Обыкновенная общая тетрадь. Пожелтевшие от времени листы. На первой странице каллиграфическим почерком выведено «Дневник Ивана Матвеевича К…»
Я начал читать с самого начала. Первая запись была сделана17 марта 1914 года.
«В этот день в Ростов приехали футуристы: Давид Бурлюк и Владимир Маяковский. Они выступали в большом Мошонкинском театре.
Прежде чем пойти на литературный вечер, я постарался понять, что значат для нашей литературы футуристы.
Бурлюк Давид Давидович, что же я узнал о тебе? То, что ты происходил из состоятельной семьи, твой отец был управляющим украинским имением графа Мордвинова. Учился ты в Александровской гимназии г. Сумы. В детстве родной брат случайно лишил тебя глаза во время игры с игрушечной пушкой. Впоследствии ходил со стеклянным глазом, это стало частью твоего стиля.
Потом ты учился живописи в 1898—1910 в Казанском и Одесском художественных училищах. В Одессе познакомился с И.И. Бродским, Б.И. Анисфельдом, М.Б. Грековым. В 1902 после неудачной попытки поступить в Академию художеств уехал в Мюнхен. Продолжал изучать живопись в Германии, в Мюнхене, в «Королевской Академии» у профессора Вилли Дитца и у словенца Антона Ашбе и во Франции, в Париже, в Школе изящных искусств Кормона. Такое стремление учиться вызывает только уважение. Одно дело, когда человек мало знающий пытается говорить о новом направлении искусства, и совсем другое, когда многое узнаешь, многому научишься, многое передумаешь, и только после этого начинаешь раздвигать границы искусства.
В 1905-1906 годах ты жил в Харькове, лето проводил в имении в Херсонской губернии, где его отец работал управляющим. Начинающий художник писал портреты и пейзажи, от позднеакадемической манеры перешел к импрессионизму.
Я постарался найти ряд его картин. Никогда бы не подумал, что они произведут на меня столь благоприятное впечатление.
Весна в деревне
Я искал и не находил свойственные футуризму эпатажность и антиэстетичность. Передо мной картина, которую, не зная, что она принадлежит кисти Бурлюка, я никогда бы не отнес к футуристическим.
Простая сельская картина, особенно характерная для пейзажа украинской степи, которую художник хорошо знал и любил.
Наверное, поэтому меня и заинтересовало высказывание Бурлюка: «Истинное художественное произведение можно сравнить с аккумулятором, от которого исходит энергия электрических внушений. В каждом произведении отмечено, как в театральном действии, определенное количество часов для любования и разглядывания его. Многие произведения вмещают в себя запасы эстет-энергии на долгие сроки, как озёра горные, из коих неустанно вытекают великие реки воздействий, а истоки не иссякают. Таково творчество Н. К. Рериха». Эти слова можно отнести и к художественному творчеству самого Бурлюка.
Вернувшись в Россию, в 1907—1908 ты сошёлся с левыми художниками и участвовал в художественных выставках. В 1911—1914 занимался вместе с В. В. Маяковским в Московском училище живописи, ваяния и зодчества.
Много экспериментировал в поисках своей живописной манеры, обращался к новейшим стилевым направлениям и художественным приемам. В твоих работах критики отмечали черты русского постимпрессионизма. М.В.Матюшин отмечал, что произведения Бурлюка были «смелыми и оригинальными», декоративно упрощенными и объемно-весомыми, насыщенными по цвету.
В живописи художника можно наблюдать сложный процесс движения от сезаннизма к кубизму и футуризму. Ты стал вдохновителем и организатором художественного объединения «Бубновый валет», члены которого призывали к полнозвучию цвета, устойчивости зрительного образа, к конструктивной ломке картинного построения, утверждали предметность, весомость в картине.
Что ни говори, а твоя живопись произвела на меня очень хорошее впечатление.
А что же поэзия? Вот здесь в полной мере проявился эпатаж и эксцентричность футуристов.
В 1910 году вместе с братьями, живописцем Владимиром и поэтом Николаем, а также при участии Каменского, Крученых и Хлебникова ты создал литературно-художественную группу «Будетляне», выступавшую против канонов символизма. В 1912 ты издал программный сборник «будетлян» «Пощечина общественному вкусу», включавший манифест под тем же названием за подписью Бурлюка, Маяковского, Хлебникова и Каменского. В этом манифесте в эпатирующей форме провозглашался отказ от классических традиций в искусстве и литературе.
В 1913 году ты пишешь свое программное стихотворение:
Мертвое небо
«Небо – труп»!! не больше!
Звезды – черви – пьяные туманом
Усмиряю боль ше – лестом обманом
Небо – смрадный труп!!
Для (внимательных) миопов
Лижущих отвратный круп
Жадною (ухваткой) эфиопов.
Звезды – черви – (гнойная живая) сыпь!!
Я охвачен вязью вервий
Крика выпь.
Люди-звери!
Правда звук!
Затворяйте же часы преддверий
Зовы рук
Паук.
В 1913 вместе с Маяковским, Каменским и Хлебниковым организовал в Политехническом музее в Москве вечер «Утверждение российского футуризма». Даже Блока ты и твоя компания несколько застращали. «Эти дни, – записал Блок весной 1913 года, – диспуты футуристов, со скандалами. Я так и не собрался. Бурлюки, которых я еще не видал, отпугивают меня. Боюсь, что здесь больше хамства, чем чего-либо другого…» А вот отзыв Игоря Грабаря, который все-таки собрался и пришел: «Когда входишь на выставку, то получаешь впечатление, что, кроме Бурлюков, здесь никого нет, и кажется, что их много: десять, может быть, двадцать Бурлюков. Потом оказывается, что их только трое и что один пишет квадратами и цифрами, другой запятыми, а третий – шваброй».
И в том же году вместе с Маяковским и Каменским ты начал турне по городам России с чтением лекций и стихов. Теперь вы приехали в Ростов. Я с нетерпением ждал этого выступления.
Везде знаменитому футуристу удавалось собирать большие аудитории. Ведь его слава скандального оратора была очень широко известна по России. К тому же поэт и художник Давид Бурлюк обладал незаурядными организаторскими качествами делового человека. Ростов выделился в ряду городов тем, что ростовская публика была весьма избирательная.
Первый приезд футуристов был своеобразным. Больше других удивлял Давид Бурлюк. Он вышел на сцену с напудренным лицом, оглядывая в лорнет публику и начал читать эпическую поэму «Мне нравится беременный мужчина»:
Плодоносящие
Мне нравится
беременный мужчина
Как он хорош
у памятника Пушкина
Одетый серую тужурку
Ковыряя пальцем штукатурку
Не знает мальчик или девочка
Выйдет из злобного семечка?!
Мне нравится беременная башня
В ней так много живых солдат
И вешняя брюхатая пашня
Из коей листики зеленые торчат.
Бурлюк выглядел весьма импозантно. Это был солидный высокий мужчина лет под сорок. Одет он был – по его выражению – в галстуковую рубашку, рубашковый галстук, белый жилет, элегантный смокинг, широкие шаровары и охотничьи сапоги. В глаз был вставлен монокль, вследствие крайней нужды (глаз, вооруженный моноклем, страдает врожденным астигматизмом), а в петлице смокинга красовалась великолепно раскрашенная деревянная ложка! Бурлюк даже в молодости себя самовлюбленно не воспевал, а иронизировал над собой вволю:
Там вопли славословий глуше
Среди возвышенных громад
Глубился в склепе, скрывался в башне
И УЛОВЛЯЛ певучесть стрел;
Мечтал о нежной весенней пашне
И как костер ночной горел.
А в вышине УЗОР СОЗВЕДИЙ
Чуть трепетал, НО соблазнял
И приближал укор возмездий,
Даря отравленный фиал.
Была душа больна ПРОКАЗОЙ
О, пресмыкающийся раб,
Сатир несчастный, одноглазый,
ДОИТЕЛЬ ИЗНУРЕННЫХ ЖАБ
---------------------------------------
И вот теперь на фоне новом
Взошла несчетная весна.
О воскреси, губитель, словом.
Живи небесная жена.
Особенно сильное впечатление на меня произвел вольный перевод стихотворения А.Рембо:
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной…
За моей спиной
Я бросаю гордый клич,
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Всё, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти.
Часть зрителей негодовала: «Это шарлатанство, безобразие!» Бурлюк подходил к своим оппонентам дифференцированно: если кто его критиковал вежливо, он парировал еще вежливее, но если кто решался в его адрес пускать сарказмы, то в ответ получал архисарказмы, граничащие с ультранепристойностью. Появились в городе и явные поклонники футуризма, возмущавшиеся, в свою очередь, подобной оценкой. Они говорили, что стихотворения показались им очень интересными. Свежесть красок, новизна слов оставляют впечатление чего-то сильного, своеобразного, смелого, незаконченного, но заставляющего угадывать в будущем богатые перспективы.
Была еще одна хорошая сторона и в крикливом выступлении Бурлюка, и в футуристических кривляниях при ответах на записки посетителей. Бурлюк всячески популяризировал тогда малоизвестного молодого Маяковского, называл его гениальным поэтом человечества и, что самое важное, замечательно декламировал большие отрывки из поэмы «Облако в штанах». «Маяковского он поднес на блюде публике, разжевал и положил в рот. Он был хорошим поваром футуризма и умел «вкусно подать» поэта», – писал Шершеневич.
Маяковский в этот приезд играл вторую скрипку. Первым был все-таки Давид Бурлюк.
Вот что написала одна из местных газет:
- Очень милое выступление, несомненно, искреннего юноши произвел Владимир Маяковский, который вполне откровенно рассказал о своих желаниях и тайных мыслей. Маяковский хочет создать песни сегодняшнего дня, дня, «когда носят ботинки Vera с загнутыми концами», песни для толпы… Петь об аэродромах, экспрессах, автомобилях, а не о белых колоннах, разрушающихся старых особняков. Горячий призыв юного поэта подкупил аудиторию (наполовину тоже юную), как подкупает всякий призыв к борьбе за новое.
Следующая запись в дневнике было сделана гораздо позже.
Меня так заинтересовали футуристы: Бурлюк и Маяковский, что когда я узнал, что в Новочеркасск приедет выступать Василий Каменский, то решил – еду.
Чтобы понять его, я решил найти, что же о нем сказано. Первое, что мне удалось достать, то это портрет Василия Каменского, сделанный его товарищем футуристом Давидом Бурлюком.
Почему-то, глядя на портрет, я представил себе, что передо мной романтическая натура, искатель приключений, борьбы и деятельности. Только деятельность эта не носила прагматический характер. Я думаю, что если бы этот человек захотел стать миллионером, он бы стал им. В то же время деньги не могли стать его целью. И я не ошибся.
Уже само его появление на свет сопровождается тайной. Официальным местом рождения Василия Каменского считается поселок Боровское. Однако говорят, что рожден он был на пароходе. Капитаном парохода был Гавриил Серебрянников, дед мальчика. Когда Каменскому не было и пяти лет, умерли его родители. Рос Василий у тетки, посещал приходскую школу. Стихи начал писать с 11 лет. Впоследствии продолжил обучение в двухклассном училище, но учебу пришлось бросить. После этого его устроили в бухгалтерию железной дороги в Перми. Казалось, будущее было простым, ясным и обычным. Но в 1902 в город приезжает с театральными выступлениями труппа Никулина. И тут сказалась поэтическая натура, Каменский был очарован театром и актерской профессией. Его принимают актером с псевдонимом «Васильковский», и он вместе с труппой отправляется по городам и весям России.
В Николаеве Василий начал сотрудничать в театре, где в это время работала труппа Мейерхольда. Однажды Василий посчитал один из театральных монологов неудачным, написал собственные стихи для постановки и прочитал их на репетиции. Мейерхольд, услышав эти стихи, посоветовал юноше заняться поэзией. Каменский прислушался к нему и уехал на родину.
В Перми Каменский вновь поступил на службу в бухгалтерию железной дороги. Казалось, начнется долгое постижение поэтической премудрости. Не тут-то было. В это время он заинтересовался идеями марксизма. В 1905 году произошла забастовка железнодорожников. Каменского избрали в стачечный комитет. За революционную деятельность его арестовали в декабре 1905 года. Из тюрьмы он вышел в мае 1906 года. После этого из Перми он едет в Севастополь, оттуда в Персию, а потом в Петербург. Там Каменский возобновляет учебу и экстерном сдает экзамены на аттестат зрелости, после чего поступает на высшие сельскохозяйственные курсы. Во время учебы он увлекается живописью, принимает участие в выставках, но профессиональным художником так и не стал.
Литературная деятельность Каменского начинается с 1908 года. Известный журналист Н.Шибуев организовал собственное издание «Весна», Каменский вступает в должность соредактора альманаха. В марте 1910 года появился в печати сборник стихотворений «Садок судей», куда вошли и литературные опыты Каменского, написанные до 1910 года.
Казалось бы, жизнь определилась. Литературная карьера наметилась, что еще можно желать от жизни. Однако артистическая натура Каменского и тут повернула по-другому.
В 1911 году он решил связать свою жизнь с авиацией. В Варшаве Каменский сдает экзамен на пилота. С помощью известного летчика Владимира Лебедева покупает аэроплан. Свои показательные полеты он совершал в различных польских городах. 29 мая 1912 года в Ченстохве его самолет упал в болото на глазах многочисленных зрителей. Аэроплан восстановлению не подлежал, а сам пилот получил многие тяжкие травмы.
На этом Каменский не останавливается. Он покупает клочок земли под Пермью, основывает хутор Каменку. Теперь он реализует себя как архитектор и строитель. В 1913 году закончил строительство на хуторе и… поехал в Москву. Именно здесь и состоялось его знакомство с Маяковским. Это Я –
Футурист-песнебоец
И пилот-авиатор
В.Каменский
Для В.Каменского футуризм стал не просто литературным течением, в рамках которого он творил свои поэтические произведения, он стал образом жизни. Футуристы – люди моторной современности и литераторы всемирного динамизма, энтузиасты-строители новых форм жизни, мастера дела и действия, пришельцы из будущего, которые непременно должны быть немного «авиаторами».
В 1914 году появился в печати сборник стихотворений Каменского «Танго с коровами».
Уже в этой книжечке странного, пятиугольного, формата была предпринята попытка создать графическую картину слова: отдельные слова, их части, буквы, а также математические формулы, знаки и т.д. вписывались в разнообразные по форме сегменты, были набраны разными шрифтами.
В это время начинается турне Каменского по России вместе с Маяковским и Бурлюком.
Каменский читает свои стихи, выступает с лекцией «Смехачам наш ответ», где защищает футуристическое искусство от нападок критиков и невежественных, по его мнению, читателей.
В это время он и приезжает в Новочеркасск. Свое выступление В.Каменский начал со стихотворения «Вода вечерняя»
С крутого берега смотрю
Вечернюю зарю,
И сердцу весело внимать
Лучей прощальных ласку,
И хочется скорей поймать
Ночей весенних сказку.
Тиха вода и стройно лес
Затих завороженный,
И берег отраженный
Уносит в мир чудес.
И ветер заплетающий
Узоры кружев верб —
На синеве сияющий
Золоторогий серп.
Я подумал, как отчетливо обнаруживается стремление Каменского соединить природное, стихийное начало с формальными поисками, с экспериментами в области языка и стиха. Как широко он использует изобразительные возможности звука, изобретает неологизмы.
Потом зазвучало стихотворение «Развесенье»:
Развеснились весны ясные
На весенних весенях —
Взголубились крылья майные
Заискрились мысли тайные
Загорелись незагасные
На росистых зеленях.
Зазвенело сердце зовами
Поцелуями бирюзовыми —
Пролегла дорога дальняя
Лучистая
Пречистая.
Стая
Хрустальных ангелов
Пронеслась в вышине.
Уронила
Весточку-веточку
Мне.
Чтение своих стихов Каменский сопровождал игрой на гармонике. Стихотворения Каменского показались мне естественными, мир в них воспринимается по-детски открытым. Особенно удалось поэту акустическое оформление стихотворений, которые рассказывают о природе: слышно журчание ручья, звон весенний капели. И вот звучит стихотворение «Чурлю-журль»:
Звенит и смеется,
Солнится, весело льется
Дикий лесной журчеек.
Своевольный мальчишка
Чурлю-журль.
Звенит и смеется.
И эхо живое несется
Далеко в зеленой тиши
Корнистой глуши:
Чурлю-журль,
Чурлю-журль!
Звенит и смеется:
«Отчего никто не проснется
И не побежит со мной
Далеко, далеко… Вот далеко!»
Чурлю-журль,
Чурлю-журль!
Звенит и смеется,
Песню несет свою. Льется.
И не видит: лесная Белинка
Низко нагнулась над ним.
И не слышит лесная цветинка
Песню отцветную, поет и зовет…
Все зовет еще:
«Чурлю-журль…
А чурлю-журль?..»
При чтении его стихотворений возникает впечатление изящной легкости. «Цветистость» его поэтического стиля присутствует в его стихах вполне отчетливо. Стихи его настолько яркие, словно радуга после дождя. Каменский читает свое стихотворение «Звенидень»:
Звени, Солнце! Копья светлые мечи,
лей на Землю жизнедатные лучи.
Звени, знойный, краснощекий,
ясный-ясный день!
Звенидень!
Звенидень!
Пойте, птицы! Пойте, люди!
Пой, Земля!
Побегу я на веселые поля.
Звени, знойный, черноземный,
полный-полный день.
Звенидень!
Звенидень!
Сердце, радуйся и, пояс, развяжись!
Эй, душа моя, пошире распахнись!
Звени, знойный, кумачовый,
Яркий-яркий день.
Звенидень!
Звенидень!
Звени, Солнце! Жизнь у каждого одна,
Я хочу напиться счастья допьяна.
Звени, знойный, разудалый,
Пьяный, долгий день!
Звенидень!
Звенидень!
А его стихотворения «Я» поразило не только лексической и фонетической игрой со словом, но и графическим воплощением.
Я
Излучистая
Лучистая
Чистая
Истая
Стая
Тая
Ая
Я
Мы были молоды и беззаботны. Каменский читал свои экспериментальные стихи. Надо сказать, я их сразу воспринял, даже самые сложные, состоявшие из неологизмов. Их необычность словно завораживала слушателя. У публики образование классическое, а он словами бросался, как шариками, жонглировал слогами, созвучиями… И это было необычно, ново. Музыка, стихи, розыгрыши. Все-таки сказывалось артистическое мастерство, умение держать зал.
Я ехал из Новочеркасска и думал, что ждет меня в дальнейшем, как будет развиваться искусство. И мне было интересно, кто из поэтов приедет к нам на гастроли.
После этой записи шли письма. Видимо, из-за своей значимости они были переписаны рукой Ивана Матвеевича. Потом я понял, что он сохранил их как документ эпохи. Кое-где были сделаны его пометки. Вот они, эти свидетельства времени.
«С комсомольским приветом из Ростова!
Спешу поделиться с тобой последними новостями. К нам приезжал Владимир Маяковский! Я постарался быть на всех его выступлениях. И мне как рабкору почти это удалось.
Но обо всем по порядку.
Первое выступление состоялось 6 февраля 1926 года в Мраморном зале ВСАСОТР (Всероссийского Союза административных, советских, торговых работников).
Представляешь, какая была тема выступления? «Мое открытие Америки!» Нет, это была не лекция. Это была беседа поэта с молодежью.
Вначале он нам сказал горькую правду:
- Вы, триста тысяч ростовцев, имеете литературный журнал «Лаву» с тиражом в 350 экземпляров. Это же позор. Из 800 человек один только читает этот журнал. Америка не любит стихов. Но вы перещеголяли Америку.
И это действительно факт. Нам нужно будет развернуть свою комсомольскую пропаганду. Пусть каждый комсомолец подпишется на какой-нибудь литературный журнал. А то и правда стыдно.
Но вернусь к выступлению. Вот что Маяковский рассказал об Америке:
- До Кенигсберга я добирался на самолете. А затем поездом через Берлин в Париж. Здесь пришлось задержаться для оформления документов. Из Парижа в Сен-Назер и через Испанию в Мексику на пароходе "Эопань".
Будни пароходной жизни давали ощущение общества, нас окружавшего. Классы - самые настоящие. Четко разграниченные. В первом: купцы, фабриканты шляп и воротничков, крупные представители различных областей искусства и даже монашенки. Этим чудовищным монашенкам у меня посвящено стихотворение. Если сам не увидишь - не поверишь, что такие существуют в природе.
Вообще люди в первом классе попадаются странные. Например, турки по национальности, говорят только по-английски, живут всегда в Мексике, представители французских фирм – с парагвайскими и аргентинскими паспортами. Разбери, кто может.
Во втором классе – мелкие коммивояжеры, начинающие искусство и стукающая по ремингтонам интеллигенция.
Третий класс – начинка трюмов. Боксеры, сыщики, негры, ищущие работы.
Первый класс играет в покер и маджонг, второй – в шашки и на гитаре, третий – заворачивает руку за спину, закрывает глаза, сзади хлопают изо всех сил по ладони: надо угадать, кто хлопнул из всей гурьбы, и указанный заменяет избиваемого. Советую вузовцам попробовать эту испанскую игру.
Зал ответил громким смехом.
- Риск небольшой. Уверен, что будете меня благодарить, - добавил Маяковский.
И продолжал:
- Телеграфист орет о встречных пароходах. Библиотекарь, ввиду малого спроса на книги, занят другими делами: разносит бумажку с десятью цифрами. Внеси десять франков и запиши фамилию. Если цифра пройденных миль окончится на твою – получай сто франков из этого морского тотализатора...
Утром, жареные, печеные и вареные, мы подошли к белой – и стройками и скалами – Гаване. О Гаване у меня есть стихотворение "Блэк энд уайт". Кубой также фактически завладели американские империалисты.
Американский "демократизм" привел людей всех цветных рас к рабству. На каждом шагу эксплуататоры показывают рабам свой увесистый кулак.
Может статься, что Соединенные Штаты станут последними вооруженными защитниками безнадежного буржуазного дела. Поэтому не выпускайте из рук винтовки!
Речь Маяковского была пересыпана блестками неподражаемого остроумия. О самой Америке поэт сказал не много. Но и того, что он перед нами нарисовал, хватило, чтобы получить представление о заграничной стране. Мы поняли больше, чем если бы перед нами вели свои многословные речи патентованные лекторы.
Все было необычно в этом подошедшем к рампе человеке. Его невозможно было спутать ни с кем, и вместе с тем в каждое следующее мгновение он был разным, как постоянно разным бывает море.
На следующий день, 7 февраля, состоялась встреча Владимира Маяковского в клубе рабкоров газеты «Молот» на собрании Ростовской ассоциации пролетарских писателей. Поэт сидел за столом президиума. Он пришел послушать пролетарских поэтов.
Мне запомнилось, как он сказал всем нам, что нельзя бросаться к мировым темам, надо писать о том, что хорошо нам известно и не вошло в литературу: о Ростове и Нахичевани, в быту которых скрыто много сокровищ для поэзии.
- Вслушайтесь, - призывал Маяковский, - самое слово «Нахичевань» - великолепное слово. Она еще никем не использовано в поэзии.
А еще он нам сказал, что не стоит начинающим поэтам писать непременно гладкие, чистенькие стихи. Можно и нужно их делать по возможности «корявее» - это будет задерживать внимание читателя на каждой строчке. Слова надо давать в таком сочетании, в такой переработке, чтобы они возрождались, являясь перед читателем в новом свете: стоит помнить, что ни один поэт не должен быть похож на другого. Каждый должен иметь свое лицо и голос, поэтому не стоит торопиться печататься.
Ростовский поэт Вениамин Жак Маяковскому не понравился, Не понравилось, как одет. Не понравились и стихи. А вот стихи Григория Каца выделил. Да и сам Григорий, худощавый, в бархатной курточке выглядел очень прилично.
И опять звучали стихи, навеянные поездкой в Америку. А потом Маяковский прочитал окончание поэмы «Ленин». Это было что-то невероятное.
Опишу еще несколько дней пребывания Маяковского в Ростове.
8 февраля Маяковский побывал в редакции газеты «Советский юг». Его окружили сотрудники редакции, счетоводы из издательства. В дверь заглядывали любопытные машинистки. Поэт был со всеми корректен, прост, совершенно естествен и не давал малейшего повода, что страдает самомнением. Кто-то спросил у него о его летах. Он задумался и ответил односложно и таким тоном, как будто хотел сказать: «Да, стал стареть…»
9 февраля к нему в гостиницу «Деловой двор» отправился фоторепортер. Он поднял Маяковского с постели и сфотографировал еще раз. Поэт был в какой-то полосатой кофте, с угрюмым лицом.
10 февраля состоялось еще одно выступление Маяковского в клубе ВСАСОТР. Представляешь, билетов было не достать. Человек двадцать пробралось на сцену, они хотели расположиться у самого оркестра. Видимо, они об этом заранее договорились. Однако мест и там не оказалось, потому что все заняли артисты театра.
Вызвали начальника пожарной охраны. Это был человек коренастый и мрачный. Он по своим помощником пытался удалить «зайцев» со сцены. В зал доносился шум. Ребята не поддавались.
И тут за ребят вступился сам поэт:
- Они мне нужны, без них я не могу выступать!
- Во-первых, гражданин, бросьте курить, - резко оборвал его пожарник, - а потом я с вами буду разговаривать!
- Я играю, почти артист, и по ходу действия должен курить. А пока репетирую. Понятно.
Так пожарный и оставил ребят в покое, а они притихли, как будто их и не было. Маяковский рассказывал о Нью-Йорке и Париже. Несмотря на то, что он выступал один, он сумел надолго заинтересовать публику. Поэт держал в напряжении зал в течение трех с половиной часов. Маяковский прекрасно понимал нас, молодежь. Он не говорил заготовленные речи, потому что понял, что нашей публике не хватает литературной эрудиции: во вступительном слове была дана характеристика литературных направлений последнего времени.
Когда Маяковского спросили, почему он не любит Пушкина, Маяковский почти потерял самообладание, но сдержался и спросил:
- Кто вам сказал, что я не люблю Пушкина? Выйдите на эстраду, и мы по очереди будем читать стихи Пушкина. Кто кого перечитает. Вот тогда мы увидим, кто лучше знает и больше любит Пушкина
Однако никто не отважился вступить с Маяковским в соревнование.
После сверхпрограммного доклада поэт перешел к своему «Открытию Америки».
В перерыве в фойе он головой возвышался над толпой и подписывал на память книжки, которая публика раскупала в киоске «Госиздата».
Третья часть вечера – стихи, живое творчество. Оно более всего заинтересовало публику. Читал он стихи так, как только он один мог прочесть. Публика требовала чтения любимых стихов. «Левый марш!»… «Пушкину!»… «Облако в штанах!» - неслось со всех сторон.
С таким триумфом выступил Маяковский в Ростове.
Перед отъездом Маяковского в гостиницу «Деловой двор» пришел Григорий Кац. Маяковский паковал свои вещи и беседовал с юным поэтом. Перед уходом Маяковский осмотрел комнату, подошел к письменному столу и вручил Кацу стеклянную чернильницу: «Возьмите, будете ими писать стихи. Я ими тоже писал. Не хочу оставлять здесь, заберется в номер какой-нибудь бюрократ и будет подписывать скучные ведомости».
Пока все. Твой комсомольский товарищ. 12 февраля 1926 года».
Дальше шло еще одно письмо.
«С комсомольским приветом из Ростова.
Долго не было ни желания, ни возможности писать. Да ничего и не происходило. Все обычно.
Теперь пишу, потому что к нам опять приезжал Маяковский. 24 ноября он выступал в парке имени Горького, в театре имени А.В.Луначарского. Он читал стихи и доклады «Пан или мастер», «Я и мои вещи», «Отчетный доклад за 15 лет». Это был настоящий разговор о месте поэта в рабочем строю.
- Меня приводит в бешенство "литературное поповство", "вдохновение",- говорил Маяковский, - длинные волосы, гнусавая манера читать стихи нараспев. От поэтов не продохнуть. Среднее мясо их стихов ужасно. Стихотворное наводнение выходит далеко за пределы литературных интересов. Эти стихи уже не стихи, а "стихийные бедствия". Они вредны для организации молодого сознания. В результате в магазинах ни одной книжки стихов не берут, обманутый читатель обходит ГИЗ стороной. Впрочем, от моих книг в убытке не останетесь. Неверно, что поэзия – легкое дело, которому можно обучиться в несколько уроков по книжкам Шенгели.
Литература, которая должна вести рабочий класс на борьбу, - труднейшее дело в мире. Не всякого надо считать поэтом из этих нахрапистых ребят, много печатающих и имеющих свои книги.
Рифма – это хорошая плеть со свинцом в конце, которая нас бьет и заставляет вздрагивать. Сняв с поэзии ложную оболочку, увидим, что делание стихов такая же черная работа, как и всякая иная, что вдохновение присуще всякому виду труда, что на поиски одной рифмы приходится тратить полтора суток, и это нормально.
Я не могу сделать в один день более шести-восьми доброкачественных строк. Отцеживайте рифмы! Я хожу по улице и отцеживаю всякую словесную дрянь, авось через семь лет и пригодится! Эту работу по заготовке сырья надо проделывать постепенно, по принципу 8-часового рабочего дня, а не в минуту отдыха. Дело не во вдохновении, а в организации вдохновения.
Мы, комсомольцы, со вниманием отнеслись к словам поэта. Стихи – дело серьезное в той классовой борьбе, что происходит. Мы должны учиться воздействовать на читателей силой слова.
В Новочеркасске Маяковский выступал в НПИ. Эта встреча было одной из самых продолжительных, она длилась около 5 часов.
Маяковский рассказал о своих впечатлениях, которые у него появились за время путешествия за границей.
- Я должен сказать вам несколько слов по поводу этой самой Испании. Ко мне часто обращаются, особенно девушки: "Ах, какой вы счастливый, вы были в Испании, какая очаровательная страна! Там тореадоры, быки, испанки и вообще много страсти". Я тоже был готов к тому, чтобы увидеть что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного. Пароход подплыл к испанскому берегу, и первое, что мне бросилось в глаза, это довольно прозаическая вывеска грязного склада "Леопольдо Пардо". Правда, веера у испанок есть – жарко, вполне понятно. А так ровно ничего примечательного, если не считать, что по-русски – телефон, а по-испански -- телефонос. Вообще, особенно останавливаться на Испании не стоит. Они нас не признают, и нам на них плевать!
Ты – я думал –
райский сад.
Ложь
подпивших бардов.
Нет –
живьем я вижу
склад
"Л_Е_О_П_О_Л_Ь_Д_О_ _П_А_Р_Д_О".
Стал
простецкий
"телефон",
гордым
"телефонос".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А на что мне это все?
Как собаке -- здрасите!
Потом были разные вопросы, в том числе и хамские. Однако поэт на все ответил.
Один из студентов выкрикнул:
- Маяковский! Вы что, думаете, мы все идиоты?
Маяковский не задумываясь парировал:
- Почему все? Пока я вижу перед собой одного.
Другой студент задал более приемлемый вопрос:
- Маяковский, ответьте, кто выше – классический писатель или советский?
- Это вам ответят потомки – люди 2000 года. Они будут выше нас в культурном отношении и выше классиков, потому что овладевают мастерством классиков и советских мастеров.
Кто-то бросил фразу:
- Мол, вы это еще в Харькове говорили.
Маяковский не растерялся:
- Значит, острота хороша, если вы за ней из Харькова приехали.
Отвечал поэт и на записки. Вот один из примеров:
- А почему вы пишете стихи лестницами?
- Другие не пишут лестницами, а я пишу. По ним я спускаюсь вниз, к массам.
В Новочеркасске с Маяковским случился единственный «романтический» случай. После лекции его пригласил к себе в кабинет местный профессор химии, усердно он поил поэта собственным вином собственных лоз из мензурок и пробирок и попутно читал свои 63-летние стихи. Так как вино было замечательное, а закуски никакой, кроме «марганцев» и «ангидридов», то они быстро повеселели. Этим поэтом-химиком был профессор Александров Киров, который заведовал в НПИ кафедрой пищевых веществ.
В Таганроге Маяковский выступал впервые. Для вечера был предложен клуб кожевников. В нем было холодно и малолюдно.
-Зал наполовину пуст, будем считать, что он наполовину полон. Буду выступать, пока мы все не замерзнем. Возможно, произойдет обратное: я вас сумею разогреть своими стихами. И сам-то, наверное, согреюсь.
Вечер прошел очень успешно. Когда он прощался со зрителями, то сказал:
- Товарищи, я даю всем таганрогжцам возможность выправить свою неловкость. Как только смогу, приеду к вам вторично. Предупредите знакомых. И чтоб в следующий раз все было здесь тепло и полно.
28 ноября 1926 года в Ростовском Доме печати на открытом собрании ассоциации пролетарских писателей принимал участие Владимир Маяковский.
В тот же день состоялось еще одно (бесплатное) выступление Маяковского в Ленинских мастерских. Меня, к сожалению, не было на этом выступлении. Но постепенно я восстановил, как проходило выступление поэта.
Выступал Маяковский в столовой Лензавода, являющейся одновременно клубом. В той самой столовой, где в 1905 году работал Совет рабочих депутатов.
Был обеденный перерыв. Усаживались на подоконниках, взбирались на хоры для оркестра, заполняли проходы. Встретили Маяковского аплодисментами. Котельщики, токари, слесари, кузнецы, строгальщики, пилильщики, пилонасекальщики, оглядывая могучую фигуру поэта, приветливо улыбались.
Еще больше почувствовали рабочие Лензавода в Маяковском близкого, родного, своего человека, когда он прочитал поэму о Ленине. Затем Маяковский читал стихи. Каждое стихотворение вызывало шумные одобрительные аплодисменты.
Выступление закончено. И тут комсомольцы предложили необычайное для поэзии подведение итогов: «Голосование». В зале до 2 тысяч рабочих.
- Поднимите руки, кому Маяковский не нравится?
В ответ поднялись две руки.
- Кому Маяковский не понятен?
Поднимаются те же две руки. Чьи это руки? Одна из них принадлежит библиотекарю (!) клуба. В зале гомерический хохот.
- Кому Маяковский нравится и понятен?
В ответ лес рук. Сейчас же они опускаются. Оглушительно гремят аплодисменты.
В тот же день состоялось пятое выступление В.Маяковского – для рабкоров и актива комсомола.
Пока все. Твой комсомольский товарищ. 30 ноября 1926 года».
После писем опять шли размышления Ивана Матвеевича.
«Наверное, Маяковского лучше понимает молодежь. Они строят новое общество. Первое социалистическое государство. Еще неизвестно, что получится. Однако юношеский задор и комсомольский энтузиазм им поможет.
Все-таки мне жалко Маяковского. Кажется, что из-за поездок он совсем забросил свое творчество. Позже я нашел этому подтверждения в письмах Маяковского.
В письме к Лиле Брик из Краснодара 26 ноября 1926 года он пишет:
- Езжу как бешеный.
Уже читал: Воронеже, Ростове, Таганроге, опять Ростове, Новочеркасске и опять два раза в Ростове; сейчас сижу Краснодаре, вечером буду уже не читать, а хрипеть – умоляю устроителей, чтоб они меня не возили в Новороссийск, а устроители умоляют, чтобы я ехал еще и в Ставрополь.
Читать трудновато. Читаю каждый день, например, в субботу читал в Новочеркасске от 8.30 вечера до 12.30 ночи; просили выступить еще в 8 часов утра в университете, а в 10 – в кавалерийском полку, но пришлось отказаться, так как в 10 часов поехал в Ростов и читал с 1.30 в РАППе до 4.50, а в 5.30 уже в Ленинских мастерских, и отказаться нельзя никак: для рабочих и бесплатно!
Надо же, какие плотные у него были гастроли. Ничто человеческое не чуждо было поэту: деньги были нужны. Вот и мучил он себя этими поездками.
Кстати, произошло интересное совпадение. Ровно через год в тот же день и в том же клубе кожевников в городе Таганроге состоялся литературный вечер Маяковского. Народу явилось в два раза больше. Зал был полон. Маяковский принял это событие буквально с детской радостью».
Этими размышлениями записи Ивана Матвеевича не закончились. Далее шло еще одно письмо. Оно меня несколько озадачило, так как было обращено к самому Ивану Матвеевичу.
«Уважаемый Иван Матвеевич!
Спешу сообщить вам наши ростовские новости.
23 ноября в Ростове выступал Владимир Маяковский. Это как же ему были нужны деньги, что он все время проводит в поездках. А в автобиографии потом напишет: «Я до путешествия очень лаком, продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю: Новочеркасск, Ростов, Винница, Харьков, Тифлис, Париж, Берлин, Казань».
В принципе, деньги нужны всем, отличие только в способах их получения. Вот один из его поступков.
Как-то прогуливаясь, Маяковский зашел в книжный магазин Ростова. Он спросил у продавцов, есть ли его книги в продаже. Когда ему ответили, что в подвале их много, то демонстративно снял пиджак, стал за прилавок и собственноручно продавал книги, подписывая автограф. Зачем? Да, до революции многие поэты ездили по городам на гастроли, но никто так не продавал книги.
И эти поездки Маяковский совершает, будучи маниакально мнительным. Он страшно боялся заразиться. Ненавидел рукопожатия и избегал их. Когда же нельзя было уклониться от рукопожатия, то бежал к умывальнику и мыл руки с мылом. На этот случай у него всегда в кармане было мыло. В гостиницах вытирал дверные ручки платком, смоченным в уксусе. Пиво пил левой рукой, чтобы не касаться края кружки там, где могли пить до него другие. Водопроводную воду панически боялся. По три раза ее кипятил. А в Ростове вообще водопроводную воду ни в каком виде не пил.
Вы знаете, что я в принципе отрицательно отношусь и к самому Маяковскому, и к его творчеству. Особенно неприемлемо для меня его стихотворение «Я люблю смотреть, как умирают дети…» Я понимаю, что это эпатаж, что этим он обратил на себя внимание критики. Но какой-то это некрасивый эпатаж. Дурным вкусом попахивает.
На этот раз он читал свою поэму «Хорошо». Где он только ни выступал: и в Доме Красной Армии, и в Доме Просвещения, и в клубе сотрудников ГПУ, и на заводе «Красный Аксай». Особенно меня умилило его выступление перед работниками ГПУ. Надо же, как умеет власти услужить.
О выступлении Маяковского написали в газете «Молот»: «Когда речь заходит о Маяковском, возникает всегда один тот же вопрос: понятен он или не понятен? Так было и на вечере в Доме Красной Армии, где поэт читал свою новую большую поэму «Хорошо».
Представляете, Иван Матвеевич, нашелся один смелый человек из публики, который спросил:
- Почему я понимаю Пушкина, и не понимаю Вас?
Надо отдать должное Маяковскому, но он ответил на этот вопрос.
- Потому что я в своих стихах ориентируюсь не на читателя отсталого. Не на политически и общественно безграмотного читателя, а на читателя более или менее квалифицированного, на рабочий актив, для которого моя терминология понятна и который чувствует в моей поэзии желание создать новую форму. Потому, наконец, что Пушкина вам разъясняли целое столетие, тогда как Маяковский свалился на вашу голову неожиданно, как неожиданно в свое время свалился Пушкин на голову своим современникам, отсталые из которых его не понимали.
Нет, Иван Матвеевич, я думал, что поэзия всегда требует подготовки, работы над собой, в конце-то концов. А здесь должен понять рабочий класс. Тоже нашел ценителей поэзии.
Зато как оценили его ответ его сторонники:
- Будем справедливы: в этом ответе есть много истины и правды, Маяковский - действительно поэт, твердо держащий курс на читательский актив, на культурно подросшую рабочую массу, поэт, неустанно бьющийся в поисках новых слов и новых форм. Это так. И вопрос о его понятности – вопрос праздный и пустой. Наш грамотный, общественно и политически развитый читатель Маяковского понимает. Он – этот читатель – поймет и новую поэму поэта «Хорошо!»
«Хорошо!» - поэма, написанная обычным для Маяковского динамическим сжатым, полным стремительности и в то же время своеобразной размеренности темпа языком. Она блещет целым рядом образных, завораживающих своим пафосом лет.
Я, наверное, безграмотный, общественно и политически не развитый читатель. Да, возможно, «Хорошо!» - вещь талантливая. Но сколько в ней исторических неточностей, сколько передергиваний и открытого заигрывания с властью. Когда уйдут исторические реалии и время позволит сгладить эти «неправды», то читатели поздних эпох будут восхищаться этой поэмой.
Кстати, я не одинок в оценке этой поэмы. В газете «Советский юг» появилась рецензия на поэму Маяковского «Хорошо» под названием «Картонная поэма». Эта критическая статья заканчивается следующими словами: «К 10-летней годовщине трудящихся СССР преподнесли республике ценные подарки: электростанции, заводы, железные дороги. Поэма Маяковского не принадлежит к такого рода подаркам. Она скорее похожа на юбилейные, из дикта и картона, расцвеченные, приготовленные к празднику арки и павильоны. Такая арка, как известно, недолговечна. Пройдет месяц, другой, арка отсыреет, потускнеет, поблекнет, встретит равнодушный взор прохожего».
Вот так советские люди уничтожают самого верного, самого преданного революции поэта.
Ты знаешь, Иван Матвеевич, познакомился я тут с воспоминаниями о Маяковском Бунина. Вещь, конечно спорная, но мне понравилась своей искренностью и серьезностью обвинения. Никто с такой яростью не обвинял советского поэта:
- Маяковский останется в истории литературы большевистских лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства по части восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь…
И разве это не так? Примитивные литературные способности Маяковского подходили для вкусов толпы, а неизмеримая лживость и беспримерная неутомимость оказали власти огромную преступную помощь.
Маяковский прославился еще до революции вместе с тем скопищем футуристов, среди которых он выделялся силой грубости и дерзости. Вспомните, Иван Матвеевич, его знаменитую кофту и дикарски раскрашенную морду. Вот он выходит на эстраду читать свои стихи публике, которая тоже хороша: пришла потешиться скандалом. Выходит он, засунув руки в карманы штанов, с папироской, зажатой в углу презрительного рта. Маяковский высок ростом, статен. На вид чувствуется, что он силен. Черты лица его резки и крупны. Он читает, то усиливая голос до рева, то лениво бормочет себе под нос. А в конце выступления обращается к публике уже с прозаической речью:
- Желающие получит в морду благоволят становиться в очередь.
А его стихи «Нате» и «Вам». Вершина хамства. Но Маяковский еще и живописец. Что-то наляпал на картинку, прикрепил к полотну обыкновенную деревянную ложку и подписал: «Парикмахер ушел в баню…»
А чему служит поэзия Маяковского? Позволю напомнить, что писал Бунин в своих «Автобиографических записках»: «Требовалась «фабрикация людей» с материалистическим мышлением, с материалистическими чувствами, а для этой фабрикации требовалось все наиболее заветное ему, Ленину, а всем его соратникам и наследникам: стереть с лица земли и оплевать все прошлое, все, что считалось прекрасным в этом прошлом, разжечь самое окаянное богохульство! – ненависть к религии была у Ленина совершенно патологическая, - и самую зверскую классовую ненависть, перешагнуть все пределы и в беспримерным похабном самохвальстве и прославлении РКП, неустанно воспевать «вождей», их палачей, их опричников, - словом, как раз все то, для чего трудно было найти более подходящего певца, «поэта», чем Маяковский с его злобной, бесстыдной, каторжно-бессердечной натурой, с его площадной глоткой, с его поэтичностью ломовой лошади и заборной бездарностью даже в тех дубовых виршах, которые он выдавал за какой-то новый род, а этим стихом выразить все то гнусное, чему он был столь привержен, и все свои лживые восторги перед РКП и ее главарями, свою преданность им и ей». Сколько ненависти, и к Маяковскому, и к советской власти. Но мы с тобой люди умные, поэтому о власти не будем говорить вообще. Но скажи, кто из поэтов так пытался восхвалять власть. А уж с подачи Маяковского и «новые» поэты стали славословить вождей и партию. А где же их совесть? Как же может нормальный человек воспевать убийство себе подобных? Огульное восхваление всех и вся во власти и пренебрежение к простым людям пронизывает наше общество. Вот в чем вина поэта. А сатира? А сатирой ударим по мещанству. И безопасно, и власть похвалит.
Что мне еще не нравится в стихах Маяковского? Грубость и пошлость. Звезды у него – плевочки. В стихотворении о Сергее Есенине пишет, что имя поэта «рассоплено» публикой, что его имя «слюнявит» Собинов. А его любимое слово «блевотина». И молодые поэты туда же. Всю гадость и мерзость тянут в свои стихи.
А отношение к жандармам. Побывав в тюрьме несколько дней и поняв, что революционная деятельность не для него, Маяковский в советское время только и делал, что восхвалял ЧК и ГПУ. Во время Революции и Гражданской войны вожди революции ходили по колено в крови. А Маяковский? Он воспевал всех. Он писал, восхваляя Дзержинского, который ввел террор против русского народа. А что шляхтич будет его жалеть этот русский народ? И вот перл Маяковского:
Юноше, обдумывающему житье,
решающему –
сделать бы жизнь с кого,
скажу не задумываясь:
делайте ее
с товарища Дзержинского.
Наверное, поэтому Маяковский получил записку: «Ты скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено!»
Вот такие события произошли в нашем городе.
PS. Представляешь, чувство юмора Маяковскому тоже не было чуждо, и он не всегда «брал горлом». Маяковский носил дорогие галстуки «Фантазия» и «Кис-кис» в виде бабочки, считавшиеся в то время «буржуазными». На вечере в Ростове один «обыватель» пристал к Маяковскому:
- Скажите, а почему намедни в ресторане вас видели в галстуке «кис-кис»?
- Да потому что не «мяу-мяу»! - рявкнул поэт. Таков был юмор Маяковского.
С уважением. Твой Петр».
Это письмо не осталось без ответа. Видимо, в это время Иван Матвеевич уезжал по делам из Ростова.
«Уважаемый Петр Петрович!
Из Вашего письма я понял всю вашу нелюбовь к Маяковскому. Но ты, мой друг, гневаешься, значит, ты не прав.
Я сам не являюсь его большим поклонником, но заявлять, что Маяковский бездарен, по крайней мере, несправедливо.
Маяковский – великий поэт. Поэт Революции. Грубой, жестокой, немилосердной! Отсюда и жесткость его образов. Отсюда и преувеличенная грубость стиха.
Что касается его стремления к чистоте и маниакальная брезгливость, то это особенности черты личности. Тем более, как мне кажется, в основе такого поведения – неврозы. А это уже подавленное бессознательное… штука серьезнее, чем принято думать. В этом случае человек не может себя контролировать. Если это так, то можно ли обвинять человека, любого человека, в нездоровье, а может быть, даже в болезни.
Петр Петрович, ты крайне предвзято относишься к Маяковскому. Вот что он писал в письме к Л.Брик: «Ростов – тоже не роза». Местный хроникер сказал мне, гуляя по улице:
«Говорят гений и зло несовместимы, а у нас в Ростове они слились вместе». В переводе это значит, что у них несколько месяцев назад прорвались и соединились в одно канализационные и водопроводные трубы. Сейчас сырую воду не пьют, а кипяченую советуют пить не позже через 4 часа после кипячения, а то, говорят, какие-то «осадки».
Можешь себе представить, что я делал в Ростове!
Я и пил нарзан и мылся нарзаном, и чистился – еще и сейчас весь шиплю.
Жив и супов не трогал целых три дня.
Такова интеллектуальная жизнь».
И после этого ты хочешь, чтобы Маяковский стал пить сырую ростовскую воду.
Далее ты пишешь, что Маяковский боялся жандармов и чекистов. А кто их не боялся и не боится? Особенно последних. Разве дурак. Маяковский явно дураком не был. Он один из тех, кто замолчал во второй половине двадцатых годов. И не забывай, чем кончил Маяковский. Я думаю, его самоубийство результат трех факторов: разочарования, страха и отсутствия семейного очага.
Что касается первого – то это разочарование. Во что потерял веру Маяковский? В революцию! Он понял, что революция закончилась и все сменилось страхом. Революция, которая была смыслом его жизни, выродилась в государственную репрессивную машину. Утопия закончилась, а на ее место пришел страх. Страх, что он напишет не то. Страх, что он скажет не то. Страх, что он думает не то. От этого его могла спасти любовь, семья. Но как раз семьи, нормальной семьи, у Маяковского нет. А тот тройственный союз, который был, не спасал от одиночества, а причинял одну только боль.
Что касается его поездок, то однозначно ответить, почему Маяковский совершает их так часто, нельзя. Конечно, кроме стихов, вечера были для него источником постоянных доходов. А деньги были нужны. Не ему. Лиле. Вот он и старался заработать как можно больше. Но заработок был ему не так важен, как все думают. Главное, что приносили вечера, была свобода. Свобода от быта, от Лили, от Оси, от всех. Кроме того, поэт постоянно находился в движении, в постоянном движении. И в этом было его спасение. Эти поездки давали выход творчеству и отвлекали от наступавшего творческого кризиса. Его слушают, с ним спорят, его не признают, ему аплодируют. Значит, он кому-то нужен. Значит, его творчество не бесполезно.
Вот как об этом сказал сам Маяковский:
- Товарищей часто волнует: не много ли получает Маяковский? Не волнуйтесь. Я получаю меньше, чем мне следовало бы. Расходы все съедают. Учтите: болезни, срывы, не удалось "снять города", переносы, отсутствие сборов – тогда почти убыток. И любой счетовод и даже не счетовод выведет очень скромное среднее. Почему я люблю получать деньги? Деньги существуют, пока они представляют собой какое-то мерило. Меня никто на службе не держит, не премирует, у меня свободная профессия. Чем дороже оплачивается мой труд, тем приятнее: значит, больше ценят то дело, которым я занят. Если скажут рабочему: "С сегодняшнего дня ты переводишься на высшую ставку" - разве он начнет кричать на весь завода "Не хочу?" Ему ведь приятно! А мне – тем более. Я – почти одиночка. Если я не буду уверен в том, что я делаю, то куда это будет годиться? Деньги – это тоже критерий. Я работаю не меньше любого рабочего. Отпуском ни разу в жизни не пользовался. Брать с тех, кто может платить, - правильно. А то перестанут ценить. Я получаю гонорар, как за любой литературный труд. Кстати, не везде я его получаю. Очень часто я выступаю бесплатно: например, в Москве я всегда выступаю бесплатно, кроме открытых вечеров. Оно и понятно – в Москве ведь нет дорожных расходов. Да и в других городах, на заводах и фабриках, в воинских частях, иногда в вузах. Я уверен, что большая часть публики это понимает. Но даже меньшинство должно отрешиться от ложных представлений.
И давай, Петр Петрович, не забывать, что жизнь Маяковского была далеко не такой безоблачной, как нам представляется. С 1927 года начинается его травля. Вспомни, что о нем написал Шенгели: «Спрашивается: почему Маяковского считают поэтом революции? Неужели достаточно наклеить на футуристски хромые ходули разрозненные листки из «памятки пионера», чтобы считаться поэтом величайшего в истории социалистического сдвига?» Мне, кстати, твои обвинения гораздо понятнее, чем те, которые исходят от этого критика. Шенгели пишет: «Бедный идеями, обладающий суженным кругозором, ипохиндричный, неврастеничный, слабый мастер, - он вне всякого сомнения стоит ниже своей эпохи, и эпоха отвернется от него». Мне кажется, что невозможно представить тебя с этими критиками Маяковского.
Хорошо о таком горе-критике сказал О.Мандельштам:
Кто Маяковского гонитель
И полномочный представитель
Персидского сатрапа Лахути?
Шенгели, Господи прости,
Российских ямбов керченский смотритель.
И еще, Петр Петрович, одно замечание по поводу приятия и неприятия поэзии В.Маяковского. Хочу привести слова, сказанные Маяковскому Вячеславом Ивановым:
- Мне ваши стихи очень чужды. Ни вашего стиха, его архитектоники, ни такой лексики не могу себя представить. Но было бы ужасно, если бы все писали одинаково. Некоторые ваши стихи я воспринимаю как скрежет, как будто по стеклу режут чем-то острым. Но это, вероятно, соответствует тому, что вы чувствуете, что вы слышите. Я понимаю, что это должно волновать нашу молодежь. Мой камертон – хоралы Баха, музыка Жуковского, Пушкина, Тютчева.
Как вы видите, разнообразие поэтических манер важно для литературного процесса вообще. Личное приятие или неприятие не может определять место поэта в литературе.
Что же, Петр Петрович, касается, как вы говорите, хамского отношения к публике, то давайте вспомним хотя бы выступление Маяковского в Доме Красной Армии в ноябре 1927 года.
Так вот, Маяковский приехал общаться со своей читательской аудиторией. Не нравятся тебе стихи Маяковского, не ходи на литературный вечер. Будь дома и займись тем, что тебе интересно. Зачем самоутверждаться за счет поэта, да просто за счет другого человека. Чтобы потом говорить: «Дескать, я, мол, Маяковского так и этак». Зачем было писать оскорбительную записку? Маяковский ее не выбросил, а зачитал залу и сказал:
- Кто писал? Может у этого человека найдется мужество выйти на сцену и объяснить более подробно, что он хотел сказать.
Чаще всего на такой призыв никто не откликается. Но здесь, надо заметить, написавший имел мужество выйти. Это был маленький человек в очках.
Он сбивчиво затараторил:
- Вы… вы, Маяковский… вы не поэт… Ваши стихи умрут раньше вас. Это не стихи. Вас забудут. Вы…
Маяковский презрительно смотрел на этого человека сверху вниз.
- Все, - спросил он.
- Все… все… - сказал, задыхаясь, человечек. – Ваши стихи никто не понимает.
Вы же знаете, Петр Петрович, самое обидное сказать поэту, что его стихи никому не нужны, что их никто не понимает. Тот, кто оправдывается в этом обвинении, всегда в проигрышном положении. Поэтому и Маяковский не спорит по существу своей поэзии. Каковы нападки, таков на них и ответ.
- Стойте! – повелительно сказал Маяковский. – Стойте! Я не знаю, когда умрут мои стихи… Но знаю другое, вы не умрете. Вас при жизни обольют металлом, и вы будете сами себе памятником наглости и пошлости… Над вами будут летать, каркая, вороны и делать то, что иногда делают в полете птицы… И все это будет валиться на всю вашу голову, на всю вашу фигуру!
Зритель, задавший вопрос, спешно покинул зал. А что он ожидал? Что Маяковский согласится, что у него плохие стихи. За ним поднялась и девушка.
Маяковский подождал, пока девушка вышла из зала. Кстати, здесь он проявил такт и деликатность. Он просто молчал.
Когда девушка вышла, Маяковский обратился к публике:
- Здесь этот человек сказал, что мои стихи никто не понимает.
- Понимают, понимают, - послышались крики, - отлично понимают.
- Давайте, проголосуем, - сказал Маяковский. – Кто понимает стихи Маяковского, поднимите руки.
Сотни рук поднялись в зале.
- Так. А теперь поднимите те, кто не понимает.
В зале поднялось несколько рук. Маяковский начал считать, их оказалось пять-шесть человек.
- Маловато, - сказал Маяковский. – Ну, ничего, со временем и вы поймете.
Маяковский не стал ни спорить с ними, ни убеждать их, ни эпатировать их. Одно дело, когда не понимают творчество, другое – когда его оскорбляют лично.
Тут открылась дверь, вернулась девушка, которая только что выходила.
Маяковский зааплодировал и сказал:
- Правильно сделали, что вернулись.
- У меня был один номерок на вешалку с тем товарищем.
- Надо выбирать достойных товарищей, когда идешь на литературный вечер, - уже добродушно проговорил Маяковский. – А теперь, поскольку мы выяснили, что большинство собравшихся понимают стихи Маяковского, давайте их слушать.
Маяковский совсем не стремился бороться с кем угодно и по какому угодно поводу. Поэт бросался «в атаку», если его вынуждали. Многие приходили не послушать стихи, а в надежде на возможный скандал. Они провоцировали Маяковского своими выкриками, свистом, топтанием ногами, другими выходками. Вот с такого рода слушателями боролся сам поэт и его публика.
Что касается места Маяковского в литературе, пусть нас рассудит время.
Твой верный друг Иван».
После этого письма была еще одна небольшая запись.
«Без творчества Алексея Крученых сложно понять футуризм как явление. Это самобытный поэт. Без него, наверное, трудно понять полностью, творчество Бурлюка, Каменского и Маяковского.
Итак, Алексей Елисеевич Крученых родился 21 февраля 1886 в селе Олевке Херсонской губернии в семье крестьянина. В 1992 году семья переехала в Херсон. Там будущий поэт закончил начальное училище и в 1902 году поступил в Одесское художественное училище, которое закончил в 1906 году. Крученых получил диплом учителя графики и рисования.
Ввёл в поэзию заумь, то есть абстрактный, беспредметный язык, очищенный от житейской грязи.
Дыр бул щыл
убешщур
скум
вы со бу
р л эз
Фрот фрон ыт
не спорю влюблен
черный язык
то было и у диких племен
Та са мае
ха ра бау
Саем сию дуб
радуб мола
аль
Таким образом он утверждал право поэта пользоваться "разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями".
ЗАБЫЛ ПОВЕСИТЬСЯ
ЛЕЧУ К АМЕРИКАМ
НА КОРАБЛЕ ПОЛЕЗ ЛИ КТО
ХОТЬ был ПРЕД НОСОМ
Осенью 1907 года Крученых прибыл в Москву, чтобы осуществить юношескую мечту "стать свободным художником".
В 1908 году он прославился выпуском серии шаржей "Вся Москва", где представлены были преимущественно писатели, художники, ученые.
Весной 1909 года для участия в "28-ой периодической выставке картин Московского общества любителей художеств" Крученых представил 8 картин. В каталог выставки была включена картина "Портрет".
В это же время Крученых знакомится с петербургскими футуристами: художником и поэтом Еленой Генриховной Гуро (1877-1913) и ее мужем, Михаилом Васильевичем Матюшиным (1861-1934), музыкантом, художником, теоретиком авангардной живописи.
В качестве новатора живописи он принимает участие в устроенной в Петербурге Н.Кульбиным выставке "Импрессионисты".
Несколько живописных работ Крученых экспонировались также на организованной Д.Бурлюком в Херсоне "выставке импрессионистов" "Венок", проходившей с 3 по 20 сентября 1909 года.
К сожалению, это все, что можно было найти об этом поэте. Подождем немного, может быть и об этом поэте вновь заговорят.
Записи, сделанные Иваном Матвеевичем, меня настолько заинтересовали, что я решил найти больше сведений о футуризме и Алексее Крученых. Вот что я об этом узнал.
В 1912 началось его литературное творческое сотрудничество с В.Хлебниковым. Они совместно написали и издали поэму "Игра в аду".
Крученых назвал эту поэму в своих воспоминаниях «иронической, сделанной под лубок издевкой над архаическим чертом». В этой поэме содержатся переклички с неосуществленной "Адской поэмой" А.С.Пушкина. Есть в ней и схожесть "словарного обихода бесовской игры".
Вскоре была издана книга Крученых "Старинная любовь" (1913).
Она была в основном негативно встречена критикой. С.Кречетов оценивал ее, как «безнадежное убожество при ухарской позе». В этой книге Крученых продолжила примитивистскую традицию, обращение к которой восходило к его ранней живописи – к шаржу с его установкой на отстранение образа и иронию.
В 1913 году Крученых начинает экспериментировать со словом. Если вначале он начинает с примитивизма, то потом приходит к более сложной поэтике, обращаясь к алогичной, а затем заумной поэзии. Заумными Крученых называл только те произведения, которые писал на «собственном языке». Эти произведения появились в богато изданном сборнике Крученых «Помада».
В своем пояснение говорилось, что стихотворение написано «на собственном языке», а «слова их не имеют определенного значения.
Критика встретила этот литературный опыт отрицательно. Только С.Городеций тактично оценил ее как «опыты и упражнения в инструментовке слов». «Стихи «Помады», написанные не на «собственном языке», очень слабы по композиции. Вообще, в этих изданиях иллюстрируемое гораздо ниже иллюстраций. Издана «Помада» богато и красиво», - так писал Городецкий в своей рецензии.
В марте 1913 года в третьем номере авангардистского журнала «Союз молодежи» появляется четвертое заумное стихотворение:
ГО ОСНЕГ КАЙД
М Р БАТУЛЬБА
СИНУ АЕ КСЕЛ
ВЕР ТУМЬ ДАХ
ГИЗ
Это стихотворение сопровождалось замечанием автора: «Написано на языке собственного изобретения».
Весной 1913 года Крученых создает «Декларацию слова как такового». Поэт доказывает, что заумь для его оправданна и законна как «первоначальная (исторически и индивидуально) форма поэзии. Началом и наименьшим элементом ее является «ритмически-музыкальное волнение, пра-звук», а уже «заумная речь рождает заумный пра-образ (и обратно)». Крученых выделял то качество зауми, что она «побуждает и дает свободу творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем конкретным».
В 1913 году вместе с Н.Кульбиным он издает книгу «Взорваль»
взорваль
огня
печаль
коня
рубли
ив
в волосах
див
Это была совместная декларация, цель которой – попытка теоретически обосновать новый поэтический язык.
Вначале я подумал, что в теоретическом обосновании зауми нет рационального зерна. Однако в народной поэзии есть песни, состоящие из одного звука. Я представил себе всадника или ямщика, у которого долгая дорога, вот он и распевает себе во все горло, не думая ни о чем. А ребенок, ведь ему тоже мать напевает один звук, под который ребенок засыпает. А припевы, которые звучат со сцены, типа «ля-ля-ля».
Осенью 1913 года выходит статья-манифест Крученых и Хлебникова "Слово как таковое (О художественных произведениях)". В ней заумь возводится не только к фонетике, а прежде всего к новейшей живописи: "Живописцы-будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне-речетворцы – разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык). Этим достигается наибольшая выразительность".
После революции Крученых пытался и дальше экспериментировать со словом, но это уже никому не было нужно.
Футуристические произведения Кручёных, которые сам он называл "продукциями", появлялись сначала небольшими брошюрами в разных издательствах. Приблизительно с 1923 автор осуществлял собственные издания, размноженные подчас машинописным или рукописным способом. Последняя такая публикация – сборник "Ирониада" (1930) – 150 экземпляров, размноженных гектографическим способом. Всего Кручёных опубликовал 236 своих "продукций", из которых, однако, найдена лишь часть.
***
в позоре бессмыслия
жизнь мудреца
дороги голове лысой
цветы поросят
РУСЬ
в труде и свинстве погрязая
взрастаешь сильная родная
как та дева что спаслась
по пояс закопавшись в грязь
по темному ползай и впредь
пусть сияет довольный сосед!
СМЕРТЬ ХУДОЖНИКА
привыкнув ко всем безобразьям
искал я их днем с фонарем
но увы! все износились проказы
не забыться мне ни на чем!
и взор устремивши к бесплотным
я тихо но твердо сказал:
мир вовсе не рвотное —
и мордой уткнулся в Обводный канал…
***
жижа сквернословий
мои крики самозваные
не надо к ним предисловья
— я хорош даже бранный!
ОТЧАЯНИЕ
из-под земли вырыть
украсть у пальца
прыгнуть сверх головы
сидя дти
стоя бежать
куда зарыть кольца
виси на петле
тихо качаясь
***
УКРАВШИЙ ВСЕ
УРАДЕТ И ЛОЖКУ НО
НЕНАОБОРОТ
Многое оказалось утерянным. Какая жалость…
PS. Русский футуризм и футуризм итальянский возникли примерно в одно и то же время, в начале ХХ века. Но у русского футуризма были иные цели, чем у футуризма итальянского. Итальянский хотел противопоставить себя тысячелетней культуре Италии. Культуру они воспринимали как препятствие на пути обновления искусства. Наши футуристы, несмотря на крайние лозунги и манифесты, протестовали против академического искусства современников. При этом они не только видели огромный потенциал и в культуре XIX века, но и в более архаичной культуре, и в народном творчестве, и в городской культуре.
Более того, различия происходили в чисто литературном аспекте. Итальянские футуристы сосредотачивались на звукоподражании. Маринетти звуки ливийской войны изображал как «тум-бум-бум». Русские футуристы работали над словотворчеством. Это была работа с корнями слов, поэты искали новые способы получать слова. Она была более значительной, интересной и шла дальше. Работа над значением слова шла одновременно с его графическим оформлением.
Кстати, часть русских футуристов вместе с В.Маяковским не признали футуризм Маринетти. Они опубликовали письмо в «Биржевых ведомостях», в котором говорилось, что они против перронных букетов Маринетти и не имеют ничего общего с приемом, который ему оказали. Хлебников и Зданевич написали листовку: «Кружева гостеприимства на баранах холопства». Заканчивалась листовка призывом: «Чужеземец, помни страну, куда ты пришел!»
Думается, что в своей работе футуристы шли впереди своего времени. И сейчас, когда я смотрю на газеты, то вижу многое из того, что предлагали футуристы. Это и разные шрифты, это и подчеркивание слов, несущих определенную лексическую нагрузку, это и видеоряд, идущий наряду со словами.