О любви написано много. О трагической и счастливой, героической и безмятежной. Есть произведения о любви неразделенной. Любовь она разная, многоаспектная и противоречивая. Но речь не о ней. В нашем повествовании будет рассказано о любви несостоявшейся.
Эта история произошла в Ростове в 1920 году.
Семейство Гербстманов в Ростове было широко известно. Проживали они на Никольской улице. Сейчас этого дома нет. Но если вы пройдете по улице Социалистической и заглянете во дворики, то получите некое представление о старом Ростове. В них мало что изменилось. Разве сменилось несколько поколений жильцов, да дома несколько постарели.
Сам глава семейства, ростовский врач и меценат Иосиф Израилевич Гербстман, был человеком гостеприимным. Больше всего на свете он любил свою дочь Нину и … поэзию. Но Нину он любил немножечко больше. Свою любовь к поэзии он передал своим детям, Нине и Александру. Нина была натурой романтической. Отец ее всячески баловал. Она была поклонницей поэзии, сама писала стихи, и даже взяла себе звучный псевдоним – Грацианова. Ей казалось, что фамилия Гербстман звучит как-то прозаически.
В доме Гербстмана было нечто вроде литературного салона. В нем царствовала Нина. Ее руководство, кстати, было весьма удачным, так как в ней наряду с романтическими чертами присутствовал и прагматизм бытовой жизни. В их доме постоянно останавливались московские поэты. Бальмонт, Хлебников, Городецкий, Есенин. Они читали стихи, рассказывали о московской литературной жизни. Но потом их нужно было накормить, напоить, ласковым словом приветить. Поэты – натуры обидчивые. И во всем этом Нина была на высоте. Гости были всегда довольны оказанным приемом.
Основные события нашей истории развернулись тогда, когда в город приехал Сергей Есенин. Молодой, красивый, обаятельный, он покорил жителей Ростова. Не смогла противиться этому обаянию Нина Грацианова.
Но обо всем по порядку.
Впервые в город Есенин приехал 12 июля 1920 года. Приехал он со своим другом, поэтом Анатолием Мариенгофом, и сотрудником путей сообщения, Григорием Колобовым.
Были они молоды, полны сил и … стихов. Свое положение находили прочным, быт устроенным. Однажды Мариенгоф пошутил:
- Хорошо иметь в друзьях сотрудника путей сообщения, тут тебе и стол, и дом.
Дело в том, что жили они на вокзале в служебном вагоне.
Однако надо было идти в город. Покорять ростовцев. Однако куда? Решили, что сначала надо идти в книжную лавку Ростовского отделения Всероссийского Союза поэтов (СОПО). Там должны быть любители поэзии. И вот в яркий июльский полдень вошли в книжную лавку два молодых незнакомца.
- Есенин, Мариенгоф, - представились они, - поэты-имажинисты.
В то время юная Нина Грацианова ни об одном, ни о другом не имела никакого представления. Бросилось ей в глаза другое. Они были изысканы до неприличия: прекрасные пиджачные пары, галстук-бабочка.
Кудрявый, светлоголовый, синеглазый, Есенин был немного выше среднего роста. Природная грация, какое-то неуловимое изящество проявлялось во всех его движениях. Анатолий Мариенгоф высок, худощав. У него были расчесанные на прямой пробор русые волосы. Он тоже был синеглаз. Черные брови особенно подчеркивали синеву его глаз.
Их тут же окружили и начали спрашивать, кто они и в чем цель их приезда.
Они с удовольствием ответили:
- Мы приехали из Москвы. С нами еще наш друг Георгий Романович Колобов. Он тоже писатель-имажинист. Приехали мы пропагандировать советскую поэзию.
Тут они с гордостью показали мандат за подписью наркома просвещения А.В.Луначарского. Привезли они и афиши о вечере поэтов-имажинистов.
- Этот вечер мы проведем в ближайшее время.
И вот обещанное представление, единственный литературный вечер Сергея Есенина в Ростове. На него собралась в основном буржуазная публика, привлеченная мальчишески вызывающими афишами. Публика желала скандала, хотела освистать новоявленных поэтов, тем более каких-то имажинистов.
Естественно, когда Есенин вышел на сцену, то его встретили свистом. Однако веселые выкрики вскоре сменила внимательная тишина. Ростовская публика поняла и оценила гений поэта.
Есенин читал «Пантократора», он прощался с ладанным богом «Радуницы:
Я кричу тебе: «К черту старое!»
Непокорный разбойный сын.
Нина смотрела на поэта. «Есенин с горящими глазами прирученного волка и синими, как шальные дни, кудрявый, золотоволосый, был пьян Революцией. Она словно до крылатости напоила его творческой и детской силой» - вдруг подумала Нина. Ее завораживал его голос, его манера. Завораживал он и зал.
Когда Есенин закончил читать стихи, зал был его. Требовательная ростовская публика признала поэтический дар Есенина. Нина подумала: «Так в бурю захлестывает прибой. Так хочешь – не хочешь, а встает солнце. Такова сила этого поэта. Потому что это не стихи, а стихия».
После концерта поэт оказался в кругу организаторов вечера и почитателей поэзии. Среди них были Нина и ее брат Александр.
На следующий день Нина в книжной лавке вновь встретила Есенина. Она подошла к нему и сказала:
- Ваши стихи хороши, но они нисколько не похожи на имажинистские.
Есенин защищать имажинизм не стал, он только доброжелательно засмеялся. Так и началось их общение. Почти ежедневно в течение двух недель, проведенных в Ростове, поэт был в их доме.
Своими стихами Есенин очаровал семью Гербстманов. Однажды он прочел «Песнь о собаке». Нина еле сдержала слезы. Вдруг она с удивлением заметила, что и глаза Сергея тоже подозрительно заблестели. Так у них появилось нечто общее: они оба любили собак, да и все живое. Как было ни увлечься молодым синеглазым златокудрым поэтом?
Иосиф Израилевич Гербстман был человеком умным. Он, конечно, видел увлечение дочери. Что он мог сделать? Просто поговорить с дочерью, предупредить об опасности. Но как найти нужные слова, которые дойдут до дочери? Разговор мог иметь и обратный эффект. Он мог подтолкнуть свою дочь в объятия известного поэта. А этого он не мог допустить.
Начал Гербстман издалека:
- Наш дом часто посещает известный поэт Сергей Есенин. Нет, нет, я нисколько не против этих посещений. Тебе нравятся его стихи?
- Да, нравятся.
- А сам поэт?
- Я еще не знаю. Он тонкий лирик, знаток человеческой души.
- Вот я и боюсь, что ты можешь потерять голову, - сказал Иосиф Израилевич. Потом он продолжил. – Я вижу, что он тебе нравится.
От этих слов Нина зарделась, ей было как-то неловко обсуждать с отцом свои сердечные дела. Однако он вновь заговорил:
- Пока он тебе только нравится. Это еще не любовь, не страсть. Ты должна присмотреться к нему.
- Но я и так присматриваюсь.
- Это не то. Ты присматриваешься к нему как глупая поклонница. Посмотри на него глазами женщины. Подойдет ли он тебе? Составит ли он твое счастье? Хотя бы ненадолго. Подумай об этом. Нет, ничего мне сейчас не говори. Просто подумай. Я не требую от тебя большего. Если же у тебя возникнет желание поговорить со мной, я буду только рад.
Очень часто за столом оставалась только молодежь. Пили мало, больше пьянели стихами. Есенин читал стихи о деревне, прочел и напечатанную «Исповедь хулигана». Когда закончил читать, поднял и посмотрел на свет последнюю рюмку.
- Водочка ты моя, рюмочка… - начал он.
В ответ на эту слишком радостную тираду встал Мариенгоф и выбил рюмки из его руки. Лицо Есенина опечалилось. Все это казалось шуткой: и нежность к водке, и печаль по поводу ее пролива. Но отчего-то на душе у Нины стало тяжело. А что если это начало конца? Если это нависла над поэтом неотвратимая беда? Почему Мариенгоф так поступил? Нина вспомнила, что ей говорил недавно отец. Он прав. Не надо давать чувству разгореться.
Перед отъездом в доме Гербстманов был устроен прощальный вечер, на котором Есенин без устали читал стихи.
Вот и день отъезда. На память о своем пребывании в Ростове Есенин подарил Нине сборнике стихов «Харчевня зорь» и «Голубень», последний с надписью: «Утешусь тем, что я когда-то был таким же молодым, как Нина». Подарил он ей и свою фотографию, где был запечатлен сидящим на цоколе решетчатой ограды городского сада, со словами: «Это я снимался для Вас».
После всего этого он уехал на Кавказ.
Впервые за этот месяц Иосиф Израилевич уснул спокойно. Его жизнь и жизнь его дочери не оказались разбитыми.
Второй приезд Есенина случился, когда он был проездом из Баку. Ехал он один, потому что в Пятигорске вынужден был оставить Мариенгофа, тяжело заболевшего тропической лихорадкой. В Ростове он становился на один день. Это было воскресенье. В городе проходил праздник, организованный ростовским отделением Пролеткульта. Вечером состоялось выступление поэтов. Это были как ростовские студийцы Дольников и Лобода, так и московские поэты Есенин, Казин, Шамов.
Следующий приезд Есенина состоялся в 1922 году. Поэт провел в Ростове всего один день в ожидании вагона, который бы отвез его в Баку. Есенин нервничал, настроение у него было неважное. В этот приезд Нина провела с поэтом почти весь день. Она чувствовала, что обстановка, сложившаяся в его личной жизни тяготила его. Ему хотелось уехать куда-нибудь. Но разве от себя сбежишь?
Есенину не нравилось всё: погода, люди, это провинциальный город.
- Не нравится мне ростовская погода. Разве это февраль? Туман. Слякоть. Зима должна быть снежной и звонкой.
- А город. Ну что у вас есть интересного, - потом, немного подумав и как бы извиняясь за свою грубость, сказал. – Ах, если бы не вы, Ниночка, я бы чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.
Нина слушала поэта не перебивая. Своей женской душой она чувствовала, что ему надо высказаться, пожаловаться на жизнь, на обстоятельства, на самого себя. Мужчины вообще слабые существа, а поэтические натуры тем более. Они так нуждаются в поддержке.
Вдруг она поняла, что эти жалобы уже надоели самому поэту, нельзя жалеть себя все время. Разговор надо было переводить в другое русло, и она спросила:
- А что вы сейчас пишите? Над чем работаете?
Есенин, обрадовавшись, что можно выйти из тупикового разговора с неожиданным воодушевлением начал говорить:
- Все мои мысли занимает Пугачев. Смена эпох. Прочел много книг, собрал разные материалы. Теперь работаю над драмой «Пугачев».
Он улыбнулся и показал рубцы на ладонях:
- Когда читаю или думаю о Пугачеве, с такой силой сжимаю руки, что поранил ладони до крови. Постой я почитаю тебе из «Пугачева»:
- А новые стихи?
- Стихи? Есть и новые. Вот одно из недавно написанных:
Не жалею, не зову, не плачу
Все пройдет как с белых яблок дым…
Нина слушала стихи. Сказать, что они произвели на нее впечатление, значит, ничего не сказать. Ей было грустно, потому что у Есенина было печальное настроение, но и одновременно радостно, что она с ним, что они беседует о жизни, о любви, о поэзии.
Вдруг она кокетливо упрекнула его:
- Почему в «Пугачеве» нет ни одной женщины?
В ответ на это он улыбнулся ей своей неповторимой улыбкой и сказал, как-то легко и непринужденно:
- О женщине еще скажу, обещаю, обязательно скажу.
Но он не остановился, просто как-то неуловимо изменилось его настроение:
- Всю ночь пил. Окно в вагоне выбил, весь перепутанный, потому и шапку не снимаю.
Нина смотрела на своего поэта. Еще не потускнели синие глаза, но уже горькие нотки звенели в его голосе:
- Не могу не пить. Это сильнее меня.
И что-то совсем беспомощное, детское проявилось в нем, когда он сказал:
- Ну что ж, я пропаду, не беда. Мои стихи мне дороже себя.
Встреча продолжалась до вечера. Обещанного поезда Есенин не дождался и вернулся в Москву.
Последний раз поэт был в Ростове проездом 26 июля 1925 года. Направлялся он вместе со своей женой, Софьей Андреевной Толстой, в Баку. Об этой поездке свидетельствует открытка, адресованная приятелю Есенину, поэту В.И.Эрлиху. Сергей Есенин сделал на ней шутливую приписку:
Милый Вова,
Здорово.
У меня неплохая «жись».
Но если ты не женился,
То не женись.
Нина в этот период с поэтом не встретилась.
Через полгода поэта не стало. Для Нины это была отправная точка, с которой начался шлейф ее воспоминаний. Она пытался ответить на мучившие ее вопросы. Кто был для нее Есенин? Другом? Знакомым? А кем бы он смог стать? Не слишком ли она разумно поступила, когда заглушила в себе чувства. Ей захотелось излить свои чувства на бумаге. И она пишет посвящение ушедшему поэту:
Не родной и даже не любимый…
Отчего ж так душно и темно?
Отчего же так неизгладимо
Этой смерти черное крыло?
Не за то ведь, что любовью нежил, -
Много их, приученных ласкать,
И таких, кто синеглаз и нежен,
Я еще успею отыскать.
Не за то, что, удалью богатый,
На дороге, наклоненной вниз.
Отзвенел он бешеным набатом
Золотом пронизанную жизнь.
Только песен буйство и смятенье,
Русских песен звонкую печаль,
Тех, что пел лазоревый Есенин,
Нам уже отныне не встречать…
Оттого так горько и пустынно,
Оттого надломлена и я:
Песнями сгорающего сына
Потеряла Родина моя.
Всех утрат огромней и тяжелей,
Всех обид ушедших солоней,
Русь моя, ужель на самом деле
Смолк навек рязанский соловей?..
Впоследствии много размышляя о своих молодых годах, она думала, а может быть, нужно было отдаться страсти. И случилось бы то, что должно было случиться. Может быть, все было по-другому? Может… Может…