9
«Благая весть» о бездомном муже, радостно преподнесенная тетушкой, все-таки заронила в Кирином сердце слабенькую надежду на появление Геннадия.
Она не могла понять, хочет этого или боится? «Ясно одно, – подумала она, – если я волнуюсь, значит не избавилась до конца от этого плена. И это плохо!»
Пока Кира училась, а потом работала по соседству с кафедрой Геннадия, приходилось туда заглядывать, но с тех пор как она ушла из методического кабинета –преподавать в школе английский , она ни разу в родной университет не приходила. Тем более теперь, когда все знали о ее разводе.
Ох, как Геннадия разозлило ее решение перейти в школу. У него были другие планы на жену.
– Ты что – не понимаешь своей выгоды? – кричал он. – Именно здесь, в тихом кабинете, можно готовиться к экзаменам на кандидатский минимум, и сдать эти экзамены, и собрать материал для научной работы! Вот ты руководишь педпрактикой в школе, и тут можно столько придумать тем для диссертации! Например, «Особенности преподавания английского языка в…» Ну, после этого «в» надо прицепить что-то актуальное, связанное с обретенной независимостью в Украине. И все!
– Нет. Я люблю французский, писать об английском не буду. Нет у меня в голове никаких идей, – сказала Кира спокойно.
– Не в твоей голове не идей, а мозгов! Школа современная – это отстой! Научная степень тебе позволит…
Дальше шел перечень привилегий, которые вознесут ее в поднебесье научной элиты, где уже находился сам Геннадий Николаевич.
И она стала учителем – пошла в школу вместе с шестилетней Леночкой. А Геннадий уже подобрался к докторской диссертации по лингвоматематике. Соперников в этой модной области знаний у него не было, бойцовский характер и равнодушие к завистникам охраняли его от всяческих душевных сомнений. И его тайным недругам пришлось признать возрастающий авторитет этого «выскочки». Признать и затаиться.
Такую картину нарисовала себе Кира сейчас после нескольких бессонных ночей, за которыми следовала привычная текучка дня. Его завершал телефонный разговор с Надеждой. Это уже стало ритуалом, а скорее – превратилось в сеанс гипноза, как призналась однажды Кира подруге.
– Нет, – ответила Надя с улыбкой. – Не потяну я на гипнотизера. Это я вроде бы исполняю роль психоаналитика-самозванца.
«Странно, – подумала тогда Кира. – У нас совершенно разный жизненный опыт, характер и даже мышление. А у меня после ее вопросов словно туман в голове рассеивается. Я вижу себя, да и Генку – со стороны, и четко».
Но особенно лечебным получался такой «сеанс» при встрече с Надеждой с глазу на глаз. Надя была своя, родная, но все-таки – одновременно – другая. Под внимательным Надиным взглядом Кира словно срывала с себя мешающую одежду, чтобы примерить новую, удобную.
– Не понимаю, – сказала как-то Надя, выслушав сюжет из Кириной, жизни. – Почему ты не ушла до рождения Ленки, если уже было понятно, что он, прости меня, просто чудовище?
– Не забудь, – улыбнулась Кира, – чудовище красивое. Он вызывал у меня эстетическое чувство. Мне все время хотелось им любоваться. Я на красоту падкая, как говорила мама. С самого глубокого детства влюблялась в красивых мальчиков, а потом страдала. Я почему-то нравилась совсем некрасивым, на которых не хотелось смотреть. А когда увидела Генку, о-о-о! Я же говорила: он меня сразил. А потом оказалось, что он еще умный! Меня всегда чужой ум и эрудиция потрясали! У меня было мало своего, мне ум заменяли знания, полученные из книжек. А это разные вещи. А у Генки был хороший запас интеллекта. Прямо залежи этого добра. Но от умного человека всегда ждешь понимания. И веришь, что когда-нибудь он прозреет, станет другим… Ты ему как бы приписываешь то, чего нет.
– Умный, но без души – это и есть чудовище.
– Были у него хорошие качества, – попыталась Кира защитить свое чудовище. – Вот когда родилась Леночка… Нет, когда ей стукнул годик, у Геннадия проклюнулось отцовское чувство. Он возился с нею, если я просила, когда была занята. Книжки ей читал, игры развивающие покупал, когда подросла. Иногда гулял с нею в парке. И очень гордился, что все говорят, какая у него красивая дочка. Ленка ведь на него похожа… Он даже стал чаще приходить домой вовремя.
– А тебя, тебя он хоть любил?
– Меня он, пардон, хотел. То есть, супружеским вниманием ночью не обделял. Что я, дурочка, и принимала за любовь. Но желание обладать – это не любовь. Мне и днем хотелось, чтобы он прикоснулся, поцеловал, обнял, как было, пока мы встречались. Так ведь было! А потом не стало нежности, понимаешь? Испарилась. Я бы ему за одно ласковое слово все простила, любое унижение.
Надя спросила, без всяких интеллигентных подходов:
– А твой Генка изменял?
–Теперь-то я думаю, что изменял, а тогда… Он все время давал повод для ревности, и я страдала. Но молча. Не хотела унижаться, выяснять отношения. – Кира усмехнулась. – Я тогда после окончания работала на филфаке. И вот однажды моя коллега по кабинету сказала: «Бабник твой Генка!» Я ее заверила, что это чушь гороховая. Просто он любит женскую красоту, всегда оглядывается на красивых девушек и потому кажется бабником. У него был взгляд такой – призывный. Ведь я тоже на его призыв клюнула!
За кадрами Кириных воспоминаний осталась сцена, которая могла бы ей присниться только в страшном сне, но которую видела ее мама, Людмила Ивановна, а потом унесла с собою в могилу, не желая травмировать «свою влюбленную дурочку».
Ах, если бы не Леночка, любящая папу, Людмила Ивановна, открыла бы глаза своей дочке на обожаемого мужа. Но оставить внучку без отца, Киру без мужа? Надо потерпеть, подождать, что будет дальше, думала она. И терпела, ждала…
Кира тогда лежала в больнице с воспалением легких, а трехлетняя внучка жила у нее, своей бабули. Людмила Ивановна забегала иногда к Геннадию что-то приготовить или навести порядок в квартире. Зять был ленив в быту, и хотя требовал от Киры порядка в доме, сам процесс его наведения терпеть не мог. Даже удирал из дому под каким-то предлогом.
Обычно Людмила Ивановна приходила к нему вечером вместе с внучкой, чтобы папаша не забывал о дочке. Пока Ленка с папочкой дурачились в комнатах, она возилась в кухне, разогревая принесенную с собой еду. После совместного ужина Леночка уводила папу почитать книжку, а Людмила Ивановна изучала содержимое холодильника – на предмет очередной порции покупок, и записывала, чего тут не хватает для полного комфорта не очень любимого зятя.
– Зато коньячок у нас не переводится, – бормотала она под нос, изучая красивую бутылочку с пятью звездочками. – И сырокопченая колбаска…
«Интересно, чем бы он кормил ребенка, если бы не было меня? – уже про себя думала Людмила Ивановна. – Хорошо, хоть любовниц не водит».
Нет, женских следов она не находила, хотя не удержалась однажды – исследовала в ванной косметику на полочке. Все баночки и тюбики были знакомыми, парфюмы – мужскими. Геннадий обожал разные запахи.
В тот злополучный день она пришла домой к зятю не вечером, а с утра: Кира попросила принести свежую «ночнушку». Зная, что зять работе, Людмила Ивановна тихо разделась в прихожей и шагнула в гостиную.
Из спальни доносился мужской смех и женский голос. На секунду она замерла, но тут же рывком распахнула дверь в спальню. От увиденного ей стало плохо. Совершенно голый Геннадий сидел на постели спиной к двери. Рыжего цвета девица с обнаженной грудью (почти детской, маленькой, как две дульки – по-женски быстро оценила Людмила Ивановна) что-то ворковала, откинувшись на подушки.
Людмила Ивановна громко застонала и схватилась за косяк двери. Рыжая девица взвизгнула, юркнув под одеяло. Геннадий обернулся, тоже ойкнул и шустро прикрыл одеялом обнаженные чресла.
– Мерзавец, – сказала Людмила Ивановна осевшим голосом, пятясь к двери.
Она с такой скоростью бежала из бывшей своей квартиры, подаренной дочке, что Геннадий не успел одеться и догнать ее. Хотя попытался.
Дома Людмила Ивановна, не раздеваясь, села на кухонный табурет – переварить увиденное. Слава Богу, мужа дома не было. Вот кому она бы ни за что не стала ничего рассказывать! Тот слишком любил свою ненаглядную «доцю» и слишком был болен, чтобы пережить такой удар. Сейчас он, очевидно, гулял с Леночкой. Хоть тут повезло…
Зазвонил телефон, и Людмила Ивановна вскочила. Это могла быть дочь.
Услышав голос зятя, она бросила трубку. Сердце колотилось, руки дрожали.
– Ах, ты сволочь, – выругалась она вслух. – Значит, привел свою шлюшку на ночь! Пока законная жена с воспалением легким валяется в больнице! Двухсторонним! А ты к ней ходишь два раза в неделю – так занят, бедняга! Сейчас я тебе все-все скажу!
Повторного звонка она ждала нетерпеливо – знала, что так будет. Не мог Генка оставить все без оправданий.
– Людмила Ивановна! Выслушайте меня, не бросайте трубку! – заорал Геннадий, испуганный ее молчанием возле поднятой трубки. – Я вас прошу, ради Киры, пожалуйста… Не говорите ей! Это… случайно получилось. … Вы же понимаете, с мужиками такое случается… Девчонка пришла сдавать экзамен…
– В постель? Экзамен? – Людмила Ивановна саркастически засмеялась. – Теперь так сдают историческую грамматику? Ты… ты чудовище!
– Согласен, я чудовище. Как все мы, мужики, – голос Геннадия окреп.
– Не примазывайся к мужикам, мерзавец! Это мой муж – мужик. А ты – тряпка, если не можешь удержать свою похоть дольше недели!
– Кира больна, я не хочу, чтобы она узнала…Она будет переживать. Пожалейте ее! Не говорите ей, ладно? Мы же не думали разводиться! У нас все хорошо, мы…
В голосе Геннадия не звучало раскаянья, зато был страх разоблачения, настоящий, и Людмила Ивановна с досадой оборвала его;
– Не скажу, жалостливый ты наш! Но не ради тебя, а ради нее. Не стоит она твоих слез. Притащить домой девку, уложить в постель своей жены – это…
Впервые она пожалела, что не умеет ругаться заборными словами.
Эта тайна так и осталась между ними, и Кира не могла понять, отчего это ее мама стала придираться к Генке по пустякам, а тот в ответ молчит?
продолжени http://www.proza.ru/2014/11/07/1402