Закрытая дверь не спасла - шум веселья настигал меня, хоть и приглушенный. Но здесь темно и пусто. Настенная лампа тускло горела. Свет окутывал пространство вокруг нее, падал на обои, но не мог ворваться в сумрак. Я постоял немного, собирая мысли. До этого сжатые, удушенные музыкой и смехом, сейчас они разредились и смешались. Комната, должно быть, задумывалась как библиотека: стеллаж с книгами занимал всю стену. Коллекция достойная, но бездушная. Гении каждой эпохи, общепринятые классики жанров теснились на полках, но сквозили формализмом. Они здесь аксессуар, который должен быть в доме любого уважающего себя и свой имидж человека. Известное имя на обложке, как элемент декора, и великие мысли внутри, как приятный бонус. На глаза попалась «Тошнота» Сартра. Роман нехотя выскользнул из объятий плотного книжного ряда. Что ж, смогу приятно скоротать время до конца вечеринки. После идти некуда, но туда, за дверь, возвращаться точно не хочется.
Успел только рассмотреть новенький переплет, когда щелкнула дверная ручка. Я не оборачивался – стоит установить зрительный контакт, и краха спасительного уединения не избежать.
«Видишь – тут только моя спина, ничем не интересная. Давай же, возвращайся за дверь».
- Привет тебе, - нежный голос беспощадно заткнул до последнего сопротивлявшуюся надежду. Почему, почему меня не могут оставить в покое? Навязываются, прогоняя так редко желаемое одиночество. И уходят, когда страшно становится наедине со стенами и своими мыслями.
- Зачем вы здесь, неужели моих страданий недостаточно? – не хотелось грубить, но слова уже разрезали воздух.
Пауза напомнила о моей школьной учительнице, в молчаливом гневе поднимавшей после чьей-то проделки весь класс, обрекая нашкодивших бедолаг на муки ожидания неминуемой расправы.
- Ты страдаешь? - место приветливости занял холод. Умения расположить к себе у меня не отнять.
- Здоровое тело страдает из-за моего разума.
«Почему так дурно звучит... Никчемная театральность».
Раздосадованный окончательно, я повернулся. Она так и стояла у двери, нерешительно. В полумраке ее наряд представлялся сплошным серым платьем, в руке маленькая сумочка.
- Тогда стоит привести свой разум в порядок. Или тебе нравится это?
- Что «это»? Страдания? Разве кому-то могут нравиться страдания?
- Не страдания, а то, что страдаешь ты не так, как другие. Всегда приятно ощущать свою уникальность.
«Почему ты здесь. Неужели прячешься, как я?».
- За дверью вечер в самом разгаре, - я повел головой в ту сторону. – Вы, видно, готовились к веселью и ради него пришли. Но стоите сейчас в темной комнате. Среди мертвых.
- Это ты мертвый? – чувствую иронию.
- Пока нет, но вот они, - я обвел рукой книжный шкаф, - мертвы.
Она подошла ближе, взглянуть на полки, а я смог рассмотреть ее. Красивая. Красота эта не была грузом, сковывающим движения и концентрирующим все внимание на себе. Это не транспарант, а естественное, непринужденное свечение. Однако глаза сквозили почти неуловимым выражением усталости, пресыщенности. Будто каждый предмет в этой комнате смертельно надоел ей в миг, как она вошла. Я смог увидеть это, потому что находил в зеркале то же выражение последние несколько лет.
Последние несколько лет...
- Ты красивая, - захваченный моментом, произношу я.
Она улыбается.
- Спасибо.
- Нет. Нет, нет. Ты не понимаешь, не представляешь. Как тяжело смотреть им в глаза, силиться найти что-то прекрасное.
- Им?
- Я рисую. Единственное, что умею. Но не вижу больше красоты. Ни в людях, ни в природе. Все серое, одинаковое.
- Ты не видишь, но это не значит, что ее нет, - слышится участие.
- А людям она и не нужна. Они покупают картины, чтобы повесить в прихожей или над камином. Символ достатка, не более того. Они провесят там, пока модный журнал не ознаменует актуальность нового стиля. И на смену придут другие, но с такой же судьбой. Я больше не чувствую красоты. И не могу писать без чувств.
Ловлю ее взгляд, она не отводит глаз.
- Помню это еще с детства. Состояние усиливалось. Сначала пренебрежимо медленно. Сейчас ход набран и я чувствую, что близится точка невозврата. Момент, когда понимаешь - для торможения поздно – инерция все равно выкинет тебя за край дороги.
Начало накатывать бессилие, преддверие страха.
- Ты ведь уйдешь, - тихо сказал я.
- А ты разве останешься?
Она прошла мимо касаясь книг кончиками пальцев. Я опустился было в кресло, открыл Сартра, но буквы мешались, сосредотачиваться на чтении сейчас бесполезно. Неаккуратно положил книгу на столик, и она скользнула вниз с глухим стуком.
- Я работаю на этой улице, в цветочном. Продаю розы, - звук ее голоса растворился в бетонной тишине необжитой комнаты.
– Красота не исчезла, ее никогда не существовало, - продолжила она после паузы. - Просто раньше ты видел ее, обманутый бытием, природой, порядком вещей, самим собой... Без разницы.
- Но этот обман позволяет нам жить. Правда всегда жестока. И жить в ней невыносимо. Не возражаешь? – вопрос рефлекторный: не дождавшись ответа, я достал сигареты. Зажигалка после томного сумрака комнаты вспыхнула ослепительно.
- Сколько тебе лет? – прозвучало после долгой паузы.
- Завтра будет двадцать семь.
- Неужели? – усмешка. - Тогда тебе предстоит многое успеть.
Дым срывался с тлеющей в пепельнице сигареты, тонул в уплотнившемся, помутневшем воздухе. Она стояла перед окном. Я приблизился сзади, заглянул через ее плечо, пытаясь понять, на что она смотрит. Снаружи было совсем темно, и на стекле я увидел отражение комнаты и наших лиц. В углу виднелся электрофон, а над ним - стопка пластинок.
Я подошел к нему и вытащил одну наугад. Альбом "Wish you were here". Я удовлетворенно хмыкнул. После нажатия на "Плей", из колонок донеслось интригующее шуршание. Затем оно прекратилось, ползунок вошел в паз, и комната наполнилась вступлением песни "Shine On You Crazy Diamond".
Она запрокинула голову, прислушиваясь. Каштановые волосы разметались по плечам и спине. Это и будет точка невозврата. Логичный, омерзительно логичный крест на надежде увидеть этот мир красивым. Когда она уйдет. Если она уйдет.
- Ты танцуешь? – спрашиваю неожиданно для самого себя.
Она оборачивается - удивленный, даже недоверчивый взгляд.
- Да. Пожалуй, да, - поколебавшись, произнесла она. По-мужски потерла рукой подбородок, что-то прикидывая, и, будто решившись в последний момент, остановила меня, уперев руку в грудь.
- Только я поведу, - сказала она, слегка игриво посмотрев мне в глаза. – Мой танец, сделаем это по-моему.
Она подвела меня к креслу. Мелодия звучала все мощнее, утверждаясь с каждым тактом. Электрогитара пронизывала клубившийся дымом сумрак металлическим светом, время будто сконденсировалось вокруг нас. Казалось, что пространство замкнуто в этой комнате.
- Сними пиджак и закатай рукава.
Я механически выполняю ее указания. Она берет меня за руку, по телу разливается тепло. Танец начался. Я тону и растворяюсь в моменте. Источник музыки нельзя определить, вся материя вокруг резонирует как целое. Мое восприятие смазывается, вещи уже не вызывают привычных образов в голове. Я понимаю, что дальше – лишь правда. И путь назад заказан.
В момент вступления ударных стены рухнули, пол улетел вниз, в темноту. С повседневностью, с ложью покончено.
Наши тела сейчас представляют собой расплывчатые проекции воспоминаний, но я уверен, что все еще держу ее руку. Мы парим на головокружительной высоте, подобно звездам. Вокруг нас – небо, окрашенное в рассветные краски. Вокруг звучит музыка. Идеально, без малейших помех. Под нами простирается земная твердь черного цвета. Эта чернота приковывает взгляд. Она истинна, не отражает свет вовсе, как из холста ножом кусок вырезали. Уходит до горизонта. Оранжевый диск солнца восходит вдалеке. Но расстояния здесь не ощущаешь. Стоит сосредоточиться, и любой объект укрупняется и детализуется, будто оказывается перед тобой.
«Где мы?» - хочу спросить ее, но мысли не превращаются в звуки, не могут проникнуть в воздух. А сейчас необходимо быть услышанным. Я концентрирую всю волю на этом простом вопросе, и крик разносится эхом в небесах:
- Где мы?!
Эхо не слабеет, вопрос повторяется как колокольный бой. Мой голос звучит все неестественнее, меняются тембр, акценты, частоты. И уже кто-то совершенно незнакомый отвечает сверху:
- Вы? Вы всюду.
Удивления я не чувствовал с самого начала. Понятия нормального здесь не существует, следовательно, удивляться тут нечему.
- А кто ты тогда? – крикнул я в небо.
- Я... А меня тут нет, - в голосе послышалось замешательство. Но, через мгновение, обрадованный нашедшемуся решению, он произнес:
- Значит, я – это ты.
Я оглянулся. Картина не меняется – солнце застыло, наполовину высунувшись из-за горизонта. Пространство вокруг окрашено в пастельные, мягко-оранжевые тона. Земля контрастирует с ним своей чернотой, но не резко, она будто объята легким маревом, черным туманом, стелящимся по всей поверхности. Как только задерживаешь на ней взгляд, то проступают детали: склоны, кручи, даже тени, напоминающие деревья.
- Что там, внизу? – спросила она, сжимавшая мою руку до этого момента, но сейчас отпустившая. Я испугался, что она исчезнет, будет унесена ветром. Провел ладонью по ее щеке, почувствовал прохладу кожи, успокоился. Она прикрыла глаза и чуть улыбнулась.
- Внизу? Время, только оно знает, что здесь почем, - голос усмехнулся.
- Я всегда представлял себе время как реку. А это черная равнина, статичная.
- Река... Глупая метафора, хоть и единственно пригодная для вашего трехмерного мышления, - слышится снисходительность. - Время никуда не течет. Время только существует. И только оно постоянно. Меняется всё вокруг. В сравнении с этим неколебимым эталоном вы судите об изменении мира. В поезде без окон не поймешь, движешься ли ты.
Я не мог оторваться от черноты. Время все сильнее уплотнялось под моим взглядом, становилось объемнее.
- Чем внимательнее всматриваешься, тем сильнее оно визуализируется. Это опасно, не позволяйте времени принять образ, пригодный для восприятия – опять попадете в ловушку повседневности. Смотрите поверх него.
Я сосредоточился, искажение пропало. Еще несколько попыток, и я абстрагировался от черноты, гипнотизировавшей, затягивавшей все внимание. И на земле проступила картинка.
Она ахнула, впилась в плечо пальцами.
- Ты видишь?
- Да, - прошептал я.
По равнине шли люди. Огромное количество, они покрывали всю землю до конца. Все двигались строго в одном направлении, в сторону вечно восходящего солнца.
- Забавно, правда? – донеслось сверху. – Они так устремлены вперед, думают, что у них есть цель. Хотя, я уверен, в глубине души каждый знает, что весь его поход – надуманный и бесполезный способ скоротать время.
Две прямые линии уходили в сторону восхода, отливая холодным серебром, резко контрастируя с чернотой времени. Железная дорога. По ней со случайной периодикой пролетали поезда. Они были единственным в этом мире, что я не мог рассмотреть, как ни фокусировался. И представлялись серыми смазанными пятнами, с огромной скоростью несущимися вперед.
- Зачем тут железная дорога?
- Для тех, кто хочет сэкономить силы и время.
- Но люди даже не смотрят на поезда! В чем дело, они не хотят прекратить страдания? Доехать до конечной за мгновение?
- Некоторые так и поступают, совсем немногие. Остальные боятся, или это для них табу. Глупые правила, усложняющие существование. Они так хотят добраться, думают, что там их ждет покой. Будто забыли, что с любой станции поезда отходят в двух направлениях.
Чем дольше смотришь, тем больше замечаешь. Идущие внизу теперь отчетливы, их можно разглядеть вплоть до незначительных деталей одежды. Угрюмые, застывшие лица. Они забываются, стоит отвести взгляд. Ощущение шаблонности не покидает. Люди бредут в сумраке собственных теней.
- Я так и не смог понять их. Отсюда, с позиции вечности, их путь кажется бессмыслицей, -слышится издалека.
Небо становится больше, объемнее, а мы приближаемся к земле. Перспектива меняется.
- Можно ведь взглянуть поближе, - говорю самому себе.
- Наверняка... Но у меня пропал к ним всякий интерес, – голос искажается, последние слова уже не разобрать.
Мы стоим на земле. Люди не замечают нас, или не обращают внимания. Смотрят прямо на меня ничего не выражающими, остекленевшими глазами и проходят мимо. Солнце загораживают спины, качающиеся, сгорбленные, уходящие в горизонт. Ощущение уединенности, охватывавшее на небе, уступило место беспокойству. Ясность мысли покинула меня, появились сомнения, появилась неуверенность. Я не знал, вызвана ли такая перемена толпой жутких зомби, или тенью, пришедшей на смену будоражащему, обнадеживающему солнечному свету.
- Тебе страшно? – спрашиваю я.
- Страшно. Но ты рядом, это успокаивает.
- Значит, они сами не знают, зачем идут к конечной, - говорю задумчиво.
- Может, они созданы для этой цели, в этом их предназначение, - она ловит мой вопросительный взгляд, - идти.
Многие из них несли сумки, чемоданы. Некоторые шли налегке. Мимо нас человек тянет за собой обоз. Внутри, среди пыльного серого барахла, сидит женщина с детьми на коленях. Мужчина еле переставляет ноги, лицо, залитое потом, свела судорога. Он падает на колени, уже совсем без сил, но все смотрит отрешенно вперед. Поднимается и вновь натягивает упряжь.
- Я не вижу ничего, кроме страданий.
По дороге проносится очередной состав.
«Нет, это неправильно. Так не должно быть». Я подбегаю к впряженному мужчине. Трясу его за плечо. Он поворачивает голову, смотрит сквозь меня.
- Слушай, тут же есть железная дорога! Ты ведь видел поезд? – кажется, он понимает меня.
- Да, видел. Нет, нельзя. Нельзя садиться на поезд. Нужно идти... – натужившись, он делает несколько шагов. Умоляюще смотрит на меня.
- Ты не знаешь, куда идешь. Да ты и не дойдешь! Поезда тут ходят именно для этого – прекратить страдания.
- Не нужно страдать. Мы ведь не созданы для этого, - говорит он задумчиво, будто сам с собой.
- Возьми семью с собой... – он уже не слышит меня. Бросает веревки, быстрым шагом идет к дороге. Поднимает руку, будто ловит попутку, и, почти через мгновение, поезд проносится мимо, не сбавляя ход. Он цепляется рукой за него и исчезает, унесенный в рассвет.
В тот же миг я слышу крик, оборачиваюсь на обоз. Женщина стоит на коленях, вытянув руки в сторону железной дороги. Ее тело сотрясается от рыданий. Я собираюсь подойти к ней, все объяснить, но меня тянут за руку.
- Оставь их, ты ничего не изменишь, - успокаивающе говорит она. – Пошли.
Она уводит меня, я бросаю на обоз последний взгляд. Женщина набрасывает на себя упряжь, утирая слезы.
Во мне разгорается гнев. Злобная насмешка сквозит в окружающей нас картине. Ни я, ни все эти люди не изменят этого порядка.
- Голос был прав! – закричал я. – Это все бессмыслица. Это все чья-то шутка!
Без сил падаю на колени, она садится рядом. Люди все идут, обходят нас. Как ручей обтекает камень. Гнев уходит, не оставив после себя ничего: я пуст, выжат. Но дышать стало легче. Звенящая, натянутая, словно струна, тревога, давившая со всех сторон в этой толпе, ощущение собственного бессилия и ничтожности – все отступило. Сверху зазвучала музыка. Совсем тихо – не громче шума одежды проходивших мимо. Но ее мелодичность так сильно контрастировала с окружавшей какофонией, что воспринималась совсем на другом уровне. Будто появлялась внутри меня, минуя уши.
И до нас донеслось пение. Не с неба, а отсюда, из толпы. Я беспокойно верчу головой, пытаюсь определить источник. Парень чуть ниже меня, с пышной копной черных волнистых волос идет мимо и подпевает себе под нос. Он ничем не отличался от остальных, кроме того, что был абсолютно другим. Казалось, что он находится в контрастном пятне, выделяется. Как будто на него наведен фокус.
- Эгей! – безо всякой надежды позвал я.
Но певец сразу повернул голову в мою сторону. Подошел, натыкаясь на прохожих. Его лицо врезалось в память. Особенно глаза – вдумчивые, слегка отрешенные.
- Я... Я не знаю, зачем я позвал тебя. Ты как будто не принадлежишь этой суматохе. – я обвел толпу рукой. Он в точности повторил головой это движение.
- Люди кажутся странными, когда ты чужак, - он вытащил сигареты, жестом предложил сначала ей, потом мне. Я не отказался.
– В любом случае, это не суматоха. Все вполне логично, - сказал он, выдыхая дым.
- Куда ты идешь?
Он посмотрел на меня оценивающе.
- Туда же, куда и они.
- Зачем, что там?
- Никто не знает. Ничего, наверное. Или то же самое. Да, там все то же.
- Это ведь гл... – я наткнулся на снисходительный, слегка разочарованный взгляд карих глаз. – Ладно, хорошо. Я смотрю, ты не торопишься. А остальные будто с ума сходят от желания поскорее добраться туда. Страдают, но боятся сесть на поезд, боятся сократить боль, сэкономить время.
- Времени тут достаточно, - он усмехнулся. – Железная дорога бессмысленна не менее их похода. Почему всем так интересно то, что ждет в конце пути?
Певец надолго задумался. Я хотел уже окликнуть его, как он заговорил. Быстро, с заражающей радостью, уверенностью.
- Ты хотел сказать, что это глупо? Да, это глупо. Это бессмысленно. Столько страданий. Хотят попасть на финиш, - он рассмеялся. - Вроде как, все должны там оказаться. Но, оглянись вокруг. Время, одно время способно указать место финиша. А ведь мы можем быть вне времени. И все наполнится смыслом.
- Наше тело не вечно. И время, рано или поздно, объявит конечную. И попросит освободить вагон, - сказал я.
- Слушай, слушай! – он схватил меня за плечо. – Время несущественно для нашего разума. Стоит только очистить двери восприятия. Мир вокруг прекрасен. И эта красота вечна.
- Мир ужасен! Ты оглянись - он отвратителен!
- Нет, слушай! Только человек способен увидеть красоту – потому что она исходит из него. Без людей мир – лишь дребезжание струн вселенной. Обычное уравнение. Но с нами... С нами это – музыка. Сейчас эти люди обречены на смешное в своей бестолковости существование. Настройки природы, бездушная, безжалостная механика жизни ведет их к концу. Ты покажешь им смысл. Мы покажем им смысл. И воспарим над временем! Мы останемся в воспринятой ими красоте! Они пронесут нас через поколения! Потому что красота вечна!
Все начало трястись, вибрировать. Разрушений не было видно, но я чувствовал, как сворачивается это пространство, лишние измерения замыкаются.
- Что это? – кричу я.
- Это конец, - поет он, - Это конец, прекрасный друг.
Свет заполняет все вокруг. Я протягиваю руку к ней, она пытается достать до моих пальцев. Потом – оглушающая тишина.
Комната. Здесь темно и пусто. Настенная лампа тускло горит. Я сижу в кресле, она лежит на полу. На столике лежит раскрытый футляр с почти пустым мешочком героина. Рядом – шприцы и ложка.
Я медленно поднимаюсь – в ногах вата, все кружится, не получается насытиться воздухом. Почему я еще жив? Доза была явно несовместима с жизнью. Но я здесь. Для чего?
Смотрю на нее. Продавщица роз. Жизнь в ней угасает. Она идет к восходящему солнцу...
У меня мало времени. Я распахиваю дверь. Рядом стоят двое, в руках бокалы с шампанским, на лицах улыбки. Я ловлю взгляд ухажера.
- Туда нельзя сейчас, - говорю я вкрадчиво, аккуратно поворачивая ручку. – Закрыто. Я вернусь вскоре.
Он кивает растерянно. Я проталкиваюсь к кухне, с кем-то здороваясь, кому-то улыбаясь.
- А, вот и ты, - облегченно вздыхаю. – Слушай, мне срочно нужно...
Я не успеваю, он радостно вскрикивает и заключает в объятия.
- Мой дорогой недооцененный художник, - он смачно целует меня в щеку. Усы щекочут. Никогда не нравилась эта его манера. – Ты опоздал? Или танцевал так, что не мог подойти поздороваться?
- Нет, я... Я тут давно. Где твой набор для рисования? Я помню, у тебя есть и холст, и добротные краски.
Он хохочет.
- Внезапное вдохновение? Да ты бледный, будто призрака увидел! Уверен, что сейчас время для художеств?
- Да, черт возьми. И я подумал, что ты не откажешься проспонсировать мне бумагу и масло, - говорю я с нажимом.
- Нет – нет, я не отказываюсь, - смущается он. - Скажу официанту принести немедленно. Только куда?
- Пусть положат у двери библиотеки. И не входите! Скажи, чтобы никто не входил, прошу тебя! - я трясу его за плечи. Его усы качаются в такт.
Он мямлит что-то утвердительное, ошарашен моей полоумной настойчивостью. Я уже продираюсь обратно к двери. Ухажер стоит рядом, уже без дамы, чуть ли не в струнку вытянувшись. Увидев меня, он заговорщицки кивнул и отошел.
Настенная лампа тускло горела. Сартр валялся под столиком. Она лежала, прислонившись к креслу. Голова наклонена, как если бы она слушала что-то внимательно. Я аккуратно, чтобы не испортить композицию, прислоняю пальцы к ее шее. Пульса почти нет, она угасает. Но на лице улыбка, а правая рука вытянута в сторону, будто она хочет коснуться кого-то. Она навсегда застыла в том моменте.
Я ставлю мольберт. Краски готовы, нам никто не помешает. Первые мазки ложатся робко, но картина передо мной красива, искренна. И я рисую все увереннее. В голове все вертится та мелодия из видения. Сейчас я вспомнил. Это The Doors, композиция The End.
За окном светает, я уже закончил. Осталось немного. Я подписываю холст.
А ведь сегодня день моего рождения. Красивый день, и она красива. Я становлюсь перед ней на колени, целую в уже холодные губы. Достаю зажигалку. Теперь с количеством ошибиться нельзя. Шприц почти целиком наполнен. Я иду к ней, она уже ждет меня там. Солнце освещает Бессмертных на книжных полках.
***
- Итак, дамы и господа, главный лот на сегодня.
На местах оживление. Чопорные старушки, баснословные состояния которых делают их детей слезно заботливыми, топ-менеджеры с женами модельной внешности и корыстных целей – почти все здесь ради этого события.
- «На пороге рассвета» 2014 год, масло. Автор – Пол Бюти.
Большой холст в красивой платиновой раме ставят на стенд.
Картина, как и автор, не нуждается в представлении, но ведущий продолжает.
- Почти век назад никому еще не известный Пол Бюти, находясь в гостях, пишет «На пороге рассвета». Эта картина стала главной его работой, оказала сильнейшее влияние на развитие живописи нашего столетия. И открыла для мира другие работы этого художника...
- Ага, выросшие в цене в сотни раз. Хотел бы я одним прекрасным утром прочитать в газете, что за мой старый портрет готовы рвать глотки и счета, - довольно громко - очевидно, чтобы не обделить кого-то своим остроумием - хмыкнул на ухо спутнице известный пивовар в первом ряду.
- ...Бюти запечатлел на холсте незнакомку, которая умирала от передозировки героином. После он так же принял...
Эта история известна каждому. Публика почти не слушает, в напряжении ждет начала торгов.
Ставки взлетают стремительно, большая часть гостей разочарованно разводит руками уже через минуту. В игре – упрямейшие из богатейших. Наконец, сумма достигает непостижимых простым работящим умом высот, и стук молотка знаменует конец. Счастливец – джентльмен с бородой в белом костюме.
Вечеринка после аукциона в самом разгаре. Девушки, сбившись около картины, оживленно болтают.
- Повезло тебе, Стелла. Бюти! Подлинник! – плохо скрываемая зависть.
- Джон был очень настойчив. Это все его азарт... Поздравляем тебя!
Стелла, самая красивая из них, с сияющими в серьгах бриллиантами, смеется и машет примирительно рукой. Ее муж всегда умел выделиться из толпы. Она задумчиво смотрит на картину - девушка с мертвенно бледной кожей протянула руку, будто хочет коснуться кого-то.
- Да, Бюти... Знаете, он отлично подойдет по стилю к моей гостиной. Повесим его над камином.