Он собирался в командировку. Перебрасывали в Ростов. И дальше...
«Никто не знает что у меня в голове, но каждый думает, что понимает меня», - звенело в мозгу Леонида Филиппова. Хочешь не хочешь, приказы не обсуждаются. Сверху виднее. Наполнил флягу, посчитал наличные. Жене отложил в сторону. Она не знает, куда он едет. Стоит, наблюдает за сборами, заглядывает в глаза. Ждет, что скажет. Но он молчит, нельзя даже намекать. Маша умная баба, догадывается, конечно. Глаза тоскливые.
Майор закончил, пытаясь придать лицу беззаботное выражение, посмотрел на своих. Поцеловал дочь, обнял жену и, чтобы не усугублять, быстро вышел из дома. До пенсии два года. Может, пронесет.
Холодный, уже осенний ветер ударил в лицо. Невольно подумал о надвигающихся холодах и том неприятном, что все время мысленно отгонял. «Никто не знает что у меня в голове, но каждый думает, что понимает меня», - опять вспомнил он сверлившую мозг чужую мысль. Ему не хотелось ехать в Украину. Слишком много связывало его с этой землей.
Детство и юность прошли на Житомирщине, у бабки в деревне, сплелись-перепутались и семейные связи: все Машины родные из Полтавской области. Сто раз ездили туда-обратно. Все родное. Сидела в сердце майора ничем не выводимая тайная симпатия ко всему хохляцкому, веселому, щедрому. Иногда ему казалось, что и он - настоящий стопроцентный украинец. Не только по матери.
Когда все это заварилось, командование посматривало и намекало, почему-то все были уверены, что он добровольцем отправится туда воевать. Против бандеры и фашистов. Многие ехали, развлечься, деньжат срубить.
Какие, к лешему, фашисты. Леониду почему-то при упоминании о фашистах вспоминался самый ярый бандеровец Котельвы, улыбающийся усатый председателя сельсовета. Сосед через дорогу - дед Петро. Часто летом он потешно и наполовину официально, как кадрового военного, приглашал Леонида на «приватну розмову» в садок под виноградом.
Нехитрые и незлобные воспоминания о детстве, о жизни. О том, как его собственного деда (отца матери) раскулачивали, как прятал отец Петра соседского сына от ареста в своем подполе, как носил ему сало по ночам и слушал его тихие песни.
«Як він спивав, Льоню, як співав, ти мабуть такого і не чув. Ми ж однолітки були», - дед Петро задумывался и пробовал воспроизвести. Хриплый голос срывался. Он сокрушенно махал рукой и тяжело мечтательно вздыхал. «Гарно, співав».
Пил дед Петро умно и умеренно, сохраняя ясность ума и способность остановиться. Чего Леонид о себе сказать не мог. «Доспивуючись» с дедом до полной отключки, часто оставался он ночевать у соседа в хате, где пахло с печи сушеными грушами и витал какой-то неповторимый дух домашнего украинского уюта.
«Фашист, блин», - с раздражением подумал он вновь, вспоминая расплывавшуюся от полноты жизни фигуру деда, его добродушную улыбку и хитрый хохляцкий взгляд из-под густых бровей. Что-то внутри никак не вписывалось в новую стройную формулу взаимоотношений с Руиной (как сейчас называли Украину), выбивалось, распарывало надвое, болело.
Приказы не обсуждают. Начальство, видимо, не дождавшись его добровольных решений, послало туда официально. Приказом по мотострелковой бригаде.
***
На кухне что-то с грохотом упало. Послышался звук скользнувших по линолеуму когтей, и двадцатикилограммовый тыгдымский кот по прозвищу Тимофей, снося все на своем пути, рванул в спальню. На форсаже влетел под кровать и разразился оттуда протяжным утробным воем.
Его одноименный хозяин недовольно заворчал спросонья и, напяливая на ухо подушку, перевернулся на другой бок.
В момент вероломного кошачьего налета ему снилась последняя дембельская самоволка, раскачивающийся перед глазами крестик и две огромные розовые округлости связистки Рымбаевой.
Эх! Хорошее было время. Свежее, молодое. Куда все усвистало?
Сон прошел, яркая картинка растворилась. Тима разлепил глаза и, ворочаясь в пластилиновой вязкости пробуждения, ворчливо прохрипел:
«Чего орешь?» - он перевесился через край кровати и мутным взглядом поймал забившегося в угол кота. Потом зацепил его рукой и вытащил на свет. Весь в пыли и растерянности, кот оправдательно мявкнул и юркнул под одеяло.
«Э, ты куда?» - недовольно заорал хозяин, вскочил с кровати и, стряхивая с себя лохмотья пыли, огляделся.
День давно вошел в его дом и нагло разгуливал по прошлогоднему полу, неопознанным предметам, пирамидам книг и дисков, свалкам несвежей одежды. Топтался, топтался, искал чего-то. Не найдя, двинул центральной аллеей, вдоль пыльных артефактов кагдатошной жизни, к единственному жилому району Тимохиной хаты - компьютеру.
Бессонный глаз монитора приветливо мигал страничкой контакта, манил в чат, согревая холостякую хибару и уверяя, что где-то там, за его пределами есть иная, счастливая и насыщенная событиями жизнь.
Тимоха вот уже пятнадцать лет жил в сети. Вернулся после армии, сразу женился, как с голодухи, но продержался в браке пару месяцев. Развод, такой же скороспелый как и женитьба, надолго отвернули его от семейно жизни и от женщин вообще. Он нашел себя в интернете.
Казалось, реальность – всего лишь чей-то неумный эксперимент. И только там, в сизой воронке виртуала крутится что-то стоящее. Тимоха, которому уже перевалило за тридцатник, увлекся виртуальными игрушками по самые уши. Отдался всеми своими угловатостями. Принял особенности сетевой стилистики. Приспособился раз и навсегда к тому ритуальному политесу, который расставляет все по своим местам. Со временем обрел некий статус. И раздвоился.
Одно его «я» представляло бледного долговязого верзилу с прыщавой физиономией и красными от бессонных ночей глазами, второе – супергероя, доминантного самца с загорелым торсом и белоснежной улыбкой на скуластом лице аватарки. Откровенно говоря, та чудовищная пропасть, которая существовала между этими двумя, смущала Тимофея. Уязвляла остатки его невиртуального самолюбия. Настойчиво звала к мужским поступкам, принятию каких-то внесетевых решений.
Что там говорить, даже ему иногда попадались в сети картинки чужой красивой жизни, наполненной смыслом, счастьем, настоящей любовью и настоящими делами. Нет-нет, да и кольнет вдруг что-то внутри. Мол, не так ты живешь, Тимоха. Вставай, мол, иди. Куда?
Реал был неуютен, шумен и хаотичен. Там нужно было что-то делать, решать, куда-то бежать. Зачем? Необходимость добывания бабла и реальных внестатусных связей была неприятной частью Тимохиных раздумий. Он всячески старался минимизировать разрушительное воздействие на себя этих опасных мыслей.
Жил одиноко, безалаберно, при полном отсутствии контроля и заботы со стороны родственников, любимых и друзей. Высовывался ненадолго за сигаретами и колбасой, если были деньги, и вновь погружался в иные миры.
Там все выглядело иначе: не было разжиревшего от безделья кота и пыльного искусственного фикуса в углу. Был статус и вес в виртуальном пространстве. по крайней мере, так казалось.
Вчера в контакте ему предложили хорошие деньги за невиртуальное участие в одном деле. Вроде непыльное. Под чужим ником и даже в чужой стране. Пару дней простой и понятной работы за хорошие деньги.
Ник Тимохе понравился. Тор - бог грома. Таким Тим видел себя. Сильным, независимым, всемогущим и гордым.
Что ж... Жизнь, переплетясь нитями обстоятельств, выдергивала его из защитного кокона вирутальных иллюзий и посылала подтвердить статус на деле. Можно! Чужая война. Скосить бабла, размять застоявшиеся члены, доказать, что мужик, а не дерьмо собачье.
Главное, давно и хронически нет денег на жратву. С голодухи хотелось прямо сейчас и сегодня рвануть мочить фашистов и укропов. Впрыснуть настоящего адреналина.
Единственный тормоз - кот. Как оставить? Подохнет ведь без кормежки. Имелась бы у Тимы мать или сестра, проблем не возникло. Даже при наличии брательника, тоже как-то порешали. Но в том-то и дело, что не было у Тимофея никого, детдомовский он был. Полный сирота. Никого на свете, кроме тезки-кота, подаренной государством квартиры на окраине Красноярска, пыльного фикуса и компьютера. Ну, еще ворчливой соседки, которая котов на дух не переносила.
Когда-то Тимоха подавал надежды, пытался учиться, работать. Но после личной неудачи с женитьбой, он с горя купил компьютер, и жизнь его перешла в режим случайных заработков и онлайн-чатов, игр и тусни, пожиравших все свободное и несвободное время. Короче, всю жизнь вообще.
Звук в кухне был неожидан. Тимоха вскочил с кровати, и только сейчас вспомнил, что вчера в дом забрела и зачем-то осталась живая женщина. Блин. Забыл о ней совсем.
Давеча послал в гугл SOS: «нужно пристроить кота», - и на форуме любителей кошек наткнулся на телефон. Искал целенаправленно. Нашел с первого клика. Тут же забил стрелку, тут же встретился, пригласил домой, слово за слово, она взялась приготовить ужин, поели, потом в койке себя обнаружил, сам не понял, как.
Помнит только, как кот вскочил на кровать и в самый патетический момент потерся о голый Тимкин зад. Как точку поставил. Тимоха потерял равновесие и рухнул в подушку, пустым и обессиленным.
Чего удивляться-то? До этого висел в инете почти двое суток без сна и отдыха, вот и вырубился. Отмазка, конечно, железная. Но думать об этом почему-то было неприятно. Желание увидеть деваху абсолютно отсутствовало.
Тимофей поморщился. Как бишь её зовут? Тоня, Валя, Нина? Что-то такое кондовое, раритетное. Любительница кошек. Поймал себя на мысли, что совершенно не помнит, как выглядит ископаемое. Видать, совсем никакая. Сколько их было? Случайных, разных, одноразовых, быстротечных. Как странички в интернете. Кликнул, получил, слил, забыл.
Кажется, рыжая… Тимоха натянул трусы, накинул рубаху, потом подумал и добавил джинсы. Мало ли чего, вдруг годная бабенка, а он в непотребстве.
Надо сказать, телом Тимоха не вышел: тщедушен, волосат, узловат. Смотря на себя в зеркало в редкие минуты самоконтроля, он смурнел и досадливо отворачивался. Впрочем, на зеркало не пенял. Что уж есть.
Девица, и правда, была рыжая и чрезвычайно некрасивая. «Неужели я ей…»- сокрушенно подумал Тимоха, избегая вопросительного взгляда девушки. Расспрашивать не решился, наскоро позавтракав собранной с пола яичницей, сдобренной уверениями, что упала только сковорода, он не стал тянуть кота за хвост. Выпроводил гостью за дверь, а кота решил оставить дома, для сохранности.
«Три дня потерпит. Туда и обратно. Деньжат срублю и вернусь. Кот и проголодаться не успеет», - рассудил он. Затем, не думая больше ни о чем, отписался о согласии на поездку, назначил место встречи для получения аванса и спокойно погрузился в привычную «стрелялку».
Террористы разлетались в разные стороны, окровавленные куски тел заливали монитор, свистели сирены, визжали пули. Виртуальная война захватила его и не отпускала до самой темноты.
А утром он отправился на войну реальную.
***
Маричка родилась весной. Нестойкие оттепели еще не растопили почерневшие пластины сползающего с гор снега, над деревней висел густой и стойкий морок, а припудренная изморозью река ускоряла течение, кутаясь в плотную пеленку тумана.
Девочка родилась болезненной и слабой, как зыбкий туман над речкой. Казалось, жизнь пробовала её на крепость, размышляла, стоит ли оставаться и расти в этом тщедушном тельце. Задержалась, задумалась.
Малышка часто болела, запаздывала, осторожно и нехотя открываясь миру и людям, словно боясь их неловких и грубых прикосновений, способных сломать хрупкий цветок.
Когда родилась дочь, внутри отца поселилось болезненное и чуткое ожидание, неутоленное и стойкое, как запах лаванды в сенях. Роман украдкой наблюдал за ней. Окрепнет ли? Даже на руки боялся брать.
К лету девочка набрала пару килограммов и уже не выглядела призрачной тенью. Родители узнали, что у неё есть голос и характер, который все настойчивее заставлял ручки цепляться за отцовский палец и тянуться вверх, к посветлевшему родному взгляду.
Роман два года с удовольствием таскал Маричку на руках и отогревал на своей большой теплой груди. Ему хотелось, чтобы ток жизни, который уверенно и сильно пульсировал в его теле, передался ребенку, укрепил его.
Девочка научилась ходить. Произнесла первые слова. Жизнь согласилась с ней, отпустила. Пусть плывет.
Роман расслабился. Видя, что Маричка подросла, решил снова ехать на заработки. Многие его одногодки давно устроились и работают, вон Лекса уже на дом собрал, строится. Пару тысяч долларов в месяц, за год-два можно подкопить и зажить по-человечески.
Роман не боялся ни работы, ни чужбины. Он уже пробовал работать за границей после армии. Нелегально, правда, и недолго. После того, как без вести пропал на заработках его сосед, решил устроиться по контракту. Знающие люди посоветовали, как и куда.
Теперь надо было Маричку с Оксаной оторвать от себя, оставить одних на два года. Тяжело. Ноет душа, когда подумаешь о том, что контрактников ни в отпуск, ни на праздники домой не отпускают. Не все возвращаются. Всякое бывает на чужбине. Там ты никто. Наёмный работник, без прав и защиты. Попадётся добросовестный работодатель – будешь живой, здоровый, и с деньгами. Напорешься на гада – вернешься пустым. Это в лучшем случае. Едут - рулетку раскручивают, надеясь на счастливый случай. Пронесет - не пронесет. Жить-то надо.
Старый дом, доставшийся молодым от бабки, был тесным и темным. И как ни украшала его Оксана, как ни мыла полы и стены, старое дерево, ссохшееся от ветра и почерневшее от дождей, больше не берегло тепло. Сквозило в хате непонятно откуда. Раз в месяц конопатил Роман щели, но ветер находил лазейку, заполняя дом стылой, влажной темнотой. А Маричка хоть и окрепла, но болела часто и все еще казалась отцу хрупким и тонким цветком, требовавшим защиты. Конечно, ей нужен был уютный и светлый дом.
Собрался Роман быстро. Вещей много не брал. Компания, с которой подписал договор, обещала полную экипировку и обеспечение. Работа привычная. С деревом, на лесозаготовках. Жили в отапливаемых вагончиках. Работали с рассвета до темноты. Кормили нормально. И раз в неделю давали возможность связаться с родными по скайпу. Размытая картинка на экране хозяйского ноутбука давала слабое представление о дочери и жене. И все-таки ничего так не хотелось Роману в то время, как набрать их и услышать родные голоса. Чем ближе к концу срока, строже казался работодатель, неохотнее отдавал заработанные деньги.
О революции на майдане Роман узнал через друзей. Разные чувства вызывали у него сообщения о происходивших на родине событиях. Наконец-то что-то сдвинулось. Во многом он приветствовал происходящее, в чем-то не соглашался, не веря в то, что можно что-то изменить, бросая камни в силовиков. Бегство свергнутого президента вселяло надежды, но к весне началось что-то совсем странное. Теперь прежде чем набрать Оксану, Роман шарил в интернете в поисках сообщений об Украине и с ужасом узнавал новости о войне, смерти, том страшном и немыслимом, что творилось сегодня на родине. Тревога за семью отвлекала его от работы, он торопился, делал ошибки. Хозяин с неудовольствием посматривал в его сторону и подсчитывал убытки, чтобы вычесть из зарплаты.
Роман уже не думал о деньгах, ему срочно нужно было домой. Он торопился. И все последние дни, сам того не замечая, дробил на мелкие кусочки ожидание, отсчитывая каждый час и чувствуя как бесконечно долго тянется день.
Вернулся летом и попал как раз под вторую волну мобилизации. Не успел ни на дочь налюбоваться, ни с женой побыть. Война поставила жирный крест на его мирных заботах о новом доме, о семье.
То, что зрело и взрывалось всю осень и зиму где-то в центральном районе страны, докатилось новой осенью и в тихое горное селение, разбросанное по каменистым склонам Карпат. Многие уже на кладбище. Пока горели шины на майдане, можно было соглашаться с этим или ругать, когда запах дыма достиг твоего носа, ты больше не можешь быть в стороне. И как бы ни держали теплые ручки малютки, обвившие шею, на неё уже накинуто ярмо долга. Родина не может ждать, она требует защиты. Теперь придется подчиниться ритму войны и пройти весь путь до конца, чем бы он ни закончился.
Ему некогда было думать о политике. Обрушившаяся на страну не вписывающаяся в сознание война оставила единственный осознанный импульс – выжить и победить. Ради Марички. Выжить и вернуться домой.
***
Тимофей Звягин, с удовольствием повторявший за русскоязычным блогобольшинством сакральную фразу «Крым наш!» и называющий укров дебилами, очутился под Донецком на стороне пророссийских ополченцев. Ник Тор плавно заменился погонялом Тох, чему сопротивляться было бесполезно, да и опасно.
Откровенно говоря, блогера мало интересовал идеологический аспект событий. Одновалентно, на чьей стороне воевать. Лишь бы бабло платили. Что сепараты, что бендеровцы с фашистами – и те, и те с приветом. Правда, фашисты, от которых нужно было защищать православный русский мир, оказались только мистической страшилкой, в которую приходилось верить так же, как веришь в свое виртуальное бессмертие.
Между тем смерть и боль тут, в реале, были самыми настоящими. Они страшно воняли, гнили, резали по уху, без спросу заползали куда-то под кожу и заставляли дрожать и съеживаться каждый раз, когда нацгвардия гатила из минометов.
Тимохе хотелось поскорее свалить отсюда домой к коту, чтоб тот не успел сдохнуть. Он ловил себя на мысли, что хочет сделать это как можно быстрее и уже без денег. Пусть, блин, сами разбираются.
Но быстро не получалось. Ополченцы, больше похожие на обколотых бандитов, особо не церемонились. Краткость – сестра таланта. Вякнешь – прикладом по черепу, и поминай как звали.
О коте пришлось забыть и думать исключительно о собственной шкуре. Одна навязчивая и тяжелая мысль теперь постоянно пульсировала в мозгу Тимофея: «Выбраться отсюда, хотя бы трехсотым».
Настоящий автомат, который выдали по прибытии на место дислокации, был, конечно, приятной игрушкой, ни в какое сравнение не шел с джойстиком и клавиатурой. Из него можно было стрелять по живым мишеням. Прикольно. Неприятно только, что по Тимохе стреляли тоже - из настоящих.
Через пару дней все прибывшие с ним добровольцы из разных областей России, молодые и шустрые, грузом двести отправились обратно. Кто-то так и остался на поле кормить собой собак и птиц.
Тимоха держался, все же опыт военной службы давал о себе знать. Он с ужасом думал о том, что его гроб даже некому будет высылать, и оставят труп, если что, где-нибудь в канаве, не нужным никому куском дерьма, за каким-то фигом припёршимся в чужую страну бороться с нацистами.
При всей своей ненависти к фашистам, реальных фашистов среди местного украинского населения, да и среди украинских военных он никогда не видел. Обычные ребята, в камуфляже все. Воюют за киевскую хунту. А может и за свою страну. Кто их поймет.
Через неделю ему дали ПЗРК, и заставили стрелять по вертолетам.
***
Вертушка с гуманитарным грузом, продовольствием и пятнадцатью бойцами, которые летели в зону АТО для ротации, попала под обстрел случайно. Упал вертолет в поле возле Донецка. По телеку сказали, никто не выжил. Тимофея послали разобрать уцелевший груз.
Вот он стоит над раскуроченным ящиком с гуманитаркой. Что это там? Присел, рассматривая письма и детские рисунки, которые переправляли укропам. Какое-то непонятное, едва ощутимое чувство досады шевелится внутри. Неровные печатные буквы прямо под улыбающимся солнышком и облаками, под неровной треугольной фигуркой с ручками и ножками: «Тату, це я, Марічка».
Вдруг нахлынуло что-то, защемило в груди, резануло по глазам. Детская картинка стала отчетливой и объемной, заслонила собой все вокруг. Никто никогда не напишет Тимофею Звягину такого письма, потому что не сегодня завтра пристрелят его тут, в этом гребаном Даунбасе, и ни одна живая душа не узнает об этом.
Он свернул детский рисунок и положил в карман куртки. Чужой, но очень отчетливый символ чего-то настоящего и теплого, чего у Тохи никогда в жизни не было.
Он встряхнул головой, отгоняя грустную мысль. И тут же забыл о ней, увидев среди кусков железа и человеческих останков уцелевшие банки с тушенкой и куски раскуроченных снарядом галетных сухарей. Чувство голода замкнуло нежелательный ход мыслей на понятном. Сиюминутная потребность погасила внутреннюю боль и освободила от всех сомнений. Тимоха сунул в один карман штанов уцелевшую пачку сухарей, в другой тушенку и, помогая себе автоматом, продолжил разбор неудачного полета вражеского транспорта.
Все лучше тут, чем таскать из подвала, где держали пленных, большие продолговатые мешки с трупами и разгонять автоматными очередями выглядывающих в окна любопытных горожан. «Странные они, пришибленные какие-то, остались тут, охраняют свое добро. Кому надо, возьмет и так», - думал Тима, разгребая завалы. Сам того не замечая, он даже мысленно теперь впрягался в ярмо той страшной работы, которая раньше казалась ему дикой и страшной, но теперь отличалась лишь степенью риска и физического напряжения.
Тоха закончил осмотр, прихватил пару целых автоматов и то, что мог унести.
***
- Несите сюда, тут светлее! – кричит Роман солдатам, которые собирают разбросанных по полю двухсотых. От постоянного звона в голове он временами теряет слух и будто отключается.
Спастись в мясорубке удалось чудом. Можно сказать, повезло. В самом начале взрывом отбросило на обочину, потерял сознание. Когда очнулся, нам ним стоял незнакомый офицер. Короткий диалог глазами.
- Лежи тихо, за нами чеченцы идут, - наклоняясь над Романом и вынимая из его кармана документы, сказал Леонид Филиппов. Бросил на присыпанного землей парня валявшуюся рядом сухую ветку. И пошел вперед.
Сколько пролежал в поле, Роман не помнит, то ли два, то ли три дня. Все это время стрельба не прекращалась. Шквальный перекрестный огонь: «Грады», «Смерчи», "Ураганы», гаубицы, минометы – в бешеной какофонии уже нельзя было разобрать, откуда и кто стреляет. Единственным желанием стало прекращение огня. Через несколько дней появилась возможность выйти из окружения. Пришлось понервничать, доказывая своим, что ты свой. Документов ведь нет. Да и подразделения как такового - тоже.
Повезло во второй раз, когда встретил ребят, с которыми вместе выходил их котла. Помогли, вернулся в строй, хотя очень хотелось после контузии поехать домой, подлечиться. Руки, и правда, дрожали. Но как уйти, если каждый умеющий держать оружие, на счету. За плечами Романа служба в армии, военный опыт. А сырым пацанам что тут делать? Только умирать.
Сегодня после наступления террористов уже пятнадцать двухсотых. Все срочники.
- Этот без документов, без жетона, опознавательных знаков. Может, сепар? – спрашивает один из солдат.
- Дай, посмотрю, - Роман подходит к убитому, наклоняется, достает из кармана свернутый листок бумаги. И вдруг замирает, чувствуя, как задрожали ноги и потекла по спине ледяная струя пота.
- Нет, это наш. Со всеми, как неизвестного героя, - тихо говорит он и прижимает рисунок дочери к губам.