Я – снайпер-одиночка.
Я – снайпер!
Ничего, что я не держал в руках автомата последние тридцать восемь лет. Ничего, что я не держал в руках пистолета последние тридцать один год. Ничего, что я не держал в руках винтовки никогда. Я – снайпер! У меня нет ружья. Даже простенького охотничьего ружья у меня нет. У меня нет духового пистолета. Лет пятнадцать назад – был. Но мой братец его пропил. Он много еще чего пропил. Но из средств стрельбы это было единственное моё утешение.Из этого пистолета я убивал мух. Из ста выстрелов в скопление мух один оказывался для мухи смертельным. Это было всего три раза. Три снайперских выстрела. Три мухи. Ничего, что у меня хиленькое зрение и оно всё садится и садится. Это ничего, что свою цель я даже в очках не видел. Важно, что три моих выстрела достигли цели. Это были именно снайперские выстрелы, пусть и не из снайперского оружия. А значит я – реальный снайпер.
Вообще-то я – учитель. Пю-да-гог. И некоторым нравилось у меня учиться. Нравилось так сильно, что отказывались от Сорбонны. Думаю, что Сорбонна отдыхает, когда я учу. Но кому здесь я такой грамотный нужен? А никому! Тут без меня море талантов пю-да-гогических. И без меня хватает, кому учить. Места все давно и прочно заняты. На эти места длиннющая очередь. Мне на этой стезе ничего не светит. Так что это я только сам о себе так думаю, что я – пю-да-гог. А на деле так – пустышка.
Вообще-то я кочегар. Умными словами – котельщик. Не хилого, а пятого разряда. И котлы я топил не маленькие, не на угольке – хотя чего скрывать – и в такие кидал уголёк с Реттиховского угольного разреза. Но довелось протопить котлы химические, где перегретый пар – 450 градусов и давление этого пара – 450 атмосфер.
В топке такого котла сжигают черный щелок и в результате горения последнего получают на выходе щелок зелёный. Если капля такого капнет на голову, то пройдет сквозь тело и выйдет снаружи с другой стороны. Потому на смене все ходят в касках. Там это добро капает, и капает хорошо. А ещё из котла летит плав – то есть это так говорят: плав. А на самом деле это расплавленный щёлок температурой под девятьсот градусов. Летит, потому что внутри топки происходят микровзрывы и капли летят сквозь смотровые лючки. Влетает такая капля в брезентовую робу и прошивает её насквозь. На теле под робой небольшой химический ожог. Но на работу сие уже не влияет. А еще интересно, что среди всяческих выходящих газов встречается там в атмосфэре производства смешной такой компонент – аш два эс. В легких он соединяется с водой – аш два о! И возникает прямо в самих лёгких прелюбопытнейшее соединение – аш два эс о четыре! Полюбопытствуйте в инете – что это такое – вам понравится. Был такой анекдот – о заплывах узников в кислоте. А тут еще веселей – не тело в кислоте, а, как ни крути – кислота в теле. Оттого многие рабочие таких производств и до сорока пяти не дотягивают. Государство им обещало пенсию в сорок пять лет. Но государство было умное. Оно кому ни попадя такого не обещало. Из моей бригады до заветной пенсии, похоже, почти никто не дожил. Это сейчас в интернетах умники рассказывают, как мы – мы, а не оне!!! – жили. Причём врут и глазом не моргнут. А мы вот на такое производство ходили по графику: четыре – сорок восемь – четыре. То есть четверо суток с восьми до шестнадцати – сорок восемь часов передышка – четверо суток с шестнадцати до двадцати четырех – сорок восемь часов передышка – четверо суток с нуля до восьми… И так – годами!!! Но платили нам немного – раз в семьдесят меньше, чем итальянским содовщикам на таких же котлах в самой Италии – денег на жизнь семье не хватало. И потому мы подрабатывали. По шесть смен в месяц на тех же котлах, а остальные вторые смены на соседнем лесопильно-деревообрабатывающем комбинате. Досочки тягали, досочки укладывали, брёвнышки толкали баграми по бассейнам на окорочную, а повезёт – на обрезной станции стояли, или подрамщиками второго ряда… Так что сорок пять казалось нереальным. Обоснованно казалось. В общем нельзя мне сейчас уже на такую работу. Я бы и рад досочки поскладывать, да инфаркт и радикулиты трёх отделов позвоночника уже не позволяют. А ведь бяк всяческих много и помимо этого поднакопилось… Что еще я умею делать? Ну, понемногу много всякого… но это всё и без меня прекрасно делают, да и здоровья надо – не напасёшься. Меня и в пятьдесят уже никто никуда на работу не звал, а сейчас я и подавно никому не нужен. Вот – сижу и смотрю в родное небо из родного окна. И не вижу ни одной знакомой мне лично звезды. Собственно с каких щей звёзды будут со мной знакомиться. У них своя, глубоко личная звёздная жизнь. А у нас – своя. Маленькая и неприметная.
Доживаю свой век. Мне спешить уже некуда. Потому я и не спешу. Жду финального гонга. Он вот-вот прозвучит. Ощущение как на вокзале. С минуты на минуту должны объявить мой поезд. Поезд Туда. А пока заняться нечем.
Во мне просыпается судья. Самый справедливый судья на свете. Его невозможно подкупить. Он неподкупен изначально. Нет! Невинные не должны страдать. Страдать должны только точно виновные. Господи! А сам я виновен? Безусловно! Виновен, что жил. Виновен, что дышал. Виновен, что не погиб, когда погибали лучшие. Как это в моей песне? «И мучает совесть, что лучший пока что не я…»
Я знаю, что это такое – стрелять в собственную голову. Это и есть снайперский выстрел.
Так что те, что такое проделывали – тоже снайперы!
Чем я могу искупить свою вину? Только одним метким выстрелом. Снайперским выстрелом.
И ничего, что у меня нет даже рогатки.
Всё-равно: я – снайпер!
Я одинок. И поэтому я – снайпер-одиночка!