Глава пятая. Всё тайное становится…
С той первой встречи Алдоны с родными мужа прошла целая вечность. Всей своей маленькой семьёй они несколько раз съездили в Ярославль, где молодая женщина и девочка Алёнушка окончательно и бесповоротно прописались в сердцах Васиной родни. Бесхитростные, добрые, весёлые, гостеприимные – сколько эпитетов не добавляй, ни один из них не способен был дать Завьяловым исчерпывающую характеристику. Теперь Алдона имела большую родню, а их Алёнка старших братьев и сестёр.
Два раза родители возили её в Москву и Ленинград, ещё несколько раз они летали на море, но девочка твердила только о Ярославле и рвалась туда. Да её родители и сами больше всего любили ездить к своим родным. Поэтому, когда подходило время отпуска, разговоры шли только о том, какие подарки приобретать для бабушки, сестрёнок, братишек, тёть, дядь.
Алёнушка обожала их всех. Но особенно любила бабушку Варварушку и тётю Любочку – так она их называла. Бабушка Варвара была вне конкуренции – её любили все: дети, внуки, зятья их родственники, соседи. Наверное, не было в городе ни единого человека, которого она хоть невзначай бы обидела. А вот прийти на помощь Варвара Степановна могла к любому, кто в этом нуждался, и дети её были воспитаны в том же духе.
Любочка, весёлая, улыбчивая, красивая, всем своим обликом, характером, внешним видом сразу располагала к себе людей, а её сыновья были похожи на неё и на Алёнкиного папу, как две капли воды. Они возились с младшей сестрёнкой, учили её плавать, кататься на велосипеде, запускали воздушного змея. Много полезного узнала девочка от них за время общения. Как их можно было не любить?
Надежда была более сдержанной, чем младшая сестра. Работала она директором школы, и Алёнка подсознательно робела перед ней. Дочери Надежды Ивановны были совсем взрослыми, старшая уже год училась в институте, а младшая оканчивала среднюю школу. Семья старшей сестры жила отдельно, в другом районе города, поэтому у бабушки они бывали только по выходным.
А Люба и её семья жили с матерью в большом деревянном доме недалеко от реки Которосль. Возле дома росли большие тенистые яблони, а в палисаднике овощи. Пышно цвели всевозможные цветы. Неутомимая Любаша успевала повсюду, но и сыновья помогали матери во всём. Трудолюбие было ещё одной доброй чертой всех Завьяловых.
С крыльца бабушкиного дома можно было видеть развалины старого монастыря, среди которых кое-где торчали маковки церквей без крестов. Когда Алёнушка спрашивала про монастырь, то папа рассказывал ей о старых временах, где упоминалась какая-то «шапка Мономаха» и «Слово о полку Игореве». Алёнка ещё была маловата для таких знаний, поэтому Василий просто как хороший педагог, знающий особенности детского восприятия, закладывал основы для её будущих интересов. Однажды услышанное в раннем возрасте останется в душе, чтобы в какой-то миг, когда потребуется, вдруг всплыть из глубины сознания коротким: «Опа! А я ведь уже слышала про это!»
А их маленький шахтёрский городок тоже постепенно менял свой облик. Появились новые кварталы. Старые бараки давно снесли. Всевозможные мероприятия по благоустройству города, в том числе и субботники, облагораживали его. Благосостояние шахтёров понемногу улучшалось. Семья Завьяловых получила двухкомнатную квартиру в соседнем доме, так что от своих любимых «бабани» и деда Паши их названная внучка не уехала далеко. Она по-прежнему большую часть времени проводила у стариков.
Василий работал уже главным инженером шахты и на работе пропадал допоздна, а если случалось какое-либо ЧП, то мог сутками не появляться дома. Тогда Алдона носила ему шабашки, приготовленные заботливой Анной Федосеевной. Старики теперь постоянно были вместе. Павел Андреевич окончательно вышел на пенсию, здоровье не позволяло больше работать. Но он всё равно бодрился и не показывал виду ни Василию, ни Алдоне, а даже хорохорился, если они интересовались его здоровьем:
-Что мне делается? Скриплю по-стариковски. Глядишь, до ста лет и доживу.
-А кто нынче полночи сидел на кухне и ругался шёпотом, не ты? - выдавала мужа Анна Федосеевна. – Нога покалеченная болит, а в поликлинику не заманишь. Хоть бы вы его поругали, может, послушается!
-Не пойду я к этим коновалам! Начнут опять иголками шпынять днём и ночью, а толку – ноль. А дома и стены помогают, - отбояривался дед Павел.
-Гляньте на этого старого вояку! Весь израненный, покалеченный, а уколов боится! Не стыдно ли тебе, старче?
-Вот привязалась! Сказал не пойду, значит, не пойду! – огрызался Павел Андреевич.
-Ну что ты с ним станешь делать? – сокрушалась баба Аня и горестно всплескивала руками. – Алёнушка, хоть ты его вразуми.
Алёнка подходила к деду, обнимала за шею и, заглядывая в глаза, ласково шептала:
-Дедуленька, миленький! Я тебя прошу: полечись, пожалуйста!
И дед Паша сдавался. Он не мог огорчать свою любимицу:
-Ну, хорошо, хорошо, уговорили! Пойду сдаваться на вражью милость.
После нескольких капельниц и уколов ему становилось легче, и он готов был сбежать из больницы. Но, предупреждённые Варварой Степановной медсёстры были начеку. И бедному больному приходилось проходить полный курс реабилитации, после которого здоровье его на какое-то время улучшалось.
Алёнка училась в четвёртом классе, когда кто-то из соседей проговорился, что «бабаня» и дед Паша не родные ей. Она не поверила и пришла домой возмущённая и взволнованная. Пришлось Алдоне рассказать дочери правду. Алёна на мгновение задумалась, а потом сказала:
-Они всё равно для меня самые настоящие дедушка и бабушка, и я их люблю. Только скажи мне, мама, почему ты никогда не рассказывала мне про твоих маму и папу? Где они живут и как их звать?
Это был очень сложный вопрос. Алдона знала, что когда-нибудь дочь задаст его, но не ожидала, что произойдёт это так скоро. Она мучительно собиралась с мыслями, а Алёнушка смотрела ей прямо в глаза и ждала ответа.
-Видишь ли, доченька, дедушка твой – мой папа – погиб в шахте двенадцать лет назад, а бабушка твоя – моя мама – уехала и живёт далеко.
Опережая дочкины вопросы, Алдона, с трудом подбирая слова, договорила:
-Доченька, придёт время, и я всё расскажу тебе, а пока пойдём со мной в одно место.
И Алдона повела Алёнку на кладбище, где был похоронен её отец. Могила была ухожена. С фотографии на надгробье на них смотрел красивый улыбающийся мужчина, чем-то отдалённо похожий на Алдону. Девочка во все глаза смотрела на деда, которого никогда не видела при жизни.
-Мама, а что здесь написано, на каком языке?
-На литовском, Алёнушка! Написано: здесь покоится раб Божий Пранас Чехавичус. И даты: 1908 -1953г.г. – Алдона со слезами смотрела на портрет отца. – Он был ещё совсем не старый – твой дедушка.
-Ты очень его любила, мамочка? – дочь взяла материнскую руку и нежно погладила её.
-Да. И он меня любил, как тебя твой папа.
Вечером Василий, глядя на необычайно молчаливых жену и дочь, поинтересовался:
-Дамы, что произошло? Уж не поссорились ли мои красавицы?
-Всё хорошо, папа, мы не ссорились. Просто у меня есть, вернее, был ещё один дедушка, о котором я не знала, - ответила дочь и уткнулась в учебник истории.
Василий взглянул на жену, она молча пожала плечам и, приложив палец к губам, выдохнула: потом. Он согласно покивал головой. У них не было тайн друг от друга.
А затем последовало ещё одно событие, которого они тоже не ждали. Всё тайное стало явным в один холодный октябрьский день. Буквально за несколько дней до этого в семье Завьяловых – Поморцевых отмечали Октябрьские праздники и чествовали Василия. Его наградили уже второй медалью «Шахтёрская Слава». Собрались друзья его и Алдоны, сослуживцы, соседи. Пели песни, танцевали, дурачились, смеялись, играли в шарады. Заставляли Василия пить шампанское из бокала, куда бросали медаль – обмывали. Давненько они так не веселились. Но жизнь устроена так, что «после радостей – неприятности по теории вероятности».
Алдона второй год работала в плановом отделе предприятия, окончив институт. Всё у неё складывалось очень хорошо, близилось повышение. Василий тоже поднимался вверх по карьерной лестнице, хотя особенно не рвался. Алёнка в свои неполные одиннадцать лет «по показателям» не отставала от родителей – училась на круглые пятёрки, занималась спортом и общественными делами, помогала по хозяйству, ежедневно проведывала стариков. В общем, взяла от родных все самые лучшие их качества. Была она пока ещё долговязой угловатой девчушкой, но уже просматривалась в её полудетском облике, в огромных зелёных глазах, в крутых бровях, в кудрявых русых волосах будущая красота.
Василий и Алдона гордились своим чадом, но втайне мечтали о втором ребёнке, о сыне – синеглазом Васильке. Другого имени для сына Алдона не хотела. Вроде оба здоровые молодые, и в чём тут загвоздка непонятно. Приближался очередной Новый год, когда молодая женщина почувствовала изменения внутри себя. Ещё не веря своему счастью, втайне от мужа сходила в поликлинику. Врач подтвердила: «Беременность семь недель». Она не шла, а летела домой, чтобы Вася её тоже быстрее обрадовался!
Дома её ждала встревоженная Анна Федосеевна.
-Алдона, сестра твоя приходила. Мать в больнице, просила, чтоб ты пришла с Алёнушкой.
Их сразу же пропустили в палату. Обе сестры уже были там. Мать попросила глазами, чтоб те вышли.
-Подойдите ближе, - еле слышно прошептала она, глядя на внучку.
Алдона, держа дочь за руку, подошла к кровати. Исхудавшая до прозрачности, с заострившимся носом и провалившимися глазами мать была не похожа сама на себя. Только глаза ещё и жили на её полумёртвом лице.
-Спасибо, Алдона, что привела внучку. Хоть напоследок посмотрю на неё.
У Алдоны слёзы текли по щекам, она хотела что-то возразить матери, но та жестом остановила её.
-Не перебивай, у меня мало времени. Прости меня, доченька. Я всегда любила тебя больше всех. И на внучку ходила смотреть в школу. У неё твои глаза, а значит, - и мои. Береги её, не повторяй моих ошибок. Я сама себя наказала тем, что отреклась от тебя. У тебя хорошая семья, муж…, - мать замолчала, обессилев, прикрыла глаза.
-Мама, не умирайте! Я давно простила Вас! И Вы меня простите за всё! – Алдона опустилась на колени перед кроватью, захлёбываясь слезами, не в силах помочь. Гладила мать по лицу, по голове, целовала руки.
Рука матери дёрнулась, приподнялась, она хотела ещё что-то сказать, но губы уже не слушались её. Вошла медсестра со шприцом, чтобы сделать укол, но, пощупав пульс, тихо произнесла:
-Всё. Умерла.
Алдона потеряла сознание. Очнулась она от резкого запаха нашатырного спирта и от крика дочери:
-Мама, мамочка, что с тобой!
Она поднялась и словно пьяная пошла из палаты. Одна из сестёр помогла ей присесть на кушетку. Алёнка села с ней рядом, прижалась, обняла её, вздрагивая и плача спросила:
-Мама, кто эта страшная тётенька, которая умерла? Почему ты плачешь? Что она тебе сказала, на каком языке, я ничего не поняла?
- Марта Чехавичус – моя мама и твоя бабушка.
-Мамочка, но ведь ты сказала, что она уехала.
-Я сказала тебе неправду. Прости меня, доченька. Я не хотела тебя огорчать раньше времени. Я расскажу тебе всё.
Они шли домой, держась за руки, молча. А свинцовое октябрьское небо сыпало и сыпало на них, на город, на деревья белые холодные снега, словно старалось спрятать под своим покровом то, что осталось в прошлом, чтобы люди могли начать жизнь с чистого листа.
Продолжение следует...