И путь их лежал в печальные и странные миры

               
                2942 год со дня ухода Последних Пророков
Поверхности они не видели, разве что с далёких звёзд.
Да, и не чувствовали в себе надобности на неё подниматься, потому что Пророки говорили, что там наверху так же темно, как и под землёй, потому что планета освящена чёрным солнцем, и надо сказать Шэй был с ними абсолютно согласен, хоть он сам в космосе и не был. Шэй был достаточно высок для своего народа, силён и покрыт чёрной бархатной шерстью. Его семья говорила про него, что он образец доблести и чести. Сам Шэй, так не считал. Он вообще редко задумывался о таких вещах, он лишь исполнял свой долг всеми возможными способами.
Он надевал свою броню, белую настолько, что почти сияющую, покрытую голубыми прожилками пульсирующей энергии, пойманной в стальные сети. Убранство его комнаты было скромно, хотя его семья занимала высокое положение в сложной иерархии и была дальними родственниками нынешнего Сына Земли, правителя и наместника Пророков под этой землёй. Но, как уже говорилось, Шэя не интересовали такие тонкости, он просто выполнял свой долг, был частью мира, в котором он живёт и как ему доставляло удовольствие думать: «важным винтиком в системе власти». Имея когти гораздо большие, чем у других его сородичей, он прекрасно подходил для своей работы. «Власть – это тяжкое бремя», - думал Шэй, - «и не каждые столь сильны, как моя мать, и возможно, им иногда нужно облегчать их ношу». Умудренный к’рот был убийцей, совершающим тёмные дела на благо семьи, хотя сам он предпочитал называть себя Жертвенным Жрецом или Ликвидатором. «Убийца» звучало уж слишком неизящно, даже для такого не любителя жеманности, как Шэй, да и вообще, это слова отдавало преступностью. А этот к’рот был законопослушным поданным. Но на торжественных приёмах, поражающих своей аскетичностью, о работе Жреца предпочитали не говорить.
Пока к’рот спускался с каменной лестницы, его шаги отдавались в темноте, будто звон набатного колокола. Теней не было.
Когда Шэй оказался в зале, тускло освященным одним светло-синим светильником, он увидел свою сестру, стоящую в бледном пятне света. Она будто бы ждала его, стоя в темноте и светясь, как призрак, как существо, сотканное из света. Она протянула к нему руки с совсем небольшими когтями. Фигура девушки была закутана в белый плащ. Её звали Лаисса и она была храмовой служительницей в храме Пророков. В отличии от своего брата, она обладала более мягким характером и была куда более эмоциональна, чем её брат. Шерсть её тоже была светлее и стремилась почти к серебристо-серому оттенку. О Лаиссе говорили, что она отмечена знаком Далёкого Бога, это всё было не только из-за её странного оттенка шерсти, но и из-за почти розового хоботка и пронзительных голубых глазах, которые в этой части космоса считались признаком святости. Служительница любила свою работу, хоть и была молода и не понимала многих вещей. Почему Бог стал Далёким, почему он не может быть рядом со своими почитателями и детьми, почему он перестал даже говорить с ними через Пророков, которые тоже ушли вслед за ним в глубины космоса давным-давно.
Лаисса положила руки на плечи своего брата и почувствовала, как через его доспех бежит сила.
- Доброго пути, сквозь первозданную тень, брат мой Шэй, - проговорила она и голос её высокий и звонкий журчал, как вода, - ты снова уходишь по делам семьи, да? И скоро ли ты вернёшься и вернёшься ли? Я не хочу ждать тебя в свете статуй и молитвах Богу и Пророкам.
- Я вернусь, - коротко отвечал Шэй, он никогда не отличался особой многословностью, да и не был особо религиозен, хотя об этом не говорил.
Лаисса смотрела на него глазами, подобными силовым линиям на его доспехе, и в них отражалась бесконечная печаль существа, который чувствует приближения смерти кого-то близкого. Лаисса и Шэй были младшими детьми ортодоксальной семьи, а потому были помолвлены и их брак должен был стать жертвой для Далёкого Бога, ибо так гласила традиция. К’рот не задумывалась испытывала ли она к своему брату чувства больше, чем сестринские, а может просто не чувствовала разницы или не знала ничего другого.
Лаисса не смела, перечить Шэю и потому просто отступила, пропуская его к входным дверям. Двери эти по-истине были произведением искусства. Выполненные из тёмно-золотого металла, они были выше любого к’рота раза в два, и покрыты узорами и рельефами, показывающими сотворение Великих Подземелий по всей вселенной Далёком Богом и его Пророками. Сначала Богом была сотворена твердь и Богу понравилось сколь устойчива эта твердь. На кусочки двери была изображена никакая космическая сущность, творящая планеты. Затем, Бог создал к’ротов, существ, как он решил, наиболее подходящих для жизни на тверди, но заметил Бог, что глаза к’ротов горят на солнце, причиняя им невыносимые страдания, тогда из череды самых достойных Он избрал Первых Пророков, которые прорыли первые тоннели, где сейчас расположен крупнейший храмовый комплекс. На кусочке двери же было изображено, как несколько к’ротов закрывают глаза руками, а самые могучие из них, превзнемогая боль роют тоннели для остальных. На этом первая створка двери заканчивалась, а у Шэя не было времени смотреть дальше, к тому же он всё это видел бессчетное количество раз, поэтому Жертвенный Жрец пошёл дальше.
Он брёл по тоннелям города, ориентируясь лишь на собственные чувства, вроде слуха и запаха, да и на тусклый свет. Жизнь шла своим чередом к’роты продавали и покупали товары, привезённые из соседних тоннельных систем. Всюду слышался говор на разных наречьях, пусть и  не очень отличных друг от друга. Всё-таки, Шэй считал, что по сути дела, все жители всех тоннельных систем – одинаковые. На базаре же особым спросом пользовались пряности. Они плохо росли в темноте и им требовался искусственный яркий свет, что для к’рота было подобно пытке, так что Ликвидатора не удивляло, что семьи поставщиков пряностей столь малочисленны. Чуть поодаль от торговцев пряностями Ликвидатор увидел к’ротов, продающих пушнину, по их словам, привезённую местными охотниками с Глад-6. Шэй слышал, что эта планета богата разными пушными зверями, которые особо ценятся у аристократов, кажется, его мать носила накидку из какого-то чёрного зверя, что в сочетании с её шерстью, делало её похожей на глубокую тень или на осколок обсидиана.
Шэй двинулся дальше, временами замечая, как его броня притягивает завистливые взгляды, но, если честно, его не особо это заботило. Он шёл мимо небольших домов с маленькими тусклыми светильниками у входа, мимо огромных крепостей знатных семей, похожих на ту, в которой жил он сам.
Он нырнул в лабиринт узких коридоров, где находились районы победнее, в которых Шэй тем ни менее бывал. Просто по долгу службы. Здесь уже света было гораздо меньше, по большей части из-за того, что тусклые голубые светильника считались роскошью и элементом культа, а среди жителей бедных районов было достаточно много тех, кто не верил ни в Далёкого Бога, ни в Пророков. Для Шэя в этом не было ничего удивительного, сам он не задумывался о крепости своей веры, принимая её как должное, как то, что служит нормальной жизни. При всём при этом, атеизм был чертой не одной лишь бедноты. Старший брат Шэя – Имрир, так же придерживался подобных взглядов, называя их «прогрессивными». Далёкого Бога он считал аллегорией, Пророков же просвящёнными смертными. Имрир был учёным и изобретателем, не раз приносившим добро семье, да ещё к тому же являющийся её наследником, поэтому очень многое ему сходило с рук. Шэй же уважал своего брата, он вообще уважал учёных.
Плутая по кварталам он иногда сталкивался со знакомыми, которым коротко кивал. К’рот с которым ему нужно было поговорить должен был быть где-то рядом.
Мать не так давно вызвала Шэя в тронный зал, освященный всё тем же холодным и мягким голубым светом. Мать, давно уже посидевшая к’рот, была тем ни менее всё ещё в здравом уме и была умелой интриганкой, сведшей к праотцам ни одного соперника. Шэя же она пугала. Никто во всём мире так не пугал его, как собственная мать. А он встречался и с тёмными личностями, к которым вообще не следует приближается и с «ошибками природы», которые были сильнее и опаснее обычных к’ротов и могли бы запросто разодрать его в клочья, он встречался и с продажными женщинами, которые были не прочь всадить ему нож в спину, и с патриархами, чей власти хватило бы на то, чтобы лишить Ликвидатора всего, что у него было и полностью втоптать его в грязь. Но тот лёгкий страх, сын самосохранения не шёл ни в какое сравнение со страхом Шэя перед матерью. Она казалась ему оплотом. Нерушимой цитаделью жизни и смерти, неким хтоническим существом из времени, когда не было Бога. Она дала жизнь ему, жизнь его братьям и сёстрам, знала о каждом из них практически всё и могла убрать за ненадобностью любого из своих отпрысков и от неё было не скрыться. И каждый раз, когда он оказывался в парадном зале дома, где восседала его мать, он смотрёл на её вечно траурные одежды, чёрные, как сама земля и думал о том, как однажды слышал выступление бродячего философа. Который сказал, что после смерти мы все возвращаемся в Чрево Земли, в которое мы уходим после смерти тождественно Чреву наших матерей. Эта мысль ужасала Шэя, после смерти, по его мнению, он просто возьмёт и потеряет всю независимость, всю свою силу, снова став беззащитным детёнышем. Мать напоминала ему о собственной смертности.
Так или иначе, Шэй всё же вышел в центральный тоннель этого уровня и пройдя мимо к’ротов занятых повседневными делами, он оказался в большой пещере, пожалуй в самой крупной на этом уровне.
Здесь располагалось тоже что-то наподобие рынка, лишь товары были другими: женщины и рабы с далёких планет, оружие, наркотики, запрещённые книги разных форматах. Всё то, что видел Жертвенный Жрец нагоняло на него печаль и раздражение, потому что он бы с удовольствием выгнал всех этих оборванцев на поверхность, ему казалось, что они только портят его родной мир. Грязные к’роты в лохмотьях, больше похожие на сумасшедших, к’роты в потёртой броне наёмников, сильные и смелые женщины, которое смеясь устраивали потешные бои с мужчинами и неизменно выходили победительницами, своеобразное «развлечение для приезжих». Шэй видел и собратьев тонких и бледных, почти исчезнувших, как призраки. Они протягивали к нему руки предлагая какие-то свёртки и порошки, а некоторые просто стремились ухватить за броню, несколько рук Шэй всё-таки сломал, а на некоторых просто выдрал когти.
Пройдя ещё немного, Жертвенный Жрец вышел к небольшому помосту, где выступали подпольные агитаторы и музыканты. Судя по тому, что ему говорили, Ребел должен был быть где-то здесь. Конечно! Этот сорвиголова, скорее всего, решит даже не прятаться, хотя он и догадывается, а может, знает, что за ним придут.
Он действительно оказался там, где и предполагал Шэй. Взгромоздившись на несколько ящиков, так чтобы возвышаться над толпой Ребел говорил и слова его были путаны, несвязны и полны пугающих мыслей, будто слова безумца.
- История ещё не кончилась, братья и сёстры! С уходом Пророков не наступило тёмное время, не наступило то время, когда мы все должны погибнуть. Я не знаю, - кричал этот невысокий тощий к’рот, одетый в лохмотья и те висевшие на нём клочьями, как длинная шерсть, - я не знаю вернуться ли они! Будет ли снова Золотой Век, когда мы все были равны и жили в достатке и благодати. Я не знаю, но есть одна вещь в которой я точно уверен! Мы должны взять всё в свои руки и более не надеятся ни на кого! Ни на аристократов, ни на Сына Земли, ни на Пророков! Но даже если они и вернуться, разве они будут так же горды, что их меньшие братья и сёстры достигли столь много? Стали такими взрослыми и самостоятельными! Внемлите мне, возьмите свою судьбу в руки и тогда каждого из вас коснётся счастливый Пророк.
Шэй особо не вслушивался. Для него это были речи безумца, подрывающего государственность. Не более того. Но, надо отдать должное, Жертвенный Жрец всегда был очень тактичным малым и потому, он встал посреди толпы, окружающей ящики и слушал речь Ребела. В своей сеяющей броне он и не думал потеряться на общем фоне и эта мысль его даже забавляла. «Пусть смотрит, что я здесь. Пусть видит и пусть боится. Власть Сына Земли – это совсем не то, что можно свергнуть пустыми красивыми речами». Позже, Шэй заметил, что лохмотья Ребела спадают с его левого плеча: он постоянно их поправлял. Его плечо было тонким и хрупким, как кость птицы. За него, после окончания выступления Шэй его и взял, его хватка была крепкой, он даже подумал, что стоит ему приложить больше усилий и хрупкое плечо бунтаря сломается. Ликвидатор держал Ребела за руку почти что посреди площади и к’роты спокойно проходили рядом с ними, будто не происходит ничего необычного, а Шэя-то знали и знали, что сулит его появление. Но даже недавние слушатели бунтаря проходили мимо, будто ничего и не произошло. Он был одинок.
***
Как уже говорилось ранее Лаисса служила в храме и это было её благословлением и проклятьем. Её считали благословлением Далёкого Бога и потому всячески оберегали её и создавали наилучшие условия, правда практически не выпускали из храма. Разве что к семье. И Лаисса, на удивление была этому рада. В храмах ей было намного спокойнее, там, ей казалось, что она не чувствует тела, которое так тяготило её. Лаисса всегда считала себя лёгким эфемерным созданием, скорее душой, нежели телом, даже, когда она делила постель со своим братом-мужем, она ощущала себя скорее сторонним наблюдателем. Она никогда не чувствовала, что это происходит именно с ней. Служительнице казалось, что вся жизнь течёт сквозь пальцы, будто песок, совершенно не задерживаясь в ней. Иногда, от этого ей становилось грустно, но чаще она находила успокоение в молитвах, возносимых к Пророкам и Далёкому Богу. Только в них она чувствовала, что живёт, и прожитую жизнь измеряла количеством молитв. Этим Лаисса отличалась от своих братьев и сестёр, коих было столь много, что она не помнила всех, да и, пожалуй, не знала. Свою семью она ограничивала матерью, бледной фигурой отца и двумя братьями Шеем и Имриром. Если Шеем она восхищалась и немного побаивалась, Имрира она боготворила. Он казался ей мудрым волшебником и одиноким учёным. Лаисса всегда зачаровано слушала его речь, хоть и не во всём была согласна. Её старший брат строил чудесные машины, высказывал потрясающие идеи, которые Служительница называла чудесами. И иногда ей было грустно, что Далёкий Бог ненавидит Имрира, потому что последний совсем не верил в него.
Тем ни менее, она любила обоих своих братьев. Каждого по-своему, но всё же любила.
***
Надо сказать, что комнаты Имрира были обставлены с куда большим шиком, чем комнаты его брата. Отчасти потому, что часть из этих вещей были нужны ему для работы, а отчасти потому, что этот к’рот обладал куда большим чувством вкуса, чем его брат. Это были несколько комнат в чёрно-красных тонах – цветах семьи. Все вещи аккуратно лежали на своих местах: наброски, чертежи, простые механизмы, стихи и карты. В дальних комнатах же были расположены куда более большие изобретения, такие как модели новых двигателей и буров.
Надо так же добавить что в комнате Имрира, высокого жилистого с тёмно-серым мехом и алыми глазами, отсутствовали любые, напоминая о Пророках и Боге, что очень часто печалило Лаиссу. Но изобретатель не придавал этому никакого значения. Он жил в мире символов, симулякров и абстрактных идей, которым со временем придавал форму и воплощал их по мере своих сил. Он называл это Великим Деянием. Большую часть времени он проводил за работой и не посещал торжественные приёмы так часто, как бы этого хотела его мать. Он пользовался этим, как удобным прикрытием, потому что его мечты и «чудеса» были ему важнее светских интриг. Но при всём при этом он был уважаем, как своими родственниками, так и прочими аристократами и его слово было далеко не последним в немногочисленном научном сообществе к’ротов.
Сегодня он работал, как обычно: много часов напролёт, фантазируя, рассчитывая и мастеря. В такие моменту он чувствовал себя Богом и его жилистая долговязая, легкая жуткая фигура приобретала в его глазах некое божественное сияние и величие. Но его работе суждено было прерваться из-за того, что его переговорное устройство в виде кристалла, обычно безмолвное, вдруг озарилось голубым светом и мелко задрожало.
Имрир нехотя поднял глаза, а затем коснулся устройства рукой и по кристаллу пролегли длинные чёрные тени, а затем послышался голос.
Это был Ребел.
***
Неизвестно точно, сколько времени Имрир водил дружбу с «подпольной организацией», вернее с одним только Ребелом. Может, это случилось, когда он принял титул наследника, а может и пару дней назад? Этого подлинно не известно. Так или иначе кроме Имрира бунтовщику было некого позвать на помощь.
Учёный к’рот бросил свои дела, причём не замедлительно. Сборы не заняли у него много времени и через полчаса или даже меньше он был в том «уголке оратора», где недавно был его брат, прищучивший Ребела.
Сам же Ребел сидел в углу, за ящиками на которых недавно так живо и красноречиво говорил. Он больше был похож на съежившийся грязный комок, чем на к’рота. Он дрожал, а из его порезов текла кровь.
- Так… Так… Больше нельзя, - заикаясь проговорил он, когда тёплая темнота его угла впустила Имрира, присевшего на корточки, - паранойя Сына Земли. Бес… Бесконечна. Мне… Больше… Здесь не жить. Их были… Тысячи, но… Они все покинули меня, испугавись гнева высших сил. Теперь я… Один… Но всё ещё… Оп… Опасен, - выдавил он и снова задрожал.
Имрир же не утешал его. Он никогда не любил долгих прикосновений и только лишь ответил:
- Я понимаю. Я понимаю, что мы должны бороться или уйти. Чего же хочешь ты, Ребел? Бороться без надежды на победу, быть убитым мои братом или же… Уйти? Покинуть мир, который более нам не рад. Я чувствую, что это только начало. Тоннельные проповедники, послы других подземелий, не верующие в Бога и многие, многие, многие. А в конце буду я. Буду Имрир. Будут другие, подобные мне. Если Сына Землю и мою мать так пугают пропедники, ничтные и слабые, что же случится, когда узнают о том, что далеко не все учёные приверженцы веры в Пророков?  Мы всегда были силой с которой считались, нас вырвут, как сорную траву, избавятся, как от паразитов. Потому, что мы не разделяем веры. Не замыкаемся на себе… И в тайне верим, что выйдя за пределы обычного мира, мы обретём что-то большее, чем титул и власть. Мы в одной лодке, Ребел. И нам нужно отчаливать.
 Имрир, смелый и безрассудный изобретатель, поставил Ребела на ноги.

***
Имрир много думал о том, как бы улизнуть из дома, чтобы никто не заметил его исчезновения. Он никогда не обучался искусству прятаться в тенях и ходить бесшумно, хотя знал, что многие братья и сёстры его умели это делать замечательно. Дело было не только в том, сумеет ли он пробраться мимо охраны, но ив том, что он чувствовал себя трусом. Они дотянули. Учёные просто слишком долго ждали перед тем, как выступить против религиозного гнёта. Они и не выступили, боясь потерять свои удобные тёплые места и титулы, то, что многие разработки уходят в никуда просто потому, что «подрывают моральные устои», никого не волновало, кроме нескольких избранных. Пусть Имрир был одним из них, пусть пытался отстоять хоть какие-то свои изобретения, он чувствовал, что не сделал достаточно. Ему казалось, всё так обернулось из-за него. Пока изобретатель собирал вещи он придумывал новые и новые сценарии в которых всё могло пойти подругому, лишь поверни одну деталь и неизменно этой деталью Имрир видел себя. Это было не столь тщеславием, сколько слишком высокой моралью, столь не типичной для его родного мира. У Имрира было мало друзей.
Так или иначе, он собрал небольшое количество вещей и надел силовой доспех, не такой массивный, как у его брата и покрытый красными линиями в цвет его глаз. Этот доспех был лёгким и тонким, что прилегал, как второй мех. Учёный чувствовал себя в этом намного кофортнее, нежели в чём-то громостком. На доспех, он с легкостью накинул серый плащ, который сделал его совсем уж похожем на одного из давно ушедших Пророков.
Он выскользнул из своей комнаты и как можно тише двинулся к входной двери, всеми силами страясь не попасться на глаза стражникам своего дома. Ребел ждал его в одном из выходов на поверхность. Проповедник клятвенно утверждал, что свет их не испепелит, и сам Ребел много раз бывал наверху. Имрир же считал, что лично его, быстрее испепелит собственный стыд.
Для беглеца всё складывалось благополучно, ровно до того момента, как он достиг большого зала и увидел резные двери, ведущие прочь. Стражников не было. За исключением одного: огромного и чёрного, как пустота, в сияющих белых доспехах, по которым, как реки текла голубая энергия. Это был Шэй и лучше бы он тут не стоял. За миг в голове Имрира промелькнула мысль о том, чтобы бросить всё, ведь Шэй действительного мог бы его убить. Но… С чего бы ему убивать Имрира? Он наследник семьи и может идти куда пожелает, в любое время. Но сердце учёного было беспокойно, он чувствовал приближение тяжкой беды, но всё же, он не убежал и пошёл настречу своему брату.
Имрир остановился чуть поодаль от Шэя, а тот поднял глаза и долго и внимательно посмотрел на своего старшего брата:
- Куда ты, Имрир? – голос Жертвенного Жреца звучал отрешённо и немного торжественно.
- Я хочу навестить друга.
- Мать запретила тебе покидать дом.
- Почему? Я сделал что-то неверно? Как-то её оскорбил?
- Нет. Это я её попросил.
- Попросил не выпускать меня?
- Да. Я знаю, что ты твой друг – это Ребел. А ты – изменник. Я предоставил матери все доказательства. Теперь ты будешь здесь. До тех пор, пока она не решит, что с тобой делать. Ты расстроил её, - было видно, что Шэй взволнован. Он никогда не говорил так много.
- Ты же понимаешь, что…
- Да.
И так началась схватка.
Имрир никогда не был воином, но не уступал своему младшему брату в ловкости и проворстве. Его гибкое тело, скрытое под пластинами силовой брони и плащом двигалось как никогда быстро. Он считал, что сражается за свою жизнь. «Почему именно он, именно Шэй оказался между мной и свободой? Между мной и добровольным изгнанием?» - именная такая мысль пронеслась в голове Имрира, когда он отступил, готовясь к броску. Жертвенный жрец же оставался безмолвен, а мысли его были расчётливы и холодны. Если же он когда-нибудь испытывал чувства к своему брату, то это время уже прошло. Годы тренировок дали Шэю безупречное тело, но невероятно изувечили его душу. Он будто бы стал подобием мира в котором он живёт. Сильного и технологичного с твёрдым местом в мироздании, но без цели и воли.
Разряды сверкали. Синее и красные вспышки сияли от каждого удара нанасённого двумя могучими к’ротами друг другу. Шаги, приёмы, обманы - бой больше похожий на дуэль, бой скорее за поруганную честь нежели настоящая схватка. Шэй напирал, но его огромные когти ни разу не коснулись тела брата. Он просто выполнял приказ, у него не было задания убивать. Но Имрир же чуял, что стоит ему отступить, проиграть, сдаться, то он всё равно умрёт раньше или позже. Он умрёт жуткой смертью предателя. Что ждало его за резными дверями? Тоже смерть, как он полагал, только в глубинах космоса. Он никогда не славился оптимизмом, но его романтическая душа желала смерти в тёмной бесконечности.
Наконец, Имрир нашёл в себе силы бросится вперёд. Он чувствовал, что ещё немного и этот «танец» совсем его утомит и тогда победа будет за Шэем. Имрир зарычал и бросил на брата, полы его плаща раскрылись и теперь можно было видить тонкую силовую броню. Глаза учёного горели огнём, а к горлу подкатывало чувство обречённости. Шэй обошёлся без рыка, хотя теперь тоже напоминал дикое животное и пусть в ход свои огромные когти. Он нанёс несколько сокрушительных ударов по груди и спине брата, старясь нащупать слабые места брони. Эта конструкция была ему незнакома. Имрир же всеми силами рвался к горлу Шэя, скорее инстинктивно, чем осознанно. Учёным повелевал страх.
Наконец, по лестице зазвучали лёгкие шаги и в зал впорхнул знакомый белый призрак.
- Нет! – крик Лаиссы потонул в рычании Имрира и она бросилась вперед, не чувствуя страха, не чувствуя, что что-то может ей повредить. Сужительница бежала вперёд, капющон её одеяния откинулся назад и её голубые глаза сияли, как искры энергии. Шэй увидел краем глаза и замешкался. Он понимал, что его жена-сестра несётся прямо в гущу боя. Этих нескольких секунд хватило Имриру, чтобы наконец вспомнить, как расщелкивается шлем Шэя. Ему нужно было ещё несколько секунд, чтобы достать припасенный нож и Лаисса дала ему эти несколько секунд, бросившись прям на когти Ликвидатора, что заставило его отступить.
- Вы же оба мои братья! Что вы делаете? – прозвучал её тонкий звонкий голос, и на последнем слоге Имрир ударил брата в подбородок ножом.
Всё замерло. Когти Шэя остановились практически перед грудью Лаиссы, нанеся ей всего лишь несколько глубоких царапин. Имрир выпустил нож, мокрый и алый от крови младшего брата. Чьё безжизненное тело теперь сползало по двери, окрашивая резные сценки в багровые тона, делающие их ещё мрачнее. Кажется, на последнем издыхании он пытался говорить, но всё, что у него получалось это хрипении и нечленораздельные звуки. Голубые, как у сестры глаза к’рота были похожи на стекло. Под мёртвым ликвидатором была небольшая лужа крови и Лаисса упала в неё, потеряв сознание. Её белое одеяние теперь пропитывалось кровью, а голова лежала на коленях брата.
Имрир чувствовал, что он сотворил нечто ужасное. Картина, которой он сам стал причиной была больше похожа на иллюстрацию к мученической жизни одного из Пророков. И лучше бы это было так. Внутри Имрира начинала разыгрываться паранойя и он начинал думать, что это происки его матери. Что всё это подстроено и, как только он покинет семейный дом, на него нападут и тогда он уже не сбежит. Всё это просто один продуманный план… Мать любила хорошую злую шутку.
Не помня себя, он схватил хрупкое тело сестры и, распахнув двери, выбежал в тоннель, где не так давно проходил его брат ещё живой. Не помня себя, он несся по городу, ему казалось, что в нём не осталось ни единой души. Только он и сестра, невидимый свет, чистая душа, которую он выносит из родного мира.
Наконец, за очередным поворотом, он увидел тощую согнувшуюся фигуру Ребела, видимо, его всё ещё мучили боли. К’рот бунтарь не сказал ни слова, увидев Имрира, у которого на руках была окровавленная сестра. Они просто поднялись на поверхность в полном молчании.
Они увидели поверхность, которая была практически пустой, за исключением небольшой фигурки корабля, который видимо предлежал или был украден Ребелом. Они шли по чёрной земле, неосвещаемой солнцем. Видимо, Далёкий Бог был к ним милостив и позволил бежать. Душа Имрира тоже была пуста, единственное, что паранойя никуда не проходила, он по-прежнему ждал стражников матери и не понимал, зачем несёт с собой Лаиссу. Но уже было поздно. Ребел же не смотря на свой измученный вид, думал, что всё будет хорошо и они попадут в место куда более лучшее, где для всех для них, а в особенности для Ребела найдётся место.
Они сели в корабль, и путь их лежал в печальные и странные миры.