Чувствую, что заболел. Несомый ожившим остовом поезда-змеи над марсианской красной пустошью, растекшейся вокруг пары стальных путей, провожаю глазами два тела обезглавленных тополей за мелькающим прутьями забором. В этот миг скорпион из коричневой гриппозной слизи обнимает мягкими клешнями мои голосовые связки. Под ласковое французское бормотание соседей, размежеванное похожим на щенячьи стоны кашлем, я засыпаю. Сон берет меня двумя сорокоградусными руками за замершее сердце и бросает в кипящий отвар кошмаров.
В нем я встаю прозрачной вошью на теле Януса, облизывающего двумя шершавыми птичьими языками свои мохнатые греко-грузинские плечи. Навстречу выходит вошь с лицом пожилого Сартра. Один глаз его проникает стальным лезвием в мое вибрирующее транссознание, запутанное во лжи перед вечностью и богом, а второй тут же копошится в моих горячих расслабленно переваривающих пищу внутренностях, от тепла которых запотевают его очки. Затем он резко бросается ко мне, делая козу двумя заскорузлыми пальцами с выстриженными почти под корень желтыми ногтями. Нет, это он указывает мне за спину.
Там на шелушащемся лоскутке кожи Януса лежат две худые вши со сросшимися головами, покрытыми кудрявой порослью, и вскидывают от удовольствия тоненькие лапки. Слышна их задорная песенка:
Раз-два
тридцатьдва,
стодвадцатьвосемь, шесть-и-четыре,
восемь, четыре,
два-пять-шесть, один и шесть...
Вдруг у одной из них изо рта вырывается: пятьсот-три. А другая тут же кричит: Жги, Жан, ее, Поль, ЖГИ!
Жан-Вошь-Сартр хватает из кармана трубку и вытряхивает ее искристое содержимое на страдающего гада. Щетинки опаляются на белесом пузе, само пузо ссыпается пеплом внутрь ракушки спины. Еще живая половина, рыдая сухими глазами, своими лапками размазывает копоть по завиткам на соседней мертвой голове и с застывшей в чертах морды лаской замирает.
Сартр смеется: Посмаковали числа, дождались карающей дихотомии от судьбы. Вот теперь они достойны моих Слов.
Он извивается стукая себя по брюшку, словно хочет выТошнить эти самые Слова. Но у него только выбегают от напряжения, пузырясь, две зеленые сопли размером с вшиный кинжал, которые тут же каменеют. Он кладет одну себе в карман, другую протягивает мне со словами: Как не сойдутся два кинжала в одних ножнах, так не быть нам больше с тобой, Галдак, в одном сюжете.
Когда я хватаю кинжал, Сартр прыгает высоко вверх на один из волосков. Доносится его крик: Я отомщу этим нобелирующим слепцам и покажу им Дорогу свободы до самой глубокой звезды в вонючей заднице Дорис Лессинг. Он исчезает.
Я тереблю свой усик от отчаяния, боюсь грядущей катастрофы и при этом понимаю, что не могу больше жить под игом каменеющего в жестокости хозяина. Со словами Марка-Воши-Брута на устах: "Так лучше для третьего Рима" я всаживаю кинжал в его кожу, раньше столь любимую и вскормившую меня сладкой кровью кожу Януса. Жду крика умирающего. Крика, от которого мир лопнет на две половины - прошлую и будущую. Крика проклятий и слабости, проявившейся в растворителе смертельного страха.
Но появляется только мозолистый палец с татуированным темно-синим перстнем на коже, на котором выгравированы буквы ССС, и сталкивает меня в космическую пустоту. Из нее я падаю кружащейся песчинкой на землю. Хлопок удара оказывается толчком остановившейся электрички.
Вот мы и на месте. Приехали. J'ai deja fait ce chemin la.