Крым. Екатерина II

      
История присоединения Крыма к Российской империи не только интересна и познавательна, но ещё и очень поучительна. В ней, как в сложном клубке, переплетены судьбы многих государств, значившихся на карте Европы XVIII века. История эта круто замешана на личных интересах и предпочтениях тогдашних правителей, на интригах, предательствах власть имущих, с одной стороны, и героизме, стойкости простых людей, выполнявших волю своих властителей, — с другой.
 
Как и в сравнении с «клубком», когда, потянув за нить, начинает двигаться весь моток, в истории одно событие неминуемо приводит в движение цепь других событий. История Крыма — не исключение. Сегодняшнее болезненное внимание руководителей ряда европейских государств к крымскому полуострову говорит о том, что фантомные боли по поводу его принадлежности продолжают преследовать и нынешнее поколение западных политиков. Кто из них сегодняшний Фридрих II, Cтанислав-Август Понятовский или Иосиф II — не важно. Важно другое: за два с лишним века в международной политике мало что поменялось. Во всяком случае по отношению к России — определённо.
 
Представляемый далее текст изложен русскими историками начала XX века в книге «Государи из Дома Романовых», изданной в 1913 году к 300-летию царской династии, и описывает тот период царствования российской императрицы Екатерины II, в который решалась судьба Крыма, названного впоследствии «бриллиантом в короне Российской империи».

 





"Вообще в XVII и в XVIII вв. никому из государственных деятелей и в голову ещё не приходило при комбинациях с тою или другою областью справляться с желанием населения; они стремились усилить своё государство, делая приобретения, так как единственным средством усилить государство почиталось увеличение числа его подданных, и надо раз навсегда признать, что русские государственные деятели не были обязаны – да и не могли – действовать иначе, чем действовали все другие, с кем приходилось им иметь дело, когда они преследовали те или другие цели, достижение которых было важно и для русского государства и для русского народа. В отношении к Польше русские государственные деятели поступали совершенно так же, как поступали в подобных случаях все остальные тогдашние деятели, - и наша задача только представить, как они действовали в этом деле, в общем у них с другими государствами.

Смерть короля польского была уже раньше поставлена Екатериною и Паниным как «термин наших действий в Польше», и едва получено было в ноябре 1764 г. достоверное сообщение о кончине короля Августа II, как сразу дела польские были выдвинуты на первый план. Твёрдо решено было более не допускать выбора на польский престол иностранного принца, а доставить корону польскую Станиславу-Августу Понятовскому, - тому самому, который был так близок к Екатерине в начале 50-х годов. Впрочем, это решение было принято в совещании только самых близких к государыне особ; его держали в строжайшей тайне, и сообщено оно было только русскому послу в Варшаве; официально же объявлено было о твёрдо принятом намерении не допускать более избрания принцев саксонского дома, так как продолжительное соединение короны польской и саксонской представляет множество опасностей для польских вольностей; по официальным заявлениям императрица желала предоставить полякам совершенно свободный выбор. Пришлось вести в Польше довольно сложную игру, потому что там сразу же появилось несколько претендентов и из иностранных принцев, и из поляков, а некоторые иностранные дворы открыто поддерживали своих кандидатов. Когда удалось достигнуть того, что наиболее шансов определилось в пользу Понятовского, которого поддерживали очень влиятельные родственники его, князья Чарторыйские, то иностранным дворам было объявлено из Петербурга, что такое решение есть, очевидно, добрая воля всей польской нации; самому Понятовскому из Петербурга писали, что избрание его обеспечено, без сомнения, его личными качествами. Но в секретной переписке русских дипломатов между собою указывается другая и, очевидно, истинная причина: Понятовского решено было возвести на трон потому, что без поддержки России он не имел никаких шансов достигнуть такого положения, и потому он более, чем кто-либо другой, должен уступать всем требованиям, какие будут предъявлены с русской стороны к нему, как к королю. Понятовский охотно пользовался поддержкою русской императрицы; он брал деньги, какие она ему посылала, просил и ещё денег, и получал их; он рассчитывал, что его «поддержит та рука, которую он любил», и всё, полученное от России, мечтал употребить на то, чтобы улучшить положение Польши, усилить своё отечество. Это свидетельствует о его любви к родине и с этой стороны делает ему честь; но это же не свидетельствует о том, чтобы он имел настоящий государственный ум. Конечно, как поляк, он и мог и должен был стремиться к тому, чтобы улучшить положение Польши; но Екатерина, как русская императрица, и могла и должна была употреблять силы и средства, какие заимствовала она от русского народа, не на то, чтобы усиливать исторического соперника России, а именно наоборот, чтобы его ослабить. Та и другая сторона преследовали свои цели, по существу совершенно однородные: та и другая сторона желали обратить силы соперника на служение своим целям. Достигла успеха Россия – потому ли, что она была сильнее, потому ли, что её слуги лучше действовали, это вопрос второстепенный. И если Екатерина поступала не искренно, преследуя такие цели, которых она не считала возможным раскрыть и не раскрыла, то она имела дело с противниками, которые тоже были не менее её вооружены всеми средствами скрытности и ловкости: ей приходилось бороться и против происков Фридриха, который, если было выгодно, не останавливался ни пред каким обманом, и против Австрии, тоже не останавливавшейся ни пред чем и действовавшей всегда с самым беззастенчивым эгоизмом, и, наконец, то заодно с поляками, то против них, так как они меняли свои условия и отказывались исполнять обещания с лёгкостью, почти невероятною.

Путём ловких переговоров, путём подкупов, наконец, и помощью военной силы Екатерина и её отличный помощник в управлении иностранными делами Н.И. Панин достигли избрания Станислава Понятовского в короли. Тогда они немедленно предъявили ему те требования, имея в виду которые они доставляли ему корону. Понятовский был изумлён тем, что от него требуют совсем не того, чего он ожидал, пытался противиться, но должен был уступить твёрдости Екатерины. По её воле православные подданные Польши получили все политические права, с несколькими ничтожными ограничениями, при чем в переписке с русским послом в Варшаве Панин прямо высказывал мысль, что и не надо доставлять этим диссидентам положения столь хорошего, чтобы они не чувствовали необходимости в постоянной поддержке России. Самое же главное было то, что всё польское государственное устройство, при котором Польша, как это было ясно, никогда не могла подняться из своей политической слабости, было поставлено под гарантию России – Россия получала, таким образом, право препятствовать всякому улучшению государственного строя Польши, какое нашла бы невыгодным для себя.

К весне 1768 г. русская политика достигла наивысшего своего торжества в Польше, и – как это часто бывает – чрезмерное преобладание одной силы вызвало усиленное сопротивление ей многих других: в поляках пробудилась решимость и готовность на крайние жертвы, чтобы вывести своё отечество из печального его положения, французское правительство удвоило свои старания создать России политические затруднения, а давнишняя ревность Турции довела до того, что осенью 1768 г. Турция объявила России войну по ничтожному поводу, из-за такого столкновения на границах, какие происходят  постоянно и улаживаются мирным путём, пока нет непременного желания начать войну.

Выступление Турции произвело в Польше чрезвычайное впечатление. Поляки были убеждены в торжестве турок и сразу переменили тон относительно России; русские предложения выслушивались уже далеко не с таким вниманием, как прежде, поляки предъявляли со своей стороны новые условия и прямо заявляли, что начало войны изменяет все прежние обязательства и обещания. В Петербурге войною были встревожены. Турция казалась тогда очень опасным врагом, и при всей решимости вести войну энергично не было полной уверенности в успехе, по крайней мере в успехе быстром. Поэтому Екатерина и Панин готовы были сделать полякам несколько довольно значительных уступок, лишь бы не затронуто было существо достигнутых результатов; но во всяком случае они далеко не обнаружили такой податливости, какую ожидали встретить поляки. Переговоры об уступках затянулись, а после лета 1770 г. успехи русского оружия дали Екатерине возможность не только удержать занятое в Польше положение, но осуществить и те притязания, которые до того времени оставались только в области желаний и мечтаний.

Войну с турками решено было в Петербурге вести наступательную. Серьёзные военные действия не могли начаться скоро, потому что при тогдашних путях сообщения сосредоточить значительные военные силы можно было только по истечении нескольких месяцев. В январе 1769 г. сделали набег крымские татары; они проникли в Екатеринославскую провинцию и около месяца разбойничали в пределах России; на местах находились лишь незначительные военные команды, и они удерживали татар, сколько могли; погибло до 200 чел., до 2000 уведено в плен, угнано свыше 30000 голов скота, сожжено до 1200 дворов. Это был уже последний в русской истории татарский набег!

С началом 1769 г. выступили в поле две армии: кн. А.М. Голицына, силою до 80000 человек, и гр. П.А. Румянцева, силою около 40000 чел.; ещё 40000 охраняли границы России около Азова и со стороны Кавказа. Голицын действовал медленно; он производил осторожные операции около турецкой крепости Хотина и овладел ею, когда турецкий гарнизон покинул крепость, недостаточно снабженную припасами. После этого кн. Голицын был с почетным награждением отозван от армии, начальником главных сил назначен Румянцев, а его бывшая армия подчинена гр. П.И. Панину. Румянцев обнаружил замечательные дарования полководца. Когда армию пришлось разместить на зимние квартиры, он умел обставить солдат так, что почти не было среди них эпидемических заболеваний, которые в ту эпоху жестоко свирепствовали в случаях большого скопления войск в одном месте; прибывавшие из России части Румянцев деятельно подготовлял к предстоящему походу. 23 апреля 1770 г., в день св. Георгия Победоносца, Румянцев двинулся вперёд. 23 мая он получил от императрицы письмо: «Не спрашивали римляне, когда где их было два или, много, три легиона, в каком числе против них неприятель, но где он? – наступали на него и поражали, и немногочислием своего войска побеждали многособранныя против них толпы; а мы – русские; милости Божеския за правость нашу в сей войне с нами, я вас имею над войском командиром, храбрость войск известна; итак, я, о благополучнейших успехах моля Всевышняго, надеюсь на Его покровительство».

В начале июля Румянцев на берегах р. Ларги встретился с войском крымского хана, и 7 июля, имея всего 23000 чел., одержал полную победу над 80000 татарским войском. С удивительно верным расчетом двинул он войска в атаку неприятельского лагеря, начальники отдельных отрядов замечательно точно выполнили приказания вождя – они были очень просты и ясны, - солдаты и офицеры проявили поразительную храбрость. За эту победу Румянцев получил I степени только что учреждённого ордена св. Георгия; он был первым кавалером этого почетнейшего ордена. Слух о поражении крымского хана побудил визиря, медленно переправлявшегося через Дунай, быстрее двинуться против русских. 21 июля Румянцев, имея лишь 20000 чел., - некоторую часть своих сил он должен был отрядить для охраны против татар – встретил на берегу р. Кагула войско визиря, в котором считалось не менее 150000 чел., правда, наполовину нерегулярных войск. Визирь не допускал и мысли, чтобы совершенно незначительная колонна русских решилась его атаковать, и не принимал никаких мер предосторожности. Но Румянцев снова напал с невероятною смелостью и с удивительною стремительностью; он сам был в огне и среди рукопашной схватки, в которую скоро обратилась эта битва, и опять русские одержали полную победу. Из ставки визиря Румянцев послал донесение императрице. «Да позволено мне будет, всемилостивейшая государыня, - писал он между прочим, - настоящее дело уподобить делам древних римлян, коим Ваше Императорское Величество велели мне подражать: не так ли армия Вашего Императорского Величества теперь поступает, когда не спрашивает, как велик неприятель, а ищет только, где он». Румянцев объезжал войска и благодарил их; «Ты прямой солдат!» кричали ему солдаты, обожавшие своего вождя; императрица произвела Румянцева в фельдмаршалы.

Несколько ранее была одержана важная победа русским флотом, но известие о ней дошло в Петербург уже после донесений о победах при Ларге и Кугуле.
В самом начале войны решено было снарядить эскадру в Средиземное море, в расчете поднять против Турции греков и южных славян, о которых – надо заметить – были в то время лишь очень неясные и сбивчивые сведения. Главным начальником всей экспедиции был назначен гр. А.Г. Орлов, ближайшими его помощниками были несколько опытных моряков из русских и из англичан, приглашенных на русскую службу. Экспедиция встречена была в Европе с нескрываемою насмешкою; никто не думал, что русский флот сколько-нибудь серьёзная величина. Однако русские корабли благополучно обогнули Европу и в начале 1770 г. появились в водах Архипелага. Сухопутных предприятий экспедиция не могла организовать, не имея достаточных сил для десанта, но крейсируя около Дарданелл затрудняла торговое движение. Здесь гр. Орлов нашёл турецкий флот, стоявший в узком проливе между берегом Малой Азии и островом Хиосом; 24 июня произошло столкновение, после которого турецкий флот, сильно пострадавший от возникшего на нём пожара, скрылся в соседнюю бухту Чесменскую. На военном совете начальников русской эскадры решено было сжечь турецкий флот – и 26 июня весь русский флот вошёл тоже в гавань, затем охотники лейтенант Ильин и кн. Гагарин и двое англичан, Дуглас и Макензи, на особых паромах, нагруженных смолою, серой, порохом и другими легко воспламеняемыми горючими материалами, направились к турецким кораблям; не обращая внимания на сильный огонь неприятеля, они достигли линии его судов, особыми приспособлениями прикрепили к деревянным кораблям свои брандеры, подожгли их и отчалили в шлюпках. Быстро распространился пожар с подожженного корабля на другие – и к вечеру 26 июня турецкий флот был совершенно уничтожен; уцелел от огня лишь один корабль, но и он стал добычею русских.

Императрица с искреннею радостью и с большой пышностью праздновала эти победы; не только совершались благодарственные молебствия, устраивались иллюминации, не только щедро награждены были все участники битв и вестники побед, - императрица с одним из таких известий вышла из внутренних покоев к собравшимся на куртаг и сама не раз повторила подробности полученных донесений; за торжественным обедом она оказала особое внимание престарелой матери фельдмаршала Румянцева и в особенно милостивых выражениях пила за здоровье победителя; по случаю Чесменской победы было устроено своего рода торжественное прославление основателя русского флота, Петра Великого.

Исход войны после кампании 1770 г. был ясен, но еще не близок; война длилась после того еще четыре года, и русское оружие имело постоянно перевес, испытав лишь несколько незначительных неудач. Турки не выставляли более в открытое поле значительных армий, а ограничивались обороною крепостей по Дунаю; тем не менее, несколько турецких корпусов были разбиты и в открытом поле, и Румянцев переходил неоднократно за Дунай; под начальством Румянцева особенно выдвинулись генерал Вейсман, убитый потом под Силистрией, Г.А. Потёмкин и А.В. Суворов. Кн. В.М. Долгоруков, сменивший в 1771 г. гр. П.И. Панина в командовании второю армией, проник в Крым, занял в нём важные пункты и достиг того, что крымские татары согласились отложиться от Турции и просили Россию содействовать признанию их независимыми. Вопрос об этом и был затем главным спорным пунктом на мирных переговорах, которые в 1772 г. велись в Фокшанах, где русскими уполномоченными были гр. Г.Г. Орлов и Обресков и где переговоры не привели к положительным результатам, а затем – на переговорах в 1774 г., когда их вёл сам Румянцев. Турки отлично понимали, что их согласие на независимость Крыма равносильно признанию ими себя не в силах удержать в своей власти северный берег Черного моря, и что независимый от Турции Крым очень скоро перейдёт во власть России. По тем же самым основаниям с русской стороны особенно настаивали на этом пункте, указывая на то, что, давши уже крымским татарам обещание добиться их независимости, Россия не может не исполнить этого обещания. 5 июля 1775 г. Румянцев согласился на просьбу визиря начать мирные переговоры, но только с тем, что военные действия не будут прекращены на их время и что мир будет заключен к 10 июля – и в полном смысле слова под гром орудий мир был, действительно, подписан 10 июля 1774 г. близ Силистрии, в дер. Кучук-Кайнарджи. Россия получила Азов, Керчь, Еникале, Кинбурн, области в Кабарде, значительные торговые льготы и 4,5 млн. рублей контрибуции; крымские татары признаны независимыми; всем турецким подданным, восстававшим в течение войны против своего правительства, обеспечено полное прощение. Этот мир был отпразднован в Москве в 1775 г. тем более пышно, что к этому времени удалось покончить и другие серьёзные и трудные дела, возникшие в течение войны.
Россию во время этой войны посетила в небывалых размерах чума. И ранее эта ужасная болезнь сопровождала каждую войну с Турцией: она всегда развивалась на театре войны вследствие совершенного отсутствия санитарных предосторожностей…


В связи с турецкой войною велись весьма важные дипломатические переговоры между Россией, Пруссией и Австрией; они закончились первым разделом Польши, подписанным 25 июля 1772 года. Установить с неоспоримою точностью роль и значение в этом деле каждого из трёх участников чрезвычайно трудно; по самому существу дела переговоры велись втайне, с большою предосторожностью и каждый из трёх участников не очень доверял двум другим: каждый опасался, что два другие могут соединиться и, поделив несколько больше выгод между собою, ограничить участие в дележе третьего; в современной переписке по этому делу особенно много недомолвок, попыток скрыть свои истинные желания; впоследствии же дипломаты государств, принимавшие участие в этом деле, различно рисовали свою роль в нем под влиянием различных соображений; к этому эпизоду с особенным основанием могут быть применены слова, что язык дан человеку и для того, чтобы выражать свои мысли, и для того, чтобы их скрывать. Мы не будем поэтому следить за всеми перипетиями этих переговоров, а изложим в кратких чертах существенные моменты этого события.

Осенью 1770 года, ознаменованного блестящими победами Румянцева, австрийцы заняли несколько пограничных польских округов, ссылаясь на свои старые, к тому же не бесспорные, притязания на них. В это время в Петербурге гостил пр. Генрих, брат короля Фридриха II, и в одной из бесед с ним императрица, коснувшись этого факта, выразилась, что так же могут, пожалуй, занять те или другие области Польши и другие её соседи, потому что такие основания, как у Австрии, найдутся и у других. С этого заявления начались переговоры. Панин выждал, пока Фридрих и австрийские дипломаты высказали свои притязания, а тогда и он со своей стороны определил часть, которую желала получить себе Россия, соглашаясь зато ограничить свои требования от Турции: доставить ей возможно выгоднейший мир очень старалась Австрия. По соглашению трёх дворов Австрия получила наибольшую часть, Пруссия – доходную и особенно для неё важную, Россия вернула себе те области, которые в древнее время составляли часть русской земли: императрица и Панин особенно выдвигали, что Россия только возвращает то, что было некогда у неё захвачено; «Отторженная возвратихъ» читается и на медали, вычеканенной по случаю этих приобретений. Согласие Польши на отделение части территории было получено лишь 18 сентября 1774 г., после длинных проволочек, но без решительного сопротивления; фактически отделение было частью произведено ещё в сентябре 1771 года. Европейские дворы отнеслись очень холодно к протестам Польши, которые были представлены им.

В январе 1775 г. императрица прибыла в Москву и оставалась тут почти год. К лету приехал Румянцев – его ждали, чтобы начать празднование мира. Было устроено широкое народное гулянье с декорациями, долженствовавшими аллегорически изображать славу русского оружия и приобретения от Турции: Румянцев, гр. А.Г. Орлов, кн. В.М. Долгорукий, кн. А.М. Голицын и гр. П.И. Панин были щедро награждены титулами, орденами, бриллиантовыми шпагами, деньгами и роскошными вещами; все сборы, наложенные специально на время войны, были отменены, кроме того, отрешено около 30 мелочных сборов, доставлявших казне всего около 200000 р. в год, но весьма стеснительных для населения и не повсеместных. Пребывание в Москве очень понравилось императрице Екатерине: она встречала теперь сосем не тот приём, какой видела в 1762 г.

7 ноября 1775 г. Екатерина обнародовала своё знаменитое Учреждение для управления губерний Всероссийской империи.

Согласно этому закону империя делилась на губернии, а губернии – на уезды так, чтобы губерния заключала от трёхсот до четырёхсот тысяч жителей, а уезд – от 20 до 30 тысяч; во главе губерний ставились губернаторы, и обыкновенно по две губернии поручались одному наместнику или генерал-губернатору; на эту должность императрица назначала людей, лично ей известных, как выдающиеся администраторы – и надо сказать, что выбор её в большинстве случаев был удачен.

Губернии по новому учреждению открывались постепенно: в ноябре 1775 г. открыты были две первые – Тверская и Смоленская, в 1785 г. – 42-я, Кавказская; затем последовал восьмилетний перерыв, а потом с 1793 по 1796 г. учреждено ещё 8 губерний из областей, полученных по второму и третьему разделам Польши.
При многих несовершенствах устройство это было для своего времени большим шагом вперёд сравнительно с тем, какое им заменялось. Учреждение о губерниях оказалось очень жизненно: почти без всяких перемен действовало оно около 40 л., а с незначительными – просуществовало почти столетие, вплоть до реформ императора Александра II.


                Последнее десятилетие царствования Екатерины II.


С восьмидесятых годов начинается последний период царствования Екатерины II. Императрица приближалась уже к шестидесятилетнему возрасту, утрачивала до некоторой степени свои силы и энергию, не могла уже работать с прежнею интенсивностью, а слава и успехи, какими сопровождалась до этого времени её деятельность, повели к тому, что она слишком уверовала в свои дарования, в свою способность торжествовать над препятствиями и устранять всякие затруднения. Она стала слишком высоко ценить свою работу, на весьма второстепенные по своему значению свои деяния смотрела как на что-то очень важное, и так велико было постоянно её личное участие в делах государственных, что с этого времени замечается ослабление всей правительственной деятельности, и в жизни государства получают развитие многие нежелательные явления.

Экономическое положение населения стало тяжело и пришли в большое расстройство финансы государства, в зависимости от того факта, что с конца 70-х годов Екатерина вступила на новый путь в политике внешней. Экономическое развитие страны давало возможность вести ту традиционную внешнюю политику, какая указывалась России всею её историей, которой и придерживались русские государи вплоть до последней четверти XVIII в.; усилиям, каких требовала от государства, от народа эта политика, удовлетворяли тогдашние средства России. Вступая на новые пути, начиная политику несравненно более широкую и активную, Екатерина должна была поставить вопрос: достаточны ли для этого средства тогдашней России, и если уже решалась на более грандиозные предприятия, то должна была обратить особенное внимание на то, чтобы укрепить ресурсы казны и развивать народные богатства. Этого сделано не было, и экономическое благосостояние России подверглось большим испытаниям, так что последние 10-15 лет царствования и в этом отношении являются наиболее тяжелыми.

Выступить на поприще всемирно-исторической политики с планами несравненно более широкими, чем те, которые она унаследовала и проводила ранее, императрица была побуждена стечением многих обстоятельств. В то самое время, когда достигнуты были Россией против Турции и Польши весьма крупные успехи, обстоятельства во всей Европе сложились так, что давали России полную свободу действий. Фридрих II так нуждался в обеспечении приобретённых им ранее важных выгод, что искал во что бы то ни стало союза с Россией, и хотя срок союза, который был заключен у него с Россией, истекал только в 1772 г., он уже в 1769 г. добился продолжения договора ещё на 8 лет, считая со дня истечения первого союза, т.е. до 31 марта 1780 г.; в это время уже шла у России война с Турцией, и Фридрих платил условленные субсидии, но он шёл на то, чтобы и впредь платить их. Непосредственно вслед за окончанием русско-турецкой войны вспыхнуло восстание северо-американских колоний Англии; вскоре в борьбе метрополии с ними приняла участие и Франция, и благодаря этому Польша лишилась поддержки своей старинной и верной защитницы, а Россия могла усилить свое влияние в царстве до такой степени, что русский посол являлся, можно сказать, русским наместником Польши: всё делалось здесь по воле России. В 1778 г. в Германии чуть не вспыхнула новая война между Пруссией и Австрией по следующему поводу. В конце 1777 г. умер бездетным баварский курфюрст, и Австрия возымела намерение захватить значительную часть его наследства, явно не желая считаться с законными правами более близких, но и более слабых родственников умершего князя; присоединение этих земель должно было вознаградить Австрию за потери, понесённые в борьбе с Фридрихом. Со своей стороны, король прусский не желал допускать усиления Австрии, и отношения обострились до того, что с обеих сторон были выставлены в поле войска. Фридрих убеждал Екатерину вмешаться в это дело, толкуя в том смысле свой договор с Россией, но Екатерина отказалась исполнить эту просьбу. Тогда Фридрих устроил так, что мелкие владетели, которым угрожали притязания Австрии, представили русской императрице просьбу явиться посредницей в возникшем споре. Этим случаем Екатерина воспользовалась и отправила в Германию кн. Н.В. Репнина, вслед за которым должен был явиться в Германию и корпус русских войск, если бы Австрия настаивала на своих притязаниях. Австрия нашла невозможным начинать вооруженную борьбу; спор решился в мае 1779 г. на конгрессе, созванном в г. Тешен: Австрия сделала все уступки, каких от неё требовали. Такой исход вмешательства Екатерины был, конечно, крупным успехом и явным признанием силы России: за 17 лет до этого времени Пруссия и Австрия не допустили Россию до участия в Губертсбургском конгрессе, которым заканчивалась война, ведённая и Россией, теперь Германия преклонилась пред решением Екатерины. Через год Екатерине выпал новый блестящий дипломатический успех.

В то время еще не было выработано правил, ограждающих во время морских войн права нейтральных государств. Воюющие державы, пользуясь тем, что их флоты были уже вооружены, весьма бесцеремонно относились к судам держав невоюющих; под самыми фантастическими предлогами они захватывали их,  невоюющие же державы, не имея наготове вооружённой морской силы, не могли защищать интересы своего мореплавания. Вопрос, как бороться с такими насилиями, давно обсуждался, но не удавалось найти удовлетворительного его разрешения. Во время войны Франции и Англии случаи подобных захватов возобновились, и однажды пострадало русское судно. Императрица Екатерина не пожелала оставить этого без возмездия – и напала на чрезвычайно удачную идею; по её указаниям её разработали Панин и Бакунин, и русское правительство сделало в 1780 г. «декларацию о защите нейтрального торгового мореплавания». Постепенно к декларации этой присоединились все европейские государства, и она получила значение общего международного соглашения, которое с тех пор и соблюдается повсеместно. Екатерина очень гордилась этим актом, который, по её словам, родился из её головы, как Афины из головы Зевса, и, действительно, имела право гордиться им.

Таким образом обстоятельств оправдывали решимость Екатерины начать внешнюю политику более энергичную, более смелую, и в то же самое время представился повод переменить её коренным образом. Император Иосиф II, только что вступивший на престол, убедился после неблагоприятного для Австрии исхода спора за баварское наследство, что в Германии ему не удастся сделать приобретений, которые бы вознаградили Австрию за недавние потери. Но он не переставал думать о подобном вознаграждении – и пришёл к мысли искать его на счет Турции. Император Иосиф знал, что императрица Екатерина подготовляет присоединение к России Крыма, чего, по всем вероятиям, нельзя было сделать без вооруженной борьбы; для Австрии представлялась возможность получить некоторые выгоды, приняв участие в предстоящей войне; надо было только решить, с кем избрать союз. Иосиф избрал союз с Россией, и первые же шаги его в этом направлении были встречены с полным сочувствием. Императрица, действительно, уже решила присоединить к России Крым, не останавливаясь пред войною с Турцией; даже больше: блестящие победы с первой войной с Портою, прежде страшною для сей Европы, и ряд дальнейших успехов на поприще внешней политики так увлекли Екатерину, что в голове её возник так называемый «греческий проект», план – или, вернее сказать, фантазия, - с которым императрица не расставалась уже до конца жизни. Сущность его состояла в намерении изгнать турок из Европы и поделить их европейские владения. План этот был чисто кабинетным произведением, в нём нечего искать каких-либо следов знакомства с этнографическими и историческими условиями Балканского полуострова; но как мало задумывались тогда над подобными вопросами, можно судить по тому, что в последние годы царствования Екатерины II существовал даже такой химерический план: воспользоваться неурядицами в Персии, занять Баку, Дербент, Гилянь и, назвав всё это Албанией, образовать независимое государство для второго внука Екатерины, Константина Павловича. Екатерина предполагала, изгнав турок, восстановить Греческую империю, на престол её осадить вел. кн. Константина Павловича, а на берегах Дуная образовать независимое государство Дакию: она должна была разделять Россию от Греческой империи и служить доказательством – которому, конечно, не верили и сами составители проекта, – что последняя от России совершенно независима. Готовность императора германского войти в виды русской государыни относительно восточных дел ещё более усилила её увлечение этим проектом.
В 1780 г. Иосиф II приехал в Могилёв, куда прибыла и императрица Екатерина; здесь в интимных беседах они произвели друг на друга очень хорошее впечатление.  Иосиф II проехал потом в Петербург, в Москву и вообще провёл в России около месяца. Екатерина и Иосиф решили между собою очень много важного: они согласились вступить в союз с целью сделать приобретения на счет Турции; наступление на империю оттоманов было отложено до первого удобного случая; союза с Пруссией Россия по окончании срока уже не имела в виду возобновлять. Достойно упоминания для характеристики того времени, что уже совершенно решенный союз России с Австрией чуть было не расстроился, потому что Иосиф II, сам сделавший первые шаги, не пожелал допустить, чтобы в тексте формального договора была применена так называемая «альтернатива», т.е. попеременное упоминание на первом месте то одного из договаривающихся государей, то другого, и требовал, чтобы повсюду имя его, как императора германского, стояло на первом месте. Екатерина с своей стороны не находила возможным согласиться на это, и одно время казалось, что союз не будет заключен. Нашёлся, однако, исход: вместо подписания договора Екатерина и Иосиф обменялись письмами торжественного содержания, подписанными в один и тот же день; и эти письма признаны были равносильному формальному договору о союзе.
Обе стороны старались держать своё соглашение втайне, но оно, конечно, стало известно всем. Поворот политики России стал вполне ясен, как только не был возобновлён по истечении срока союз с Пруссией; при очевидных военных приготовлениях России на юге империи сближение её с Австрией не оставляло сомнений в общем характере ближайших намерений петербургского и венского дворов. Эти обстоятельства сейчас же создали России ряд дипломатических затруднений. Пруссия стала явно недоброжелательно действовать по отношению России всюду, где представлялась для этого возможность. Франция с опасением смотрела на замыслы против Турции, которая в течение столетий была её союзницей, так что расчеты на Турцию входили чуть ли не во все политические комбинации Франции. Англия имела в Турции множество коммерческих интересов, а против Екатерины питала особое раздражение после того, как на просьбу английского посла уступить внаём Англии русский корпус для борьбы против восставших американских колоний русская государыня ответила отказом почти в оскорбительной форме, искренно возмущенная тем, что её считали способной на такой поступок. Наконец вообще все державы всегда недружелюбно глядят – и должны так глядеть – на попытки какого-либо государства присвоить себе исключительную роль, на претензии одного государства по своему произволу распоряжаться судьбами других, а в данном случае Россия и Австрия, бесспорно, намеревались распорядиться судьбами Турции по собственному произволу.

Теперь Екатерина и Потёмкин пошли прямо и уверенно к присоединению Крыма, которое давно уже было ими решено. Найти повод осуществить решение было нетрудно. В Крыму шла жестокая борьба партий, сменялись ханы; Шагин-Гирей, возведённый русскою стороною, был скоро свергнут, затем он опять водворился при поддержке русского военного отряда и произвёл беспощадную расправу со своими противниками. Само собою понятно, что при таких условиях крымское правительство не могло удерживать татар от привычных им грабежей на русских границах, ещё менее могло оно обеспечить интересы и безопасность русских подданных в Крыму. Полная неурядица в ханстве давала русскому правительству право говорить, что «татары по невежеству и дикости их неспособны к существованию в образе области вольной и независимой», а постоянные восстания против той партии, которая держалась России, служили основанием утверждать, что Крыму грозит опасность быть снова подчинённым Турции – и в апреле 1783 г. объявлено было о присоединении к России Крыма, Тамани и Кубанской области, во избежание того, чтобы они не были захвачены Турцией, и в обеспечение больших убытков, причинённых татарами империи и определённых в 12 млн. рублей. Таковы были в то время обаяние и слава Екатерины, что весть о присоединении Крыма Россиею принята была в Константинополе с тупою покорностью; о событии просто молчали. Гордая этим крупным приобретением, Екатерина через несколько лет начала помечать важнейшие манифесты двумя годами: царствования Всероссийского и царствования Таврического. Императрица решила посетить вновь приобретённый богатый край и этим как бы санкционировать, закрепить принадлежность его России.

Знаменитое путешествие императрицы Екатерины II в Крым состоялось в 1787 году. 2 января государыня выехала из Петербурга в Царское Село, 7-го – отсюда в Киев. Целое общество ехало с государыней: гр. А.А. Безбородко, гр. И.Г. Чернышов, И.И. Шувалов, гр. А.А. Дмитриев-Мамонов, А.В. Храповицкий, послы: французский – гр. Сегюр, австрийский – гр. Кобенцель и английский – Фиц-Герберт; на пути присоединились к путешествующим кн. Потёмкин, гр. Румянцев, гр. Суворов и принц де-Линь. В Киев императрица прибыла по зимнему пути 29 января и осталась здесь почти три месяца. Сюда съехалось большое число иностранцев из Польши, Австрии, Франции, даже из Испании, желавших увидеть знаменитую государыню; их встретили любезно, хотя, по-видимому, они ждали более торжественного приёма. В это время замечалась уже склонность Екатерины преувеличивать заслуги своих любимцев и даже, в угоду им, до некоторой степени игнорировать труды других – и Румянцев, генерал-губернатор Малороссии, мало получил знаков удовольствия государыни; окружающие её делали вид, будто в управлении Румянцева оказывается много недостатков и даже военные силы, бывшие под его начальством, находили в состоянии не вполне удовлетворительном; напротив, всё признавалось превосходным в областях, управляемых Потёмкиным.

22 апреля императрица отправилась из Киева вниз по Днепру на галерах; 25-го у Канева, где граница Польши касалась Днепра, приветствовал русскую государыню король польский Станислав Август. Он рассчитывал встретить женщину, которая когда-то была так к нему привязана, что была способна забыть положение русской великой княгини, а увидел могущественную императрицу, которая благосклонно принимала его, поставленного ею короля. Он давал очень ясно понять, что желал бы продлить встречу хоть на два дня, но ему было отказано под тем предлогом, что необходимо спешить, чтобы не заставить ожидать императора Иосифа. Плавание целой флотилии по реке хотя и широкой, но не очень многоводной, не обошлось без некоторых инцидентов, но в общем оно вышло очень приятной прогулкой. Время года было отличное; в интимном кружке, собиравшемся ежедневно около Екатерины, царили свобода и веселье; интересные разговоры о разных вопросах истории, литературы, искусства, сменялись живой беседой, весёлыми шутками, остроумными экспромтами, в которых отличались гр. Сегюр и, особенно, пр. де-Линь, один из самых блестящих представителей дореволюционной аристократии и один из остроумнейших людей своего времени. Берега Днепра были оживлены толпами народа; говорили, будто тысячами собирали сюда людей издалека почти насильно, чтобы дать иллюзию богатой и населённой местности, тогда как в действительности она представляла чуть не пустыню. Но такие рассказы, вероятно, преувеличены. Вполне возможно, что жители сходились сами, чтобы любоваться невиданным зрелищем большого числа пышно разукрашенных галер, на которых едет сама государыня. Подобное зрелище вполне способно было тогда собрать большие толпы: когда на русских реках появились первые пароходы, то люди шли за 25, за 30 вёрст, чтобы посмотреть на такую диковинку, а в данном случае любопытство было ещё более возбуждено. Достигнув места, где из-за порогов плавание невозможно, путешественники направились далее к Херсону в экипажах и на всём дальнейшем пространстве – как прямо говорят Сегюр и де-Линь – ехали степью совершенно ровною и совершенно безлюдною. Эти спутники императрицы не легко освоились с мыслью, что можно мчаться в течение суток и не видеть населённых пунктов и даже вообще людей. Здесь, следовательно, ничего не было сделано, чтобы прикрасить внешний вид области, по которой проезжала государыня – более чем вероятно, что и во время плавания по Днепру не было сделано ничего исключительного; путь украшался лишь в такой мере, в какой это было совершенно естественно при следовании государыни, о попытке же обмануть её, нам кажется, не может быть речи. Крайне преувеличены также рассказы об издержках, будто бы связанных с этим путешествием. Толки об этом доходили и до Екатерины и ею были опровергнуты. Теперь по финансовым документам можно установить, что, действительно расходы по путешествию не достигали исключительно высоких цифр, но тогда вообще всякие поездки обходились, по теперешним нашим понятиям, очень дорого.

Император Иосиф получил от Екатерины приглашение принять участие в её поездке в Крым, но приглашение это показалось ему холодным, что он думал даже не воспользоваться им и поехал только по настояниям своего министра кн. Кауница. Иосиф прибыл прямо в Херсон на несколько дней раньше, чем Екатерина, и после краткого отдыха отправился к ней навстречу; узнав об этом, Екатерина ускорила свой переезд сколько было можно. Высокие путешественники встретились под Кайданами и 12 мая вместе вернулись в Херсон. Этот город начал обстраиваться только за 6 лет до этого времени. В нём были заложены большие доки, укрепления и обширные казармы; конечно, очень многое оставалось ещё недоделанным; много зданий, исполненных лишь вчерне, были задрапированы, по случаю прибытия высоких гостей, материями, но в этом нельзя видеть намерения скрыть действительное их состояние, - такая попытка была бы просто смешна; это были по возможности роскошные украшения города к торжественному случаю. Императрица была в восторге от всего, что видела, да и император Иосиф, не стеснявшийся в кругу приближенных критиковать кое-что виденное, признавал, что в Херсоне сделано очень много и что флот и крепость превзошли все его ожидания. Из Константинополя прибыли в Херсон посланники: русский, Булгаков, и австрийский, Герберт; здесь был с особою торжественностью спущен корабль «Иосиф II», и пышно отпразднован день рождения императора. Екатерина думала выйти в открытое море на одном из кораблей, но пред Херсоном появилась целая турецкая флотилия, и императрица уступила, хотя и не без возражений, советам своих приближенных и отказалась от своего намерения; конечно, оно было неблагоразумно по смелости: нельзя было поручиться за сдержанность каждого из турецких командиров. 17 мая императрица и император в экипажах двинулись в Крым, 22 – прибыли в Севастополь. Путешественники были в восхищении от чудных картин южной природы, а Екатерина дважды поразила Сегюра и де-Линя своею смелостью: один раз лошади понесли её тяжелую карету по крутому спуску с поворотами, была большая опасность несчастного падения экипажа – государыня сохранила полное спокойствие; в другой раз, за несколько дней до этого, Екатерина, встреченная конной депутацией от татар, только что подчинившихся России, поехала далее под эскортом их одних, и пр. де-Линь и граф Сегюр, независимо один от другого, вспоминают в своих мемуарах, как удивлялись они смелости императрицы, которая лишь с двумя-тремя мужчинами и несколькими дамами довольно долго ехала среди сотенной толпы мусульман, далеко оставив за собою всю остальную свиту. Полюбовавшись дивною бухтою Севастополя, поговорив о том, что до Петербурга оттуда 1500 в., а до Константинополя – двое суток плавания, Екатерина двинулась в обратный путь, через Байдарскую долину, Бахчисарай и Симферополь. 2 июня в Бериславле Екатерина и император Иосиф расстались. 7 июня государыня приехала в Полтаву, 8 июня здесь был смотр войскам и манёвр, повторивший Полтавскую битву; гр. Сегюр с чувством вспоминает, что ему казалось, по выражению лица императрицы, будто в ней, действительно, кровь Петра Великого. 27 июня Екатерина прибыла в Москву, 11 июля возвратилась в Царское Село".