Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1" http://www.proza.ru/2014/09/25/740
Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 18" http://www.proza.ru/2014/11/03/1232
ХІХ
Зал губернских дворянских собраний напоминал море в непогоду. Весь этот полукруглый зал, все места за колоннами, подиум и амфитеатр хоров - все это было забито людьми.
Председатель Басак-Яроцкий, в своем кавказском офицерском мундире и при всех регалиях, устал бить молоточком в гонг и только с укором покачивал головой:
- Черт знает что. Дворяне еще называются. Хуже малых детей.
- Дай им выкричаться, Петро, - спокойно сказал Юрий Загорский.
Он высился в первом ряду почетных кресел на подиуме. Рядом с ним пристроился старый граф Ходанский. На синем от бритвы лице, как всегда, играла снисходительная улыбочка.
Немного подальше, отодвинувшись от Торкайлы, сидел Исленьев. Румяное, как яблоко, старческое лицо его был недовольным, немножко даже брезгливым: разговоры, разговоры, разговоры - опостылело.
В конце стола, возле урны, поодаль от всех, вальяжно, с мягкой старческой грацией развалился в кресле старик Вежа. Рукой прикрыл рот. Людям в зале виден был поверх руки хитрый, с искрой, глаз.
Пан Юрий, маршалак Юрий - поскольку тут он был совсем другой, неизвестно откуда и величие взялось - обводил глазами зал.
...Все знакомые, каждое лицо, каждая фигура. Вон сидит единственная средь всех женщина, Надежда Клейна (у нее в доме нет взрослых мужчин, и ездит она в собрания принципиально). А там-то волнуется пан Мнишек с его замученным лицом и сдержанной честью в глазах. Рядом с ним Раткевич Юллян, голова младшего рода Загорских, человек с нервным желтоватым лицом. Он говорит о чем-то с Мнишеком. Иногда к ним склоняется из заднего ряда голова Миколы Брониборского, также родственника из младшего рода. Неприятная голова, скупая, с хватким, как у голавля, ртом. Этот, очевидно, заправляет делами в своем уголке и сейчас что-то готовит.
В первом ряду желчное, обессиленное какой-то неотвязной думой лицо Яроша Раубича. На подлокотнике кресла тяжело лежит безволосая рука с железным браслетом. Глаза-провалы иногда встречаются с глазами пана Юрия и прикрываются, как у усталой птицы.
...Пан Иван Торкайла с братом. Эти, видимо, что-то прослышали, поскольку сидят насторожено. Оба пышноусые, оба в добротных, на сто лет, сюртуках.
"Ох, что-то будет. Ей Богу, будет", - думает пан Юрий.
Тем более что в заднем ряду сидит далекий братик жены, миленький пан Константин Кроер, распатланный, как всегда на подпитии, с бесноватыми серыми глазами, такими безумными, что хоть ты перекрестись, заглянув в них случайно.
Говорят, после бунта в Пивощах братик совсем распоясался: пьет как одержимый, распутничает, транжирит достояние. По деревням стоит ругань, плач, мордобой. Подружился, сволочь, с Мусатовым, дал ему, говорят, куку в руку, только чтобы тот помог ему поймать того беглого мужика, что бросил вилы... Как там его? Кошик?.. Корчак?..
И вот загоновые, вместе с голубыми, рыщут по лесам, ловят. И только шиш вы его без предательства поймаете... Сколько лет гуляют знаменитые бандиты? А сколько повезет. Пройдисвет гулял несколько лет. Чертов Батька - шестнадцать и еще одно лето, пока собутыльники по пьяни не дали долбней, и попали, видимо, по голому месту. А Черный Воин гуляет уже двадцать лет. Леса не мерянные, тропы знакомые.
Пан Юрий почти желал, чтобы в одной из деревень Кроера произошло что-то дикое. Тогда дворянское общество, под его, пана Юрия, руководством, имела бы право и возможность требовать попечения над этой разъяренной собакой. Отобрать, за неспособность и пьяное слабоумие, право управлять живыми людьми, поместья в опеку, а пана Константина под домашнее заключение, играть с нянькой в дурака и читать четьи-минеи.
Пусть один изуродованный. Зато остальная тысяча душ вздохнула бы с облегченьем.
И ничего, ничего же с ним нельзя сделать, пока он бандитским бароном сидит в своих деревнях. "Мой дом..." И идите вы, мол, к дьяволу с вашими совещаниями, пан маршалак и пан губернатор.
Старик Вежа смотрел на сына и улыбался. Все же чего-то стоит. Даже все эти soi-disant gros bonnets 1 смотрят на него не без уважения.
Наконец, уважение у них приобрести легко.
Вежа наклонился к Исленьеву, шепнул ему:
- Смотри, как мой будет обуздывать "совет нечестивых".
- Вы ворчун, князь, - сказал Исленьев. - Вы опять браните этих людей, и правительство, и веру. Просто диву даешься.
Они улыбнулись. Из всей этой компании Вежа уважал только одного Исленьева. Уважал за чистоту, хотя и относился к нему с какой-то странной снисходительностью, ведь Исленьев мягкотело служил.
...Загорскому удалось навести тишину. Он сделал Басаку-Яроцкому знак говорить дальше.
Председатель для порядка еще раз ударил в маленький гонг. Бронзовый звук как-то жалостно пролетел огромным притихшим залом, прозвучал под сводами и смолк.
- Тихо, панове дворяне, - сказал Яроцкий. - Мы нарочно оставили время на то, чтобы обсудить записку, поданную дворянскому губернскому съезду и подписанную восемью дворянами... Брониборским, Витахмовичем, Вирским, Панафидиным, Яновским... Раткевичем...
- Семь пар чистых, - сказал Кроер, и все посмотрели на него.
- Ямонтом...
- Семь пар нечистых, - сказал Кроер, но уже тише.
- И Мнишеком... При этом пан Мнишек поставил подпись только вчера... А пан Раткевич, хотя идея записки была его, снял свою подпись, не соглашаясь с дополнениями, внесенными Брониборским, и согласился опять поставить только сегодня, требуя, однако, возможность высказать отдельную мысль.
- ...в полынье, - сказал Кроер.
- Пан Брониборский, - сказал Яроцкий, - идите сюда, читайте.
Брониборский поднялся, чеканя шаг, пошел на подиум. Красная сафьяновая папка с золотыми шнурами зажата под мышкой, голова вскинута.
...Достав из папки листы голубой бумаги, Брониборский начал читать, держа лорнет куда выше листа.
Все слушали. Это были обычные сведения о бедственном положении губернии, о граде, о неслыханной болезни картофеля, когда клубни почти нельзя отличить от грязи, о платежах по залогам, о недоборах... Все знали это, но сведения, собранные в купу, звучали теперь значительно более весомо и даже устрашительно.
Положение было действительно угрожающее.
Закончив с вступительной частью, Брониборский обвел всех взглядом, смолк на минуту - в зале не было слышно людей - и возвысил голос:
- "Для отвращения гибельных последствий несостоятельности владельцев, происходивших от постигших губернию в минувших годах неурожаев, прибегнуть к чрезвычайным средствам, а именно..."
Зал молчал.
- "А именно: изъявить готовность отказаться от крепостного права над людьми и при представлении высшему правительству о нуждах дворянства просить о дозволении составить комитет для начертания на вышеизложенном основании будущих прав и обязанностей как владельцев, так и крестьян" 2.
Молчание было свинцовое, и в этом молчании прозвучал голос:
- Резон!
И в ответ ему полетело с разных концов:
- Правильно!
- Достаточно уже!
- И они голодают, и мы!
Вдруг взвился над своим креслом пан Кроер.
- Нет!
Его безумные серые глаза, расширенные, остекленевшие, обводили людей.
- Нет и еще раз нет! Кто придумал? Голодранцы придумали! У каких своих душ нет. Зависть их берет! Мнишки придумали, Вирские! Люди с двумя дворовыми. Нищие!
- Я не нищий и не голодранец, - сказал высоченный, как рождественская свеча, Юллян Раткевич: желтоватое лицо его было нервно-злое. - Я не голодранец. А моя отдельная мысль - вот она. Брониборский предлагает отступить от местного принципа: "Крестьяне не наши, а земля наша" и от принципа центральных губерний: "Крестьяне наши, а земля - их" во имя принципа: "Мужики не принадлежат нам - земля не принадлежит им". Это, я считаю, нечестно, это лишает мужиков собственности, делает их нищими. А мне, да и всем тут, не нужны работники-нищие, помощники-нищие. Я жалею, что пустил Брониборского и разрешил ему дополнять маю записку. Жалею, что теперь остался в меньшинстве с паном Мнишеком. Я считаю правильным принцип: "Они - не наши, а земля - пополам". А то получилось, что я начал это дело, ведь мне лично крепостничество не выгодно. А это не так. Все.
- Ты начал это дело, поскольку ты якобинец, - Кроер кричал с круглыми от гнева глазами, - ведь от тебя воняет французятиной. Смотрите, дворяне! Это начало вашего конца!
Шум взорвался вокруг него. Собутыльники тянули пана на место. Раткевич рвался к Кроеру.
- Мужицкие благодетели! - кричал Кроер. - Якобинцы! Княжествами им владеть опротивело! Они в босяки захотели, в шорники!
...Исленьев склонился к Веже и тихо спросил у него:
- Ну? Ждали вы этого?
- Давно ждал, - Вежа смотрел на бурление толпы. - И только немножко не так ждал.
- Чем вы это все объясняете?
- Подлостью, - спокойно сказал Вежа.
- Почему-у?
- Дурак Кроер не прав, - сказал Вежа. - Они не в якобинцы захотели и не в шорники. Таких среди них - Мнишек и Раткевич. Это - святые олухи. Как будто кто-то им разрешит быть святыми в этом притоне. А остальные? Слышите, как на Кроера кричат? Разве только те, что подписали? Нет, большинство. Большинство против крепостничества. И они не в шорники захотели, а в богатые люди. И вот потому я не за то, чтобы отменили крепостничество в их поместьях.
- Н-не понимаю вас, - сказал Исленьев.
- Отделаться, отвернуться захотели от своих мужиков, - сказал Вежа. - В голод бросить... Мне, граф, конечно, не хочется, ради внука, чтобы крепостничество отменили... Но если бы решили честно отменить - я первый оформил бы. Грешное, злое дело. Устаревшее. Ненужное.
Губы его были горькие.
- Как бабу... целовали, так сережки обещали, а как баба рожать, так они убегать... Было: они наши, потому что земля наша. А тут выходит, все наше: и деньги за залог, и земля, - только они не наши. Зачем они нам с голым пузом? Пусть в старцы идут. Пусть сами за себя платят недоимки, которые поныне за них платили мы. А недоимок у этих хозяев набралось чуть ли не со времен царя Гороха... Люди голодные - где им платить? Правительство шло на некоторую отсрочку, чтобы последней шкуры с мужика не слупить. А вы спросите у хозяев - забыли ли они хоть один год мужика постричь? Вот... Вот оно и есть.
- Что бы вы предложили?
- Услышите, - сказал Вежа. - Они у меня должны спросить. И я отвечу.
Шум все нарастал.
- Отродья! - кричал Кроер. - Социалисты!
- Кроер, я оборву вам уши, - сказал Раткевич. - Я полагаю, вы еще не заложили в трактире вашей шпаги?
Кроер заревел. И тут перед ним внезапно стала Надежда Клейна.
- Ну, - сказала она. - Ну! Что ты собираешься делать, аспид, дай я гляну.
- Женщина, отойди!
И тут Клейна ловко, как кошка, схватила его пухлой ручкой за ухо.
- Не дергайся, батенька... Я тебе теперь не женщина. Я на собрании. Такая, как все. Сядь, батенька. Сядь тихохонько. И слушай, что разумные люди говорят.
Зал хохотал. И хохот сделал то, чего не сделали бы обнажённые шпаги. Кроер сел.
И сразу ударил в гонг Басак-Яроцкий.
- Я полагаю, лучше всего решить этот вопрос, ввиду расходившихся страстей и резкого размежевания собравшихся, путем баллотировки. Но раньше, думается мне, надо опросить нескольких, известных своим состоянием, возрастом или умом, дворян.
- Ну, - загудели голоса.
- Тогда я начинаю, - сказал Яроцкий. - Пан граф Ходанский.
Ходанский встал. Снисходительная заученная улыбочка неподвижно лежала на его губах.
- Не понимаю причины спора, - сказал он по-французски. - Средь Янок пока что не замечено ни Лавуазье, ни Мармонтелей. Пан Раткевич, конечно, выступает за народ, а не за свой карман. Он сам говорил, что он делает это не из-за выгоды.
- Дурак, - тихо сказал Вежа. - Всегда думал, что Ходанский дурак. И злой. Человека хочет опозорить.
- Так вот, - говорил дальше Ходанский, - я заступился бы за пана Раткевича, но зачем мне заступаться за мужика, который не чувствует никакой нужды в смене своего положения? Он еще не дорос до свободы. Ему еще триста лет будет нужен сатрап с бузуном. Когда оставим его мы, культурные, он найдет на себя другого журавля. Худшего. - Он склонил голову. - Я призываю всех дворян, которые хотят пахать землю, хотят, чтобы в креслах этого собрания сидели Зохары и Евфимии, а на месте маршалка - кровавый палач... я призываю всех этих дворян класть белый шар за мужицкую волю.
И сел. Часть зала одобрительно зашумела.
- Ясно, - сказал Яроцкий. - Госпожа Клейна.
- Не знаю, батенька, - сказала старуха. - По-старому мне удобнее. Но как подумаю, что на собраниях вместо буяна Кроера будет сидеть мой дед Зохар, как то сейчас пообещал Ходанский, так мне аж сразу веселее делается.
Махнула рукой:
- Белый шар.
Все молчали. Потом Яроцкий вздохнул:
- Пане Раубич.
Раубич смотрел на Загорского. И Загорский, предостерегая его, отрицательно покачал головой.
- Я отвечу баллотировкой, - глухо сказал Раубич. Загорский кивнул.
- Ваше дело, - сказал Яроцкий. - Пан маршалак.
- Волю, - сказал пан Юрий. - Я с Раткевичем.
- Пан Ваневич.
- Волю.
- И, наконец, самый влиятельный из дворян губернии - князь Загорский-Вежа.
Загорский встал.
- Волю, - сказал он. - Волю в тех поместьях, на которых нет недоимок и где заплачены проценты по залоговым. Слова упали в настороженную тишину зала, как картечь. Те, в которых попало, зашумели. Приблизительно третья часть зала, в том боку, где сидел Брониборский.
- Почему вы кричите, панове? - сузив глаза, спросил Вежа. - Разве я сказал что-то неожиданное, что-то такое, о чем вы не думали?
- Чушь! - крикнул Иван Торкайла. - Я даю мужикам ссуды, я отвечаю за недоимки, за неплатёж налогов, что лежат на мужиках. Они не стоят того сами, вот что.
- Сядьте, христианин Торкайла, - презрительно сказал Вежа.
- Что бы вы предложили? - внешне спокойно спросил Брониборский.
- Продайте предметы роскоши, - сказал Вежа. - Заплатите залоговые. Заплатите недоимки: вместе наживали их, вместе и отвечайте. А там, чистые, будете думать. Суровые брови старика разошлись:
- Обнищание? Возможно. Но вы жили их трудом на вашей земле. Так вот, когда вы все будете чистые - освободите их. Отдайте им половину земли, и, вольные, они пойдут и на вашу землю также. За деньги. И эта половина вашей земли даст вам втрое больше, чем теперь вся. Было тихо. Потом кто-то из среды Кроера попробовал свистнуть.
- Почему же вы так? - спросил Вежа. - Я же, кажется, не за отмену становлюсь? Я же предлагаю оставить на год все, как оно есть.
И тут сторона Брониборского и Кроера взорвалась выкриками:
- Социалиста! Гверильера!
Вежа с деланным недоразумением пожал плечами.
- Карбонарий! Кинжальщик! Лувель! Якобинец!
Яроцкий напрасно бил в гонг. И тогда Вежа, сделав ему знак остановиться, подался вперед.
- Ну, - почти шепнул он.
Он обводил ряды глазами, и вид у старика был такой, что те, по кому пробегал его взгляд, сразу смолкали.
Воцарилась тишина.
- Так-то лучше, - сказал Вежа и добавил: - А для себя... для себя я становлюсь за белый шар.
И резко бросил:
- Воля!
Сидел, сразу потеряв всякий интерес к тому, что происходит в зале. Он рассчитал правильно, он понял их и тому сумел столкнуть лбами. О-одна сволочь! Что же, теперь осталось только опустить свой белый шар и ехать домой, к внуку.
Хорошо, что мальчик не среди этих монстров, что он не видит разгула низких человеческих страстей.
- "На основании сто десятой статьи устава о службе по выборам, - читал Петро Яроцкий, - третий том, и сто двадцать восьмой статьи девятого тома свода законов Российской империи (издание сорок второго года) - постановления дворянства производятся посредством баллотировки и признаются обязательными, если они приняты единогласно или не менее как двумя третями голосов всех присутствующих дворян".
Он кашлянул.
- Теперь, после того как я напомнил вам это, мы можем начать баллотировку, панове. Прошу брать шары.
Вежа взял шар первый. Помедлил и, склонив седую голову, опустил его в белую половину урны. Шар громко ударился о чистое дно.
А потом шары начали падать чаще и чаще, и удары делались все более и более глухие.
...Подсчитали шары поздно вечером, когда за окнами уже давно горели городские огни.
Маршалак Юрий подошел к отцу. Старик Вежа ждал, стоя у окна и глядя на тусклую во тьме ленту Днепра. Пан Юрий упёрся в подоконник рядом с ним.
- Эти шары громыхали страшно, - сказал Вежа. - Как камни по гробу.
- Действительно, отец, - ответил пан Юрий. - Похоронили мы этими шарами записку Раткевича. Все.
- А что, разве похоронили?
- Похоронили, отец. В собрании было четыреста двадцать восемь дворян. Чтобы записка об отказе прошла - надо было не меньше двухсот шестидесяти двух голосов. И вот.
- Сколько?
- За отмену двести шесть, против - сто восемьдесят семь.
Вежа тронулся было к выходу, но потом остановился.
Лицо его был жестко, когда он сказал сыну:
- Ты, маршалак, должен был со шкуры вылезть, а узнать о предложении Раткевича. Наверное, не одни эти восемь человек знали?
- Не одни.
Старик сверлил сына глазами.
- Раубич знал?
- Откуда-то знал. Раткевич ему довольно близкий.
- Ну вот. Ты должен был знать. Должен был сказать мне.
- Чем бы ты помог?
- Деньгами. Я привез бы в собрание всю мелкую шляхту, у которой есть голоса, но нет мужиков, нет даже денег, чтобы поехать в губернию, где, наконец, им, обиженным, нечего делать. А они бы голосовали, как ты, как я... Я привез бы только сто человек - и Кроер полетел бы рылом.
- Зачем тебе это делать?
Вежа улыбнулся.
- Так просто. Клейне приятно сидеть рядом с Зохаром, мне - столкнуть эту сволочь, заставить их биться. Наконец, мне просто забавно было бы посмотреть, а что из этого будет. И я не люблю Кроера.
1 Да называемые тузы (франц.).
2 Настоящий документ.
Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 20" http://www.proza.ru/2014/11/04/1295