МИФОЛОГЕМА ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ А. ГОЛОВА
Кандидат наук С. Голова. МГУП.
Поэзия Андрея Голова – не версификация не тему истории. - Не исторический роман, хотя так заманчиво поговорить о точности детали и психологическом колорите эпох. Здесь китаен Китай, Япония японственна, и византийствует Византия на все «осемь» гласов. Кстати, он не любил психологии. Мифологема времени в поэзии Андрея Голова антибуддийственна. То есть, это буддийская мифологема, но с точностью «до наоборот» - поэтому они так похожи. Не даром он сам воспевал
… прохладный сон времени,
Знающий, кем я был семьдесят тысяч лун назад…
воспевал, но лишь затем, чтобы продолжить:
И пока эта явь в кувшине взгляда плещется
И тянется бамбуком из просвета между древними плитами,
Я все это вспомню и попробую больше не забывать:
Ведь все, что я вижу и вырываю из памяти,
Все, к чему прикасаюсь грезами и моленьями,
Существует только во мне – а значит
Я не пришел ниоткуда и никуда не уйду, а просто
Смотрю в Себя, и ритуальный мираж времени
То сдавливаю в песчинку, то шелковой нитью растягиваю,
А век и плоть выбираю себе любые –
И мир окрестный, оплетенный лианами легенд,
Расставляю, словно ширмы с новой обивкой,
И кувшином взгляда – аиста и звезды зачерпываю,
И узнаю лики, проступающие на свитке тумана,
Да и это излишне – достаточно
Просто раскрыть или смежить веки. («Смежить веки»)
В буддизме личность – раба времени и чреды реинкарнаций, точнее ее просто нет – ибо она производная потока Дхарм (или их инвариантов), творящих иллюзию мира (и времени в том числе). В одной из китайских буддийских сутр говорится: «Восемь потоков чистого ветра, которые исходят из сияния [вокруг террасы], побуждают эти инструменты производить музыку, повествующую о страдании, пустоте, непостоянстве и об отсутствии индивидуального «я» (1,238). В поэзии Андрея Голова лирическое «я» не просто существует, но ему подвластны и время и пространство. Душа оказывается больше мира и истории. Вмещает их в себя и ищет в них созвучия себе. Поэзия становится исповедью на языке различных культур. Каталог эпох и их язык – готовый арсенал для улавливания текучих состояний души и духа. Лирический импульс всегда порождает не только движение, – густеющее и почти застывающее или стремительно врывающееся во время, - но и печаль о невозможности его – то есть время – преодолеть, ибо поэт мечтает
Чтобы дымилась трубка – и время само
Бабочкой воздушной на пышном букете
Замерло,
Пока дочитает письмо
Девушка в струящимся свете… («Малые голландцы») (2, 44)
Если время замрет – девушка никогда не дочитает письма. Движение неотделимо от времени. Это было бы так – если бы ни один известный парадокс: афонские монахи считают, что во время богослужения они не старятся. Словом только священнодействие происходит в вечности, и лишь оно – сакральное действо – может развиваться отдельно от времени. Если события прошлого, история обретает в поэзии Андрея Голова сакральный статус, то застывшее время не помешает им завершиться. В сакральном пространстве время утрачивает свою линейность, становясь цикличным или тяготеющим к цикличности – таков литургический год – или даже остановившимся.
Спираль земного времени, с постоянно возвращающимися и не способными вернуться на круги своя временами года, обозначена в поэзии Андрея Голова термином апокатастасис, что переводится с греческого, как «восстановление», а о временах года - «возвращение».
Мистические струны кипарисов,
Натянутые от земли до неба,
Испрашивают позволенья стать
Резным афонским крестиком. Руины
Дорических триклиниев торчат,
Как старчески изъеденные зубы,
Бессильные отгрызть хотя бы строчку
От кондаков Романа Сладкопевца
И просфору причастья прожевать.
Ресницы трав взирают равнодушно
На чашу Ганимеда и на то, как
Слепой апокатастасис событий
Все больше размыкается – и время
Приобретает векторность Распятья… («Мотив Бакста») (3, 38)
Цикличное время, не равное самому себе в точке возврата, преодолевается векторностью креста. Время распинается, размыкается и останавливается, созидая сакральный космос, в котором все движется и развивается, но не стареет.
Сакральное движение в сакральном космосе перестало порождать время. Этот космос-движение архетипичски восходит к традициям византийской и греко-римской культуры. Он противопоставлен сакральному времени Библии. Подобное сопоставление-противопоставление находим и в статье С.Аверинцева «Порядок космоса и порядок истории»:
Если мир греческой философии и греческой поэзии – это «космос» <…>, то мир Библии – это «олам», то есть поток временного свершения <…>. Внутри «космоса» даже время дано в модусе пространственности: в самом деле, учение о вечном возврате, явно или неявно присутсвующее во всех греческих концепциях бытия, как мифологических, так и философских, отнимает у времени столь характерное для него свойство необратимости и придает ему мыслимое лишь в пространстве свойство симметрии. Внутри «олама» даже пространство дано в модусе временн;й динамики – как «вместилище» необратимых событий. (4,94)
Пространство действительно может обретать в поэзии Андрея Голова динамику времени и становиться текучим, как в стихотворении «Григорий Богослов»:
Мир вослед Христовой звезде
Ожил, ринулся и потек… (3, 132)
Но текуче пространство и в «Метафизических натюрмортах»:
Когда пространство каплет с потолка,
Как горечь генделевских лакримозо,
Когда спираль ночного мотылька
Взмывает ввысь метафорою розы;
Когда венецианское стекло
По скатерти расплёскивает пламя
И колокол вздыхает тяжело
Под лунными колючими лучами;
Когда на сыре сонная слеза
Подрагивает тенью Эвридики
И розово-надменные глаза
Топорщат с блюда бусинки брусники;
Когда, за хвост поймав ручную мышь,
Гомункулус выходит из реторты -
Всё отступает: остаются лишь
Метафизические натюрморты. (4, 55)
- Разве Гомункулус может выйти из реторты? – вполне законно спросит читатель. Парацельс считал, что в алхимической колбе жизнь искусственных существ можно поддерживать целый год, а знакомый с его трудами Гете повествует в «Фаусте», как созданный Вагнером, учеником Фауста, - и не без участия Мефистофеля, - Гомункулус гибнет. Согласно легенде, почувствовав любовную страсть к дочери морского царя Галатее, гомункулус устремляется к ее ногам – и, разбив колбу о каменные ступени ее трона, растворяется в пучине морской.
Алхимическая мечта о гомункулусе – очевидный вызов Богу, и не только потому, что человек подменяет собой Бога-Творца. Алхимическая традиция и противостояла церковной в средние века и была тесно переплетена с ней. Например, Фома Аквинат свидетельствует, что его учитель Альберт Великий сам тридцать лет трудился над созданием искусственной женщины-служанки – типа механического робота. Одинокий аскет науки, отвергнув любовь земную – и не найдя в своем сердце любви к Творцу – становится его соперником. Источник жизни – любовь. Св. Дионисий Ареопагит свидетельствует о том, что земная страсть – символ и прообразование Любви Божественной:
Точно также похотью у бессловесных мы называем некое бессмысленное и бессловесное влечение <…> Когда же мы, применяя неподобные подобия к существам разумным, приписываем им влечение, его следует понимать как божественную любовь… (5, 61)
Вне любви божественной и ее земной символики алхимик творит, сознательно или подсознательно доказывая, что у бытия может быть иной источник – не любовь.
В катафатическом богословии устоялось определении Бога как Любви. Словом, ища иные, небожественные источники любви, алхимик – совсем как Вагнер в Гете – должен найти себе иного помощника – собственного Мефистофеля. Алхимик таким образом утверждает постулат в корне противоречащий учению церкви – постулат о творческой силе падших духов.
«Метафизические натюрморты» - это ночной бред, «творчество» тьмы, мнящей себя способной породить жизнь. Двойник сакрального времени, вторгающийся в десакрализованное пространство, приводит его в движение. Пространство, утратившее космическую устойчивость, становится текучим, как время, и плещется в метафизических натюрмортах.
Сакральное вневременное движение антагонистично демонически ожившему пространству. Текучее пространство метафизических натюрмортов – двойник, травестийная пародия на сакральную текучесть времени и простанства.
Гомункулус может выйти из реторты только в этом метафизическом пространстве, ибо оно обладает иной плотностью. Это пространство подсознания человека, сюрреалистическое, теневое. Это область ночи и тени смертной – именно поэтому мы встречаем здесь так и не выведенную из аида Эвредику, а вместо бабочки – мотылька. Двойник священной истории, метафизический хронотоп, - это результат алхимического воздействия на пространство, ожившего, как Гомункулус, но живым так до конца и не ставшего, и ютящегося в сюрреалистических глубинах подсознания и сна.
Струящийся свет, бабочка и замершее время – в мифо-поэтической системе Андрея Голова противопоставлены теневому сознанию, мотыльку и ожившему пространству. Индивидуальная мифо-поэтическая система предполагает и разрешает сдвиг относительно этнических. Например, в древнегреческая традиция видела в бабочках-мотыльках души умерших. Овидий в «Метаморфозах» сказал:
Ferali mutant cum papilione figaram – (Ovid., Met. 15, 374), -
что дословно значит: «Погребенные превращаются в бабочек или мотыльков», так как «papilio» - это и бабочка, и мотылек, и другого отдельного слова для обозначения просто бабочки или просто мотылька в латинском языке нет. В переводе С.Шервинского эта стока звучит следующим образом:
Вид свой меняют потом, в мотылей превращаясь могильных.
Погребенные – это души усопших. А душу (Психею) римляне изображали «в виде бабочки, то вылетающей из погребального костра, то отправляющейся в аид». (6,444) Словом, души усопших – это именно бабочки. В поэзии Андрея Голова бабочка сопряжена с миром живущих, мотылек – с миром усопших.
Кроме того, замершее время-бабочка невольно вызывает в памяти Гетевское «остановись мгновенье», о котором сам поэт говорит:
Брошенные Вам розы были так хороши,
В такую гирлянду полусплетались в полете,
Что я едва не крикнул: - Мгновенье, не спеши!
А я ведь не люблю Гете… (7,104)
Только не будем делать скоропалительных выводов – оценка Гете дается от лица М.А.Кузмина, коему посвящен цикл, в который входит это стихотворение. В этот цикд вкраплены названия книг поэта и реминисценции из его стихотворений. Остановить время – умереть. Прошлое обретает полновесность и протяженность настоящего в лирическом импульсе поэта, но оно давно уже застыло на полотне Яна Вермеера Делфтского «Девушка у открытого окна, читающая письмо». «Остановись мгновение» давно уже сказано кистью малых голландцев и других художников, вдохновивших поэта. Но этот феномен остановки времени на полотне художника не актуален для лирического пространства поэта. Картина позволяет ему войти в иное время, которое сразу же обретает свою естественную текучесть и непрерывность, а его остановка остается лишь потенцией – и потенцией маловероятной, почти нереальной.
Мы вышли на ключевой парадокс творчества поэта. Внутреннее время для него реальнее и живее объективно существующего. Внутреннее время объемлет массу эпох и цивилизаций: от Минойской культуры и Вавилона – до времени пятилеток и компьютерных вирусов. Артефакты, среди которых «кубки, зеркала, кружевные манжеты» («Малые голландцы»), картины и другие следы времени остаются вплавленными в то время, которому принадлежали. Все эти артефакты воспринимаются как свидетельства неизбывной переменчивости и необратимости бытия – но не как застывшие слитки времени. Время продолжает течь, и артефакт утрачивает собственные границы, дробится и колеблется, размываясь тревожной рябью мгновений в субъективном времени поэта и оставаясь частью застывшего космоса во внешнем мире. Поэт призывает время на картине остановится, но оно, обретшее собственную динамику в его собственном мифо-поэтическом космосе, не послушно воле автора – и продолжает течь.
И раз уж мы заговорили о Яне Вермеере Делфтском, то к его творчеству поэт обращался неоднократно. Приведу в качестве примера одно не опубликованное еще стихотворение:
ЯН ВЕРМЕЕР ДЕЛФТСКИЙ –
«ДЕВУШКА С ЖЕМЧУЖНОЙ СЕРЕЖКОЙ»
Чтобы зачерпнуть бытие
Кистью, мастихином и плошкой,
Выпроси у Бога ее –
Девушку с жемчужной сережкой.
Выпроси, как чистый глагол,
Чтоб она, Кальвина послушав,
Вымыла и ставни, и пол,
И твою усталую душу.
Лед по-вдоль канала коньки
Весело расчертят и скрипнут,
И менял пустые зрачки
К гульденам и шиллингам липнут.
В пухлые, как бочки, тела
Пиво извергается, пенясь,
А она сидит у стола –
Виргина, Вирсавия, Венус.
А она молчит, как порыв
Тьмы в пустынной кирке стать светом,
Арку робких уст приоткрыв
Верой, обещаньем, запретом,
Чтоб не осквернил блудодей,
Спуску не дающий и дочке,
Вечность, заключенную в сей
Хрупкой, как любовь, оболочке.
Суета сует влет и вплавь
Тщетные справляет законы.
Камерою обскурой явь
Заперта в холсты и картоны.
Спрятавшийся в празелень мха,
Амстел перед биржей немеет,
И ночных дозоров труха
К жемчугу пристать не посмеет.
Горлинка сидит на шесте,
Небо расчертивши круженьем.
Господи, за что красоте
Искусом служить и спасеньем!
И покуда мечутся дни
Между святостью и оплошкой –
Ангельским крылом осени
Девушку с жемчужной сережкой.
Если я скажу, что стихотворение написано после знакомства с фильмом Питера Уэббера «Девушка с жемчужной сережкой» с Колином Фёртом и Скарлетт Джохенссон в главных ролях – то это ровным счетом ничего не разъяснит в стихотворении. Ибо в не меньшей степени оно написано и после прочтения труда Поля Зюмтера, в котором, в частности говорится: «Никогда ни один народ не торговал столь много и не потреблял столь мало. Голаднцы не устают покупать, чтобы тотчас же перепродать купленное» (8, 320), не напоминает ли вам этот афоризм строки из стихотворения
И менял пустые зрачки
К гульденам и шиллингам липнут.
Да и дальнейшее повествование о любви к пиву тоже не восходит ни к картине Веймера, ни к фильму. В книге же сохранилась закладка на 344 странице, хотя я точно помню: Зюмтер был прочитан весь, и глава о кухне и напитках в книге, конечно же , есть.
Интересно, что в стихотворении говорится:
Камерою обскурой явь
Заперта в холсты и картоны.
То есть речь опять идет о застывшем пространстве – время же не способно остановиться.
Центральной мифологемой стихотворения, на мой взгляд, является камера обскура. Она вызвала интерес поэта еще в 80-е годы, ибо он рассказывал о ней ранее 1990г., т.е. года нашей свадьбы.
«Камера обск;ра (лат. camera obscura – темная комната) <…> представляет собой светонепроницаемый ящик с отверстием в одной из стенок и экраном (матовым стеклом или тонкой белой бумагой) на противоположной стенке. Лучи света, проходя сквозь отверстие диаметром приблизительно 0,5-5мм., создают перевернутое изображение на экране». (9)
Итак, камера – свидетельство о способности мира порождать иллюзии. В холсты заперт не мир, но его световая проекция, его лучезарная тень. Иллюзорность запертого в холсты мира делает его богаче самого себя, ибо лишь иллюзия утраченного мира может изменяться и жить по законам внутренней логики, слепок с прошлого не обладает столь чудесной динамикой.
Историческое время, сохраняя свою естественную текучесть и неустойчивость, оказывается беззащитным против ветра вечности.
А вечность сдувает историю, как пыльцу
С крыльев бабочки и сводов усыпальницы фараона,
Где греки слезами олив натирали грудь перед тем,
Как богам послужить покаянием и расплатой… (Эллинистический Египет) (7,60)
Время часто запечатлевается в образах-мифологемах бабочки или улитки. Время-насекомое имеет в творчестве Андрея Голова не умозрительный, а глубоко личный ассоциативный ряд. Он рассказывал о своих детских коллекциях – гербарии и альбоме с насекомыми. У него был свой сокровенный роман с ними. Вот история двух артефактов, оказавшихся в его детской коллекции – таково было школьное задание на лето, но еще более - внутренний императив собирателя, ибо коллекционером он был всю жизнь. Из-за болезни Андрей плохо ходил уже в детстве. Поэтому однажды его сшиб, врезавшийся ему в лоб жук. Я не помню точно, попал ли он в школьную коллекцию, но в копилку памяти попал. А вот бабочка, которую Андрей выманил у котенка, азартно охотившегося за ней над дачным прудом, а затем променявшего свою добычу на мойвочку, - эта бабочка попала в заветную коллекцию.
Впоследствии Андрей собирал марки, монеты, книги, камни, нэцкэ, гжель, китайские тарелки, альбомы. Таким образом, бабочки оказались в ряду произведений искусства. Бабочки сами стали артефактом, созданным Творцом. Вот и время превратилось в артефакт, помнящий руки Творца.
Архетипический ряд времени в творчестве Андрея Голова двойственен. С одной стороны, он текуч и неспособен остановиться. Ибо он генетически связан с Библейским временем. А особый хронотоп картины, получив импульс, сливается с внутренним временем, в котором живет поэт. Ибо в Евангелии сказано: «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы». (Мк. 2, 27-28) Так, став господином времени, поэт более не живет в нем, но сам становится вместилищем времен и коллекционирует их, как артефакты:
У непроницаемых ворот Времени
Постоим молча и попытаемся вспомнить
Или просто угадать, каким же ключом
Имена и века отмыкаются.
К дверям Эллады
Лучше всего подойдет весло Одиссея,
Венок олимпионика и алкеева строфа,
Наспех записанная на чертеже Архимеда.
Ворота древнего Кеми,
Омытые Нилом и слезами рабов,
Открываются улыбкой Сфинкса в тени пирамид
И солнечным лучам,
Дважды в год притрагивающимся
К каменному сну властелинов
Во мраке храма Аммона-Ра. («У ворот времени») (2, 11)
Но артефакты живые, не способные к статике:
А время мерцает, как вино в сакральном сосуде,
И - не кончается, сколько его ни пей. («Котенок»)
Если человек – это макрокосм в микрокосме, – вмещающий вселенную, то личное время – это макровремя в микровремени, вмещающее эпохи и эры.
С другой стороны, вход в это сакральное время возможен только через отстраненные артефакты, через остановленное другими время, через фрагменты застывшего космоса, который оживает в сакральном поэтическом пространстве Андрея Голова. Пафос его творчества – оживить чужой космос, застывший в контексте европейской культуры, в ее картинах и артефактах, и преобразить его в поток времен, живущий логосами и архетипами Библейского восприятия времени как сущности сакральной, необратимой и вечно движущейся. Космос, и все статично плененное им, может выдохнуть время, оставаясь в неведенье, какой поток переживаний и образов он породил:
Храмик на высоком помосте.
Морды черепах и драконов.
Вечность набивается в гости
К времени, пространство не тронув. (Пейзаж с храмом, 3, 408)
И вот цилиндрическая печать, фестский диск и этрусский шлем оживают каждый в своем времени, длинном, как тень, отброшенная в вечность, и остаются собой:
Этрусский шлем с насупленным забралом,
Верней – наносником, вздымает прах,
Мерцая гравированным металлом
И предлагая будущим анналам
Двух кабанов на кованых щеках.
Сакрально в поэзии А.Голова именно движение. Если космос свят, а время язычествует, то, в сравнении с ним, он обладает большей динамикой:
Мир вослед Христовой звезде
Ожил, ринулся и потек,
А афинская акаде-
мия чтит, как и в Павлов век,
Гесиода с Гомером… (3, 132)
Известная буддийская притча повествует о том, как соляная кукла спросила у моря: «Кто ты?», - и услышала в ответ: «Это я». Входила постепенно в море, растворяясь и задавая один и тот же вопрос, пока не растворилась совсем и не ответила: «Это я». Притчу можно истолковать и по-буддийски: как растворение личности в нирване, и по-христиански: как растворение моря в кукле, в большей степени наделенной личным началом и правом ответить: «Это я». В поэзии Андрея Голова микровремя космоса растворяется в макровремени души, преображая буддийский смысл растворения в христианский.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Избранные сутры китайского буддизма. – СПб.: «Наука», 2007. – 464с.
2. Андрей Голов. Прикосновение. Василий Чертушкин. Фактор сердца. Елена Наумова. Выстрел ветки. Сергей Васильев. Синица. – М.: «Молодая гвардия», 1988. – 140 с.
3. Фотиандр Метаноик. Попытка к бытию. – М.: «Вахазар», 2006. – 653с.
4. Сергей Аверинцев. Поэтика Ранневизантийской литературы. – СПб.: «Азбука-классика», 2004. – 476 с.
5. Дионисий Ареопагит. Сочинения. Максим Исповедник. Толкования. – СПб.: «Алетейя», 2003. – 863 с.
6. Мифологический словарь. – М.: «Советская энциклопедия», 1990. – 672 с.
7. Андрей Голов. На берегу времени. – М.: РИФ «РОЙ», 1997. – 256с.
8. Поль Зюмтор. Повседневная жизнь Голландии во времена Рембранта. – М.: Молодая гвардия. Палимпсест, 2001. – 390с.
9. Электронные ресурсы: ru.wikipedia.org