ГГУ, РФ-67
Моим детям и детям моих однокурсников
Бабье лето 1963 года располагало к благодушию. Правительство нежилось вместе со всеми и надеялось на сбор урожая в благоприятных условиях механизированным способом. Но грянули дожди, ударили холода, и стало ясно, что без ручной студенческой силы картошку не собрать.
Второй курс радиофака ГГУ тоже включен в картофельный десант. Едем в Вадский район с двойным чувством. Греет школярская радость предстоящей молодежной тусовки вместо учебы. Злит выбор времени. Неужели нельзя было послать в хорошую погоду.
Расселили по частным домам, куда сколько можно. Каждая хозяйка должна была кормить своих квартирантов, а колхоз эту повинность компенсировал трудоднями.
Мне досталась изба на самом краю деревни в один красный порядок, т.е. все дома с окнами на юг.
Хозяйка избы, пожилая колхозница, но еще не старуха, жила в одиночестве, поэтому к ней поселили семь человек. Спать было тесновато, и мы с Беном Кольчугиным уходили спать в скирду соломы недалеко от избы, сразу за усадьбой.
Вообще-то, Бен тогда еще не был Беном, а был просто Борисом. Но называть его Борисом, так же нелепо, как, глядя на полную луну, называть её месяцем. Бен - это Бен, имя, которым его одарила черная фетровая шляпа, которая нашла его на уборке, и которую он носил на ковбойский манер.
Деревня представляла унылое зрелище. Дома низкие и неухоженные, треть из них пустовала. Чтобы заглянуть с улицы в окно, приходилось наклоняться.
Места в округе были безлесые, и дрова, видимо, всегда были в дефиците. Именно из экономии дров жители строили дома очень расчетливо. Подполье, для тепла, рыли глубокое, так что полы в избах были только чуть выше уровня улицы, а окна рубили совсем маленькие и низко от земли.
Нашлись романтики, пожелавшие поселиться в брошенных домах, но руководство инициативу не одобрило.
В нашей избе было две комнаты: большая прихожая-столовая и горница, где спала хозяйка.
Входная дверь в избу, толстая и тяжелая, была прорублена со стороны двора. Дверь была так точно подогнана, что закрывалась только с небольшого размаха, издавая громкий хлопок. При открывании дверь громко чавкала. Войти или выйти из избы бесшумно было практически невозможно.
Сразу налево от двери была большая русская печь, которая примыкала к дверной стене. До противоположной южной стены печь не доходила, образуя небольшую кухню, отделенную от большой комнаты легкой перегородкой и занавеской, вместо двери.
Под окнами, вдоль всей стены была приколочена широкая крепкая скамья, перед которой стоял обеденный стол, покрытый клеенкой, а за ним вторая легкая, переносная скамья. Двустворчатая дверь в горницу начиналась как раз, где заканчивался стол.
Спали на полу, головами к горничной стене, на ватных матрацах, которые нам выдал колхоз, вместе с комплектами белья. На день постели вместе с застеленным бельем скатывалась в валик, и лежали на полу вдоль всей внутренней стены.
Как-то в редкий погожий день, в воскресенье, когда работа в поле была только до обеда, мы все семеро, не мокрые, не усталые, расслабленно-довольные,- только что не мурлыкали,- собрались в столовой к ужину. Погода была тихая и теплая. Одно окно, которое ближе к кухне, было открыто настежь, и я сидел около него, разглядывая пустынную улицу, безмятежный покой которой не нарушали, гуляющие под окном куры.
Если бы к окну подбежала собака, то я мог бы дотянуться и погладить её.
Все расположились на полу, полулежа на своих тюфяках. За стол никто не садился, давая хозяйке возможность свободно накрывать на стол.
Заходящее солнце отражалось в открытой створке окна, и его блик освещал блестящую клеенку, от которой блик отражался в потолок.
Хозяйка сказала, что через пять минут тушеная картошка будет готова, и принялось протирать и так чистую посуду.
Обволакивающая тишина деревенской улицы проникла в нашу избу, заполнила её и повисла в воздухе.
- Милиционер родился,- меланхолично произнес Зевин.
В этот момент я заметил Блинцовского, который энергично и целеустремленно двигался вдоль улицы, явно направляясь в нашу обитель. Он был в распахнутой армейской фуфайке на голое тело. Осеннее тепло не очень располагало к такой форме одежды, но это был стиль Аркадия. Он обычно ходил в одной фуфайке, скидывая её при каждом удобном случае, особенно если работа была достаточно интенсивной, а выбирал он всегда именно такую работу.
Наша хозяйка возилась у печки за кухонной занавеской, готовясь подавать нам тушёную с мясом картошку.
Тяжелая дверь громко чавкнула, открылась, и еще громче хлопнула, закрывшись. На пороге возник Аркадий. Он вошел, и молча, как-то странно, с пафосом, встал в середине комнаты.
Резким движением он стянул с плеч фуфайку, и она упала чуть ниже поясницы, удерживаясь на запястьях рук. Аркадий вскинул голову – и застыл, словно собираясь разродиться торжественной речью. Стихи он тогда еще не писал.
Блик от клеенки, подсвечивающий чуть горбоносое лицо Аркадия, и голые жилистые руки, заведенные за спину и схваченные как наручниками полуспущенной фуфайкой, вид создавали трагически демонический. Вещающий демон в кругу своих возлежащих помощников. Картина получилась вызывающе антибиблейская.
Хозяйка, зная, что мы все в сборе, с любопытством выглянула из-за занавески,– и вздрогнула, увидев странное явление в образе Аркадия.
Заминка длилась всего мгновенье. Хозяйка юркнула в кухню, схватила ухват, перевернула его рогулями кверху, поставила за занавеску между собой и Аркадием, и принялась истово креститься.
Я все это видел в проем от полузакрытой занавески, сидя у самой кухни. Аркадий ничего не мог видеть, но он заметил странную реакцию хозяйки на своё появление.
Последующие события развивались стремительно и как по сценарию.
Гримасничая и размахивая руками, я молча кричал Аркадию, чтобы он как можно быстрее выскочил из комнаты, причем я ему указывал на дверь. Но он вместо этого, уронив на пол фуфайку, метнулся в мою сторону, и с вытянутыми вперед руками, как торпеда, пролетел мимо меня в узкое окно на улицу. Я едва успел отклониться. Всё произошло стремительно и бесшумно.
Хозяйка, перевернув ухват, и несколько успокоившись, выглянула из-за занавески, с явной надеждой, что ничего не случилось. Примета приметой, но еще ни разу, ни на кого не подействовала.
Но пришелец как испарился!
Дверь не чавкала.
Наша хозяйка, глянув в замешательстве на закрытую дверь, затем в безнадежно узкое окно на пустынную улицу, где спокойно гуляли куры, глухо выдохнула:
- Где он?
- Кто? – без всякого выражения спросил я после небольшой задержки.
Хозяйка как-то затравленно оглядела нас, ожидая хоть какой реакции и поддержки, но все уже были в теме, и изображали скуку неведения.
Хозяйка еще раз посмотрела в сторону окна, но видимо поняла, что вылезти в окно не замеченным и так быстро просто невозможно.
Хозяйка, как-то разом превратившись в старую бабку, не стала рассказывать нам о своем видении, несколько раз перекрестилась и, спрятавшись за занавеску, начала греметь мисками и накрывать на стол.
Аркадий, сделав при приземлении кувырок через голову, сразу метнулся к стене дома, и сидел на корточках, втиснувшись в стену под окном.
Выглянув в окно, я столкнулся с вопросительным взглядом. Я показал Аркадию большой палец,
Убедившись, что бабка в трансе и уже не собирается заниматься расследованием, я, выбрав момент, двумя пальцами изобразил Аркадию бегущего человека. При этом мне приходилось всё время изображать неподвижную меланхоличность в моменты появления мельтешившей хозяйки.
Как Аркадий прошел по улице, я не увидел, хотя смотрел внимательно. Он словно растворился.
Слух о том, что постоянно оголяющийся тип, из студентов, - дьявол, моментально разнесся по деревне. И когда Аркадий, готовившийся к писательской деятельности, решил поспрошать за жизнь деревенских мужиков, перекуривавших на скамейке, те молча потянулись за вилами, которые стояли поодаль. Пришлось будущему писателю, кинорежиссеру и поэту Сарлыку ретироваться, сопровождаемому моей улыбкой.
Аркадий был по-детски доволен, он всю жизнь любил эпатаж.
Убили его в Москве, через много лет, при очень странных обстоятельствах.
А я так и не удосужился спросить его, зачем же он тогда приходил к нам.
Нижний Новгород, январь 2013г.