Невыдуманная история
ОФИЦЕРСКАЯ ЧЕСТЬ
Офицерская честь...Когда я слышу об этом, то, будучи уже стариком, всегда , волнуясь,вспоминаю давнюю историю моей офицерской юности, когда ни за что, ни про что, чуть не попал под суд офицерской чести. Мало того: по сути меня решили наказать именно за добрый душевный порыв только из-за того, что моему грозному самовлюбленному начальнику, как говорится, «Вожжа попала под хвост!»
Служил я тогда в одной из самых прославленных во время Отечественной войны артиллерийских частей, которая гордо именовалась так: «Пятнадцатая гвардейская, армейская, орденов Суворова и Кутузова первой степени, Краснознаменная, Неманская артиллерийская бригада», и располагалась на Дальнем Востоке - в селе Сергеевка , Гродековского района ,Приморского края, что располагалось примерно посередине между городом Ворошиловым-Уссурийским и китайской границей.
Недалеко от Сергеевки находился известный на всю страну Сергеевский артиллерийский полигон, где регулярно проводились и в мирное время боевые артиллерийские стрельбы.
Именно мастером этих стрельб и был в 1955 году признан командир моей батареи капитан Семен Билик, который оказался тогда победителем не только окружных, но и всесоюзных соревнований .Я же был при всём этом, как бы правой его рукой, так как старался помогать ему в этом изо всех сил, в результате чего его показатели неизменно становились всё лучше и лучше..
Хоть в артиллерийской стрельбе я равняться с ним не мог, но и мне было тогда, чем гордиться: до знакомства с ним я закончил киевское Суворовское училище с Золотой медалью за курс средней школы, потом закончил с отличием и ленинградское артучилище /2 ЛАУ/ и в звании лейтенанта был командиром огневого взвода, а затем и командиром взвода управления его батареи.
Как обычно тогда проходили соревнования по артиллерийской стрельбе?
Первым делом на исходной позиции артиллерийского полигона командующим артиллерии округа или даже всей армии с их посредниками вручался командиру батареи пакет с соответствующими документами, где на карте обозначалось то боевое расположение, которое батарее предстояло занять, укладываясь в очень строгие нормативы. Обычно расстояние между огневой позицией и наблюдательным пунктом, а также от наблюдательного пункта до целей, по которым надо было стрелять, находились примерно на расстоянии пяти-семи километров. Труднее всего было при занятии боевого порядка уложиться в нормы прокладывания телефонной связи, как бы ни старались быстро телефонисты таскать свои тяжелые катушки и сращивать кабель между ними.
Я же с помощью взводных умельцев избавил своих телефонистов от такой работы, изготовив для этого специальное устройство, состоящее из огромной деревянной катушки, укрепленной в кузове грузовика , на которую предварительно наматывался уже сращенный провод нужной длины. Для прокладывания связи мы на огневой позиции оставляли одного телефониста, весь же провод мы быстро разматывали с вращающейся катушки , с помощью шеста с рагулькой на конце укладывая его вдоль дороги. В результате показатель по этой операции был всегда у нас самым лучшим.
Еще более важным показателем была точность стрельбы по указанной цели, которая определялась по среднему показателю из трёх выпущенных снарядов. И в этом я всегда помогал комбату, значительно улучшая конечный результат ,правда, на этот раз тайным способом, о котором кроме меня знал только наводчик первого орудия, совершавшего все три контрольных выстрела.
Эта хитрость заключалась в том, что , увидев с наблюдательного пункта первый разрыв, я в зашифрованном виде подсказывал наводчику, что делать, чтобы второй, а потом и третий снаряд легли поточнее.
Договор был такой: если разрыв оказался, к примеру, левее цели, то, чтобы наводчик незаметно довернул орудие вправо , я командовал: «Точнее наводить!». Если нужно было доворачивать орудие в другую сторону, то эти же слова я произносил наоборот: «Наводить точнее!».Если оказывался явный недолёт, то ,чтобы незаметно прибавить деления прицела, звучала команда :»Темп выдерживать!», если ,наоборот ,был перелёт, то я и командовал наоборот: «Выдерживать темп!», чтобы уменьшить прицел.
Радист и телефонист, строго предупрежденные, в точности повторяли мою команду, проверяющие же никак не могли заподозрить в этих привычных командах какой-то подвох.
В результате второй и третий разрыв ложились всё ближе и ближе.
Той осенью проводились показательные учения нашей прославленной батареи, для чего к нам приехала не только комиссия округа но, вдобавок, и из Москвы.
Как назло, все трое суток лил тогда проливной дождь, под которым нам приходилось копать лопатами окопы наблюдательного пункта полного профиля да еще несколько раз, поскольку его расположение планировалось на разных местах.
Именно на этих учениях мне пришлось испытать три необычных сюрприза, которые я запомнил на всю жизнь.
Первый из них заключался в том, что на вторую ночь я вдруг пожалел своих добросовестных солдат, уставших так, что ,сидя на своих местах наблюдательного пункта,все они , не спавшие уже вторую ночь,то и дело клевали носами. И тут вдруг я почувствовал себя , как бы их любящим и заботливым папой, хоть и был всего на пару лет старше их.
«Внимание!- скомандовал я.- Разрешаю вам всем немного поспать! Дежурить на пункте буду только я!Когда разбужу, вы должны сразу проснуться без какой-либо раскачки!».
Я расчитывал,что обзор с высоты у нас хороший, я -человек надёжный , поэтому проверяющие никак не смогут нас застать врасплох, тем более, что от дождя все они наверняка укрылись в закрытых кузовах своих грузовых машин.
Я долго обходил высоту, тщательно оглядывая её со всех сторон,но оказалось, что и я так устал,что , только присев, неожиданно в окопе тоже заснул, столкнувшись после этого со вторым своим сюрпризом.
Проспал я менее часа,но ,проснувшись, оказался по пояс в воде и, что самое интересное,- спал , оказывается, положив голову на вещмешок , из которого внутри выпирал угол железного котелка. С тех пор, когда я слышу что-либо о бессоннице, я всегда вспоминаю этот свой грешный сладкий сон, при котором моя голова покоилась не на мягкой подушке, а на остром уголке железного котелка..
Коротко говоря,- обошлось! После этого состоялись боевые стрельбы, на которых наш комбат снова показал выдающиеся результаты. Третий — главный сюрприз ждал меня уже после тщательно разбора результатов учений с боевой стрельбой, когда все наши машины и трактора с орудиями выстроились уже в походную колонну. Именно тогда мой капитан Билик, окруженный офицерами- проверяющими, вдруг скомандовал мне: »Освободите свой грузовик! На нем поедут проверяющие!»
«Товарищ капитан! Разрешите обратиться!- ответил я.- Люди очень устали! Разрешите мне мне перегнать в начало колонны пустой грузовик, что стоит в её конце!»
Я был уверен, что мой умница-капитан, понимая ,чего стоит выгрузка ,а потом новая загрузка отделениями разведки, радистов и телефонистов своей многочисленной аппаратуры, тут же со мной согласится, поэтому был уже готов резво бежать в конец колонны, как вдруг моего прославленного командира заело:»Выполняйте приказ!» Видимо, он решил дать понять всем, что он во всем непреклонен, что он слов своих не меняет.
Уверенный в том, что он меня просто в чем-то не понял,я пытался снова ,объяснив ситуацию, получить его разрешение на перегон в начало колонны другой машины, но он почему-то рявкнул снова: «Выполняйте приказ! Освободите головной грузовик немедленно!»
Тут уже заело и меня: «Разрешите перегнать другую машину!»- упрямо затвердил я.
Тогда комбат , повернулся к моим солдатам:»Взвод управления! Слушай мою команду! Слезай!Срочно освободите кузов!»
«А вам за невыполнение приказа...- сказал он, уже повернувшись ко мне,- трое суток ареста с содержанием на гаубвахте!»
Тут уже пошел в разнос и я: »Плевать мне на твою гаубвахту!»- зло прошипел я, отходя от него, но он всё-таки услышал:»Лейтенант! Повторите, что вы сказали!»
Поскольку я был уже взбешен до крайности, то,остановившись,повторил, но последовала новая команда:»Лейтенант!Что вы сказали?! Повторите громче!»
Потеряв уже над собой полный контроль, я, уже готовый броситься в драку,зашипел ему прямо в лицо: «Я сказал: пошёл ты к е-й матери!»
Когда раздалось снова:»Лейтенант! Что вы сказали?! Повторите громче!», я , окончательно сойдя с ума ,действительно их повторил , но уже заорав
эти слова на всю колонну...
Кстати, это взыскание оказалось единственным не только за время военной службы, но и за всю мою и дальнейшую жизнь...
Ещё более захватывающие события ждали меня и после этого случая, когда мой капитан- комбат стал уже майором — командиром дивизиона и когда меня вызвали на заседание комсомольского бюро, чтобы обсудить моё поведение и там.
Майор долго там разносил меня, изображая чуть ли не самым плохим взводным Советской Армии, а, в заключение , решил дать слово, как члену бюро, разведчику моего взвода ефрейтору Збожному.
«Надеюсь, что ефрейтор Збожный подтвердит всё, сказанное мной!- важно сказал комдив,- а, может, его оценка будет ещё более жёсткой! Послушаем, ведь он знает своего взводного лучше всех!»
«Неспроста Билик так надеется на поддержку Збожного!- подумал я.-Знает наверное, что недавно я за опоздание из увольнения наказал его двумя нарядами вне очереди!Сейчас, наверное , и он выльет на меня очередной ушат грязи!», но я очень ошибся.
Житель западной Украины коренастый ефрейтор долго молчал, а потом вдруг ответил майору, громко отчеканивая каждое слово:» Товарищ гвардии майор!В ответ на ваши слова скажу кратно: если бы о моем лейтенанте так сказал кто-то другой, то я бы ему не словами, а этим кулаком ответил!»- и он помахал кулаком прямо перед носом, сидящего рядом, командира дивизиона...
В ответ на эту нежданную защиту у меня внезапно полились слёзы — не простые, горячие настолько, что они обжигали лицо...
На заседании бюро меня оправдали, но на следующий день снова ждали меня два сюрприза: утром — радостный, вечером- печальный.
Утром, когда я зашел в казарму, то вдруг ,видимо сговорившись, навстречу мне дв инулся не дневальный, а всё тот же ефрейтор Збожный,что торжественно отрапортовал:»Товарищ гвардии старший лейтенант! Личный состав батареи...» и так далее.
Когда я после рапорта спросил его,зачем он повысил меня в звании, он объяснил, что в штаб бригады пришел из Москвы приказ о присвоении мне нового звания, который был составлен до того, как приключилась со мной немыслимая история.
«Солдатская почта -самая надежная!» - заключил Збожный своё яркое выступление, крепко пожимая мне руку.
Вечером того же дня в Доме офицеров подошел ко мне лейтенант Гершензон, командир взвода другого дивизиона, тайно сообщив мне дурную весть о том, что меня всё-таки решили предать суду офицерской чести, на котором он должен быть общественным обвинителем, так как до армии он был юристом.
«Суд должен быть примерно через неделю!- прошептал он.- К тебе одна только просьба: будь выдержанным , не психуй!Вначале я буду критиковать тебя, как положено, но потом и скажу о многом хорошем!Уверен, что, в конце-концов, всё обойдется!»
Я перепугался не на шутку: я — вечный отличник, которого всегда ставили в пример, окажусь подсудимым да не где нибудь, а на самом Суде офицерской чести! А вдруг узнает об этом моя мама или, что ещё хуже, папа полковник, героически прошедший всю войну и заслуживший множество наград!Что делать?!Нельзя допустить этого ни в каком случае!
Я думал об этом и днем и ночью, а решил действовать так: проглотил, с трудом добытую, порцию, так называемой , английской соли и умудрился улечься в военный госпиталь под видом больного дизентерии.
Мне повезло: глотая каждый день очередную порцию тайного лекарства, я пролежал там более месяца, в конце которого узнал радостную новость о том, что нашу бригаду , в связи с сокращением армии, решили расформировать.
Когда я выписывался из госпиталя, меня поразил подполковник медицинской службы, в отделении которого я лежал, поразил откровением о том,что с первого дня понял, что я - симулянт.
«Язык больного дизентерией всегда покрыт белым налетом!- сказал он,- У вас же он был совершенно чистым. Когда я узнал про ваш конфликт с майором Биликом, то решил вам помочь, поняв для какой цели вы спрятались у нас. Дело в том, что с майором у вас понятия об офицерской чести — совершенно разные, почему и переживают за вас так много офицеров нашего гарнизона. Но особенно не задавайтесь, ведь за непослушание, за открытое невыполнение приказа вас во время войны майор Билик мог бы даже расстрелять,хоть был он прав при этом только формально...»
Совсем другое понятие об офицерской чести проявил потом и генерал Васягин - начальник политотдела пятой армии, к которому я обратился с письмом, в котором откровенно рассказал о своем конфликте с Биликом и о угрожавшем мне Суде офицерской чести. Поведал о том, что закончил Суворовское училище с Золотой медалью, а потом тоже с отличием ленинградское артучилище, я , как отличник, согласно тогдашним правилам выбрал себе для службы в 1952 году Ленинградский военный округ, но послали меня почему-то на Дальний Восток в Приморский военный округ. Поведал и о том, что в Киеве живет
с моей младшей сестрой мама-инвалид , которым высылаю ежемесячно более половины своей зарплаты, но просил генерала при этом перевести меня для продолжения армейской службы не в Киев, а еще дальше, чем сейчас, - на Камчатку , поскольку , отслужив там три года,я буду иметь там право выбора любого округа...
Никак не ожидал этого: буквально через неделю в бригаду пришел приказ о переводе меня на Камчатку. Когда я прибыл туда, то судьба подарила мне встречу еще с одним благородным человеком : командующим артиллерией корпуса ,Героем Совестского Союза, полковником Юфой. Посылая группу офицеров для службы в поселок Усть-Камчатск, он отделил от этой группы меня:»Вы уже пять лет отслужили в Уссурийском крае! Сделаю для вас передышку!Теперь послужите в городе Петропавловске-Камчатском!»
Так я , к своему большому удовольствию, оказался в девяносто девятой корпусной артиллерийской бригаде, находившейся тогда почти в центре города.
Хоть и дослужился я там до капитана, но с переводом в Киев у меня не получилось: в 1958 году Никита Хрущев произвел сокращение армии на 640 тысяч , в результате чего была расформирована и эта бригада и мне пришлось возвращаться в Киев уже демобилизованным. Но что такое офицерская честь я хорошо запомнил навсегда...
Аркадий Соколовский
Вюрцбург
Германия