Это только первая часть повести В. МИХАЙЛОВА «ЧЁРНЫЙ ПЕСОК СИНАЯ».
Мы не знаем, когда она была написана, равно как не знаем, была ли закон—
чена вообще. Нам также не известно, как сильно прямой репортаж разбавлен
здесь художественным вымыслом и поэтическими фантазиями автора.
Вероятно, это мы уже не узнаем никогда.
Но у нас есть стойкое ощущение, что это единственное произведение Влад.
Михайлова, в котором он предстаёт без маски и камуфляжа.
Именно это и побудило нас представить следующий текст читателю.
Виктор ЛЮБИН
. Секретарь Международного
Союза Славянских Журналистов.
31.03.2013.
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВ-КРАВ
ЧЁРНЫЙ ПЕСОК СИНАЯ
Светлой памяти
Александра Полякова
Александра Епифанова
Мухаммада Салиха
Часть первая.
Почти все эпизоды этой повести списаны с натуры. Может показаться, что персонажи говорят одинаково и вяло. Но тридцать с лишним лет назад офицерский молодняк именно на таком языке и общался. В те далёкие времена не было никаких «блинов» и прочего блатного мусора, который нынче воспринимается как вербальный адреналин и которым теперь даже президент развлекает свою аудиторию. Матом же и тогда ругались много, с удовольствием и без остановок. И всё-таки кое-что мне пришлось сочинить, а некоторые имена исправить. Поэтому получился не чистой воды репортаж, а некая как бы повесть со спекуляциями и элементами репортажа. Кстати, всё, что может показаться абсурдным до полной нелепости списано один к одному. Скажу больше, именно это один к одному и списано.
*** *** ***
Тёплым октябрьским вечером четверо советских офицеров сидели за столиком маленького бара-кафе, рядом с военным аэродромом Насера под Каиром.
Все четверо были одеты в новую камуфляжную форму без знаков различия и все четверо были счастливы. Счастливы тем, что их почти двухмесячная командировка, оказавшаяся столь далёкой от всех предполагаемых вариантов, наконец завершилась, и через несколько часов они уже будут в России. И они ещё были счастливы тем, что каток какой-то там восьмой или девятой арабо-еврейской войны прошёл рядом, оставив их непокалеченными и живыми. На груди у каждого сиял "орден павлина Джафара". Именно так они называли египетский офицерский значок за храбрость и боевые заслуги, - эквивалент медали ДОСААФ "За спасение утопающих". Они шутили и смеялись, и никто не вспоминал пятого и шестого, навсегда оставшихся в синайской пустыне.
Толстый египтянин в красной феске, хозяин кафе, похожий на бармена из "Последнего дюйма", поставил на стол бутылку коньяка, тарелку с апельсинами и плетёный квадратный лоток с нарезанным лимоном.
- Вэри бэст гуд коньяк, - с улыбкой сказал хозяин, - подарок Аллаха... двадцать лет...
Правда, он сказал почему-то "bribe", а не "gift" и даже не "present", что, скорее, означало всё-таки не подарок, а подкуп.
- С какого это времени Аллах стал носить наполеоновскую шляпу? - заметил один из офицеров, тыча пальцем в силуэт, украшенный треуголкой, справо от которой стояло "dix ans" – выдержка десять лет.
- Зато к нам он оказался щедрее, - пошутил второй, - пророку предложил вино и кумыс... Правда, на выбор...
- Ну и что? - спросил третий.
- Мухамед выбрал водку, - ответил второй, и все четверо засмеялись.
В кафе вошёл седой полковник-египтянин с юношей-адьютантом. Оба первыми отдали честь русским офицерам, и тем в знак приветствия пришлось встать со своих стульев.
Нет! Всё было не так!
Так могло быть. Но было не так.
Не было никакого уютного кафе, не было добродушного хозяина-египтянина в красной феске.
Не было молодцеватого полковника с седыми висками и юноши-адьютанта.
Не было четырёх отутюженных и подтянутых офицеров.
Всё было не так...
Трое грязных, и небритых парней в прокопчёных, изначально защитного цвета, робах без знаков различия, убивали последний час своей затянувшейся командировки.
Д Е Н Ь П Е Р В Ы Й.
Между Эль-Шаллуфа и Эль-Кубри по прямой меньше десяти километров, а сам Эль-Кубри примерно на столько же севернее Суэца. Вот на этом участке и было приказано девятому ударному гвардейскому корпусу, ранее находившемуся в стратегическом резерве, переправиться через Канал.
Корпус - две мотопехотные армейские дивизии, - вряд ли стоило называть гвардейским. Просто в нём были растворены два батальона президентской гвардии, и это определило статус соединения. Впрочем, и ударным его назвать тоже было никак нельзя. Во-первых, главный и неожиданный удар уже состоялся, во-вторых, корпус почти не имел танков, а что-либо делать без них в пустыне было бессмысленно и неприлично; все же наличные танки египтян, сведённые в шесть дивизий, к тому времени уже находились на Восточном берегу Канала. В-третьих, и сами египтяне не считали свой корпус ударным.
Мы, то есть шестёрка командированных советских офицеров, были, так сказать, на время подарены штабу девятого корпуса в качестве бесплатного интернационального приложения к "Резеде" - мобильному комплексу дальней связи, который - в отличие от нас - подарен был уже навсегда. В нашу задачу входило первичное техническое обслуживание МКДС и выполнение ещё каких-то особых функций, на которые туманно намекало начальство, и о которых я не имел ни малейшего представления. Мы даже не подозревали, что наша "Резеда" являлась всего лишь запасным блоком основного комплекса связи и разворачивалась в качестве горячего резерва.
Около шести утра командир нашей группы капитан Митрохин объявил, что мы сегодня переправляемся вторым эшелоном через Канал в направлении на Эйлат, но дальше семи или восьми километров не продвинемся. Такая, стало быть, будет прекрасная диспозиция. К вечеру, в худшем случае, будем на месте, развернём там свой узел, обеспечим связь, передадим аппаратуру египтянам и сразу же возвратимся в Суэц, может быть, в Исмаилию. Потом - без промедлений в Каир, и на этом командировочный финиш. Максимум через пять дней будем уже в Союзе. Капитан говорил уверенно и определённо. После недельного ожидания и бестолковой суеты его речь выглядела убедительной и логичной. Разумеется, мы прекрасно знали, что командирам верить нельзя, но нам так хотелось поверить, и мы поверили.
Через час мы все сидели в офицерской столовой гвардейских казарм Исмаилии и плотно завтракали. Завтрак был праздничный и горячий, было подано даже какое-то кислое вино. Настроение у всех кроме меня было бодрое. Ребята рвались вперёд. Мне было тоскливо и очень хотелось в Москву. С каким бы удовольствием я подождал бы их здесь, а потом мы бы все вместе с чувством исполненного интернационального долга... Внешне я кое-как храбрился, но мой не вполне боевой вид провоцировал полудружеские насмешки.
Мне не нравилось и меня не устраивало всё: показная бодрость, солдатский оптимизм, готовность радостно верить розовым планам командования, экипировка, кормёжка, общий расклад, транспорт, незнание арабского и знание всего полусотни английских военных слов, состояние собственного желудка и - может быть, главное - липкий страх, постоянный и мерзкий страх...
У Булата Окуджавы есть роман "Путешествие дилетантов".
Наша история могла бы назваться "их командировкой".
"Прямая конгруентность невозможна, - часто говорил мой учитель, - но всегда возможна чистая аналогия". Несколько месяцев спустя, уже дома, я придумал вот такую весёлую аналогию.
Представьте, что вам предложили должность учителя математики в школе для особо одарённых детей. Вам рассказали про мощную учебную базу этой школы, про лингафонные кабинеты и компьютерные классы. Потом отправили на двухмесячные курсы повышения квалификации и всё такое. А первого сентября вы с конспектом предполагаемых лекций прибыли к месту своей новой службы.
Однако оказалось, что вся учебная база этой школы - всего лишь пыльный двор, обнесённый кривым забором, за которым вместо приглаженных кефирных вундеркиндов два десятка грязных оболтусов гоняют самодельный мяч. И все ваши функции сводятся к тому, чтобы свистеть этим оболтусам, а когда они слишком плотно собьются в кучу, перелезать через забор и дубасить их палкой.
Разумеется, тогда, в офицерской столовой, ничего подобного ещё не могло прийти ни в одну больную и бедную голову.
Капитану Митрохину надоело наблюдать мою кислую рожу и он послал нас с Сашкой Епифановым проследить, как идут сборы.
Мы спустились по дощатым мосткам - лестница была ещё накануне разбита жидовской ракетой, - во двор казармы и попали в развороченный муравейник. Одетые в свежую хаки феллахи, сбивая друг друга с ног, метались во всех возможных направлениях. Одни тащили ящики с консервами и снарядами, другие волокли стянутые волосяными арканами тюки, отлично смотревшиеся бы между горбами верблюдов. Всё это бестолково грузилось в тут же стоявшие грузовики, а в их кузовах уже орали и прыгали те же феллахи.
Наши четыре машины - две "Резеды" и два укомплектованных и закрытых вездехода, - стояли возле самой стены казармы и выглядели такими чистенькими - прямо с иголочки - точно мы собрались на военный парад. Возле каждой, как заведённые - один по часовой стрелке, другой - против, ходили гвардейцы из приданной для нашего спокойствия и защиты роты капитана Мухаммада. Словно из-под земли, выскочил и он сам - небольшого роста, но широкий в плечах, с отменно накаченными бицепсами и смоляными усами. Он быстро поздоровался, цепко хватая сразу двумя руками наши правые руки.
- Какой погода стоит, да? - осветились наши лица его белозубой улыбкой. - Большой поход идём! Будем Меир голова в жопу делать!
Епифанов засмеялся и выстрелил в ответ длинную арабскую фразу. Мухаммад схватился за живот и захохотал так, что его ближайший гвардеец решил спрятаться за кузов вездехода. Я тупо смотрел на эту пантомиму, безнадёжно пытаясь выловить из неё хотя бы одно зерно юмора.
О, сколько раз я вспоминал в тот день сказку, которая сказывается так быстро!
Мы почти до обеда жарились в наших вездеходах. Все чего-то ждали. Несколько раз колонна вроде бы собиралась двинуться, со всех сторон начинали выть и орать феллахи, заводили моторы, вот, казалось, сейчас, вот-вот... Потом всё опять стихало, и оставалась только жара, глумившаяся над нашими расплавленными мозгами.
Как потом рассказал Мухаммад, ждали командира второй мотопехотной дивизии полугенерала Али Наскара. Сначала его нигде не могли найти. Потом всё-таки нашли в хранимом Аллахом от жидовских бомб публичном доме. Доблестный полугенерал бурно гулял всю ночь, вероятно, авансом отмечая будущие победы египетского оружия. И теперь, чтобы "поутру пред эскадроном он снова" стал "весел и румян", ему в срочном порядке требовалась ванна и массаж. Пока адьютанты искали его личную массажистку, пропал начальник штаба. Вроде как по семейным обстоятельствам: день рождения любимой жены. Он даже откуда-то позвонил и распорядился начинать без него, - дескать, потом догонит на марше.
Короче, мы тронулись только во втором часу дня - в переносном смысле значительно раньше. Полсотни новеньких горьковских грузовиков, до отказа набитых тюками, ящиками и феллахами, да десятка три транспортёров и вездеходов. И - именины и массаж – вещи серьёзные - ни одной штабной машины. Вот так выглядела - может быть, с птичьего полёта, - наша особая литерная колонна второй мотопехотной дивизии девятого ударного гвардейского корпуса национальной армии Египта. А к некоторым грузовикам ещё прицепили и пушки.
Кто руководил всей этой армадой и руководил ли ею кто-то вообще - не знаю, но на марше нами руководил капитан Мухаммад. И он был одновременно начальником, гидом и защитником. Именно его попечением наша нарядная "Резеда" и распалённые вездеходы оказались в середине колонны, а впереди и за нами шли два гвардейских вездехода - наш персональный эскорт.
С трамвайной скоростью мы долго кружили по кривым и кое-как расчищенным улицам Исмаилии. Жидовская авиация поработала здесь от души, Особенно в восточной части города - ни одного целого дома. А погода - почти как в Крыму в бархатный сезон, только, конечно, пожарче. На ярко-синем небе - опять вспомнился Крым - ни облачка. Вместо перистых и кучевых - жирные реверсные волокна мигов. И сами железные птички, как ласточки-береговушки, одни - чуть не над головами - на восток, другие - значительно выше – уже оттуда - на запад.
Мы все вдруг почувствовали себя защищёнными со всех сторон. У меня даже вроде и голова болеть перестала. А впереди нас ждал простор библейской пустыни и вольный ветер военных приключений.
"Может быть, действительно всё не так уж и плохо!"
Эта эйфория передалась и феллахам. Они орали и скакали в своих грузовиках и едва не лезли на плечи друг другу.
- Смотри, Краб, как веселится пушечное мясо, - заметил Борис, подставляя лицо лёгкому ветерку, постепенно набиравшему силу. - Радость-то какая...
Женька Егоров, сидевший за рулём, громко захохотал, и борт вездехода чуть не чиркнул по разбитой каменной стене, тянувшейся до конца улицы.
В машине нас было трое. Оба Александра - Епифанов и Поляков -вместе с капитаном Митрохиным ехали в первом вездеходе, а "Резеду" вели особо проверенные водители Мухаммада.
- Помню, перед нашей "Волгой" долго один фургон шёл, - продолжил Борис, с неудовольствием посмотрев на Женьку. - Бычков везли... на бойню, разумеется... Они молчали... всю дорогу молчали... Давно это было, а глаз вот их никак забыть не могу...
- Философ, - хмыкнул Женька, - ты бы лучше за своим ЗИПом следил.
- Никуда не денется, - мрачно отозвался Борис, - Митрохин с утра каждую пломбу раз пять облизал...
- Капитан службу знает, - опять засмеялся Женька, - он важность задачи чувствует. Когда вернёмся, майора получит и ещё орден Красной Звезды.
Когда вернёмся... - согласился Борис.
П Е Р Е П Р А В А.
И вот он наконец – Суэцкий канал!
Низкий грязный берег. Какая-то чёрная земля, воронки от бомб, разбитые блиндажи, полузасыпанные траншеи, кучи снарядных гильз, пустые ящики от снарядов, разбросанные мешки с песком. Грязная серая вода, по которой плывёт военный мусор. И не только мусор… Оборванцы с замотанными тряпьём лицами длинными крючьями ловят из воды медленно скользящие трупы. И страшный, ни с чем несравнимый, запах…
- Слабовата у них похоронная команда, - поморщился Женька Егоров.
- Не гвардия, - согласился Борис Соколов. – Тьма египетская…
Я подумал, что неплохо бы одеть противогазы.
Наша колонна прошла с полкилометра вдоль берега и остановилась у понтонной переправы. В этом месте ширина канала не превышала шестидесяти метров. Рядом, почти привалившись к берегу, лежал на боку голландский сухогруз с развороченным носом. Из его нутра гремела явно не восточная музыка. К этому калеке подрулил гвардейский бтр-амфибия, и длинная очередь «льюиса» прошлась по его облупленному борту. Музыка сменилась криками и диким воем.
- Гвардия наводит порядок, - объяснил Женька Егоров. – Мелочь… проходной эпизод…
Похоже, мы уже пересекли ту черту, за которой человеческая жизнь не стоит одной стреляной гильзы. Очень медленно доходила до меня эта простая мысль.
У самих понтонов творилось нечто совершенно невообразимое. Феллахи скакали, как бешеные, и орали друг на друга. Каждый хотел оказаться на восточном берегу первым. Они не боялись даже своих офицеров. Геройский дух буквально витал над нашими головами. Однако это никак не добавляло озона, и я снова вспомнил о противогазе. А по качающимся понтонам, которые, разумеется, были скреплены одними соплями, бодро двигались на восток грузовики, тягачи, бэтээры… Вот один, не проехав и десяти метров, вильнул вбок, и его переднее левое колесо съехало с понтона. Несколько феллахов, сидевших в набитом ящиками кузове, даже не почесались. Шедший следом гусеничный вездеход аккуратно столкнул нерадивую транспортную единицу в грязную муть канала. Кабина и кузов вместе со всеми пассажирами мгновенно ушли под воду. Не выплыл ни один!
Это дорожное недоразумение, похоже, никто кроме нас не заметил. Мы тупо смотрели на то место, где полминуты назад была кабина грузовика. Каких-нибудь десять метров от берега!
- Феллахи-то, видать, кролем ещё не овладели, - вышел из ступора Женька Егоров.
- Эти, которые с баграми, не заскучают, - отозвался Борис Соколов.
Недалеко от нас остановился странного вида автобус, на крыше которого вокруг стреноженной кинокамеры суетились три мудака в белых шляпах. Очевидно, готовилась кинохроника. Для будущих поколений и зрителей ежевечерней телепрограммы «Время».
- Эй, фотограф, – помахал им рукой Борис, - запечатли мою личность! Жалко вот бескозырки не имею…
Такая вольная демонстрация незамеченной не осталась. Из первого вездехода выскочил разъярённый капитан Митрохин. Он по-отечески обложил нас пятиэтажным матом, напомнил о режиме секретности и приказал сидеть тихо, как мыши. Голова Митрохина была обмотана белым вафельным полотенцем.
- Товарищ капитан! – начал Женька Егоров.
- Никаких званий! – зашипел Митрохин. - Ты что, твою мать, забыл, где находишься?!
- Товарищ командир! – поправился Женька.
Но Митрохин ничего не стал слушать и, обматерив нас ещё разок, побежал прятаться в свой вездеход.
- Ты не знаешь, почему все начальники такие мудаки? – задал вполне резонный вопрос Егоров.
- Потому, что они – суки, - популярно объяснил Борис Соколов.
- Значит, не знаешь, - не удовлетворился таким объяснением Женька. – А ещё суворовец… Службу свою они крепко любят – вот что.
- Если знаешь, зачем спрашиваешь? – выдавил я. Голове вроде стало полегче, зато во рту появился очень неприятный вкус, казалось, - вот-вот вырвет…
- Эх, жаль сфотографироваться не удалось, - пожаловался нам Борис. – Для семейного альбома. И случая такого, может, больше не будет…
Что-либо фотографировать или хотя бы просто иметь фото-инструменты нам было строжайше – ох, как строжайше! – запрещено.
Первый вездеход въехал на мост, за ним – транспортёр с гвардейцами, потом – наша очередь.
- Держись, ребяты! – заорал Женька. – Поехали!
СУЭЦКИЙ КАНАЛ. ИСТОРИЯ ВОПРОСА.
Суэцкий канал... Почему-то думают, что его сравнительно недавно вырыли англичане. На самом деле история этого уникального сооружения уходит в самую глубь времён.
Ещё древнеегипетский фараон Рамзес Второй в XIV-ом веке до Рождества Христова распорядился прорыть между устьем Нила и северным берегом Красного моря судоходный канал для кораблей своего флота. По нему благополучно плавали лет пятьсот, потом начались смутные времена, и канал занесло песками.
Но уже фараон Нехао в конце VII-го века до Рождества Христова повелел рыть новый канал от Бубастиса (теперь Сигасиг) на Ниле до Патумоса на Красном море. Разумеется, стали рыть, положили, если верить Геродоту, больше ста тысяч рабов, но оракул посоветовал это дело бросить. Тогда с оракулами не шутили - не наше время - и, естественно, бросили. Однако при новом владыке Египта персидском царе Дарии Гистаспе - лет этак сто спустя - дело довели до конца - канал всё-таки дорыли. А при Птолемее Втором - это уж после Александра Филипповича Македонского - его расширили, углубили и даже снабдили шлюзами.
Во времена Клеопатры канал здорово занесло песком, но всё же не до конца, и после битвы при Акциуме - лет через шестьдесят после Спартака - остатки флота египетской царицы спаслись через него, улизнув от римлян в Красное море.
Частично этот второй канал был восстановлен при римском императоре Траяне и чуть не до походов Аэция назывался amnis Traianus.
В середине VII-го века он был заново восстановлен полководцем халифа Омара, наместником Египта, неустрашимым Амру. Но сила синайских песков оказалась непобедимой, и лет через сто пятьдесят его уже можно было переходить вброд в любом месте.
На долгие годы об этом уникальном сооружении забыли. Правда, во времена Великих географических открытий Венецианская Республика имела на его счёт кое-какие планы. Уж очень хотелось расторопным венецианским негоциантам попасть в Индию, минуя мыс Доброй Надежды. Впрочем, дальше грёз и общих мечтаний дело у них так и не пошло.
Пару веков спустя сам мудрейший Лейбниц попал в плен этой проблемы и даже предложил Людовику XIV-му проект нового канала с подробным указанием "рыть от сих и до сих". Но у Короля-Солнца нашлись заботы поважнее, и проект величайшего математика был предан забвению.
Лет через сто турецкий султан Махмуд Третий вернулся к сему древнему вопросу и, в духе своих предшественников - первого и второго, - повелел незамедлительно начать земляные работы. Однако рыть оказалось некому. Вождь мамелюков Али-Бей даже бросил сгоряча в пески своих янычаров. Но те либо поумирали от лихородки, либо побежали на юг, где и были благополучно переловлены шустрыми эфиопами. Тем дело и кончилось.
Но ненадолго. Не прошло и десятка, лет как уже Наполеон Буонапарт распорядился создать особую комиссию для всестороннего изучения вопроса и во главе её поставил инженера Франсуа Лепера. Лепер основательно проработал вопрос и доложил будущему императору в самом подробном виде. Однако к тому времени Египет со всеми его пирамидами, проектами и тайнами, включая находки Шампольона, первого консула уже не интересовали, и он великодушно подарил богатую идею вместе с леперовским докладом очередному турецкому султану.
Чем именно занимались в этом направлении турки почти пятьдесят лет - никому не известно, но уже в 1846-ом году образовалось, говоря современным языком, акционерное общество с ограниченной ответственностью "Societe d'etudes du canal de Suez", так сказать, "общество по распространению". Правда, сами турки имели к нему весьма слабое отношение. Делами там заправляли: француз Талабо, британец Стефенсон и австрияк Негрелли. А в их общем портфеле лежал всё тот же старый доклад Лепера. "Общество" провело полтора десятка заседаний, сняло дюжину миллионов франков золотом и - весьма знакомый финал - растворилось в пространстве.
Великое дело ждало своего Геракла.
И он пришёл в лице французского дипломата Фредерика Лессепса, который и предложил публике дерзкий проект "искусственного Босфора" - канал между двумя морями - Красным и Средиземным.
Этот расторопный, очень неглупый и суперэнергичный нормандец 19 мая 1855 года добился от вице-короля Египта Саид-паши специального фирмана, дающего право на создание компании ("Compagnie universelle du canal martime de Suez") по рытью канала и его последующей эксплуатации в течение 99-ти лет. Поразительно, но в том же году фирман Саид-паши был ратифицирован турецким султаном. Четыре года спустя неутомимый Лессепс основал-таки объявленную компанию с основным капиталом в двести миллионов франков. Разумеется, этой суммы не хватило и на половину запланированных работ. Однако сами работы, несмотря на колоссальные технические трудности, - феллахи от жажды и жары мёрли, как мухи, - всё-таки начались, и через десять лет, 16 ноября 1869 года, Суэцкий канал был торжественно открыт.
Его длина равнялась 160 километрам. Первоначальная ширина на поверхности составляла от 60 до 110 метров, по дну - 22 - в нашем веке её увеличили почти вдвое, - а глубина тогда достигала 8-ми метров, - впрочем, потом увеличили и её.
Канал начинался у Порт-Саида, два гранитных мола длиной в 2250 и 1600 метров защищали его средиземноморский фарватер от заносов нильского ила; затем он шёл на юг через горько-солёные озёра, гряду холмов Эль-Кантара, на 95-ом километре встречался с Большим горько-солёным озером, пересекал его и на 156-ом, наконец достигал Красного моря.
Суэцкий канал сразу же сократил морской торговый путь из Европы в Индию на 24 дня - на 2 дня больше, чем плыл первый раз в свою "Индию" Колумб, - и приобрёл колоссальное значение как величайшая транспортная артерия мира.
На пару секунд мне стало по-настоящему плохо. Дамский обморок. Никто этого не заметил. В голове плескалась жирная чёрная вода. Когда я открыл глаза, мы уже были на восточном берегу канала. Забыв обо мне, Соколов и Егоров, вели глубоко научную беседу на библейскую тему.
- Вот по этим местам он, стало быть, их и водил...
- Кто водил?
- Моисей, конечно... Сорок лет топали...
- Вот мудаки! За сорок лет десять раз до пингвинов дойти можно.
- Считай, нам повезло...
- А там ведь молочные реки... кисельные берега, целых полгода солнце...
- Где там?
- На Южном полюсе, разумеется...
- Тогда повезло нам. А то пришлось бы их выковыривать из Антарктиды...
- Всё-таки им. Там бы евреи передохли. Как динозавры и мамонты.
- Евреи бессмертны. Такой, понимаешь, крепко запаенный народ... Они себя ещё покажут – вот увидишь...
- Они себя уже показали. Иначе нас здесь просто бы не было...
- Хватит болтать! Вон командир с целым мешком приказов.
Капитан Митрохин действительно вылез из скорлупы своего вездехода и направился к нам. Он первым, так сказать, попрал ногами священную почву Синая. Вероятно, это был своего рода исторический момент, может, некий мистический акт, римейк подвига Навина или Армстронга, правда, без лавровых венков и трубных гласов в печати. Но никто из нас, в силу присущей нашему возрасту недальновидности, не смог должным образом запечатлеть столь важное событие в собственном сердце.
Машины, как и положено по боевому уставу, стояли на дистанции, и Митрохину предстояло пройти шагов тридцать, а то и больше. И проделал он этот путь, надо сказать, на удивление резво, хотя и с брезгливой осторожностью, словно боялся наступить на арабское дерьмо или еврейскую противопехотную мину. Митрохин нёс довольно объёмистый мешок и вид имел, мягко говоря, нелюбезный. Несмотря на комический эффект всё того же вафельного полотенца.
Если по правде, то его суетливая недоброжелательность начинала раздражать даже меня. Странно, что я не замечал этого раньше. Даже ста граммов соли не понадобилось. Вот она – древне-восточная мудрость: любого можно узнать, лишь путешествуя с ним рядом. Спутник – вот ключевое слово! «Парня в горы возьми, рискни...» Путешествуем мы пока, правда, в разных купе, но – лиха беда начало, - всё ещё в фазе увертюры. Короче, добра своему начальнику я вроде бы уже и не желаю. Но, с другой стороны, только ему ведомы тайные глаголы и секретные фарватеры, и куда мы без него, без документов, без языков и маршрутов! Так что всё-таки: «Здравия желаю, товарищ капитан! Вы – наши отцы, мы – ваши дети!» Отцы-командиры, твою мать!
Женька Егоров приоткрыл дверцу, и Митрохин, матерясь, втиснул себя с мешком в наш вездеход. В мешке были гостинцы. (О, как я порой жесток и несправедлив к людям!) Наш командарм приволок пару АК, восемь рожков и по две РГД на рыло. Вопрос «А почему не три?» не удостоился ответа, зато мы получили краткий полевой инструктаж, обильно заправленный неуставной лексикой.
«Мы на территории врага. В бой не вступать! Ни в кого, включая представителей местной фауны, не стрелять. Мы не советники, Мы не воюем. Патроны не расходовать! Ответишь мне за каждый, твою мать! Автоматы - только для обороны, в самом крайнем виде. В случае чего, в плен не сдаваться. Повторяю, мы, твою мать, ни с кем здесь не воюем! А теперь распишись в получении.»
Митрохин вытащил из мешка оружейную ведомость и заставил нас в ней расписаться. Мне достались только гранаты, и я обратил внимание начальника на свою беззащитность. Митрохин скривился и посоветовал в крайнем случае применять самбо. Потом он заставил нас расписаться ещё в одной ведомости. На этот раз за то, что мы выслушали его полевой инструктаж. «Из машины не вылезать. По нужде дальше двух шагов не отходить. Скоро двинемся на позицию. Всё! Вопросы!?» Мы не задали ни одного вопроса. Наш капитан вылез, было, из вездехода, но тут же влез снова и стал проверять целы ли канистры с водой, не пили ли мы из них пока стояли на переправе, не открывали ли какие консервы. Воду мы, разумеется, уже пили. Но Борис Соколов снова приладил пломбы, и Митрохин ничего не заметил.
КАМНИ, ХОЛМЫ И ГОРЫ.
Вот она -- еврейская «линия Мажино». Бетонные доты поставлены на века. Аккуратные - только ковровых дорожек не хватает -- ходы сообщения. И множество - десятки -- нет, сотни! -- вкопанных в землю танков. Это всё наши, родные «Т-56»! Евреи ещё в 67-ом взяли их больше тысячи. Новеньких, прямо в масле. Половину, разумеется, продали, а из остальных -- не пропадать же добру -- сделали броне-дзоты. Получилось дёшево и солидно, и - главное - нашими же руками! Такую «линию Мажино» взять в лоб никогда б не смогли никакие арабы. Даже если бы двинули через канал набитую пушками Каабу. Со времён Гудериана все линии мажино берутся исключительно с тыла. И тогда их обслуга под улюлюканье свалившихся с Луны супостатов только сверкает пятками. Здесь всё вроде бы так и получилось. В еврейской армии приковывать стрелков к пулемётам не принято -- самурайского духа не хватает, совсем обратный менталитет. Главная ценность для евреев - сами евреи. Как сказал один из сионских микро-вождей, трагедия Второй Мировой - это гибель 6-ти миллионов человек. Именно шести миллионов, короче, Холокост. Остальные не в счёт, ибо не люди. Такая арифметика впечатляет. Впрочем, не только она. Например, полевой устав израильской армии предписывает каждому попавшему в плен солдату выдать врагу любой военный секрет. В целях сохранения своей жизни. Кстати, весьма уязвимое положение: такой словоохотливостью можно отправить экспрессом в шеол верных товарищей по оружию. Однако, своя рубашка прежде всего!
Вот поэтому они с «линии Мажино» и драпанули.
А если уж всю правду, то, конечно, не с линии Мажино, а с непреступного восточного вала Бар-Лев, укреплённого десятками наших же танков. А сколько их, наших «Т-56», «Т-62» навсегда остались пустыми чёрными коробками в Синайской пустыне!
Сколько же самолётов, сколько танков, сколько масла! Сколько зенитных комплексов ПВО! Делали, упаковывали, отправляли, собирали, учили пользоваться... Какие дорогие подарки!
Сколько вместо этих игрушек можно было построить больниц, школ, клубов, библиотек! И не в ливийской пустыне, а в средней полосе, у себя дома. В зоне умирающих деревень, в краю непросыхающих мужиков, в редких случаях пьющих самогон, а в обычных – жидкость для чистки паровозных баков.
Сколько мостов можно было соорудить, сколько затейников-лекторов в эту пошехонь направить!
Так нет же – надо арабов вооружать! Надо младших братьев с верблюдов на «миги» сажать и на твёрдые ноги ставить. И бесплатно – в виде презентов на вечные времена!
О, Россия – щедрая душа!
А в казахских степях-танкодромах так и остались стоять назло всем ветрам тысячи лучших в мире танков.
«В эту ночь решили самураи...»
И что же мы от всей нашей щедрости получили? Какой благодарности удостоились?
«Хочешь обрести врага – помоги другу.» -- Такая вот тоже древне-восточная мудрость. Действует со времён Хайяма...
Неужели мы так и останемся государством-Дон Кихотом, управляемым выжившими из ума пансами?! И будем поить своей кровью вороватых дикарей, получая за все труды твёрдую валюту сюрпризных пинков и дружеских поджопников?..
Вот так я думал лет тридцать с лишним назад, обозревая из нашего вездехода незнакомый пейзаж Восточного берега Канала.
Теперь же нас готовят к роли мирового энергетического донора.
Донора для этой мутирующей Западной фаустовской культуры. Той самой, представители которой больше всего на свете не любят, боятся и ненавидят именно нас. Больше, чем всех бен ладанов вместе взятых. Они, если б смогли, наклонировали бы целую прорву басаевых, и напустили бы к нам через понтийскую щель чёрные стаи шамилей-долли. Разумеется, ради вящего торжества свободы и демократии!
СОВСЕМ НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ .
Но даже продавать "наши рулевые" не научились. Они готовы отдавать, сдавать и сливать задарма, в лучшем случае - за грошовые подачки и снисходительные улыбки своих заокеанских кумиров.
Однако патологическая щедрость за счёт полунищих граждан - особенность не только нынешних кибернетиков нашего государства. Поступки иных российских царей вообще не лезут ни в какие ворота. Политическая слепота и глупость плюс самое галантерейное благородство, достойное жёлтого дома, - вот характерные черты этих отечественных венценосцев.
Вступив в поверженный Париж, Александр I повелел немедля отпустить 200 тысяч пленных французов, а ещё зимой 1812 года приказал им всем выдать тёплую одежду, наказав казну на несколько миллионов. Благодетелю же России Буонапарту назначил не вполне скромную ежегодную пенсию в 500 тысяч золотых рублей, однако от награждения выдающегося корсиканца бриллиантовым крестом Андрея Первозванного всё же удержался. Хотя, надо сказать, обсуждалось и нечто подобное.
Ну как, скажите мне, как не вспомнить тут иерусалимское производство в святые Земли Русской царя Барбарыса!? Да ещё при непосредственном участии нашего патриарха! Ох, как неправ был Гегель – история повторяется не дважды. Она повторяется многократно. И только первый раз в виде трагедии. А в дальнейшем исключительно в виде часто кровавого фарса. Беда в том, что никого и ничему это не учит.
Вся Западная Россия лежала в руинах, Москва была сожжена, были убиты почти сто тысяч русских солдат, ещё триста тысяч – ранены, а граф Шувалов по велению нашего царя сдувал пылинки с треуголки экс-императора всех французов. Вероятно, в благодарность за то, что тому не хватило пороха для проведения демонтажных работ на территории Кремля.
«Жестокие притеснители культурной Европы» не тронули ни один дом в Париже, не разбили ни одной пивной, не раскололи ни одной витрины. И это в то время, когда бедные и несчастные «chers amis» спалили не менее сотни(!) русских городов.
Нет, конечно, всё было не так гладко, - были – не без того – и злоупотребления. Казакам, к примеру, очень понравилось шампанское вино, и они, так сказать, приноровились угощаться в кредит. Однако некий наш граф, не помню его фамилию, расплатился с пивными буржуа, пустив на эту негоцию всё своё состояние. Почёл, так сказать, своим карточным долгом.
Победители обязали Францию - выплачивать контрибуцию.
Ежегодно по 2 миллиона франков. Угадайте, кому. Наполеону!!! Буонапарту!!! Нарочно ведь не придумаешь...
Кстати, после Великого Пожара 1812 года Москву восстанавливали 20 лет! И, вопреки замечанию Скалозуба, пожар не поспособствовал украшению Белокаменной. Ни один француз ни руками, ни своим кошельком в восстановительных работах не участвовал. Никто из представителей этой благороднейшей нации даже пальцем по данному поводу не пошевелил.
А "благодарный" Наполеон в 1815 году со своей карманной армией высадился на материк, где к нему тут же присоединились десятки тысяч соратников. Под Ватерлоо он имел уже 72 тысячи солдат. Союзники в этой битве потеряли 22 тысячи человек, французы – на десять тысяч больше.
Может быть, кто-то скажет, что это не самая высокая цена безумной галантности и сумасшедшего благородства нашего государя императора.
И будет прав, ибо, случалось, платили и подороже...
А вот ещё одна история ТАКОГО же рода...
В конце XVIII века русские землепроходцы высадились на Аляске, где начали создавать фактории, ставить заводы и заводить для туземцев школы. Но царское правительство к новым владениям интереса не проявило. Генерал-губернатор Сибири – Николай Муравьев уже в 1863 году советовал царю "отдать Аляску Америке - в целях укрепления дружбы и получения привилегий". Странная, но уж очень знакомая логика. Тут же вспоминается крысоподобный джентльмен с козырной фамилией.
Какие такие "привилегии"? Какое укрепление дружбы? С кем?!
Вот и этот крысиный министр всё твердил нам об «укреплении». И что он, спрашивается, окромя своего кошелька, в нашей стране укрепил?
Северные мериканы - народ вероломный, нахрапистый и упорный. Своего ни за что не отдадут и чужое в любом случае прикарманят. Стервятники, одним словом. Или, по-ихнему, скайхоки. А иначе никак не могло и быть: их, с позволения сказать, «нация» составилась из разных пиратских экипажей. Мормоны, свидетели Йеговы и квакеры по малой величине не в счёт. Отбросы, всемирная помойка. Ежели сомневаетесь, почитайте одного британского джентльмена, посетившего с туристическим визитом Американские Штаты. Того, кстати, самого, который написал «Оливера Твиста». Диккенс – его фамилия. Почитайте – не пожалеете. Довольно объективная, хоть и несколько архаичная картина. Короче, хижина дяди Тома, дом дяди Сэма. Дом, который построил Сэм. И как же они ловко свой общий дом ставили! 15 миллионов краснокожих, как задолжавших квартирантов, в страну вечной охоты экстерном командировали. И никакой Ковалёв даже в Самарканде не пукнул. У французов, которые помогли тринадцати диким штатам встать на ноги, оттяпали Западную Луизиану. Обещались, правда, заплатить полтора десятка лимонов каких-то долларов. До сих пор платят. А Западная Луизиана – не Ватикан, - почти треть всех штатов без Аляски. Потом, в 1819 году, отобрали у бедных испанцев Флориду, вроде как купили. Тридцать лет спустя отрезали половину Мексики, большой, так сказать, Техас. К русским на Аляске всегда относились, говоря мягко, как-то враждебно, фактории наши жгли, местных индейцев натравливали, целые волости отбирали. А в последний год царствования Александра Благословенного вдруг «договорились" с Петербургом о концессиях и свободе торговли! (Опять посодействовал-таки какой-нибудь валет козырной.) А после Крымской кампании вообще предложили нам Аляску... продать!
2 апреля 1861 года у них началась война между Севером и Югом. Весьма долгожданное событие, из которого Россия легко могла извлечь большую государственную пользу. Надо было только не вмешиваться. Или, ещё лучше, помочь благородному Югу. Победили бы южане, Аляска осталась бы навсегда нашей, и простёрлась бы Великая Россия на трех континентах. Но – до чего же бессильно сослагательное наклонение! - Александр II решил вмешаться. Авраам Линкольн слёзно молил о помощи и даже обещал заплатить за кровь русских солдат 7 миллионов долларов. И царь послал две военных эскадры, повелев русским морякам выполнять все приказы Авраама, а заодно - Исаака и Якова... Гордость российского флота царь сдал в аренду.
Победил, как известно, Север, и Александр II потребовал обещанные миллионы. Но ему популярно объяснили, что правительство США не имеет права передавать столь крупные суммы главе иностранного государства. А для ровного счёта и утешения предложили за эти же деньги... продать и Аляску.
И государь император продал!
Если считать, что деньги за аренду русского флота всё же были получены,–чему, вообще говоря, нет никаких подтверждений, - то Александр Второй Освободитель отдал Аляску БЕСПЛАТНО! В виде сувенира... За нашу же помощь!
Александр II прекрасно понимал, что потеря русских владений в Америке может понравиться только какому-нибудь герцену или нечаеву, поэтому в 1867 году при подписании контракта "о продаже" присутствовал только министр иностранных дел - князь Горчаков, а "Договор об Аляске" был опубликован на... французском языке только через год. Кстати, многие сопутствующие документы вообще не найдены до сих пор!
И Россия навсегда потеряла Аляску, богатейшую землю, на которой могли бы уместиться три (!) Франции.
А вот ещё несколько полузабытых примеров.
В начале XIX века русские мореплаватели достигли Гавайских островов и заключили с местными вождями договор о присоединении их к России! Но царское правительство этот договор не ратифицировало. Кто-нибудь помнит эту старую историю? А Гавайи стали пятидесятым штатом Америки.
В 1875 году император Александр II великодушно подарил японцам всю Курильскую гряду за "отказ" от претензий на остров Сахалин, хотя ещё в царствование Федора Алексеевича и Петра I, русские казаки - землепроходцы открыли и описали все Курильские острова. В те далёкие времена Япония не владела ещё даже северной частью Хоккайдо!
Николай I по собственной инициативе подавил революцию в Венгрии в 1848 году, послав туда русские войска. Причём отказался от возмещения военных издержек и территориальных компенсаций. В полях Трансильвании навсегда остались тысячи русских солдат. Зато Австро-Венгрия была спасена.
Вероятно, именно в благодарность за своё чудесное спасение Австрийский двор во время Крымской и Турецкой кампаний проводил исключительно враждебную нам политику. Надо ли вспоминать, что в Первую Мировую Австро-Венгрия вообще воевала против России.
Недальновидность и глупость наших царей воистину не имела пределов.
Если, конечно, это действительно была недальновидность и глупость.
Но был же, всё-таки был один мудрый царь в позапрошлом веке!
Александр III!
Почти ни с кем не воевал, ни на кого не нападал. Занимался обустройством страны, а Европу держал в строгости и порядке.
И, надо сказать, превратил Россию в мощную Державу!
«У России есть только два союзника – её Армия и её Флот.»
Так говорил Александр III.
ШАРОН, ПОКАТИ!
Трансформация русской поговорки.
Я посмотрел на часы. Юбилейные, - вот это фокус! - выпуск 67-го года. Удивительно, как их у меня ещё под Одессой не отобрали – такая, можно сказать, улика. Да ещё с намёком. Итак, пятый час пополудни. 14 октября 1973 года. Девятый день какой-то там по счёту арабо-израильской войны. А я – невесомая пылинка, ничтожная капля оружейного масла между задними колёсами приведённой в движение огромной военной машины. И никто мне не объяснил ни моей персональной задачи, ни хотя бы в общих чертах картины происходящих вокруг событий. К чему расширять горизонт заброшенной на поверхность Марса инфузории? Ползи по команде вперёд – обзора в два метра хватит. . .
В ночь на 6 октября отряды египетских аквалангистов успешно преодолели песочный вал защитной линии Бар-Лев на восточном берегу Суэцкого канала, взорвали еврейские РЛС, уничтожили станции связи и все четыре командных пункта. А высаженный в это же время в километре от берега вертолётный десант возвёл эффект внезапности в третью степень.
Так началась операция «Бадр», внесённая во все военные энциклопедии как «Война Судного Дня».
Первый раз – за всю историю государства Израиль - нападение арабов было неожиданным и внезапным. И евреи сразу же в панике побежали.
Понтонные мосты навели – вот она школа советских советников-инженеров, - чуть не за два часа, и к концу дня на Восточном берегу канала оказались три лучших механизированных дивизии Садата: тридцать тысяч солдат и пятьсот танков. А двое суток спустя там уже были почти сто тысяч солдат и девятьсот танков.
«Бадр» начался под победные звуки «панфаров».
Главная задача, которую поставил Садат перед своими генералами, была выполнена. Египетская армия фактически без боя форсировала Суэц, преодолела такой, казалось, неприступный вал «Бар-Лев» и заняла десятикилометровую зону вдоль Восточного берега канала. Все непрерывно кричали «ура», а посол Виноградов сыпал из юбилейного рога советы и разматывал серпантин поздравлений.
Евреи опомнились довольно быстро. Особенно, если учесть, что Сирия сработала синхронно и бросила на Голанские высоты пять дивизий и одиннадцать сотен танков. Все отпуска по случаю замечательного праздника Йом-Кипур были срочно отменены, петухи недоверчены, и всех, кого можно собрать, вернули в казармы. И уже 8 октября двумя танковыми колоннами при поддержке авиации евреи перешли в наступление.
Однако военный гений решил пока оставаться на стороне Садата. Наши РЗК и ПТУРСы показали себя достойно: евреи потеряли шесть «фантомов» и «миражей» и больше двух десятков танков. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы они развернулись и покатили к перевалу Митла. Генералы Садата, Асада и короля Хусейна могли уже затянуть победную песнь Деборы. Однако ни квартета, ни даже вокального трио не получилось. Музыканты разошлись во мнении, не что и на каком инструменте исполнять, - а вообще уткнулись в сакраментальный вопрос всех значительных начинаний: «Что делать дальше?»
Время шло, танки стояли, феллахи бестолково разбирали еврейскую «линию Мажино», а каирские полководцы всё доказывали Садату свою правоту и зоркость глаза.
Командующий силами вторжения бригадный генерал Ахмед Исмаил рвал волосы, бил себя в грудь и кричал, что надо немедленно двигаться к перевалам. Начальник штаба египетской армии генерал Саид Шазли уверял, что это безумие, и умолял президента зарыться как можно глубже в синайский песок и с воодушевлением ждать евреев. Анвар Садат попеременно соглашался то с тем, то с другим, но никак не мог ни на что решиться. Наконец в глухую ночь на 14 октября, поощряемый своими «арабскими братьями» выжать весь цимес из синайских камней, он подписал приказ о генеральном наступлении. Были потеряны семь очень важных дней.
Спустя несколько часов, на рассвете всё того же 14 октября, зам. начальника штаба израильской армии Израэль Таль (кстати, заядлый шахматист и чуть ли не гроссмейстер), отбросив пиетет, потребовал от премьер-министра Голды Меир самых решительных действий: «Мадам, вы не можете больше ждать. Вы имеете лучшие в мире танки и лучших в мире солдат. Отдайте приказ – мы уничтожим египетские дивизии.»
Приказ был отдан, и на растянувшиеся по Синайской пустыне и не защищённые с воздуха египетские колонны обрушились «миражи», «фантомы» и «скайхоки». За два часа евреи уничтожили почти полторы сотни египетских танков «Т-62» и столько же, если не больше, БТР-ов и самоходок.
На этот раз военный гений решил поменять фаворита...
Но это было ещё не всё. Военный гений приготовил арабам сюрприз не хуже фокусов Кио. В коридор, беспечно оставленный устремившимися к перевалам Митла и Гиди танковыми колоннами второй и третьей армий Египта, беспрепятственно вошёл отряд генерала Шарона. Того самого Ариэля Шарона, будущего премьер-министа Израиля. Сначала это был, можно сказать, лишь танковый патруль. Всего-то семь танков! Так, гусеничная разведка. На броне меньше полусотни солдат. Кто бы тогда мог придать этому эпизоду какое-то значение?! Синай большой – евреи по нему сорок лет кругами ходили. И ничего! Пущай теперь ихний генерал – пока горючего хватит – в полное удовольствие покатается. И Шарон без помех докатил до Суэцкого канала. Прямо к двум чуть не специально для него приготовленным переправам. Полицейские, охранявшие понтонные мосты, при виде голубых звёзд Давида в страхе и панике разбежались. И пока в штабе Исмаила решали, стоит ли поворачивать достигшие перевалов части, отряд Шарона без единого выстрела оказался на другом берегу канала. Почему-то никому даже в голову не пришло поднять в воздух звено «мигов» и одним ударом покончить с внезапно возникшем на западном берегу еврейским плацдармом. Момент был упущен. Евреи весьма динамично превратили тактический успех в стратегическую инициативу. Вечером 15 октября к Шарону, которого целый день никто не тревожил, прибыло подкрепление: три мотострелковых батальона и танковый полк с вспомогательными сапёрными частями -- полторы тысячи «лучших в мире» солдат и почти две сотни таких же танков. В эти часы столицу Египта никто уже не защищал. Дорога на Каир была открыта. А в Синайской пустыне между тем началось стремительное окружение 3-ей египетской армии, составленной из самых лучших, можно сказать, гвардейских частей.
16 октября Анвар Садат почувствовал, что дело запахло керосином, и запросил переговоров. Для начала он срочно выступил в своём карманном парламенте. В пространной и по-восточному цветистой речи, длившейся более двух часов, египетский президент представил такой гениальный сценарий: военные действия немедленно прекращаются, войска отводятся на исходные рубежи, а он с Голдой Меир садится за общий стол и обсуждает вопрос возвращения арабам всех захваченных территорий. Однако Тель-Авив пальмовую ветвь в руках Садата решил пока не замечать и на его голубиную элоквенцию зеркально не реагировать. В египетском парламенте ещё не стихли рукоплескания депутатов, а Шарон уже получил приказ двигаться на Каир. Каких-нибудь девяносто километров – марш-бросок чуть длинней президентской речи. Трубку мира надо было раскуривать хотя бы на сутки раньше. К 19 октября вся 3-я армия оказалась в плотно завязанном мешке евреев.
Вот и готовься годами к ночным броскам и планируй военные заварушки!
Всего этого мы, разумеется, не понимали, ибо ничем, помимо инструкций, составленных эпигонами Ионеску, не владели и ничего кроме митрохинских пломб не видели.
И вот так – с оптимизмом котят – навстречу своей судьбе и катили. . .
«Тра-та-та, тра-та-та! Мы везём с собой...» Тьма египетская, одним словом...
ЗАБОТА О ПОПУГАЯХ.
Скоро в каракумских песках по мудрому велению
Туркменбаши возникнет чудесный зоопарк, где
обретут безопасность и полный комфорт все ко-
ролевские пингвины. Нам стало известно, что ве-
ликий гуманист весьма озабочен резким потепле-
нием климата и быстрым таянием южных льдов, в
результате чего коренным обитателям Антарктиды
может грозить острая нехватка продовольствия.
Так что подготовку курортной базы надо при-
знать крайне своевременной инициативой.
Кстати, средне-суточная температура в Каракумах
вряд ли превысит отметку в пятьдесят градусов. Ра-
зумеется, по Цельсию, а не по Реомюру.
Из газет.
Чему нас только не учили в тренировочном лагере под Одессой, какие только фокусы не показывали! Поэтому не научили, естественно, ничему. Обучение вылилось в непрерывное двухмесячное представление. Мы всё это так и называли – «Цирк зажигает огни». А руководителя программы «расширения профиля квалификации» даже в глаза именовали шталмейстером. Любопытное словосочетание – «расширение профиля»...
Приглашённый на роль Мефистофеля
Был актёром широкого профиля.
Был он также en face
Шире в несколько раз,
Чем положено для Мефистофеля.
Труппа была составлена стационарно, зато зрители были наездными. Учебный процесс воспринимался как весёлый курорт, правда, без дамского общества и курзала. Бывалые львы манежа давали хитрые штуки. Один виртуоз превращал обычное канцелярское шило в универсальный инструмент, коим он мог делать абсолютно всё – даже бриться и резать колючую проволоку. Мы только рты разевали. Другой из лески и гайки на наших глазах сооружал бумеранг и с помощью этого древнего метательного приспособления лихо разбивал котелки набитых соломой супостатов. Третий с чёрным пакетом на голове метал в деревянный щит ножи и на дрожащем от ужаса волонтёре показывал, как именно следует расписывать бритвой шею зазевавшегося врага. Четвёртый за пару часов обучал искусству рукопашного боя, ухитряясь при этом ещё и следить, чтобы никто не записывал названия потайных приёмов. Пятый за несколько секунд разбирал два АК и тут же собирал из них станковый пулемёт, а по желанию публики – и базуку. Шестой знакомил нас с гранатомётами всех народов и всех систем, и даже приводил отдельные экземпляры в действие. Седьмой читал ускоренный курс топографии, пытаясь пробудить в каждом курсанте ныне утраченную способность чтения не только игральных карт пальцами сквозь рубашку и без дополнительной подсветки. Восьмой, вероятно, лингвист-вольтижёр, знакомил с азами искусства глоссолалии, особо выделяя крик козодоя и плач мелких сов. Девятый показывал, как можно расстёгивать кобуру, одевать противогаз и справлять большую нужду одновременно. Десятый целыми сутками объяснял ходовые качества и боезапас шведских безбашенных танков. Одиннадцатый демонстрировал макеты и муляжи таких диковинных аппаратов, что даже у самых невозмутимых курсантов глаза лезли на лоб. Двенадцатый учил быстрой оценке на взгляд и мелкими гвоздями вбивал в наши мозги принципы точности и верного счёта. Следующий... Но кроме всех этих классов были ещё автопарк, полоса препятствий, зайцевские химзащитные костюмы, броневые жилетки, окуривание особым дымком, весёлый огонёк напалма, всякие потешные петарды, развлекательный тир, карусели и даже парашютная вышка высотой в два телеграфных столба. Не было только, повторюсь, курзала и прелестного женского общества.
И всё это в самом полном ассортименте бесполезным галопом промчалось мимо нас за два летних месяца. И никто даже не вспомнил о пирамиде Хеопса, и никто не сказал, зачем это нужно...
Об этом, конечно, могли бы
Камни сказать и рыбы.
Но рыбы молчат.
И камни молчат, как рыбы.
Справедливости ради замечу, что ни рыб, ни камней в месте «расширения нашего профиля» почти не было...
– Слушай! – заорал вдруг Женька Егоров. – Сколько мы тут ещё сидеть будем?
– Поди у Митрохина спроси, - дал ценный совет Борька.
– Зачем ходить? Ты ему позвони… как старший машины, - подбросил я ещё более ценную идею.
Мы как-то забыли, что у нас кроме прочего имелось так называемое ПУБС – переговорное устройство ближней связи. Наши вездеходы могли разговаривать. Похоже, об этом забыл и сам Митрохин.
Женька схватил трубку и нажал сигнальный рычажок.
- Товарищ ка… командир! Проверка связи…
Сквозь жуткий треск тут же пробился поросячий визг Митрохина:
- Вы что?! Твою мать! Соблюдать радио-маскировку! Скоро выдвигаемся на по-
- зицию. Слушать мою команду… - Визг и треск оборвались одновременно.
Всё. Тишина.
- Сломалось? – равнодушно поинтересовался Борька.
- Отключил, -- пояснил Женька Егоров. – А ты замечал, что Митрохин похож на кры-су?
- Он на хорька похож, - не согласился Борька.
- А я говорю – на крысу!
- В светлое время – на хорька, в тёмное – на крысу, - я попытался примирить своих боевых товарищей. Оба весело рассмеялись. Мне же совсем не было весело и смешно. Прошло ещё с полчаса. Никакого движенья.
- Я думаю, - глубокомысленно изрёк Женька, - начальство ждёт темноты. Вот стемнеет, и мы скрытно от неприятеля займём позицию и… - Но что именно соединит этот союз он, вероятно, не мог придумать.
«Куда же они так рвутся, - вертелось в моей голове, - на какие позиции? А как хорошо было на том берегу, в казармах… Неужели наступит момент, когда мы вернёмся? Нас отвезут в аэропорт, посадят в самолёт, самолёт взлетит, наберёт высоту, ляжет на правильный курс, потом приземлится где-нибудь под Феодосией… Неужели так будет?"
- Стемнеет скоро, - определил Борька, - минут через шестьдесят…
- Анекдот вспомнил, - объявил Женька Егоров, - как раз для нашего положения. Приходит один мудак к врачу и говорит: « Доктор, у меня не стоит, понимаете?» А тот отвечает: « А вы что, сюда ****ься пришли?»
Мы рассмеялись. И вот тут-то и началось. Вокруг все забегали и засуетились. Мы ничего не понимали. Женька пощёлкал рычажком ПУБСа. Митрохин отключился и не отвечал. Поднимая жуткую пыль, промчалось несколько БТРов, за ними – наконец-то! – штабные машины. Одна остановилась, из неё вылезли засунутые в новые кители с блестящими погонами какие-то «полуполковники». Пошли обнюхивать «Резеду». Вокруг них прыгал козлом Митрохин. Сашка Епифанов, размахивая руками, переводил. Потом на капоте ихнего лимузина расстелили карту. Кричали и тыкали в неё пальцами. Митрохин тупо смотрел на карту и чуть не в ухо что-то бубнил Епифанову. Баран и аптека. Для нас это был настоящий спектакль, назидательное, можно сказать, зрелище.
- Комиссия по приёму техники, - определил Егоров.
- Уточнение диспозиции, - добавил Борис Соколов. – Счас стемнеет, глядишь, и
тронемся… .****ь, как пить хочется!
Я сообразил, что и мне тоже жутко хочется пить. Может, эпидемия, истерика нового места? Возжаждали, одним словом. Где тут у нас жезл Моисея? Мы, не сговариваясь, вытащили начатую канистру и содрали маскировочную пломбу.
- Каждому триста граммов, - распорядился Женька. – Но мы даже не стали его слушать. А большие начальники поорали ещё на нашего Мухаммада, сели в лимузин и покатили вдоль канала.
К нам прибежал Сашка Епифанов.
- Неправильно встали. Надо восточнее… километров двадцать… Там уже ждут. Развернём «Резеду», сдадим и – полный назад! Финита ля трагедия! Завтра же в Исмаилию! Всё. Я побежал. Скоро тронемся…
Но тронулись мы не скоро. Быстро стемнело. Не тропики, конечно, но заметно быстрее, чем в Крыму. Всё-таки середина октября… А мы всё стояли. Затрещал ПУБС. Митрохин объявил самую полную готовность. Мимо вездехода бегали феллахи и что-то орали друг другу. Меня охватила такая тоска, что захотелось выть. Это выматывающее ожидание я, похоже, никогда не забуду. Неожиданно появился капитан Мухаммад. Словно соткался из воздуха. Такой же весёлый и бодрый, как утром.
- Савсэм на другой район, дарагой друзья, едэм. Ночью быстра пайдом. Дарога палахой будэт. За рулом спат нелзя. О, к бою гатов, харашо сдэлал! – Похвалил он, увидев наши АК.
Ребята угостили его сигаретами и рассказали, что Митрохин обделил меня автоматом. Мухаммад поцокал языком, докурил сигарету и исчез. Но через десять минут он появился снова. С чем-то завёрнутым в кусок брезента. Там оказался 20-ти зарядный полевой маузер штатского производства и несколько запасных магазинов.
- C’ est le cadeau pour toi, mon ami. Началник такой строгий, а тебе нада Маше Даян другой глаз делат.
Эта великолепная штука действительно предназначалась мне. Ребята даже рты разинули. Явный знак симпатии Мухаммада. Но ведь и я отвечал ему тем же. Причину до сих пор не могу понять. Его помощник – не помню, как звали – Саид что ли, - смотрел на меня, как на пустое место. А с Мухаммадом Абу-Али мы и разговаривали-то всего раз восемь - по две минуты. И по-французски. На этом языке он говорил бегло, хоть и с жутким акцентом. Он мог ещё и по-английски, но тут я не понимал ни бельмеса. Как ребята – язык Гюго и Мопассана. Ещё раз уверив всех нас, что скоро тронемся, капитан Мухаммад побежал к своим гвардейцам.
Я был старше его на два с половиной года. Тогда… в 73-ем году…
Ребята забрали мой маузер и долго его рассматривали. Всё-таки развлеченье.
Моторы завели после десяти вечера. Было очень темно, а на душе и того чернее…
Тьма египетская!
Странно, но почему-то совсем не хотелось есть. Вот что значит плотный завтрак в постели! Впрочем, сушёные финики меня всё же заставили погрызть.
Тронулись. ПУБС теперь трещал непрерывно. Митрохин командовал и матерился. Дорога была не просто плохой – хуже: её вообще не было. Вездеход трясло так, что я мёртвой хваткой вцепился в ручки перед сиденьем. Какой-то грузовик обогнал нас, едва не задев своим бортом.
С каждой секундой мы удалялись всё дальше от ставшего почти родным Западного берега канала. Куда? В темноту… Ребята молчали, а в моей голове вертелись строки Гумилёва.
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг я услышал вороний грай,
И звуки лютни, и дальние громы, -
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Поздно! Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед свой пытливый взгляд
Нищий старик, - конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
……………………………………..
…………………………………….
…………………………………….
…………………………………….
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и пустой газон…
ОСТАНОВИТЕ, ВАГОНОВОЖАТЫЙ,
ОСТАНОВИТЕ СЕЙЧАС ВАГОН!
Нет! Вагоновожатый так просто не остановит. Не надо было самому вскакивать на подножку. Идиоты и оптимисты слишком часто лопаются от своего энтузиазма. Из оптимистов варят луковый суп. А куда потом деваются идиоты? «Вперёдсмотрящий смотрит лишь вперёд…» Но как же всё это весело и беззаботно начиналось!
И в такой яркий солнечный день…
И было, как вспоминал генерал Чарнота, «тепло, но не жарко»…
24 апреля 1973 года.
Я открыл обшарпанную дверь и оказался в проходной общежития. Справа от металлического турникета за перегородкой сидела толстая женщина с усами и в синем халате с красной повязкой. Над её головой висел довольно большой плакат с категорическим предложением показывать пропуск в развёрнутом виде.
- Ты куда? - вежливо поинтересовалась усатая женщина и поставила на грязный подоконник начатую бутылку кефира.
Я объяснил, что мне надо в комнату номер 108.
- Первый этаж, в конце коридора, - разрешила усатая женщина и нажатием педали сняла блокировку турникета.
В полутёмном коридоре пахло жареной рыбой и пригоревшим молоком. Я прошёл мимо кухни, откуда слышалось мажорное шипенье, и чуть не столкнулся с юным велосипедистом, лихо управлявшим своей трёхколёсной машиной, ухитряясь при этом ещё размахивать пластмассовой саблей.
В целях конспирации комнаты нумеровались не по порядку, и я не сразу обнаружил мою между 118-ой и 137-ой.
За канцелярским столом сидел неопределённого возраста мужчина в синем костюме и перебирал какие-то бумаги. Кроме стула, стола и поставленных один на другой двух сейфов иной мебели не имелось.
Я поздоровался и протянул удостоверение личности.
- Вам надо обратиться в 311-ую комнату. Это четвёртый этаж,- определил мужчина, бегло взглянув на моё удостоверение.
Я начал было объяснять, что меня направили именно в 108-ую.
- Вам надо в 311-ую. Это четвёртый этаж, - значительно посмотрев на меня, чётко повторил мужчина.
Лифт не работал. Его кабина была обмотана толстой цепью, крайние звенья которой соединял огромный замок.
Я преодолел восемь лестничных маршей и очутился перед железной дверью. Рядом на сломанном стуле сидел спортивного вида мужик с повязкой "Дежурный" и читал устав гарнизонной службы.
- Вам куда? - хмуро спросил мужик, отвлекаясь от чтения.
Я объяснил.
- А почему вы решили, что вам туда?
Я объяснил снова.
- Ваше удостоверение.
Я протянул моё удостоверение личности.
- Проходите, - недовольно разрешил дежурный, сверив мою физиономию с фотографией документа.
Коридор четвёртого этажа был тих и пуст. Двери обиты чёрным дерматином, и каждую украшала аккуратная табличка с номером. Все номера начинались с цифры "4". Все, кроме одного.
В 311-ой комнате за полированным столом сидел Йозеф Швейк собственной персоной. Со времён Первой мировой он вроде не постарел и даже дослужился до подполковника. Вполне естественная карьера для бравого солдата и экс-воспитателя крадёных собак. Правую петлицу его мундира украшала чаша, обвитая змеёй, а левую - звезда, окружённая веночком. Впрочем, такое неуставное сочетание, оказалось оптической иллюзией. Общевойсковая эмблема, чуть помедлив, обратилась в аптечный знак, произведя Швейка в медицинские подколонели.
Я представился и положил на стол своё удостоверение. Пока Швейк его рассматривал я оглядел комнату.
Это было довольно большое помещение, приблизительно шесть на пять метров. Кроме стола, за которым сидел сам Швейк, имелся ещё один, вероятно, для посетителей, и какая-то тумба с расчехлённым "Зеемтроном" для стенографистки. Впрочем, стенографистка в настоящий момент отсутствовала. Интерьер дополняли два шкафа, четыре стула, настоящее кожаное кресло и портрет сурового джентльмена с неестественно вывернутой шеей и наброшенной на плечи шинелью, в каковом при известной фантазии угадывался железный друг беспризорников. По углам стояли два сейфа: один скромный, уютно-домашнего вида, второй - циклопических габаритов, - пилоном уходил чуть ли не в потолок. А вот окон не имелось совсем, или же они были так хитро замаскированы, что сразу не бросались в глаза. Однако душно в помещении не было, да и лампы дневного света прекрасно справлялись с делом.
Швейк долго и вдумчиво изучал моё удостоверение, потом отложил его в сторону. Но вместо того, чтобы рассказать забавную историю про своего сослуживца, номер винтовки которого совпадал с номером моего документа, предложил не стесняться и чувствовать себя как дома.
- Да ты садись... в ногах, сам понимаешь, не перед генералом же... Да-а...
Я сел на один из стульев.
- Характеристику тебе дали хорошую, можно сказать, отличную тебе дали... - Швейк вытащил из ящика стола папку-скоросшиватель и хлопнул по ней ладонью. - Да-а... вот так... У нас тут, понимаешь, по простому... Ты давай, закуривай, если хочешь...
Я поблагодарил и сказал, что не хочу, чётко обозначив воинское звание Швейка.
- Меня зовут Иван Петрович, - слегка поморщился Швейк и немного помолчал. - Да-а... вот и познакомились... - и он стал без всяких церемоний рассматривать меня своими швейковскими голубыми глазками, да ещё брезгливо оттопырив нижнюю губу. - А как ты понимаешь, зачем сюда прибыл? Что там в части тебе доложили?
Я объяснил, что именно мне доложили в части.
- Ну, примерно так... примерно так, - одобрил Швейк. - Примерно... Да-а... На курсы вот тут тебя рекомендуют... Как там промышленники говорят? Курсы повышения с отрывом? Это тебе повезло... да-а... Месяца три отдыхать будешь... на свежем воздухе, на природе... Рыбу-то ловить любишь?
Я доложил, что не люблю ловить рыбу.
- Это я знаю, - согласился Иван Петрович Швейк. - Да-а... знаю... И в институте, когда учился, тоже ведь не любил... Один твой приятель тебе удочку сделал, а ты ни одного пескарика не поймал... Фамилия ещё у твоего приятеля была такая... з-забыл... Не подскажешь?
От изумления я без всяких аллегорий лишился речи. Это было, действительно было! Под Клином, в деревне Головлино, где мы в доме матери Сичкина провели дней десять. Была и удочка, и пескарики, которых я не хотел ловить в полувысохшей безымянной речке. Как это мог узнать Швейк? Разумеется, перед ним моё личное дело, но такие подробности...
- А... вспомнил, - хлопнул себя по лбу Швейк. - Поливач! Хитрая какая фамилия... Еврей что ли?
Верно! Он мне и сделал ту удочку. Но как такое возможно...
- Ладно, хер с ним, - добродушно сменил тему Швейк. - Тебя под Алуштой, в вашем спортлагере, эн-цик-ло-пе-дис-том звали... Почему, не скажешь?
Я и тут ничего не смог выдавить в своё оправданье.
- Лучше ве-ло-си-пе-дис-том, - помечтал Швейк, - конкретно и для здоровья... Не то, что книжки читать... Лагерь после третьего курса-то, а?
Я ответил, что после четвёртого.
- Ну да, ну да... после четвёртого, - согласился со мной Швейк. - Как же, как же... А потом, после пятого, под Одессу, на сборы... Да-а... отличное было время... Присяга... Такое всю жизнь помнят...
Я вежливо промолчал.
- Ну хорошо, - продолжил Швейк, - в общем так – ты нам подходишь. И настрой, и всё такое… Короче, повезло тебе крепко. Считай, билет счастливый вытащил. Значит, поедешь опять в знакомые места, под Одессу. На курсы… Летом, курортная зона… загоришь, отдохнёшь, подучишься… Ну, а когда там и что – начальник штаба доложит. - И строгим официальным тоном: - Всё. Вы свободны, товарищ лейтенант.
Я повернулся и вышел. Тем для меня и кончилось.
А на самом деле тогда только и началось…
(Конец первой части)