Альманах Жарки сибирские, проза, 12, май 2014

Геннадий Ботряков, Челябинская область
Хроника плавающего вездехода

Неделю подряд идёт дождь. Брянта разлилась во всю ширь своих берегов и не верится, что ещё недавно почти на всех перекатах её можно было перейти в коротких сапогах. Мари разбухли, словно перины и, не в силах удержать в себе лишнюю влагу, по многочисленным ручейкам непрерывно отдают её в реку. Просочившись сквозь торф, вода окрасилась в цвет тёмного пива, - сходство с ним усиливают плывущие по поверхности потока комки белой пены.
Мимо берега проносит коряги, обломки деревьев и целые стволы, которые обрушились с подмытых берегов и отправились в путешествие вниз, к Зейскому морю. «Брянта», - с эвенкийского, - “река со многими истоками”, но и без перевода понятно, что их, истоков, более, чем достаточно.
Приняв справа в себя ещё один бурный ручей, метрах в трехстах ниже нашего бивака поток бьёт в отвесные гнейсовые скалы. Отскочив от них, река круто поворачивает влево, образуя подковообразную излучину. Место весьма живописное, поэтому мы и выбрали его неделю назад для своего временного - на одну ночь - лагеря, но не могли, конечно, предположить тогда, насколько долгим окажется наше здесь пребывание.
У противоположного берега упругое течение треплет туго натянутый толстый капроновый фал. Один его конец привязан к стоящей прямо у уреза воды высокой лиственнице с полуобнажёнными корнями, другой косо уходит в воду, - там, в холодной глубине, стоит наш вездеход ГТТ. Только этот фал служит свидетельством тому, что могучий поток ещё не уволок нашу машину в яму на повороте реки, - туда, где течение заметно ослабевает. Река набрала колоссальную мощь, ведь сейчас все её “многие истоки”, скатившись со Станового хребта, собрали почти непрерывно льющуюся с небес дождевую воду в одно русло, поэтому наступление такого весьма нежелательного события, как перемещение машины на ещё большие глубины, недосягаемые даже в малую воду, кажется весьма реальным.
Дни и ночи напролёт дождь мелко шуршит по крыше палатки, и, в другой, более благоприятной обстановке, очень уютный этот шелест растравляет мне душу.
От Судьбы не уйдёшь и не уедешь.
Отработав на титаноносном габброидном массиве в верховьях Брянты в окрестностях давно уже брошенного, но ещё отмеченного на некоторых картах Октябрьского прииска, наш полевой отряд возвращался на трассу БАМ. На станции Дипкун, тогда ещё конечной к востоку от Тынды, вездеход предполагалось погрузить на железнодорожную платформу, чтобы перебросить на крайний северо-запад Амурской области, где его скоро ждали на реке Имангре, - там было известно несколько месторождений и рудопроявлений титана, поэтому этот район довольно часто посещался геологами разных организаций.
Не остался в стороне и Амурский комплексный научно-исследовательский институт Дальневосточного Научного Центра Академии Наук СССР, и ещё один его отряд был готов продолжить там полевые работы, но, как это часто бывает, Судьба (так и хочется в этом месте её охарактеризовать так – «злодейка») бесцеремонно вмешалась в наши планы, - от неё не убежишь, как ни старайся.
Через много лет после описываемых событий на скромном обелиске, стоящем на обочине шоссе между Шимановском и Свободным, на крутом повороте, я прочитал такие слова: «Здесь закончил свой путь рыцарь Жером Кателуан 27 августа 1994 года. Чтобы почтить его, помните о его чертах: справедливости, искренности и лояльности». Я вспомнил сообщения в газетах того времени, - в них говорилось о гибели в Амурской области совершающего кругосветное путешествие французского мотоциклиста. Позади у него были десятки тысяч километров, но вот этот злосчастный поворот оказался для него роковым. Судьба, злодейка!
...Дорога была нелегкой, постоянно приходилось обходить многочисленные прижимы, каменистые участки, поэтому за первый день мы сумели пройти лишь километров сорок, - две трети расстояния до магистрали. Особенно тяжелым был отрезок пути через Лучанский гипербазитовый массив, - русло разрезающей его реки как противотанковыми надолбами было завалено облизанными водой чёрными глыбами дунитов. Такие места приходилось объезжать по залесённому берегу. Нередко нам приходилось брать двуручную пилу и подобно заправским лесорубам валить встающие перед вездеходом деревья.
Заночевали на сухом высоком берегу перед крутым поворотом. После завтрака быстро свернули лагерь, погрузились в вездеход и взялись форсировать реку по неглубокому броду. Этим путём мы уже прошли почти месяц назад, - на противоположном берегу, на покрытом плотным илом поросшем нежной травкой пляже ещё были видны две спускающиеся в воду лесенки от траков нашего вездехода. К ним он и пошлёпал вброд потихоньку, глухо постукивая гусеницами по гальке, а затем, натужно рыча, попытался вскарабкаться на приглубый берег. Наш водитель Олег, высокий парень лет двадцати двух, однако, не учёл, что на довольно крутой, подмытый течением высокий галечный пляж тяжёлой машине будет не выбраться, - гусеницы вездехода скользили по гальке, сваливая её в реку, но всякий раз железная черепаха бессильно сползала вниз.
Эх, «подстелить бы соломки», - взять бы, да вернуться тогда на правый берег, пройти по пляжу до мелкого переката и безо всякого риска спокойно перебраться на пологую косу метрах в пятидесяти выше по течению. Тогда к обеду мы уже находились бы на трассе, дальше был совершенно безопасный участок пути. С другой стороны, тогда не было бы и всей этой истории.
...Чтобы не терять время, мы решили идти вдоль берега, - глубина это позволяла, вездеход на плав не становился. Когда до косы уже было рукой подать, тягач вдруг наткнулся на подводную преграду и остановился, - гусеницы пенили воду, не сдвигая десятитонную махину ни взад, ни вперед. Причина остановки обнаружилась быстро, - машина наползла на узкий, но длинный валун, аккуратно пропустив его между своими гусеницами, и накрепко зацепилась за него днищем. В малую воду этот валун, наверняка оказывается на поверхности и в виде небольшого островка возвышается над уровнем реки.
Трагедии в подобном событии обычно нет, и оно чревато лишь задержкой минут на двадцать. Для проведения процедуры “самовытаскивания” необходимы всего три предмета двух наименований: бревно и две замкнутые цепи с крючками. Применяются они так.
На бревно длиной чуть больше ширины вездехода накидываются цепи, которые зацепляются на обеих гусеницах вышеупомянутыми крючками, для чего в траках имеются соответствующие отверстия. Включив заднюю скорость, тягач затаскивает бревно под себя, - цепи надеваются как раз для того, чтобы бревно никуда не “убежало” от наезжающего на него железа, - и с его помощью сталкивает себя с преграды, будь то валун, пень или просто спрессованная почва, если вездеход выкопал в грунте глубокие канавы и, как выбросившийся на сушу кит, беспомощно лежит на брюхе.
В полностью укомплектованной машине всё перечисленное имеется в наличии: цепи лежат в кузове у заднего борта – всегда под рукой, - а специально для бревна снаружи имеются хомуты, которыми оно пристегивается к борту. Цепи у нас были, а вот бревно, работая в тайге, где деревьев - не счесть, возить с собой мы не считали нужным, что нас в итоге и подвело, и задержка, связанная с затратой времени на изготовление подходящего бревна, надолго отделила нас от цивилизованного мира.
Поначалу же ситуация представлялась вполне штатной, поэтому никакой паники на борту нашей амфибии не наблюдалось. Раздевшись до трусов и захватив топор и двуручную пилу (а я еще и фотоаппарат), вдвоем с Сергеем Батуриным, мускулистым, как Шварценеггер, тридцатишестилетним “малым”, мы спрыгнули в прохладную воду, которая была нам чуть выше пояса, и выбрались на берег.
В экспедиционной иерархии АмурКНИИ Сергей был мелким «полевым командиром» – начальником отряда. Несмотря на гораздо менее внушительные габариты, я был «полевым командиром» покрупнее – начальником экспедиции. В институте их было три и в соответствии с районами работ, назывались они по-китайски, – китайцы обожают всё привязывать к сторонам света, вплоть до стен своих жилищ: Южная, Северная и Западная.
Названием своей экспедиции – «Северная» - мы гордились. В ней было что-то от покорителей Арктики и Северного полюса, хотя, следует сказать, наш «север» находился примерно на широте Екатеринбурга, но, с другой стороны, «запад» – на меридиане Алдана. Любитель всяческой атрибутики, Сергей изготовил трафарет из двух сплетающихся друг с другом букв «С» и «Э» и ещё в Благовещенске пометил этим красивым логотипом всё отрядное имущество - баулы, палатки, тенты, чехлы от спальных мешков, да и сам вездеход. Нам оставалось только нанести на своих телах татуировки: «Не забуду СЭ!».
Название нашего отряда тоже было неслабое: «Лучанский», хотя к солнечным лучам оно не имело никакого отношения, а происходило от эвенкийского «луча» – русский, - так эвенки назвали бледнолицых, более трёх веков назад пришедших на их землю. На карте Амурской области есть несколько ручьёв, рек и горная вершина именно с таким названием. В виде наименования крупного массива горных пород оно перешло и на геологичeские карты.
Не все купания одинаково полезны!
Для начала, Сергей вытесал из тонкой лиственницы длинный шест, которым оставшийся на борту Витя Борисов, - огненно-рыжий меланхоличный парень, второй год после окончания политехникума работавший у нас лаборантом, - попытался столкнуть вездеход с преграды. Увы, тягач, хоть и раскачивался на валуне, слезать с него упорно не желал. Пришлось свалить дерево потолще, и «отредактировать» его, срубив сучки и отпилив лишние части.
Чтобы зафиксировать «для истории» весь процесс на фотопленку, я остался на берегу, а Сергей с Витей проделали все описанные выше необходимые манипуляции. Взревел двухсотсильный мотор, гусеницы затащили бревно на глубину, словно щепку, и машина легко сползла со злосчастного валуна.
И вот тут произошло то, что могло мне присниться лишь в кошмарном сне. Передняя часть вездехода вдруг “клюнула” и стала стремительно погружаться. В считанные секунды уровень воды в реке сравнялся с раскрытым выхлопным люком. Конструкция вездехода предусматривает закрытие люка подпружиненной крышкой, однако, чтобы крышка постоянно не хлопала, Олег прикрутил её барашками к борту. В широкую горловину хлынула забортная вода, быстро заполнившая носовой моторный отсек. Захлебнувшись собственным дымом, дизель зачихал и заглох. Мёртвым грузом железа тягач лёг на речной грунт.
Хотя всё произошло чрезвычайно быстро, до меня мгновенно дошёл весь трагизм случившегося, - выкрутиться без посторонней помощи из внезапно сложившегося отчаянного положения теперь нам нечего было и мечтать. Принимая же во внимание удаленность места аварии от цивилизации, впору было стреляться или за компанию с вездеходом утопиться. Несмотря на такую трагическую перспективу, неожиданно оказавшись в роли фотографа-папарацци, которым, как известно, хлебом их не корми - дай поснимать какую-нибудь катастрофу, я, мысленно глотая слёзы и сдерживая рыдания, продолжал щёлкать своим “Любителем”.
Вовремя вспомнив, что безвыходных положений не бывает, с суицидом я решил погодить и тоже принял участие в эвакуации груза, - внутри совсем недавно ещё такой горячей и живой машины уже вовсю плескалась вода.
Олег попытался спасти аккумуляторы, но получив по рукам несколько чувствительных электрических разрядов, оставил занятие по откручиванию проводов от клемм. Тут же из груды барахла была извлечена резиновая лодка, накачана прямо на крыше кабины, и через люки в ней всё экспедиционное имущество, остатки продуктов и образцы пород и руд в ящиках за несколько рейсов были переправлены на недавно покинутый нами правый берег. Оборудовать лагерь на близком левом берегу не представлялось возможным, – сразу за узкой полосой затопляемого в большую воду пляжа начинался поросший лесом крутой склон.
Под брезентовым тентом внутри машины остались только две двухсотлитровые бочки с соляркой и дизельным маслом. Горюче-смазочные материалы были приобретены нами в Дипкуне у военных железнодорожников, силами которых строился центральный участок трассы. Бочку с соляркой мы ещё даже не открывали, ездили пока на полной перед выездом в тайгу заправке, а вот вторую уже почти ополовинили, – вездеход оказался весьма охочь до смазки, и Олег всегда держал под рукой пару наполненных двадцатилитровых канистр для регулярного подливания масла в систему. Их мы тоже оставили в кузове, полагая, что оттуда они никуда не денутся. Будущее показало, что в этом вопросе мы глубоко заблуждались.
Спасение утонувших - дело рук и ног самих утонувших!
Для разрешения двух вечных вопросов «кто виноват и что делать?» сама собой создалась комиссия по расследованию аварии, в которую добровольно вошли все члены отряда. Она быстро установила, что столь быстрое затопление нашего плавающего вездехода произошло вот почему. Покуда задрав нос, и соответственно, опустив «корму», тягач стоял на валуне, через щель, образовавшуюся из-за неплотного закрытия заднего борта, внутрь интенсивно поступала вода. Когда же передняя часть машины опустилась, в полном соответствии с законами физики вода сразу переместилась туда. Результатом этого переливания из одного «сосуда» - кузова, в другой, сообщающийся с первым, - носовую часть, стало критическое её погружение со всеми вытекающими из этого факта печальными последствиями.
Эвакуировав всё на берег, разложили походный стол со стульями неподалеку от ещё неостывшего кострища и, бросая тоскливые взгляды на реку, сели держать совет, решать второй вопрос: «что делать?». Какой-нибудь альтернативы единственному варианту спасения утопленной машины, впрочем, для нас не существовало, - нужно было добираться до Дипкуна, где в какой-нибудь организации, имеющей в своем гараже такой же вездеход, упасть на колени перед начальством и упросить выделить его на два-три дня, - их должно было хватить, чтобы вытащить тягач и вернуться обратно. Даже мне, оптимисту, с самого начала задача казалась хоть и выполнимой, но чрезвычайно трудной.
Километрах в пятнадцати выше стояла партия хабаровских геологов, производивших работы по поискам коренных проявлений платины в пределах уже упомянутого Лучанского массива. Накануне мы познакомились с их начальником, Александром Михалевским, когда на изрыгающем дым вездеходе вывалились из тайги на реку, где он проходил маршрутом по скальным береговым обнажениям. Более трех недель до этого события мы видели только друг друга, поэтому не преминули остановиться чтобы поговорить. Было чертовски жаль, что вездехода у хабаровчан не было, и в нынешнем нашем отчаянном положении они могли оказать нам лишь моральную поддержку.
В итоге было решено оставить в лагере Витю, а также Иру – единственную среди нас представительницу прекрасного пола. Как и Витя, она работала у нас лаборанткой, а в полевых условиях выполняла коллекторские обязанности и по совместительству была нашей матерью-кормилицей. Ну а мы с Сергеем и Олегом отправлялись в путь, на трассу, к людям.
Витя переправил нас на лодке на противоположный берег, мы пожали руки на прощанье, издали помахали Ире, провожающей нас в позе плачущей Ярославны, и двинулись навстречу неизвестности.
Язык хоть докуда доведёт!
Сначала мы шли то по берегу, то, срезая широкие петли, прямо по тайге, затем километров сорок ехали по тряскому притрассовому шоссе на “Урагане”, - машине, предназначенной для перевозки ракет средней дальности поражения, Добрались до Дипкуна, когда столовая и хлебный киоск уже были закрыты, последние минуты работали другие магазины. В продуктовой сетке проходящего мимо нас мужчины заметили бутылку коньяка. После столь неудачного дня все мы вдруг почувствовали естественную необходимость снять нервное напряжение, поэтому, получив от счастливого обладателя коньяка информацию о том, где в такой неурочный час можно раздобыть этот напиток, направились в указанном направлении.
После непродолжительных переговоров, необходимых из-за того, что шёл уже второй месяц действия знаменитого антиалкогольного указа, продавец овощного магазина выдала нам из-под прилавка две бутылки армянского коньяка. Достать хлеб оказалось ещё проще, – попросили у светлоголового парнишки, выглядывавшего из дверей своего барака, он и вынес его полбуханки, попутно объяснив путь до гостиницы, ведь нам пора было думать о ночлеге.
Гостиница представляла собой длинный барак за деревянным забором. Прямо на отгороженной территории начинался взбегающий на крутую сопку берёзовый лес. В гостиничном холле было непривычно пусто, не обнаружили мы и стойки с традиционной надписью на ней, сообщающей об отсутствии мест. Середину холла занимал биллиардный стол, по бокам стояли мягкие кресла.
Заглянули в приоткрытую дверь первого номера, - там стояли шесть кроватей и стол, за ним пили чай первые встреченные нами в поначалу казавшейся совершенно необитаемой гостинице люди. Это были два молодых парня, в раскрепощённом облике которых легко угадывались студенты. Они подсказали, что для вызова распорядителя нужно нажать незамеченную нами кнопку звонка, висящего снаружи рядом с входной дверью.
Вскоре после посланного нами сигнала из небольшого жилого дома в глубине двора вышла слегка полноватая молодая женщина. С первого взгляда она показалась мне знакомой. Ну конечно! - она могла бы быть сестрой-двойняшкой Галины Польских. Несмотря на столь разительное сходство с обаятельной и почти всегда в своих ролях доброй киноактрисой, казалась она неприветливой, больше похожей на тёщу, которую как-то довелось ей играть в фильме "По семейным обстоятельствам". Надо сказать, что и она подобрела, когда сама неожиданно стала невесткой.
Несмотря на кажущуюся недружелюбность, “Галина”, как я стал её про себя называть, без лишних слов поселила нас, направив всех в одну комнату, - ту самую, где мы уже общались с ужинающими студентами. Ко времени нашего второго пришествия они уже закончили свою трапезу и вышли в холл погонять костяные шары с номерами на боку.
Нам тоже пора было подкрепиться. Закусывая купленным вместе с коньяком салатом и захваченной из лагеря тушёнкой, мы осушили одну бутылку и плавно перешли ко второй. Жить стало лучше, жить стало веселее! По ходу составили план действий на завтра, затем мы с Олегом тоже вышли в холл, где студентам биллиард уже наскучил, - они сели в кресла, передав кий нам.
Познакомились со своими сокоешниками. Они оказались художниками, членами ССО - студенческого строительного отряда откуда-то из-за Урала, снятыми с трассы специально для написания призывов типа: “Даёшь досрочную укладку золотого звена на центральном участке БАМа!”, а также рисования профилей молодых людей обоего пола, устремленных вдаль, навстречу ветру, солнцу, светлому и прекрасному будущему, - после выпитого коньяка вера в него и в нас значительно окрепла.
За окнами гостиницы “постепенно сгустились сумерки” (воспользуюсь уж этим литературным, не лишённым поэзии, штампом), и мы, наконец, оказались в кроватях на белых простынях, впервые за месяц, в течение которого нашими постелями были спальные мешки, возложенные на надувные резиновые матрасы. Насыщенный драматическими событиями день закончился.

Экскурс в историю

Спал я плохо, пробудился с тоской в груди, ведь нам предстояло перед кем-то “ломать шапку”, а кому это по вкусу? Для начала мы позавтракали в рабочей столовой, потом сходили на почту, откуда телеграммой я поздравил со вчерашним днем рождения живущую за тысячи километров от места описываемых событий свою маму, - если бы не злополучная авария, я сделал бы это вовремя. Поэтому и запомнил, - хоть ночью спрашивай, - эту печальную дату: 18 июля 1985 года.
Телефонная связь не работала, а телеграфировать в институт о случившейся аварии я не стал, ещё надеясь быстро выбраться из передряги. Моё нежелание сообщать о случившемся объяснялось тем, что за последние три года это был уже второй вездеход, утонувший при моём, хотя и косвенном, участии, и мне не хотелось получить в АмурКНИИ совсем не почётное в мирное время звание “истребителя” вездеходов.
Произошла та история тоже на БАМе, и втянутыми в неё оказалось гораздо больше народа, включая нашего руководителя – директора института Валентина Григорьевича Моисеенко.
Вместе со своими сослуживцами тогда я впервые оказался там для работы на титановом месторождении Большой Сэйим на Каларском хребте. Поезда в западном направлении от Тынды ходили в то время лишь до Усть-Нюкжи. На ней мы и сгрузили с платформы свой новенький вездеход. Поселок строителей при станции именовался по-другому - Юктали, как и река, на берегах которой он был расположен, правый приток быстрой и своенравной Нюкжи, петляющей по “голубой долине”, - именно так переводится с якутского её название.
Надо сказать, что поначалу, пока железнодорожный путь ещё не улежался, поезда по строящейся магистрали передвигались медленно, и доходило до того, что проехавшие свою остановку пассажиры, не рискуя разбиться, могли спрыгнуть с поезда на ходу. Мне довелось наблюдать, как мужчина, проснувшийся уже после отправления со станции Кувыкта, чертыхнувшись, взял свои вещички, не спеша вышел в тамбур и уже скоро был снаружи, живой и невредимый, только раздосадованный тем, что возвращаться домой приходится пешком.
Вот на такой скорости мы и ехали на платформе от Ларбы до Усть-Нюкжи, лёжа вповалку в своих спальниках у самых гусениц вездехода под растянутым над головой тентом, - поначалу вездеход был адресован в Ларбу, поскольку информация о том, ходят ли дальше поезда, не была известна даже в Благовещенске.
В Юктали мы основательно загрузились ящиками с тушёнкой, сгущёнкой, завтраками-обедами-ужинами туриста и другими питательными и вкусными продуктами. Слава магистрали в те годы гремела на весь Союз и ближнее зарубежье, представленное тогда странами социалистического лагеря, поэтому в магазинах там, в отличие от других городов и весей нашего необъятного государства, там только птичьего молока не было.
Танкисты грязи не боятся!
Вездеходчиком к нам был прислан Миша Рогов, уроженец Центральной России, бывший мотогонщик и механик-водитель боевого танка в рядах Советской Армии. Он приехал вместе со Славой Римкевичем, который тут же отбыл в Ларбу, где ему нужно было дожидаться В.Г.Моисеенко, затеявшего экспедиционную поездку по рудным объектам прилегающей к магистрали территории.
Миша совсем недавно демобилизовался из армии, где кроме навыков вождения танка, накрепко усвоил закон: “Железное должно ломаться!” Проверяя ходовые качества машины в экстремальных условиях, Миша загнал её в такую даже для вездехода непролазную грязь вперемешку с булыжниками, что у того вырвался “с мясом” задний каток-ленивец. Произошло это совсем рядом с сухой и твердой, только что не асфальтированной дорогой и средь бела дня на глазах изумленных такой дуростью строителей БАМа. Тягач пришлось вытаскивать из грязи, а потом заваривать корпус и менять некоторые детали.
На устранение неполадок ушла масса времени и, что немаловажно, - спирта, который везде и во все времена был безотказной валютой. Надо здесь добавить, что найденный мной сварщик поначалу отказывался делать эту работу даже за спирт, поскольку оказался очевидцем позорного фиаско нашего вездеходчика и не хотел связываться со столь бестолковыми по его мнению людьми, но некоторыми - словесными - аргументами я убедил его взяться за сварочный аппарат.
Сразу после этого инцидента я связался по телефону с В.Г.Моисеенко с предложением сменить водителя на более опытного, - ведь нам предстояли переезды по таёжным дорогам, которые и дорогами-то назвать было трудно, а Миша показал себя зелёным новичком, да ещё с очень вредной для техники идеологией. Договорились всё же испытать его в деле ещё, о чём потом оба сильно пожалели.
С “зализанными” в Усть-Нюкже “ранами”, громыхая траками по гравийному шоссе, вьющемуся вдоль ещё не сданной в эксплуатацию “чугунки”, наш вездеход покатил на запад. Объект наших исследований находился на Имангре, левом притоке широкой и полноводной Олёкмы, и примерно на середине перегона по шоссе нам ещё предстояло пересечь эту “реку, неминуемую в пути”, – именно так переводится с эвенкийского её название.
Так уж получилось, что обе наши экспедиции, о которых идёт здесь речь, проходили в бассейнах рек, по которым из Сибири на Амур попадали известные землепроходцы. Более трехсот сорока лет назад, перевалив через Становой хребет, на плотах со своей ватагой по Брянте спускался лихой казак Василий Поярков, чтобы затем по Зее и Амуру проплыть д Охотского моря, и почти одновременно с ним по Олёкме прошел “со товарищи” ещё более знаменитый путешественник Хабаров, в честь которого на транссибирской магистрали назвали столицу Дальнего Востока - город Хабаровск, а также небольшую станцию Ерофей Павлович.
На Олёкме вышла небольшая заминка. Её берега уже соединил железнодорожный мост-красавец, приспособленный и для автомобильного движения. Для этого поверх металлических конструкций был положен деревянный настил, предохраняющий рельсы от повреждений, а по бокам протянуты отбойные деревянные брусы. Вышедшая на грохот подъезжающего вездехода женщина-охранница, сославшись на соответствующие инструкции, запрещающие проезд по мосту гусеничному транспорту, поначалу наотрез отказывалась нас пропустить по нему. Она порекомендовала разыскать в посёлке перед мостом трал, - на них перевозят трактора и прочую технику на гусеницах, способных повредить полотно дороги или моста.
Всё это существенно нас задерживало и к тому же предполагало неминуемое расставание с очередной порцией спирта, которого после приключений в Усть-Нюкже и без того оставалось немного. Пришлось мне в красках расписать чрезвычайную важность наших работ и, делая упор на то, что гусеницы вездехода практически не оставляют следов на деревянном покрытии (что является сущей правдой), гарантировать полную сохранность моста, чтобы в виде исключения его “хозяйка” нарушила свои строгие предписания.

Не сразу, но она сдалась, и быстро пожалела об этом, потому что управляемый Мишей Роговым вездеход шел не прямо, а зигзагами, периодически наезжая на боковые брусы, безжалостно их царапая. Всё же мост устоял, хоть и был железным, а если и сломался немного, то лишь в деревянной его части. Забегая вперёд, скажу, что через месяц с небольшим, уже с другим водителем, нам снова пришлось ехать через этот мост и уговаривать регулировщицу движения по мосту пришлось неизмеримо дольше, но опять это удалось. Надо сказать, что, полностью реабилитировавшись, проехали мы тогда «без сучка, без задоринки».
Ориентируясь по топографической карте пока еще незнакомой нам местности, доехали по трассе до Имангры, свернули влево на уже исполосованную вездеходами марь, и тягач, выстреливая своей выхлопной трубой длинные струи голубого дыма, двинулся к нашей конечной цели. То ли Наполеон, то ли Черчилль сказал как-то, что в России нет дорог, а есть одни только направления, - он, этот оракул, как будто на вездеходе по нашим марям поездил, - там все как раз именно так.
Километров через пять увидели вездеход, приткнувшийся к крупноглыбовому куруму, спускающемуся, казалось из-под самых небес. С трудом заметили на каменных развалах людей, кажущихся снизу муравьями на гигантском муравейнике. Они были чем-то заняты, но понять, чем именно, снизу было нельзя. Полагая, что некоторая информация о дороге нам будет не лишней, я не поленился подняться к ним и не пожалел об этом.
Копошащиеся на склоне люди оказались мерзлотоведами из МГУ, с которыми я сразу нашел общих знакомых, - с одним из них, Александром Тюриным, весьма популярной на геологическом факультете личностью, в годы обучения в аспирантуре я жил в одном блоке зоны “Г” и даже помогал делать ему петрографическое описание пород курумов. Он был заядлым театралом, иногда и меня снабжал билетами в московские театры, предлагая, правда, введя за кулисы Театра Сатиры в качестве рабочего сцены, зарабатывать их самому.
По сию пору помню, что самые тяжелые декорации были на спектакле “Женитьба Фигаро” с Андреем Мироновым в главной роли, а вот на “Беге”, где генерала Хлудова играл Анатолий Папанов, декорации были полегче.
Кроме меня, среди хороших знакомых Александра Тюрина был Владимир Высоцкий, который подарил ему на память свой большой портрет с именной надписью: “Тюрину Саше – добра!”. Судя по рассказам моих неожиданных собеседников, пожелание великого барда сбылось, всё у Саши было хорошо. Через много лет после той встречи на Имангре я узнал, что Александр Тюрин стал заместителем декана геофака МГУ, - во как, знай наших!
Мерзлотоведы ставили на куруме приборы, позволяющие им производить наблюдения за этими каменными потоками. Посоветовать по поводу дороги они нам ничего не могли, поэтому, придерживаясь наезженной колеи, мы двинулись дальше. На одном из участков пришлось даже пилить лес, чтобы вездеход смог протиснуться сквозь частокол деревьев, когда одна из “дорог” завела нас в тупик.
Месторождение титановых руд располагалось в левом борту реки в двадцати километрах от трассы, но мы до него немного не доехали и свой палаточный лагерь поставили на высоком правом берегу несколько ниже по течению. Ехать дальше с Мишей за рычагами не рискнули, - дорога оказалась промытой временными потоками и представляла собой две глубокие канавы, по её сторонам стоял густой хвойный лес.
Вода в реке была высокой, и, чтобы перебираться на другой берег, нам пришлось налаживать лодочную переправу. В первый день благоустраивали лагерь и обкатывали переправу, а уже назавтра сходили в маршрут. В небольшом поселке из трех-четырех балков у ручья Б.Сэйим, давшим название месторождению, познакомились с геологами из Хабаровска, проводившими поисковые работы.
Проконсультированные ими, посетили уже выкопанные горняками канавы, вскрывающие рудные тела, отобрали образцы титановых руд, предназначенных для экспозиции на Амурской ВДНХ в Благовещенске.
Доставить их туда брался В.Г.Моисеенко, который должен был скоро посетить месторождение Большой Сэйим, а добраться до него профессор собирался на нашем вездеходе, поэтому уже на следующий день, чтобы встретить директора, мне предстояла поездка на трассу. Этот маршрут восторга у меня не вызывал, слишком свежа в памяти была недавняя авария на станции Усть-Нюкжа. Дурные предчувствия томили мне грудь.

По закону Архимеда

Поначалу всё шло хорошо. Бросая гусеницами торф, машина на крейсерской скорости пересекала мари, мелкие болотца и ручьи, слегка побуксовав на выезде из небольшого озерца. Оставалось только переправиться через последний безымянный ручей, за которым начиналась перерезаемая бамовским шоссе марь. Не раздумывая ни секунды и не сбавляя скорости, лихой танкист (а ещё и, по его же словам, - бесшабашный мотогонщик) Миша направил вездеход в образовавшуюся на переезде через ручей лужу. Со всего хода тягач плюхнулся в неё, подняв мириады брызг, окативших нас через открытые двери.
Лужа оказалась глубокой и обладала одним неприятным для нас свойством, - её края почти отвесно обрывались вниз, поэтому траки гусениц скребли по стенкам, а вездеход никак не мог выбраться наверх. Несколькими днями раньше, прижавшись к крутому склону в сотне метрах выше по течению, ничего не ведая об этой ловушке, сие злосчастное место мы объехали стороной.
После нескольких безуспешных попыток выбраться, решили применить бревно и цепи, как уже подробно описано выше. На этот раз бревно у нас присутствовало, но вот досадная деталь: во время усть-нюкжинской аварии Миша ухитрился сломать крючок на одной из цепей, - железное же должно ломаться! Пришлось зацепить только одну сторону бревна, а другую я придерживал багром. К сожалению, этот номер не прошёл, - под гусеницу ушёл только левый конец бревна, тогда, как правый выскользнул, и вездеход на какое-то время выбрался из лужи лишь левой своей стороной, поэтому его резко перекосило и передняя правая часть опустилась под воду.
Дальше всё случилось абсолютно так же, как на Брянте, - вездесущая вода, использующая для своего проникновения куда-либо даже маленькие дырочки, через широкий выхлопной люк незамедлительно устремилась внутрь машины. В мгновение ока моторная часть вездехода с шипением затонула, - в полном соответствии с законом Архимеда, количества вытесняемой погруженными частями вездехода жидкости явно не было достаточно, чтобы удерживать его на плаву.

SOS - cпасите наши души!

После этого события мне осталось только спасти фотоаппарат и документы, лежавшие в рюкзаке под передним пассажирским сиденьем, который пришлось доставать уже из-под воды. Фотоаппарат успел набрать воды, и я тут же в сердцах выдернул оттуда наполовину отснятую пленку, - на нейбыла задокументирована первая авария в Усть-Нюкже.
Миша тоже выпрыгнул из вездехода, и вместе мы созерцали печальную картину нашей беды, я - горестно, а он как-то не очень, – к своему «железному закону» он уже, видимо, мысленно добавил продолжение “... и тонуть!”, и, как мне показалось, особенно не расстраивался.
Сразу стало очевидно, что нам нужна была чья-нибудь помощь и дело было «за малым»: разыскать её среди этой мари. Дорога находилась рядом, но ведь нужно было в этих малообитаемых местах ещё найти какую-нибудь технику и по понятным причинам только на гусеницах, - колёсный транспорт здесь «отдыхал».
Поставили палатку для Миши, и, утопая в мягком мху, я побрел к трассе. Томиться в ожидании попутной машины не пришлось, хоть в этом повезло, – меня сразу же подобрала вахтовка с большой будкой, заполненной рабочими трассы. Она ехала как раз в Юктали, и это было первой удачей за день, ведь именно там было назначено место встречи с Валентином Григорьевичем и изменить его уже было нельзя.
В поселке мне оставалось только скоротать вечер и ночь, а утром в условленном месте на берегу р.Юктали меня должен был ждать наш экспедиционный газик. Мои ботинки утонули вместе с вездеходом, поэтому я ходил в болотниках, что, впрочем, никому в глаза не бросалось, - на БАМе тогда это было нормой. В сапогах же и в баню пошел, - нужно было прийти в себя после испытанного потрясения, а что снимает стресс лучше хорошей парилки? Вышел из бани окрепшим и посвежевшим, словно Иванушка после бочки с кипятком.

Переночевал, или, по терминологии «вольных путешественников», «вписался» я у своего нового знакомого, который жил в очень уютном вагончике, в народе называемом “мечтой бамовца”. Удобство его заключалось также в том, что он был на колёсах и легко перемещался автомобилем и ставился в любом месте, лишь бы линия электропередач проходила поблизости, - вагончик был электрифицирован.
С хозяином Виктором с композиторской фамилией Свиридов мы познакомились буквально в первые минуты нашего пребывания в Усть-Нюкже. Тогда я сразу столковался с ним помочь нам, - выгрузить вездеход с платформы подъемным краном, едва выяснилось, что на БАМ он приехал из Дальнегорска, с Горбуши. Работая во Владивостоке, в Дальнегорске я много раз бывал, поэтому Виктор сразу признал во мне земляка.
С В.Римкевичем мы договорились, что наша встреча должна была состояться на месте первого лагеря близ Юктали, на берегу одноименного с поселком ручья. Вечером сходил туда, но там лишь торчали колышки от наших палаток и чернело холодное кострище, отчего мне стало грустно и одиноко.
Поутру снова пошёл “на явку”. Ещё с железнодорожного моста через Юктали увидел стоящую на берегу машину и поспешил туда. Все ещё спали богатырским сном: Валентин Григорьевич в кабине в гамаке, а Римкевич, аспирант Женя Куцын, сопровождающий директора в поездке, водитель Толя Шевелёв и уже известный читателям Виктор Борисов, тогда ещё учащийся Благовещенского политехникума, проходящий у нас преддипломную практику, – в поставленной на берегу палатке. Пришлось мне немного посидеть на бережке, в воду камушки покидать.
Когда все пробудились ото сна, поведал им печальную историю утопления вездехода. В соответствии с изменившейся обстановкой Валентин Григорьевич со свойственной ему энергией начал принимать стратегические решения. По моей настоятельной рекомендации, для начала он тут же повелел сменить водителя на другого. С переговорного пункта созвонились с Благовещенском, в институт были даны соответствующие указания.
План наших дальнейших действий был таков: поскольку гнать гусеничную технику пятьдесят вёрст из Юктали до Имангры у нас скорее всего не получится, - нужно было ведь ещё через “неминуемую в пути” Олёкму переправиться, - то лучше всего поискать её непосредственно на месте, - по слухам, там стояла бригада мостостроителей.
Так и сделали, - по притрассовому шоссе покатили к Имангре. Возле почти готового железнодорожного моста через реку обнаружили маленький рабочий посёлок. Беседа Валентина Григорьевича с бригадиром мостовиков длилась недолго, – “добро” на использование их трактора, бульдозера Т-100, было получено, и мы тотчас выехали.
Решили подниматься вверх по речным косам, ибо по зыбкой мари не прошел бы и временно приданный нашей экспедиции бульдозер. Дошли до устья «нашего» ручья и отправились на разведку пути к затопленному вездеходу. Сразу обнаружили, что в самом начале трактору предстояло преодолеть пару маленьких болотинок, а дальше - около двухсот метров на первый взгляд сухой мари, которую механик-водитель - узбек Алексей Ходжахунов - оценил, как вполне проходимую для своего бульдозера.
Мишу нашли в добром здравии за варкой в походном котелке компота из голубики, которая в изобилии росла вокруг, и был самый её сезон. «Полюбовались» на торчащий из воды вездеход, вернулись к трактору.
Для успешного прохождения болотинок понадобилось положить гать, поэтому нам всем пришлось закатать рукава и, отмахиваясь от туч желающих покормиться нами комаров, взяться за ручки пилы. Не остался в стороне и Валентин Григорьевич, – наравне со всеми он пилил деревья и, внося свою лепту в постройку гати, совсем как Ленин на субботнике носил бревна. Было очень досадно, что мой фотоаппарат на некоторое время вышел из строя!
Вот, наконец, болотца позади. Подминая кусты спелой голубики, трактор уверенно двинулся к вездеходу. Увы, марь оказалась коварной, – уже скоро бульдозер зарылся гусеницами в торф и лёг брюхом на марь. Вспыхнувшая было надежда на быстрое извлечение вездехода из ручья погасла, более того, теперь нужно было вытаскивать ещё и трактор. Настроение у всех снова испортилось.
В отличие от нас, Алексей духом не падал. Он сообщил, что неподалеку от автомобильного моста через Имангру, замаскированным в кустах, стоит трелёвщик, и если нам повезёт, то мы застанем там и тракториста. Трелёвщик – это специальная гусеничная машина для перетаскивания спиленного леса, имеющая сзади наклонную подвижную платформу с лебёдкой, с помощью которой она взваливает на себя связки бревен.
Поехали до нужного места. Небеса, похоже, сжалились над нами, – тракторист курил возле своей заведённой машины, словно специально поджидая нас. Ввели его в курс дела, пообещав после завершения операции хороший магарыч. Это, пожалуй, было лишним, – он был готов помочь и бескорыстно.
На свою марь вернулись вместе с трелёвщиком. Он был легче бульдозера, поэтому по проложенной нами гати быстро преодолел болотца и бойко пошел вперед, однако, продвинувшись чуть дальше первого трактора, неудачно сманеврировал и “разулся”. Наша марь после этого стала напоминать Курскую дугу после знаменитого сражения Великой Отечественной, - там и сям на ней живописно застыла гусеничная техника. Было отчего прийти в отчаяние!
Для постановки тракторной гусеничной цепи на место её сначала «разбивают», выколотив скрепляющий траки штырь-палец, а потом, надев на все катки, вновь соединяют. Когда трактор стоит на твердой дороге, эти действия проводятся быстро и результативно. У нас же получилось только разъединить цепь, собрать же её уже было нельзя, - под внутренними катками гусеница на мягкой мари изогнулась и теперь никак не состыковывалась.
Алексей успокоил нас, что нос вешать рано, что в гусеничную цепь нужно вставить дополнительные траки, что они есть, и в достаточном количестве, но за ними надо съездить в Мостовой – посёлок у моста через Олёкму.
Уже вечерело, пришлось отложить завершение операции на следующий день. Оставили всю технику на “поле брани”, а сами отправились на ночлег на берег Имангры. Машина вместе с Алексеем ушла в Мостовой за дополнительными траками.
С утра возобновили спасательные действия. Наконец-то удача повернулась к нам лицом! Сначала “обули” трелёвщик, потом с надеждой и где-то даже – со страхом, смотрели, как он осторожно подбирается к нашему вездеходу. И вот, о радость, “лесной трактор”, слегка приподняв платформу, своей лебёдкой, - совсем, как репку дедка со всей своей роднёй и домашними животными, - легко выдернул тягач из лужи.
Когда были выпиты «директорские» сто пятьдесят грамм разведённого спирту, и восторг от осознания победы немного поулёгся, стало ясно, что вытащить машину из воды, - это полдела, нужно было ещё её завести, прежде удалив из двигателя воду, которая заместила всю смазку, и устранив другие негативные последствия её попадания в двигатель. Всем этим пришлось заниматься уже другому водителю, прибывшему из Благовещенска на замену нашему горе-вездеходчику.

Mente et malleo!

Валентина Григорьевича поджимали сроки, поэтому, не дожидаясь окончания ремонта, он решил сходить на месторождение пешком, – геолога, как и волка, ноги кормят. Назавтра с самого утра тронулись в путь. Словно Улу-Киткан, когда-то посещавший эти места, я был проводником, нас сопровождал также аспирант Евгений Куцын, вместе с которым на резиновой лодке профессор должен был сплавиться потом из верхнего лагеря до ожидающей их машины.
Пока мы занимались вездеходом, было как-то не до любования окружающими нас красотами, а ведь уже началась золотая осень и ночные холода раскрасили тайгу и мари в огненно-бурые тона, рубинами краснела переспелая брусника, воздух был прозрачен и свеж.
Имангра, с эвенкийского, означает “заснеженная”, но, на наше счастье, было ещё далеко не то время, когда название следовало понимать так уж буквально. Путь тем не менее оказался трудным, тропа то терялась, разбегаясь по голубичным марям, покрытым моховыми подушками, усыпанных бусинками клюквы, то выходила на каменные развалы - курумы. Стараясь не сорваться, здесь приходилось прыгать с камня на камень, что в болотных сапогах и с рюкзаками на плечах было не всегда просто.
Часов за семь дошли до ручья Б. Сэйим, а до самого месторождения пришлось ещё карабкаться по крутой тропе, протоптанной геологами и горняками к разведочным канавам, гигантскими шрамами разрезающим склоны сопок. Валентин Григорьевич, наконец, отвел душу, в соответствии с девизом геологов вдоволь поработав “mente et malleo” – «умом и молотком».
Уже смеркалось, когда спустились к посёлку геологоразведчиков. Здесь мы оставили будущего академика на попечение его хозяев, в отличие от нас живущих в тёплых деревянных балках, а сами по набитой людьми и оленями тропе дошли до нашего палаточного лагеря, оставленного мной три дня назад, где оставшиеся члены отряда терялись в догадках, что же случилось с двумя посланцами и вездеходом. Их любопытство, наконец, было удовлетворено, но особенно радовался нашему внезапному пришествию Владимир Соболев, у которого давно кончились сигареты.
На другой день усадили В.Г.Моисеенко и Е.Куцына в нашу двухместную резиновую надувную лодку и, пожелав им «семь футов под килем», проводили на нижний лагерь. А на другой день, ближе к вечеру, и на нашей палаточной улице был праздник, потому что раздался гул тягача, и я, наконец, облегчённо вздохнул, будто гору с плеч сбросил, - авария, отнявшая столько времени, сил и нервных клеток, стала благополучно завершившейся историей.
Под лежачий камень коньяк не течет!
После новой аварии с вездеходом я невольно сравнил её с первой. Несомненно, три года назад всё было значительно проще. Тогда она случилась намного ближе к трассе, народу, занятых в её ликвидации было гораздо больше, и наконец, мы были тогда механизированы, имея для необходимых разъездов автомобиль. Тогда я приобрёл некоторый опыт, но каждая из таких ситуаций имеет свои особенности, и он не очень-то пригождается. О том, что ещё весьма выгодно отличало первую аварию от второй, я пока не догадывался.
Всегда помня, что под лежачий камень как вода, так и другие жидкости не текут, - этого в данный момент нельзя было сказать про наш бедный вездеход, - обход дипкунских организаций мы начали с посещения офиса старательской артели, работавшей на территории Якутии по северную сторону от Станового хребта. Мы знали, что вездеходы у них есть, но они могли быть на участках, как оно и оказалось в действительности - все машины находились в разъездах, и ожидались не раньше, чем через неделю, а этот срок нас явно не устраивал.
Только к вечеру мы вышли, наконец, на “Электросети”, - организацию, имеющую в своём гараже вездеход ГТТ. Информацию о нём сообщили лесники, у которых мы брали разрешение на проведение геологических изысканий в таёжных массивах, входящих в сферу их влияния. У них тоже стоял вездеход, но это был лёгкий пожарный «газик» с дюралевой будкой красного цвета, и вместе мы решили, что для нас он будет слабоват.
Мы сразу увидели стоящий во дворе «Электросетей» тягач – двойника нашего, и я почувствовал жгучую зависть к его хозяевам, ведь наша машина в этот самый момент находилась в гораздо менее благоприятных условиях. Начальника, а потом и водителя тоже нашли быстро, - он собирался уходить домой, но мы его немного задержали, чтобы поговорить о нашем деле. Андрей, - так звали вездеходчика, - выразил желание нам помочь, но ему надо было еще устранить какую-то неисправность в ходовой части машины.
Свет в конце туннеля забрезжил довольно явственно Для окончательного решения договорились встретиться утром следующего дня, и в довольно хорошем настроении мы отправились в гостиницу, где продлили срок проживания ещё на сутки, допили свой коньяк и в бодром расположении духа отошли ко сну, спокойному и безмятежному.
Наутро выяснилось, что кроме чисто технической, есть еще одна мешающая нашей скорой поездке деталь. Дело заключалось в том, что по вечерам Андрей подрабатывал “вышибалой” в местном ресторане “Северный”, и нужно было просить директора на пару дней освободить его от этой должности, ведь на носу был “уик-энд”, когда у ресторана самая работа.
Мы тут же решили идти с поклоном к директору, которая оказалась дома и к нашей просьбе отнеслась вполне благосклонно, вот только не знала, кем ей заменить Андрея. Решение проблемы она предложила неожиданное: пусть вместо него на два дня в ресторане останется кто-нибудь из нас.
Из нас троих на роль вышибалы больше всех подходил Сергей, - нехилый от природы, грубым физическим трудом за время экспедиции он накачал могучие плечи и руки и мог устрашить подвыпивших драчунов одним своим видом. Однако, справедливо сославшись на то, что как начальник отряда он не имеет морального права бросать вверенную ему технику, Батурин сразу отказался от этой почётной должности. Oлег не мог остаться по определению, и тогда пришлось согласиться мне. Для убедительности своих претензий я сообщил, что когда-то занимался каратэ, и многие навыки ещё сохранил, пообещав применить их в случае необходимости. То ли не поверив мне, то ли пожалев будущих дебоширов, директор всё-таки решила обойтись своими кадрами и, “выдав вольную” Андрею, пожелала нам удачного и скорейшего вызволения из постигнувшей нас беды.
Дорогу до места аварии, нахождение которого мы показали на имеющейся у нас топографической карте, Андрей хорошо знал, поэтому мы оставили с ним Олега помогать ремонтировать вездеход, а сами с Сергеем сначала автостопом, а затем пешком решили добираться до нашего вынужденного лагеря, откуда, раз уж Судьба нас неожиданно там “притормозила”, я ещё хотел сделать парочку маршрутов. Андрей с Олегом на исправленном вездеходе должны были приехать на место на следующий день.

У природы нет плохой погоды?

До моста через Брянту добрались на открытом грузовике вместе с воинами, строителями БАМа. В задней части кузова горой лежали солдатские алюминиевые котелки с прилипшей к стенкам кашей, почему-то все без крышек. Котелки весело подскакивали и гремели на каждой ямке неровной дороги. Сергей вслух похвалил эту весьма удобную в походах посуду и тут же получил в качестве презента одного из этих «весельчаков» в личную собственность.
Не прошли мы вдоль реки и пяти километров, как нас догнала чёрная туча, и из неё посыпал дождь, вымочивший нас до нитки. Потом он то затихал, то принимался идти вновь, поэтому сушиться смысла не было. Добрались до места недавнего расставания с Витей, покричали его через реку, и он тут же организовал нам переправу.
Обрисовали Ире и Вите наши ближайшие перспективы. Теперь нам оставалось только “ждать у моря погоды”. С едой проблем не было, только вот разнообразием она не отличалась. Это были свиная тушенка “Великая Стена” и другой национальный китайский продукт – рис, всё это в достаточном количестве, а также сахар и чай.
К вечеру вода в Брянте заметно прибыла и, просочившись сквозь мёрзлые мари, сильно похолодала. Чтобы оценить скорость подъёма реки, в илистый берег у уреза воды воткнули веточку. Опять заморосило, и мы спрятались в палатку. Ночью дождь разошелся не на шутку, барабанил по крыше палатки почти без перерыва.

Первый он, блин, всегда комом!

Утром водомерной палочки на поверхности уже не было. Дождь то утихал, то принимался идти вновь. Вода всё прибывала, и веточки, регулярно втыкаемые в берег, сначала отступали в воду, а потом скрывались в глубине. И вот тут Сергею пришла в голову счастливая мысль - «посадить» наш вездеход на «привязь». На воду была спущена лодка, и толстым капроновым фалом тягач был накрепко привязан к стоящей на берегу лиственнице. Мы ещё не знали тогда, что это спасёт вездеход от реальной опасности быть смытым в глубокую яму на повороте.
Уже смеркалось, когда откуда-то снизу донесся крик. Не было никаких сомнений, что это Олег взывал к нам из тумана. Сергей с Витей прыгнули в лодку и скрылись в мороси.
Некоторое время было тихо, а потом крик донёсся уже ближе, откуда-то из-за прижима. По довольно узкому покрытому травой берегу, - вода уже подпирала под самый склон, - я добежал до скалы, и мы с Олегом установили звуковую связь. Он вкратце рассказал, а вернее прокричал, что приехал на вездеходе и по нашему берегу пытался пройти в лагерь, но наткнулся на прижим и в темноте благоразумно решил не перелезать через скалу. Продираясь через заросли, бесшумно проплывшую лодку с Сергеем и Витей, Олег не заметил. Получив от меня рекомендацию вернуться назад, уже изрядно промокший и продрогший, Олег оставил попытки преодолеть прижим.
Вдвоем с Ирой мы стали ждать дальнейшего развития событий. Уже за полночь к лагерю причалила лодка со всеми сразу, и сразу всё прояснилось. Мы узнали, что Андрей так и не смог отремонтировать свой вездеход, поломка оказалась более серьезной, чем он предполагал, и тогда Олег попросил поехать к нам на выручку Толю - вездеходчика лесников. Тот не отказал, и вот они были здесь. Сунуться в реку они не решились, и совершенно правильно сделали, потому что легкий вездеход в такую большую воду, почти не имея шансов выбраться на берег в нужном месте, стал бы лёгкой добычей течения. Сергей с Витей, разминувшись с Олегом, благополучно добрались до вездехода и уже немного погрелись в будке “пожарника”, когда к вездеходу вышел наш мокрый, как курица, водитель, и все вместе они, то сидя в лодке, то ведя её на бечеве, вернулись в свой лагерь.
Обсудили сложившуюся обстановку. Эффективное использование лёгкого вездехода сейчас, конечно, было весьма проблематичным, но со слабой надеждой, что вода упадёт, мы всё же решили попробовать его в деле.
С утра по-прежнему моросил дождь. Вода за ночь хоть и не поднялась, но и без того её уровень был таков, что зацеплять трос нужно было с риском быть смытым потоком, потому что крюки уже находились на приличной глубине. И все же, надев на себя полиэтиленовые пленки для защиты от непрекращающегося дождя, оставив Иру в лагере, мы поплыли за поворот реки к ожидавшему нас вездеходу.
Сообща решили реализовать единственно возможный в создавшемся положении план. Для начала нужно было провести вездеход на исходную позицию. Для этого следовало перебраться в соседний большой ручей Ильдеус, подняться по нему вверх, затем перевалить в истоки ручья, впадающего в Брянту возле нашего лагеря, и по длинной мари спуститься к месту.
Довольно быстро поднялись по Ильдеусу до предполагаемого места поворота на нужный нам перевал. Полузаросшая дорога привела нас на водораздел, но перевалив в наш ручей, быстро закончилась на лесной деляне, – с неё когда-то вывозили лес. Попытались было пробиться дальше, спиливая мешающие движению деревья, но тут Толя сообщил, что бензина у него осталось лишь на обратную дорогу, - он не рассчитывал на такой длинный крюк.
От оплаты за хлопоты, пусть и оказавшиеся для нас пустыми, Толя наотрез отказался, мотивируя свой отказ тем, что совесть ему не позволяет брать деньги за невыполненную работу. Пообещав Толе наше общество в дальнейшем, тепло попрощавшись с ним, мы захватили лодку и поплелись в свой лагерь, где нас ожидала Ира с надеждами, которым, увы, пока не суждено было сбыться. Мелкий, моросящий дождь все это время не прекращался, кажется, ни на минуту.
Перед отъездом Толя снабдил нас информацией, ценность которой стала очевидна сразу: в расквартированной в Дипкуне бригаде железнодорожных войск есть вездеход, «родной брат» нашего. Приобретая в бригаде солярку и масло, мы уже имели контакты с одним из её офицеров, поэтому новый вариант, - попросить помощь у военных, - как-то сразу стал казаться весьма перспективным. Искорка надежды вновь загорелась в наших сердцах.

Всё делается к лучшему!

По возвращении в лагерь мы уже не жалели, что не одолели перевал на “пожарнике”, - за время нашего отсутствия вода вновь прибыла, и было очевидно, что зацепить свой вездеход мы бы уже не смогли. Даже если это каким-то чудом удалось, вытягивать машину пришлось бы с перспективой увидеть её потом переворачиваемой с боку на бок, ведь обтекаемость поставленного поперек реки тягача резко уменьшается. Уровень воды уже почти сравнялся с крышей тягача.
На другое утро вездехода мы уже не увидели, - на месте, где ещё вечером маленьким островком виднелись его крыша и брезентовый тент, не было даже бурунов и только один уходящий под воду фал показывал, что мы ещё не утратили свой транспорт, а значит и надежды на нём покататься.
К обеду в палатку заглянул встревоженный Олег с сообщением, что невидимый сейчас вездеход под напором воды стал перемещаться. Посмотрев на реку, мы убедились, что мощное течение стало стаскивать тягач (как выяснилось впоследствии, Олег впопыхах забыл включить какую-либо передачу), – фал натянулся, как струна, и если раньше он был направлен перпендикулярно к берегу, то теперь его развернуло под острым углом вниз по течению. Оставалось только уповать на его прочность, как и на устойчивость дерева, ставшего для вездехода причальным кнехтом. Не единожды мы имели возможность наблюдать, как мимо проплывают вывороченные с корнем стволы, и понимали, что такая же опасность грозит и нашей лиственнице, ведь вода уже подбиралась к самым её корням.
Опять я позавидовал самому себе, тридцатилетнему, – только всемирный потоп полностью сумел бы тогда покрыть утонувший в ручье вездеход, и даже в этом случае ему не угрожала перспектива быть унесённым неизвестно куда.
Теперь от нас уже ничего не зависело, мы лежали в палатке в своих марлевых пологах, лениво переговаривались и слушали, как дождь мелко шелестит по крыше, и этот уютный в другой обстановке шелест растравлял мне душу.

Как из надувных матрасов сделать плот

...Только на шестые сутки, начиная с того самого дня, когда нас с Сергеем накрыла первая туча, дождь, наконец, прекратился. К вечеру тучи начали расползаться, показались клочки ярко-голубого, - как говорят тувинцы в Восточном Саяне, - «старого» неба, предвестника окончания ненастья. Все эти дни мы с надеждой смотрели на фал, – на наше счастье он держался, возможно из последних сил.
Однажды мимо нашего лагеря проплыла резиновая лодка с тремя пассажирами, – это Александр Михалевский послал из своего лагеря гонцов в Дипкун. Мы нашли в себе силы пошутить, спросив у них, не видели ли они, часом, нашего вездехода. На их естественный отрицательный ответ, мы сказали, что они только что мимо него проплыли и указали на дрожащий от напряжения, уходящий в воду фал. Вместе посмеялись, но качество смеха, разумеется, было разным, – у них он был лёгкий и непринужденный, у нас же с явным привкусом горечи и тревоги.
Вода в реке стала заметно падать, - наши водомерные веточки выстроились на крутом берегу в стройный рядок. К концу первого погожего дня, словно спина гигантской черепахи, на поверхности показалась крыша вездехода. Вероятность перемещения в недоступные для нас глубины ему теперь не угрожала.
Наутро почти вся кабина уже была над водой. Сергей с Витей на лодке сплавали к тягачу, заглянули внутрь, – им показалось, что всё на месте, лишь одно, пассажирское, стекло выдавило течением. Скоро выяснилось, что “слона”-то, вернее его отсутствия, они и не заметили.
Оставаться на месте смысла уже не было, и мы решили на другой день, все вместе, оставив палатку с некоторыми вещами и образцами, по большой воде спуститься к трассе, чтобы добраться до Дипкуна, и там повторить попытку “арендовать” вездеход. Внутренний голос подсказывал мне, что теперь у нас всё получится. Настроение было приподнятым ещё и потому, наверное, что всё-таки мы не потеряли вездеход, хотя были близки к этому.
Надувная резиновая лодка у нас было одна, да и та трёхместная, но Сергей предложил еще соорудить плот собственной конструкции, несущими частями которого должны были стать шесть надувных матрасов. Предполагалось положить на них связанный веревками каркас из тонких жердей, сверху еще надстраивалась “верхняя палуба” для вещей.
Работа закипела, и к вечеру плот был готов. Наутро каркас накрепко привязали к туго накаченным матрасам, на “верхнюю палубу” сложили спальные мешки на случай, если по пути мы где-нибудь застрянем, собрали рюкзаки с вещами и продуктами и “отдали швартовы”. На плоту с шестами стояли Сергей с Витей, в лодке с веслами сидели мы с Олегом и Ира между нами.
Вода хоть и сильно упала, но оставалась достаточно высокой, поэтому течение сразу подхватило и быстро понесло нас вниз. Наш лагерь, в котором мы провели столько томительных дней, быстро скрылся за крутым изгибом реки.

Тайна чёрной бочки и других посторонних в реке металлических предметов

За тремя или четырьмя поворотами, уже издали, мы заметили лежащий на берегу тёмный предмет, оказавшийся двухсотлитровой железной бочкой. Высадившись подле неё, мы с удивлением узнали свою собственную тару под горючее, под самую пробку заправленную соляркой. Это и был тот самый “слон”, отсутствие которого не заметили накануне.

Подивились мощи воды, сумевшей вытащить бочку из кузова и так далеко укатить её. Отметили место на карте, чтобы потом при благоприятном стечении обстоятельств, а на него мы очень надеялись, заехать на своём вездеходе.
Уже ввиду моста через Брянту - конечной цели нашего плавания – следующий вторым плот с Сергеем и Витей на борту наскочил на торчащий из воды швеллер, по обычному на первый взгляд буруну принятый ими за камень, и вся конструкция оказалась в реке. Вещи не оказались смытыми в воду лишь потому, что накрепко были привязаны к плоту. Единственной реальной потерей был Витин фотоаппарат, безвозвратно погрузившийся на дно. Сразу намокшие спальники стали тяжелы, словно пудовые гири.
Последние триста метров проплыли на аварийном плоту, причалили у автомобильного моста, и едва разобрали плот и “выпустили дух” из лодки и матрасов, как возле нас остановилась вахтовка, и её водитель спросил нас, не в Дипкун ли мы путь держим. Получив утвердительный ответ на свой вопрос, он выразил готовность отвезти нас туда. Насколько можно быстро мы свернули ещё мокрые матрасы, лодку, спальники, затолкали всё это в будку и, попросив водителя завезти нас прямо в гостиницу, отбыли в цивилизацию.
Хозяйка гостиницы, наша старая знакомая, встретила нас, как родных, куда только делась её суровость! От такого преображения она ещё больше стала походить на известную киноактрису с её очаровательной, доброй улыбкой. В первую очередь “Галина” обласкала Иру и выделила ей лучшие апартаменты, нас же поместила в уже знакомую нам комнату.

Слава Советской Армии и Аэрофлоту!

Наутро, сначала развесив спальники на заборе для просушки, посадили Иру в пассажирский поезд до Тынды, откуда в те далекие годы до Благовещенска ходил единственный прицепной купированный вагон, и уже на следующий день она была дома, где её мама уже не чаяла увидеть свою дочку живой и невредимой.Мы же занялись сугубо мужским делом. Сначала же зашли на почту, чтобы убедиться, что междугородний телефон по-прежнему не работает.
Затем уверенной поступью направились в расположение военных железнодорожников. Командира на месте не было, и мы часа полтора потомились в ожидании своей участи. Пока сидели на лавочке, обратили внимание, как на окраине поселка села, а вскоре снова взлетела и взяла курс в сторону Брянты бело-голубая “восьмерка”. Проводили винтокрылую машину равнодушными взглядами, – мало ли их тут летает по своим делам! У меня, правда, мелькнула мысль, что очень скоро вертолет, если ему будет по пути, пролетит над нашим брошенным лагерем.
Появившийся, наконец, полковник внимательно выслушал просьбу, предваренную рассказом о злоключениях, выпавших на нашу долю, и … разрешил нам воспользоваться армейским вездеходом. Совершенно искренне захотелось встать по стойке “смирно!” и воскликнуть: “Слава Советской Армии – освободительнице!”
Кроме самого тягача, нам придали сопровождающего офицера, молодого лейтенанта-казаха, а также солдата-водителя. Уже шла вторая половина дня, но мы не стали ждать утра, заправились горючим, забрали свои вещи из гостиницы и попылили на восток.
Сразу за посёлком за рычаги сел Олег, более уверенно владеющий техникой вождения ГТТ по пересечённой местности, и скорость резко возросла. Дорогу Олег знал хорошо, и очень скоро мы “на всех парах” поднимались вверх по Ильдеусу, затем перевалили в долину Брянты и уже в сумерках стояли на её левом берегу как раз напротив только вчера утром оставленного нами лагеря.
Переезжать на свой берег в быстро наступающей темноте мы не рискнули, – вода показалась несколько высокой, поэтому за два рейса переправились на другой берег в лодке, сварили ужин и поскорее легли спать, чтобы приблизить час, когда осуществится наша давняя мечта, - увидеть свой вездеход на твердой почве.
С утра первым делом перегнали армейский тягач на свой берег, зацепили длинным тросом свою машину, и только тогда отвязали спасительный фал. Затем армейский вездеход с такой легкостью выкатил наш тягач на берег, что стало даже немножко обидно, - мы так долго готовились к этому событию, а всё произошло в считанные минуты. Открутили сливную пробку в днище и, оставив вездеход истекать водой, оправились за праздничный стол.
Едва мы пропустили по первой, из-за невысокого хребта, разделяющего Брянту и Ильдеус, сначала донёсся характерный стрекот, а потом выплыл бело-голубой вертолёт, уверенно взявший курс прямо на дым от нашего костра. Сидя за столом и находясь в эйфории от достигнутого, мы начали приветливо махать пилотам, сидящим за прозрачными стеклами кабины, как бы приглашая их присоединиться к нашему торжеству.
И тут произошло то, чего мы на самом деле никак не ожидали: гигантская стрекоза стала снижаться с явным намерением сесть на речную косу возле нас. Вот она уже рубит винтами воздух в нескольких десятках метров, рискуя поднявшимся ветром сорвать палатку с кольев. В выпуклых иллюминаторах мы видим лица людей и …ба-a!, - я даже протер глаза, чтобы убедиться, что мне не показалось, – знакомые всё лица.
Вертолёт сел на косу метрах в пятидесяти от нашего застолья, рядышком с мокрым тягачом, и из него вслед за вертолётным техником на речную гальку выпрыгнул бородатый Виталий Белоусов, научный сотрудник АмурКНИИ. Потом показались и сопровождающие: инженер по технике безопасности института Василий Павлович Макаров, затем с карабином наперевес Вячеслав Римкевич, активный ликвидатор описанной выше аварии на Имангре и с фотоаппаратом на плече Юрий Беляев, ещё один потенциальный «папарацци».
Уже понимая, чем мы обязаны таким высоким визитом, с виновато-счастливой улыбкой на лице, сразу вдруг вспомнив несчастного Василия из гаршинского “Сигнала”, я воскликнул: “Вяжите меня, братцы, это я рельс отворотил!” Вязать меня “братцы”не стали а только слегка пожурили за столь долгий наш невыход на связь с городом. Мы узнали, что уже второй день наши сослуживцы по всей Брянте искали нас, – это именно их вертолёт мы видели в Дипкуне накануне, где они у местных властей пытались получить какую-нибудь информацию о “пропавшей экспедиции”, - в Благовещенске за нашим отрядом прочно закрепилось это прозвище, поэтому Валентин Григорьевич Моисеенко, обеспокоенный нашей судьбой, выслал поисковую группу на вертолёте в перечисленном выше составе.
Василий Павлович Макаров, был в группе понятно почему, – протокол составлять в случае несчастья; Вячеслав Римкевич, уже побывавший раньше на Брянте и знавший объекты наших работ, был направлен в качестве проводника. Юрий Беляев должен был сфотографировать место предполагаемой трагедии, а Виталий Белоусов осуществлял общее руководство, - пилоты вертолета подчинялись ему, как министру гражданской авиации. За каждым, в общем, были закреплены свои задачи.
Накануне поисковики уже прочесали всю Брянту вплоть до Октябрьского, где нашли замытые дождями следы нашего пребывания и даже видели временно оставленный нами лагерь. Садиться возле него они не стали, а стоящий в воде вездеход сверху приняли за большую каменную глыбу.
На ночь вертолёт вернулся в Тынду, чтобы с утра возобновить поиски, и каково же было удивление всех, когда на месте ещё вчера безжизненного лагеря они увидели горящий костер, кучу народа и два вездехода-близнеца. Мы вкратце рассказали о том, что нам пришлось вынести за эти две недели, потом загрузили в вертолёт ящики с образцами пород и руд, распрощались с сослуживцами, от результатов своих поисков явно испытывавших чувство глубокого удовлетворения, и они улетели в Тынду, а затем в Благовещенск, сообщив по рации с борта вертолёта, что, к счастью, ему не суждено было стать “черным тюльпаном” с грузом-200 на борту.

Хорошо, что кончается без вредных последствий

Задача у нас теперь была одна, – завести двигатель. На наше счастье, вторая, наполовину пустая бочка с дизельным маслом осталась в кузове. Вода хотела утащить и её, но каким-то непостижимым образом бочку расклинило между бортом и поддерживающей тент железной дугой, и она осталась на месте. Кабы не это обстоятельство, то гораздо более легкая, чем обнаруженная на берегу бочка с соляркой, она плавала бы уже где-нибудь в Зейском море, куда, наверное, уплыли две канистры с маслом, исчезнувшие бесследно.
Остаток дня и половину следующего возились с вездеходом. Олег слил отовсюду воду, залил, где положено, масло, а в баки – солярку из армейского тягача. Побывавшие под водой аккумуляторы практически разрядились, поэтому водители воспользовались единственной возможностью заставить работать пока ещё холодный мотор, - рабочим вездеходом принялись таскать наш тягач на тросе по пляжу.
Долго ничего не получалось. Чтобы не нервничать, я удалился в палатку и лёг на спальник, прислушиваясь к доносящимся с каменистого берега звукам. Наконец, -
о счастье! - к рычанию одного двигателя добавился ещё точно такой же, – это завёлся наш, казалось, вечность тому назад захлебнувшийся речной водой вездеход, - для нас этот звук был слаще любой прекрасной музыки и интимного шёпота самой красивой в мире женщины.
Сразу после этого долгожданного момента, не глуша мотор, мы быстро свернули лагерь, погрузились и покинули место, где поневоле провели полмесяца. Добавлю, что через год, проплывая на лодке по Брянте, я высаживался на знакомом берегу, но нашёл там только слабо заметное кострище, - быстро позарастали протоптанные нами стёжки-дорожки.
По пути на трассу сделали небольшой крюк, заехав за оставленной на берегу бочкой, а потом уже неслись в Дипкун, чтобы успеть туда до закрытия магазинов. Всё-таки на какие-то минуты не успели, но нам подсказали, где ещё можно было взять то, за чем мы так спешили – на складе. Подлетели к нему, когда заведующая складом уже закрывала на нём последний замок с белой бумажкой-контролькой внутри.
Мы взмолились, сказав, что все мы сегодня именинники, и много километров проламывались сквозь непроходимую тайгу, чтобы успеть в магазин за столь необходимыми в подобных случаях напитками. Сердобольная женщина, заведующая складом в обратном порядке поснимала все замки и выдала нам несколько завёрнутых в папиросную бумагу бутылок коньяка, бережно принятые в наши руки.
В лесочке рядом с лесничеством мы поставили лагерь и разожгли костёр. Как было условлено, на огонёк к нам подошли наши спасители – военные железнодорожники. Толю с “пожарника”, конечно, тоже разыскали и пригласили к праздничному столу. После нескольких тостов за новых друзей, за Советскую Армию, за всё хорошее, мне стало казаться, что впереди нас ждёт только счастливая жизнь, какая началась «далёко, далёко, за морем» у Буратино, Папы Карло и их друзей из «Золотого Ключика».

Вместо заключения

Много воды утекло с тех давних пор. “Нерушимый” Советский Союз распался на множество самостоятельных государств, представители которых когда-то сообща строили Байкало-Амурскую магистраль, а наша страна сократилось до размеров России.
И позже мне доводилось в экспедициях ездить на вездеходах, но тонуть в них, к счастью, больше не пришлось. Случались другие приключения, но это, как говорится, были уже совсем другие истории.
Вспоминая былое, хочется отметить, что в наших водных “эпопеях” нам всегда везло на встречи с добрыми, отзывчивыми людьми, которых на БАМе было большинство.



Лариса Корженевская, Новосибирская область
Белый танец длиною в жизнь
http://www.proza.ru/2010/01/21/145

По несчастью или к счастью - истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места...

Канун Рождества. Сильно вьюжит. Вертится в голове, будоражит, как и погода на улице, стихотворение Геннадия Шпаликова…
Я приехала на встречу с подругами по учебе. За 20 лет после окончания университета мы виделись считанные разы и то не всегда все вместе. Бывая в Томске, я каждый раз волнуюсь. Знаю, что многие мои сокурсники испытывают то же чувство, - почти так же, как когда-то, приехав бедными, неприкаянными абитуриентами.
Почему-то выбран январь для встречи. Наверное, праздничное декабрьское настроение навеяло Ксюше мысль собрать давних подруг после Нового года и по-настоящему продлить праздник. Ведь обычно дни в начале января - это какая-то цветастая «послеярмарочная» агония. Уже идет перетусовывание гостей, уже улыбки при встречах «на полуавтомате», от безделья подступают тоска и околофилософские разглагольствования типа «насколько пагубно для человека длительное воздержание от общественно полезной деятельности». Даже в автобусе, везущем меня из Новосибирска в Томск, собрались, казалось, усталые или исключительно думающие люди - была почти академическая тишина.
Улицы отнюдь не безлюдны, несмотря на вьюгу. Или метель? А, может, пургу? А суетливая бабулечка у автобусной остановки вздыхала и сетовала, - «какая метуха разыгралась». Хорошо бы порассуждать об этом в тепле с энциклопедическим словарем: определиться с названиями многоликого снежного погодного явления…
Бывает, мы используем слова, не зная точного их значения. И при этом понимаем друг друга. Иногда просто по контексту, иногда по обрывистым фразам, сдобренными жестами. Бывает, нам только кажется, что мы понимаем, ведь абсолютно можем не иметь представления, что вкладывал в них говорящий. Мы «вычитываем» что-то свое… Бывает, что слова почти не важны: вроде бы и слушаешь, но на самом деле вбираешь сердцем чью-то взволнованность или обеспокоенность, чье-то состояние души.
Когда позвонила Ксения и по-заговорщицки тихо, но настойчиво сказала, что надо встретиться, я не расспрашивала и не удивлялась. Иногда понимаешь других мгновенно потому, что принимаешь сразу то немногое, что слышишь. Ее слова о встрече были такими приятными, душевными, и, может быть, многообещающими…

…даже если пепелище выглядит вполне...

Я приехала в Томск в полдень, а встретиться мы должны были через четыре часа. Но те лишние часы были мне необходимы для восстановления дыхания. Я слишком волнуюсь: улицы и дома знакомы до нестерпимого увлажнения в глазах. Да и мурашки по коже не только от этой снежной кутерьмы, с точным названием которой у меня возникли проблемы.
Помнится, мой последний приезд был ровно два года назад, с дочерью. Всего на два дня. Было по-декабрьски морозно и очень снежно: всё и вся окутывал снег, почти как в убаюкивающих стихах моего брата: «снег катается с троллейбусом и снаружи, и внутри».
Хотелось показать дочке Университет, где учились и познакомились её родители; ботанический сад и университетскую рощу. Я планировала съездить на Южную, - район, где не унывает студенческая жизнь, и найти любимый сквер на Красноармейской. Поехать на набережную Томи, подняться по улице Воскресенской…
Ничего, кроме улицы и горы Воскресенской, да ещё города с высоты полёта птицы я ей не показала. В междугороднем автобусе, по дороге в Томск, я промёрзла и бродила по городу с высокой температурой, как сомнамбула. Сил на все запланированные прогулки не было, так что больно вспоминать.

…никогда не возвращайся...

Что, собственно говоря, связано с этим городом такого, способного переполнять сердце и мысли?
Случилось так, что в мечтах моей мамы долго лелеялось красивое и важное слово «университет», потому-то он и оказался частью моей реальной жизни…
И вот уже я счастливо впитываю эту жизнь. Птицы-синицы и белки, берущие корм прямо из рук в университетской роще. Первая серьезная любовь. Первый раз в жизни парень перенёс меня на руках через лужу. Последний раз бантики в волосах – дань воспоминаниям о школе – по просьбе ребят и на зависть некоторым слишком серьёзным подружкам. Первая сессия. Ночные бродилки по самому уютному, самому лучшему городу на Земле. Фильм «31 июня» в зале отдыха студенческого общежития. Первая весна в Томске и телеграмма домой родителям - «Поздравляю с Весной!» - на праздничном бланке с весёлым зайцем и цветами. Концерт «Машины Времени» в городском спорткомплексе. Расставание с первой любовью. Студенческий отряд и первые сорванные мозоли на руках. Первый поход в ресторан. И ещё много чего «в первый раз».
Видимо, оттого и дыхание трудно восстановить.

…в прежние места…

Комната в студенческом общежитии была перенаселена. Она была предназначена максимум для троих, а нас было пять студенток первого курса: две Людмилы, Геля, Ксюша и я.
Заканчивалась первая сессия, было суматошно, тревожно и весело одновременно. Было принято решение как следует отпраздновать это событие, но пока все только фонтанировали идеями, не приходя ни к какому конкретному варианту. Вечеринка предполагалась в день последнего экзамена, понятно, что разрядка нам была просто необходима.
Решили, что попраздновать с одногруппниками мы еще успеем, а уединённый девичник – пресно. Не помню точно, кому в голову пришла мысль, ставшая лейтмотивом предстоящего вечера. Это была сумасшедшая идея даже по меркам сессионной эйфории: каждая из нас должна пригласить того парня, который ей о-о-очень нравится. Вообще-то только у одной из нас был здесь парень (у кого-то друг учился в другом городе, кто-то был еще в процессе поиска). Короче, все девчонки должны были привести Мистера Великую Симпатию, то есть решиться подойти пусть даже к малознакомому парню и пригласить его на вечеринку.
Белый танец длиной на целый вечер!
Никто из нас не помышлял о пошлом романе на несколько часов, - мы были юны и наивны. Была надежда и желание, что получится праздник, что всем будет наверняка весело.
Итак, что мы имели? Бредовую идею и азарт от сложности ее исполнения. Было страшно. Так было не принято. У большинства.
И что сказала бы мама?!
Мой Мистер Величайшая Симпатия учился на третьем курсе: у него были голубые глаза, тёмные волосы и правильные мягкие черты лица. Внешне - идеал. Какая-то особая тяга возникает, когда смотришь на привлекательных людей: трудно отвести взгляд и урезонить мысли.
Его звали Валера. Помню, подойти к нему было совсем не просто. Невероятно смущаясь, я путано сказала, что должна… нет, хочу… нет, могу ли я пригласить его… мы сдали первую сессию, и будет вечеринка…
Он, возможно, оценил мое смущение, возможно - смелость. Потому что, не ломаясь, очень просто согласился. Пришел с большой коробкой конфет. Помнится, в те годы это был роскошный вклад в студенческий праздник (несмотря на то, что в конфетах уже начала подсыхать начинка с лёгким коньячным вкусом).
Весело было всем. Танцевали много. Расставались целомудренно. И именно поэтому воспоминания светлы и приятны.
Между прочим, наша Геля чуть позже вышла замуж за своего Мистера Великую Симпатию и родила ему сына Алешку.

… не найти того, что ищем...

Рождество... Я кружу по улицам, почти забыв о договорённости приехать на нынешнюю встречу в сопровождении своего мужчины. Из Новосибирска с собой никого не привезла: я в недавнем разводе, и мало кто об этом знает. Ехала я с мыслью, что и сама по себе ценна.
Но пока «гуляла по воспоминаниям», эта мысль перестала казаться уникальной. Я пыталась оживить фамилии знакомых когда-то студентов из местных: можно было бы узнать их телефон через справочное бюро и пригласить - ну, как бы на встречу выпускников. Ещё со слабой надеждой всматривалась в лица прохожих (ведь иногда, в редкие мои приезды, происходили случайные радостные встречи), но знакомые лица в тот день никак не попадались.
Оставалось два часа. Я прошла по улице Усова, вспоминая когда-то жившую здесь мамину знакомую Зинаиду Егоровну – добрейшую женщину, кормившую меня, студентку, самыми вкусными в ТОЙ жизни сосисками и пюре, подогретыми на сливочном масле. Ещё у нее всегда было собственноручно испечённое, и потому тёплое и душистое печенье к чаю. Эта чужая кухня и искренняя забота практически чужого человека, – всё это всегда отзывается во мне согревающей глубокой благодарностью.
Сейчас на этой улице появились незнакомые дома, с такими же незнакомыми многочисленными жильцами.
Меня всегда удивляет то несметное количество неизвестных мне очень разных семейных историй, когда я вижу поздним вечером зажигающиеся огоньки, например, в соседних домах. И такое же удивление и смятение, когда рассматриваю их, проезжая через чужие города на поезде или автобусе…
И, конечно же, магазины в Томске появились новые, в большинстве своём похожие на новосибирские. И люди, в них работающие, как-то не запоминаются: на слишком стандартное «здравствуйте, мы вам рады» реагируешь из вежливости, а обоюдную приветливость преспокойно отбрасываешь на выходе вместе с чеком.
Потому-то вдруг и вспомнился овощной магазинчик на улице Усова из ТЕХ лет с радушной и картавящей женщиной-продавцом. В нём мы с будущим мужем как-то купили в день стипендии килограмм сладких мандаринов. Тем же вечером он почистил и скормил мне их один за другим, «витаминчик за витаминчиком»...
Однако, на месте того магазина оказался новый «маркет» и на вид даже совсем не «супер». Я решила зайти купить вино и что-нибудь ещё.

…по несчастью или к счастью…

Бутылка с «розовым французским» выскочила из рук, когда я вертела её, пытаясь рассмотреть место розлива. Ко мне с досадой направилась продавец. Она сказала, что я обязана заплатить за эту разбитую бутылку вина. Я знала, что вовсе не обязана, но занервничала. Подобные ситуации всегда выводят из равновесия, потому что кроме своей правды, появляется откуда-то чужая и увесистая правда номер два.
Продавец вызвала охранника, который должен был проследить за фактом оплаты. А я «пошла напролом» - попросила вызвать милицию, чтобы зафиксировать произошедшее, а также отсутствие достаточной информации о самом вине на ценнике…
Закончилось всё почти неожиданным образом: меня отпустили. Оказалась я на улице,- разумеется, без вина. Лицо горело, и летящий снег не жаловал кожу, но это, не раздражая, приводило меня постепенно в чувство. Захотелось быстрее убежать и вымарать из памяти недовольство продавца, взгляды других покупателей, ощущение обиды.
Кто-то тронул меня за руку. Это был охранник из магазина.
- Ну, что ещё? - спросила я недружелюбно.
- Возьмите, - сказал Чудесный Охранник, протягивая мне французское вино. И добавил, улыбаясь, почти как Дед Мороз, - весёлого Рождества!
…
Так не принято – приглашать охранника из незнакомого магазина в чужом городе на рождественскую вечеринку с давними подружками.
Так не принято у большинства.
И что бы сказала мама?!
Но девчонки мое решение оценили.
Охранник, видимо, тоже оценил, потому что тогда, у магазина, не ломаясь и улыбаясь, согласился…

…истина проста…

У Него - серо-зелёные глаза и волосы с наступающей сединой. Еще у моего Мистера Охранника - взрослые дети и любимая крошка-внучка.
Мы с ним созваниваемся и переписываемся. Сегодня мне и этого много, – ведь жизнь подарила мне ещё одну замечательную встречу.
А обернётся ли этот белый танец счастьем длиною в будущую жизнь – увидим.



Владислав Кулагин, Новосибирск
Квартира № 13
http://www.sib-zharki.ru/portal/node/12967

(пародия-фэнтези)

День в квартире номер 13 начался со скандала.
Студент университета имени графа Дракулы - Иван Адольфович Соколов - молодой вампир, мирно спавший в своём гробу, проснулся от резкого неприятного запаха. Обнаружив, что у его ног лежит горстка свежего чеснока, кровопийца пулей вылетел из комнаты в коридор и громко закричал:
- Зачем вы подбросили мне эту гадость?
- Это тебе за экспериментальный эликсир. Я его полгода готовила, а ты одним глотком всё уничтожил, - донёсся из-за соседней двери возмущённый старческий голос, слегка приглушённый каким-то шипением.
Жившая в комнате напротив ведьма Клара Исааковна опять химичила. По будням эта весьма вздорная дама, внешне напоминавшая толстую бледную жабу, работала поваром в местной школе, а по выходным, запершись в четырёх стенах, проводила очередной магический эксперимент, результат которого обычно надолго запоминался жителям квартиры. В особенности облезлому коту по имени Череп - верному спутнику колдуньи и вечной жертве её оккультных изысканий, в ходе которых несчастное животное превращалось то в саблезубого тигра, то в мяукающий горшок, или даже в жертву для выведенной Кларой Исааковной породы охотничьих мышей.
- Подумаешь, разок перепутал ваш хвалёный эликсир с "пепси-кровью". Нечего было его на кухне оставлять, - недоумённо ответил Иван, швырнув ненавистный чеснок в помойное ведро, однако соседку оправдания уже не интересовали. Она была всецело поглощена любимым делом.
- Ну-ка, Череп, давай-ка, попробуй ложечку, - ласково заголосила ведьма, и через несколько секунд раздался звук грома. Клара Исааковна, заходясь в кашле, вышла из комнаты.
- Что-то пошло не так? - с трудом сдерживая улыбку, спросил Иван, подойдя к ней.
- Надо было сдобрить порцию порошком из крысиных хвостов, - придя в себя, сказала ведьма. Затем, бросив на вампира презрительный взгляд, заявила: - Ну, чего встал?! Давай, освободи дорогу. В аптеку за противоядием пойду, а то Черепу вторая голова откровенно не идёт. О, Дьявол, ну что за молодёжь пошла, ничего не соображает, только глаза пучит!
- А как же ваша метла? - задался очередным вопросом вампир.
- Летательные права отобрали. В идиотку одну, вроде твоей горячо любимой Сандры, врезалась, и с документом пришлось расстаться, - тяжело вздохнув, ответила Клара Исааковна.
В это время из своей каморки, держа на плече здоровенный музыкальный центр, изрыгавший высококачественный хэви-металл, вылез ещё один примечательный обитатель этой квартиры - зомби по имени Модест. Высокого роста живой труп, облачённый в потрёпанную кожаную куртку и джинсы, улыбаясь и тряся рукой, подошёл к изумлённым соседям и воскликнул:
- Привет, чуваки! Как вам мой новый прикид?
- Ну, и где ты это тряпьё откопал? - спросила Клара Исааковна, чьи глаза были готовы вылезти из орбит от удивления.
- В палатке вурдалаков, на барахолке, - ответил Модест. - Сказали, что с такими шмотками я могу кадрить девок безо всяких проблем.
Иван усмехнулся. Чудаковатый зомби как всегда в своём репертуаре. В прошлый раз, намериваясь найти свою вторую половину, Модест, обмотав себя бинтами, выбежал на улицу, и, пристав к первой же паре вампирш-аспиранток, закричал на всю улицу, что он, необычайно богатый и великий фараон Балахоматис 32 -ой, никак не мог пройти мимо столь очаровательных особ, и приглашает их на вечеринку в свою гробницу (над дизайном комнаты Модест работал, как мог). Ответа любвеобильный мертвец не получил, ибо девушки тут же бросились бежать, не оценив столь экстравагантного подхода к амурному делу. Зато Модест не был обойдён вниманием милицейского патруля, быстро доставившего его в камеру предварительного заключения, откуда он был выпущен под залог Ивана и безумный хохот начальника отделения. К Ивану после этого случая на протяжении нескольких недель часто обращались однокурсники с одним и тем же вопросом: "Не ты ли случайно сосед того придурка, что под фараона косит?! Ну и каково жить со столь царственной особой?! ХАХАХАХА!!!"
Никуда не денешься - городок маленький, от дурной славы не уйдёшь.
- А что здесь смешного? - поинтересовался Модест.
- Ничего. Это я просто так. Только запомни. Стипендию мне ещё не дали, а Клара Исааковна вряд ли захочет тратить не тебя хоть что-то, - ответил Иван.
- Вот именно, - констатировала ведьма. - Лучше начальнику милиции заплачу, чтобы он тебя подольше подержал.
- Не бойся. Скоро старина Модест придёт сюда с парой клёвых упырих, и мы оттянемся по полной. - Зомби вновь затряс рукой в ритм мелодии и вышел на лестничную клетку, где находились оборотень - бухгалтер Лёня, открывавший дверь в свою квартиру и его мохнатая дочь Маня, обгладывавшая чью - то ногу.
- Батя, ну ты скоро откроешь? Гонки на катафалках сейчас начнутся, - мужиковатым голосом спросила девочка.
- Сейчас-сейчас, доча, - прохрипел отец, дёргая ключом в разные стороны.
- Хэви-металл жив!!!!!!!!!! - проходя мимо, заявил Модест.
- А ну, пшёл отсюда, придурок! - рявкнула Маня, явно не оценив новый имидж соседа.
- Эх, - тяжело вздохнул зомби, и зашагал вниз по лестнице.
Следом за ним, бросив ёмкую фразу: "Пора из этого дурдома съехать", квартиру покинула Клара Исааковна. Иван, оставшись в гордом одиночестве, отправился к себе в комнату, заваленную пустыми бутылками из-под любимой "пепси-крови" и трубочками в виде человеческих вен. Немного полежав в гробу, читая скучнейший "Краткий курс Дракулизма-Вампиризма" в надежде нагнать утраченный сон (выходной всё-таки), Соколов заскучал, отбросил столь нелюбимую им книгу и провалился в тёплую сладкую дремоту. Из которой, впрочем, был быстро вырван телефонным звонком. Нехотя встав, вампир взял со стола мобильник и лениво пробормотал:
- У аппарата.
- Алло, Иван это ты? - раздался в трубке хриплый голос.
- Чёрт возьми! – «Это же некромант Эдуард Петрович, хозяин квартиры», - покрываясь мурашками, подумал вампир.
- Приближается пора платить за проживание. С тебя 300 некромонет, - сказал Эдуард Петрович.
- Деньги… - дрожащим голосом сказал Иван, - деньги... Нет, с чего вы взяли, что я забыл об оплате? Деньги у меня есть.
- Надеюсь, это правда. Будет очень жаль, если с тобой что-нибудь случится. У моего сына как раз износилась боксёрская груша, - сказал некромант.
- Всё в порядке, - нервно сглотнув, ответил Иван.
- Отлично. Жду деньги через три дня. До скорой встречи. Не подведи, - сказал на прощанье некромант. - И передай Модесту, что он тоже должен вовремя заплатить.
Положив трубку, Соколов быстренько пошарил у себя в карманах. На дне одного из них обнаружилась единственная монета с изображением черепа и костей.
- Ну что ж, осталось добыть всего-то 299 таких же. У кого бы их занять? - подумал Иван. Перед ним уже замаячила картина маслом "Сын некроманта избивает до полусмерти должника своего отца". – Может, у Сандры десяток-другой найдётся?!
Одев куртку, вампир вышел из квартиры и отправился на поиски денег.



Ольга Никитина-Абрамова, Новосибирская область
Поминальная суббота

28.06.08г.
Душно… Перехватило дыхание. Идти оставалось ещё далеко. Старая женщина в неброском костюмчике и в синей легкой косынке, завязанной на шее подобно пионерскому галстуку, остановилась и огляделась, затем переложила в другую руку белый пакет, на котором стерся рисунок. Лицо её замерло, превратившись в гипсовую посмертную маску боли, губы сжались до синевы, под глазами пролегли глубокие темные круги, а сами глаза были обращены куда-то внутрь себя. Она о чем-то думала. И эти думы были тяжелы для её сердца.
Её одолевали страшные мысли: «Зачем жить? Зачем жила? Зачем живет уже без четверти век?» Жила она не хуже других, многие даже завидовали ей, но итог этой жизни неутешителен. Что она сделала не так? Чего не предусмотрела? Вздохнув, старуха пошла дальше. Вокруг нею суетились другие люди, спешили, обгоняли. Вдруг её беспокойные и тяжелые мысли остановились, как бы замерли от неожиданности. Она заметила, что на кладбище в этот день было много людей. «Раз они сегодня здесь, значит, не только у меня горе», - пронеслось в её воспаленном, страдающем сознании. Она понимала, что так думать нельзя, неправильно, несправедливо по отношению к людям, но сердце стало биться ровнее. Тут же ей вспомнилась Маша, бывшая жена сына, которая после долгих лет совместной жизни, когда её терпению пришел конец, решила, что не станет больше прощать мужа после очередной измены. Они расстались больше пяти лет назад, но бывшая сноха обещала поставить через неделю после троицы памятник Сереженьке. Уже целый год прошло после смерти сына, а на могилке стоит деревянный, никому не нужный, кроме неё, крест. Она прибавила шаг, нужно было торопиться, чтобы, побыв немного на могилках сына и мужа, успеть на следующий автобус. Жара не давала расслабиться: вечером надо ехать на дачу, будет вода…
Долгое десятилетие конца XX века истребило у людей желание жить, грех самоубийства одних лёг непосильным бременем на других. Во что верили, чем гордились - было сейчас ненужным. Жизненный стержень дал трещину. Уходили в мир иной в основном мужчины: кто-то загибался из-за паленой водки, кто-то не мог смириться с роковыми изменениями (жили, работали, приближали завтрашнее далеко, а дело всей жизни было порушено, разграблено), а кто-то из-за своей никчемности, из-за неприспособленности, из-за роковых ошибок уходил сам…
За последнее десятилетие лет Наталья Павловна потеряла мужа, сына, брата. Брат - единственный человек, который после смерти матери был ей опорой и защитой, но только его сломала тяжелая ноша ответственности за семью. Работал всю жизнь, гнул спину с того самого времени, как их отца призвали на войну. Всю жизнь Наташа помнила, как в начале войны они с братом копают картошку: ей шесть, ему только четыре. Помочь некому, мать и другие взрослые на общественных работах. Но ни к нему она так сегодня торопилась, в субботу накануне Великой Троицы поминают самоубийц.
В правой руке у неё, ритмично раскачиваясь, еле слышно шуршал пакет, в него хозяйка положила несколько конфеток, блинчики и салфетки; только не подумала она, что необходимо захватить немного воды, ведь сегодня так жарко. Старушка остановилась и решила вернуться к торговой палатке, мимо которой только что прошла. Там она купила минеральной воды, а у двух женщин, сидевших рядом с этим импровизированным магазинчиком, заметила искусственные неброские цветы, аккуратно разложенные в плетеные корзины.
- Сколько просите вот за эти? - Наталья Павловна указала на синие колокольчики, почему-то именно они ей понравились.
Одна из них безучастно ответила:
- Пять рублей.
Старуха вытащила затертый кожаный кошелек, который бережно раскрыла и достала две десятирублевые бумажки. Их она заработала только вчера, когда привезла с дачи несколько пучков весеннего лука и продала на базаре возле дома. Положив покупку в пакет, она отправилась дальше. Как только она оставалась наедине со своими бередившими душу мыслями, то сразу душа её погружалась в омут воспоминаний. Она шла по дороге вдоль могилок, а в её голове снова и снова мелькали отрывистые мысли-воспоминания. Нельзя по русским православным обычаям поминать плохим словом усопших, но ничего она с собой не могла поделать. Гложила её обида, душила, не давала свободно дышать, сверлила душу, грызла больное сердце. Не видела Наталья Павловна ни любви, ни счастья в этой долгой жизни. Как истинная русская женщина стремилась жить правильно, по человеческим законам. А была она в молодости первой красавицей, скромной, работящей, помощницей матери, советчицей брату. Не знала молодая девушка, что есть предательство, высокомерие, грубость, беспутство, пьянство, побои. Это сейчас молодая жена не будет мириться с пороками мужа, бросит, не посмотрит на маленького ребенка, соберет вещи и уйдет от него в «никуда». Но полвека назад любая женщина считала, что муж - это все. К тому же её Игнатьевич был коммунистом и директором небольшого, но важного завода. В молодости он ещё старался помогать ей по хозяйству: садил картошку, косил сено для коровы, которую держала тёща; но чем выше становилась его должность, тем меньше (как он считал) должен делать по дому. Жена успевала везде: и дома, и на даче, и на работе. Кстати, работала она на военном заводе, где строго следили за началом и окончанием рабочего дня.
Было у мужа любимое занятие, как у всех руководителей брежневского периода, охота. Развлекался он со своей одностволкой своеобразно. Кто-то честно бегал по лесам, стрелял во всякую живность, стремился обеспечить запасами голодную советскую семью, а он считал, что ружье - хорошая забава. Вот однажды приехали несколько семей в лес за грибами, разошлись кто куда, а он ружье вроде хочет проверить. Никто не ждет подвоха, только почему-то пуля пролетела у кого-то между ног, а у кого-то просвистела над головой. Человек начинает горячиться: «Чо-о-о, ошалел что ли? Какого хрена стреляешь?» Он смеется: « Насрал!» Как время показало: до добра не довела его такая потеха. Особенно тогда, когда родилась дочка. Наташа заболела, пришлось Серёжу, старшего сына, просить позвать бабушку, тёщу Игнатьевича, которая как раз нянчилась с маленькой Оленькой, дочкой брата, родители девочки были заочниками и сдавали зимнюю сессию. Тёща весь день помогала дочери, варила, гладила, купала младшую внучку. Было уже поздно, девочки спали, Сергей делал уроки, когда пьяный зять вернулся домой и неприятно удивился, что незваные гости не собираются покидать его квартиру. Он, недолго думая, схватил ружье, зарядил его и навел на старую мать своей жены и на девчушку, которая спала клубочком на диване. Оленька не испугалась даже, потому что поняла, что с ними случилось только тогда, когда её быстро и без слов одели и вывели на улицу. Четырехлетнему ребенку показалась бесконечной подъездная лестница.
- Баб, а баб, почему мы ушли? – щебетала малышка.- Дядя в нас хотел выстрелить? Убить? – не умолкала девочка.- А он выстрелил бы?
Старая женщина прятала глаза от внучки, не знала она ответы на её бесконечные вопросы.
- Оля, уймись и садись скорее в санки, а то совсем замерзнешь, - Прасковья Григорьевна посадила ребенка на санки и укрыла его верблюжьим одеялом. Был январский морозец, на улице до самого бабушкиного дома они никого не встретили. Девочка смотрела на небо и видела яркие звёздочки, единственно сочувствующие беглянкам. Зашли в тёмный холодный дом, за день маленькая комнатка выстудилась, бабушка привычными движениями стала растапливать печь. Девчушка смотрела на бабушкины руки и продолжала мучить старую женщину своими вопросами:
- А если бы он выстрелил, то бы мы умерли? Да? А потом снова родились? Да? А почему он так поступил?
- Потому что дурак, - отрезала Прасковья Григорьевна.
- А ты папе скажешь? Пусть он его накажет.
- Нет.
- Почему?
- Потому что надо его простить. Ты, доченька, его прости. Он, пьяный дурак, не знает, что творит.
Мать никогда не упрекала дочь за страшное унижение, которое пришлось пережить, и она не стала рассказывать об этом и сыну, чтобы не вносить сумятицу в отношения зятя и шурина. Время шло, дети выросли, Сергей стал защищать мать и сестру, Игнатьевич нашел другое применение одностволке. Теперь муж Натальи мучился жалостью к себе, стал грозиться застрелить себя. Из-за постоянных запоев у него испортилось здоровье, ему казалось, что он никому не нежен, к тому же из-за астмы уже не работал. Жена с дочерью то и дело перепрятывали оружие. Однажды Наталья Павловна не успела приехать вовремя домой, немного задержалась, а когда пришла домой, то испытала шок от увиденного. Муж выстрелил в себя
незадолго до её прихода. Тело лежало набок, прижимая ружьё к полу, ноги всё ещё упирались в диван, в холодных глазах читался упрек. Прошло столько лет, а бедная женщина спрашивала себя постоянно: «За что? Почему он так со мной поступил?» Не могла она понять, что муж завидовал её стойкости, терпению, мужеству. Около таких сильных духом женщин, которые никогда не пожалуются на судьбу (а она их постоянно испытывает на прочность), находятся, наоборот, слабые мужчины.
Вместе со своими тяжёлыми мыслями Наталья Павловна не заметила, как дошла до знакомой синей оградки. В глаза бросилась какая-то неровность в памятнике. Она приблизилась к нему. На гладкой стороне чёрного мрамора было изображено холодное лицо Игнатьевича.
- Да, правда, памятник покосился. Надо поправлять, - решила женщина, переведя дыхание, она ещё подумала, как надо будет объяснить дочери и зятю, что требуется приподнять с одной стороны эту мраморную глыбу. Оправдывая дочь и зятя, она продолжала успокаивать себя тем, что у молодых интересы молодые, им не до памятника, не до её старушечьих дел.
После непоследовательных и загнанных мыслей в голове у неё возникло другое больное воспоминание:
- Милый, любимый сын… Вот совсем недавно его не стало, - вдруг снова появилась с левой стороны боль, которая быстро прожужжала и ударилась куда-то под лопатку.
Когда был жив сын, она чувствовала защиту и уверенность, что если случится что-то непредвиденное, то её Серёженька придет на помощь. Да жизнь с отцом-чудовищем изменила судьбу не только Натальи Павловны, но и её детей.
Сын унаследовал её красоту и крепкое здоровье. С юного возраста он увлекался спортивными играми: волейболом и баскетболом. Благо, что рост у него был высокий, тело худощавое. Мать гордилась сыном, потому что учился хорошо, было много друзей, в спорте был первый, да к тому же все девчонки класса млели от его взгляда. Одним словом, баловень судьбы, у которого вроде бы жизнь должна была сложиться удачно…
Отец хвастался перед родственниками:
- Захочу - Серьга в армии служить не будет; захочу - в институт без экзаменов пристрою.
Но сын в десятом классе принялся активно сопротивляться ему: пару раз чем-то тяжелым успокоил его после очередной пьяной выходки. Игнатьевич обиделся на него и не стал проталкивать сына через свои связи в престижный институт. Сергей сам поступил туда, куда хотел. После этого отец начал уважать сына и уже дома, побаиваясь его, вел себя сдержаннее, и если хотел сорваться, то срывался на подчиненных, а не на домочадцах. Кажется, что должна у Серёги сложиться удачная судьба, но у любого человека есть ахиллесова пята; у него - жуткое желание нравиться всем лицам женского пола и пользоваться их вниманием. В юности он понял преимущества своей смазливой внешности, так как его улыбка открывала запросто доступ к любому девичьему телу. Такой стереотип поведения случайно сложился тогда и остался на всю жизнь. А это принесло великое горе матери…
Наталья Павловна громко вздохнула, присела на лавочку и разложила на салфеточку то, что приготовила, чтобы помянуть своих грешных родных. Мысленно попыталась прочитать молитву и ещё раз попробовать их простить. Душевного облегчения не наступало, слёзы не хотели катиться по лицу. Она снова вздохнула, вспомнив, что после смерти мужа не могла заставить себя заплакать. Тогда она чувствовала только то, что это происходит не с ней, а как будто кто-то другой вместо неё выполняет незамысловатые действия обряда. Все чувства замерли, заморозились, окаменели, только сила воли заставляла её двигаться. Вот и сейчас это чувство холода остановилось где-то в глубине её ещё крепкого тела. Стало не по себе, она медленно привстала, выпрямила больную спину и посмотрела снова на памятник, мысленно попрощалась с умершим и вышла из оградки. Предстояло пройти полкладбища, чтобы добраться до могилки сына.
… Горе, настоящее горе она испытала только тогда, когда пришла на последнее свидание к сыну в СИЗО, куда он попал из-за постыдного поведения. Мать старалась не верить тому, о чём говорили люди о нём. Гнала от себя мысли, что её сын – монстр, негодяй. Она находила множество оправданий ему, искала хорошего адвоката, но любовь материнская слепа, она не хочет видеть явное, не хочет замечать грязное и постыдное, что было вокруг имени её единственного сына. Мужественно женщина ходила по улицам родного города, где каждый знал её или её сына. И каждый, кто её знал, при встрече боялся обидеть Наталью Павловну, но люди по натуре своей злы и жестоки, они не могут не покопаться в грязном белье…
Шла она все медленнее, немного прихрамывая, вот ещё несколько могилок и покажется оградка, к которой так рвалось её сердце. Высокая зеленая трава практически скрывала от постороннего взгляда последнее убежище сына. Старушка поправила левой рукой прядку седых волос, слегка приглаживая их к маленькому, туго завязанному пучку. Надо было привести в порядок это никому не нужное, кроме неё, место. Она поставила на землю пакет, наклонилась, забыв о своей физической немощи, принялась методично рвать сочную зелень, складывая всё в одном месте, чтобы потом унести подальше.
… Какая тоска охватила её душу, когда она последний раз видела глаза сына, мать знала, что это всё. Он решился на самоубийство, жить с таким грузом не сможет. Жизнь перечеркнута, среди людей нет места для него. Наталья Павловна стойко держалась, не плакала, не умоляла подумать, только её глаза были прикованы к лицу Сергея, она молчала, потому что понимала, как сыну нужно высказаться. Сын спокойно так же, как она сейчас рвала траву, обстоятельно, не торопясь, вначале попросил мороженое в вафельном стаканчике, когда-то в детстве это было его любимым лакомством, а затем, съев немного, распорядился насчёт своего небольшого наследства. Долго в её снах, мучая душу бедной женщины, возникало навязчивое видение – в дрожащей руке вполовину съеденное мороженое в вафельном стаканчике…
Вот сорвана последняя трава, очищена от мусора могилка, украшена дешевыми цветами, рассказано деревянному кресту все, что произошло в жизни за последний год, и традиционное действо перед Великой Троицей закончено. А когда она возвращалась к автобусу через огромное кладбище, то ей стало не по себе, что на кладбище в этот день много людей, значит, таких, как она, много, и у каждого своё, невыплаканное горе…



Людмила Падерина, Новосибирская область
Покорители вселенной

Океан вздохнул и выплюнул на берег пережёванную яхту.
«Какая мелочь», - подумал океан, не глядя на выползающих на берег полумёртвых двуногих существ.
Он забурлил, вздымая пески океанского времени, подымая на огромной волне затонувшие фрегаты, каравеллы, крейсера, корветы. Качая на волне останки, он задумчиво перебирал их как свои сокровища.
Да, здесь было на что посмотреть; белые паруса каравелл скользили по океанским водам, четырёхпалубные лайнеры, судоходные катамараны и военные крейсеры!
«Корабли бороздят просторы океанов» - как звучит!
«Корабли?» - небо повернуло к океану единственный глаз Луны и заблестевшее веснушками звёзд лицо.
«Нет! Корабли бороздят просторы вселенной!» - прошептало небо, вглядываясь в останки затонувших кораблей.
«Но мои корабли выглядят иначе», - вздохнуло небо.
«Я не жую свои корабли, и не скармливаю их обитателям космоса. Мне интересней кидать в корабли метеориты, жечь их огнём Солнца, морозить их в ледяном холоде Космоса, превращая в космический мусор и сбрасывая спутниками на орбиты вокруг моих планет»…
Небо закрыло свой единственный глаз, сверкнуло хвостом кометы и уснуло.
Океан разгладил свои морщины, успокоил пески времени, спрятал сокровища на океанском дне, и, слегка волнуясь, стал поплёвывать на берег мелким мусором с затонувших кораблей.
И никто из великанов не задумался о маленьких двуногих существах, которые покоряли океаны и Вселенную, платя за это своей жизнью…



Алексей Панищев,Курск
Сильвано

Семён Митрофанович, придя с работы, решил немного вздремнуть. Проснулся он от стука – кто-то постучал в дверь.
- Ну, кто там ещё… Сейчас открою.
Крикнул Семён Митрофанович, неспешно встал и через полминуты открыл дверь.
На пороге стоял его давний приятель.
- Привет, Митрофаныч! Вот зашёл узнать, как ты поживаешь.
- Давай, проходи быстрее, чай не май на дворе, вон мороз какой.
Приятель весьма опрятно выглядел, его взгляд выдавал в нём добрую душу.
- Что там, Семён Митрофанович, говорят, ты приболел?
- Да это ещё дня два назад было. Уже всё нормально. Татьяна! – крикнул Семён Митрофанович жене, – будь добра, принеси-ка нам бутылочку горячительного, да закусочки не забудь.
Через пару минут двое мужчин сидели за столиком и обсуждали рабочие дела. Друга Семёна Митрофановича звали Сильвано. Он был итальянцем. Во время Великой Отечественной войны он под Сталинградом попал в советский плен и был направлен на север страны. Однако после войны решил остаться в России и обосновался в Ухте. Сам он объяснял своё решение тем, что полюбил Россию, хотя все понимали, что, прежде всего, он полюбил русскую женщину, которая стала его женой.
- Кстати, Сильвано, – вдруг остановил деловой разговор Семён Митрофанович, – а ведь сегодня второе февраля. В 43-ем закончилась битва под Сталинградом. Это надо отметить! Нам, как ветеранам, есть за что выпить. Давай-ка по второй опрокинем.
- Да, Митрофаныч, тут ты прав. Правда я к этому времени уже отвоевался и был у ваших.
- Эх, дружище, и как тебя к нам занесло?
- Митрофаныч, ну посуди сам, зачем мне была нужна эта война? Если бы у меня были деньги, я бы откупился от военкомата, как это делали многие богатые итальянцы. Но я же – сын рыбака из-под Неаполя! Откуда у меня деньги? Меня призвали, посадили на пароход и отправили к вам. Нас высадили в Одессе. Толком-то и город не посмотрели, как направили под Сталинград. Ну мы особенно и повоевать-то не успели. Поначалу вроде бы всё было тихо, а потом, как начали бить ваши пушки. Гляжу: несколько наших грузовиков, как спички, вспыхнули, от двух зениток осталась куча железа. Жутко стало. Нашего офицера убило, хороший был человек, ну а я испугался, спрятался под остатки блиндажа, да так там и пролежал. Холодно было, но и выбираться как-то не хотелось. Хорошо, что тепло от горящей машины доходило до меня, а то бы замёрз. Сколько лежал там времени, не знаю, да помню, как меня ваши за ноги потащили… Ну выволокли они меня, смотрят, смеются. Тогда я русского не знал, не понимал, что говорят. Ну вот так я и отвоевал с вами. А у нас во взводе никто не хотел идти на эту войну. Это уродец Муссолини лизал Гитлеру пятую точку, а мы крайние были. Много наших тогда посдавалось в русский плен. Ну ничего, после войны почти все живыми возвратились домой. А я вот остался у вас и не жалею. Россия для меня стала второй родиной. И люди здесь добрые, хорошие.
- Ну ладно, Сильвано, добрые, хорошие… ты мне ещё расскажи, какие тут девчонки… знаем, чего ты тут остался. Давай, допивай. А война прошла, и слава Богу. Хоть бы и никогда этих войн больше не было. Одно горе от них.
Друзья ещё посидели с часик, поговорили о послевоенной жизни, да и разошлись… Сильвано же, вспомнив военные события, искренне порадовался тому, что остался жив и не убил ни одного человека.


Эдуард Тубакин, Москва
Письмо

«Скоро, скоро я буду лежать в этой земле рядом с тобой», - шептала старая Ефросинья. Она принесла на могилу своему мужу свежие полевые цветы и теперь аккуратно раскладывала их дрожащими, обтянутыми в сухой пергамент кожи руками. Она повторяла эти слова, убираясь в оградке, но быстро устала и, кряхтя, присела на маленькую скамеечку. Ефросинья раскраснелась, часто глотала ртом воздух и никак не могла отдышаться.
- Ох, Господи! Задал ты мне, дед, работу. Сам бы, небось, не ходил ко мне так часто, как я. Да…
Старуха задумалась.
- А ведь первым хотел меня похоронить. А оно вон что вышло. Ну да ладно! – Ефросинья махнула рукой и с трудом поднялась. – О мертвых либо ничего, либо хорошо. А жили мы с тобой неплохо, и детей вырастили, подняли, - шептала она, глядя на простенький небольшой памятничек с желтой фотокарточкой. – Только не едут они. Слышишь, дед, не спешат к нам.
Ефросинья собралась уходить: закрыла за собой дверцу оградки, обернулась и проговорила нараспев:
- Ну, прощевай!
И быстро несколько раз перекрестилась, повернулась и зашаркала по тропинке с пустынного тихого кладбища, куда сегодня, кроме нее, никто, наверное, больше и не заглядывал.
Кладбище когда-то находилось на краю маленького районного городка. Поселок продолжал расти, и кладбище оказалось рядом с новенькими пятиэтажками, стадионом и школой. Теперь уже стройка не велась, и люди уезжали отсюда в поисках работы. А кладбище потихоньку ползло дальше между брошенными домами, пока, наконец, его не объявили закрытым.
К вечеру Ефросинья доковыляла до дома. Она прошла по плохо цементированной дорожке и села во дворе на старый раскачанный стул со сломанной спинкой, опустила руки на колени и долго смотрела куда-то вдаль выцветшими от времени, когда-то синими, глазами. Стемнело. Ефросинья слилась с чернотой не освещаемых давно улиц. Белые волосы, будто нимбом выделяли голову старухи из темноты, подчеркивали и без того заостренные ее черты лица. Ефросинья была схожа с хорошо просушенным, выдержанным на всех ветрах и солнце деревом, которому сразу, на глазок, не определишь, сколько годков. Она перестала стариться, и уже много лет оставалась в одной поре.
Долгое время сидела неподвижно, дремала, потом впала в забытье и уснула чутким старческим сном, готовая проснуться от песни ржавых ворот, оклика родного голоса. И во сне Ефросинья продолжала ждать и надеяться. Надеяться, что екнет ее уставшее сердечко от предчувствия чего-то долгожданного, радостного. Вот, прошел кто-то по улице, и соседские собаки облаяли его. И нет никого. Это старый орешник заскрипел от налетевшего ветра. Это подростки, сорвав жменю спелых черешен, стайкой унеслись дальше. Никого. Очнулась Ефросинья. Вздохнула и пошла в большой темный дом.
Сердце ее забилось мелкой дрожью и чуть не зашлось, пока она шарила рукой по стене, чтобы зажечь свет. Старуха боялась темноты с той самой поры, как проводила в последний путь своего Ивана. После его смерти не могла ночевать дома и уходила к соседям – таким же одиноким бабкам, давно схоронившим своих мужей. Рука торопливо защупала, заискала, нашла и вдавила выступающую кнопку. Яркий свет залил веранду. Ефросинья зажмурилась, постояла немного, и уже было пошла в свою комнату, но случайно заметила на подоконнике тетрадный лист, сложенный вдвое, пожелтевший от времени. Осторожно, двумя пальцами, будто боясь чего-то, взяла его и поднесла к прищуренным глазам. Она признала в нем старое письмо от Петеньки, ее внука. Читать старуха не умела, но помнила тот необычный запах чернил, различала неровные, спешащие к краям листа строчки. Старуха засомневалась: оно ли? И вообще, письмо ли это?«Да, конечно, письмо от Петеньки!» – уверила она себя.
Ефросинья помнила этот листочек с оторванным уголком. Она бережно разгладила его. Потом долго вертела в руках, пытаясь разгадать таинственные для нее знаки.
- Степановна, ты тута-ка, шо ли? – сморщенное, словно жареное яблоко, личико в цветастой косынке просунулось в дверь. – О! А я иду, думаю: зайти, не зайти…
- Кума! Заходь, заходь, конечно. А я с кладбища недавно возвернулась.
- И я вот думаю: скучно, небось, дай, думаю зайду.
- Проходи, проходи. Садись.
Ефросинья придвинула стул старушке в теплом байковом халате и сама села напротив.
- Ну, рассказывай.
- Ой, а шо баять-то! Вот недавно на базаре была, цены – страсть! Як жить дальше, не знаю.
- А почто ко мне не зашла? – спросила, насупившись, Ефросинья. – Вместе бы сходили.
- Ай, я ж с этим чертом ходила, с сыном своим. Вин як с тюрьмы прибыл, кровью харкает. Я ему сметанки купила, мясца…
- У, сдался он тебе! С молодости бродяжничает то по лагерям, то по тюрьмам!
- Да нехай помре! Душу мне уже всю вымотал!
- Ну, ты это лишку хватила, кума. Сын же все-таки. Нельзя, нельзя так, - пожурила куму Ефросинья.
Воцарилось недолгое молчание.
- Ну, а у тебя як дела? На это лето приедет из родных хто, али нет?
Ничего не ответила Ефросинья, только глаза вниз опустила.
- Почему молчишь?
- Не знаю, не знаю. Может, и приедут. Кому я нужна старая? – с горечью отвечала она.
- Прям и не нужна, - возразила ей кума. – Хотя, конечно, дети выросли, уже внуки своих детей имеют, у них свое житье, н-да… И ехать-то дорого сейчас.
- Эх, кума, я бы и денег собрала им на обратный путь, веришь, нет, нашла бы.
- Ага, а жевала бы шо? Молчишь?
- Обошлась бы как-нибудь. Живу ведь.
- Вот-вот. Впроголодь. Здоровья своего не бережешь!
- Кума, кума. Какое здоровье в мои года? Меня уже с фонарями там ищут. Прогулы ставят.
- И поживи немного для себя.
- Я и так для себя живу, живу. Устала от жисти такой. Хоть бы кто приехал, проведал старуху. А ты кума, много для себя живешь? Сын вышел из тюряги, ты за им и бегаешь.
- Ай, какое там, оставь. Сын, сын. Я сама не рада.
- Не беднись. Сама, наверное, не веришь, что говоришь.
Старухи замолчали. Задумались каждая о своем. Наверху под самым потолком слышалась возня, шуршание. Мотыльки и ночная мошкара штурмовали желтую лампу. Особенно настойчива была большая мохнатая бабочка, которая с беспримерным упорством билась о тонкое горячее стекло.
- Степановна, тебе письмо, шо ли, пришло? – заговорила снова кума. – А сама жалишься.
- Пришло, пришло, - заулыбалась Ефросинья. – От внучека моего Петеньки.
- Когда же?
- Вчера.
- Ой, а шо-то не шукала я тебя у почты. Я ведь рядом живу, все замечаю. Вчера Лида получала журнал с газетами, Петровичу дочка письмо прислала. А тебя не было там, нет.
- Много ты знаешь, - недовольно заворчала Ефросинья. – Ишь, глазастая выискалась! Говорю тебе, вчера пришло.
- Ладно, ладно. Шо ты сразу взбеленилась-то?
- Что я? Я ничего.
- Лучше скажи, о чем пишет? – примирительно спросила кума.
- Не вижу я ничего. Слепая стала, да и… сама знаешь.
- Ну да, ну да.
- Почитала бы ты мне, а?
- Як же я тебе почитаю без очков?
- А ты, мои возьми. Мои лучше, совсем как новые, а твои без одного стекла.
- Ну, давай.
- Сейчас, сейчас, - засуетилась, забегала по комнате Ефросинья. – Сама знаешь, мне без очков никак нельзя. Мне их беречь нужно. Носки, шапки вяжу, продаю. Тем и живу.
Ефросинья открыла маленькую тумбочку, проворно сунула руку, зашуршала и вытащила блестящий черный футляр. Неловко, дрожащими руками открыла его. На пол упали очки в тонкой оправе.
- Ах, ох, - заголосили враз бабки. – Лови их!
- Вроде ничего, целы, - осматривая поднятые очки, проговорила Ефросинья.- А я уже испугалась.
Она протерла их тряпочкой, взятой из футляра, и подала куме.
- На! Читай с самого начала.
Старуха развернула лист.
- Сейчас, найду. Ага, вот, - кума поднесла письмо ближе к себе и, придерживая очки, начала: «Здравствуй, бабуля…» – Это ты, значит, бабуля.
- Дальше, дальше!
- Обожди, не гони. Так. Не пойму, неразборчиво. Слушай! Оно где у тебя валялось? Ты шо на нем, блины пекла, шо ли? Пятна какие-то жирные. Не успела письмо получить, а уже испохабила.
- Ах, дай сюды! – Ефросинья вырвала из рук кумы письмо, завертела его, потерла пальцем. – Вот дура старая…
- Зря ты меня обзываешь. Пойду я, - кума встала.
- Не на тебя я, на себя. Стой, кума, - Ефросинья схватила ее за рукав халата. – Подожди, может, еще что прочитать удастся.
Кума, поворчав, согласилась. Села. Перевернула лист и продолжила: «Ничего необычного не произошло. Живем как прежде. Оленька, правнучка твоя, на следующий год уже в школу пойдет. Хотели к тебе все вместе приехать. Не получается.Мне летом отпуск не дают – работы много. Зимой к тебе смысла ехать не вижу: холодно – ни овощей, ни фруктов, на море не отдохнешь…»
- Как же нету смысла! – закричала Ефросинья
- Шо ты орешь, як сумасшедшая? Прямо мне в ухо!
- А почто он так, родименький? Али я ему чего худого сделала? А? Скажи, Ивановна.
- Его спрашивай, - я почем знаю!
- Как же так! – не слыша кумы, продолжала говорить старуха. – У меня ведь компоты, варенья, соленья… Пусть приезжает, кушает. Вино открою. Сама делала из своего винограду. Домашнее винцо-то!
- Стой ты, ненормальная!
- Молчу, молчу, кума. Читай дальше.
- Ничего опять не разберу. Сдается мне, врешь ты. Письмо-то не новое. Вона, зашарканное какое, желтое, и лист стерся у краев…
- Какая разница, - глухо ответила Ефросинья. – Читай!
- Хорошо, хорошо. Не заводись. Вот, нашла: «Недавно купили машину. Правда, не новую: подержанную иномарку, но в хорошем состоянии. Все деньги потратили».
- Что купили? – не расслышала Ефросинья. – Инмарку?
- Да, машину.
Кума замолчала, захрустела бумагой.
- Что, что там?
- Чернила размазаны. Ничего не видать.
- Поищи еще, кума. Хоть словечко…
- Не торопь, не торопь меня. Гм, нашла: «Поэтому и в этом году, бабуля, из-за ряда объективных причин приехать не могу к тебе. Как говорится, финансы поют романсы. Не скучай одна. Держись молодцом. Как говорится, жди меня, и я вернусь! На этом прощаюсь. Твой внук Петр Алексеевич».
- Не поняла я, Ивановна, чего-то, - округлила глаза Ефросинья. – Из-за какой там объективы Петенька мой приехать не может?
Кума заерзала на стуле.
- Ну, это, как его. Из-за причин, от обстоятельств жизни. Во! – выдохнула та, радуясь удачному объяснению.
- А что случилось-то? – недоумевала Ефросинья.
- Так пишет же твой Петенька, шо его финансы поют романсы. Это, значит, денег нет. И еще что-то мешает ему. Просто мы прочитать не смогли.
- Читай, Ивановна, читай, миленькая, - молитвенно сложила руки Ефросинья. – Буду должна тебе!
- Да ты шо, ты шо! – закрутила у виска Ивановна. – Говорю тебе, ни шута не разобрать, посмотри сама!
- Не вижу я, не вижу, а ты читай!
- Фу ты! – плюнула в сторону кума. – Идти мне надо. Сын там…
- Не пущу, не пущу! – Ефросинья встала у дверей и раскинула руки.
- С ума спятила, старая!
- Спятила, спятила. Не обижайся на меня, кума. Стары мы для обид-то.
- Твоя правда, - выдохнула кума и снова села на стул.
- Ну, вот и хорошо. Почитай еще.
- Объясняю, не разобрать ничего больше. Смотри! – кума протянула очки Ефросинье. – А мне пора, Степановна. Я на тебя не обижаюсь, не подумай ничего такого.
И бочком, бочком, чуть оттирая в сторону стоящую у дверей Ефросинью, кума
вышла.
Старуха снова осталась в привычном, невыносимом для себя одиночестве. Но
сейчас ее мысли витали далеко отсюда. Они были там, где жил ее Петенька. Как он
там? Что с ним?
Устала Ефросинья. Уснула. Вдруг услышала она знакомые шаги, скрип калитки. Вышла навстречу.
- Эй, хозяйка! – спросил чужой голос, потом еще раз. – Есть кто дома?
- Здесь я, здесь, - отозвалась Ефросинья.
Человек подошел ближе, и узнала она Ленку, местного почтальона.
- Ленка, ты?
- Ну, прими телеграмму, Степановна. Распишись.
- Черкни за меня и прочитай, что там, а то очки в доме, пока найду, - радостно заторопилась Ефросинья и отдала бумагу назад.
- Хорошо. Только ближе к свету встану. Открой дверь пошире, Степановна.
Ленка вытянула руку с телеграммой ближе к свету и прочитала: «ВЫЕЗЖАЮ ЖДИ ПЕТР».
- Повтори, не расслышала, - дрожащим голосом попросила Ефросинья.
Ленка повторила. Ушла, а старуха все еще стояла, вглядывалась в печатные буквы
на жесткой казенной бумаге, не веря тому, что услышала. Опять шаги чьи-то. Человек идет, а в руке у него что-то большое, тяжелое. На свет вышел. Чемодан. Петр!
- Петенька?! Приехал? А я только телеграмму от тебя получила, а ты – тута-ка!
Что же ты молчишь, Петенька?
Петенька улыбается, молчит. Широко, открыто улыбается. Как он мог улыбаться только в детстве, когда нашалит, нашкодит.
- Петенька! – кричит Ефросинья и просыпается от собственного голоса.
«Это был сон, - думает она. – Всего лишь сон».
Подходит к окну и смотрит на улицу. Светает. У соседей надрывается петух. Скоро наступит день. Такой же одинокий, долгий и тягостный, как и прошедшая ночь.





Содержание:

Геннадий Ботряков, Хроника плавающего вездехода
Лариса Корженевская, Белый танец длиною в жизнь
Владислав Кулагин, Квартира № 13
Ольга Никитина-Абрамова, Поминальная суббота
Людмила Падерина, Покорители вселенной
Алексей Панищев, Сильвано
Эдуард Тубакин, Письмо