лишённый привычного веса, уравновешиваемый разнозарядными полями. Они обрастают льдом и имеют весьма солидный вес и объём. Когда баланс нарушается, такая глыба льда, внезапно получившая полный вес, падает, принося порой солидные разрушения. Таким образом, был разрушен целый дом в украинском городе Яготине в 1970-м году, восьмого мая. Годом раньше, двадцать пятого апреля 1969 года аналогичный случай произошёл в Лейквуде, теперь уже в США. И это – не единичные случаи…
– Стихия, – перебила хозяйку Блаватская. – Это всё же стихия, а при чём здесь монета, которую я принесла?
– Наина Львовна, – Селена устало улыбнулась, – я пытаюсь объяснить вам… Начала с вещей пусть и отстранённых, но привычных, что называется, «на слуху». Теперь перейдём на более тонкие материи, связанные с человеком, как таковым. Наше Общество занимается изучением подобных явлений. Мы называем эти исследования науками Истины. Пусть это звучит несколько претенциозно, но позволяет определить суть многих вещей, обычно остающихся за пределами внимания абсолютного большинства. Вы, наверное, заметили разницу в общении с одним человеком и группой людей. Один человек при общении с собеседником открыт, душевен, искренен, тогда как в групповом общении появляются элементы игры, позёрства, надевается своеобразная «маска», напускается нечто искусственное. В меньшей степени это присутствует в среде родственников или единомышленников, но всё равно присутствует. В отдельных случаях напускную маску человек носит всегда. Это явление описано и носит условное название «человек в футляре». Чехов, Достоевский, Толстой, Лесков, Салтыков-Щедрин описали немало подобных типажей. Но мы не будем на них останавливаться.
Рассмотрим обычных людей.
Человек, носитель души, как особого энергетического поля, имеет через него (неё) связь с Богами, с Высшими Силами, кому какое определение больше нравится (по душе). Сам с собой человек, как правило, искренен. Себя, как известно, не обманешь. Частью своей искренности он готов поделиться с собеседником, который тоже несёт в себе частицу божественной концепции. В этом отличие человека от других форм существований. Но в этом и его слабость. Информационная сущность энергетического поля-ауры позволяет получать и накапливать информацию на особом энергетическом уровне. Здесь и доля знаний, умений, эмоций и других нюансов, оттенков бытия. То есть энергия может быть как положительной направленности, так и отрицательной, негативной. Вы, наверное, ощущали себя в коллективе как бы «не в своей тарелке»?
– Бывало. И не раз, – призналась Блаватская.
– Это всё оттуда. Ваше сознание, подобно компьютерному сканеру считывает общий настрой, прибавляя в общий фон и свои ощущения. Всё вместе это именуется эггрегором. Это – особое информационно-энергетическое поле, развивающееся и гармонизирующее по своим законам.
– Что это за законы? – полюбопытствовала Блаватская.
– Ах, Наина Львовна, – улыбнулась хозяйка квартиры, – это из области Запретных Знаний, и наше Общество не концентрировало бы своих сил на их постижении, если бы другие силы не занимались этим столь активно.
– Другие силы?
– Да. Их курируют теневые структуры, прикрываясь государственными интересами, но начинка здесь надгосударственная. Вы, наверное, заметили, что психология, моральные устои, тенденция развития, интересы и т.п. сельского жителя и городского разительно отличаются друг от друга? По сути своей это две разные цивилизации, как бы вложенные одна в другую. Так вот, сейчас идут процессы рассеивания тех связей, что позволяют им гармонизироваться друг с другом. С каждым годом накапливаются противоречия, ведущие к антагонистическим последствиям. Это характерно не только для нашего государства. Это общемировая тенденция. Скоро количество городских жителей сравняется с количеством сельских. А потом число горожан начнёт резко повышаться, несмотря на то, что жизнь в городе, особенно в крупном мегаполисе, связана с беспрерывной чередой микрострессов, количество которых обещает перейти в качество, которое принудит перевести вектор развития человечества в принципиально иное русло.
– Селеночка, что вы такое говорите? Горожане… стрессы…
– Судите сами. Постоянный круглосуточный шум на улицах, телевизионный и радиошум в квартирах подтачивает, угнетает нервную систему человека. Вдобавок, с каждым годом в наших квартирах, с увеличением числа электроприборов увеличивается электрический фон. Здесь и бытовая техника, и телевизоры, компьютеры, мобильная связь. Она взаимодействует с биополем, аурой человека, угнетает и подавляет его.
Одна из основных форм подпитки энергетической системы человека – правильное дыхание. Но воздушная атмосфера городов перенасыщена вредными промышленными выбросами и выхлопом машин, бензиновыми парами и диоксинами. Загаженный воздух стал неотделимой частью жизни горожан.
– Многие пользуются кондиционерами, – попробовала возразить Блаватская.
– Ими надо ещё уметь пользоваться. Стоит не поменять вовремя фильтр – и кондиционер вместо очистителя моментально становится загрязнителем. Слышали про «болезнь легионеров»? Она вошла в нашу жизнь именно с помощью кондиционеров. Вы защищаете городские условия жизни непроизвольно, из патриотических, так сказать, настроений. Не правда ли?
– Да, – призналась музейная хранительница.
– Это – доказательство умелой работы тех сил, о которых я недавно упоминала. Они умело выстраивают целую систему противовесов. Да, в городе жить вредно, порой даже опасно из-за постоянно увеличивающегося числа машин на дорогах и роста преступности, но в городе выше возможности построить личную карьеру, больше возможности роста благосостояния и вариантов досуга. У каждого своя «ахиллесова пята». Кто-то увлечён ночной жизнью, посещает рестораны и ночные клубы, кто-то погружается в альтернативную реальность Интернета, кто-то вкалывает до седьмого пота, чтобы раз в год на месяц укатить в заграничные эдемы, кто-то замыкается в узком поле индивидуального хобби… При этом горожане стремительно равноудаляются друг от друга. Всё общение строится на лицемерии и уловках. Процветают интриги и предательство. Горожанами искусно манипулируют, убеждая, что они находятся в лучших условиях, в которых пока ещё присутствуют отдельные недостатки, которые в ближайшем будущем будут легко устранимы. При этом на сельских жителей ведётся постоянная агитационная «атака» через средства массовой информации, эти «системы залпового огня» современности. Самые слабые сдаются и бросаются в тлетворные объятия города, где трансформируются в горожанина, либо маргинализируются, если им не удаётся вписаться в условия проживания в мегаполисе.
– Ты рисуешь страшную картину, Селеночка, но не нарисовала ли ты её для себя?
– А вы научитесь видеть, не закрывая глаза на то, что вам видеть не хотелось бы, уважаемая Наина Львовна, – парировала магистр наук Истины. – Тогда вы сами сможете всё заметить.
– Хорошо, – кивнула головой Блаватская, – но при чём здесь эта монета?
– Скоро мы до неё доберёмся. Итак, человеческий эггрегор наполняет все места проживания, концентрации людских общностей. При этом различные этносы имеют свою частотную характеристику информационно-энергетических полей. Когда они не совпадают, начинаются конфликты, междоусобицы, резня. Как я уже говорила, существуют возможности манипулировать эмоциями толп, направлять их, контролировать. Для этого активно используются элементы наружной рекламы, особенности архитектурных конструкций, планирование городских кварталов и тому подобное. Для примера могу привести Голландию, где самые интересные архитектурные и дизайнерские решения в Европе, и одновременно общество крайне толерантно к наркомании, гомосексуализму, педофилии, эвтаназии и т. п.
Если вам интересно, то, чем меньше зелёных насаждений в черте города, тем более управляемы горожане, тем больше они реагируют на внешние элементы, исподволь направляющие их желания, стремления, чаяния.
К магнетической энергии ауры и эггрегора присоединяются электромагнитные поля и фоны города, как следствие работы различного рода приборов и механизмов. Они вносят свою лепту в формирование новых энергопотоков. Мы не будем распылять внимания и сконцентрируемся на одном из них – финансовом. Он имеет собственное русло – банковскую систему. Финансовые потоки, как реки, «перетекают» из страны в страну. На пути их можно выстроить плотину, сделать блокаду и тогда «поток» изменит направление движения. Финансовые реки обслуживаются многими людьми, имеющими сильную энергетическую оболочку, которая взаимодействует с той энергией, заключённой в финансовой системе, и позволяющей финансистам быть выше всех прочих людей. Впрочем… слово «выше» здесь не подходит. Они стоят на другой ступени (развития?). Это тонкая и щекотливая тема, которая также изучается нашим Обществом. Достоверно известно, что деньги обладают своей энергосистемой. Деньги можно «позвать», и они придут.
– Позвать?
– Да, – с самым серьёзным видом кивнула Селена, – но это тоже весьма деликатная тема. Я, когда была еще молодой и глупой, и только начинала заниматься науками Истины, решила деньги «позвать». Они ко мне пришли, сколько я «призвала», но… недаром их считают инструментом дьявольских сил… Впрочем, это отдельная тема. Факт тот, что деньги имеют энергетический фон.
– Фон, – повторила музейная хранительница, и чуть ли не с раздражением, – сила, финансовые потоки. Изъяснись, пожалуйста, яснее. Я чувствую, ты что-то знаешь и скрываешь от меня. Ладно, это твоё право и профессия говорить загадками, но уж мне-то ты могла бы сказать что-то конкретное. Селена, ты что-то поняла, почувствовала, когда взяла монету в руки. Я это видела своими глазами.
– Да, это так, – призналась Селена. – Это как если бы меня ударило током. Я сконцентрировала свои ментальные силы, собрала их в пучок поиска, в своеобразную «линзу», позволяющую мне разглядеть… ну, это не важно. Важно то, что через эту «линзу» меня ударило… Это был самый настоящий шок. Мне пришлось создавать блок защиты и удаления. Лишь после этого…
– Бедная ты моя, – Блаватская поднялась со стула, чтобы обнять Селену, но та вдруг вытянулась, как напряжённая тетива, готовая послать стрелу. – Ну, Селеночка, что ты так?
– Эта монета…
– Мы пытались раскрыть эту тайну вместе. Дорогая Селена, ты или раскроешь краешек этой тайны. Или я… ухожу обратно.
– Наина Львовна, это опасно.
– Узнать? Или уйти?
– И то, и другое. Вы взяли эту монету, держали её в руках… а ведь это…
– Что? Это?!
– Наина Львовна, вы знаете, что такое статическое электричество?
– Конечно. Если долго ходить по паласу из синтетического волокна, то накапливается заряд, который может тебя пребольно щёлкнуть, стоит кому-то пожать тебе руку. Но при чём здесь статика?
– Это всё условно. В энергетике, что сочетается с финансами, есть подобное явление. Вы представляете, какой заряд набрали те монеты, одну из которых вы мне показали?
– Так есть и другие?
– Да, уважаемая Наина Львовна. И если пустить сейчас эти монеты в оборот, они просто взорвут всю финансовую систему государства.
– Финансовую систему? Взорвут?
Хранительница музейных древностей вытаращила глаза, пытаясь визуально определить меру сумасшествия собеседницы.
– Я опять неправильно выразилась. Эта энергетика… Я пыталась вам объяснить подноготную базовой системы государственных устоев, взаимоотношений, ценностей. Всё это взаимодействует, действует, но появилась опасность разрушения этих взаимосвязей.
– Я не понимаю, простите меня, Селеночка.
– Пустое. Слишком долго объяснять. Наина Львовна, мы должны изъять у вашего знакомого монеты и спрятать их… предать земле…
– Но, позволь, милая, что же я ему окажу?
– Придумаем. Вы должны меня с ним познакомить.
– Думаю, что здесь особых проблем не будет. Ты, Селеночка, молода, красива, умна. Я удивляюсь, кстати, что ты до сих пор не замужем.
– Уж не вашего ли знакомого, Наина Львовна, вы мне в суженые пророчите?
– А что? Он тоже ещё не старый и видный. К тому же клад вон нашёл, получается, что и богатый.
– От клада до богатства путь не близкий случается.
– Тебе видней, но… извини ты меня, старуху, Селеночка. Получается, что все старинные монеты, пройдя достаточно длинный путь обращения, накапливают энергетический заряд, способный в будущем натворить немало бед?
– Что вы, Наина Львовна. Да это бы давно разрушило систему оборота денежных средств. Нет. Тут совершенно другое. Если вернуться обратно к примеру со статическим электричеством, то вы, перемещаясь по паласу, накапливаете заряд, но каждый раз вам кто-то встречается, и вы заряд сбрасываете. В денежной среде получается то же самое – заряд переходит через многие руки, повышается и понижается в зависимости от момента и конъюнктуры рынка. В нашем случае всё по другому «сценарию». Монеты прошли через обряд жертвоприношения, когда к их энергетике одномоментно добавился заряд жертвы.
– Такое раньше бывало. Зарытые клады заговаривали, приносились жертвы, потом кто-то находил и…
– Погибал. Вспомните саркофаг Тутанхамона, пирамиду Хеопса. Но это пустяки по сравнению с данным случаем. Там «разряд» пришёлся на открывателей сокровищницы, здесь же открыватели не пострадали.
– Вы это знаете?
– Но ваш знакомый, Вадим Дмитриевич. Он цел и здоров, готов начать обращение монет, их «обналичивание», так сказать. По большому счёту, этот процесс уже начался и устои нашего государства пошатнулись.
– Вы думаете?..
– Да, я в этом уверена. Посмотрите телевизор, почитайте газеты. К тому же я держала монету в руках. За ней скрывается жертвоприношение…
– Ну же!
– Миллионы жизней. Нет, много больше. Сотни миллионов. И они дали такой заряд монетам, что не дай Бог…
– Но прошло столько лет… Они сохранили такую силу?
– Конечно, часть сил была растрачена. Должно быть, их и раньше пытались пустить в оборот. Я не завидую тем далёким предкам.
– А что могло быть?
– Многое. Природные катаклизмы, войны, катастрофы…
– И ничего нельзя сделать?
– Есть средства… Но это очень сложно, заниматься поэтапным сбросом отрицательной энергетики, чревато для операциониста. Гораздо легче клад предать земле. Он переходит в режим сна, как бы сна. По крайней мере, уже будет не так опасен для окружающих. Но теперь…
– Хорошо. Я поговорю с ним. Но что ты будешь делать, Селеночка?
– Мы, дорогая Наина Львовна. Мы. Мне потребуется помощь. Ваша помощь.
Глава 8
…Итогом продолжительных войн стало разорение городов Понта. Сыграли роль подати Митридата, собирающего средства на всё новые войны с Римом. И римские налоги, когда войска под руководством консулов Суллы, Лукулла и Котты собирали свою долю прибылей, чтобы отослать их в Рим, а часть оставить себе. И грабежи шаек мародёров и дезертиров с обеих сторон, набеги пиратов и разбойников, коих с каждым годом становилось всё больше. Многие отчаявшиеся жители разоренных прибрежных селений отправлялись на промысел, увеличивая своими судёнышками пиратскую армаду, хозяйничавшую в ту пору в Понте и достигшую численности в более чем тысячу кораблей разномастного калибра. Дело дошло до того, что осмелевшие пираты напали на небольшой по численности римский флот, уничтожили его, а затем в азарте победы вошли и разграбили Остию, торговые ворота Рима, заполнив Тибр сотнями больших и малых судов. Пираты устремились на берег, мигом опрокинули стражу, взломали ворота огромных складов-хорреев, столь же быстро опустошили их, вытаскивая кувшины с испанскими винами, тюки с германскими мехами, тюки с ливийскими пряностями, амфоры с сицилийским оливковым маслом, италийские ткани, шерсть и прочее. Столь же быстро пиратские корабли унеслись в море, оставив после себя опустошение и кровь побитых стражей. Стенания торговцев закончились ростом цен на продукты сначала в Риме, а потом и во всей Италии.
Если ранее царь Понта Митридат Шестой Евпатор как-то контролировал порядок в Средиземноморье, то сейчас он зализывал раны в Ольвии, где сейчас были сконцентрированы его главные силы. Набрав рекрутов, ветераны его войска даже отбили часть Каппадокии, камня преткновения между Митридатом и Римом. Царь Понта достиг бы и большего, если бы заручился поддержкой своего сына Махара, который находился в Херсонесе и контролировал Боспор и Колхиду. Но Махара посетили посланцы из Рима и убедили его сохранять приверженность Римской республике. Боспор почти не пострадал в войне, жители его городов сохранили богатство и не желали его терять на авантюры бессмысленных войн. Так поведал тайный гонец, вернувшийся из Херсонеса.
Между тем ожесточённый вызовом со стороны пиратов римский Сенат в 688-м году римской эры выделил средства на покупку кораблей и послал проконсула Квинта Метелла во главе трёх легионов для решительных действий на море. Метелл командировал своего представителя на остров Крит и, от имени Сената, потребовал выдать победителей Антония, а также попытался наложить арест на все крупные корабли. Это было ещё не всё. Критян обязывали выплатить контрибуцию размером в четыре тысячи талантов, а также выдать четыреста заложников в знак своего смирения и отказа от разбойничьих экспедиций. Конечно же, критяне ответили отказом на римские притязания, и тогда Метелл высадился в западной части острова, возле города Кидония. Лазутчики успели предупредить горожан и, когда римские легионеры выстроились в фалангу, навстречу им уже спешило ополчение, а в море показались мачты пиратов, которые спешили на выручку своим главным союзникам и покровителям. Битва продолжалась три дня и, хотя закончилась победой римлян, но досталась им ценой больших потерь. С помощью пиратов критяне перебрасывали силы и организовывали защиту своих городов. Шаг за шагом Квинт Метелл пробивался вперёд и через два года стал-таки хозяином всего Крита. Остров вышел из состава Эллады и перешёл под власть Рима.
Пираты потеряли одну из своих важнейших баз, но сохранили свою силу на море. Они совершали вылазки, принося властям Рима немалый урон, нарушая порядок и сея недовольство в римских провинциях. Скорей всего, ими тайно руководил Митридат, или, что было вернее, оставаясь в стороне, манипулировал пиратами, используя их жадность и тщеславие. Требовалось покончить сначала с одной проблемой, а потом заняться второй. Митридат отсиживался в Ольвии, не причиняя особых хлопот, и потому проблема с пиратами стала первоочередной. Для её решения был привлечён, пожалуй, лучший полководец Рима на тот период – Гней Помпей, получивший свой первый триумф и эпитет «Великий» из уст самого Суллы за победу над Марианом Домицием и царём Ярбой в Африке. В то время было Помпею всего-то двадцать четыре года. Позднее состоялась жестокая война в Испании с ренегатом Серторием, который, как казалось, обосновался там навсегда. И снова Гней Помпей, Помпей Великий, одержал победу, при помощи опытнейшего тактика Квинта Meтелла, ветерана, принимавшего участие во многих сражениях. Оба участвовали и в войне с гладиаторами, возглавляемыми фракийцем Спартаком. Легионы Помпея, вернувшиеся из Испании, присоединились к легионам консула Марка Лициния Красса и общими усилиями покончили с бунтом черни, всколыхнувшим всю Италию. С именем Помпея ассоциировалась победа и триумф. Его и послал Сенат Рима в Азию покончить с пиратами. После этого должна была настать очередь Митридата Евпатора.
…Из Эллады в Рим перекочевали некоторые весьма полезные традиции: диспуты ораторов в Сенате, развитие философских школ и занятия спортом. Не только трибуны и центурионы поднимали тяжести и занимались бегом, но и многие из патрициев метали копьё либо диск, а также участвовали в гонках колесниц или занимались рукопашными поединками. Зачастую всадники или патриции принимали участие в зрелищных сражениях гладиаторов, профессиональных бойцов, и сражались с ними почти на равных. «Почти» потому, что гладиаторы не особо задирались со знатными особами. Своё они взяли потом, когда начался знаменитый мятеж под управлением Спартака и его ближайших товарищей – Эномая, Арвиния, Орцила, Гая Канниция и гладиаторов из школы Лентула Батиата и других гладиаторских школ.
Гней Помпей, как и многие другие молодые люди из знатных семейств, много времени уделял спорту и отличался великолепным атлетическим сложением и силой. Обычно патриции носили короткую причёску, но Гней Помпей имел весьма густую шевелюру, которая начинала расти едва ли не от бровей. Глаза его зачастую были неподвижны и оттого маловыразительны, но отличались красивой миндалевидной формой и чёрной глубиной. Многие из девушек находили его привлекательным. Он был богат и знаменит, и будущее его обещало ещё больше. Он был больше, чем просто стратег, за плечами его угадывался профиль Фортуны. Любимец богов и жителей Рима, он обладал многими талантами и умел реализовать свои расчёты в конкретные действия.
Сенат наделил Гнея Помпея большой властью. Он получил все полномочия на любые действия в прибрежной полосе шириною в восемь километров. Сейчас римский закон носил имя Помпея, и у этого «закона» были длинные руки. Под его командой стояла армия числом сто двадцать четыре тысячи человек – опытных воинов, прошедших через войны в Африке, Испании, Германии, Италии и в Азии. А ещё имелся флот в пятьсот кораблей. Конечно, это было меньше, чем у пиратов, но пиратские корабли были рассеяны по всему Средиземному морю, а у Помпея весь флот был под рукой.
Римские власти были довольно бюрократичны. Эти «традиции» из метрополии перешли и в Азию. Выражались они в том, что, когда пираты выходили из зоны контроля какого-либо из римских гарнизонов, его начальник «умывал руки» и возвращался в свой палаццо, вместо того чтобы связаться с префектом соседней области, объединить усилия и продолжить преследование пиратских шаек. Теперь, стараниями Помпея, эти препоны были преодолены, и единый командный центр координировал военные действия против разбойничьей вольницы.
Война с пиратами, которая, по общему мнению, могла бы растянуться на годы, закончилась неожиданно быстро. Гней Помпей покончил с пиратством в Средиземноморье за три месяца. Было захвачено триста семьдесят семь кораблей, повешено, распято и обезглавлено тысячи мятежников, а сдавшихся без сопротивления отсылали в провинции, далёкие от побережья. Сто двадцать городов и крепостей, имевшие связи и доход с пиратского промысла, были разрушены или полностью сменили штат магистратуры. Таким действенным образом Гней Помпей, Помпей Великий, одержал очередную победу. Действия Помпея были настолько эффективны, что пираты притихли, а цены на хлеб и другие продукты питания в Риме упали в два, три, а потом и в пять раз. Народ ликовал, прославляя нового героя. Сенаторы перебрасывались репликами, что не ошиблись в выборе.
Но оставался ещё Митридат.
В 687-м году римской эры Гней Помпей находился в Киликии, где до него и дошли вести о новом решении Рима. Ему вручались бразды правления всей Малой Азией, а также под его руководство отошли все армии за пределами Италии. Это касалось и флота, продолжавшего контролировать просторы Средиземного моря. Со времён Суллы, получившего диктаторские полномочия, это было самое высокое назначение, равное императорскому.
Облечённый высокими полномочиями, Помпей сделал ход, который от него ожидали – послал послов к Митридату, а также к царю Парфии. Так и должно быть – цари на равных общаются друг с другом. Вот только все эти переговоры были лишь для проформы, для видимости. На самом деле в то же время пятидесятитысячная армия римлян двигалась к Понту.
В то время Парфянское царство находилось в самом расцвете. Оно раскинулось от Двуречья (Евфрат и Тигр) до Инда, вместив в себя две с половиной тысячи километров пустынь, горных хребтов, возделанных полей и населённых городов. Достаточно могущественное государство, чтобы соперничать с Римской республикой. Но Гней Помпей нашёл достаточно убедительные доводы, чтобы склонить парфян на союз с новым главой Малой Азии. Парфянские отряды вторглись в пределы Армении, главного союзника Митридата в его войнах с Римом. Теперь Тиграну было не до обязательств перед понтийским царём.
Теперь можно было заняться и самим Митридатом.
Как раз вернулись послы с отвергнутыми Митридатом предложениями. Формально можно было начинать военные действия против строптивого царя. Помпей отдал приказ собрать под свои знамёна легионы, которыми недавно ещё управлял Луций Лукулл и разделил флот на несколько частей, дабы контролировать всё пространство моря, от Финикии и до Боспора, чтобы успеть собраться в крепкий кулак для отражения атак со стороны понтийского флота или оставшихся пиратских эскадр.
Опытный полководец, прикинув все шансы, решил повторить давно проверенный манёвр и… отступил. Под его рукой имелся хороший военный отряд из элитных солдат, способный успешно сражаться, и было их числом три тысячи. Но пехотные части оставляли желать лучшего. Из общего числа в тридцать тысяч большинство были необученными новобранцами, мало пригодными для стремительных атак и быстрых отходов, которые Митридат перенял у своих соседей – скифов.
Обе армии какое-то время перемещались относительно друг друга. Целью перемещений было стремление одних начать масштабное сражение, другие уклонялись, заманивая противника в неудобное для боевых действий место. Тылы римского войска не успевали за легионами и зачастую воины оставались голодными, впрочем, как и их противники. У местного населения поживиться было нечем, кроме крох зерна и фасоли. Край обнищал после последних войн, жители сохраняли угрюмый нейтралитет.
Тогда Помпей поменял тактику и направился в глубину Понтийского царства, чтобы обосноваться там и организовать постоянную базу, откуда можно будет контролировать действия по всей округе. Митридат разгадал уловку римского стратега и попытался помешать ему, устроив засаду у горы Дастейра, на границе с Каппадокией. Здесь у Евпатора имелись несколько крепостных сооружений, которые он решил использовать как преимущество. Для позиционной войны его пехотинцы, поднабравшиеся кой-какого опыта, всё же годились. К тому же кавалерия получила свободу манёвра, освобождённая от выполнения охранных функций при пешей орде. Теперь конница разделилась на десятки мелких летучих отрядов, использующих тактику скифских лучников. Римляне начали нести первые существенные потери, и вынуждены были отступить. Понтийцы воспрянули духом, но тут на помощь их противнику подошла подмога из Киликии, и римляне начали строительство укреплённого лагеря.
Выстроив стан, римские вспомогательные отряды начали суетиться вокруг бастионов Митридата. Евпатор спокойно наблюдая за суетой землекопов, согнанных Помпеем из Киликии, Фракии и других мест. Он не придавал значения их работе, уверенный в своих силах и укреплениях, под защитой которых находилась его армия. Беспокойство его возросло, когда вдруг оказалось, что их окружили земляным валом, за которым собрались солдаты Помпея. Их было не так уж и много, и в любой момент Митридат мог вырваться из круга оцепления вместе со всем своим воинством. Эти ощущения позволяли понтийцам ничего не предпринимать, тогда как легионеры Помпея шуровали по окрестностям. Они действовали столь успешно, что все местные жители предпочли убраться подальше, и скоро Митридат вдруг осознал, что впереди маячит призрак голода. Конечно, в укреплениях имелся необходимый запас продовольствия, но он никак не был рассчитан на тысячи едоков, а ведь их было ещё больше. Дело дошло до того, что начали забивать тягловых животных, чтобы насытиться.
Приказ был не трогать лишь коней, чтобы не лишаться необходимых преимуществ. Через сорок пять суток позиционного затишья Митридат осознал, что находится на краю краха. А ведь война ещё толком и не начиналась. Он попробовал провести серию мини-вылазок. Но проверенная не раз методика в ограниченном районе предгорья не удалась, и тогда понтийский царь решился. Ночью все больные и раненые были перебиты, чтобы не помешать его планам, а все остальные снялись с места и, через тайный проход в горной расщелине, ушли в ночную тишину. В бастионах остался малый отряд, который создавал видимость присутствия, жёг костры, шумел, и римляне только утром догадались, что были обмануты.
Надо бы описать, насколько был разгневан Помпей. За последнее время, время славословия он уже начал привыкать, что всегда впереди противника, умеет просчитать каждый его шаг, а тут такая неожиданность! Понтийский деспот проявил всю азиатскую жестокость и коварство, перерезал своих же людей, быть может, товарищей. Но ведь это не должно быть оправданием. Если Помпей взял на себя ношу руководителя, он был обязан предусмотреть такую выходку врага.
Должно быть, Митридат просчитал гневные панегирики римского триумфатора. А может, и сам перестарался в своих ухищрениях – двигался только ночью и совершенно бесшумно, а днём как бы и нет никого. Но только Помпей успел мобилизовать свои самые быстрые силы и пустился в безотлагательную погоню. Он догнал войско Митридата на третий день, просчитав замысел понтийского царя укрыться в Армении. Он заранее, почти на ходу, перераспределил свои силы таким образом, чтобы обложить понтийцев. Позади спешно двигалась остальная армия. Сражение должно было состояться, и ничто ему не помешает. Гней Помпей даже сумел оттеснить противника в неудобное для него место – в предгорье, в окружение скал.
Близилась ночь, время, когда воины обычно отдыхали, набираясь сил для дневного сражения, но, наученный горьким опытом, Помпей отошёл от традиций и приказал своим солдатам наступать. Понтийцы было приготовились отойти ко сну, но лязг доспехов и звон оружия предупредил их, и вот уже командиры погнали воинов навстречу легионерам. С Митридатом в лагере остался отряд отборной проверенной кавалерии числом в восемьсот голов. Остальные спешили навстречу римлянам.
Светила луна, освещая зыбким призрачным светом округу, населённую тысячами противников и десятками тысяч теней, которых воспалённое воображение могло бы принять за дополнительные отряды. Должно быть, произошло именно это, потому как понтийцы начали обстрел стрелами и копьями, но… римляне продолжали наступать. Глазомер обманул воинов, и абсолютное большинство метательных орудий ударило в пустоту. Дело в том, что римские отряды остановились, ожидая команды к атаке, как это полагалось по уставу службы, а движения теней имитировало наступление. Так это было или это не более чем фантазия, но понтийцы, испуганные непонятными действиями противника, обманутые призрачными тенями несчётного числа когорт, начали отступать, но вдруг оказалось, что в тылу у них находятся крутые и отвесные скалы. Кое-кто в отчаянии полез на скалы и вот уже вниз полетели, надрываясь в ужасном крике, неудачливые скалолазы.
Наконец, римляне получили команду к действию, и понеслись вперёд, увеличивая панику и отчаяние среди понтийского воинства. Услышав крики, получая донесения от растерянных вестовых, Митридат решил, что пора ему уносить ноги. Его монолитный отряд полетел через равнину, не разбирая, где свои, где чужие, давя и калеча встречных. Опытные военачальники кое-как организовали солдат и двинулись следом, спеша выйти сквозь прорыв в цепи римлян. На поле боя осталось около десяти тысяч понтийских солдат, жертв ночной сумятицы.
Утром, после нескольких часов бешеной скачки через поля и леса, Митридат обнаружил, что рядом с ним находится его любимая наложница Гипсикратия и ещё два человека из числа ближайшей охраны. Остальные отстали, затерялись, могли быть совсем рядом или за многие километры.
Спешившись, Митридат направил воинов набрать хворосту и приготовить хоть что-нибудь съедобное. Гипсикратия куда-то исчезла, но скоро появилась, таща привязанную за ногу козочку, из бока которой торчала стрела. Митридат залюбовался своей подругой, одетой в костюм персидского воина. Она великолепно управлялась с луком, дротиком, мечом и являлась одновременно и наложницей, и телохранителем. У Митридата мелькнула мысль обзавестись целым отрядом подобных амазонок, но Гипсикратия заявила, что выпустит кишки любой, которая попробует забраться в царский шатёр. Митридат ухмыльнулся, но с амазонками решил повременить. Пока что достаточно было одной. Женщины – народ непонятный и непредсказуемый. Неизвестно, что придёт им в голову в следующий момент.
Когда все насытились жареной на вертеле козлятиной, Митридат решил двигаться в сторону Синории, крепости, где имелся свой гарнизон, и где Евпатор хранил казну с шестью тысячами талантов, которые в настоящий момент нужны были безотлагательно для набора новой армии. Можно было попробовать набрать парфянских наёмников, сородичей Гипсикратии.
Выбравшись из леса, наткнулись на отряд стражи, потом им встретился ещё эскадрон. Когда добрались до крепости, их было уже больше тысячи. Воины подъезжали поодиночке и группами. Скоро набрался отряд числом около трёх тысяч всадников. Можно было уже не опасаться встречи с противником. Чтобы подбодрить своих людей, на которых всё ещё сказывался недавний нелепый разгром, Митридат приказал вскрыть сокровищницу и начал раздавать подарки. Скоро двор крепости огласился радостными криками. Никто уже не вспоминал о той злополучной ночи. Расщедрившись, Митридат выдал всем ещё и плату за год вперёд. Теперь воины были готовы на всё ради него.
Распределив таким образом сокровища, сделав взнос в будущее, Митридат приказал погрузить в крытую повозку ящики с казной, теми самими шестью тысячами талантов золотом и двинулся на северо-восток, по направлению к Армении, где ожидал получить помощь от своего друга царя Тиграна Второго. Вперёд были высланы послы. Митридат  ещё не знал, что с Тиграном уже «работают» порученцы Помпея при поддержке подступившей парфянской армии.
Возле города Карди им попался оборванный и испуганный слуга, едва державшийся на спине у лошади. Он оказался писарем, помощником одного из послов, направленных к Тиграну. Царь Армении приказал схватить послов и всё их окружение. Бедняга едва успел скрыться. Он слышал хулу от армянской стражи в адрес понтийского владыки. По словам беглеца, за голову Митридата Тигран обещал дать до смешного малую сумму награды – каких-то сто талантов. Это обстоятельство больше всего разозлило Евпатора.
Когда первое, острое, раздражение прошло, Митридат задумался. Следовать дальше, навстречу враждебным силам, было глупо, поворачивать назад, где находился Помпей, опасно. Что делать?
Как раз в это время его отряд миновал истоки Евфрата. Царь Понта отдал приказ сделать остановку. Три дня его войско гуляло, щедро расплачиваясь за все удовольствия и услуги, что оказывало им местное население. Богатые пришельцы поразили местных жителей своей щедростью, и они демонстрировали своё полное расположение и готовность признать власть нового владыки. Митридат оставил часть сил для организации гарнизонов и строительства укреплений, дабы создать преграду на пути движения римлян, а сам, наконец, принял решение идти на север, в Колхиду. Он ещё не раз отклонялся от маршрута, посетив царя Иберии, а затем и царя Албании. С тем и другим он заключил договоры о союзе и взаимопомощи, щедро расплатившись своей собственностью в Колхиде.
Гней Помпей тоже не терял времени даром. Он обошёл стороной ту область, где люди Митридата выстроили оборонительный рубеж, и вошёл в Армению. Он заявился во дворец Тиграна Второго и громогласно объявил его врагом Рима. Тот начал заискивать и оправдываться, предъявил задерганных послов Митридата, снял со своей головы украшенную жемчугом диадему и даже опустился на колени перед пришельцами на глазах своего окружения. Помпей смотрел на коленопреклонённого царя, грозно нахмурившись, и размышлял. Выждав необходимое время, он смягчился и знаком приказал Тиграну подняться. Он огласил свои условия, на удивление мягкие. Он не станет чинить разбирательств былым делам Тиграна, взамен чему последний обязан выплатить единовременную дань в количестве шести тысяч талантов, а также дать клятвенный обет над жертвенным алтарём впредь не чинить вредных для Рима, а тем паче самого Помпея действий. Также армяне не имели права претендовать на чужие земли. Тигран выполнил все эти условия. Так Митридат лишился своего главного союзника.
Поблизости от Степанакерта выросла римская крепость, возведённая инженерами Помпея. Здесь остался крупный отряд – две когорты римских воинов, – в качестве гарнизона и меры контроля над Тиграном. Помпей двинулся дальше. Он спешил до зимы покончить с Митридатом, чтобы вернуться назад с очередной победой.
Но с таким человеком, каким был Евпатор, спешить не следовало.
Первые действия Помпея были верными. Он выслал посольский отряд к Махару, сыну Митридата, который не раз клялся в верности Риму. Помпей рассчитывал, что у Митридата слишком мало сил, чтобы надеяться на победу в бою и намеревался обложить его союзническими войсками. С одной стороны это были легионы самого Помпея, с другой – войско Тиграна, усиленное двумя когортами легионеров. С севера должно подойти войско Махара, а ещё диктатор рассчитывал на горские колонии иберов, с которыми Митридат уже воевал и потерял в той войне своё войско.
В общем, расчёты опытного стратега Помпея Великого были верны, но только хитроумный Митридат смотрел ещё дальше. Он пожертвовал восточной частью страны с крепостью Игоронами, на которую вожделенно поглядывал царь Иберии. Получив крепость, да ещё ценные дары, он воспылал любовью к понтийцам и обязался встать на их сторону. Клятву верности дал и албанский владыка. Заверения о дружбе были подкреплены и материальной частью. На северном берегу реки Кирн, как тогда именовалась Кура, появился объединённый иберо-албанский укреплённый лагерь, где обосновались семьдесят тысяч воинов.
Подойдя к реке, римские инженеры навели переправу, и затем легионы атаковали войско, действуя по всем правилам римской военной науки. Горцы рассчитывали, что противник сначала пошлёт парламентёров, будет вести переговоры или хотя бы начнёт выкрикивать проклятья в адрес врагов, наводя хулу на их богов, заводя себя для грядущего сражения, но римляне просто построились в фалангу и бросились в атаку. Прикрываясь широкими щитами, они устояли перед стрелками, а затем прорвали строй иберов и албанцев. Дальше началась мясорубка, когда ноги скользили в крови и вывалившихся внутренностях, когда кровавый туман застилал взор, а мечи тупились о железные шлемы и панцири неприятеля. Выучка и профессионализм, а также чувство локтя римских легионеров и на этот раз взяли своё. Горцы завывали от ярости, но были вынуждены отступить перед сокрушающим натиском профессиональной армии. Воины разбежались по окрестным лесам и ущельям. Помпей торжествовал было победу, но варвары и есть варвары. Они не знали, что их победили и начали делать набег за набегом, пользуясь ночной темнотой и знанием особенностей местности. С такой тактикой Гней Помпей был уже знаком – по Испании. Это называлось партизанской войной, войной засад и нападений со спины. Раз за разом он уничтожал отряд за отрядом вражеских воинов, но уже понимал, что время упущено, и ему никак не управиться до зимних холодов. Необходимо было или отступать или… Он начал переговоры, послал делегацию у царю Иберии. Другую делегацию направил к царю Албании, которая в ту пору размещалась в южной части нынешнего Азербайджана.
Послы провели свою работу таким образом, что и иберы, и албанцы решили, что соседи уже пошли на попятный перед пришельцами из западной державы. Теперь они испытывали друг к другу чувство недоверия, и держались особняком, самостоятельно. «Разделяй и властвуй» – это придумали вовсе не англичане, задолго до них это определение было одним из принципов римской политики.
Легаты Помпея знали своё дело. Первым перемирие заключил царь Иберии. Он посчитал доводы послов разумными. К чему ему война, если Рим вовсе не претендует на его земли. Страна иберов Риму ни к чему, уж слишком далеко она находится и слишком высоки здешние скалы. А взамен римляне просили одно – помочь им устроить лагерь, чтобы провести там зиму, отличавшуюся обильными снегопадами, к чему западные пришельцы не были готовы. Следом за послами прислали провиант и материалы для строительства и албанцы, но ездовые обоза были слишком любопытны, оглядывая каждую мелочь в лагере Помпея, что не могло не насторожить стражу.
Помпей разместил своё войско по трём лагерям, которые далеко отстояли друг от друга. Это позволяло ему контролировать эту часть горной страны и не дать неприятелю запереть его в ловушку. С другой стороны, это уменьшало общие силы, но диктатор продумал систему донесений, чтобы быть в курсе событий двух других лагерей.
Началась зима. Легионеры несли службу, занимались хозяйственной деятельностью, спортивными занятиями, гоняли на колесницах по расчищенным дорожкам. Среди воинов и обслуги нашлись способные люди, и они устраивали театрализованные представления на тему богов Олимпа или войн с Понтом. Порой получалось очень забавно, зрители хохотали до упаду. Некоторые пристрастились к азартным играм в кости, ставя на кон полученные в дар сокровища из Синории. Префекты лагеря присматривали за дисциплиной. Провинившихся отправляли в горные ущелья – заготовлять дрова для печей. Жизнь продолжалась.
 …Казалось, они перенеслись совсем в другой мир. Где-то далеко на западе кипели страсти. Рим, с его привычным укладом остался далеко за горизонтом. Их окружали дикие варварские племена, заверявшие о дружеских намерениях, но прячущие под длинными меховыми накидками-бурками остро заточенные кинжалы.
Подошло время Сатурналий. Было приготовлено великолепное жаркое, горцы прислали вино со своих виноградников. Казалось, ничто не пророчило беду, но воинские дозоры заметили оживление со стороны албанцев. Они прислали вина и угощения, но сами не остались в лагерях, и далеко не ушли. Помпей приказал отправить разведывательный отряд. Оказалось, поблизости находится большое войско в несколько десятков тысяч бойцов.
Римлян спасло то, что албанцы разделились, чтобы атаковать все три лагеря сразу. Предупреждённые, командиры успели организовать оборону. Гней Помпей довольно быстро одолел часть албанского войска, которая готовилась напасть на его лагерь, затем преследовал их до переправы через Кирн, после чего без промедления направился к ближайшему из лагерей и напал с тыла на осаждающее албанское войско. Когда враг был частью уничтожен, а частью рассеян, римляне двинулись на выручку товарищам.
Должно быть, албанский царь надеялся, что римляне потеряли бдительность и обленились, расслабившись в безделье. Он не сталкивался раньше с римской армией с её упором на дисциплину. Просчитавшись в планах, царь запаниковал и сам явился к Помпею с ценными дарами и заверениями в дружбе и мире. С Албанией было заключено соглашение, и албанские строители полностью восстановили разрушенное во всех трёх лагерях.
Потихоньку начал таять снег. Сугробы потекли обильными ручьями. Когда земля освободилась полностью и начала покрываться зеленью, Гней Помпей покинул надоевшие всем лагеря. Шел уже 688-й год по римскому календарю, а где-то разгуливал Митридат, совсем рядом шныряли иберы, проводя разведку. Горцы явно готовились к войне, и Помпей не стал выжидать. Он двинул легионы вперёд. Иберы не выходили всем войском, а продолжали придерживаться проверенной тактики – нападали малыми группами и бесследно исчезали. Это был уже вызов, и Помпей ответил на него решительно, как это ему было свойственно. Он взял иберийские крепости Гармозику и Севсамору в долинах рек Кирн и Арагвы. Царю Иберии пришлось сделать свой ход. Он попытался найти помощи у Албании, но албанский царь ответил злорадным отказом, ведь прошедшей зимой иберийский царь не захотел нападать на римлян.
Большое сражение в долине реки Пелора закончилось полным разгромом иберийского войска. Царь Иберии вошёл в стан Помпея в порванных одеждах и в очередной раз поклялся, заверяя о своих мирных намерениях. На этот раз в качестве заложников своих уверений он оставил собственных детей. Помпей двинулся вперед, через долину реки Фасис. Впереди била Колхида.
Римские легионы двигались вдоль русла Фасиса (нынешняя Риона), направляясь к прибрежному эллинскому городу, который именовался так же – Фасис. Попутно Помпей взял штурмом иберийский город-крепость, первоначальную столицу Колхиды, разбив войско колхов. Где-то здесь должен был находиться Митридат со своими войсками, но они всё не встречались, приводя тем Помпея в сильное раздражение. В крепости находился понтийский гарнизон, но самого царя там не было. Крепость была сожжена, а воины, кто не погиб в бою – казнены.
Когда легионы Помпея вышли к колонии Фасиса, они увидели на рейде паруса и мачты. Там ожидала эскадра римского флота. Вместо понтийского царя Помпей лицезрел претора Луция Вариния, который и сообщил ему, что войско Митридата было здесь, но ушло до появления триер римского флота. Сам Митридат провёл зиму в другой эллинской колонии – Диоскуриях (вблизи нынешнего Сухуми), и всё это время он вёл переговоры и даже успел повоевать со скифами. Здесь, на краю цивилизованного света, Рим не казался столь могущественным и страшным, а царя Понты Евпатора знали, уважали и побаивались. Здесь он имел массу сторонников, скрытых и явных, готовых прийти на помощь по первому слову или когда понадобится.
…Всю зиму Митридат Шестой прикидывал свои шансы на победу и возможные варианты развития событий. Впервые римляне зашли так далеко, как в прямом, так и в переносном смысле. Навряд ли они станут слушать его уверения. На союзников из Армении, Иберии и Албании можно было не рассчитывать. Во всяком случае, сейчас. Местные жители годились только для партизанской войны, где нет победителей, а есть лишь месть из-за угла. Прятаться всю жизнь в горах? Это было не в стиле Евпатора. Подумав и прикинув свои шансы, он решился на поступок экстраординарный. Он не станет сейчас ни воевать с Помпеем, ни искать у него мира.
Пиратское судно принесло весть, что Фракия восстала против римлян и Митридат решился воспользоваться этим обстоятельством, двигаться туда и принять участие я этом восстании, возглавить его и… Там видно будет.
Он ушёл через кавказские горные хребты по направлению к Боспору. Населявшие эти земли племена гениохов пропустили понтийское войско, показали дорогу через перевалы. Но дальше были земли ахейцев, которые враждовали с понтийскими греками.
Напали они на войско Митридата и на этот раз. Битва продолжалась весь день и закончилась разгромом ахейского войска. Враги разбежались и больше понтийцам не докучали.
За те годы, что Митридат отсутствовал в Боспорском царстве, посадив на трон своего сына Махара, здесь многое изменилось. К примеру, некоторые помлы-колонии отделились от Боспора и заявили о своей самостоятельности, сделавшись республиками либо княжествами. Таким образом, они протестовали против тех методов, которые практиковал Махар. Пребывая всю жизнь в тени великого отца, Махар начал действовать излишне ретиво и тем оттолкнул некоторых из своих вассалов и соседей. Теперь, когда появился Митридат, они первые приветствовали его приход и заверили о своей поддержке любых его действий. Евпатор снова раскрыл свою сокровищницу, оделяя новых союзников ценными дарами. За самых влиятельных из вождей он выдал замуж двух своих дочерей – Эвксению и Лаурию. По этому поводу прошли большие празднества.
Когда Махар узнал, что отец его, Митридат Шестой, приближается, он запаниковал. Со многими из влиятельных персон этот царёк умудрился испортить отношения. Всё его окружение демонстрировало, кто на самом деле является властителем Боспора. Махар часто кичился своим особым расположением у римлян. В своё время именно на него сделал ставку Луций Лукулл, авансом наделяя Махара полномочиями римского наместника Боспорских земель. Но теперь Лукулл потерял свою власть, а новые римские власти, по всей видимости, отказались от его поддержки, убедившись в его несостоятельности, как правителя и как союзника. Махар направил гонца к Квинту Мителлу с просьбой о помощи, но его призывы были проигнорированы. Что же оставалось делать «царю»?
Он мог бы уйти морем, так как силы флота Митридата были рассеяны, а пираты затаились в прибрежных скалах Киликии и Фракии. Но пренебрежение со стороны тех, на кого он рассчитывал, толкнуло его необдуманный, дикий поступок – Махар приказал сжечь все корабли боспорского флота, желая, чтобы те не попали ни в руки отца, ни в лапы предавших его римлян. После этого Махар покинул Боспор, бежал с горсткой оставшихся верными ему слуг и жён. Около месяца он скитался, пытаясь найти убежище то в одном городе побережья, то в другом, но нигде он не мог найти пристанища. Всюду он ожидал подвоха и предательства. Когда до него дошёл слух, что отец снарядил отряд, чтобы найти и доставить к нему сына-предателя, Махар не выдержал напряжения и выпил чашу отравленного вина. Он так и умер изгоем.
Теперь не было даже формальных причин не возвращать себе престол Боспорского царства. Митридат Шестой сел на трон, и к нему толпой устремились восторженные вассалы. Боспор признал своего властелина. Чего ещё было желать? Казна была полна, а население преуспевало. До сих пор дыхание войны не опалило земель царства. Разве что флот, сожжённый по безумной прихоти Махара. Но Евпатору были уже обещаны новые корабли, которые обязались изготовить корабелы Крита.
Рим.
Оставалось уладить дела с Римом. Если раньше Гней Помпей не желал вести переговоры с беглецом, то уж теперь-то он не откажется от диалога с владыкой Боспора. Митридат лично выбрал драгоценные вещи из своей сокровищницы в надежде прельстить римского диктатора. Люди склонны проявлять слабости – алчность, сластолюбие, жажду власти и почестей. Этим набором инструментов можно прельстить любого, обладающего правом карать или миловать. Эти люди системы и живут по её законам. Митридат обещал Риму выплатить дань за право и дальше пребывать царём. Ещё он давал мирные гарантии и свои заверения не претендовать в будущем на земли Каппадокии, Фракии или каких иных.
Помпей принял посольство, внимательно выслушал речи и принял дары, после чего сказал свои условия – Митридат обязан лично явиться к нему, Помпею, владыке Малой Азии, прилюдно преклонить колени, как это делал его союзник Тигран Второй, и молить Рим в лице Помпея о прощении. Лишь после этого Помпей готов был выслушать просьбы и желания Евпатора и решить о степени их удовлетворения.
Нахмурив чело, Митридат выслушал ответ Помпея из уст своих посланцев. Он отослал их прочь мановением руки, не проронив и полслова. Он всё же надеялся на более благожелательный исход посольства, и теперь не мог пересилить своей гордыни. Он составил послание, сутью которого была мысль, что Митридат Шестой есть Митридат, и по пути Тиграна Второго он не пойдёт, и колени свои преклонять не намерен ни перед кем. Слова, достойные гордого властелина, но одновременно в речах текста проскальзывала и тень готовности к компромиссам. К примеру, Митридат предлагал в качестве постоянных послов Боспора при Помпее одного из своих сыновей и ближайшего наперсника с детских лет. Это был намёк, что он всё же готов чем-то попуститься, если римлянин пожелает вести переговоры.
Это было в обычае Митридата – тянуть время и одновременно использовать его с максимальной пользой для себя. Что он мог сделать в тот момент? Правильно, готовиться к новой войне. С Крита Митридату обещали прислать корабли, из Киликии он ожидал доставки оружия, в том числе и «греческий огонь», очень эффективное оружие, при помощи которого можно поджигать на расстоянии корабли враждебного флота. А ещё соседние племена и народности обещали помочь ему людьми и лошадьми, амуницией и колесницами. Было объявлено, что рабы могут купить себе волю, если запишутся в армию под знамёна Митридата. С Крита и других островов прибывали инженеры и механики, которые помогли отстроить несколько новых крепостей, переоборудовать корабли, строить осадные и наступательные военные механизмы. Все силы и ресурсы государства были брошены на алтарь будущей войны. Люди, тягловый скот, продовольствие, хозяйственное припасы. Были вырублены леса вблизи прибрежных городов и посёлков. С каждым месяцем появлялись и взимались всё новые налоги и подати. Народец начал роптать, но большинство всё же молчало. Уж лучше свой деспот, чем иноземный. Ещё многие думали поживиться плодами будущих побед, на подготовку к которым было потрачено столько сил. А на что другое им было надеяться?
Между тем время шло, а ресурсы таяли, по мере того, как возрастала мощь создаваемой армии. Но тут начало сказываться то, что Боспор был образован как система прибрежных городов, связанных друг с другом в основном посредством морского сообщения. Но в тот момент кораблей почти не было, а морские просторы Понта Эвксинского (Чёрного моря) контролировались римским флотом. Плюс к этому добрая часть народа, занятого в сельском хозяйстве, была рекрутирована в воинские соединения, куда записывались добровольно и многие из рабского сословия, и потому сельское хозяйство не могло обеспечить всех продуктами, как раньше. Касалось это и мирных ремёсел. Государство, сконцентрированное на военной составляющей, начало захлёбываться от недостатка элементарных вещей. Всё это, а также налоговое бремя делало недовольным население тех городов, что ещё недавно громогласно прославляли Митридата. А переговоры с римлянами затягивались. Римляне просчитали действия Митридата и надеялись, что он разорит население Боспора, и тот восстанет. Вот тогда-то и будет время начать наступление.
Любой другой на месте Митридата мог бы придти в отчаяние, но не таков был Евпатор. Пока он находился в Диоскуриях, он разрабатывал тактику новой войны. Он решил не мотаться по всей стране, изматывая себя и население, а совершить рейд в тыл врага, как это сделал до него другой великий полководец – Ганнибал. Но для похода нужны люди. Причём в большом количестве. И он отправлял неё новые посольства – к фракийцам, бастарнам, скифам, сарматам, роксоланам, кельтам, словом к любому племени, готовому подхватить знамя войны против Рима, желающего поглотить собой весь мир.
Скоро начали поступать ответы. С севера двигались конные отряды вооружённых варваров, желавших принять участие в намечающейся большой войне. Когда прибыл отряд татуированных гордых кельтов, Митридат отметил для себя, что его миссия начинает осуществляться. За первым отрядом прибыли ещё корабли с кельтами.
К осени 689-го года римского летоисчисленья под стенами Пантикапея шумел стан интернационального войска числом свыше тридцати шести тысяч человек. Приезжие воины и наёмники вели себя грубо и заносчиво, требуя начать поход, но Митридат всё ещё медлил. Дело в том, что ближайшее его окружение пыталось вразумить царя, убеждая его, что задуманная им широкомасштабная экспедиция, не что иное, как беспочвенная авантюра, почти безумие. Невозможно сознательно управлять столь разноплеменным войском, что иноземцы не пожелают взаимодействовать друг с другом, что они практикуют различные стили военных действий, тогда как римская армия сильна как раз своей дисциплиной и слаженностью действий.
В глубине души Митридат понимал всю обоснованность их доводов, но гордость не дозволяла ему признать это вслух. Что же будет тогда? Признать свои расчёты ошибочными? Объявить пришедшим на его зов воинским отрядам, что он передумал вести войну? А как они отреагируют на такие слова? Ведь они явились в надежде получить добычу, потешить себя подвигами, добыть славу. Как это всё отразится на имидже самого Митридата? Не станет ли это закатом его правления?
Эти и другие сомнения мучили боспорского царя. К тому же доходили всё новые и новые слухи о растущем недовольстве и различных городах его царства. Пришлось рассылать часть воинских отрядов пришельцев в качестве гарнизонов. Митридат хотел таким образом остудить пыл горожан и разрядить, недовольство вынужденным бездельем среди наёмного воинства.
В чём ещё была причина задержки?
Дело в том, что Митридат просватал своих младших, любимых дочерей – Митридатиссу и Нису, за царей Египта и Кипра и ожидал оттуда вестей и обещанного флота, на котором планировал отправиться в поход.
Тактические расчёты Митридата были верны, но только варвары посчитали, что их послали не смирить недовольство населения, а покарать его. С гиканьем и свистом конные варвары ворвались в те города, куда их послали, начали грабежи, убийства, насилие, поджигая и разрушая дома. Народ, где разбегался в страхе и отчаянии, а где и взялся за копья и вилы. Начались восстания против деспота Митридата. Так в городе Фанагория местный горшечник Кастор пронзил копьём евнуха Трифона, который находился возле дома этого горшечника, сидя верхом на коне, и наблюдал за бесчинствами приданного ему отряда. Убив евнуха, горшечник поднял своих соседей громкими воплями, что никто, даже такой негодяй, как Митридат, не позволит сделать свободных эллинов рабами диких варваров. Его призывы были услышаны, и соседи заставили дикарей отступить прочь, а скоро бушевал уже весь город. Горшечник возглавил на какое-то время оборону Финагории, пока не подоспела помощь в лице кого-то из магистрата. Понтийцы, что входили в карательный отряд, заняли акрополь и организовали оборону против разъярённых финагорийцев. На помощь осаждённым поспешил отряд, который возглавили сыновья Митридата. Они оказались не лучшими тактиками и заблудились в улицах города, затянутого дымом от пожарищ. Тем временем финагорийцы обложили дровами стены акрополя и подожгли их, обливая вязанки маслом. Находящиеся в укреплении сыновья Митридата Дарий, Оксатр и Артафрен, а также сестра их Эвпатра скоро запросили о пощаде и сдались горожанам. В городе был изловлен ещё один сын Митридата – Ксеркс, который пытался пробиться наружу, но заплутал и вылетел прямо в руки городской стражи. Больше повезло другой митридатовской дочери – Клеопатре, которая тоже пыталась разобраться в лабиринте городских кварталов и сумела, вместе с небольшим отрядом охраны, укрепиться в прибрежной части города. Она послала гонца к царю с мольбой о помощи. Евпатор послал две триеры и вывез свою дочь, с опекавшими её войнами, а вся Фанагория тем временем праздновала победу и освобождение от уз тирана.
Это была первая ласточка, весть о которой быстро облетела всё побережье Таврии. Митридат колебался, сжечь мятежный город со всем населением или идти на переговоры, ведь Фанагория была влиятельным полисом и не худшей частью Боспорского царства. Пока он сомневался, начались восстания и в других городах. Один за другим объявили о своей независимости Херсонес, Феодосия и даже Нимфей, который находился совсем рядом с Пантикапеем, где размещалась резиденция Митридата Шестого.
Отряды вооружённых пришельцев были раздражены, чувствуя нарастающее недовольство местного населения, и были готовы убраться обратно, но ещё надеялись получить хоть какое-то вознаграждение за своё союзничество, своеобразную компенсационную плату за неполучение выгоды от будущих побед. Местные понтийские солдаты были возмущены действиями своего царя и наглых пришельцев. Коренное эллинское население проклинало всех, и готово было обороняться, объединяясь с соседями. Близилась та смута, которую именуют гражданской войной, которой и дожидались римляне, приготовив для вторжения в Боспор свой флот.
У Митридата оставалось мало шансов, и он спешил использовать их все. Он надеялся на помощь скифских князей. Он обещал им богатые дары из тайного клада, схороненного им задолго до войн с Римом. В доказательство своих слов он отправил к ним посольство со своими дочерьми – Клеопатрой и Гиперией, которых обещал выдать замуж за скифских царей в ознаменование будущего союза. Но воины, посланные им с послами и девушками, порешили всё по-своему. Они отослали девушек и послов ко Гнею Помпею, чтобы выйти из этой проклятой войны хотя бы таким бесчестным способом.
Над Боспором заходило Солнце…
Глава 9
– Кажись, приплыли, Серафим Михайлович…
Круглов водил стволом "ТТ" из стороны в сторону, содрогаясь от одной мысли, что где-то рядом затаился враг. Руки его дрожали всё сильней, и ствол пистолета выписывал в воздухе «восьмёрки». Благо, в темноте это обстоятельство в глаза не бросалось. Капитан сделал назад шаг, другой и упёрся спиной в стену. Со лба скатывались крупные капли пота. Майор крупным пятном темнел неподалёку.
– Что говоришь? – послышался его голос.
– Да, вот, товарищ майор. Это… сами видите.
– Вижу? – переспросил Семчев, – Хрена с два! Темно как в заднице! Ну-ка, посвети мне.
– Но… товарищ майор… Немцы…
– Где немцы? – Семчев медленно повернул голову в одну сторону, потом в другую, – Не вижу никаких немцев. Свети. Ну!..
Подчиняясь приказу, Круглов повернул ручку до упора, и язычок пламени в керосиновой лампе заметно вырос. Теперь оба тела, лежавшие в разных позах, видны были отчётливо. Семчев подошёл ближе, нагнулся.
– Что, капитан? – майор поднял широкое лицо, усмехнулся, – Немцы, говоришь? Где же тогда гильзы?
Круглов повёл лампой из стороны в сторону. Гильзы, которых выкидывались автоматически отражателем из затворной коробки пистолета или автомата, действительно отсутствовали. Или…
– А может, их кто подобрал?
– Как ты это себе представляешь? – осклабился майор. – Когда это во время боя или нападения кто-то собирал гильзы? Ты порешь чепуху, Антон.
– Но ведь выстрелы были, – Круглов показал на трупы. – Вы их сами слышали.
– Да, выстрелы были. Только это были не немцы. Посмотри, и Гагарин, и Квасов не сопротивлялись. Они хорошо знали того, кто их застрелил, потому и не проявили никакого волнения. Первым умер Гагарин. Видишь, пуля попала ему в затылок. Стрелок знал, куда целиться. Не было даже агонии. Он умер сразу, ещё на ногах. Вон, даже волосы на затылке припалены. Можешь понюхать. Сюда попали искры от сгоревшего в гильзе пороха, вылетевшие из ствола. Такое бывает, когда стреляешь в упор. Квасов сначала остолбенел, а потом кинулся бежать.
– Почему же он не стрелял?
– Винтовка висела у него на плече, тогда как пистолет у убийцы был в руках, и он повернулся к Квасову. Боец пустился наутёк, выронил винтовку, но пробежать успел шага два, когда в него выстрелили и тоже в затылок. Две пули и два трупа. Он хорошо стреляет.
– Кто?
– Поликарп Евсеев. Ты сам говорил, Антон, что у него в кармане наган. Потому и нет гильз. Он не подбирал их, потому что они остались в гнёздах барабана. А рука у него оказалась твёрдой. Несколько мгновений – и нет боевых товарищей, с которыми делил пайку. Это – что-то.
– Но зачем это ему нужно?
– Думаю, у него «поехала крыша».
– Сошёл с ума? – удивился Круглов.
– Такие обстоятельства. У многих темнеет рассудок. А тут ещё постоянное нервное напряжение. Ты говорил, что он почти не спал.
– Это он второму, Утицину, говорил. Мол, сплю вполглаза.
– Вот видишь, всё вместе и подкосило организм. Но ведь каков – двоих сразу…
– Что же он будет делать дальше?
– Давай подумаем… Ты говоришь, он был уверен, что Фомич клад сыскал.
– Да глупости это всё!
– Никакие не глупости. Он нам об этом кладе не раз талдычил. Даже показать порывался, но каждый раз сам себя пресекал. Я ведь всё подсекаю. Так вот, видимо и Евсеев это заметил. Теперь он на этой идее замкнулся. Похоже, теперь он соседа твоего пытать начнёт про тот клад старинный.
– Пытать?
– Это я в переносном смысле. Хотя… с этого Евсеева станется… с его-то наклонностями и в таком состоянии.
– Но, Серафим Михайлович, что же делать?
– Да, делать что-то придётся, дорогой ты мой Антон Юрьевич. Не бросать же нам твоего блаженного соседа в лапах обезумевшего убийцы. Как это говорят в Одессе, будем посмотреть…
* * *
– Поликарп, что делать-то будем?
Утицин присел, задыхаясь от усталости. Последний километр пути он нёс на плечах археолога. Тот попытался было дать дёру, но Евсеев, ловкий малый, свалил его быстрым ударом «под ложечку». Ерёменко потерял сознание, и пришлось тащить его дальше на себе. А, кроме него, Утицин нёс тяжелый мешок с припасом, винтовку и ещё разные хозяйственные принадлежности. Евсеев шёл налегке, впереди, с автоматом наизготовку и лампой. Он был настороже, напряжённо прислушиваясь. Услыхав, что напарник остановился, он вернулся.
– Давай, поднимайся, Недалеко уже.
– Куда мы идём?
– Есть тут одно место. Пересидим тама. Я ведь не просто так тут был. Не сидел, как вы, а пробежался по этим тоннелям. Что тут да как. Представление чтобы иметь.
– Так ведь страшно здеся. Заблудиться можно и сгинуть навеки.
– Чего ещё придумаешь. У страха глаза велики. Человеком эти проходы вырыты. Для дела, значит. Придумал тоже – сгинуть! Да у кого бы охота была столько земли да камня перелопачивать, чтобы на десятки километров… Тут всё с умыслом. Головастые люди делали. Тут главное – это систему понять, что и для чего. Понял, тогда и ориентироваться легче будет. Вон твой прохфессор разобрался, и в любой час с закрытыми глазами… Так что опасаться нам большой опаски нет.
– А ежели выследят?
– Пущай попробуют. Да тут такие норы есть – ого, вовек не найдёшь. Я тут прикинул несколько. Вот до одной доберёмся скоро. Там и поговорим.
– Когда ты успел здесь всё разведать? Чай, неделю мы здесь.
– «Неделю», – передразнил речь сибиряка Евсеев, – Это мы сюда сейчас залезли, с ящиками. А я ещё до немца сюда лазал.
– Зачем?
– Тебе не понять, вахлаку. Думаешь только, как бы пожрать да поспать.
– Не только.
– Ну выпить ещё, да о бабе мечтаешь.
– А ты разве нет?
– Я, Емеля, – дело другое. Я смотрю чуть дальше, чем ты, да и большинство других. Когда дальше смотришь, много чего заметить можно. Вон как прохфессор, только он на другие вещи отвлекается, на всякую там смурь из древних веков. Но ведь и там было что для нас полезное. Ему повезло, и он нашёл. Нашёл… А я вот нашёл его и, разрази меня гром, выколочу из него всё про клад. Уж поверь мне, Емеля, дознаюсь, а потом мы клад тот поделим. Мне, тебе, а если там добра действительно в избытке, то и ему тоже достанется. Ведь это по-честному будет, или я не прав?
– Прав, Поликарп, вот только… – Утицин замолчал, часто сглатывая.
– Ты чего это там?
– Зачем было Яшу-то?.. И Мишу…
– Надо так, – Евсеев нахмурился, поиграл желваками, – Всё одно они бы с нами не согласились. Сам видел, как они в рот глядели майору этому, Семчеву. Они из его отряда, так дуриками под его командой и дальше бы оставались. А я вот сразу понял, что свою долю надо урвать, да удвоить её, утроить. Война ведь. Она всё спишет. Сейчас законы другие, Емеля, на войне-то. Здесь кто сильнее, тот и прав. Вот я и решил свой шанс обеими руками взять да к себе в котомку спрятать. А там уж, когда война закончится, разбираться будем… Только нас-то уже здесь не будет, Емельянушка, вот что самое-то главное. Веришь мне?
– Верю! Истинный Бог, верю, – зашептал заворожённо Утицин, глядя на своего хихикающего приятеля. Ему снова сделалось жутко, как тогда, когда упали сначала Гагарин, а за ним и Квасов.
– Ну, если понятно, так хватай, давай, прохфессора и топай за мной. Тут недалеко будет….
* * *
Алексей Фомич очнулся в полной темноте. Он попробовал подняться и обнаружил, что связан. Что произошло? Последнее, что он помнил, была работа в узилище, когда они с солдатами замуровывали помещение с архивом НКВД. Потом он показал своим помощникам, как сделать, чтобы вновь возведённая стена не отличалась от других стен в катакомбах. А потом… потом началось это безумие. Один из солдат достал наган и в мгновение ока пристрелил двух своих товарищей. Ещё один стоял в стороне, разинувши рот, и наблюдал за действиями безумца. Остолбенел и Ерёменко, но это был временный ступор, он быстро оправился и попробовал удрать в один из проходов, но убийца оказался сноровистей. Он ударил его столь быстро, что Алексей даже не успел заметить самого удара. Помнил лишь прыгнувшего к нему солдата и… вот эта чернота кругом.
Он крикнул:
– Эй! Здесь есть кто-нибудь?
Сбоку появилось светлое пятно. Оно увеличилось и скоро стало размером во всю стену. Показалась рука, державшая лампу, и лицо ухмыляющегося Евсеева. Алексей Фомич отодвинулся. Отползти дальше мешала стена.
– Что, прохфессор, очнулся? – добродушно спросил солдат, поставив лампу рядом с историком. В руке он держал котелок, откуда вкусно пахнуло. Только сейчас Ерёменко понял, как он сильно проголодался. Понятное дело, последние сутки они урезали паёк вдвое. – На-ка, вон, подкрепись.
Это была гречневая каша с говяжьей тушёнкой, такая вкусная, что Ерёменко выскреб котелок дочиста, после чего с сожалением отставил его в сторону. Посмотрел на солдата, который сидел неподалёку на каменном приступке, куда опустился после того, как снял с историка ремень, замотанный на руках хитрым образом.
– Надеюсь, вы мне объясните, что произошло?
Евсеев его понял.
– А что такого? Война идёт. А на войне смерть совсем рядом крадётся. Одно неосторожное движение и – нет человека. Издержка времени.
– Какая, к чёрту, издержка! – попробовал возмутиться учёный. – Вы их просто пристрелили!
– Во-первых, совсем не просто, – нахмурился солдат. – Уж ты мне поверь, прохфессор. Можешь сам попробовать. Во-вторых, им просто не повезло. Попали не в то место, где бы следовало быть. Ты, наверное, сам это уже почувствовал, а, прохфессор?
– Что вы от меня хотите?
Ерёменко понял, что у собеседника не в порядке с головой, а с таким, да ещё вооружённым, надо было вести себя до предела корректно. Главное, не приводить психопата-убийцу в нервное возбуждение, а там будет видно. Вот, ему уже развязали руки. Теперь только улучить момент и рвануть отсюда. Он знает эти места и сумеет вернуться к Круглову и майору.
– …Хотим? Это ты хочешь, прохфессор. Ты хочешь остаться жить и жить, надо полагать, вольготно и весело. Ведь так?
– Допустим. А от меня-то что надо?
– Не надо со мной так, – нахмурился солдат, и сразу вся его напускная доброта растворилась в зловещем оскале. Он больше не маскировался. – На твоём месте надо спрашивать – чего изволите, господин товарищ?
«Главное – не спорить», твердил про себя Алексей Фомич и потому промолчал. Евсеев это понял по-своёму и довольно осклабился.
– Ну, это другое дело. Мы друг дружку поняли. Итак, у нас нарисовалась небольшая закавыка. Ты, прохфессор, раскопал в этих пещерах клад. Это дело хорошее, но только вот, на наше общее несчастье, началась эта война, будь она неладна. Теперь государству не до нас, не до нашего клада… Ты меня понимаешь?
Ерёменко как-то неопределённо мотнул головой, как бы соглашаясь или не соглашаясь одновременно.
– Понял, на то ведь и прохфессор. Ты мог бы сказать, что на этот клад можно купить танк или аэроплан, что полетит бомбить немца. Но ведь не сказал, потому как сам не согласен продать его неизвестно кому. Даже если это не ты, а государство рабочих и крестьян. Но что-то с этим кладом делать надо. И тут появляюсь я, рабочий Днепрогэса и Магнитки и крестьянин Поволжья и Украины одновременно. И вот этот вот я, воплощение государства, и намерен изъять твой клад в моё, значит, государственное подчинение. Теперь, когда государство стоит перед тобой в конкретно моём лице, ты можешь, прохфессор, забыть про все свои сомнения и отдать находку во благо и рабочего, и крестьянина, и ещё кое-кого. Согласен?
– Вы, наверное, думаете, – усмехнулся историк, – что я нашёл сундучок с жемчугами да брильянтами, которые можно снести в ломбард или ювелирную лавку и обменять там на денежные знаки?
– А хотя бы и так, будешь со мной спорить?
В его голосе сквозила прямая угроза, и Ерёменко напрягся.
– Послушайте, как вас?..
– Поликарп Евсеич. Можно – Поликарп, а можно господин товарищ.
– Поликарп Евсеич. Я действительно нашёл нечто очень ценное. Но оно ценно для специалиста в области истории. Там рукописи, манускрипты, документы невесть каких времён. Есть и монеты, но они сейчас не в ходу, таких сейчас больше не встретишь, ни в какой меняльной лавке. У них нет эквивалента ценности. То есть любой из оценщиков даст вам по минимуму, просто по причине отсутствия данных о реквизитах. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – кивнул головой Евсеев, – прекрасно понимаю, что ты мне «втираешь баки». Пойми же, прохфессор, что не в твоём положении торговаться. Ты мне этот клад покажи, я сам взглянуть должен. Сейчас главный оценщик – это я. Именно я и буду оценивать цацки – стоят ли они того, чтобы тебя в живых оставлять. Ты ведь меня в грех ввёл, заставил человека убить. Двух! – Евсеев показал два пальца, вымазанных в земле и чуть не ткнул ими в лицо учёному так, что тот отодвинулся. – Так что эти жизни и на твоей совести. А за это надо платить. Я цену назвал. Так что давай – думай!
Солдат стремительно встал с приступка и ушёл, а историк медленно поднялся с каменного пола. Убийца унёс собой керосиновую лампу и котелок. Дрожащей рукой Алексей полез в карман за носовым платком, но платка там не оказалось. Кто-то тщательно вытряс из карманов всё, до последней мелочи. Это было, наверняка, дело рук убийцы. Ну, хоть не связал перед уходом…
Ерёменко уселся на тот самый приступок, где только что сидел страшный человек. По причине темноты он не мог найти лучшего места, а это хоть было уже нагрето теплом тела. Хотя бы в этом была польза даже от убийцы. В подземельях зачастую царили сырость, пыль и холод. Здесь же была устроена остроумная система вентиляции и потому ни лишней сырости, ни пыли в большинстве помещений не наблюдалось. Но вот холод… Хорошо, что лето, а всё равно на насиженном месте сиделось лучше.
Что же делать?
Вольно или невольно, но этот человек притащил его в ту самую часть эллинских катакомб, где Ерёменко обнаружил тайник с кладом. Да, это был самый настоящий клад! Таблички с письменами, а также ряд глиняных амфор и золотых чаш, наполненных монетами. Здесь были и ассы, и драхмы, и сестерции, золотые, серебряные, а также те таинственные шестиугольные монеты из неизвестных сплавов. Нельзя отдавать их в руки негодяев, никак нельзя. Это же варвары! Они не понимают истинной ценности этих вещей. Они для них банальные драгметаллы, которые можно переплавить в слитки и вывести… да неважно куда. А что, если им рассказать историю находки? Может это несколько остудит их забубённые головы?
– Э-гей! Я подумал!
Скоро послышался хруст щебёнки, показался свет лампы и в пещеру заглянул второй солдат. Емельян Утицин.
– Задумал? Сейчас Поликарп вернётся.
– Товарищ, – зашептал историк, нагнувшись к добродушному здоровенному увальню, – ваш приятель, мне кажется, сошёл с ума.
– Не-е, – ещё шире улыбнулся солдат, – с головой у него всё в порядке.
– Но вы же видели, как он застрелил двоих ваших коллег.
– Кого?
– Ну, товарищей.
– А-а. Это он зря, – кивнул увалень. – Я ему то же самое сказал, а он: «Баба с возу, кобыле легче». Это он всё о том, чтобы клад делить на меньшее количество доль. Говорит, на три части надо поделить. Ему, значит, мне, ну и, конечно, тебе. Я с этим согласился.
– Не всё так просто. Вы слышали о городе Троя, товарищ?
– Москву знаю, Ленинград, ещё Екатеринбург, ну, Свердловск по нынешним временам… Троя. Нет, не слыхал. А где это?
– Сейчас этого города нет, а раньше находился поблизости от того места, где сейчас город Кумкале, на берегу пролива Дарданеллы. Это в Турции.
– Да-да. Мне тут давеча Поликарп всё про Турцию талдычил. Это правда, что там можно сразу на десяти бабах жениться?
Ерёменко промолчал. Надо ли продолжать беседу дальше? Поймёт ли его этот человек, вряд ли имевший за плечами больше трёх классов образования, стандарт русской православной школы, склонявшей «рабов Божьих» по большей части к хозяйственной деятельности. Однако делать было нечего, выбора никакого, и Алексей Фомич начал свой рассказ-лекцию.
– Я нашёл здесь, в катакомбах Керчи-Пантикапея, клад со старинными монетами. Но дело это непростое и я поведаю предысторию находки. Я являюсь своеобразным учеником и последователем известного в прошлом веке учёного Эрнста Полуэктовича Цимлянского. Цимлянский занимался греческой мифологией, её связями с историческими реалиями.
– Это как? – деликатно спросил Утицин. По его лицу можно было определить, что две трети услышанного он не понимал, но понять всё же пытался. И это обнадёживало.
– Тебя ведь Емельяном зовут, товарищ?
– Можно просто Емелей. Меня так Поликарп кличет.
– Емельян, ты в Бога веруешь?
– А как же. Как все в нашей деревне.
– Вот. А в стародавние времена богов было много. У разных народностей свои. Так вот, Цимлянский изучал, как сказывалось влияние богов Греции на жизни простых людей, обычных, крестьян тамошних, помещиков, царей. Понятно?
– А как же.
– Хорошо. Итак, давным-давно, в древней Греции жила женщина, очень красивая женщина, Елена Прекрасная…
– У нас в сказках была Василиса Прекрасная. Может, то сестра её?
– Вряд ли. Повторяю. Это било не на Руси, а в Греции, Элладе. Была Василиса, то есть, тьфу, Елена, самого высокого происхождения. Отцом её был главный греческий Бог, Зевс, отец всех греческих богов и многих людей. А матерью её считалась Леда, дочь царя Фестия, в ту пору – супруга спартанского царя Тиндарея…
– А как это – супруга одного, а родила от другого?
 – Зевс был богом, не забывай этого, то есть выше людских законов и обычаев. Он был очень любвеобилен и имел огромное потомство среди людей.
– Ну надо же! Наши боги так не озоровали.
– Эта Елена с детских лет отличалась своей красотой, и к тому времени, когда подросла, у неё уже была масса поклонников. Среди потенциальных женихов были все греческие герои тамошнего времени – Менелай, Одиссей, Диомед, Сфенел, Аякс Оилид и Аякс Телемонид, Филоктет, Патрокл, Протесилай, братья-близнецы Кастор и Полидевк, которые вернули её домой из Афин, куда отвезли похитившие её Тесей и Пирифой, а также ещё несколько десятков героев рангом пониже. Её официальный отец, царь Спарты Тиндарей, попал в щекотливое положение – если отдать дочь замуж одному, то остальные могли бы затаить на Тиндарея обиду. Чтобы отвести будущее зло, отец невесты выдвинул условие – все претенденты должны дать клятву защищать честь девушки и её семьи, какой бы выбор она не сделала. Такая клятва была получена, и в скором времени женихом был объявлен Менелай. Дело в том, что брат этого Менелая – Агамемнон, уже был женат на другой дочери Тиндарея – Клитеместре. Это ли обстоятельства стало решающим, или то, что Менелай был видный собой, смелый, сильный и предприимчивый, но Елена сделала выбор, сыграли свадьбу, на которой присутствовали все претенденты, поклявшиеся в вечной дружбе. В положенный срок у молодых родилась дочь – Гермиона. Казалось бы, живи да радуйся, но тут начались неприятности.
– Вот это уже, как у нас. Я вот тоже, женился вот и – нате вам – война эта проклятая началась… Как там Настя моя?..
– Будем надеяться на лучшее. Итак, прослышав о красоте спартанской царицы, в их доме появился Парис, сын троянского царя Приама. Он был молод, хорош собой, отличался красноречием и сумел очаровать Елену. Как раз в то время Менелай отсутствовал дома, отправившись, кажется, в Эпир. Этим и воспользовался Парис. Он за два дня настолько вскружил голову Елене, что она согласилась бежать с ним…
– Вот ведь баба. Муж в Тверь, жена – в дверь!
– …Троянская развесёлая компания удалилась, и скоро обнаружилось, что нет и царицы, как нет и части сокровищ, равно как и рабов, ей прислуживающих.
– От ведь зараза, и сама, значит, сбёгла, и золотишко мужнино с собой прихватила! Мол, на добрую память. Да я б такую…
– Может, это были подарки, ведь Менелай любил её. Античный историк-исследователь Стесихор добавлял, что покровительствовавший Елене Зевс оставил вместо Елены в покоях подобие её – некий призрак, а потому пропажу не сразу обнаружили. Правда, Стесихор далее писал, что Елена потом укрылась в Египте, где долгое время проживала под защитой мудрого старца и кудесника Протея. Но Эрнст Полуэктович придерживался той версии, о которой пел Гомер. Правда, и здесь имеются несколько вариантов развития событий. По одному – троянские юноши во главе с Парисом направились сразу в Трою и добрались до неё в течение трёх дней. По другой – они, чтобы запутать свои следы и провести возможную погоню, направились в противоположную сторону и отсиживались на Кипре, пока преследователи мечутся по окрестностям. Сам же Эрнст Полуэктович придерживался третьей версии, что троянцы поплыли в Сидон, в Финикию. Вот там-то, в Сидоне, что-то произошло. Да, в Трою Парис привёз и Елену, и сокровища. Но, логично рассуждал Цимлянский, трудно представить, как Парис со своими товарищами выносят из дворца Меналая сундуки с драгоценностями и уводят царицу в окружении её слуг. Такого просто не могло произойти. Или у троянцев были в Спарте масса сторонников, что весьма сомнительно, либо Парис присочинил про сокровища. Но ведь они были! Многие лично видели ящики, наполненые монетами. Так вот, историк Цимлянский был уверен, что сокровища были не из Спарты, а из Финикии. Так это или иначе, но троянцы одинаково горячо одобрили как царицу Елену, которая многих поразила своей красотой, так и сокровища, которые проворный малый Парис привёз с собой, о чём имел продолжительную беседу со своим старым отцом…
– А что же Ермолай? – увлечённо опросил Утицин.
– Какой Ермолай? – удивился Ерёменко.
– Ну, тот, муж обманщицы-Ленки?
– А, Менелай, – догадался рассказчик. – Ну, как и положено обманутому мужу, осерчал и начал собирать сродственников, чтобы вернуть пропажу. Кстати, к нему присоединились и многие эллинские герои. Те, что были объединены клятвой дружбы, явились все, присоединились и многие другие, желающие поучаствовать в маленькой победоносной войне и разжиться трофеями. Троя была в то время очень богатым городом и успела накопить немало сокровищ, до которых нашлось масса охотников.
– Да уж, чего-чего, а деньгу многие сильно уважают, – резюмировал Емельян и тут же поинтересовался, – так вернул ли себе жинку этот Ермолай-Минелай?
– Он, как это и положено обманутому супругу, жаждал мести. Когда, после семилетней осады и боев под стенами и окрестностями, Троя всё же пала, Менелай с мечом в руках искал свою супругу и таки её нашёл. Она пала к нему на грудь и просила прощения. Под влиянием эмоций Менелай простил её. Предательницу хотели закидать камнями греки из объединённого войска, но… ни у кого не хватило решимости первым швырнуть камень. Так она прошла сквозь молчаливую толпу заросших бородами воинов, одарив каждого взглядом пронзительно прекрасных глаз. «Красота – это страшная сила», сказал кто-то из классиков. Наверняка это почувствовали на собственной шкуре и ахейцы, снимавшие в пальцах камни. Менелай со своей супружницей вернулись домой и жили долго и, в общем-то, наверное, счастливо, потому как у них были еще дети. Но, как это в жизни бывает, после смерти мужа счастливая звезда Елены закатилась. Её выгнали из дворца собственные сыновья, припомнив ей прегрешения молодости. Пишут, что кончину она встретила на острове Родос, где её потом почитали под именем Денндритис, то есть «Древесная», так как жила она в одиночестве, в лесной чаще, в небольшом доме, крытом дёрном, где, прямо на кровле, рост кустарник. Правда, по другой версии, она проживала здесь, в Тавриде, а тело её после смерти перевезли на остров Левка, что в устье Дуная, где якобы похоронен Ахилл и где они сочетались с Еленой браком по ту сторону жизни.
– Вот оно как бывает, – вздохнул Емельян, шелестя кусочком газеты, в которую заворачивал щепотку махры, – как в жизни. Маешься всю жизнь, маешься, а если что хорошее получишь, так сначала обязательно сдохнуть надобно. А что же Бориска, что её у мужа увёл? Ишь, царский сынок. Небось всю жизню как сыр в масле катался.
– Парис? – улыбнулся историк. – Это означало «борец» на фригийском языке. – Такое имя ему дал фригиец, пастух, который воспитал ребёнка, найденного им на склоне горы Ида, куда его отнесли слуги по приказу отца его, Приама.
– Ишь ты, – поразился солдат, едва не выронив самокрутку, – Собственное детище?
– Видишь ли, Емельян, – попутался объяснить солдату Ерёменко, – Когда жена Приама, Гекуба, была беременна, ей приснился кошмарный сон, в котором она родила факел, от которого сгорела Троя. Прорицатели растолковали сон таким образом, что рождённый царицей ребёнок станет причиной гибели Трои. Вот его и оставили на горе, на растерзание диким зверям, но случилось иначе: на младенца наткнулся пастух и вырастил его бойцом, о чём говорило даже наречённое имя. Тот же пастух назвал Париса Александром, что означало по-фригийски что-то вроде «отражающий мужей». Это когда на стадо напала шайка разбойников, а юноша разметал их по сторонам и прогнал прочь. По легенде Парис сочетался браком с нимфой Эноной, которая свела его с богинями. Юноша стал судьёй в споре, кто из трёх богинь – Гера, Афина либо Афродита – красивей. Он дал яблоко – символ выбора, – Афродите, в обмен на обещание отдать ему  Прекрасную Елену.
– Вон оно как! – заулыбался солдат. – Богини, значит, Бориске помогали. – Знал, значит, стервец, с кем дружбу водить.
– Да он и сам не промах был. Когда подрос, отправился в Трою, где в ту пору начались спортивные состязания и, в честном соревновании, одного за другим, победил всех соперников, в том числе и других сыновей Приама. Сестра его, Кассандра, пророчица, узнала брата и объявила принародно личность нового героя. Наверное, она увидала что-то из будущего Трои, потому как с кинжалом бросилась на победителя. Но где ж ей было совладать! А родители, когда признали вновь обретённого сына, очень обрадовались и закатили грандиознейший пир, после которого Парис отправился путешествовать с новыми друзьями-приятелями. Из той поездки он и вернулся с пассией – Еленой.
– Чему быть, того не миновать, – сделал вывод Емельян и затоптал окурок, поднимаясь торопливо на ноги. Послышался шорох и хруст песка под чьими-то ногами, – Стой, кто идёт?!
– Я это, – послышался хрипловатый голос Евсеева.
 – А-а. Поликарп, – широко улыбнулся страж, закидывая винтовку за плечо, – А тут Ляксей Фомич сказки мне рассказывал. Интере-е-есные.
– Мастер он, – ответил, сквозь зубы, Евсеев, – сказки травить. Слышь, прохфессор, я там всё обшарил. Никакого тайника не нашёл. Оставил бы ты сказки-то вон для Емели. Охоч он до них, а мне оставь настоящее.
– На то он и тайник, – резонно заметил историк, – чтоб не сразу в глаза бросаться. Я его тоже далеко не сразу сыскал. Древние умели прятать свои тайны.
– Ты мне зубы не заговаривай, – почти выкрикнул Евсеев. – Что ты ещё не рассказал? Должна быть верная примета. Смотри, я шутить не стану.
– Я всё рассказал. Могу схему начертить.
– Лучше сам покажешь. Так надежней будет. А чтобы не сбежал ты, я вот что приготовил…
Покопавшись в мешке, солдат достал ручные кандалы, соединённые цепочкой, один обруч он замкнул на руке Ерёменки, а другой пристегнул к руке Емельяна.
– Ты чего это, Поликарп? – встревожился последний.
– Ничего. Потерпишь, кто его знает, «сказочника» твоего. Я вот щуплый, а ну как меня он на плечо вскинет, да в какой ход незаметный утянет, а там – ищи-свищи. Тебя же ему не сдвинуть, и мне спокойней – в темноте не растеряемся.
Скоро вся троица отправилась в путь по подземному лабиринту. Предусмотрительный Евсеев распорядился поверх сапог намотать на ноги тряпки, чтобы подошвы не гремели по россыпям щебёнки. Фитиль лампы он привернул до такой ничтожной степени, что та едва светилась бледным пятном, освещая всего ничего, но и этого минимума Ерёменко было достаточно, чтобы ориентироваться в узких галереях. Он продвигался, увлекая за собой великана Утицина, а маленький Евсеев то появлялся тенью, то снова исчезал. Он напряжённо прислушивался к малейшему шороху. Всё-таки он здорово опасался майора Семчева, опытного чекиста. Круглова же он в расчёт почти не принимал, считая его кем-то вроде завхоза.
Несколько раз археолог останавливался и начинал озираться, но каждый раз уверенно двигался дальше, Только теперь Евсеев по-настоящему осознал действительную протяжённость этой системы переходов. Древние строители умело использовали естественные подземные пустоты, где-то расширяя их, укрепляя, а где-то перегораживая стенами из камней, скрепленных песчаным раствором в соединении с яичным желтком.
Если первоначально вся группа разместилась на небольшом участке подземелья в районе узилища, то теперь они забрались в самую отдалённую часть катакомб, которая не использовалась чуть ли не со времён строительства. Должно быть, эти галереи планировалось продолжить, но то ли у строителей поменялись планы, тс ли появилась другая веская причина бросить начатое на середине.
На ходу Евсеев спросил об этом у проводника, но тот, что-то буркнув, было повернул тему в другое русло.
Евсеев нахмурился и толкнул плечом историка.
– Финтить вздумал? Я тут всё уже обшарил.
– Не о том я. Мы пришли почти уже.
– Давай, показывай свою находку… коллега.
– Показать недолго, но…
– Там ловушка? Заговор?
– Д…да. Должно быть так.
– Но ты уже ползал туда. Видел клад, щупал его, держал в руках.
– Д…да.
– Так в чём же дело? Делиться не хочешь?!
– Н…нет. Тут другое. Я объясню.
– Давай показывай, падло!
– Слушай, Поликарп, – сказал Емельян, про которого оба спутника почти что забыли, хотя забыть плечистого здоровяка-сибиряка было невозможно, когда он высился рядом. – Пусть расскажет, а мы послухаем. Вдруг что дельное, в самом деле.
– Давай, говори, прохфессор, – скрипнул зубами Евсеев и больно ткнул историку в бок стволом автомата, – Только короче, а то у меня терпение вот-вот лопнет. Отстрелить могу что-нибудь в организме – потом жалеть будешь.
– Да, я уже видел клад, касался его и – очень жалею об этом. Понимаете, я начал копать здесь ещё два года назад, когда началось… в Польше. Понимаете?
– Пока ещё нет, – со злостью буркнул конвоир.
– Я тогда, тоже не понимал. Мне показалось подозрительным, что этот участок приготовили к расширению, а потом начатые работы резко бросили и не вернулись, хотя Пантикапей стоял достаточно долго. Меня этот факт заинтриговал, и я начал систематический поиск. Что-то продвинулось тогда, когда начался конфликт с Финляндией. Улавливаете связь?
– Нет.
– У меня тогда появилась другая проблема, и поиски пришлось временно прекратить. Но потом, в 1941 году, в этом году, я их продолжил. Я обнаружил спрятанный проход, кости тех, кого принесли в жертву, и тайную комнату, где стояли ящики и запечатанные кувшины. Там были камни и монеты в ящиках. Это были последние сокровища Митридата Шестого Евпатора. Его козырная карта. Почему-то он не использовал их. Что-то ему помешало. Мне тоже всё время мешало. Я нащупал тогда… вскрыл тот проход… работал всю ночь. Был выходной день. Ещё целый день впереди. Двадцать второго июня. Я вошёл туда…
– Двадцать второго июня, – ахнул Емельян. – Тогда война началась.
– Улавливаете? – выкрикнул археолог, – эти сокровища прокляты! Они приносят несчастье. Я проник туда, сделал осмотр и отправился домой, а там… узнал…
– И что?! – выкрикнул Евсеев. – Это всё случайно совпало.
– Вы думаете?.. Война с Польшей, война с Финляндией, война с Германией. Я нашел эти камни, монеты и… начал войну. Я пришёл к Антону Юрьевичу и попросил арестовать меня.
– К кому пришёл? – переспросил Евсеев.
– К Круглову. Он сосед у меня. Попросил арестовать меня, как виновника начавшейся войны.
– Гы! – ухмыльнулся Утицин. – Чудно всё это.
– Видишь, – повернулся к археологу Поликарп. – Вон даже Емелька тебе не верит. Давай, хвались находками. А мы уж не из пугливых, Давай, показывай. Ну?!
– Не боитесь?
– Когда-то у меня был оберег, – задумчиво сказал Утицин. – Мне его друг подарил. Сказал, что изготовил его один старик-колдун, проживавший в нашем селе. Он поймал чёрную кошку без единой белой шерстинки, убил её и сварил, после чего отделил от мяса кости и из тех косточек изготовил оберег. С тех пор ничего плохого у меня не случалось, но приятеля моего только жалко – утонул он вскорости, как оберег мне передел.
– А где он? – полюбопытствовал Евсеев. – Покажи.
– Да я его Насте своей оставил.
– Зря ты это сделал, – буркнул себе под нос Евсеев. – Наверное… Где твой тайник, прохфессор?
– Да пришли уже.
Они стояли посереди галереи, каменные стены которой имели естественное, природное происхождение. Лишь неподалёку участок был выровнен, заложен продолговатыми камнями, которые античные строители использовали вместо кирпичей.
– Я тогда ещё подумал – для чего строителям укреплять стену, если она и так прочна, начал изучать её и – вот…
Ерёменко подошёл к стене и начал там шуршать. Прикованный к нему Утицин посветил фонарём, подкрутил регулятор. Керосиновый фонарь позволил увидеть проём, из которого археолог доставал камень за камнем и складывал их здесь же, на полу, аккуратной стопочкой. Евсеев забрал фонарь у Емельяна и коротко приказал ему помочь «прохфессору». Кандалы мешали работать, и Поликарп снял их. Скоро открылся проход, через который можно было протиснуться в следующую комнату. Евсеев оттолкнул своих спутников и первым пролез туда.
Здесь было пусто.
Солдат заскрежетал зубами, поставил фонарь на землю, рывком сдёрнул с плеча автомат, клацнул затвором.
– Издеваешься над нами?!
Ерёменко попятился, но твёрдые, как железные когти, пальцы Утицина впились ему в плечи, дёрнули, и учёный повис в воздухе. Ноги его беспомощно болтались, чиркая сношенными каблуками по плитам поверхности галереи.
– Я… тебя…
– Постойте, – захрипел Алексей Фомич, – Там же проход есть… Посмотрите!
Евсеев выпустил ППШ и тот, звякнув, откатился в сторону. Цапнув лампу, солдат шагнул вперёд. Комната, в которой они очутились, была небольшой, кубической формы, с выложенными из камней стенами. Впрочем, одна стена была из сплошного серого камня. Другая стена, рукотворная, примыкала к ней, но примыкала… как-то странно. Евсеев двинулся туда и обнаружил, что вдоль каменной стены действительно можно пройти.
Там была пещера. Небольшая пещера, скорей даже грот. Крошечный родничок давал начало ручейку, с тихим умиротворяющим журчанием утекающему в углубление в полу. Нависающие своды словно поддерживались массивными колоннами сталактитов. Воздух был здесь не такой сухой, как в других галереях катакомб. Евсеев повёл фонарём и едва не закричал.
Они были здесь! Два массивных ящика, прикрытых плитами и ряд вытянутых кверху кувшинов, украшенных жёлто-чёрным орнаментом. За спиной Евсеева засопели. Вперёд протиснулся Утицин.
– Матерь Божья! Что это?!
– Это то, что называют кладом Митридата, но Эрнст Полуэктович Цимлянский, которого я мог бы полноправно назвать своим учителем, уверял, что он финикийского происхождения, привезен Парисом в Трою и, среди античных историков, именуется сокровищами Приама. После того, как Троя была разграблена и сожжена, эти сокровища были перевезены в…
Алексей Фомич готов был поведать об итогах поисков Цимлянского, если бы ему уделили хоть толику внимания. Но оба потенциальных слушателя обращали на него внимания не более чем, на сталактиты или родничок. Солдаты перебегали от каменных ящиков к глиняным амфорам и обратно. Ерёменко вздохнул. Несколько месяцев назад он примерно так же бегал по пещере, разве что подноготная его интересов была чуть более иная, чем у этой парочки. Он, почти машинально, подобрал валявшийся под ногами автомат Евсеева и подошёл ближе.
Неизвестно каким образом – Ерёменко не успел заметить – в руке у Евсеева очутился револьвер. Он направил его на историка. Утицин пошарил руками и нащупал винтовку.
– Ну-ка, – в голосе Евсеева послышались металлические, скрежещущие тембры, – медленно положи автомат на землю и отойди в сторону.
– Вы думаете… – улыбнулся историк, – я просто… не надо оставлять оружие… Ведь рядом могут оказаться…
– Повторяю, – глаза у Евсеева сузились, а Утицин тоже прицелился, навел на учёного ружейный ствол, – положи автомат и отойди.
Ерёменко послушно выполнил приказ и замер у стены. Евсеев подобрал ППШ, закинул его за спину, зло зыркнул глазами на товарища, тот пожал плечами и повесил ружьё на плечо.
– Вот что, Емелька, – сказал Евсеев, покосившись на ближайший ящик, – придется теперь тебе силой помериться.
– С кем это? – кривовато осклабился великан. – С ним что ли?
– Да нет, прохфессора пока оставим в покое. Он нам ещё пригодится. А ты вон крышку с сундука этого каменного сними.
– А вдруг то гроб, – вмиг оробел сибиряк, – а тама покойник лежит.
– Мёртвые, Емеля, не кусаются. Ты бы живых лучше опасался. Не тушуйся, спину твою я всегда прикрою, а в сундуке том, наверняка, золотишко старинное сховано. Помнишь, я тебе давеча про клады сказывал?
– Ну.
– Вот тебе и «ну»! Это он и есть, самый что ни на есть клад. Бери – не хочу. Теперича мы в жизни ни в чём нужды ведать не станем. Только надо клад-то оценить. Хотя бы на глазок. Прикинуть. Как бы его в другое место переправить, понадёжней.
– Делить будем? На троих?
– Экий ты, братец, прыткий какой. Делить ему уже не терпится. Спервоначалу надо посмотреть – что тама, в сундуках этих каменных да в горшках. А уж потом…
– Давай посмотрим.
– Так чего же ты стоишь? – возмутился Евсеев. – Снимай крышку. А я пока горшки пощупаю.
Сначала Утицин не мог никак подступиться к каменной плите-крышке, взять её посподручней, но потом всё же приспособился, плечо подставил, крякнул, поднял плиту и скинул её на пол. С ужасающим грохотом плита упала и раскололась. От неожиданности Евсеев выронил кувшин и отпрыгнул в сторону, одновременно вскидывая дырчатый кожух ствола ППШ.
– Ты что делаешь, олух?!
– Поликарп, смотри!!!
Глаза сибиряка, казалось, сейчас выпадут из орбит, до того широко он их вытаращил. Невольно Евсеев глянул под ноги. Там, на полу, валялась горка самоцветов-камней красных, синих, зелёных, жёлтых, прозрачных, и все они переливались разноцветьем оттенков. Ещё больше раскатилось по сторонам. Под сапогом громко хрустнул глиняный черепок от разбитого сосуда. Евсеев сгрёб целую пригоршню камней, осветил руку с каменьями фонарём и…
Казалось, что сердце у него в груди остановилось. Дыхание не желало возвращаться нестерпимо долгий миг, а потом всё внутри начало трепыхаться, а руки покрылись испариной. Наверное, у каждого человека своя собственная реакция на такую вот находку. Рядом, дурак дураком, высился Утицин с раззявленным ртом и глупой улыбкой. Историк находился у стены, лица его не было видно.
– Эй, прохфессор, подь-ка сюда. Посмотри. Нас глаза не обманывают?
Ерёменко медленно приблизился. Нагнулся, мгновение разглядывал россыпь гранёных и круглых самоцветов. Подобрал один, покачал на ладони, глянул сквозь него на сосредоточенное лицо Евсеева и глупую ухмылку Утицина.
– Кажется, это берилл. Вон там изумруд, сапфир, рубин, алмазы.
– Они больших денег стоят? – допытывался Поликарп, обращаясь сразу к обоим товарищам. – Так ведь?
– Стоят, – ответил Ерёменко. – Но они – еще и историческое наследие.
– Мы – народ, прохфессор, – хохотнул Евсеев, – а значит, по праву гегемонии, это добро принадлежит теперь нам.
– Во веки веков. Аминь, – добавил Утицин. – А там чего?
– Там – монеты, – серьёзно ответил учёный. – И совсем необязательно было ломать крышу. Вон там углубление имеется. Сквозь него я достал монету. Одну.
– Считай, свою долю ты уже получил, – ощерился Евсеев, но потом всё же улыбнулся, но как бы через силу, – не боись, и тебе трошки перепадёт. Тут на всех хватит. И на начальничков тоже, буде они сюда доберутся.
– Нельзя ничего делить, – твёрдо сказал историк, осторожно возвращая камушек обратно, на пол, – нельзя ничего брать, а тем более выносить отсюда.
– A то что? – расправил плечи щупловатый Евсеев. – Что будет?
– Большая беда будет.
Утицин перестал улыбаться и отступил к стене, озираясь. Евсеев, покосившись на него, снова повернулся к учёному.
– Но пока что с нами ничего плохого-то не случилось.
– Пока, – словно бы согласившись, но вместе с тем вроде бы и угрожающе ответил Ерёменко. – Всё впереди.
– Хорошо. Но те-то, кто всё это здесь оставил, они-то чего бы сделали? Они ведь наверняка всем этим хотели ещё попользоваться, не получилось, понятно, но ведь хотели?
– Наверное, хотели. Они знали заклятия, приносили очистительные жертвы.
– Жертвы? – в голосе у Евсеева появились какие-то истерические обертоны. – Будут тебе жертвы. Эй, Емеля, зря ты оберег-то свой дома оставил.
– Чего? – разинул рот Утицин, а Евсеев вдруг быстро вскинул руку, в которой опять появился револьвер. Громко хлопнул выстрел, как будто кто-то швырнул им под ноги гигантскую петарду, а Утицин, с миной недоумения на лице, шагнул назад. Рот его всё ещё был открыт, словно он хотел что-то спросить у своего товарища, так неожиданно вновь старшего убийцей, но вот передумал, потому как недосуг ему уже, потому как он уже мёртвый, а мёртвых ответы на вопросы не интересуют, потому как они, мёртвые, все ответы знают – и молчат. Могила…
Разинул рот и Ерёменко и тоже – промолчал. Ему не хватало воздуха. Впервые ведь так просто, у него на глазах, один человек лишил жизни другого, приятеля, и сделал это так просто, словно вытащил штопором пробку из бутылки с шампанским.
– Давай, прохфессор, действуй, – заорал Евсеев, размахивая рукой с зажатым в ней наганом, – видишь, я для тебя товарища своего не пожалел, для твоих опытов клятых. Чего стоишь?! Действуй.
Ерёменко засуетился. Шагнул в одну сторону. Остановился. В другую направился. Перед глазами стоял Утицин, и во лбу его зияло ровное отверстие, а в глазах стоял вопрос: «Что»? За что?
Пока учёный находился в прострации, шустрый Евсеев успел наполнить свой «сидор» рассыпанными по земляному полу самоцветами, отправил туда же пару пригоршней монет из саркофага, после чего туго затянул узел и снова подступился к историку:
– Прохфео-о-ор! Слушай, прохфессор, давай начинай свой обряд! Ты наверняка знаешь слова нужные. Я на себя грех взял, на тебе крови вроде бы и нет, так что давай, шевелись. Говори, говори, что нужно. Я тут тебе тоже насобираю. Вон их ещё сколько по полу рассыпано. Тебе до конца жизни хватит. Только ты, давай, обеспечь нам беспрепятственный выход от всей этой дури божественной, а я от людей нас прикрою. Ты меня слышишь?!
Едва заметно Ерёменко кивнул головой. Да, он слышал. Сам же он лихорадочно думал, что же делать? Как быть? Как остановить этого обезумевшего от жажды наживы человека, пролившего кровь своих же товарищей ради обладания сокровищем. Как ему противостоять, если он – легко – расправился с тремя солдатами, вооружёнными бойцами, ведь сам он из числа гражданских лиц, знакомых с оружием лишь по линии Осоавиахима, при сдаче норм ГТО или как их там? Но делать что-то надо. Придётся…
Глава 10
Страна менялась, с каждым часом становилась немного другой. И это не только потому, что брусчатку мостовой крошили траки «Т-72». Скорей потому, что акции одних людей рассыпались, а других – наоборот – поднимались, делались сильнее, создавая базу для будущего, предпосылок грядущего.
В мае 1906-го года начала работу Первая Государственная Дума, призванная исправить положение в государстве, помочь справиться с проблемами всенародно, то есть с представительством всего народа российского. Однако Первая дума (равно как и последующие – Вторая, Третья и Четвёртая), занималась больше конфронтационной политикой с властью. Ничего путного из «думской» затеи не вышло. Россия скатилась в революции и войны.
В 1991-м году собрался Верховный Совет. Цели создания его были всё те же – помочь выбраться государству из ужасающего провала, который затягивал и грозил разрушить – следом за СССР – и Россию. Руководил Советом член-корреспондент Академии наук РФ Руслан Имранович Хасбулатов, профессиональный юрист и правовед. По тем или иным причинам депутаты Верховного Совета вместо работы над планами выхода из затянувшегося кризиса занялись критикой власти. Постепенно перепалка вышла за рамки дозволенных дебатов. Первый вице-президент России Александр Владимирович Руцкой, генерал-майор, военный лётчик, побывавший в темницах Пакистана, после того как был сбит над территорией Афганистана во время выполнения интернационального долга, взял на себя ответственность за будущее российского государства. Он начал принудительную процедуру отъёма власти у Бориса Николаевича Ельцина, первого российского президента, которому со слезами на глазах присягал на верность в 91-м. Теперь, в 93-м, Руцкой решил сам стать президентом. Его «полномочия» подтвердил Хасбулатов и ряд других ответственных лиц.
Именно Руцкой призвал сограждан брать оружие в руки и идти к Белому дому, где начали формироваться вооружённые отряды. Возле станции метро «Краснопресненская» горели костры, и какие-то люди строили баррикаду. Вдоль бетонного забора стадиона Метростроя шныряли вооружённые стрелковым оружием гражданские подозрительной наружности. Милиция собралась вокруг зданий московской мэрии и других государственных учреждений, оставив улицы без присмотра, чем немедленно воспользовался деклассированный элемент. Уголовного вида субъекты откровенно грабили редких прохожих и ломились в мелкие магазины.
Первые набранные отряды боевиков, основу, костяк которых составляли бывшие и действующие члены Офицерского союза Терехова и активисты Русского Национального Единства Баркашова, а также специалисты по диверсионным акциям из Приднестровья, по приказу Руцкого направились в Останкинский центр. Победителем в начинающейся действенной фазе конфликта станет тот, кто выйдет к народу со своей версией разворачивающихся событий. Тогда его поддержит население.
Останкино защищал ВОХР и жиденький заслон милицейского патруля. Конечно же, они не могли остановить десятки решительно настроенных бойцов. Те быстро заняли первый этаж здания и... растерялись. Телевизионный комплекс был слишком обширен, чтобы вот так, сразу, нахрапом, взять и полностью его контролировать.
Образовалась пауза, которую удачно использовал Виктор Фёдорович Ерин, министр внутренних дел РФ, отличившийся ещё в августе 1991 года при подавлении попытки государственного переворота ГКЧП. Тогда он оперативно арестовал Лукьянова и Павлова, пытался арестовать Пуго, который предпочёл застрелиться. Ерин выслал в Останкино отряд спецназа «Витязь», который вошёл в комплекс и отстоял его от боевиков Руцкого, при этом без существенных потерь, что тоже немаловажно.
В Москву вошли танковые части Таманской дивизии. За кого они откроют огонь? За Ельцина? За Руцкого? Танки остановились, замерев неподвижными глыбами, монументами насилия. Командиры танков выжидали. Пока. Министр обороны, Павел Сергеевич Грачёв, доблестный десантник, в своё время обещавший Ельцину в десять дней занять Грозный, успел «отметиться» в обоих лагерях противников и выжидал, куда «подует ветер». Другой десантный генерал, Александр Иванович Лебедь, идеалом которого всегда была офицерская честь, метался, не решаясь перешагнуть через бездействующего прямого начальника – Грачёва. Он пытался добраться до Ельцина, чтобы предложить свои услуги, но... в запале Грачёв вырубил его приёмом рукопашного боя и оставил лежать в комнате отдыха Министерства обороны РФ.
Создалась патовая ситуация, которую, при бездействии армейских структур, стороны не решались преодолеть. Супермены спецназа из группы «Альфа» отказались участвовать в инциденте, указывая на неконституционность действий, к которым их подталкивали. Ведь люди из окружения Руцкого, Хасбулатова и Баранникова носили вполне определённые государственные должности и охранялись законом. Они должны были сами уладить конфликт. Спецназ решил быть выше политических амбиций.
По сути, получалось, что Верховный Совет первым начал силовой вариант исхода событий. На силу всегда находится контрсила. Свою версию такой «контрсилы» предложил специалист по диверсионной войне майор Геннадий Иванович Захаров. Он попросил десять танков и положил на стол Александру Васильевичу Коржакову, начальнику Службы безопасности президента РФ, план-схему военных действий против защитников Белого Дома. С этой схемой Коржаков и Захаров явились к Ельцину. Затем они отправились в Министерство обороны, где царили упадок настроений и общая неуверенность. Президент обязал растерянных генералов перейти в оперативное подчинение к майору Захарову.
Танки были быстро найдены, но возникла проблема с танкистами, отправленными «на картошку».
Наконец, танки выстроились напротив фасада Белого Дома, к защите которого Б.Н.Ельцин призывал двумя годами ранее, во время во многом показушного, марионеточного ГКЧП. Теперь всё было серьёзней. Танки начали стрельбу боевыми, окна брызнули крошевом осколков. Защитники Белого Дома как-то рассосались. Оставались самые фанатичные, готовые сражаться по-настоящему. Здесь были снайперы из Приднестровья, бородачи из охраны Хасбулатова, офицеры Терехова, приверженцы коммунизма из окружения Баранникова, Анпилова, Ачалова. Девушка-коммунистка в длинном кожаном пальто, Сажи Умалатова словно изображала собой комиссара времён двадцатых годов. Очень не хватало деревянной колодки с «маузером».
Через систему подземных коммуникаций в здание начали просачиваться группы спецназа, специалисты Службы безопасности Коржакова и эксперты «Вымпела». Они должны были действовать с тыла защитников Белого Дома, если те вздумают продолжать защиту. На лоджиях были приготовлены канистры с раздражающим химреактивом – хлорпикрином, который должны были пустить в вентиляционную систему здания. Все замерли, ожидая команды к началу штурма…
* * *
– …Вы понимаете, уважаемая Наина Львовна, насколько важно найти этого человека как можно скорее?!
Обычно спокойная, даже этак снисходительно-флегматичная («кто понял жизнь – тот не торопится») Селена демонстрировала крайнюю степень возбуждения. Она бегала по гостиной столь стремительно, что ажурная невесомая пелеринка развевалась за ней плащом Ивана-царевича, скачущего на богатырском коне.
Блаватская уже в который раз пожимала плечами.
– Я обещала изучать монету досконально, с использованием доступных мне научных методов. Выпросила для этого несколько дней.
– Сколько? Три?.. Пять?.. Десять?!
– Мы не оговаривали конкретное число. Этот человек, Вадим, хотел бы получить сведения сразу, но я решила показать монету тебе. Что-то внутри словно подтолкнуло… Интуиция или ещё что.
– Я понимаю. Слава Богу, Наина Львовна, что вы доверились этому чувству! Но этот ваш Вадим... Он может придти и завтра, и через пять дней, а за это время страна может скатиться куда угодно... даже в войну. Все предпосылки для этого уже есть.
– Что же делать?
Лицо у музейной хранительницы сначала раскраснелось от волнения, а потом пошло белыми пятнами. Селена взглянула на неё, исчезла из гостиной на мгновение и вернулась с бутылкой давешнего «Арагви».
– Вот, подкрепите силы, Наина Львовна.
– Спасибо, Селеночка, – слабым голосом отозвалась Блаватская.
– Ждать мы не имеем права! Теперь вы сами видите, какие беды могут принести знания. «Мало знаешь – крепче спишь». «Много будешь знать – быстро состаришься». В народе про лишние знания много мудрых высказываний, ну, а нас они обязывают ко многому.
– Что же делать? – повторилась Наина Львовна, закатывая глаза и вздыхая, однако, не забывая при этом припадать к рюмке с коньяком.
– Есть способы. К примеру, в западных странах пользуется успехом доска УИЯ (в переводе с французского языка «oui» означает «да», как и с немецкого – «Ja»). Но для этого нужна компания единомышленников, связанных единым интересом.
– Что это за доска? – заинтересовалась гостья.
– Доска с буквами алфавита, расположенными по кругу, а в центре находится подвижная стрелка. Кто-то из компании задаёт необходимый вопрос, все кладут руки на доску таким образом, чтобы пальцы их касались друг друга. Все напряжённо думают над вопросом и, под влиянием общего информационно-энергетического поля подвижная стрелка начинает двигаться, перемещаясь от буквы к букве. Кто-то буквы записывает, и таким образом получают необходимый ответ…
– Может, нам воспользоваться такой доской? Она у вас есть?
– Имеется. Но в данной ситуации доска УИЯ не подойдёт.
– Почему?
– Нужно собрать определённое количество людей, которых ведь надо ещё найти, заинтересовать проблемой, убедить начать действовать, а на все это уйдёт столько времени…
– Нам бы помогли сейчас приёмы чародейства.
Непонятно, сказала это Блаватская серьёзно или с налётом сарказма, но Селена подхватила мысль.
– Да, уважаемая Наина Львовна! Недаром слова «чародейство», «чары» и «чара» имеют один корень, так как они во многом связаны. Чародейство, суть колдовство, чары, то есть пленяющая сила, и чара, кубок для возлияний. Они тесно связаны друг с другом. Кстати, чародейством на Руси в одиннадцатом веке именовали крещенские гадания, когда девушки брали чару – большой глубокий сосуд, наполняли его чистой родниковой водой, опускали туда кольцо или иную безделицу и смотрели на меняющееся волнением отражение, пытаясь узнать будущего суженого или иные события. Выражение «как в воду глядел» тоже оттуда пошло. Свои приёмы видения были у якутских шаманов, колдунов Мали, тибетских лам и индейцев майя в Мексике.
 – И ты владеешь всеми этими навыками, Селеночка?
– Не обязательно владеть приёмами, главное – знать составляющую, основу ясновидения и дальновидения. Это, среди прочего, изучают науки Истины, к которым, как вы знаете, я имею отношение.
– Моя знаменитая прабабка, Елена Павловна Блаватская, упоминала что-то о магических кристаллах, зеркалах, с помощью которых можно заглянуть «за горизонт». Но она, помнится, предупреждала, что нельзя этим заниматься без подготовки, без знаний восточных мистических дисциплин, ибо такие «путешествия» чреваты последствиями.
– И в этом она была права. Это действительно весьма опасное занятие. Об этом упоминал и Владимир Иванович Сафонов, – пожалуй, самый знаменитый из наших специалистов по биоэнергоинформатике. Он самостоятельно пришёл ко многому, что изучается науками Истины. А Иоганн Вольфганг Гёте, известный в кругах баварских иллюминатов, как Абарис, учёный и мистик, использовал некоторые знания в своей знаменитой поэме «Фауст». Однако мы заболтались с вами, Наина Львовна. Пора действовать.
Госпожа Селена установила в центре стола хрустальный шар на подставке, какая бывает у глобуса. Затем принесла свечи и начала устанавливать их в определённом порядке. Одна свеча стояла совсем рядом с шаром, другие в отдалении. К некоторым подсвечникам магистр приспосабливала сферические отражатели, к другим фокусирующие устройства. В довершении она расставила целый пучок тонких ароматических палочек и зажгла их, а люстру – наоборот – потушила.
Постепенно комната наполнилась дымкой тумана, сквозь который блестели язычки пламени свечей. Может, никакой дымовой завесы и не было, но у Блаватской, впервые ставшей свидетельницей подобных действий, создалось именно такое впечатление. Сумрак стал почти осязаемым, и запах… маслянистый назойливый запах. Подобным образом пахли мумии фараонов и их челяди, набальзамированные египетскими умельцами. Этот запах пропитывал собой всё, проникал всюду и, с непривычки, мог показаться тошнотворным и умиротворяющим одновременно.
Занявшись анализом собственных ощущений, Блаватская сначала не обращала внимания ни на что вокруг, но скоро до её слуха долетел монотонный шёпот, и она повернула голову. Она сидела в кресле у стены, в отдалении, и вся «картина» происходящего находилась перед её глазами.
Госпожа Селена расставила свечи таким образом, что они освещали стол, находившийся в центре гостиной, и перекрещивали лучи в том месте, где находился прозрачный шар. Ранее он казался Блаватской круглым, сферической формы, но теперь, при свете свечей, он стал как бы многогранником. Вероятно, у него была ещё одна оболочка – внутренняя, которая обнаружилась при специфическом ракурсе освещения.
Сама госпожа Селена (в эту минуту – именно ГОСПОЖА) надела широкое облачение, похожее на мантию судьи, только усыпанное блёстками. Она что-то монотонно шептала, водя руками над шаром, и шар, в это было трудно поверить, начал вращаться.
От его поверхности, круглой и в то же время зеркально-многогранной, отражались десятки блуждающих бликов, которые жили своей собственной призрачной жизнью. Казалось, пятнышки исполняли свой танец, подчиняясь командам только им слышимой партитуры. Но самое интересное было всё же не это. Внутреннюю часть шара вдруг затянуло молочным туманом, словно от кругового движения в шаре поднялась какая-то взвесь, и этот туман принимал самые причудливые формы. Госпожа Селена ускорила манипуляции, голос её усилился… начал эхом носиться от стены к стене. Блаватская зажмурилась, закрыла уши руками…
– Наина Львовна. Вы уснули?
Блаватская открыла глаза. Что происходит? Где это она? Хранительница было нахмурилась, но тут же вспомнила всё. Оглянулась. Где свечи, полумрак от плотной портьеры, ароматические палочки, блики от движущегося хрустального шара?.. Кстати, сам шар по-прежнему находился посереди стола, а рядом стояла оплывшая свеча в мельхиоровом подсвечнике. Но это было единственным, что указывало о процедуре ворожбы, свидетелем которой стала Блаватская.
– Это было? Или мне приснилось?
– Не надо лишних вопросов, уважаемая Наина Львовна. Нам надо спешить. Вы забыли?..
Только теперь Блаватская заметила, что её приятельница успела переодеться в тёмно-синие джинсы и короткую кожаную курточку, какие носят рокеры и называют «косуха». Такое прозвище кожанка получила от широкого лацкана, который застёгивается не у подбородка, а на плече, где у Селены сверкал полукруг из хромированных шипов-заклёпок. Волосы молодой женщины были стянуты в тугой узел, и из него торчала длинная шпилька. Из-под «косухи» виднелся красный вязаный шарф, обмотанный вокруг шеи.
По пути Селена рассказала Наине Львовне с личности её знакомого, обладателя таинственной монеты. Вадим Дмитриевич Груздев, работает на Главпочтамте инженером по оборудованию, но имеет серьёзные намерения заняться каким-то собственным делом.
Приятельницы разместились в небольшом «Опеле Кадете», который быстро домчал их до Главпочтамта, на пересечении улиц Дрелевского и Володарского. Здесь Селена высадила Блаватскую и укатила, кивнув напоследок.
Блаватская поднялась по ступеням, отделанным чёрной мраморной плиткой, вошла в вестибюль, поднялась на лестничный марш и остановилась возле будки вахтёра.
– Вызовите, пожалуйста, Груздева Вадима Дмитриевича. Скажите, что его спрашивает дама. Я подожду на улице.
Блаватская остановилась возле телефонных кабинок и посмотрела в сторону кинотеатра «Победа», где висела афиша очередной кинокартины. Название разглядеть было трудно, надо было подойти ближе. За спиной послышались шаги.
– Это… вы?..
* * *
…Помимо наружных выходов и выездов, к Белому Дому вели многочисленные подземные коммуникации. И это была не обязательно канализация. Вполне цивилизованный тоннель и даже отделанный кафельной плиткой нейтрального серого цвета, вёл из гостиницы «Украина». Через этот коридор и прошла группа спецназа во главе с подполковником Литвиным. Вместе с ними было ещё два эксперта из группы «Альфа». Накануне весь руководящий личный состав «Альфы» имел встречу с Борисом Николаевичем Ельциным, которого сопровождали директор ФСБ Михаил Иванович Барсуков и начальник Службы безопасности Президента Александр Васильевич Коржаков. Офицеры выслушали Ельцина самым внимательным образом, хотя многие пребывали в весьма угрюмом настроении. Они уже отказывались участвовать в политической кампании 1991-го года. Часть, в приказном порядке, была отправлена на перехват машины с этим самым Ельциным, который сейчас распинался перед ними. Тогда они не стали ни стрелять (хотя держали его «на мушке»), ни задерживать машину с первым президентом РФ. В те дни они вышли из игр чистыми, с незапятнанной репутацией. Почему же сейчас они должны поступаться своими принципами? Медики, получая диплом врача, дают клятву Гиппократа, красной нитью в которой прослеживается тезис «Не навреди». Другой базовый элемент клятвы призывает в помощи не отказать. Чувствуя ответственность за судьбу государства, офицеры дали согласие на помощь, но лишь консультативного характера. Всё остальное они обещали сделать после резюме Конституционного суда, который должен был подтвердить легитимность всех приказов Президента по отношению к Конституции РФ. Таково было их главное условие. Александр Васильевич Коржаков обеспечил группу картой переходов, связывающих Белый Дом со всем остальным миром.
По логике военного дела, все входы и выходы на объект должны охраняться. Но здесь охраны не оказалось. Спецназ выбрался в подвальный этаж здания. Уже здесь можно было почувствовать запах тревоги и неуверенности. Под ногами валялся мусор, обёртки, расколотые и развороченные ящики.
Выбрались на первый этаж. Там наткнулись на первую пару охраны – двух растерянных постовых в милицейской форме. Они сами сдались, охотно отдав пистолеты Макарова. Они чувствовали себя здесь инородным телом и были рады такому разрешению проблемы. Милиционеров приковали их же наручниками к трубе парового отопления и отправились дальше. Ещё пара наручников пришлась на долю какого-то референта и машинистки, которым вздумалось ходить по коридору второго этажа.
Казалось, здание обезлюдело, все давно уже разбежались, усеяв коридоры ворохом мусора и обрывков бумаги. Спецназовцы методично проверяли кабинеты, как вдруг началась интенсивная стрельба по окнам. Снаружи. Случайной пулей разбило коленную чашечку офицера «Альфы», который без единого ранения прошёл через штурм дворца Амина в Кабуле, контртеррористическую операцию в аэропорту Минвод и другие, не менее опасные дела… Позднее оказалось, что это подоспел ОМОН из Санкт-Петербурга. Они опоздали к Останкино – «Витязь» уже вытеснил и рассеял боевиков, и теперь пытались с ходу включиться в операцию. Ребята из Санкт-Петербурга были боевые, этакие лихие анархисты 17-18-х годов, которые в бушлатах, обвешанные ручными гранатами, маузерами и пулемётными лентами…
Ценой удали стало ранение, которое закончилось инвалидностью для боевого офицера российской элитной части.
* * *
– …Как вы меня нашли? – спросил Вадим. Та прошла ещё несколько шагов, потом остановилась и повернулась к нему.
– В Библии сказано, Вадим, «ищите да обрящете». Вы нам очень нужны.
– Кому это – вам?
– Нам надо поговорить. Вот рядом – детский парк «Аполло». Давайте зайдём туда.
Детский парк занимал половину квартала. Сюда любили заходить мамаши с чадами. Здесь можно было посидеть на лавочке, обсудить друг с другом проблемы детей, рассказать о новых кулинарных рецептах, способах заготовки домашних солений или поведать секреты косметических масок, – то есть крайне увлекательно провести время, пока детвора хозяйничает на качелях, каруселях, носится по тенистым аллейкам, где активную конкуренцию им составляют стайки пронырливых и шустрых городских воробьев.
Правда, в этот октябрьский день посетителей в парке почти не было, кроме пары отчаянных юных велосипедистов, молодого папаши, читающего газету рядом с коляской, которую он покачивал ногой, да романтично настроенной девушки в кожане, делающей набросок пастельным карандашом на листе ватмана.
– Вы что-то узнали? – начал Вадим, когда они уселись на скамью, спрятавшись от всех за корпусом макета баркаса или струга, с какого Стенька Разин бросил в воды Волги-реки персидскую княжну на потеху вольницы.
– Да. Узнали.
Блаватская водрузила на колени объёмистую хозяйственную сумку, с какими ходят едва ли не все домохозяйки России старшего возраста. Увеличенная копия ридикюля пришлась по вкусу многим женщинам в своё время, они прикипели к ней всем сердцем, и стала она непременным атрибутом каждой уважающей себя матроны пред- и пенсионного возраста. Наина Львовна долго копалась во внутренностях сумки, пока не нашла в ней пакет, в котором хранился тот самый портсигар.
– Мы изучили вашу монету, и пришли к неутешительному выводу…
– Это – подделка? – губы Вадима недоверчиво скривились, но Блаватская в тот миг не глядела ему в лицо. Она была занята портсигаром, поглаживая его, покачивая, как бы лелея его и то, что лежит внутри.
– Подделка? Нет, это никак не подделка. Монета самая что ни на есть настоящая и представляет серьёзную ценность для историка, человека заинтересованного и радеющего за дело.
– Так в чём же проблема? – Вадим расслабился, откинулся на спинку скамьи и достал из кармана пачку «Явы».
– Проблема?.. Да, здесь явно назревает проблема, очень большая проблема, для меня, для вас, для всех…
– Что вы говорите, Наина Львовна? – Вадим попытался прикурить сигарету, но спичка сломалась, пришлось доставать из коробка другую. – Я вас не понимаю.
– Я объясню, Вадим. От вас требуется только понимание. Понимание и согласие.
– Вы меня интригуете, честное слово.
Наина Львовна, наконец, раскрыла портсигар и показала его внутреннюю часть с монетой Вадиму, который склонился над ней, похожий сейчас на изготовившегося к прыжку хищника.
– Эта монета настоящая, и она как бы перенеслась к нам сквозь невообразимые просторы времени, которые на ней почти не отразились. Там все монеты в подобном состоянии?
– Д… да, – с задержкой кивнул Груздев.
– Понятно. Их у вас не одна. Наверное, таких монет у вас много. Мне печально говорить об этом, Вадим, но они представляют опасность.
– Опасность? – удивился собеседник хранительницы. – Помилуйте, каким же это образом?
– На них лежит, как бы это вам сказать… что-то вроде проклятия.
– Вы шутите, Наина Львовна? Так прикажете вас понимать?
– Вы даже не представляете, Вадим, насколько я говорю серьёзно. Над нами нависла страшная беда.
– Но я эти монеты перевёз сюда ещё два года назад, даже чуть больше. И – что случилось? Ничего не случилось.
– Вы так думаете? Вы просто не хотите видеть. Два года назад случилось кое-что – распался Советский Союз.
– Вы в своём уме? – Вадим отбросил прочь недокуренную сигарету и нахмурился. – Что вы говорите, понимаете ли вы сами?
– Очень хорошо понимаю, – серьёзно ответила хранительница, – и хотела, чтобы и вы поняли, уяснили, насколько серьёзно всё обстоит. У вас, у нас, у всех нас.
– Каким образом могут быть связаны меж собой эти монеты из невесть какой древности и современность, их номинал и государственность? Нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
– Может, потому что это уже случилось. И ситуация продолжает нарастать, потому что вы, Вадим, попытались ввести этот клад в наш мир, активизировали его, что ли.
– Чушь.
– Вы смотрите телевизор? То, что происходит сейчас в Москве… Ведь всё началось, когда вы решили принести монету для осмотра в музей.
– Это не более чем совпадение. Не более чем… а у вас, Наина Львовна, начинается паранойя. Возраст, наверное. Давайте, я заберу монету и уйду, а со мной исчезнут и все придуманные вами беды.
– Нет, Вадим, монету я вам отдам только в том случае, если вы поверите в мои доводы.
– Здрассте. А зачем мне это надо? Забивать голову вашими проблемами. Мне и своих, знаете ли, хватает. А теперь – адью. Я ухожу, а монетку, сами понимаете, заберу…
Груздев попытался встать, но сильный толчок опрокинул его обратно на скамью. Над ним стояла та самая девушка, в куртке-«косухе», из-под которой выглядывал красный вязаный шарф. Лицо её было наполовину закрыто козырьком глубоко напяленной чёрной кепки. Видны были накрашенные губы и щёки, бледные от волнения.
– Разговор ещё не закончен!
– Это ещё кто? – Вадим был возмущён, более того – взбешен, но вместе с тем и испуган.
– Это – моя помощница, – заявила Блаватская. – Мы попробуем убедить вас вместе.
– Меня это больше не интересует.
Вадим сделал ещё одну попытку подняться, а когда на его пути встала Селена, просто грубо оттолкнул её так, что она отлетела на несколько шагов, правда, не упала, удержавшись на ногах и, самое главное, не растеряв решимости. Груздев не успел уйти далеко, как перед ним снова возникла Селена. Гибкая, стройная, в чёрном облегающем наряде, сейчас она напоминала Багиру из сказки Киплинга. Но Груздев этой ипостаси не разглядел и набычился.
– Тебе мало? Сейчас я тебя, стерво…
У разыгравшейся сцены были свидетели. Папаша отгородился газетой, сделав вид, что ничего не видит и не слышит, а подростки, позабыв про велосипеды, замерли, раскрыв рты. Их изумление было бы понятно, если бы ты, Читатель, сам оказался там. Груздев сунул руку в карман и шагнул вперёд с самым угрожающим видом, а Селена, зеленоглазая Багира-Селена, скользнула к нему. Она тоже шагнула, но шаг этот был очень широким. Она подняла ногу и упёрлась каблучком-«шпилькой» высокого сапога в корпус мужчины, словно хотела его проткнуть. Груздева прижало к тополю. Звякнуло. Блаватская охнула. Селена перевела взгляд вниз. На траве лежал револьвер.
– Не бойтесь, Наина Львовна. Он не настоящий, а газовый. Однако парнишка не из тех, что церемонятся. С дамами.
Наина Львовна, всё ещё сидевшая на скамье, оцепенела от неожиданности. Она не ожидала такой прыти ни от Вадима, ни, тем более, от Селены, которую принимала, по большому счёту, за домашний цветок.
– Помогите мне…
Только сейчас Блаватская вскочила с места, подхватила Груздева под руку. Под вторую его цепко взяла Селена. Сам инженер почтового оборудования едва переставлял ноги. Так, с грехом пополам, они втроём добрались до лавочки. Подростки тут же позабыли о них и устроили гонки на центральной аллее парка. Папаша аккуратно сложил газету, спрятал её в карман, нашитый на коляску и удалился, стараясь спиной показать, что он вовсе и не струсил, а просто время моциона подошло к концу.
– Давайте сюда…
Груздев тяжело опустился на скамейку, откуда недавно столь резво порывался уйти. Сейчас он был совершенно другим – бледным, расслабленным, с онемевшими членами и испуганной гримасой на лице.
– Вы не понимаете, что с вами произошло? Откуда эта внезапная слабость? Сейчас объясню.
Селена была совершенно спокойна, что казалось удивительным, ведь только что она демонстрировала чудеса стремительности и ловкости. Двумя пальцами она взяла газовый пистолет «Вальтер» и опустила его в карман плаща Груздева, который проводил движение женщины глазами, попробовал поднять руку – и с лёгким стоном уронил её вдоль тела.
– Вы не владеете своим телом, лишены такой естественной возможности. Вам интересно, как я это сделала?.. Традиционная китайская медицина изучает движения энергий внутри тела. Это энергии ЦИ и СЕ-ЦИ. Человек постигает многомерность нашего мира через развитие сознания с помощью высшего цикла Тайцзы-цюань. Средневековый китайский философ Лу Цзюань говорил: «Четыре стороны, верх и низ обозначают пространство, прошлое и настоящее обозначают вечность. Пространство и вечность – это моё сердце, а моё сердце – это пространство и вечность». Таким образом – сердце в организме это основа, центр Вселенной, имя которой – тело. Через него проходит чистая энергия ЦИ. При сочетании с энергией метаболизма – поглощения пищи, воды и воздуха, ЦИ переходит в состояние ЦЗУН-ЦИ, которая контролирует дыхательную функцию лёгких, а также кардиологическую сердечно-сосудистую кровеносную систему. Кровь несёт в своей основе светлую энергию ЖУН-ЦИ. Всё то, что остаётся после обмена веществ, формирует энергетический защитный слой, именуемый ВЭЙ-ЦИ. Энергия ВЭЙ-ЦИ проходит по системе капиллярных связей под кожей и на ее поверхности, образуя своеобразный кокон, изолирующий организм от вредоносных излучений СЕ-ЦИ.
Человек в состоянии заставить потоки ЦИ двигаться на благо или во зло. На благо, заставляя болезнь поглотить самоё себя и исчезнуть, исторгнуться из организма, а во зло… В Тайцзы-цюань имеются школы закрытых знаний. Часть из них воплотилась в учения Дим Чинг, Дим Сюэ и Дим Мак. Поле деятельности Дим Чинг – структурные слабости человеческой конструкции – суставы, сухожилия и нервные узлы, лежащие непосредственно под кожей. Дим Сюэ нацеливается на поражение кровеносных и лимфатических сосудов, дыхательные пути, а также жизненно важные органы. Одним точечным прикосновением можно нарушить кровоснабжение сердечной мышцы, после чего наступает асфиксия, или удушье. Сложно заставить сердце просто остановить свою работу. Имеются другие возможности перекрыть поступление ВЭЙ-ЦИ и открыть организм для разрушающих воздействий СЕ-ЦИ. Недаром эти школы именуют «Искусством замедленной смерти», которые не подвластны никаким экспертизам…
Груздев слушал речь Селены, глаза его расширились, а лоб покрылся испариной. Пальцы его едва заметно шевелились, как если бы он пытался заставить себя вернуть возможность повелевать своим телом. А Селена между тем продолжала:
– …Сердце хранит дух Шэнь, с которым связывались издавна основные психические функции. В Трактате «О Внутреннем» (Наньцзин) указывается, что сердце управляет кровью, основой которой является светлая энергия ЖУН. Также кровь создаёт защитную энергию ВЭЙ. Таким образом, именно сердце регулирует те жизненные силы ЦИ, которые защищают кровеносные каналы. Сердцу соответствует красный цвет, запах горелого, вкус – горький, из звуков речь, а из выделений – пот.
Своим точечным воздействием я установила блокаду на пути ЖУН-ЦИ. Вы чувствуете слабость, но пока ещё можете двигаться. Пока. Скоро запасы ВЭЙ-ЦИ начнут истощаться, и СЕ-ЦИ начнёт своё действие, которое заканчивается полным параличом, то есть дисфункцией всей нервной системы и разрушением нейронных связей. Жестоко?
– Да, – выдавил из себя Груздев, что далось ему с большим трудом.
– Зато очень убедительно, ибо то, что вы называете кладом, те самые старинные монеты являются таким же тромбом в системе нашего мироздания. Они вносят дисфункцию в систему государственности, заставляют государственных мужей каким-то неизвестным нам образом действовать нелогично, отклоняться от законов государственного управления. Но если этот тромб удалить, инерция взаимодействия вернёт ситуацию в привычное русло, насколько это вообще возможно. И чем быстрее это произойдёт, тем меньше последствий будет для страны и для нас, её населяющих. Я понятно излагаю?
– Д… да, – выдавил из себя, через силу, Груздев.
– Это касается и вас. Не советую долго тянуть, иначе разрушительное воздействие среды пожрёт вашу иммунную систему! Решайте здесь и сейчас, будете вы сотрудничать с нами и спасёте государство от катастрофы, либо вам нет до государства дела. Тогда мы уйдём. В таком случае государство погибнет, но сначала погибнете вы, и это будет логично. Нет государства, нет человека, которому на государство плевать. Это – анархизм или глупость, помноженная на жлобство!..
* * *
…Командир ударного танкового отряда Таманской дивизии, полковник Одинцов в который раз взял в руки радиостанцию.
– Мать вашу! – голос его уже сорвался и сипел от волнения. – Сколько можно продолжать стоять здесь? Это уже не глупость. Мы или идём вперёд, или возвращаемся. Когда закончится это издевательство?!
Человек, с которым он общался, ответил односложно. Он был лицом подневольным, буфером между армейским офицером и генералами, что застряли в Белом Доме, перед которым выстроился другой танковый отряд из резерва генерала Грачёва.
– Я… передам ваши условия. Будьте на связи.
– Мать… вашу!
Связь отключилась, и человек поспешил к генералу Ачалову, который и должен был дать команду. Но сперва надо было получить сигнал от «главного». Главным был другой генерал, Руцкой, вынесенный на самую вершину политического олимпа волею чьего-то каприза. И сейчас этот «главный» нервничал, примеряя на себя то шапку Мономаха, то кандалы узника. Которая чаша весов перевесит?
К Хасбулатову подошёл человек, облачённый в камуфляж. Это был Эсмаил Удугов. В кобуре на поясе Удугова висел пистолет Стечкина, на груди – автомат Никонова.
– Руслан Имранович, – на вахском наречии сказал Удугов, – У меня под рукой три сотни джигитов. Ещё полторы тысячи готовы явиться по первому зову. С оружием, транспортом. Ещё столько же обещали дать братья из Закавказья. Они предлагают сделать отвлекающий манёвр – начать грабить окраины, чтобы отвлечь от центра милицейские силы и армейские патрули.
– Это они больше о себе пекутся – награбить побольше, пока «органы» в растерянности…
– Пусть так. Но если это пойдёт нам на пользу, почему бы не принять их предложение? Пусть братья заработают. Особенно, если это не за наш счёт. Когда милиция ринется туда, наши люди ударят по мэрии, возьмут Останкино, телеграф, телефон, Министерство обороны и прочее. Сопротивления не будет. Они уже заранее все перетрусили. Помогут патриоты Баранникова, Терехова, Баркашова. Своё возьмут коммунисты Анпилова. Пусть их. Кусок жирный, на всех хватит. Потом, когда «делить» станут, про нас не забудут. Ичкерия упадёт в наши руки и станет сердцем Кавказа Северного, а позднее и всего. Нефть вся будет наша, а это – всё!
– Ты много говоришь, Эсмаил. Рано ещё говорить такие вещи.
– Сам посмотри, Руслан Имранович. Джохар не понимает перспектив. Он видит Грозный и его окрестности. А надо смотреть в Дамаск, Эр-Рияд, Багдад. Там – настоящие деньги и влияние. Они готовы инвестировать в Чечню деньги, помочь людьми. Но начать мы должны сами. Это должно идти от нас. Сделать первый шаг и – просить о помощи друзей, братьев из Сирии, Йемена, Саудовской Аравии, Ирана. Теперь всё зависит от тебя. Дай команду.
– Повторяю, ещё рано.
– Смотри, брат, мы можем опоздать и потерять то, что сейчас идёт к нам само. Получает всё тот, кто в период дестабилизации не теряется, а имеет смелость взять то, что ему надо. Чаще всего это – власть, затем – собственность…
* * *
– …Да… пошла ты… – губы Груздева выдавливали из себя слова, – забирай себе… эти монеты… зараза.
– Спасибо и на этом.
Они так и вышли из парка – Вадим Груздев едва переставлял ноги, а с обеих сторон его поддерживали две женщины. Кое-как уселись в «Опель Кадет» – Груздев и Блаватская позади, а Селена, как хозяйка машины – за баранку.
– Куда ехать? – спросила Селена, передёрнув рычаг ручного тормоза.
– Да… мать вашу… я же сдохну сейчас, – все ещё ерепенился Груздев.
– Потерпишь, – отсекла все его невысказанные возражения Селена, – а если что, я тебя и с того света вытащу, уж ты не сомневайся.
Теперь Груздев уже почти не напоминал того вежливого Вадима, что сидел у Блаватской в кабинете и «гонял чаи». Теперь он выражался грязно и вульгарно, говорил пошлости, но в конце длинной тирады дал адрес садового товарищества по Советскому тракту.
Селена гнала во весь опор, машина подскакивала на ухабах и разбрызгивала грязь из луж. Или Селене сказочно везло, или все гаишники сидели у телевизора и ждали новостей из столицы. Но никто «Опель» не остановил, и компания без особых помех добралась до нужного километра и въехала в ворота из сваренной арматуры с проржавевшей табличкой «Сады «Дружба».
В своё время садоводческое движение стало этапом развития Продовольственной программы, курировал которую Михаил Сергеевич Горбачёв. Пусть со скрипом и неудобицами, но программа помогла государству удержаться на краю настоящего голода, когда практически весь материальный ресурс уходил на поддержание статуса ведущего социалистического государства, вдобавок тянувшего в «светлое будущее» обременительную вереницу стран-сателлитов Азии, Африки, Латинской Америки и Восточной Европы. Именно сады и полузабытое аграрное прошлое большинства горожан помогло «шести соткам» как-то прокормить миллионы советских граждан.
Вот к такому участку со щитовым домиком, обнесённым шпалерами кустарников и овощных грядок, и подкатил донельзя вымазанный «Опель» Селены. В октябре сады в основной массе уже пустовали. Исключение составляли отдельные энтузиасты, что дневали и ночевали на своих наделах, получая от ковыряния в земле истинное удовольствие. Один из таких «земледельцев» оторвался от подвязывания кустарника, без удовольствия покосился на грязную импортную малолитражку, узнал Груздева и тут же потерял к визитёрам всяческий интерес.
Груздев с трудом передвигал ноги, шёпотом обозначая ругательства. И снова его поддерживали заботливые женские руки. Они добрались до крыльца, и Груздев уселся на верхней ступеньке.
– Всё… Пришли… Монеты там… а ключ я оставил… дома…
– Вот только не надо, Вадим Дмитриевич, – широко улыбнулась Селена, пряча лицо за внушительными очками от солнца, – не надо провоцировать меня. Это – от бессилия. Вы же сами видите, на участке не проведены завершающие работы, подготовка на зиму. А что сие означает?..
– Что означает? – спросила Блаватская с искренним любопытством.
– Сие означает, что хозяева сада приедут сюда в любой момент и очень обидно будет, если ключ останется дома. То есть, ключ от дверей либо спрятан поблизости, либо в удобном для хранения месте лежит дубликат. Нам же нужно его достать, открыть дверь и свести проблему на «нет». Возражений нет?
Груздев выдавил из себя очередное неотчётливое ругательство.
– Возражения есть, но они несущественны. Итак, где может находиться ключ?.. – Блаватская принялась озираться – …Ключ не должен быть далеко, чтобы не привлекать внимания невольных свидетелей, соседей либо просто прохожих, хозяин подошёл к двери, протянул руку и…
Быстрые пальчики Селена ощупали обрамление входной двери, затем она повернулась к окошку и – о чудо! – за подобием подоконника обнаружился искомый предмет. С торжественной улыбкой Селена продемонстрировала ключ и открыла им замок.
– Прошу внутрь, к нашим баранам.
Груздев попытался встать, но неудачно, и дамы ему помогли. Они миновали крошечную верандочку, превращенную в чулан для хранения садового инвентаря, и вступили в горницу. Здесь был минимум обстановки – старенькая односпальная койка с проржавевшими дужками, маленький холодильник, старый телевизор и кухонный стол, под которым стояли пара облупленных табуретов. Да, ещё на полу лежал старенький протёртый едва ли не до дыр палас. Больше ничего в комнате не было.
– А где… клад? – бесхитростно спросила Блаватская, которая в этой ситуации пребывала в роли статиста и зрителя.
Вместо ответа Селена внимательно взглянула на Груздева. Вадим невольно посмотрел на палас. Магистр Истины схватилась за край покрытия и одним движением смахнула коврик к стене, обнажая дощатый пол. На одной из половиц было прикручено медное кольцо. Селена потянула за него. Открылась крышка, до того незаметная.
Монеты лежали в обычном деревянном ящичке, завёрнутые в газету «Вятский край» аккуратными сосисками. Селена передала один такой свёрток Блаватской. Музейная работница, с дрожью в руках, раскрутила свёрток, и на пол едва не просыпался монетный дождь. С трудом, но она удержала их. Лицо Наина Львовна от волнения раскраснелось, глаза блестели. Это был самый настоящий клад. И где? В обычном садовом домике!
 – Это опрометчивый поступок, держать такую ценность здесь, – заявила Наина Львовна, с осуждением взглянув на Вадима. Тот пошевелил в ответ губами, вероятно выругавшись в тысячный раз.
– А что, – заступилась за него Селена, – это даже логично. Кто станет искать действительно ценную вещь в такой халупе? Иное дело – городская квартира, а пуще того – банковская ячейка депозитария. Здесь же – иное дело. Можно хранить годами, присыпав землёй, не правда ли, Вадим Дмитриевич? Вы достали монеты, чтобы пустить их в реализацию, ведь так?
На этот раз инженер почтового оборудования промолчал. Да и что тут можно было сказать? Дураку ясно.
– Так. Сейчас мы проведём маленькую операцию по нейтрализации этих монет. Вы мне поможете, Наина Львовна?
– А как же… я? Я вот-вот окочурюсь…
– Несколько минут роли не сыграют. Я подготовлюсь, а потом мы займёмся вами. Я тут видела кое-что на веранде…
В кладовке Селена приглядела початый мешок цемента. Затем выгребла из печки-буржуйки в ведро горку золы. Замесила в ящичке раствор из цемента и золы, высыпала туда все монеты, отчего Блаватская едва не хлопнулась в обморок, но была вынуждена промолчать, зато Вадим Груздев в комментариях не стеснялся. Селена его не слушала. Она принесла из машины пакет с сушёными травами.
– Это «скрынь-трава», а также Петров Крест. Они должны нейтрализовать наложенное проклятье. Но как скоро они подействуют, сказать не могу. Рисковать нельзя. Потому и делаю такой вот ход, вы уж простите меня, Наина Львовна, и ты, Вадим. Осталось последнее…
Она подошла к буржуйке, подняла с плиты чайник и вылила оставшуюся там воду в раствор, после чего снова перемешала.
– Сейчас мы займёмся вами, Вадим Дмитрич… Потерпите ещё немного.
Селена поводила над ним руками. Груздев почувствовал тепло, хотя ладони женщины его не касались. Руки двигались всё быстрее, и вдруг пальцы сложились в клин и этот «клин» врезался в грудину инженера. Тот откинулся и глухо застонал. Из глаз Груздева посыпались искры, а потом полились слёзы.
– Полно вам, – послышался голос, – ровно барышня. Вставайте.
Груздев послушно напряг мышцы и… поднялся. Мускулы ныли, но слушались. Тем временем Селена столкнула ящик с раствором в яму, полезла туда, потом позвала за собой Вадима. Они копошились там, что-то передвигая с шорохом и стуком. Скоро оба поднялись обратно, перепачканные в пыли и земле, покрытые паутиной. Селена тщательно счистила с себя грязь, после чего повернулась к Груздеву, который стоял в той же позе, смахнула и с него налёт из пыли и паутины, а потом сказала:
– Забудьте о кладе. Его не было. Ничего не было. В качестве компенсации возьмите это и приходите на следующей неделе по указанному адресу.
С вытаращенными глазами Блаватская наблюдала, как Груздев спрятал визитку Селены в карман. Тем временем Селена вернула палас на место, и все трое вышли из домика.
Заперев дверь и спрятав ключ на место, госпожа Селена пригласила всех в машину. Груздев больше не протестовал, молча сел на заднее сиденье.
– Селеночка, – наконец спросила подругу Блаватская. – Ты… загипнотизировала его?
– Это именуется чуть иначе, но принцип тот же. Пока что он пребывает в прострации. Потом он очнётся. Все последние события уйдут из его памяти. Остальное мы поправим…
– А разве ты не могла его загипнотизировать раньше?
– Когда это – раньше?
– Ну, к примеру, в Детском парке.
– Понимаете Наина Львовна… это сложно объяснить. Я уже говорила, что эти монеты отягощены чудовищным жертвоприношением, невиданной катастрофой, ставший вариантом проклятия. И этот человек, Вадим… он как бы впитал в себя частичку той энергии, которая и не позволяла мне… сложно объяснить. Пришлось действовать механическим путём.
– Этот удар… Ты перекрыла ему канал движения живительной энергии ЦИ? Как это… ВЭНЬ-ЦИ?
– Глупости. Такие действия может произвести лишь Великий магистр. Это его уровень. Я сделала проще. Я просто перекрыла дыхательный путь. Отсюда и слабость, и упадок сил, асфиксия. Через пару часов дыхание восстановилось бы само, и Груздев полностью пришёл бы в себя. Пришлось оказать психологическое давление.
– А этот прыжок… Удар…
– Обычная китайская оздоровительная гимнастика. Тайцзы-цюань, «игры птиц и зверей». Прыжок называется «шаг журавля». Есть более эффективные приёмы, но у меня не было времени… Сейчас, когда связь Груздева античным кладом прервана, он всё позабудет, останутся воспоминания из категории «дежа вю», но это – не самое страшное…
– А что страшное?
– Москва.
– Поспешим к телевизору.
– Поспешим. Тем более что наш клиент скоро очухается, а прежде его ещё надо довести до Главпочтамта…
* * *
Приказ…
Руцкой попытался представить себя в Кремлёвском зале. И сотни подобострастных лиц напротив, пытающиеся уловить малейший оттенок любого желания… Вместо этого перед глазами – уже в который раз – предстала та самая камера в пакистанской тюрьме, цементная полка лежака, треснутый унитаз, наполовину утопленный в бетонном полу, а в нём плещется зловонная жижа, шуршащие звуки от ползающих по углам мокриц и тараканов, писк бесцеремонных крыс и мутный взгляд сокамерника, который всё время молчал и смотрел на Руцкого так страшно, что хотелось кричать. Он боялся спать, чтобы не проснуться во власти этого сумасшедшего майора или капитана, которого пытали и сломали в нём что-то такое, от чего он перестал быть просто человеком, а превратился в безмолвное и страшное орудие…
Приказ…
Руцкой втянул голову в плечи и зажмурил глаза. Да пошли вы все к такой-то матери. Он отказывается от всего, в том числе и от ответственности. Сунул же его чёрт поддаться на уговоры этих аферистов…
Хасбулатов отпустил Удугова.
– Брат. Поздно. Идите…
Группа чеченцев в камуфляже ушла в подземелья, чтобы выйти на станции метрополитена одетыми уже в гражданское. Но в пути произошла Встреча. В сумраке тоннеля, нос к носу столкнулись две группы, вооружённые до зубов чеченцы и спецназ. Постояли – пальцы на спуске. Потом один командир махнул рукой и повёл своих людей прочь, другой – своих, в другую сторону. Позже командир спецназа пересказывал байку деда, служившего в Великую Отечественную в армейской разведке.
– Представь – та же ситуация. Нос к носу. Автоматы на взводе. Пальни кто – все там бы остались. Профессионалы… И тогда начальник германской группы дал своим команду: уходить. Дед – своим. Так и разошлись молча. Вспомнил я ту историю и решил действовать по стопам предка. Представь себе – помогло…
Глава 11
– …О, Великий правитель, Царь царей, – заламывал руки жрец Филос, стоя перед троном Евпатора. – Нельзя открывать эти монеты для оборота их. Сулят действия эти великие беды…
– Что ты говоришь мне, – захрипел Митридат, переполненный злобой так, что даже лицо его сделалось багровым, отчего скифский лекарь Трофим, неотлучно пребывающий при царственной персоне на протяжении последних лет, выступил вперёд, дабы остановить беседу с жрецом храма Кроноса, но сам был остановлен повелительным жестом царя. – Жрец, перебирающий струны времени! Ты просил меня подождать, когда в Азию пришёл Сулла. Ты требовал, чтобы к сокровищам Пунта не прикасались, когда Понт занимали легионы Лукулла. И теперь, когда царство моё съёжилось едва ли не до одного города, ты всё ещё не позволяешь мне отдать часть сокровищ скифским царям и наёмникам, чтобы они остановили Помпея и двинулись в поход на Рим, хотя для этого всё готово! Чаша весов Фортуны недолго сохранит равновесие. Если я не кину на свою чашу эти сокровища, чаша Рима перевесит и тогда… тогда…
– Не гневись, Великий правитель, – поднял руки, отступая назад, Филос, – твой гнев обернётся против тебя же, как бывало уже не раз…
– Ты угрожаешь мне, жалкий прыщ на теле Кроноса? – ударил кулаком по подлокотнику трона Митридат. – Да я уничтожу тебя!
– Воля твоя, повелитель, – склонил голову жрец, – но с божественным провидением трудно соперничать.
– И в чём же сокрыто твоё провидение?
– Не моё, – возразил жрец, с достоинством поклонившись, – а богов.
– Ты обещал мне снять с сокровищ те проклятия, о которых пел мне все эти годы! Почему сокровища до сих пор не очищены? Ты все эти годы прохлаждался, пока я сражался, теряя владения, соратников, друзей, жён и детей! И теперь ты мне в очередной раз говоришь, что нельзя.
– Я объяснял тебе, о, повелитель, что сокровища несут на себе страшное проклятие и горе тому, кто их попробует использовать…
– Я слушаю, продолжай. Если ты меня не убедишь, я… я… ты меня понимаешь?
– Я отдаю себя в руки богов и в твои, о, повелитель мира. Послушай, что я прознал за годы изучения сокровищ, что в своё время были перевезены из Финикии. Там они хранились долгое время, и купцы, ими владеющие, так и не решились использовать их в своих торговых операциях. Потому что они ведали, чем это грозит. Прознал я с помощью сведущих людей, что до Финикии сокровища эти проделали большой путь с южного континента, Ливии, из древней страны Пунт, куда попали из ещё более древней страны…
– Что же ты замолчал, Филос? Тебе больше нечего сказать?
– Словами можно рассказать многое, о, повелитель. Но никаких слов не хватит, чтобы описать тот груз, что несут в себе эти сокровища. Слой за слоем, часть его была снят, но и того, что можно извлечь, реализовав хотя бы часть их…
– Не тяни, жрец, объясни, что за груз и какая за ним сокрыта опасность. И помни, что я тебе обещал.
– Тот народ, что населял древнейшую страну, чем-то прогневил богов, и боги покарали и земли, и людей. Может, это и были те самые титаны, и они, проваливаясь в Тартар, испустили большой вопль, который и растворился в тех сокровищах, честь владеть которыми выпала на твою долю. Вот только если взять их сейчас, не очищенными от того вопля, проклятие падёт и на твою голову, и на мою, и на всех, кто населяет Боспор, а может случиться нечто более ужасное, чего даже и я не ведаю…
Митридат Шестой разглядывал Филоса налитыми кровью глазами. Он размышлял, что ему предпринять на этот раз. Обычно он не ошибался и находил выход из самых безнадёжных положений, что давало ему повод надеяться на то, что покровительство богов Олимпа ещё не иссякло. Однако не станут ли его манипуляции с сокровищами титанов, врагов олимпийских богов, той каплей, что переполнит чашу терпения, и высокие покровители отвернутся от него в ту минуту, когда враги стоят у порога родного дома и, как никогда, нужна уверенность в защите с неба?
С другой стороны, может Филос обманывает? Что Митридат знает об этом человеке? Он не эллин, не ивер, не понтиец, не скиф. Филос пас стадо на равнинах Италии, когда на него наткнулся Митридат, частенько, в молодые годы, лично участвовавший в разведывательных рейдах. Филос тогда накормил их и показал пещеру, где он проводил службу во славу Кроноса и Забытых Богов прошлых веков. Его пространные рассказы и внешность, стать, привлекли внимание понтийского царя, и он забрал пастыря с собой, сделал его жрецом, построил для него храм, а взамен Филос рассказал о сокровищах, по следу которых долгое время шли они. Кто это «они», Митридат не понял, да и расспрашивать пастыря не стал. Но вот сами сокровища его заинтересовали и он, пользуясь наставлениями Филоса, нашёл-таки их и укрыл в скале – опять же, по совету пастыря, ставшего жрецом. Филос обещал снять с сокровищ проклятие и, действительно, много времени проводил в тайном подземелье, сокрытом под подножием храма.
– Ладно, – изрёк Митридат, сумрачно глядя сверху вниз на жреца, – я решил. Я беру малую часть сокровищ для уплаты долга наёмной армии. Остальное останется пока что у тебя. Наёмников мы отошлём, так что возможные последствия падут на их головы, когда их уже не будет возле Пантикапея. Далее мы решим, что делать. Иди, подготовь ящики для платы.
Больше Филос не перечил. Он исполнил царский приказ. Безмолвные слуги в белых хитонах принесли ящики и поставили их горкой в тронном зале. Митридат вызвал вождей наёмного войска. Он сполна выплатил им всё причитающееся, и ждал слов благодарности и клятв верности. Но наёмные военачальники предпочли убраться прочь. Они спешили, чуя подвох в таком поистине царском жесте.
Ожидания их полностью оправдались… Весной 690-го года римской эры случилось одно из жесточайших землетрясений, какие случаются раз в тысячелетие. Земля расступалась под ногами, образуя бездонные провалы, и поглощала людей и обезумевший от ужаса скот. Были разрушены многие селения, попорчены поля и даже каменные дома Пантикапея не устояли перед буйством стихии и рассыпались в руины и щебень. Многие из наёмников погибли, оставшиеся в ужасе бежали, побросав щедрую плату и даже оружие.
Прослышав о грандиознейших планах отца, младший сын Митридата Фарнак, его надежда и наследник, решился на предательство. Это было весьма трудное решение, ибо Фарнак отличался редкой рассудительностью и умением докапываться до сути вещей и проблем. Потому он понимал, что единственный способ прекратить затянувшуюся войну с Римом, которая поставила страну на грань выживания, – немедленно отстранить отца от власти и заключить с Помпеем мир, но Митридат добровольно на этот шаг не пойдёт. Остаётся единственный способ покончить с ним – убить. Для единственного наследника это было очень трудное и мучительное решение, которое говорило ещё и о том, что Фарнак созрел для принятия важнейших решений и готовности нести за них ответственность.
Фарнак создал организацию, которая должна была перехватить бразды правления у старой команды. Но, когда случилось судьбоносное землетрясение, у кого-то из заговорщиков дрогнули нервы, и он пал на колени перед Митридатом, вымаливая прощение. Он выложил всё, все планы и намерения.
Конечно, лишённый всякого тыла, Митридат Шестой пришёл в ужасающее волнение, приказал схватить предателей, заковать их в железо и приготовить всё для мучительной казни. Начать показательные устрашающие зрелища он планировал с Фарнака, который возглавлял всю компанию. Но Менофан, из когорты ветеранов и личных друзей царя, его последний стратег, отговорил Евпатора от немедленных действий, в которых было больше гнева, чем логики. Он расписал всё то, о чём размышлял цесаревич. Он доказал Евпатору, что его многодумающий сын оказался жертвой и заложником сложившейся обстановки, что он так болел за будущее Боспорского царства, что даже решил пожертвовать собственным отцом на благо государства. Что это, как не признак сформировавшегося правителя, готового на всё для благополучия царства? И разве не так бы поступил сам Митридат, окажись на месте сына? Если римляне отступят, если обмануть их ожидания, то Фарнак снова станет его опорой и советником, на которого можно будет положиться полностью, а впоследствии смело передать ему престол Боспора и – как боги рассудят – Понта, а то и чего более.
Стояли за этими страстными логическими доводами собственные убеждения Менофана или стратег понимал и сочувствовал заговорщикам, но казни были отменены и Фарнак немедленно отпущен на волю. Митридат ожидал, что освобождённый сын явится к нему и падёт на колени, чтобы повиниться. Он уже подбирал слова утешения и планировал совместные действия, которыми можно обмануть ожидания римского Сената. Римляне не пошли в атаку после ужасного землетрясения, и это означало, что надежда была. Отвертеться от поражения, найти, нащупать лазейку, через которую можно выскользнуть и начать всё с начала, как это уже бывало не раз… Он умел вести переговоры и надеялся найти новых союзников. Это мог быть и Родос, и Египет, и Крит, и парфяне, и скифы.
Что думал Фарнак, находясь в камере, ожидая пыток и мучительно смерти, можно только гадать. Но, зная его решительный характер, обострившийся во время последних лет испытаний, не надо удивляться, что он не отправился к царственному родителю, а направил свои стопы в лагерь римлян, что когда-то перебежали в стан Митридата от гонений недругов в Риме, Испании, и оставались единой дисциплинированной организацией в поражённом паникой и неверием Боспорском войске.
Именно этот легион должен был встать во главе наёмной армии, ведя за собой иноземцев на земли Италии. Он хорошо понимали, чем это чревато для их Родины и, волей-неволей, размышляли о последствиях такого похода. Вероятно, по этой причине они столь благосклонно выслушали доводы Фарнака и согласились с его истолкованиями будущих событий и действий. Не откладывая дела, Фарнак послал своих доверенных лиц в другие лагеря и отовсюду получил согласие подчиниться. За ночь были расписаны все действия, и каждый из командиров получил распоряжения, каким образом ему действовать.
Семидесятилетний правитель, так и не дождавшись сына, уснул, сидя на престоле. Хотя под спину и была положена мягкая подушка, а плечи царя прикрывал широкий плащ, спать сидя было неудобно, и Евпатору снились преимущественно кошмары, в которых жрец Филос вырос на глазах и обернулся Кроносом, который трубным голосом потребовал от царя Понты и Боспора возвращения сокровищ титанов, грозя в противном случае отправить его в Тартар на вечные муки. Митридат пытался обосновать свои права, что-то выторговать, но титан-Филос был непробиваем и всё отметал напрочь. Разгневавшись, он взмахнул рукой, и от огненного шара вспыхнул весь тронный зал, окружая трон огненным кольцом, стены которого всё ближе смыкались.
С криком Митридат открыл глаза и вскочил на ноги. С широких плеч, начавших ссыхаться, соскользнул тяжёлый плащ, подбитый белым козьим мехом. Поняв, что всё ему привиделось, Евпатор решил отправиться к Филосу и потребовать, чтобы жрец растолковал этот сон. Ведь он по просьбе Филоса спрятал проклятые сокровища в самом дальнем закуте городских катакомб. Неужели этого мало, и государство таки рухнет, рассыплется на десятки самостоятельных полисов, открытых капризам Рима и притязаниям жадных скифов. Поднимаясь по ступеням храма в сопровождении охраны, он вдруг услыхал до боли знакомый клич, – клич, с каким римское войско идёт в атаку.
Неужели Гней Помпей всё же решился взять Пантикапей, не дожидаясь, пока город сам упадёт ему в руки, как созревшее яблоко? Такого не могло быть! Дозорные наверняка предупредили бы его. Тогда это… это мятеж. И на этот раз на стороне мятежников его самая дисциплинированная часть, стратегический резерв, легион римских ветеранов. Неужели таким образом они думают получить от Сената пощаду и прощение?
Митридат, почуяв неладное, послал двух стражников в покои Фарнака и велел привести сына. Очень скоро стражники примчались обратно с вестью, что сын там и не появлялся. До той минуты царь лелеял себя мыслью, что Фарнак одумался и осознал, но сейчас эти мысли обернулись химерой. Больше нельзя было обманывать себя. Сын оказался мятежником и, скорей всего, идёт сейчас во главе отряда римских солдат.
Римская армия, считавшаяся непобедимой, была таковой не только благодаря высокой воинской науке, но и дисциплине. Дисциплина въедалась в плоть и кровь римского солдата. На это и рассчитывал Митридат, когда отправился в сторону римского лагеря, сопровождаемый небольшим отрядом личной охраны.
Евпатор не зря слыл замечательным политиком. Все важнейшие переговоры он всегда проводил лично и небезуспешно, но в этот раз с самого начала всё было по-иному. Ему не дали раскрыть рта. Тут постарался Фарнак. «Рубикон пройдён» заявил он, и командиры римского легиона с ним согласились. Поэтому, при виде царя со свитой, их обстреляли лучники, полетели копья и даже камни, пущенные пращой. Затея вести переговоры кончилась ловушкой. Митридат начал поворачивать коня, в которого вдруг угодил камень. Конь ржал и норовил подняться на дыбы, обозлённый неожиданным ударом по крупу.
Язва предательства зашла излишне далеко. Один из телохранителей, посчитав этот момент достаточно удобным, внезапно обнажил меч и ударил правителя. Спас царя конь, который взвился-таки на дыбы, размахивая подкованными копытами. Меч угодил в его бок, и он заржал, протестуя против людской несправедливости. В следующий миг он уже повалился, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Евпатор успел соскочить из седла. Он балансировал, пытаясь удержать равновесие, а справа, слева, сзади, спереди бушевало скоротечное сражение, где решающим мог стать каждый миг. Предателей оказалось много, едва ли не половина телохранителей попыталась схватить своего повелителя, но оставшаяся часть бросилась на защиту. Вчерашние друзья-приятели бились, отнимая друг у друга жизнь.
Вот к Митридату кинулся один из стражников. Друг, враг?.. Разбираться не было времени, и царь всадил ему в живот клинок меча. Стражник упал на колени, и царь одним движением снёс ему голову. Всё перед глазами пошло кругом. Он переполнился яростью, этой энергией агрессии, когда всё нипочём и готов глотку перегрызть всему миру. Состояние, знакомое ещё с тех лет, когда он скитался в горах Малой Азии, скрываясь от убийц, которых подсылала ему его собственная мать – Лаодика…
В таком иступлённом состоянии он отогнал прочь ораву бывших телохранителей, поранив при этом многих. Он и сам получил ряд неопасных ранений, но не обратил внимания на боль и струившуюся кровь. Но всё же ему было не двадцать, а уже семьдесят лет, и это обстоятельство давало о себе знать. Если бы не подоспела помощь, он остался бы на площади, истекать кровью. Но помощь была уже рядом.
Когда наёмники покидали Пантикапей, унося в качестве платы полученные от царя сокровища, группа галльских воинов осталась в городе. Когда до них дошла весть, что царь Понта собирается разгромить Рим, они пришли и предложили свои услуги. Они налили в чашу вино, потом порезали себе руки и смешали с вином собственную кровь, после чего поклялись идти с Митридатом до самого конца, даже если бы им пришлось идти следом за ним в Тартар. Растроганный Евпатор тогда разделил с ними чашу, обещая очистить Галлию от римлян.
Сейчас, когда многие клятвы были забыты, а вчерашние верные друзья и наперсники переходили, один за другим, на сторону врага, было особенно отрадно видеть верность со стороны чужеземцев-галлов. Все, как на подбор, отличные воины, они отогнали прочь приближающихся легионеров-перебежчиков.
Римляне отступили, но это была не более чем минутная передышка. Скоро должны были подойти основные силы легиона, да и со стороны городских кварталов доносился шум. Это спешили мятежники из числа боспорских подданных, разъярённых неудачами и самодурством царя.
Погибнуть?! Галлы были готовы к такому исходу, окружив Митридата кольцом из обнажённых клинков, но тут Евпатор предложил выход. Он ведь направлялся в храм Кроноса, находившегося на вершине холма и оставалось только подняться по дороге, чтобы попасть туда. Храм представлял собой настоящую крепость-акрополь, окружённый отвесными склонами, на которые трудно вскарабкаться. Имелась только одна дорога, которую легко можно было защищать, имея под рукой пару десятков крепких молодцов. Такие в наличии имелись!
Командир галльского отряда Битоит гарантировал, что ни один человек без их ведома не проникнет на территорию храма. Половину своих воинов он оставил охранять дорогу, а остальных расставил таким образом, чтобы они контролировали все подходы.
Главный жрец храма Филос молча стоял и ждал, когда к нему обратится царь. В храме всегда царила тишина. Слышно было, как сыплются песчинки в огромных песчаных часах, символизирующих время – Хронос, ипостась Кроноса. Все прислуживавшие в храме жрецы, вся обслуга была немой от рождения либо языки у них были вырезаны. В своё время Филос убедил Митридата, что таким образом тайна запретных сокровищ не станет известна врагу. Но Евпатора сейчас мучило другое – кого послать за помощью, ведь его окружали либо немые, либо галльские воины, с трудом изъясняющиеся на языке эллинов, отчего держались особняком от прочих солдат.
– Филос, ты общаешься с богами, – воззвал, наконец, Евпатор к жрецу, – скажи, чего они от меня ждут?
– Я предупреждал тебя, о, владыка, – спокойно ответил ему жрец, – что ты прогневишь богов своими затеями. Не надо было использовать монеты, что принадлежали, по-видимому, титанам.
– Отдай им тогда эти золото и серебро, – закричал царь. – Пусть забирают их на Олимп и тешатся там ими.
– Они не нужны богам. Эти деньги принадлежали титанам и несут в себе проклятье. Ты попытался использовать их, несмотря на мои предупреждения, теперь ты сам знаешь, что такое проклятье.
– Освободи меня от него!!!
– Это невозможно, о, повелитель. Такие проклятия смываются только кровью, своей кровью. Других путей – нет.
– Ты обманываешь меня, негодяй!
Жрец степенно поклонился царю и отодвинулся к стене, в тень. Евпатор вскочил на ноги, кинулся туда, но Филоса там уже не было. Он исчез без всякого следа. Набежавшие на крик воины нашли потайную дверцу, взломали её и обнаружили проход, который вёл на крышу храма. Митридат забрался туда. Конечно же, Филоса там уже не было, но внимание царя привлекло другое. Весь Пантикапей был открыт для его взора. Казалось, что была видан каждая улочка, каждый закоулок. По улицам толпою двигался народ, и все шли они к храму Аполлона. Митридат напряг зрение, которое его никогда не подводило. Не подвело и на этот раз. Он стал свидетелем того, как его царедворцы, его сподвижники коронуют на царство Фарнака. Ему, законному наследнику, подданные его коленопреклонённо клялись в верности, как когда-то клялись Митридату, а он глядел на сгорбленные спины, на седые головы, на розовые лысины и верил, что это – навсегда. «Всегда» длилось долго, почти целую вечность, и вот – закончилось… И снова он видит согбенные спины, но вместо голов – задницы, повёрнутые к нему, царю Боспора и царю Понта…
Бывшему царю?!
Он отпрянул от края парапета, которым была ограждена наблюдательная площадка на крыше храма, и бегом устремился по узкой лестнице, ведущей вниз, в главный зал храма, где высились песочные часы. Целые сутки песчинки проваливались через узкую горловину из верхнего сосуда в нижний, а потом вся братия храма наваливалась и вздымала полный сосуд вверх. И снова сыпался песок, символизирующий течение времени. Перед этими часами и остановился Митридат, и замер, глядя на струйку песка. Всё течёт, всё изменяется, и изменения не остановить, но, может быть, их можно направлять, корректировать?
Громко хрустнули пальцы, испортив щелчок, каким он подзывал ранее слуг. К нему подошёл ближайший телохранитель, Эврип. Евпатор повернулся к нему, глянул в глаза, снова отвернулся и говорил далее, не поворачиваясь, сцепив руки за спиной, глядя на холмик песка, растущий на дне нижней колбы часов:
– Пойдёшь к Фарнаку. Скажешь ему… скажешь, что я признаю его царём… призн;ю публично, но только после того, как он выпустит меня за стены города, со всеми моими людьми… кто захочет и дальше идти за мной… Я поклянусь перед лицом богов, Зевса, Кроноса, что не стану оспаривать право на власть у Фарнака, если он согласится на это моё единственное условие.
Телохранитель вышел из храма, спустился по дороге и подошёл к отряду, что стоял на его пути. Его выслушали и увели. Больше ни Митридат, ни другие телохранители Эврипа не видели. Выждав несколько часов, Митридат послал следующего гонца, сформулировав своё послание более вежливо и изысканно. После полудня из храма вышел третий посланец. Ни один из них не вернулся обратно. Так же никто не шёл из города, безмолвно стояли римляне и ждали, когда спустится царь, бывший царь, и отдаст себя на милость нового владыки Боспора.
Митридат вдруг почувствовал, как прожитые годы и лишения давят на него, ломают спину, заставляют её согнуться, как ноют суставы, туманится взор. Что с ним происходит? В гневе он выхватил меч и ударил им по песочным часам Кроноса. С шестом сквозь пролом заструился чистой жёлтой струёй песок и замер ровным холмиком. С трудом переставляя ноги, Митридат Шестой поднялся на крышу храма, полной грудью вдохнул чистого воздуха, пропитанного свежестью морских просторов. Вот оно – море, подарившее жизнь суше, много давшее жителям побережья, кормившее эллинов на протяжении сотен и сотен лет. А вот – суша, поля и леса, наполненные тенью, спасающей от полуденного зноя, вот виноградники, дающие лучший в мире виноград, основу цимлянских вин, славившихся даже в Риме, проклятом Риме, преследовавшем его всю его сознательную жизнь и настигшего по воле Судьбы здесь, в сердце страны, в Пантикапее. Евпатор, царь царей, обошедший полмира, закричал, сжав поднятые к небу кулаки, потряс ими, скрежеща зубами. Боги, обласкавшие его, предали его, как и многие из ближайших друзей. Можно ли жить после этого?
– Отец! Послушай нас, отец, – раздался вдруг позади него щебет знакомых голосков. Митридат быстро повернулся. Нет, это было вовсе не видение, не морок. Там стояли две его дочери, младшие, любимейшие, кого он прочил в жёны царю Египта и повелителю Кипра, как наиболее вероятным союзникам в будущих политических играх. Митридатисса и Ниса походили на прекрасные цветы, созданные для утешения отцов и услады женихов. Откуда они здесь появились?
– Откуда вы здесь?
– Отец, – юные девы едва не прыгали от нетерпения, – пойдём, скорей. Мы искали тебя, искали по всему городу, но нашли неожиданно Филоса…
– Филоса? – переспросил поражённый царь.
– Да-да, – они перебивали друг дружку, желаю всё выложить поскорее, – он обещал нам вывести тебя из храма, и из Пантикапея, только одному ему известным путём. Через тайный подземный проход, так сказал он, Филос.
– Где же он? – спросил отец своих дочерей.
– Там, внизу, у своего песчаного воплощения Хроноса. Только он выведет отсюда тебя, ну, и нас. Остальные ничего не должны знать. Они останутся здесь, так сказал жрец.
– Они останутся, – махнул рукой повелитель Боспора, – ведите меня.
Держась за руки, они спустились вниз. В храме было пусто. Младшие жрецы и храмовые прислужники или попрятались по тёмным углам, или разбежались, так как никто навстречу не попался. Галльские воины все были снаружи, отслеживая перемещения римлян, которые подбирались всё ближе, на расстояние полёта стрелы, на расстояние броска копья. Но двигались они медленно, не делая попыток кинуться вперёд.
– Филос! Где же ты?! – возвысил свой голос Митридат. Вслед за ним Филоса стали звать и дочери, ласковыми чарующими голосками. Но жрец не откликался.
Обнаружился он рядом со своим Кроносом, разрушенными песочными часами, в состоянии какого-то безумного исступления. Он что-то беззвучно шептал, погрузив руки по локоть в холм песка, высыпавшегося сквозь пролом в боку нижнего сосуда.
– Филос! – крикнул Евпатор. – Я рад, что ты вернулся. Я вознагражу тебя… ты узнаешь, что такое царская щедрость…
– Я уже узнал, – глухо ответил жрец, не поднимаясь с пола. – Я уже узнал. Ты пытался убить моего бога, но скоро умрёшь сам. Ты не доживёшь и до следующего рассвета. Все покинут тебя.
– Что ты говоришь? – нахмурился Митридат. – Ужели твой рассудок повредился? И встань, когда говоришь с царём Боспора! Ты обещал меня вывести отсюда. Я жду. Поторопись.
– Если ты царь, то сам выйдешь отсюда и все преклонят колени перед твоим величием… если же нет…  это значит, что ты уже и не царь больше, и не можешь приказывать ни мне, ни кому-либо ещё, потому что все покинули тебя и следующая очередь – моя…
Филос поднялся, вынимая руки из песка. В одной из них был зажат длинный кривой осколок стекла, выпавшего из трещины. Из-под пальцев, намертво сжатых, струилась кровь и капала на песок, собираясь в крошечные шарики. Дочери – Ниса и Митридатисса – завизжали, схватившись друг за друга, а Евпатор обнажил свой меч. С видом безумца Филос захохотал, и всем стало страшно от этого зловещего смеха. Жрец поднял осколок вверх и вдруг вонзил себе в горло и погрузил его весь, после чего зашатался, повалился на часы и сполз в песчаный холм. Все смотрели на неподвижное тело. Лицо Митридата становилось всё более бледным, словно и он сам был уже мёртв. Дочери подняли такой крик, что их, наконец, услышали и в зал начали вбегать галльские воины.
– Где же этот проход, которым он хотел вывести нас?
Напрасно девушки озирались, оглядывая стены с портиками и нефами. Казалось, те не отличались одна от другой. Если где-то и был тот ход, которым они вошли сюда, найти его было уже нельзя. Последняя надежда рассеялась, как дым.
Воины, телохранители, последние близкие ему люди окружили удручённого опального царя и молчали. Что они могли сказать ему, чем утешить? И от этого самому Митридату было ещё горше. Он выступил вперёд и поблагодарил за верную службу.
– Мы останемся с тобой, о, повелитель, – заявил от имени всех Битоит, вождь галльского отряда, ставший начальником охраны. Евпатор поднял голову, но тут заметил, что многие из присутствующих отводят взгляд в сторону.
– Не надо, – выдавил из себя Митридат, – не надо более войны, это уже бессмысленно. Возьмите оставшиеся драгоценности в качестве платы за верную службу и идите. Сообщите им, что я остаюсь здесь навечно. А вы служите Фарнаку, как мне, и он не обидит вас.
Один за другим потянулись к выходу последние подданные Митридата Шестого. Наверное, он ожидал, что они всё-таки останутся с ним, с ним и дочерьми, которые льнули к нему, как это часто делали в детстве.
Медленно Митридат достал из ножен меч, повернул его, выковырнул крупный драгоценный камень в навершии и достал из отверстия капсулу с ядом, которую последнее время постоянно носил с собой. Увидев это, дочери начали причитать, хватаясь за него.
– Отец! О, отец, не бросай нас здесь, дай нам тоже яду, хотя бы по капле. Мы не сможем жить, когда ты умрёшь. Нас отдадут солдатам за то, что мы хотели вывести тебя из города. Фарнак никогда не простит нам этого!
Фарнак! Опять этот злосердечный Фарнак, ставший вместо него повелителем Боспора! Руки Евпатора ослабели, и дочери вынули у него из пальцев капсулу. Вырывая друг у друга маленькую скляночку, они почти опустошили её и упали тут же на пол бездыханными. Митридат подобрал капсулу и принял остатки содержимого. Он опустился рядом с телами дочерей, ожидая конца, но… смерть всё не наступала.
С кряхтением Митридат поднялся на ноги. Ему показалось, что рядом стоит и наблюдает за ним Филос.
– Эй, что делаешь ты там, в углу?
Тень зашевелилась. К нему подошёл Битоит, галльский воин, испивший с ним чашу вина, перемешанного с кровью.
– Я остался с тобой, повелитель, до конца. Мои люди ушли, а я вернулся.
– Спасибо тебе, друг мой. Видишь, на меня не подействовал даже яд.
– Может, он потерял свои свойства?
– Видишь моих дочерей, красавиц? Они только прикоснулись к нему, и этого оказалось достаточно. Нет. Здесь другое. Ещё в детстве, когда мне миновало десять лет, моя мать, царица Лаодика, решила убить меня. Она нашла отравителя, который готовил для неё, то есть для меня, различные яды, но я оказался хитрее. Мальчишкой я принимал те яды крошечными дозами, мучился от болей внутри тела… Позднее боли прекратились, а яды больше не могли умертвить меня. Тогда я выжил, сумел уберечься и от необъезженных лошадей, которых подсовывали мне, когда я хотел покататься на лошади. Потом появились убийцы, вооружённые мечами, кинжалами и удавками, – и я убежал из дома. Семь лет прятался я в горах Армении, где меня не раз выслеживали наёмные убийцы, но я был хитрее, удачливее их и быстрее. Кто-то из них остался там навсегда, кто-то вернулся ни с чем в Синопу, кто-то предпочёл исчезнуть на чужбине. Так прошла моя юность, в лишениях и скитаниях, а потом… потом я вернулся и наказал всех своих обидчиков.
– Может, стоит сделать это и сейчас?
– Нет, брат мой Битоит, такое мне уже не повторить никогда. Во-первых, годы уже не те, а во-вторых, скажу тебе по секрету, боги от меня отвернулись, а жрец мой, Филос, проклял меня. Теперь очистить меня может только кровь и кровь эта будет моей.
– Мы поклялись верности друг другу и обменялись кровью. Я могу заменить тебя.
– Ты предлагаешь мне обмануть богов? Нет, Битоит, я не стану этого делать. Лучше помоги мне. Теперь, когда я остался почти в одиночестве, когда все покинули меня, попрошу тебя поразить меня своим мечом, ибо только таким образом я могу очистить себя…
Он ещё долго говорил, и в речах его была просьба получить смерть от руки последнего оставшегося верным ему человека. Сначала Битоит сурово отвергал предложения, но потом смирился, достал меч и одним ударом поразил своего царственного собрата в сердце.
С улыбкой на устах, обагрившихся хлынувшей изнутри кровью, Митридат Шестой Евпатор испустил дух. Глаза его потухли, и члены прекратили дёргаться. Битоит приставил остриё к своей груди и навалился на меч, который легко вошёл в тело…
Ближе к вечеру римские воины, в сопровождении Боспорских эллинов, вошли в храм, где обнаружили тела Филоса, Битоита, Митридата и обеих его дочерей. Фарнак с почестями погрёб тела сестёр. Без публичной помпы были похоронены жрец и галльский наёмник, а тело Евпатора Фарнак, в сопровождении посольства, отправил в стан Помпея. Но тут обнаружилось, что римское войско большей своей частью уже удалилось в Сирию.
Видимо, Гней Помпей имел в Пантикапее своих лазутчиков, ибо был в курсе всех последних событий. Все победы были приписаны его таланту стратега и политика, который умеет направить события на пользу себе и своему государству. Помпей принял всю процедуру триумфа от своих солдат, прежде чем отправиться в дальний путь. Было устроено невиданное по обилию пиршество и проведены игры и празднества, словно победа была одержана над крупным и мощным воинством.
Когда в Риме получили сообщение об окончательной победе и смерти Митридата, трибун римского Сената и консул Марк Туллий Цицерон, горячий сторонник Гнея Помпея, предложил устроить десятидневные празднества по случаю победы над величайшим полководцем и политическим деятелем со времён Ганнибала. Речь свою он закончил фразой: «Недолог путь жизни, назначенный нам природой, но беспределен путь славы». Его поддержали овациями сенаторы, а народ с азартом погрузился в грандиозные игрища, устроенные по столь достойной причине.
Гней Помпей, победивший врагов Рима в Африке и Испании, покончивший со Спартаком, усмиривший восточную часть мира, почувствовал себя на вершине Олимпа, равным по могуществу богам. Потому он и проявил снисходительность к врагу, «давшему» ему столь внушительную порцию славы. Он приказал похоронить Митридата Шестого с царскими почестями в Амасии, в фамильном некрополе, где уже покоились останки его царственных предков. По окончании пышной церемонии похорон и жертвоприношений, Помпей имел разговор с делегацией Фарнака, отнёсся к ним весьма благосклонно, а позднее лично вручил Фарнаку регалии, дающие право на царствование. Таким образом, Рим заручился новым своим союзником и вассалом, утвердившись и в этой области, доселе весьма ненадёжной из-за свободолюбивых эллинов и диких нравом степных скифов.
После дипломатического действа Помпей, наконец, отправился в Рим, чтобы получить причитающуюся долю почёта и власти. Там он сблизился с Гаем Юлием Цезарем и Марком Крассом, и этот союз (триумвират) стал мощным политическим блоком, изменившим римскую республику. Он склонил-таки её к авторитарным методам управления, о чём не раз предупреждал трибун Марк Порций Катон Младший, но ему не хватило той убедительности, которой владел Цицерон. Помпей отстаивал своё право распоряжаться территориями провинции Азия, где он наделил правом на землепользование своих ветеранов, получив, таким образом, неограниченное влияние почти на половине Римского государства – и любовь всей армии. Гай Юлий Цезарь, которого обожал римский плебс, своим «авторитетом» продавил этот закон, после чего стал консулом. По окончании консульства Цезарь получил под своё управление Цизальпинскую Галлию и Илларию. Цезарь усмирил галлов и содержал там достаточно мощную армию, что стало причиной вражды между ним и Помпеем, который видел в этом покушение на то, чтобы лишить его славы самого удачливого полководца Рима. Перепалка начиналась дебатами, а закончилась настоящей гражданской войной, в которой до конца открылись полководческие таланты писателя, историки и оратора, баловня судьбы Юлия Цезаря. Он быстро занял всю Италию, разогнав помпейские легионы, разбил их в боях в Фессалии (при Фарсале), а затем преследовал и дальше, направляясь за Помпеем в Египет, где произошло большое сражение при Тапсе. Там, в Египте, и погиб Гней Помпей, прозванный Великим. Остатки его армии были окончательно разбиты в Испании под Мундом. После победы Гай Юлий Цезарь стал пожизненным диктатором. Сама фамилия «Цезарь» стала символом царской власти и первоначально римские императоры именовались цезарями.
Позднее Цезарь был убит римскими сенаторами в результате заговора. Но это было много позже нашей истории. А пока что вернёмся опять в Боспор.
Уже утвердившийся во власти Фарнак, которого признал своим властителем народ Боспора, решил вернуть себе и весь Понт. Наверное, в нём взыграла кровь Митридата. В это время в Италии шла гражданская война, и римские гарнизоны покинули Понт, чтобы стать на сторону Помпея. Лучшего случая быть не может, посчитал Фарнак, оставил вместо себя наместником Асандра и вторгся в Малую Азию. Он планировал поставить Рим перед фактом своего воцарения в Понте и вновь подтвердить готовность и дальше служить римлянам, но уже чуть в ином формате, получить больше прав и прибавить себе веса. Оставшиеся без римских гарнизонов города Понта не сопротивлялись, открывая ворота перед армией Фарнака, и тот воспрянул духом, окончательно поверил в свои силы на поприще завоевателя.
Тем временем гражданская война в Италии угасла по причине отступления Помпея в Египет. Прослышав про начавшийся поход боспорского «союзника» в Понт, Юлий Цезарь осерчал и двинулся со своей армией в Малую Азию. Теперь Фарнак «стушевался» по-настоящему. Ведь в его планах не было прописано воевать с Римом (а уж тем более с человеком, победившим самого Помпея Великого). Он заметался, отправил посольство навстречу наступающему Цезарю. Сам он спрятался в столице Понта, в городе Синопе, в том дворце, где царствовал его знаменитый отец, но это уже не давало ему ни чувства гордости, ни радости. Он собрал всю полученную от понтийцев дань и приготовил её, уже от себя, в подарок Цезарю. Армия Фарнака, вместе с примкнувшими было к нему союзниками, разбежалась при виде наступающей «фаланги» легионов Цезаря. Битва не состоялась, Фарнак с радостью признал поражение и вручил Цезарю приготовленную загодя контрибуцию. Затем он снова клялся в вечной дружбе Риму, винился и сокрушался. «Бес попутал», красной нитью «просвечивалось» сквозь его продолжительные оправдательные речи. В конце концов, его простили и подтвердили право считаться царём Боспора.
Из всего войска Фарнака, с которым он начал «победоносный» поход, обратно вернулось едва с тысячу воинов. А вести уже дошли до родных пенатов, и там возвращенцев ждал сюрприз. Дело в том, что оставленный вместо царя Асандр решил объявить себя царём настоящим. Он добился того, что боспорская армия присягнула ему.
Когда Фарнак вместе с тысячным корпусом прибыл на кораблях в Феодосию, он убедился, что достигшая его весть подтвердилась. Его, побеждённого в Понте, вовсе дома и не ожидали.
Феодосия была на фронтире, то ест на рубеже, за которым начинались территории царских скифов. Фарнак унаследовал от отца и умение убеждать. Он направился в ближайший скифский город Токучай и заключил договор с вождями скифов. Он получил войско из скифов и родственного им племени роксоланов, и, вкупе со своим корпусом, отбил Феодосию, после чего пошёл сразу на Пантикапей. Узнав об этом, Асандр, примеривший было царскую диадему, струсил и спешно отступил в Малую Азию, где начал усердно собирать войско из тех, кто был недоволен правлением Фарнака, не обладавшего величием Митридата Шестого.
В своё время Евпатор обещал царским скифам сокровища, чем немало прельстил их. Они напомнили об этом Фарнаку. Конечно, тот слышал, что у отца, мол, где-то были припрятаны сокровища, но он не нашёл их и посчитал слухи не более чем выдумкой. Он сказал это своим союзникам, чем сильно разочаровал их. Когда собравший войско Асандр явился в Пантикапей, скифы и роксоланы покинули поле боя, оставив Фарнака с его людьми в подавляющем меньшинстве. Отступать было некуда, и сын Евпатора принял участие в самом безнадёжном сражении, в ходе которого был убит.
Номинально Асандр оказался правителем государства, но формально это право должны были подтвердить римские преторы, а вот здесь начинались проблемы. Римляне имели своего кандидата на боспорский престол – некоего Митридата Пергамского, который убедил римлян, что является внебрачным сыном Митридата Шестого и давал гарантии своей верности Риму. Ему было поручено решить проблему с самозванцем, после чего он, наконец, будет утверждён в царских регалиях. Боспорские жители заранее прикинули, чья сторона им милее. Из двух зол боспоряне склонны были выбрать «своё», нежели пришлое, которое для своих континентальных господ выжмет из них все соки. Асандр тем временем собирал сведения, которые подтвердили бы его принадлежность к династии Спартокидов, чтобы повысить свои шансы на царскую должность.
Когда заявился пришлый претендент, его встретило сборное боспорское войско, которое победило-таки пришельцев. В этом бою погиб и Митридат Пергамский, несостоявшийся правитель Боспора. Надо было срочно что-то предпринимать, чтобы подтвердить свои права. Асандр предложил союз девушке, почти девочке, Динамии, дочери царя Фарнака. Кое-как, после долгих и трудных переговоров с рисским чиновничеством Асандр получил титул архонта, высшего должностного лица, этакий вариант наместника, и пребывал им, пока не умер римский диктатор Юлий Цезарь. Лишь тогда Асандр стал настоящим царём и заложил начало династии, правившей Боспором более четырёх сотен лет.
Спрятанные Евпатором и Филосом сокровища, вывезенные из страны Пунт, остались погребёнными в тайнике ещё две тысячи лет…
Глава 12
– …Давай, прохфессор, шевели скорей мозгами. Если они тебе без надобности, то я сейчас их наружу пущу и сам заклятья обережные прочитаю. Может, что и получится. Как сам-то считаешь?
Губы Евсеева глумливо шевелились, но ствол нагана был направлен прямо в лоб, чуть выше переносицы, и чёрное отверстие дула казалось тем колодцем, через который души умерших проваливались в Тартар.
– Я… попробую.
– Вот это добре.
Ерёменко собрался с духом, закрыл глаза, чтобы не видеть наставленного на него револьвера и начал говорить, то повышая тон, то переходя почти на шёпот, мерно раскачиваясь из стороны в сторону:
К тебе обращаюсь я, Зевс, рождённый богинею Реей,
Что сокрыла тебя в пещере на склонах скалистых Дикта,
Где куреты вскормили тебя молоком козы Амалфеи.
Тебя называют, о, Зевс страстномудрый, сияющим небом,
Владыкой богов, Олимп населяющих, и тератоморфов,
Чудовищ, которых ты одолел своею рукою.
Прими же, о, Зевс Олимпийский, владыка Лабрандский, наше почтение,
Признание божественной силы поступков и воли небесной.
К тебе мы взываем и просим, Дий, о защите
От происка сил, дошедших до нас с дланей титанов,
С которыми ты столь успешно в прошлом сражался.
Мы просим защиты у тебя, о, владыка Эгиды,
Что прикроет нас здесь от влияния сил разрушения
И спасёт для будущих дел и свершений во имя Олимпа.
Пусть и братья твои не оставят нас без вниманья –
Аид, владеющий царствием мёртвых, и Посейдонис,
Чьи владения уходят без меры в глубины морские,
Полных рыб всевозможных и левиафанов, плывущих…
– Чего замолчал, прохфессор? – спросил, после паузы, Евсеев. – Слова позабыл?
– Нет, – признался Ерёменко. – Думаю, подействует ли этот заговор против тех сил, что мы выпускаем на волю. Вряд ли эти обращения к эллинским божествам дадут необходимый результат.
– А ты постарайся… – ощерился было Евсеев, но тут же насторожился. – Не поможет? Почему?
– Это трудно объяснить. Вспомни сам. Когда священники просили защиты у богов, все прихожане молились вместе с ними. При этом молебны проходили в определённом месте. В соборе. Слова молитвы посредством купола храма умножались и потому, должно быть, сила слова действовала. Мне это сложно объяснить, но это факт. В античные времена службы жрецов тоже проводились в храмах. Разве что вместо прихожан имелся штат жрецов, которые призывали богов и высказывали свою просьбу…
– Короче, – рявкнул Евсеев, для убедительности взмахнув наганом.
– Здесь, поблизости, имеется место, оборудованное для жертвоприношений. Можно попробовать читать там.
– Что же ты сразу не сказал?
– Об этом я подумал только сейчас.
– Хорошо, идём туда, а это я прихвачу с собой…
Евсеев подхватил «сидор», куда успел сложить часть найденных сокровищ. Ерёменко попробовать было протестовать, но солдат больно ткнул его в бок стволом нагана:
– Не забывай, прохфессор, кто сейчас у нас главный. Будет так, как я скажу, а ты своё дело не забывай. Усёк?
Историк вынужденно кивнул головой и поднял с пола лампу. Но не успел он сделать и двух шагов, как раздался голос Семчева:
– Всё, Евсеев, своё ты уже отходил. Бросай оружие.
От неожиданности солдат отпрянул в сторону, «сидор» с его плеча съехал и помешал воспользоваться автоматом. Растерявшийся Ерёменко топтался на месте, не зная, что делать дальше, и Евсеев решил этим воспользоваться.
– Сдаюсь, товарищ майор, не стреляйте.
Он стряхнул с плеча ППШ и бросил его в темноту, на голос, а потом рывком переместился за спину историка и прижал к его боку наган.
– А ну сюда, на свет все, не то пальну в прохфессора. Сюда, я сказал!
Послышался хруст щебня и в освещённый лампой сектор пещеры вошли Семчев с Кругловым. Майор держал в опущенной руке «ТТ», а капитан – автомат, что швырнул только что Евсеев. Свой пистолет Круглов, должно быть, спрятал в кобуру.
– Хотел нас провести? – усмехнулся Семчев. – Не на таких напал. Мы сразу поняли, что это не немцы. А потом вспомнился твой, Поликарп, интерес к кладам да находкам. А Алексей Фомич про этот тайник нам уже все уши прожужжал. Понятно, что вы сюда и направитесь. Только вот зачем товарища-то своего застрелил, а, Поликарп?
– Судьба у него такая, – осклабился солдат. – Ты, давай, пистолетик-то свой в угол кинь, чтобы он у тебя не пальнул вдруг. И ты, капитан, «папашу» туда же. И поспешите, а то я прохфессора кончу и за вас возьмусь.
– Стреляешь ты хорошо, ничего не скажешь. Но вот головой думаешь плохо. Зачем ты это всё затеял?
– С кладом-то? А это – дело случая. Когда ещё так повезёт? Мешок-то этот я пока припрячу, а когда огляжусь, с собой прихвачу. Хватит мне теперь жизнью-то своей рисковать. Состоятельный я ведь человек уже получаюсь. Шляпу себе заведу, пиджак со штиблетами, барышню с ридикюлем, чин чинарём…
– Буржуем сделаться хочешь? – ехидно спросил майор, покачиваясь с пяток на носки, так, что хромовые сапоги похрустывали.
– Очень хочу, майор. Да и ты хочешь, лучше не спорь, не смеши меня. Все хотят жизненной радостью умыться. Так здеся добра на всех хватит.
– Вот Утицину-то не хватило – подал голос Круглов.
– А что Утицин, – ощерился Евсеев. – Ни ума, ни фантазии. Ему добро ни к чему. Прогулял бы, пропил, и опять гол, как сокол. Не в коня овёс. Я с ним уже гутарил на эту тему.
– А у тебя, значит, фантазия есть? – поинтересовался Семчев, презрительно сплюнул под ноги и с самым независимым видом сунул руки в карманы галифе.
– Очень даже имеется, – закричал Евсеев, – и я бы не стал на вашем месте со мной шутковать!
Грянул выстрел, и сразу же за ним второй, потом ещё, ещё. Ерёменко выронил лампу и повалился. Послышался стон и торопливый топот ног. Темноту прорезали вспышки ещё трёх выстрелов.
– Сейчас, – послышался голос. – Сейчас…
Шаркнула о коробок сернистая головка спички. Круглов кое-как запалил фитилёк свечного огарка – так тряслись руки. Стало чуть светлее. У стены сидел майор с бледным лицом. Руку с пистолетом он положил на колени, а другую прижимал к груди. Сквозь пальцы струилась кровь. Майор посмотрел на Круглова и пожаловался:
– Вот ведь как получилось, Антон Юрьевич. Какой стрелок, собака, и какая сволочь, однако.
– Сволочами, Серафим Михайлович, – послышался голос учёного, – называли деклассированный элемент, который компаниями держался возле волоков, – узких мест, что отделяли одну судоходную реку от другой, – чтобы помогать сволакивать ладьи и струги купцов. Волокари-сволочи, бродяжий прообраз бурлаков, частенько промышляли и разбоем, если купцы не имели достойной защиты и охраны. Отсюда и нарицательная оценка сволочей, как людей крайне ненадёжных, дошла до наших дней.
Ерёменко подошёл ближе и принёс лампу, потухшую во время падения. Её сразу же зажгли, и в камере тайника стало достаточно светло, чтобы оценить положение вещей.
С Утициным было понятно, а Семчев получил тяжёлое ранение в грудь. Ещё одна пуля пробила плечо. Досталось и Евсееву. В том месте, где он стоял, нашли капли крови. Ещё несколько капель виднелось чуть дальше, куда кинулся бежать солдат. Ерёменко направился было туда, но вдруг охнул и схватился за бок. Когда он посмотрел на пальцы, они были окрашены красным. Учёный сразу зашатался и упал бы, но его подхватил Круглов. Правда, из рук Алексея Фомича выскользнула лампа и погасла от удара. Пока её снова запалили, Ерёменко опустился на пол и лежал, постанывая.
Круглов велел ему раздеться. Со стонами и причитаниями учёный подчинился. Рана оказалась неопасной, хотя и кровоточивой. Пуля пробила бок, пронизав мягкие ткани, не задев, к счастью, ни один из внутренних органов. Правда, крови пролилось много, чего в состоянии шока Ерёменко сразу не понял.
– Это я виноват, – со вздохом признался майор. – Заслышав ваши голоса, мы решили пойти на хитрость. Свой пистолет я спрятал в кармане, а в руках держал оружие Круглова, который вооружился автоматом. Евсеев, как мы и рассчитывали, постарался обезоружить нас, после чего утерял бдительность. Надо было только уловить нужный момент. Но он, собака, всё время был настороже. Должно быть, и раньше себе позволял всякое. Я подстрелил его, но и тебя, друг ситный, зацепил. Видимо, когда он в меня пулю всадил, рука-то и дрогнула. А то я стрелок – ого, в тире десятки выбиваю на всех мишенях. На соревнованиях завсегда первый был… Придётся теперь за Евсеевым побегать. Далеко не уйдёт, с пулей-то…
– А он и так далеко не уйдёт, – предположил Круглов. – Вон, мешок свой в спешке оставил. Я думаю, он за ним обязательно вернётся. А если не за ним, так за чем-нибудь другим. Здесь эвон добра всякого сколько, а Поликарп, судя по всему, пустым уходить не намерен.
– Верно подмечено, – кивнул головой майор. – Придётся установить дежурство. Из меня сейчас боец, сами понимаете, никакой. Я, может так получиться, вообще скоро отключиться могу. Так что вам, друзья, и карты в руки. Впрочем, виноват, Алексей Фомич тоже для загона не годится. Он для науки человек ценный, к тому же ещё раненый. Так что, Антон Юрьевич, сам понимаешь…
Круглов понимал, очень хорошо понимал. Он помог Семчеву опуститься, подсунул ему под голову «сидор» Евсеева, затем повернулся к историку.
– Эй, сосед, как дела?!
Капитан постарался, чтобы голос его гудел энтузиазмом, но получилось как-то излишне громко и чуть ли не грубо.
– Да, вот… дышу пока.
Историк ответил голоском слабым, страдающим. Мол, жив ещё, но надолго ли ещё это удовольствие продолжится, никто уже ручаться не станет. Надо было его выводить из состояния психоагонии.
– Алексей Фомич!
– Аюшки…
– Там у тебя лампа была, так её зажечь надо бы.
– Сейчас… попробую.
Со стенаниями и жалобами на горькую судьбину, археолог возился в темноте, но его было слышно, и Круглов осторожно двинулся к выходу. Если Евсеев вздумает вернуться, то камера превратится в ловушку, а затем и в могильник. Неизвестно, сколько у него в запасе патронов, да им много и не надо, а солдатик может попытаться покончить со свидетелями, замаскировать кое-как камеру до лучших времён да убраться подальше, чтобы вернуться при случае обратно. Вот и надо упредить хитреца.
Или рана убийцы была серьёзной, или Евсеев считал противную сторону сильнее, но поблизости его не было. Круглов это выяснил однозначно, после чего вернулся в камеру. Майор действительно потерял сознание, а Ерёменко, с самым убитым видом, сидел рядом и что-то бормотал, обращаясь к Семчеву.
– ..Так я говорю вам, Серафим Михайлович, что нельзя допустить вынос отсюда этих вещей, исторических раритетов. Да, я отдаю себе отчёт, что для такого человека, как Поликарп Евсеев, историческая ценность найденного не может являться превалирующим фактором. Здесь торжествует момент материальной заинтересованности, и Поликарп сейчас явно неадекватен, как в своих действиях, так и в своих желаниях, стремлениях… отчего это произошло? Могу предположить, что здесь примерно в равных пропорциях имеет место быть внезапно проснувшаяся алчность и влияние драгоценностей как метафизический фактор. Вы, наверное, спросите меня, на каком основании я сделал такой вывод и не скоропалителен ли он? Смею уверить вас, дорогой Серафим Михайлович, что я решил так по той причине, что и сам имел несчастье поддаться этим простым человеческим слабостям, а что говорить о таком человеке, как Поликарп, простолюдине, с азами образования и примитивным представлением о предмете высоких материй. Конечно, он попал под влияние своих желаний, и теперь является марионеткой самого себя…
– Алексей Фомич, – окрикнул учёного Круглов, – оставьте в покое Семчева. Всё равно он пока не может слышать вас и не даст ни совета, ни отповеди. Давайте лучше подумаем, что мы можем сделать в нашем теперешнем положении. Надо уходить отсюда, это совершенно ясно, но что делать с товарищем майором – нести его на себе или оставить здесь под присмотром одного, тогда как второй отправится за помощью?
– Уходить? – переспросил Ерёменко. – Нет! Этого делать никак нельзя. Как вы не понимаете, уважаемый Антон Юрьевич. Эти сокровища вроде детонатора. Это чтобы было понятно для вас, человека военного.
– В каком смысле – детонатора?
– В переносном, конечно. Но от этого они не становятся менее опасными. Поймите же, если сейчас их доставить в город и – самое главное – начать каким-либо образом использовать, это может закончиться катастрофой. Понимаете, я думал… всю последнюю неделю я размышлял и сопоставлял различные факты. Вспоминал… записки Эрнста Полуэктовича Цимлянского. Он предупреждал… хотя весьма туманно и неопределённо… Он что-то знал, о чём-то догадывался и был вынужден оперировать не сколько фактами, как это полагается учёному, но эмоциями и домыслами, в том смысле, что он домысливал то, до чего докопался за годы исканий.
– И что же он открыл?
– Открыл? Нет, вернее будет сказать – догадался. Повторяюсь, Цимлянский специализировался на греко-римской мифологии. По мере погружения в материал, он начал приходить к парадоксальному выводу, что описываемые древними сказителями события могли происходить… в реалии. Все эти божества, действия их, это могло быть когда-то, в далёком прошлом и дойти до наших дней в виде легенд и преданий.
– Сказки всё это, – отмахнулся капитан, повернувшись было к майору, но историк ухватил его за рукав гимнастёрки с неожиданной силой.
– Вы говорите – сказки. А вслушайтесь в такую фразу: сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок. Мы привыкли относиться к этой фразе, как к потешной прибаутке, фразеологизму, а ведь в ней таится сакральный смысл и ключевое слово здесь – намёк, то есть недосказанность, надоумка, наветка или обиняк. А последующее продолжение – урок для добрых молодцев, это суть акцентирование той недосказанности, подтверждение того, что кто будет заинтересован в том, чтобы доискаться до сути вещей, тот получит некое вознаграждение. Вот ведь где настоящая мудрость, пусть она и зашифрована, закодирована. Ищущий да обрящет. SAPIENTI SAT – «знающий знает». У разных народов были свои выражения, которые давали направление к поиску. Цимлянский не раз находил посылы и следовал им.
– Понятно. Что дальше?
– Он пришёл к тому, что не земле существовали другие цивилизации, более древние и могучие. Они опережали наше, современное нам человечество по своим возможностям, но не сумели тем могуществом распорядиться и частью погибли в войнах, частью просто сгинули. Эти войны, войны богов и титанов, были, по мнению Цимлянского, не что иное, как неприятие и противоречие двух разных цивилизаций – атлантов и Лемурийцев. Лемурийцы были гигантского, по нынешним понятиям, роста, отличались огромной физической силой, а атланты были богами, по версии греков и римлян, в доработке Цимлянского. До них существовала ещё одна раса – уранитов, как их назвал Эрнст Полуэктович, существ ужасных видом, по нашим понятиям – антропоморфных чудовищ, о которых говорилось в преданиях мало. Они погибли и к этому приложили руку титаны-лемурийцы, а также первые из богов-атлантов. В те времена были свои мировые войны, так называемые гигантомахии и титаномахии, закончившиеся гибелью и самоуничтожением титанов-лемурийцев, а затем и атлантов, которые при своём техническом и энергетическом оснащении воспринимались молодой расой – людьми нынешних формаций – настоящими божествами. Эрнст Полуэктович даже начал разрабатывать теорию, что человечество имело искусственное происхождение. По его выводам, к возникновению человеческой расы приложили руку титаны-лемурийцы. Люди должны были исполнять низкоквалифицированную работу, что-то вроде полуразумного домашнего скота, но когда противоречия между титанами-лемурийцами и богами-атлантами начали расти и углубляться, титаны подстегнули развитие человечества, генетическим или каким иным способом, преумножив разум домашнего скота. По версии Цимлянского этим проектом занимался Прометей, известный нам герой мифов эпоса. В результате его экспериментов (вверенного ему коллектива), человеческий род получил мощный толчок в развитии, но только новая мыслящая раса не успела поучаствовать в тех войнах. Боги-атланты отправили титанов в небытие, в Тартар. Но последствия той войны были ужасающи – наступила мировая техногенная катастрофа, в которой в своём большинстве сгинули и атланты. Часть их, уцелевшая, смешалась с человечеством в восточной части Средиземноморья, оставив от этого союза несколько тайных культов и обществ (солнцепоклонники, зороастрийцы). Некоторые из них пытались потом вмешиваться в развитие человеческой расы (орден тамплиеров), другие ушли в глубокое подполье. Эрнст Полуэктович не успел довести до конца свои исследования…
– Послушай теперь меня, Алексей Фомич. Я не знаю твоего Цимлянского и никогда не слышал о нём. Подойди, дай скажу. Я не понимаю, зачем ты приплёл его и всех этих богов-титанов. Причём здесь они и какое отношение имеют к раненому майору Семчеву, который нуждается в реальной помощи? И ещё – разгуливающий где-то рядом вооружённый убийца. Про него твой Цимлянский ничего не писал?
– Антон Юрьевич, вы просто привыкли к вещам очевидным и не желаете менять систему подхода к возможности делать выводы. А это ведь так явно – виной всему эти самые сокровища античных времён. Именно на них и зациклился Поликарп Евсеев. А если… а если это и не монеты вовсе, хотя и выглядят, как должны выглядеть монеты. Откуда мы можем знать, как выглядят доисторические артефакты, и что скрывается за внешним видом.
– Но, сосед, ведь ты сам недавно талдычил об эллинском кладе в катакомбах этой… как её… Пантикапеи.
– Да. Было такое. Но обычно за рабочую версию принимают самую очевидную и уже от неё отталкиваются в дальнейших поисках. Но, по всему видно, что здесь задействованы иные категории. Потому я и склоняюсь к мнению, что в данном случае мы имеем дело с чем-то иным.
– С чем же?
– Может, это какой-то энергетический источник, батарейки… может, имеет отношение к оружию древних…
– Оружие?
– Да. Что мы знаем о нём? В мифах сказано о громах и молниях. Не напоминает ли это артиллерийскую канонаду?
– Алексей Фомич, очнитесь. Вы начали заговариваться. Давайте решать проблемы по мере их поступления. Согласны?
– Да, – кивнул учёный.
– Перво-наперво – Семчев. Что с ним делать будем? Оставим, как есть? Он долго не выдержит, хоть и герой-человек. Надо что-то делать с ранами. Что бы сделали эти ваши эллины, окажись они на нашем месте? Все наши лекарства остались замурованными с архивом.
– Это не так уж сложно. Тогдашние эскулапы обходились тем, что давала им Природа. Здесь, неподалёку, я видел грибы-дождевики. Белое тело такого гриба хорошо заживляет раны, препятствует воспалительным процессам, останавливает кровотечение. Его я опробую и на себе. Можно применять в качестве антисептической присыпки и содержащиеся внутри гриба споры…
Круглов сходил в указанную пещеру, срезал несколько грибов и принёс их. Разрезав грибы пополам, он прибинтовал половинки к ранам майора, которого Ерёменко успел подготовить к лечебной процедуре, осторожно стащив с него мундир и нательную рубаху и даже протерев тело куском материи, оторванным от рукава той же рубахи. Закончив с майором, Круглов то же самое проделал и с учёным.
– У меня имеется свой метод лечения, – заявил капитан, затянув последний узел из самодельной корпии, – это сон и голод. Пусть организм сам борется с теми несчастиями, коими мы его оделили.
– Этот метод предусмотрела и Природа, уважаемый Антон Юрьевич. Вот потому наш майор и лишился сознания, чтобы не отвлекаться на всякую ерунду, вроде этого Евсеева.
– Ага. Евсеев. Пора заняться этой мелочью. Вот что, Алексей Фомич, ложитесь-ка вы, как лицо раненое в перестрелке, да дремлите в полглаза, присмотрите-ка за нашим начальничком.
– Что смотреть-то? Куда он денется?
– А ну как горячка у него начнётся. Тогда ему дайте нашего снадобья. Здесь вот, во фляжке, спирта немного осталось. Глоток – внутрь, остальное – снаружи, протереть ему грудь, виски… Да смотрите, чтоб не до конца. Не забудь водой разбавить. А я пойду на охоту.
– Как же вы один-то, Антон Юрьевич? Может, и я на что сгожусь? Ведь эти пещеры я знаю хорошо. Лучше, чем вы или тот же Евсеев.
– Нет уж. Сиди здесь, Аника-воин. Ты уж там навоюешь, представляю себе. Оставлю тебе пистолет майора, да вон ещё винтовка Утицина. Хватит. Лучше посоветуй, куда мог подеваться Евсеев.
– Трудно предположить, ведь он не знает эту часть катакомб. Она, как я уже говорил, так и не была завершена. Эллины использовали естественные подземные пустоты, укрепляли и обживали их, так сказать, замуровывали «лишние» ходы, кое-где соединяли галереи. А там, в глубине, могут быть и провалы, и трещины, и ослабление сводов. Я бы не советовал туда соваться.
– Понятно. Если у Евсеева «сорвало крышу», как ты, Фомич, недавно предположил, так он полезет именно туда. Там можно спрятаться? Есть такие места?
– Да сколько угодно. Только сумасшедший полезет туда добровольно.
– Вот и я осмотрю подступы. Может, что интересное и замечу.
– Осторожней там… Евсеев хорошо стреляет.
– Очень своевременный совет. А то я не помню!
Сборы были недолгими. Круглов выщелкнул из магазина «ТТ» все патроны, осмотрел их, протёр тряпочкой и набил обратно. Точно такую же процедуру проделал с автоматным диском. Повесил ППШ на плечо стволом вниз. Попробовал рывком вздёрнуть стволом вперёд. Получилось не сразу. Чуть поправил лезвие клинка и спрятал кинжал за голенищем сапога, как это делали русские витязи. Занялся фонарём. Приспособил к лампе отражатель, прикрыл тряпкой стекло, оставил узкую щель. Получилось довольно громоздкое сооружение, но лучшего всё равно не было и Круглов, скептически вздохнув, зажёг фитиль самодельного потайного фонаря.
– Удачи…
Это был Ерёменко, но Круглов не остановился, не оглянулся, не ответил. Он был весь уже там, в этих тёмных галереях, где поселилась смерть. И надо было эту смерть обмануть, обвести вокруг пальца, «подвести под монастырь».
Круглов крался по галереям катакомб, стараясь удерживать в памяти направление движения. И как это Ерёменко, чудик учёный, видать, собаку съевший в своих походах за историческими раритетами, здесь ориентируется? Сколько же надо проползти здесь километров, чтобы запомнить расположение ходов, тоннелей, тупиков, камер и пещерных комнат искусственного или природного происхождения, в любой из которых мог бы прятаться осатаневший убийца.
Действуя методично, Круглов заходил в новое помещение, отгибал край материала, которым была укутана лампа, и широким лучом обводил пещеру, особое внимание уделяя полу, где должны были остаться следы крови, знак присутствия беглеца. Но скоро тщательно укутанная лампа начала перегреваться, источая запах керосина и клубы жирного дыма.
Как раз в это время капитан углубился в самую заброшенную часть катакомб. Шёпотом ругаясь, Антон Юрьевич стянул с лампы самодельный чехол, и сразу стало светлее. Первое, что он увидел, был Евсеев, устроившийся на скальной полке, с револьвером в руках, который он направил на Круглова.
Представляя себе эту встречу, капитан намеревался одним движением вскинуть ППШ и направить его на измученного, раненного солдата, который или сдастся сразу, подняв руки, и тогда можно будет использовать его в качестве тягловой силы при переноске майора, или попробует сопротивляться, и тогда он покончит с ним короткой автоматной очередью.
Всё получилось с точностью до наоборот. Евсеев держал его на прицеле, а у капитана были заняты обе руки. Автомат сорвался с плеча и повис на сгибе руки, покачиваясь.
– Бросай его, – дёрнул стволом солдат. – И пистолет тоже. Не глупи, стрелять буду. Сам понимаешь.
Пришлось подчиниться команде. ППШ полетел в сторону, следом – «ТТ».
– Поставь лампу и отойди на два шага в сторону, к стене. Садись там, поговорим.
Помедлив мгновение, Круглов подошёл к стене и опустился на камень. Руку положил на колено, рядом с голенищем, где лежал нож. Эх, будь на месте Круглова Семчев, всё было бы иначе. Он ножом владел не хуже, чем винтовкой или пистолетом. Кидал его в мишень, и тот вонзался в центр, в «яблочко». Говорил, что перенял эту манеру у «волков» Степана Бандеры, активистов молодёжного крыла ОУН, занимавшихся спортом и рукопашными стилями поединка.
– Как там у вас?
– Неважно, – едва слышно ответил капитан. Ему было стыдно, за свои оплошности. Ведь он служил в НКВД на хозяйственных должностях, мало внимания уделяя воинским нормативам, и это его подвело в самый ответственный момент.
– Громче говори. Семчев где?
– Подстрелил ты его, кончается. Может, и умер уже.
– А прохфессор?
– Его Семчев застрелил, когда в тебя палил.
– В меня тоже попал. Одним выстрелом – двух зайцев.
– Он не один раз стрелял.
– Как же, помню. Выходит, один ты остался у меня на дороге. Что делать-то будем? Может какая мысля у тебя на этот счёт имеется, Антон батькович?
– Да какая мысля… Живым бы отсюда выйти…
– А что, мысля дельная. Может и столкуемся, если ты о ней помнить будешь.
– Что предлагаешь-то… Поликарп?
– Это уже другой разговор. Скажи-ка, друг ситный, куда это ты столь осторожно крался? Уж не по мою ли душу заявился?
– Нет. Уйти хотел отсюда. Чего оставаться-то? Все погибли, и мне сейчас здесь, получается, делать больше нечего. Как там, с семьёй, в Керчи-то…
– А сюда зачем полез?
– В темноте направление перепутал. Думал подальше отойти да свет зажечь. Мало ли… с тобой столкнусь.
– Вот видишь, судьбина тебя ко мне вывела. Значит это, что вместе отсюда выходить надобно. А сюда ты зря свернул. Нет там дальше ходу. Точнее, есть, но… там чёрт ногу сломит. А мне нога очень даже нужна.
Евсеев изменил положение, и Круглов заметил, что на верхнюю часть бедра правой ноги его наложена широкая повязка. Наверное, потому солдат и не ушёл далеко, а отлёживался поблизости от тайника с сокровищами.
– Подстрелил меня твой майор, – ощерился Евсеев. – Но, чёрт его побери, с ним мы уже отвоевались. Ты-то сам что думаешь по этому поводу?
– Домой подамся. Больше меня ничего не интересует.
– А меня интересует. Мешок мой, который там остался. Принеси мне его, а, Антон батькович. А я тебя отблагодарю.
– Как? – машинально спросил капитан.
– Жизню тебе оставлю. Нравится такой расклад?
– Да.
– Подожди-ка.
Евсеев спрыгнул с полки и охнул, за стену схватился, но рука с револьвером по-прежнему была повёрнула к Круглову. Солдат поднял с земли автомат, взял его за ствол и ударил им несколько раз о стену. Приклад расщепился, отвалился и укатился прочь кругляш магазина. Отбросив прочь изуродованный остов ППШ, Евсеев поднял «ТТ» и сунул за пазуху, после чего навалился на Круглова, обнял его левой рукой, правой сунул в бок стволом нагана.
– Забирай лампу и пойдём. Сначала назад, за мешком, а там – к выходу. Сообразим костыль какой-нибудь и… разбежимся. Тебе – домой, а мне – новую жизнь налаживать надобно.
От Евсеева кисло воняло застарелым потом и ещё чем-то неуловимо гадостным. Может, это был запах крови и грязного обмундирования, а может, вдруг подумал Круглов, так пахли его мысли и желания, истекая флюидами и миазмами сквозь поры кожи. За последнее время он столько понаслушался от Ерёменки о вещах необычных и удивительных – не удивился бы тому, что и мысли могут пахнуть.
Но всё это ерунда, по сравнению с тем, что ожидало их в камере тайника. Евсеев скоро увидит живыми и Семчева, и археолога, и вынужден будет что-то делать. Что делать? Конечно же – убивать. Это у него хорошо получается.
– Послушай, Поликарп, а что ты собираешься делать, когда мы выйдем из этого клятого подземелья? Там ведь, снаружи, война, немцы…
– А что немцы? – как-то мерзко хихикнул солдат. – Они ведь тоже люди. Вон половина Украины и Белоруссии под немцем да поляком сколь лет жило, и ничего. И мы проживём. Присмотрюсь, прислушаюсь, что-нибудь придумаю. Нам не привыкать. Полгода, год, а там всё равно наладится. Не в ту, так в другую сторону. Нам, помню, батюшка всё говорил – всяка власть от Бога. Понимаешь? Если через год власть останется, значит от Бога она, а уж мы приспособимся. А с капиталом, тем более таким, в особенности. Торговлю, наверное, открою. Это дело всегда выгодное. Землицы прикуплю в непременности. Может, к старости лет барином заделаюсь. Представляешь, Поликашка, и вдруг – барин! А-хах-хах-ха.
Круглову сделалось вдруг так противно, что даже зубы свело. Из грязи – в князи. Почему эти люмпены так мечтают сделаться хозяевами жизни? Чтобы пользоваться всем набором хозяина – земля, власть, богатство, холопы…
Вот-вот они подойдут к пещерной камере, где был устроен тайник. Евсеев увидит Ерёменку, увидит беспомощного Семчева, расстреляет их… потом, конечно же, пристрелит обманувшего его Круглова, заберёт мешок с драгоценностями и уйдёт, чтобы непременно вернуться при первом удобном случае. Граф Монтекристо, блин!!!
В чувствах капитан швырнул под ноги фонарь и тот покатился, громыхая по камням. Фитиль потух.
– Ты чего это делаешь? – спросил солдат, больно вдавив ствол нагана в бок Круглову.
– Запнулся, – выдавил из себя капитан, – сейчас подниму.
– Давай быстрей.
Круглов сел на корточки, пошарил в темноте руками, нашёл лампу, одновременно вытягивая из-за голенища нож. Сердце тяжело бухало в груди.
– Помоги-ка, Поликарп. Зажги, а то у меня спички… закончились.
Голос капитана «сел» от волнения. И он свою просьбу просипел, ожидая, что вот сейчас Евсеев заподозрит неладное, отпрыгнет назад и всадит в него пулю. Но тот ничего не заметил, пошарил по карманам.
– Давай лампу сюда. Иди ко мне.
Вот сейчас… Вот сейчас Круглов подойдёт и ударит убийцу ножом в грудь. Только бы получилось, только бы попасть в нужное место, ибо второго мгновения у Антона не будет, ибо раненый убийца опасен вдвойне, втройне, многократно…
– …Эй, Антон Юрьевич, у вас что-то случилось?
Ерёменко! Наверное, услышал шум и вылез из пещеры, чтобы предложить свою помощь. Нашёл время! Евсеев удивлённо вытаращился, держа в вытянутых руках зажжённую спичку. Круглов снова выпустил лампу, уже в который раз она покатилась по полу, а сам прыгнул на Евсеева, выкинув вперёд руку, вооружённую ножом. Попал!
Евсеев как-то по-бабьи взвизгнул, отскочил, едва не упал и побежал, покатился по галерее назад, в круговерть лабиринтов.
– Фомич, стреляй! Стреляй его!! Уйдёт!!!
Учёный бестолково копошился, клацая затвором, который никак не хотел вставать в боевое положение, а Евсеев уже скрылся в темноте. И вдруг послышался истошный вопль. Вопль беглеца, попавшего в смертельную ловушку.
– Что случилось? Кто это?!
Ерёменко не успевал осмыслить меняющуюся с каждым мигом обстановку и мог натворить делов. Пора было брать инициативу в свои руки.
– Я это, Алексей Фомич, не стреляй…
На этот раз каким-то чудом фонарь не потух и давал достаточно света, чтобы историк распознал в тёмном силуэте своего соседа, который поднял лампу и теперь всматривался в тёмную глубину галереи.
– Что случилось, Антон Юрьевич? Кто это там был с вами?
– Евсеев… – Круглов замолчал, подумав, насколько он был близок к смерти. И как это у него получилось нанести смертельный удар ножом?
– Поликарп? И где он?
– Убежал. Вон туда. Там крикнул.
Они двинулись в ту сторону. Круглов забрал у соседа винтовку и дослал патрон в патронник. Ерёменко светил фонарём они приблизились и…
– Где же он?
Там не было никого. Но ведь крик был хорошо слышен, и это был настоящий предсмертный вопль. Где же тогда тело? Круглов нахмурился и шагнул было вперёд, где темнела круглая тень. Ерёменко внезапно ухватил его за плечо.
– Постойте, Антон Юрьевич!
Он вытянул руку с фонарём, а потом подобрал камешек и бросил его в центр тени. Камешек исчез, а потом они услышали тихий всплеск.
– Это колодец. Один из колодцев. Там, под нами, протекает подземная река, и эллины делали насосы, какие разрабатывал ещё Архимед, для накачивания воды сюда, в катакомбы. За две тысячи лет конструкция насоса разрушилась, а колодец… Колодец остался.
Ерёменко ещё что-то рассказывал, но Круглов не слушал историка. Он опустился на колени и пристально всматривался в темноту ямы, потом оторвал от гимнастёрки рукав, смочил его остатками керосина из лампы, поджёг и кинул вниз. Огненный клубок полетел, разбрызгивая огненные искры, и канул в тёмные воды, которые поглотили его, и снова виден был только тёмный овальный провал.
– Так или иначе, но Евсеев погиб, и мы можем уходить отсюда.
Так решил Круглов, при молчаливом согласии Ерёменки, но мы внесём небольшую поправку. Поликарп Евсеев, хоть и получил серьёзную резаную рану от ножа капитана и провалился затем в колодец, но вовсе не погиб. Он очнулся на берегу Керченского пролива, куда его вынесли воды подземной реки, кое-как добрался до ближайшей хаты, а потом долгое время лечился, голодал и скитался. После войны занялся грабежами, получил среди криминала кличку Ковбой, оставался одиночкой, никому не доверяя. Уже на старости лет, отойдя от дел, приблизил к себе молодого волчонка, Кольку Булича, которому в качестве наследства передал все свои навыки, а также два пистолета – «ТТ» и наган. Про «подвиги» Николая Булича Читатель может узнать из романов автора «Монстр» и «Монстр-2», а Поликарп Евсеев умрёт безвестным стариком в приюте для обездоленных, но это будет много позже описываемых событий. Скажем ещё, что несколько раз он возвращался в Керчь, излазил там катакомбы, но тайника так и не нашёл.
Теперь вернемся обратно в подземелья. Наши герои, с большим трудом, но выбрались на поверхность и вынесли майора Семчева. Капитан Круглов оставил его с Ерёменкой, а сам ушёл в город, чтобы связаться там с товарищами из подполья. Ему таки удалось встретить нужного человека. Когда Круглов вернулся, Семчев был на том же месте, и даже живой, хотя и в бессознательном состоянии, а вот учёного не было. Похоже было, что он исчез в катакомбах, где замаскировал тайник с наследием из прошлого так, что следов его не нашли, когда – уже после окончания войны – туда наведались люди из «конторы». Ерёменко больше в Керчи не появлялся. Можно было предположить, что куда-то уехал, потому как пропал не только он сам, но и его родные. По старой памяти Круглов попытался начать поиски. Куда пропал историк? Может, попал в плен к немцам и маялся в одном из концентрационных лагерей? Или умудрился «загреметь» в наш лагерь, куда попадали частенько люди неординарные, выделяющиеся из общей массы, а также те, кто побывал в плену у немцев? Круглов попытался задействовать ресурс службы и даже обращался к Семчеву, ставшему к тому времени генералом, но тот тормознул поиски, туманно сказав, что «ещё не время».
Круглов тогда поиски прекратил, так как, в общем-то, не хотел лишнего внимания к своей персоне, ведь он, пусть и машинально, но прихватил с собой мешок Поликарпа Евсеева…
Глава заключительная
– …Как ты себя чувствуешь, милая Селеночка? – спросила Блаватская, снимая пальто. Хозяйка квартиры пожала плечами:
– Хорошо. Что-то случилось?
– Нет, но ты была такая бледная, когда мы высадили этого Груздева и отправились домой…
– Надо думать, Наина Львовна. У меня тогда было чувство, что я разгрузила вагон с сахаром. В одиночку.
– Но ведь и я тебе помогала.
– Спасибо большое, уважаемая Наина Львовна, но все эти ментальные манипуляции требуют гигантской концентрации психофизических сил. Слава Всевышнему, такие нагрузки выпадают не каждый день. Но я до сих пор восстанавливаюсь и не веду приёма.
– Бедная Селеночка, может, я могу чем-то помочь тебе?
– Что вы, Наина Львовна, восстановление сил – процедура не такая уж сложная. Важной составной частью является правильное дыхание, и тут я справляюсь великолепно.
– Ты телевизор-то смотришь, Селеночка? Там, в Москве, всё успокоилось. Танки вернулись в часть, защитники мятежного Белого Дома разбежались, а главные зачинщики пребывают в «Матросской Тишине». Всё вернулось на круги своя. Ты была абсолютно права насчёт монет.
– А вот здесь бы я с вами поспорила, Наина Львовна, если бы не дефицит энергетических сил организма. Что случилось, и какой вектор развития получило государство, мы узнаем лишь через несколько лет, на основании анализа происшедших событий. Пока что можно сказать одно – союз президента и Государственного Совета, авторитарного начала и социал-демократического противовеса, аналога скандинавского государственного устройства, распался. Демократы из окружения президента Ельцина понавешают радикальных ярлыков на саму идею социал-демократического строя, объявят его очередной «отрыжкой» старой советской системы, наверх прорвётся молодая поросль либерального крыла – Шувалов с Чубайсом, ну, а следом за ними придут люди более изощрённые и постепенно начнут оттирать молодых либералов от кремлёвского трона. Но и это будет ещё не скоро – год, два, а там «будем посмотреть», как говорят в Одессе.
– Да, Селеночка, – всплеснула руками музейная хранительница, и госпожа Селена едва сдержала улыбку, – я ведь зачем к тебе пришла…
Сова, сидящая на ветке лиственницы, которая, казалось, росла прямо из стены, вдруг «ожила». Глаза её засветились, крылья поднялись, а из клюва послышался скрипучий клёкот. Таким экстравагантным образом в квартире госпожи Селены был задействован дверной звонок. Блаватская едва не поперхнулась от неожиданности.
– Простите, Наина Львовна… Одну минуточку. Если это клиент, то я назначу на другой день. Я скоро вернусь. Подождите пока.
Медленно, с достоинством, магистр наук Истины, удалилась в прихожую-холл, а Блаватская откинулась на спинку удобного мягкого стула. Рядом, на столе, стояла бутылочка «Боржоми», но пить не хотелось, и Наина Львовна расслабилась, пытаясь справиться с чувством нахлынувшего вдруг волнения.
– Проходите сюда, – послышался голос хозяйки и в гостиную вошёл… Вадим Дмитриевич Груздев, собственной персоной. Блаватская окаменела, не в силах сказать ни слова. Она в тот миг как раз подумала о нём.
– Это – моя подруга, мы с ней немного здесь болтали, – сказала, как ни в чём не бывало, Селена и прошла на своё место за столом, где уселась на стул с высокой спинкой. – Так, я вас слушаю.
– Извините, – буркнул инженер в сторону Блаватской, которую он явно не узнал. – Я думал, что мы будем одни.
– Это вы меня извините, – улыбнулась Селена, и это была улыбка королевы, ведущей приём. – Я не ожидала чьего-либо визита и потому настроилась немного поболтать. Нам, женщинам, это простительно. Но я гарантирую вам полную конфиденциальность! Чужие секреты и тайны не выходят за пределы порога этой квартиры. Если вас это устраивает, то я вас внимательно слушаю.
– Хорошо, – решился, поморщившись, Груздев. – Дело в том… Извините, я волнуюсь. В первый раз, пожалуй, вот так…
– Расслабьтесь, – улыбнулась Селена. – Рассказывайте о своей проблеме всё, без утайки, как это делают, доверяясь медику, либо адвокату, либо священнику. Тогда, быть может, я сумею разрешить вашу проблему.
– Быть может?
– Конечно. Это гадалки, хироманты и астрологи уверяют в стопроцентной гарантии своих услуг. А я человек науки, науки Истины, через призму которой оказываю помощь страждущим. Не более, но и не менее того. Если вас такой расклад устраивает, то я жду откровенного рассказа, если нет… то перед вами открыты тысячи дорог, одна из которых, вне всякого сомнения – нужная. Стоит только увидеть её, разглядеть, найти.
– Я понял, – решился Груздев. – Дело в том, что я попал в трудное положение из-за… ну, это не суть важно. Когда-то, ещё в период Великой Отечественной войны к нам, в Киров, приехал брат деда. Он, то есть дедов брат, работал в управлении НКВД города Керчи, и каким-то образом в его руки попали некие исторические ценности. Он их передал своему брату, то есть моему деду, и попросил надёжно спрятать. Сказал, что они имеют огромную историческую ценность, и что он за ними обязательно вернётся. Но он… не вернулся. После войны он у нас появлялся, да и мы в Крыму не раз бывали, но о тех предметах – ни гу-гу. Словно бы их и не было. Да и в нашей семье эта тема стала своего рода табу. Как бывает, когда кто-то оставит на время что-то очень значимое и даже опасное, к чему прикасаться-то нельзя, и думаешь постоянно, быстрее бы уж забрали, но вместе с тем очень хочется посмотреть, пощупать – что же там такого…
– Вы смотрели? – спросила Селена, глядя ему прямо в глаза.
– Смотрел ли я? – завозился на своём стуле Груздев. – Хороший вопрос. Смотрел ли я?
– Да. Скажите прямо.
– Незадолго до моего рождения мой отец доставал эти предметы, разглядывал их и даже собирался часть из них реализовать, но тут вмешался дед… между ними произошла крупная размолвка, они несколько лет не общались, но потом родился я, и это их снова сблизило… постепенно.
– Когда ваш отец вскрыл кубышку?
– Кубышку? Как-то странно назвали этот ящик…
– Хорошо, пусть будет ящик. Ящик Пандоры. Итак, когда это произошло?
– В конце мая – начале июля 1962-го года. Мой отец хотел реализовать часть древних раритетов. Дед ничего не знал, отец почти нашёл уже покупателей, а потом дед всё узнал. Я плохо знаю ту историю. В нашей семье её стараются не вспоминать.
– Эту историю ещё называют «Карибский кризис». Вы помните её, уважаемая Наина Львовна?
– Да, почти неделю мы были уверены, что атомная война неминуема, но потом Кеннеди и Хрущёв нашли общий язык, и дело прекратилось…
– А вместе с ними разгневанный дед заставил вашего отца прикрыть ящик Пандоры до… до последних дней.
– Я не очень вас понимаю, – нахмурился Груздев. – Вы просили меня рассказать, и вот я открываю наши семейные тайны, а в ответ слышу какие-то ехидные и мало понятные слова. При чём здесь ящик Пандоры?
– Вадим Дмитриевич, – в голосе Селены появились «металлические» обертоны. – Вы сами не знаете, с чем столкнулись, и только ваше незнание спасло вас. Это как жить рядом с оголённым контактом высокого, сверхвысокого напряжения. Вы его не касаетесь, и вам ничто не грозит, но стоит притронуться, как…
– Как что?
– Неважно, – улыбнулась Селена. – Важно, что этого не произошло. Наоборот – вы обратились ко мне.
– Да… Обратился… Я ничего не понимаю и это меня сильно тревожит. Повторяюсь, что попал я недавно в очень трудное положение и вот, вспомнил те исторические раритеты. Я хотел использовать их… часть их… попробовать, но не нашёл ящика. Он пропал! Я был в отчаянии, а потом вдруг обнаружил в кармане вашу визитную карточку и там написано, что вы решаете проблемы, и стоял день и час, когда можно придти. Сегодняшний день… Но я всё ещё не понимаю – каким образом…
– Мы многое в нашей жизни не понимаем, – чуть снисходительно улыбнулась Магистр, – но большинство научилось не обращать на это обстоятельство внимания, и – ничего, как-то обходятся. Давайте считать ваш приход ко мне и визитную карточку рукой Провидения, ибо такое случается.
– Провидение, – задумался Груздев. – Хорошо… допустим, если вы мне поможете… хотя не понимаю, каким образом ваша визитка появилась у меня в бумажнике.
– Если вы думаете, что я проникла к вам и спрятала карточку, чтобы таким экзотическим образом зазвать в гости, то я разочарую вас.
– Я понимаю, что это идиотство, но всё равно не понимаю…
– Вам и не обязательно понимать всё до конца, если есть люди, которые в силах это сделать за вас, взамен чего вы получите необходимую помощь. Вы нуждаетесь в материальной поддержке? Правильно я догадалась?
– Да. Правильно. Потому я и хотел вскрыть наследство деда.
– Из вашего рассказа я поняла, что вашему деду предметы оставили на хранение. Вы не допускаете мысль, что хозяева явились и забрали то, что изначально принадлежало им?
– Без моего ведома?
– Всякое бывает. Но за хранение вам полагается плата. Не так ли?
– Так, – оживился Груздев. – Вы поможете мне найти их?
– Это сложно. Может, мы сразу перейдём к плате, минуя тех, кто забрал вещи?
– Вы знаете их, – поднялся со стула инженер. – Ну конечно! Отсюда и эта визитка. Они поручили вам расплатиться со мной? Предупреждаю, я не ограничусь какой-нибудь там подачкой.
– Мне кажется, – сказала Селена, смерив взглядом Груздева со лба, на котором выступила испарина до брюк, покрытых каплями подсохшей грязи, – что вы забываетесь. Я вам ничем не обязана, и, если вы таким образом намереваетесь со мной сотрудничать, то из нашего контакта вряд ли что получится. Вы начали с просьбы, а теперь уже готовы перейти к требованиям.
В клиента вонзились два изумрудно-зелёных клинка.
– Извините…
Из Груздева словно выпустили воздух, как из лопнувшего воздушного шарика. Он тяжело опустился на сиденье стула, галстуком смахнул со лба пот и покосился на Блаватскую.
– Хорошо, – кивнула головой Селена, – мы остановились, что над вами довлеет проблема материального свойства.
– Вот именно – материального, – обрадовался Груздев. – И очень даже довлеет. Вы можете помочь?
– Если вы думаете, что я оказываю финансовую поддержку, то напомню, что здесь частное жильё, а не банк и не касса взаимопомощи (Груздев опустил голову с самым подавленным видом). Но кое-что, думаю, сделать можно. Каким образом? (Груздев поднял голову). Деньги, или финансовые потоки, имеют свои русла и места, где они концентрируются. Это могут быть банки, финансовые учреждения, разного рода биржи, депозитарии, благотворительные фонды и т.д. Не будем забывать о казино, тотализаторах и прочих заведениях, где деньги тоже присутствуют. Я вам дам сейчас одну мантру, заговор на деньги. Вы этот текст заучите и будете ждать условного часа…
– Какого часа? – жадно переспросил Вадим.
– Условленного. Вами.
– А как я пойму, что этот час настал?
– Довольно легко. Бывают в нашей жизни дни, когда всё валится из рук, ничего не получается, все дела заканчиваются неудачей. Это – своеобразная точка напряжения психопространства, сосредоточенного вокруг конкретной личности. Если вы её уловили, то сведёте к минимуму несчастья, которые несёт эта точка концентрации негативных сил. А бывают и противоположные дни, – когда удача вам сопутствует во всех начинаниях, этакий градиент удачи. В такой день вам нужно будет пойти в казино, либо приобрести лотерейный билет, либо составить заявку в тотализатор, либо действовать каким иным образом, попутно прочитав эту мантру. Она позволяет принять верное решение в ответственный момент, этакий ментальный допинг…
– Я всё понял, – обрадовался Груздев. – Прошу прощения за ту степень грубости и глупости, что я показал здесь. Это всё от тех неприятностей… о которых я уже говорил.
– Вадим Дмитриевич, – сделала знак рукой Селена, – вы меня перебили, а между тем я ещё не закончила.
– Очень извиняюсь, – Груздев снова вытер лицо концом галстука и сел на стул.
– Мантру можно применить лишь один раз. При повторном действии она даёт прямо противоположный эффект. Считайте, что это и совет, и предупреждение. Такого рода вещи относятся к области Запретных Знаний. Я лишь расплачиваюсь с вами за тех, кто, по недомыслию, отяготил вашу жизнь тем ящиком Пандоры, которого надо беречься.
– Но я же не знал! – прижал руки к груди Груздев.
– Только малые дети тащат в рот всё, что попадает им в поле зрения. А потом у них болит животик или случается что похуже…
Груздев обиженно шмыгнул носом.
– Но вы-то считаете себя взрослым человеком и потому не станете совершать глупости… Да, ещё один штрих.
Госпожа Селена достала из шкафа-секретера серебряную шкатулку, на крышке которой красовалась ажурная вязь из иероглифов и символов. В ларчик лежал лист из рисовой соломки, на которой тушью был начертан некий стихотворный текст. Тугой рулончик госпожа Селена подала Груздеву, который тут же рулон раскатал и впился глазами в текст.
– Это я должен прочитать?
– Прочитать наизусть, шёпотом или вполголоса. Можно бы и про себя, но для этого надо пройти медитативный курс концентрации сознания, что вам, в общем-то, ни к чему. Выучите и прочитайте вслух, чтобы успех умножился. Сделать это вы должны, когда уловите нужный день. Затем бумажку нужно сжечь вот этой ароматической палочкой. Пепел сложить в чашку, в которой надо будет заварить зелёный чай из пакетика, который я вам также вручаю…
– К чему все эти китайские церемонии?
– Это будет гарантией, что текст вы скажете правильно и ничего не перепутаете. В чае содержатся травы, концентрирующие память и внимание. Ведь вам нужно будет ещё поймать удачу за шиворот. Все мои подарки – только условие того мгновения, исход которого зависит только от вас.
– Я всё понял. Меня волнует сейчас только одно.
– Что же?
– Я должен расплатиться за услугу… А с финансами у меня – сами понимаете… Я уже говорил.
– Вам эта встреча была назначена. Судьбой. Так что не стоит отягощать свой разум лишними сомнениями. Впрочем, если для вас это настолько принципиально, то вы можете расплатиться тогда, когда все ваши финансовые проблемы будут эффектно разрешены.
– Да. Такой вариант меня бы устроил.
Госпожа Селена положила палочку и пакетик с чайной заваркой в бумажный пакет и вручила инженеру. Тот спрятал пакетик во внутренний карман пиджака.
– Моя визитка вам больше не нужна, – сказала Селена таким тоном, что было непонятно, вопрос это или утверждение. Груздев нервно достал бумажник и бросил на стол визитную карточку. Потом кивнул головой и почти выбежал из гостиной.
– Кажется, он сильно взволнован, – заметила Блаватская.
– Не то слово, – улыбнулась Селена, – он сгорает от нетерпения! Будет ждать нужного часа и зубрить текст.
– Это настоящая мантра?
– Самая настоящая. Из тибетского манускрипта Книги Жизни. С моей стороны всё по-честному.
– А если он захочет повторить этот обряд, передав текст кому-либо из родных или знакомых?
– Не получится. Вы забыли, уважаемая Наина Львовна, лист необходимо сжечь и выпить с настоем тибетских трав.
– Но ведь можно текст переписать, сделать ксерокопию, наконец…
– Ожидаемого эффекта не получится, а выпитый напиток несёт в себе ещё одну особенность, про которую я господину Груздеву говорить не стала.
– И что это за особенность?
– К вечеру он забудет все события минувшего дня. Полученный выигрыш будет для него сюрпризом, подарком Судьбы, а наши ухищрения покажутся сновидением или чем-то туманным, и скоро улетучатся из памяти.
– Каким образом?
– Уважаемая Наина Львовна, я ведь всё-таки Магистр наук Истины! Вся наша память – суть цепочка синтезированных организмом аминокислот, тех «носителей» информации, которые мы в силах как смоделировать, так и разрушить. С точки зрения науки всё предельно элементарно, но для обывателя это есть чудо и морок.
– Значит, Груздев позабудет, каким образом ему достались деньги?
– Да. Самого наличия упавших ему на голову финансов будет достаточно. В конце концов, есть такое понятие, как улыбка Фортуны. Пусть она улыбнётся и Груздеву… хотя, с моей точки зрения, он её не так уж и заслужил.
– Я тоже так считаю.
– Вы, Наина Львовна, хотели мне что-то рассказать?
– Я? – удивилась Блаватская. – Когда?
– Перед приходом этого Груздева вы начали говорить, для чего пришли ко мне сегодня.
– Ах, да-да-да. Я вспомнила! Селеночка, мы, за всеми этими передрягами, совсем ведь с тобой забыли про монету, что дал мне этот самый Груздев. Она до сих пор у меня.
– И что же?
– Но, Господи ты Боже мой, ведь ты сама столько говорила об опасности, которую эти монеты несут с собой, что я… Я вся запуталась.
– Не берите в голову, дорогая Наина Львовна. Всё в порядке. Не волнуйтесь. Считайте, что это ваша доля во всей этой истории. Оставьте её себе. Или для музея.
– Это одно и то же. Моя личная коллекция является частью экспозиции. Конечно, и для этой монеты найдётся достойное место.
– Великолепно. Так положите же её там и назовите –
Гегатодрахма Приама
 
Послесловие
Хотелось бы высказать слова благодарности Фоминых Алексею Александровичу, за информационную поддержку относительно периода Римской истории и войн Митридата Шестого, а также за советы, которые были учтены при работе над настоящим произведением. Большое спасибо Анфилатовой Елене Валерьевне за ряд существенных улучшений в тексте и помощь в разработке образов героев произведения.
Огромную благодарность хотелось бы высказать и в отношении Евгения Александровича Молева, чьи материалы внимательно изучались, а из книги автора «Эллины и варвары» использованы многие факты, так что Е.А. Молев может считаться соавтором, по крайней мере, трети этого произведения.
Также при написании были использованы другие источники, начиная от античных авторов (Плутарх, Юлий Цезарь, Тацит) до «Спартака» Джованьоли и более современных авторов, а также Трактат Наньцзин (Трудные вопросы классической китайской медицины) и энциклопедического справочника о боевых искусствах.
Автору остаётся надеяться, что эта встреча с Читателем будет не последней и Читатель захочет встретиться и с другими работами Автора.
г. Киров 28.07-04.10.2008 г.