- Вот вы, молодые люди, считаете, что настоящий поэт тот, кто боролся за счастье народа, - так начал свою речь Иван Матвеевич.
Этот разговор, который мне так запомнился, случился в далекие 60-ые. Я был молод, горяч, верил в светлые идеалы построения коммунизма. Это позже появился некоторый скепсис в его построение. Многое же из того, что говорил Иван Матвеевич, мне казалось неправильным, старомодным и не отвечающим веянием времени. Молодость всегда больше знает.
Иван Матвеевич казался нам, молодым, восторженным юношам, осколком какой-то старой, еще дореволюционной жизни. Это был остаток прошлого века, каким-то чудом сохранившийся до нашего времени. А ну-ка, он был сотрудником газеты «Приазовский край» еще до революции, поэтому ему приходилось встречаться с разными интересными людьми. Раньше он все больше отмалчивался, когда его спрашивали о прежнем времени, а сейчас, когда исчезли даже круги от революционных баталий, он все чаще и чаще предавался воспоминаниям.
- Вы считаете, что, взяв себе «пролетарскую» фамилию, типа Бедный, Безродный, Голодный, и написав что-то о тяжелой судьбе народа, можно занять место в пантеоне великих людей России. Ну а если не так пафосно, то стать большим поэтом, - продолжил свою тираду Иван Матвеевич.
- Разве вам не нравится песня Демьяна Бедного «Как родная меня мать провожала»?.. - с комсомольским задором спросил я.
- Нравится. Но ты вспомни его другое стихотворение. Не можешь… То-то и оно. Одно удачно написанное на злобу дня стихотворение еще не делает его большим поэтом.
- А как же можно не писать о страданиях народа? Да были такие поэты, но они были помещиками и ретроградами. Фет, например.
- Не надо, молодые люди, быть столь категоричными. Поэзия – это не пирожки, которые можно употребить, чтобы утолить голод. Поэзия не должна устранять социальную несправедливость. Не может быть вся поэзия сатирической или менторской.
- А как же воспитать строителя коммунизма?
- Я думаю, что для этого есть масса средств и без поэзии.
- А для чего же тогда поэзия?
- Ни для чего. Она нужна, потому что у человека есть чувство прекрасного, к которому он всегда стремился и будет стремиться. Поэзия прекрасна сама по себе.
Мы замолчали несколько смущенные столь необычными рассуждениями, а Иван Матвеевич, посмеиваясь над нашей излишней горячностью, снова продолжил свою речь.
- Помню в 1913 году в Ростов приехал известный в то время поэт Игорь Северянин. Для его лирики характерна смелая для того времени эстетизация образов салона и современного города. Для него была важна и игра в романтический символизм и «эгоизм». Что же касается темы «народных страданий», то он был от нее страшно далек. И в этом была сила его поэзии.
Северянин был основателем литературного движения эгофутуризма (начало 1912 года). Однако вскоре, поссорившись с Константином Олимповым (сыном поэта Фофанова), который претендовал на главенство в движении, заявил о своем выходе из движения знаменитой поэзой, начинающейся словами «Я, гений Игорь-Северянин…». Впоследствии он сблизился с кубофутуристами Маяковским, Хлебниковым и Крученых. С ними он ездил в турне по России. Свои стихотворения он называл несколько необычным словом – «поэзы».
Тогда это был один из самых популярных поэтов в России. Публика стремилась на его поэзоконцерты. Игоря Северянина знали не только все гимназисты, студенты, курсистки, молодые офицеры, но даже приказчики, фельдшерицы, коммиявижоры, юнкера. В 1913 году он выпустил сборник «Громокипящий кубок», в 1914-1915 гг. у него вышли сборники «Victoria regia», «Златолира», «Ананасы в шампанском».
Иван Матвеевич неожиданно начал читать стихотворение «Мороженное из сирени».
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений...
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень - сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок...
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
Для нас это было несколько необычно. Во-первых, мы и представить не могли, что Иван Матвеевич настолько лирик, а во-вторых, стихотворение было так необычно для нас, что мы невольно вслушивались.
- Вот видите, молодые люди, какая необычность стиха. А ведь в чем только не обвиняли поэта! И в том, что он слишком популярный. И в том, что его поэзия салонна. И в том, что ему далеки народные чаяния. А тут как назло САМ Лев Толстой сказал неодобрительные слова о его стихотворении «Хабанера II».
Вонзите штопор в упругость пробки,-
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката...
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли...
Счет поцелуям - пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,-
И будет счастье в удобном смысле!..
Замечательное стихотворение. Оно всем понравилось. Что же возмутило Толстого? То, что нет социального мотива. «Чем занимаются!.. Чем занимаются!.. – вздохнул он. – Это литература. Вокруг – виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них – упругость пробки!» Позиция Толстого понятна. В чем же вина поэта? Во всем и ни в чем. Поэт не может отвечать за все, что творится в обществе. Поэт не может нравиться всем. Приведу для примера, что о нем говорили в то время.
Так для Валерия Брюсова Игорь Северянин – лирик, тонко воспринимающий жизнь и своими ритмами заставляющий читателя страдать и радоваться вместе с собой. Это ироник, остро подмечающий вокруг себя смешное и низкое и клеймящий это в меткой сатире. Это художник, которому открылись тайны стиха.
В.Ходасевич отметил, что поэзия Игоря Северянина необычайно современна – и не только потому, что в ней часто говорится об аэропланах, кокотках, а потому что его душа – душа сегодняшнего дня. Может быть, в ней отразились все пороки, изломы, уродства нашей городской жизни, нашей тридцатиэтажной культуры, «гнилой как рокфор», но в ней отразилось и небо, еще синеющее над нами.
С именем Северянина связана целая эпоха. Он был символом, знаменем, идолом петербургского надлома. Северянин отобразил в своих стихах душу, тоскующую в предгрозье Первой мировой войны. В его стихах чувствуется лирическая ирония по отношению к витавшему в различных слоях общества желанию отойти от трагизма действительности в «бомонд» и «иностраны». В этот период смешалось все. Апатия, уныние, упадничество – и чаяние катастроф и сдвигов. Это был Рим времен упадка. Мы не жили, но созерцали все самое утонченное, что было в жизни. Мы не боялись никаких слов, мы были в области духа циничны и нецеломудренны, в жизни вялы и бездейственны. И все это отобразилось в стихах Игоря Северянина.
В ландо моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и – "этих" дам.
Ах, в каждой "фее" искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! Как безвопросно!
Как гривуазно! Но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь.
И что тут прелесть? И что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
Игоря Северянина всегда окружали толпы поклонников и поклонниц. В Ростове проходило то же самое. У Северянина не было подготовленного сценария. У него была только чья-то визитная карточка, на которую он нанес ряд заглавий своих стихов. Это был его репертуар, из которого он будет выбирать на эстраде.
Поэт был в застегнутом наглухо сюртуке с цветком в петлице. Высокий, стройный, в черном сюртуке, он приковывал к себе внимание. Игорь Северянин произносил свои стихи распевно, как бы пренебрегая внутренним смыслом стиха, совершенно однотонно. Но как принимала его публика! Большими аршинными шагами в длинном черном сюртуке выходил на эстраду высокий человек с лошадино-продолговатым лицом. Заложив руки за спину, ножницами расставив ноги и крепко-накрепко упирая их в землю, он смотрел перед собой, никого не видя и не желая видеть. Потом он приступал к скандированию своих распевно-цезурованных строф. Публики он не замечал, не уделял ей никакого внимания, и именно этот стиль исполнения приводил публику в восторг, вызывал определенную реакцию определенного типа. Все было задумано, подготовлено и выполнено.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
Он возвышался над шумной толпой и оставался для нее загадкой. Оставался он загадкой для современников и потомков. С непроницаемым лицом мелодично исполнял «поэзы», буквально гипнотизируя зрителей свои пением.
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Я - год назад - сказал: "Я буду!"
Год отсверкал, и вот - я есть!
Среди друзей я зрил Иуду,
Но не его отверг, а - месть.
"Я одинок в своей задаче!"-
Прозренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
Нас стало четверо, но сила
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Она росла в своем единстве,
Самодержавна и горда,-
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатер орда...
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлен болот;
У каждого в плече заноза,-
Зане болезнен беглых взлет.
Я их приветил: я умею
Приветить все,- божи, Привет!
Лети, голубка, смело к змию!
Змея, обвей орла в ответ!
- Я эгофутурист. Я был им провозглашен в ноябре 1911, когда появилось издание моего пролога. – Слова льются четкие, отделенные друг от друга, точно при каждом из них нажимается невидимая педаль. – Моя доктрина известна. Футурист – «будущий». Эгофутуристом может быть каждый. Это очень просто. Но это надо суметь, так как для этого нужен большой труд. Каждый человек, который решил выдвинуться, должен упорно выдвигать себя, принося все в жертву этой цели. С футуризмом я не имею ничего общего. Мое творчество пока единственное в своем роде. Многие подражают мне, но эгофутурист я один. Что касается Маринетти и итало-французского футуризма, то я не берусь ни судить о нем, ни связывать себя с ним, так как это вне моей компетенции.
Иван Матвеевич помолчал, а потом продолжил:
- Поэт в течение жизни примерял разные маски порой, скрывая за ними остроту душевных переживаний, «свой больной путь земной». Все такой же спокойный, чеканящий слова, изысканный в медлительных движениях и чуть надменный, Игорь Северянин продолжил:
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палац –
За струнной изгородью лиры…
Как он смешит пигмеев мира.
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц.
- Вы посмотрите, какое отчаяние вокруг! Какая безнадежность! Возможность процесса Бейлиса, ежедневные катастрофы, чума в Новочеркасске, кубуфутуристы.
Публика начала задавать вопросы. Ее интересовало все. Зритель с первого ряда спросил:
- Вы эгофутурист. А нравится ли вам кто-либо из современных поэтов?
Северянин ответил просто:
- Боготворю Мирру Лохвицкую, считаю ее величайшей мировой поэтессой, гениальной поэтессой. Ее поэмы «На пути к Востоку», «Вандэлин» и «Бессмертная любовь» - шедевры мировой поэзии, разумеется, прозеванные и критикой, и публикой.
Я Лохвицкую ставлю выше всех:
И Байрона, и Пушкина, и Данта.
Я сам блещу в лучах ее таланта,
Победно обезгрешившего Грех:
Познав ее, познал, что нет ни зла,
Нет ни добра,— есть два противоречья,
Две силы, всех влекущие для встречи,
И обе — свет, душа познать могла.
О, Бог и Черт! Из вас ведь каждый прав!
Вы — символы предмирного контраста!
И счастлив тот, о ком заботясь часто,
Вселяется в него, других поправ.
И в ком вас одинаково, тот благ:
Тот знает страсть, блаженство и страданья,
Тот любит жизнь, со смертью ждет свиданья,
И тот велик, как чародей, как маг!
И грех, и добродетель — красота,
Когда их воспринять благоговейно.
Так Лохвицкая просто, беззатейно
Открыла двух богов и два креста.
Если бы не строили так много аэропланов, я ожидал бы с уверенностью, как через двадцать или около этого лет – ее бы славословили. Утешаюсь одним: истинные ценители и теперь у нее есть. Каждый поэт обязан иметь ее стихи. Затем: я очень люблю Фованова и Бодлера. Лишь нравятся Гумилев, Эренбург, Бунин, Гофман Виктор, Черубина де Габриак, Тэффи.
- А кто не нравится?
- В конце 1912 года я выпустил «Эпилог» и перестал быть эгофутуристом. Моя доктрина «Я – в будущем» стала для меня тесной. Конечно, я сочувствую всем эгофутуристам, но, к сожалению, среди них много вечных, которые никогда не узнают способа перестать быть эгофутуристами. Мешает им отчаянная бездарность и тупые трюки. Что же касается «москвичей»-кубофутуристов и «казанцев»-неофутуристов – это сплошное шарлатанство, и я о них даже говорить не желаю. Равно я не признаю и футуризма иностранного. Не выношу очень многих, в особенности Ратгауза и Городецкого. Говоря откровенно, я не люблю ни Бальмонта, ни Брюсова, ни В.Иванова, ни Блока, ни Кузмина. У каждого из них, верю и даже знаю, есть хорошие стихи, но как поэтов я не люблю их по разным причинам. Не люблю и многих стариков: Коринфского, Ушакова-Каплуновского, Щепкину-Коперник, Allegro. «Акмеизм» возбуждает у меня хохот: какой же истинный поэт не акмеист? Ведь так можно и «соловьизм» изобрести! Смешит меня и «Цех поэтов», в котором положительно коверкают начинающих. Я называю его «обезьянником», посредственно в нем все.
- А как вы определите особенности своего стиля?
- Особенность моего стиля в ассонансах и диссонансах. Именно они дают «непосредственность» стиха. Вообще ассонансы и диссонансы широко используются в народной речи. Возьмем первую пришедшую на ум пословицу «Жизнь прожить – не поле перейти» - «жить» и «ти», что вы ни говорите, ассонансы, хоть и плоские. Диссонансы мы тоже должны ввести в поэзию, опираясь на «народный слух», как наиболее непосредственный. Пословица блестяще это подтверждает: «Тише едешь – дальше будешь». Спрашивается, как назвать «едешь» - «удешь», если не диссо? В моем сборнике вы найдете целый цикл подобных стихотворений. Надо иметь в виду, что ухо шокировано этим новшеством только сначала: затем оно привыкает. Отчего можно произнести пословицу на диссо без предвзятого чувства, и отчего нельзя прочесть стихи диссо не смущаясь? Вот одно из моих стихотворений. Оно так и называется «Диссона»:
В желтой гостиной, из серого клена, с обивкою шелковой,
Ваше сиятельство любит по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке комичного цвета, коричнево-белковой,
Вы предлагаете тонкому обществу ирисный кэкс,
Нежно вдыхая сигары эрцгерцога абрис фиалковый...
Ваше сиятельство к тридцатилетнему - модному - возрасту
Тело имеете универсальное... как барельеф...
Душу душистую, тщательно скрытую в шелковом шелесте,
Очень удобную для проституток и для королев...
Впрочем, простите мне, Ваше сиятельство, алые шалости...
Вашим супругом, послом в Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата суть высшие качества...
Но для меня, для безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для него,- лишь чудачество...
Самое ж лучшее в нем, это - Ваше сиятельство!
Иван Матвеевич задумался, потом опять начал говорить:
- А как удивительно воспел женщину Северянин. Веселый сумеречный силуэт Незнакомки расцвечивается у него яркостью красок в двуликом образе Прекрасной Дамы сегодняшнего дня. Царство холодных лучений и зеркальных отраженностей, царство парфюмерии и городских масок воплотилось в своеобразной Музе Северянина, впитавшей в себя мотив шантанного напева, ароматной утонченности запаха духов, пряный как ликер Creme de Violette. Жива Прекрасная Дама! Жив мечтатель! И есть магические слова, преобразующие тусклый прозаизм будней в царство безразумных чудес.
Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты вся - нега, вся - гроза,
Вся - молодость, вся - страсть; и чувства без
названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя - боязнь моя безмерна...
И ты, меня поняв, в тревоге головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно,-
И вот другая ты: вся - осень, вся - покой...
Бесстрастно слушал поэт восторженные крики и бурю оваций и также бесстрастно ушел с эстрады.
Иван Матвеевич вновь задумался о чем-то своем, далеком и не всегда понятном. Потом обратился к нам.
- Вот так, молодые люди, настоящий поэт волнует людей своими стихами. Игорь Северянин – настоящий поэт. И пусть в его стихах что-то не согласуется правилами пиитики, что нам до того. Первый признак поэта – уметь передать то, что он видит. Именно поэт обладает способностью подмечать те черты, которые помогают воссоздать всю картину в воображении читателя. Такой способностью к «рисованию» и обладал Игорь Северянин. Он поэт-живописец. Он смог создать целые картины, сохраняющие всю свежесть красок, передающие весь аромат действительности. Но это не все. Игорь Северянин не только живописует, он способен переживать события остро и глубоко. Свою скорбь, боль, счастье поэт замыкает в своем творчестве. Именно сильные переживания дают ему темы для вдохновений. Кто не способен сам сильно чувствовать. Тот не сможет повлиять на читателя.
Вы, конечно, можете сказать, что облик поэта получился слишком сусальным.
- А действительно, разве в нем не было отрицательных черт? – спросили мы.
- Были. Но его спасает ироническое отношение к жизни. Наиболее удачные стихи те, которые достаточно ироничны или самоироничны. Все остальное, в чем можно обвинить Игоря Северянина, достаточно спорно. Одни говорят об отсутствии вкуса, другие обвиняли в том, что его умственные горизонты ограничены. А все это роковым образом сказалось на скудости и однообразии его творчества. Но разве в этом вина поэта?
Могила Игоря Северянина в Таллине
Прошло много лет. И сам я теперь в возрасте Ивана Матвеевича. Но до сих пор я думаю о том, как сложна и неоднозначна поэзия. Как сложен и неоднозначен сам поэт. И не вина поэта, что не понимают его творчество, а беда того, кто не смог почувствовать очарование настоящей поэзии.