Краткое содержание: глубоко в болотах Луизианы стоит хижина старухи-ведуньи, к которой накануне Карнавала в честь праздника Марди-Гра приходит молоденькая креолка…
Примечания:
Использованы фрагменты материалов сайта о магии каджунов.
«Каджуны (от англ. Cajuns), кадьен (фр. les Cadiens — самоназвание) — своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, именуемой Акадиана (около 400 тыс.), а также в прилегающих округах южного Техаса (около 100 тыс.) и Миссисипи (30 тыс.). Культура каджунов называется каджун или кейджен.
По происхождению каджуны — одна из групп франкоканадцев, а точнее франкоакадцев, депортированных британцами из Акадии в 1755-1763 годах. Само слово cadjin (в английском написании — cajun) — это искажённое франко-креольское от Cadien — фр. Acadien (досл. «акадийский»).
Сейчас, вместе с близкородственными франко-креолами, это крупнейшее этноязыковое меньшинство в Луизиане, составляющее около 4 % населения штата». (Вики).
* * *
Девушка сидит перед старухой на плетёном соломенном стуле, и колючая солома впивается ей в кожу даже сквозь муслин платья и шёлк белья. Она смотрит на старуху исподлобья с почти благоговейным испугом, изо всех сил стараясь скрыть этот испуг, но под насмешливым взором старухи живот у неё сводит судорогой, а подбородок начинает дрожать. Девушка прикусывает пухлую нижнюю губку и сжимает кулаки так, чтобы ногти вонзились в потные ладони.
Ей кажется, что старуха видит её насквозь — до самого нутра, горящего желанием заполучить своего мужчину.
Девушка строптиво встряхивает распущенными по плечам смоляными кудряшками. Всё это только ради него. Она должна получить его! Она знает, что красива и желанна, знает, что любой мужчина пожертвует многим, лишь бы коснуться её груди, запустить пальцы в её густые кудри, войти в её пылающее лоно. Но ей не нужен любой мужчина!
Ей нужен только этот один.
Один-единственный.
Так она и говорит старухе, презирая себя за то, что теперь у неё дрожит не только подбородок, но и голос.
* * *
«Чтобы защититься от дьявола, повесьте небольшое зеркало над крыльцом своего дома. Поскольку дьявол очень тщеславен, его будет так привлекать собственное отражение, что он не сдвинется с места, любуясь собою, пока солнце не поднимется и не вынудит его бежать прочь».
* * *
Старуха задумчиво усмехается, прикусывая крепкими, совсем не старческими, хоть и пожелтевшими от табака, зубами мундштук чёрной корявой трубки. Она курит по-мужски, глубоко затягиваясь, и от едкого запаха голова у девушки начинает кружиться, а смуглое хищное лицо старухи видится ей сквозь облако дыма смутно, как сквозь болотный туман.
— Почему именно этот? — внезапно спрашивает старуха, вынимая изо рта свою трубку и небрежно тыкая в сторону девушки изжёванным мундштуком, едва не задев её. Та еле-еле успевает отшатнуться. Седые брови старухи сдвигаются сурово и почти что угрожающе.
Сердце у девушки обрывается куда-то в живот, она рефлекторно облизывает губы, не зная, что сказать и как правильно объяснить.
— Он красив? Силён? Богат? Ты хочешь, чтобы он прижал тебя так, чтоб косточки захрустели? — пренебрежительно усмехаясь, подсказывает старуха, и девушка заливается краской гнева и смущения. — Это большой белый парень с большим корнем?
Девушка ещё пуще краснеет, её золотистая кожа становится пунцовой до самой груди, оголённой вырезом платья. Но она наконец-то понимает, что именно ей ответить.
— Я люблю его, — тихо, но решительно говорит она. — Он захочет меня, непременно… уже хочет. Но мне нужно, чтобы он меня полюбил. Чтобы никогда больше не взглянул с желанием ни на одну женщину на свете. Чтобы он пил из моих рук покорно, как ягнёнок!
Старухин взгляд смягчается.
— Ещё бы он не захотел тебя, девица, ты ведь как сахарная коричная булочка! Но ты жаждешь большего. Ты неглупа.
* * *
«Если вы боитесь Лу-Гару, оборотня, положите около своих дверей тринадцать маленьких предметов — монетки, бобы и соломинки из веника. Поскольку оборотни не очень умны, они могут досчитать только до двенадцати. Как только Лу-Гару доходит до тринадцатого предмета, он сбивается и начинает считать заново – до самого рассвета, пока вновь не обернётся человеком».
* * *
От этой небрежно брошенной похвалы девушка прямо-таки расцветает, но старуха не даёт ей возгордиться.
— Ты девственна? — резко спрашивает она, снова ткнув в сторону своей гостьи мундштуком. На сей раз та не успевает отклониться и возмущённо вскрикивает, когда конец мундштука больно впивается в её голое нежное плечо.
— Какая разница?! — запальчиво восклицает она, брезгливо думая о том, что на коже теперь останется безобразный синяк, а мундштук только что побывал во рту у старухи. От последней мысли её начинает мутить. — Это не имеет значения!
Она пытается вскочить с проклятого стула, однако стройные ноги не слушаются её, налившись свинцовой тяжестью. Снаружи, на болотах, резко кричит цапля, и девушка так и подскакивает, вновь прикусив нижнюю губу, чтобы не выказать охватившей её паники. Она чувствует привкус крови на языке, и это странным образом успокаивает её.
— Я не спрашивала бы тебя, если б это не имело значения, ты, маленькая строптивая кобылка! — хрипло, с кривой усмешкой отвечает старуха, вроде бы даже и не сердясь, а лишь забавляясь её гневом и унизительной беспомощностью. — Отвечай.
— Да! — несколько раз глубоко вздохнув и пересилив себя, яростно бросает девушка.
* * *
«Болотный плавающий огонь, иногда вспыхивающий ночью над самой трясиной, приведёт вас к зарытым на болотах сокровищам. Просто спрячьтесь и следите, над каким местом он держится дольше всего, и возвращайтесь днём с лопатой. Но будьте осторожны, ибо многие из тех, кто последовал за ним в болота, никогда не вернулись обратно».
* * *
— Ты слишком красива и горяча, кобылка, чтобы остаться невинной, когда вокруг столько соблазнов, — вкрадчиво говорит старуха, и её чёрные пронзительные глаза, как мерещится испуганной девушке, смотрят на неё со всех сторон, плавая в сизом табачном дыму. — Не лги мне, иначе я решу проверить, так ли это, а ты и пальцем не сможешь пошевелить, чтобы мне помешать!
Девушка чувствует, как к горлу подкатывают отчаянные рыдания. Проглотив горький удушливый ком, она сдавленно произносит, затравленным взглядом уставившись на старуху:
— Я не лгу! Я просто… просто никому никогда не позволяла дойти до самого конца, вот и всё!
Жёсткая рука старухи, взметнувшись, сжимает ей подбородок, будто капканом, и она больше не может произнести ни слова. Не может всхлипнуть. Не может даже дышать — пока морщинистые веки старухи, похожие на веки громадной черепахи, не опускаются, смилостивившись, а тёмные, как земля, пальцы не разжимаются.
— Что ж, тогда твой большой белый парень даже женится на тебе, — безразлично роняет старуха, и девушка, всё-таки всхлипнув, оседает на стуле от облегчения. — Если это именно то, чего ты желаешь.
— Да… — шепчет девушка одеревеневшими губами, вся сжавшись в комок.
Старуха снова протягивает к ней руку, досадливо поморщившись, когда гостья предсказуемо отшатывается, едва не упав. В корявой руке зажат невесть откуда появившийся пузырёк из тёмного стекла, заткнутый стеклянной же пробкой.
— Если ты не вхожа в его дом, как ты сумеешь дать ему это зелье, девица? – снова сдвинув седые брови, требовательно спрашивает старуха.
Девушка вскидывает глаза и выпаливает то, что давно обдумывала:
— Карнавал! Во время Карнавала он не откажется выпить со мной!
Старуха хрипло, низко посмеивается, и обомлевшей девушке кажется, что это не старуха никакая, а мужчина — переодетый в тёмную грубую кофту и домотканую длинную юбку — мужчина, уставившийся на неё с вожделением:
— О да, на Карнавале никто ни от чего не отказывается!
Грядёт Марди Гра — Жирный Вторник, знаменующий окончание Жирных Дней, Всеядной недели перед Великим постом. А во время поста ни одна добрая католичка, ни один добрый католик не смеет и помыслить об утехах плоти под угрозой тяжелейшей епитимьи. Почему же она сидит тут, в грязной болотной хижине-развалюхе и просит приворотное зелье у каджунской ведьмы, взирающей на неё похотливыми мужскими глазами?! Так с отчаянием думает девушка, судорожно сглатывая и незаметно, как ей кажется, обтирая взмокшие ладони о ткань платьица.
Старуха вновь снисходительно усмехается. Она всё видит — и страх этой наивной глупышки, и то, как трогательно она пытается храбриться. Сколько же таких юных глупышек сидело перед нею за прошедшие двести с лишним лет! Она потеряла им счёт, как потеряла счёт прожитым годам.
* * *
«Если аллигатор пробрался под сваи вашего дома, будьте осторожны, ибо это предвещает чью-то близкую смерть».
* * *
Отец старухи был акадианцем, вывезенным из Канады в 1757 году, весёлым, крепко сбитым, сероглазым французом. Он выжил в битком набитом трюме корабля, по приказу нового британского губернатора Канады перевозившего пленённых канадских французов подальше от благословенной Акадии, в кишащие змеями и аллигаторами болота Луизианы. Но именно здесь, в болотах, отец встретил беглую рабыню, чернокожую ведунью, и влюбился в неё.
Или был ею приворожён.
Старуха так отчётливо поминит своё детство, словно оно минуло совсем недавно. Она росла, как трава, дико и свободно в уединённом домишке на сваях, затерянном посреди трясины. Это место знала вся округа; его по ночам украдкой посещали те, кто желал получить от её матери часть магической силы болот. Отец добывал пропитание охотой на аллигаторов. Ремесло это было очень опасным, но он не растерял своей акадийской беззаботности, насвистывая, как дрозд, песни своей родины. На шее у него всегда болтался амулет «гри-гри», который дала ему мать, и с этим оберегом ему были не страшны ни аллигаторы, ни пумы, ни прочие хищные и ядовитые обитатели болот.
Он звал дочку: «Мой енотик!», и девочка со смехом прыгала ему на руки, когда он возвращался с охоты в своей утлой лодчонке, на дне которой лежали туго скатанные шкуры аллигаторов. Выбегавшая ему навстречу мать так же нетерпеливо бросалась в его распахнутые тёплые объятия. А потом за руку тащила его, взахлёб хохочущего, в хижину, не оглядываясь на дочь, и та, притаившись в зарослях, долго слышала её пронзительные страстные крики, похожие на вопли отдающейся самцу пумы.
Когда девочке минуло двенадцать, отец не вернулся с охоты. Его не могли погубить аллигаторы и змеи, но его подстерегли люди, пожелавшие отобрать у него драгоценную добычу. Шкуры аллигаторов ценились высоко, а отец был удачлив и доверчив, как дитя. Он никогда не поднял бы оружия на человека.
Амулет «гри-гри», подаренный матерью, тоже не смог его спасти. Когда его лодка не вернулась вовремя, мать, как одержимая, схватила ружьё и отправилась в болота, строго-настрого приказав дочери никуда не отлучаться. И девочка послушно сидела, забившись в угол хижины, и грызла костяшки пальцев в отчаянной, чёрной, как уголь, тоске. Она уже знала, что отец не вернётся живым, что она никогда больше не услышит, как он насвистывает свою любимую французскую песенку или весело зовёт её: «Мой енотик!»
К вечеру следующего дня мать пригнала из глубины болот лодку с окровавленным безжизненным телом отца. Она похоронила его неподалеку, на взгорке, и девочка до самого утра просидела близ могилы, усыпанной сорванными ею болотными кувшинками. Целую ночь она с обрывавшимся сердцем слушала низкое грозное пение матери, доносившееся из хижины — так же, как раньше слушала её страстные крики.
Мать пела всю ночь напролёт, совершенно охрипнув к рассвету. Когда её голос смолк, девочка, вздрагивая от страха и утренней сырости, пробралась в хижину. Мать лежала, распластавшись на полу. Её смуглая кожа стала серой, как пепел брошенного кострища. А тонкая рука, в которую с ужасом вцепилась девочка, была липкой и совершенно ледяной. Сердце её не билось, она не дышала.
После девочка узнала, что трое пришлых бродяг, распивавших ром в ближайшей харчевне, не очнулись поутру от своего хмельного сна, когда встревоженный трактирщик принялся их будить. Их мертвецки пьяный сон стал мёртвым, и девочка поняла, что мать отдала свою жизнь в обмен на то, чтобы духи болот помогли ей покарать убийц.
Девочка раскопала тяжёлым заступом свежую могилу отца и опустила тело матери рядом с его телом. Только сейчас она поняла, что мать готовила эту могилу и для себя. Она в последний раз посмотрев на их полузасыпанные землёй, но такие умиротворённые лица. Потом она прикрыла тела грубой холстиной и снова зарыла могилу.
Ночью она не ушла под крышу дома, а осталась лежать на могиле, сняв своё куцее саржевое платьице и всей кожей впитывая тепло и влагу, исходившие от болот. Ухала сова, монотонно вскрикивал козодой, жалобно заверещал и тут же смолк замешкавшийся енот, очутившийся в пасти аллигатора. Маленькое нагое тело девочки словно растворилось в этой жаркой, душной, безжалостной ночи, проникнутой жизнью и смертью.
Так духи болот приняли её, сделав ведуньей вместо погибшей матери.
Проходили годы и десятилетия. Луизиану купили американцы, объявившие каджунов, в чьих жилах текла смешанная кровь, невольниками белых. Потом отгрохотала Гражданская война, и рабство было отменено. Море медленно подтапливало болота, одинокие чайки появились даже возле материнской хижины, а вода стала заметно солонее. Янки вырубили кипарисовые леса и пытались осушить болота, но духи болот оказались могущественней и по-прежнему правили здесь безраздельно, отдавая старухе часть своей силы.
Она никогда и никуда не уезжала из своей хижины, от могилы родителей, и в свои годы, которые давно перестала считать, сохранила крепость зубов, костей и разума. Только волосы её стали совершенно белыми. А скольких мужчин, стонавших от страсти в её объятиях, она пережила!
* * *
«Если вам нужно изготовить приворотное зелье, смешайте немного воды, настоянной на цветах апельсина, розовой воды, три маленькие бутылочки мёда. Возьмите девять кусочков сахара, на которых выцарапаны инициалы мужчины и женщины, которых вы хотите соединить, и растворите в этой воде. Разлейте полученное снадобье вокруг дома вашей жертвы. А затем жгите розовую свечу в течение девяти последующих дней».
* * *
Очнувшись от воспоминаний, старуха вновь разжигает свою погасшую трубку и испытующе смотрит в глаза дрожащей перед нею глупышки.
— Что ж, девица, твой жеребец не только покроет тебя, но и женится на тебе, если ты добавишь в это питьё три капли своей лунной крови. Если, конечно, твои дни придутся на Всеядную неделю перед Карнавалом.
— Что? — лепечет девушка, ещё шире распахнув карие растерянные глаза, так похожие на глаза лани. — Я… не… что?
— Добавишь в пузырёк три капли своей месячной крови, — нетерпеливо повторяет старуха, взмахивая трубкой. — Если ты и вправду девственна, это решит дело. Дай ему выпить снадобье во время Карнавала, и после Великого поста он отведёт тебя в церковь для оглашения помолвки. Так что, когда наступят твои лунные дни?
Девушка ошеломлённо моргает несколько раз и наконец послушно достаёт мобильник со своим календарём. Мысли у неё путаются, и она несколько минут отупело смотрит в телефон, пока не понимает, что начало её цикла приходится как раз на последнюю субботу или воскресенье перед Марди-Гра.
— Это знак, – удовлетворённо говорит старуха, когда девушка сообщает ей об этом.
Та машинально кивает. Руки её всё ещё дрожат, когда она поспешно прячет пузырёк в карман сумочки и достаёт оттуда деньги — туго свёрнутые купюры. Все знают, что старуха не признаёт никаких чеков.
Знают, что она никогда не покидает болот даже для того, чтобы посетить банк или больницу.
И что она живёт здесь всегда.
— Ступай, — велит старуха почти мягко и провожает взглядом стремительно убегающую в ночь девчонку.
Малышка, возможно, ещё вернётся сюда, если захочет родить своему жеребцу сына.
Некогда мать не воспользовалась такими чарами, зная, что её дочери тоже суждено стать ведуньей. Ведь духам болот нужны только девочки.
А старухе не довелось родить ни дочь, ни сына, да она и не стремилась к этому. Как не стремилась полюбить кого-то столь же сильно, как её мать любила отца.
Любовь — смерть. Она знала это уже тогда, когда бессильно лежала, распростёршись нагишом на могиле родителей и погрузив пальцы в рыхлую влажную землю.
Кряхтя, старуха поднимается с места. Духи болот даровали ей долгую жизнь, очень, очень долгую, но болотная сырость проникла во все её суставы, вызывая в них пронзительную жестокую ломоту.
Что ж, за всё на этом свете приходится платить.
Тем паче — за бессмертие.
* * *
«Никогда не пытайтесь сотворить какие-либо чары во зло другим. Всё зло, что вы вкладываете в амулет «гри-гри», вернётся к вам. Самой сладкой местью вашим врагам будет то, что вы будете жить долгой, счастливой и праведной жизнью».