Из тамбура сквозило. Мое место – нижняя боковушка в самом начале вагона.
Поезд «Москва – Сыктывкар» летел. Колеса захлебывались дробью, обгоняя друг друга. Пассажиры, проявляя опасную гибкость, то и дело проносили надо мной тару с крутым кипятком – от граненых стаканов, пляшущих в широких подстаканниках, до пластиковых крынок с искусственной быстроедой.
Январь за окном быстро стемнел. Я спросила разрешения, чтобы присоседиться к столику в «купейной» части, взяла себе чаю.
С чего пошел этот вагонный разговор – не помню. Попутчица – улыбчивая бабушка. Мутноватые голубые глаза, коричневый пластиковый гребень над седым хвостиком. Теплая кофта, длинные толстые носки в тапках с задниками.
Как водится в «северных» поездах, у каждого наготове своя или чужая история, кто и как на этот Север попал, а потом «примерз» к нему навеки.
Попутчица рассказывала про старшую сестру Марийку, которая совсем молоденькой, по замужеству, оказалась в леспромхозе на Удоре, а это вам не белорусская деревня в 50-е годы. Плохо, трудно, но жить можно. Потом младшую сестру к себе перетянула. Замуж выдала. Удачно.
Жили они с сестрой рядом, были очень близки. Только вот уж год, как не стало Марии.
Допили чай. И тут как-то мимоходом, напоследок, старая женщина поделилась со мной совсем другой историей.
… Мама рассказывала. Мне тогда два года было, Марийке за три. А братик и вовсе недавно родился. Грудной. Трое у нее на руках. Мужчины на фронте. Война только началась, но в Беларуси уже большое лихо было.
Зашли к нам на село немцы. Повыгоняли из хат, кого в чем, босыми. Сбили до кучи баб с дитями и погнали в дорогу. Куда и зачем – никто не знал. Идет наша мамка, брата на руках несет, а нам с Марией причитает – держитесь за меня, держитесь! Мы в ее подол как репеи вцепились, скоком бежим, ноги заплетаются.
Перевели нас за реку по мостку, а там дорога через другое село лежала. В то село мамкина сестра родная замуж вышла. Тетка моя, значит.
Конвой подгоняет, а детвора -то умаялась. Всех сразу на руки не погрузишь. Отстанет какой малец – не ждут. Какая-то баба за дитем назад повернула, не пустили.Пристрелили малого, чтоб вслед не кричал. Идут женщины через слезы. Детишки следом бегут, на сколько у кого сил хватает. Мы с Марийкой за мамку держимся, ни на шаг не отстаем.
И тут случилась взгорка. Я на подоле мамкином подвисла и поднялась, а Марийка-то оступилась. Да так оступилась, что скатилась с боку горки и не выходит у нее подняться. Мамка хоть и замедлила шаг, да не смеет остановиться. Окликнула Марию разок и осеклась – конвоир вперед толкает. На руках у нее еще двое – не до геройства.
Идет мамка, озирается. Видит – не выходит у Марии на горку влезть, обсыпается склон и Мария по нему съезжает в канаву. Не останавливаясь, раз за разом, отчаянно влезала Марийка на ту взгорку. Как понимала, что не вернется никто и не поможет. Сама должна.
Уже мы отошли далеченько, как вышло у Марийки на горку влезть. Откуда только у трехлетки силы взялись, быстрее ветра догнала мамку и ухватилась за ее подол намертво. Мамка идет ни жива, ни мертва, слезы потоком. Говорила, что страшнее той Марийкиной взгорки и припомнить ничего не может.
Скоро в село теткино вошли. Повели их по леву сторону улицы, а теткина хата – по праву, через широкую дорогу. Смотрит наша мама – уж и хата теткина близко, а толку –то! Под конвоем и шага в сторону не ступить, да еще с двумя гирьками по подолу, и одним на руках. А мы с Марией к тому часу уже и на ногах не стояли, висели на мамке. И у нее самой руки застыли брата малого нести.
Вдруг скомандовали остановку. Конвой куда-то делся, только пару человек оставили. Сплотили толпу под автоматы - это чтоб бабы смирно стояли. Глянула мамка – один конвоир далече стоит, а другой, что поближе, молоденький такой и вроде как отвернулся.
Дернула мать нас с Марией, и засеменили мы через дорогу, сначала тихо бочком, а потом быстрее, напрямки. Раз только мама обернулась со страху… А конвоир-то смотрит на них вполголовы! А как увидал, что оглянулась баба – тут же отвернулся. Мол, не вижу ничего, беги шибче.
Заскочили во двор, а там тетка всех в руки приняла. Через забор она все видела, да выйти не смела. Так до конца войны с теткой и прожили, всякого повидали.
В тот раз немцы теткино село не тронули. А вот наше сожгли. Баб с дитями, говорят, на Германию погрузили. Может и так. Никто их больше не видел и ничего о них не слышал…
Попутчица сошла на своей станции, когда я еще спала.
Поезд яростно состригал мороз со звенящих рельсов, спешил – торопился, его ждал Сыктывкар.
Я смотрела в окно на завьюженную парму и думала об услышанной истории. Истории войны, где неприкрытые мужским щитом женщины и дети выживали, как могли…