Мы все любили слушать истории Ивана Матвеевича. Но он сам находил время, когда рассказать о прошлых годах. В этот раз Иван Матвеевич продолжал возмущаться поэзией сегодняшнего времени.
- Вот вы говорите, что поэзия должна служить построению новой жизни. Это, конечно, может и так. Но все-таки надо помнить и то, что было сочинено предшествующими поколениями. Все было не так плохо, как иногда говорят. По крайней мере, в поэзии.
Он замолчал, как бы раздумывая, стоит ли нам все это рассказывать или лучше помолчать. Потом вздохнул, как будто махнул рукой на всякую осторожность и продолжил:
- Помнится, что прошлый раз я рассказывал об Игоре Северянине. Каюсь, тогда я немного слукавил, но вы и не заметили. Вместе с Северяниным к нам приехал и Федор Сологуб с женой Анастасией Чеботаревской.
Фёдор Сологуб и Анастасия Чеботаревская у себя дома.Фотография Карла Буллы. 1910-е годы
Они совершали турне по России. В это время общество интересовалось символизмом как литературным направлением и поэзией символистов. Основные тезисы лекции «Искусство наших дней» были составлены Чеботаревской по статьям Ф.Сологуба.
- А в чем же особенности эстетики Сологуба?
- Сологуб развивал мысль о соотношении искусства и жизни. По его мнению, подлинное искусство влияет на жизнь, заставляет человека смотреть на мир уже пережитыми образами и побуждает к действию. Без искусства жизнь становится лишь бытом. С искусством же начинается преобразование самой жизни, а это и есть творчество. Если оно искренно, всегда будет эпически оправданным, - таким образом мораль ставится в зависимости от эстетики.
- Неужели эти вопросы интересовали простую публику?
- Обыватели желали посмотреть живого поэта. Несмотря на аншлаг, лекции Сологуба на слух принимались не очень успешно. Помнится, Николай Радин в газете «Виленский курьер» от 7 марта писал: «Открыватель два битых часа вбивает гвозди в голову, а посвящаемые в это жестокое таинство ничего не чувствуют. Верх обиды. Гвозди – это немного сильно. Но, говорит Сологуб, действительно так, точно молоточками бьет по затылку. Слово от слова отделяется от разрыва одной и той же паузой. Интонации никакой. Умно и скучно. Ново и серо… Хохотали и над Игорем. Этот симпатичный молодой человек, довольно удачно копирующий кончившего полный курс попугая, погибает жертвой своих друзей. Талант есть, но все хорошее, что проскакивает у него, подвергается в кружке глумлению: старо, дескать, манера негодная…
- Новатор, адамист, акмеист…
Вот и вышло. Сологуб открывает рот – публика зевает. Игорь открывает рот – публика покатывается. Госпожа Чеботаревская… Как огня боюсь писать о дамах существующего типа… Это был отвратительный вечер».
- Вот видите, - обрадовались мы, - и в то время не принимали творчество Сологуба и Северянина.
- Да, молодые люди, современники по-разному оценивали творчество Сологуба. Но сейчас понятно, что придет время, и они вернутся к читающей публике, а о Николае Радине мы вспомнили только потому, что речь зашла о Федоре Кузьмиче.
- А как же принимала ростовская публика Федора Сологуба и Игоря Северянина?
- Достаточно тепло. Прибыли они в Ростов-на-Дону 27 марта. Остановились в гостинице Астория. На следующий день присутствуют в нахичеванском клубе на лекции Мариэтты Шагинян «Две морали». А 29 марта на первой странице в газете «Приазовский край» было опубликовано объявление о лекции Федора Сологуба на тему «Искусство наших дней». «Лекция будет иллюстрироваться чтением поэтических произведений. Ненапечатанные стихи Федора Сологуба и Игоря Северянина прочтет автор-поэт Игорь Северянин. Новый рассказ «Венчанная» прочтет А.Н.Чеботаревская. Стихи Ф.Сологуб прочтет автор». Концерт пройдет в ростовском клубе в 8.30 вечера. Билеты продавались заранее в книжном магазине Сатина на Садовой и в Музыкальном магазине Л.Адлер, а с 5 вечера в клубе.
В этой же газете опубликованы две статьи о Сологубе, принадлежавших перу известного фельетониста и драматурга Петра Герцо-Виноградского, писавшего под псевдонимом Лоэнгрин: «Сегодня ростовской публике представляется возможность увидеть и услышать этого, может быть, самого заманчивого и тревожащего современные умы писателя. Если бы символизм и модернизм требовали своего оправдания, следовало бы указать на Федора Сологуба, и эти течения современной литературной мысли, вызывающие столько разногласий, споров, разноречивых мнений были бы не только оправданы, но торжественно и безапелляционно введены в пантеон литературы. Чтобы зритель яснее понял суть лекции, будут прочитаны стихотворения Ф.Сологуба». Пусть для многих кажется чуждым этот поэт-мыслитель, но пройти мимо его творчества нельзя.
Лекция состоялась в Ростовском клубе, располагавшемся на углу Большого проспекта (ныне Ворошиловского) и Большой Садовой улицы в доме Мелконова-Езекова.
Это был человек лет 50-ти. Лицо у него было длинное безбровое. Около носа большая бородавка. Бороды у него в это время уже не было. Бросались в глаза худые щеки, тусклые, полузакрытые глаза. Лицо его выражало смертельную усталость. Иногда он закрывал глаза и сидел так несколько минут, как будто он забыл их открыть. Говорят, он никогда не смеялся. В то же время чувствовалось в нем затаенная нежность, которой он как бы стыдился. Он хотел быть демоническим.
- Каким образом это проявлялось?
- Он был из тех людей, чей возраст определялся не десятилетиями, а по крайней мере, тысячелетиями – такая давняя мудрость светилась в его иронических глазах.
- А как он вел себя с окружающими?
- С корреспондентом «Приазовский край» Сологуб как-то легко сошелся. Обычно он не очень приветливо обращался с журналистами. Часто, видя журналистов, Сологуб шел, не замедляя шага, не поворачивая головы, лениво цедя слова сквозь зубы. Журналист забегал, как собачонка, то справа, то слева, переспрашивал и не всегда получал ответ.
- Он так же вел себя с остальными людьми?
- Что вы. Внешние отношения Сологуба к людям были всегда ровные и спокойные. Говорил он не спеша и, видимо, всегда обдуманно. Он никогда не спорил с теми, кто с его мнением не соглашался: ты можешь думать, что угодно, как тебе хочется, но и я вправе говорить, что думаю. Он любил читать людям свои стихи.
- А кто был главным в этой поэтической группе?
- Конечно, главной фигурой в поездке был Сологуб, поэт, прозаик, критик. Публика «шла» на Сологуба. Вообще Сологуб организовал первое турне по городам России, чтобы прославить имя Игоря Северянина. И сам с ним поехал и не ошибся: их совместные выступления производили бум. Успех был оглушительный. Кстати после Ростова Северянин вдруг застучал, закапризничал и, не предупредив Сологуба, вернулся в Петербург. Тогда-то они и поссорились впервые. «Не люблю, - сказал о Северянине Сологуб, - когда при мне кладут ноги на стол!»
- Что вы можете сказать о его жене?
- Наверное, это самый сложный вопрос. Жена его, Анастасия Чеботаревская, имела на своего мужа большое влияние. Она перекроила его по-новому. Сологуб сбрил усы и бороду. Все стали говорить, что он похож на римлянина времен упадка. Он надменно сжимал бритые губы, щурил глаза. В его жизнь пришло много нового, необычного. Она по-своему его любила, ценила его талант, но думала, что шумиха вокруг его имени может способствовать его «славе». Поэт протестовал, но это был слабый протест.
- Сологуба тяготила его жена?
- Я бы так не сказал. Он купался в том обожании, которая проявляла его жена. Говорили, что свои новые романы Сологуб писал в сотрудничестве с А.Чеботаревской. Эти романы были не совсем удачны. Это мягко сказано. В них ничего не было от таланта Сологуба. Почему он так поступил? На это его толкнуло безграничное презрение к критикам, не ценивших его прежних вещей. Вот он и решил, что довольно с них и Чеботаревской.
- Как же проходил вечер?
- Сологуба представил Игорь Северянин: «Федор Сологуб – самый изысканный из русских поэтов. Такой поэт, каких нет больше: утонченней, чем тонкий Фет… Он очень труден в своей внешней прозрачности. Это поэт для немногих. Понять его стихи трудно, но постарайтесь это сделать».
Сологуб вышел на эстраду, достал из бокового кармана тонкие листки папиросной бумаги и ровным голосом, бесстрастно отчеканивая каждое слово, как будто диктуя диктант, читал текст своей лекции:
Как искусство для жизни, так и искусство для искусства - оба одинаково не совершенны. Истинным является лишь свободное искусство наших дней. Заблуждались те, кто думал, что искусство - зеркало жизни. Люди служат поэту, но не сюжетом, а лишь материалом, моделью, и поэт изображает их, как образы своей фантазии. Живой человек представляется нам загадочным: его разум - система чужих слов и мнений, его воля - то же, что и воля марионеток. Но неизвестное узнается путем сравнения с известным, и темная душа живых людей освещается нетленным светом таких образов фантазии, как Гамлет, Дон-Кихот, Евгений Онегин и т. д. Хотя мы сами создаем эти образы, но здесь творение стало выше творца. Лишь эти образы - истинные люди и мы должны чаще возвращаться в их общество. Конечно нужна вера в эти образы, и моральность искусства заключается не в том, что сказано, а в том, как сказано, со всею ли верою, со всею ли творческой энергией.
Свободным является лишь символическое искусство. Естественным отличием символизма является то, что он представляет все предметы не отдельно существующими, а в связи, и поэтому в символическом искусстве невольно возникает творческое раздумье, вопросы о смысле жизни. Всякое искусство всех времен и народов - по существу символично, так как оно есть познание индуктивное. Его цель - прозрение мира сущности за миром явлений, а прозревает он не разумом, а индуктивно. Мир явлений есть мир страданий, лжи; просветление и очищение - в смерти. В предчувствии этой гибели заключается причина устремленности современного искусства к трагическому. Это вторая его черта. Третьей является его демократическая тенденция. Оно научилось хотеть, и волевое напряжение так сильно в нем, что воспринимающий должен хотеть того же, что и автор; оно заражает, а не убеждает. Поэтому оно хочет говорить ко всему народу, и если и нет в настоящее время условий для создания всенародного искусства, то искусство, по крайней мере, стремится к этому. Великая задача борьбы с роком и очищения дана теперь не герою, а хору народа.
Таким образом тройная связь искусства наших дней заключается в символизме, устремлении к трагическому и всенародному.
Как выразитель миропонимания, искусство может быть или лирикой, или иронией, понимая оба термина не в обычном их словоупотреблении. Ирония принимает мир до конца и, таким образом, вскрывает его противоречия. Лирика разрушает мир и создает новый, желанный, но невозможный. Всякая поэзия представляет сочетание иронии и лирики. Ирония преобладает у Гете, Пушкина, Бальмонта, Брюсова; лирика - у Шиллера, Гейне, Лермонтова, Александра Блока. Разница между лирикой и иронией ярко выступает в мифе Сервантеса о Дульцинее. В Санчо-Панчовском восприятии она - зримая Альдонса, то, что есть (это - ирония или натурализм), в Дон-Кихотовском же или лирическом понимании она есть творимая красота, затмевающая красоту Елены Прекрасной и Афродиты. Это миропонимание есть требование преображения мира. Для Дон-Кихота важно то, что Дульцинея его не мечтательная, а именно та, которая есть Альдонса; последняя нужна ему как материал для творения Дульцинеи, нужна для того, чтобы ее дульцинировать.
В новом искусстве мы видим и новое понятие о красоте. Это красота динамическая вместо прежней - статической. Таким образом, для поэта все темы прекрасны, лишь бы его отношение к миру было чистое (это мысль высказана еще Некрасовым). Для такого поэта во всем заключается творимая интуитивно красота. Это подвиг, превышающий силы человека и возможный лишь в состоянии экстаза. Таким образом, творчество в искусстве влечет за собою творчество жизни. Оно заражает жизнь жаждой подвига. Но творить жизнь может лишь тот, кто ставит себя в центре мирового процесса, кто может провозгласить свое суверенное "я". По этому вопросу - о солипсизме или эгоцентризме - написана лектором "Книга совершенного самоутверждения". Все - я,- говорит солипсист, - мир - моя мечта, вне меня - нет бытия. Солипсизм отличается от грубого эгоизма: мне все равно, говорит эгоист, но, добавляет солипсист, я за все и ответственен. Эту мысль об ответственности за грехи мира находим и у Достоевского, и у Леонида Андреева (рассказ "Тьма"). Последовательный солипсизм, путем сознания этой ответственности за грехи мира, приводит к слиянию с мировой волей. Ты и я - одно, говорит солипсист. Искусство наших дней и дает сознание этой мировой общности.
Но самоутверждение личности есть начало ее стремления к будущему и потому искусство наше религиозно. Оно религиозно и потому, что символизм все связывает и ведет к вопросам о смысле жизни, и также и потому, что оно всенародно. Религиозность мы видим в поэзии Минскаго, Метерлинка, Зинаиды Гиппиус, Блока, Чулкова и др.
Все сказанное приводит к заключению, что новое искусство возвышается куполом над нашей жизнью, ибо в нем жизнь получает свое достойное завершение. Высокое произведение искусства и есть цель жизни.
Итак, искусство утверждает жизнь как творческий процесс.
Искусство с нами и Бог за нас!
После этого на сцену вышла Чеботаревская. Она читал рассказ «Венчанная». Смерть, испытания, реальное и ирреальное переносили читателю в мечту:
- Летом Елена Николаевна с сыном и с младшею сестрою жила на даче. И вот сегодня опять вспомнилось ей с удивительною отчетливостью то ясное летнее утро, когда случилось такое радостное, странное и такое, по-видимому, незначительное событие, и на душу ее низошла эта удивительная ясность, озарившая всю ее жизнь. То удивительное утро, после которого всю жизнь Елена Николаевна чувствовала себя так гордо, так спокойно, словно она стала царицею великой и славной страны.
Всем было спокойно, что все это не происходит с ним, что он может находиться на этом представлении, что после концерта его ждут дома. И эти мысли делали вечер еще приятнее.
А голос Чеботаревской звучал:
- И говорит Елене та царевна:
— Всегда стой перед судьбою, чистая, смелая, как стоишь теперь перед нами, и прямо смотри людям в глаза. Над печалями торжествуй, не бойся жизни и перед смертью не трепещи. Гони от себя рабские помыслы и низкие чувства, и если в нищете будешь и в работе подневольной, и в заточении, — будь гордою, свободною, милая сестра.
Публика едва успевала следить за перипетиями рассказа. Но вот и он подошел к концу. Взволнованная, она на высокой ноте закончила свое чтение:
И обрадована навсегда Елена. И в обычности явлена ей радость увенчанной жизни. Через все испытания бедной, скудной жизни пронесет она свою царственную гордость, высокое достоинство свое.
И вот теперь, через много лет, стоя перед окном, одетая в бедное, поношенное платье, ждет она сына и шепчет, вспоминая день своего венчания: «Человек — царь земли!»
Зал немного похлопал и стал ждать Сологуба:
- Поэт вышел на сцену и также бесстрастно начал читать свои стихи. Они были прелестны по свежести красок, по причудливости дерзкого рисунка, и по своеобразию стиля. Сологуб стал властителем дум части читателей. Он создал вроде философской системы. В своих стихах он воспевал мечту, уводящую от грубой действительности, возвеличивал смерть как единственное спасение от жестокой мерзости жизни:
Друг мой тихий, друг мой дальный.
Посмотри,-
Я холодный и печальный
Свет зари.
Я напрасно ожидаю
Божества,
В бледной жизни я не знаю
Торжества.
Над землею скоро встанет
Ясный день,
И в немую бездну канет
Злая тень,-
И безмолвный, и печальный,
Поутру,
Друг мой тайный, друг мой дальный,
Я умру.
После своего выступления, приняв свои заслуженные аплодисменты, писатель объявил залу незнакомое для многих имя: «Игорь Северянин – блистательнейший из здравствующих ныне поэтов!..»
- Скажите, а Сологуба принимали везде так, как в Ростове?
- Не везде Сологуба принимали хорошо. В Ростове публика была неизбалованная. А вот в Петербурге случился казус. На концерте его, мэтра, слушали невнимательно, рассеяно и без интереса. «Ну, кончай же скорее, старый черт», - бормотал какой-то лохматый студент. «Скоро ли начнет наш божественный?»- доносился шепот какой-то девицы. Потом в задних рядах кто-то вскрикнул: «Северянина!» Крик этот был подхвачен. Стало ясно, почему так много слушателей у Сологуба: в программе значился и Северянин. Как можно забыть подобную обиду от ученика. А что делать? Вот тогда и высказал Сологуб свою парадоксальную мысль: «Никогда не доверяйте симпатичным людям. Надо доверять только несимпатичным…»
- Случился ли приезд Сологуба еще раз?
- Второй раз Сологуб приехал в Ростов в январе 1916 года.
Здание торговой школы (ныне юрфак и экономфак ЮФУ), в январе 1916 года здесь выступал Сологуб (из коллекции Андрея Сидорова)
На этот раз он выступал один с лекцией «Россия в мечтах и ожиданиях». На ней Сологуб иронично сказал: «Мы влюблены в европейскую цивилизацию, в ее внешнюю культурность, а европейцы говорят: «Поскребите русского, найдете татарина», а мы стыдимся этой пословицы, как будто и в самом деле трезвый, трудолюбивый и честный татарин хуже сметливого и плутоватого германского коммивояжера или парижского куафера?»
Сохранились три письма, в которых поэт рассказывает о своей поездке в Ростов в 1916 году.
<Ростов-на-Дону.> 23 января 1916 г.
Выехал я из Курска в 5 ч. 30 м. вечера, так что на вокзале в Курске успел поесть как следует. Билет у меня был 1<-го> класса и плацкарта, в купе никого не было, и я воспользовался этим обстоятельством, чтобы поспать. В Харьков приехали в 2 ч.: следующий поезд должен был идти в 6 ч., но опоздал и пошел только в 8 ч. В город я не поехал, провел время на вокзале. Здесь купил «Приазовский Край» 20 января, там объявление о моей лекции, и объявление о том, что 22 янв<аря> в Ростовском театре первый раз пьеса Герцо-Виноградского. Послал ему телеграмму, что надеюсь быть на его пьесе. Вокзал харьковский оказался очень уютным, и всю ночь в нем продолжалась жизнь, даже газетный киоск ни на одну минуту не прекращал своей работы. В 7 часов достал новую плацкарту до Ростова, нижнее место, носильщик взял мой чемодан из хранения, а я пошел на 6<-ю> платформу, где оказался очень уютный маленький зал с буфетом; пил кофе. По дороге в Ростов отчасти поспал, с какой-то промежуточной станции послал Тебе открытку. Пока ехали до Ростова, купил еще 2 номера «Приазовского Края». В одном было о запрещении моей лекции в Таганроге и о том, что тамошний устроитель Говберг (как оказывается, популярный местный деятель) хлопочет о разрешении. Приехали уже в 12-м часу. На вокзале купил номер 23-го,— выходит, как часто в провинции, накануне; в нем объявление и заметка Лоэнгрина. Этот номер Тебе посылаю бандеролью. Гостиница хорошая, моя комната очень чистая, светлая и удобная, и, конечно, стиль модерн. Вечером в здешнем ресторане поел немного и в 2 ч. завалился спать; пьесы так и не видел. Сейчас выхожу на улицу. Крепко целую. Пиши мне в Козлов, если будешь писать сразу.
< Новочеркасск.> 24 января 1916 г. Вчера в Ростове все сошло очень удачно. Утром зашел в «Приазовский Край». Застал там Лоэнгрина, потом пришел редактор, сотрудники. Долго беседовали и о лекции этой, и о театре, и вообще о делах. Настроение в редакции довольно крепкое и бодрое. Потом у меня был здешний профессор Бобров, — в Ростов перебрался теперь Варшавский университет, — этот профессор очень усердно изучает мои сочинения. Он руководит педагогическим кружком студентов, и очень много опирается на мои книги; особенно хвалил роман «Тяжелые сны».— Хотел зайти к Гнесину, но Бобров сидел так долго, что не осталось времени. Обедал в своей гостинице, «Астории». Читал в зале Торговой школы. Была на лекции преимущественно молодежь, очень восторженная. Зал большой, но акустика хорошая, и голос звучал очень хорошо. Успех был шумный. В антракте и после лекции давка, автографы, наивные вопросы, всё, как водится там, где есть восторженная молодежь.— Днем, зайдя к Адлеру, получил Твою телеграмму, распечатанную, потому что она адресована была Престо без моей фамилии. Надо в адресе телеграфном прибавлять и мою фамилию (Сологубу).— Лекции о театре здесь предвещают большой успех; управляющий здешнего театра предлагает мне устроить ее в Посту в театре. — Сбор с лекции невелик, всего 630 р., потому что главная масса — входные по 60 и ученические по 50. Расходы колоссальные, 310 р., так что очистилось всего 320 р. Но все таки за этот сезон это самая крупная цифра. — Сегодня выехал из Ростова в 9 ч. утра, езды до Новочеркасска только час. Остановился в Европейской гостинице. Дом с колоннами, старый. Номер вполне приличный, чистый. Сейчас выхожу посмотреть на город и зайду к Бабенко.— Письмо отправляю в Петроград. Если будешь писать сразу, пиши в Самару,— Целую крепко.
<Козлов(ныне Мичуринск)> 26 января 1916 г.
В Новочеркасске все было очень хорошо. Читал я в городском клубе. Акустика неважная, зал слишком длинный, но слушали очень внимательно. Публики было 737 человек; цены от 3 р. первый ряд до 25 к. ученические; ученических было 410, входных по 50 к.— 63. Весь сбор 445 р., расходы (включая и 5% за устройство лекции) — 114 р., так что мне пришлось 331 р., т. е. даже больше, чем в Ростове. Успех был очень большой, и среди молодежи, и среди взрослой публики. Городской голова Дронов и его жена просили меня повторить или прочесть другую лекцию в пользу высших женских гимназий. Новочеркасск оказывается очень учебным городом: здесь есть политехнический институт, высшие женские курсы, ветеринарный институт, учительский инст<итут>, духовная семинария, еще что-то, т<ак> ч<то> учащейся молодежи много. Сам город производит впечатление довольно сонного. Оживление только на Платовском проспекте. Улицы очень широкие, бульвары, тополя; здания больше одноэтажные; гимназисты в штанах с красными лампасами, казачьи.— Уехал я из Новочеркасска 25<-го> утром, в 11 ч., со скорым поездом.
Гостиница "Астория", ныне "Дом обуви", здесь останавливался в 1916 году Сологуб
Больше в Ростов Сологуб не возвращался.
Прошли годы. Можно свободно размышлять о многом. И вот теперь я возвращаюсь мысленно к тем беседам. Что-то не давало мне покоя. Наверное, какая-то недосказанность.
В чем же особенность творчества Федора Кузьмича? Преемник Гоголя, а не создал какой-либо особой школы, утонченный стилист, а большинство его стихотворений почти ничем не отличаются друг от друга. Могучий фантаст, а только Недотыкомку, Собаку да звезду Маир и помним из его видений. Особенность его поэтических образов в том, что поэт есть только «Я», единственная реальность создавшая мир. Для него мир – это пустыня, в которой нечего любить, потому что полюбить - значит почувствовать что-то выше и сильнее себя, а это уже невозможно. Словно сквозь закопченное стекло смотрит поэт на мир. Красок нет, да и линии подозрительно стерты. И в этом сила Сологуба. Сологуб был и остается последовательным декадентом. Все, напоминающее больное сознание, удалено из его стихов. Его образы минутны и исчезают, оставляя после себя чуть слышную мелодию, а может быть, только аромат. Поэтому поэт изображает вещи не такими, как он их видит, и больше всего на свете любит то, чего нет. Его муза – «ангел снов не виденных на путях неиденных», который, как рыцарский щит с гербом, держит в руках «книгу непрочитанную с тайной запрещенною». И больше всего он говорит о смерти, этот, очевидно, ни разу не умиравший, хотя любящий утверждать противное, великий поэт-мистификатор.
Странное свойство у стихов Сологуба. Их прочитаешь, удивишься их изысканной форме и забудешь в сутолоке дня. Но через несколько месяцев вспомнишь его почти целиком, особенно если грустное настроение. Николай Гумилев как-то сказал: «Все они обладают способностью звезд проявляться в тот или другой час ночного безмолвия». Возможно, это происходит потому, что поэт избегает случайного. Все его переживания идут из глубин, где все души сливаются одну мировую. Он последовал в своей поэзии заветам Шопенгауэра: отрекся от воли ради созерцания. Сологуб был певцом декаданса.
Но все-таки несправедливо, что ужасные стихи Уткиных, Алтаузовых, Светловых – печатались, а замечательные стихи Сологуба складывались в стол. И только в последнее время все стало на свои места.
Федор Сологуб вернулся к читателю уже в XXI веке.