Из романа "ДЕРЖАВА"
* * *
843 г. Русы входят в Исбилию (Севилью), что в арабской Испании и подвергают её разграблению.
В том же году варяги из заморья захватывают Ладогу , подчиняют словен, кривичей, чудь, мерю и весь, облагая их тяжкой данью. Русы за Белым озером не подчинились варягам. В это же время хазары подчиняют полян, северян, вятичей, берут с них дань «по мечу и белке с дыма ».
850 г. Словене во главе с князем Гостомыслом изгоняют варягов за море, освобождая от ига кривичей, чудь, мерю и весь. Начинается борьба за власть среди князей и внутренняя смута.
861 г. Гостомысл призывает на княжение своего внука Рюрика. В том же году Гостомысл умирает, оставив своё завещание.
862 г. На Русь из славянской Руси-Ругии приходят Рюрик с Трувором, Синеусом и дружиной. Смута заканчивается.
Из древнерусской истории.
Глава 1. Знак князя
В этой главе рассказывается о славном воине Монтвиле и его родичах из рода Рарогов, живших после сожжения варягами приморского града Рерика в маленькой славянской деревушке близ пограничной реки Лабы, разделявшей славян и немцев. Рассказывается о том, как накануне весеннего праздник Ярилы Вешнего призвал их к себе на славный остров Руян Князь-Сокол Рерик Годолюбович, готовивший свои ладьи с дружиной храбрых славянских воинов к судьбоносному походу по Вендскому морю на восток в земли словен, кривичей и русов дабы править Северной Русью после смерти своего деда Гостомысла Буривоевича.
1.
– Слава Святовиту! – Воскликнул сияющий Витемир, погрозив мечом, позорно бежавшим саксам, лодка которых быстро удалялась в сторону укрытого утренним туманом левого берега весенней и полноводной Лабы – порубежной славянской реки.
За Лабой, по которой теперь пролегала неспокойная западная граница расселения славянских племён, издревле живших на землях по берегам реки и по южному берегу Вендского моря , стояла теперь немецкая крепость-бург. Там начиналось королевство саксов, возникшее после распада грозной империи, собранной из германских и прочих племён покойным императором франков Карлом Великим.
Лишь Папа Римский, которому подчинялись все старые и новые христиане Запада, был превыше императора и его наследников-королей. По наветам ненасытного Папы, собиравшего десятинную дань со всех своих «рабов божьих», уже не первый век продолжался натиск на Восток, на земли славян-язычников закованного в железо объединённого католического воинства Запада...
Прошлым летом выдалась редкостная передышка, сказались победы славян над войском Людовика – королём саксов и прочих немцев. Потерпев поражение, король отступил за Лабу, собирать новые силы для очередного похода против непокорных, и лишь бесконечные, участившиеся с приходом весны приграничные стычки, напоминали, что большая война может возобновиться в любой момент.
На побережье по-прежнему разбойничали даны, ватаги которых, собранные из тех подлых людишек, которые кроме как грабить и убивать ничего не умели, сбивались в крупные рати, угрожая новообразованным королевствам.
Из славянских земель на взморье, лишь обширный остров Руян – земля ругов или же русов, как себя называли островитяне, и хорошо укреплённая крепость Аркона, покровителем которой был Святовит, были данам не по зубам. Били их русы-руяне на море и на суше, не давали возможности закрепиться на острове, который оставался единственным выходом в Вендское море для бодричей-ободритов и прочих племён, входивших в ободритский союз.
В Арконе хранились главные святыни славян, и она по праву являлась духовным центром не только ругов и ободритов, но и всех славян, живших между Лабой и Одрой, Вендским морем и Рудными горами.
Не первый век свирепые даны, прозванные в королевстве франков норманнами, ведомые опытными конунгами , разоряли многие приморские земли и города от Вендского моря до Средиземного. В числе городов, разрушенных данами полвека назад, был и Рёрик – приморская крепость славян-ободритов из рода рарогов, к которому принадлежал юный Витемир – племянник доблестного и опытного воина Монтвила, который стал его наставником и усердно обучал юношу ратному делу.
После сожжения Рёрика конунгом данов и казни славянского князя Годолюба лишь немногим семьям из рода рарогов, уцелевшим в жестоком побоище и избежавшим плена и рабства, посчастливилось укрыться среди полабов – одного из родственных славянских племён, входившего в ободритский союз, земли которого прикрывала с запада полноводная Лаба.
К югу от полабов проживали глиняне, входившие вместе с ругами в союз с ободритами. Далее в сторону Рудных гор жили обескровленные в вековой борьбе с немцами лужичи с сербами, готовые покориться захватчикам. Восточнее ободритов и их союзников: ругов, глинян и полабов, жили лютичи, с которыми они враждовали, что было на руку саксам.
Главная славянская река Лаба брала своё начало в землях моравов и чехов, пробивалась сквозь Рудные горы на широкую приморскую равнину и впадала в Немецкое море неподалёку от тех крайних земель, где прежде жили славяне, а после их изгнания немцами была учреждена новая саксонская марка и обязательное епископство.
С той поры те славянские земли называются Нижней Саксонией, и главной в ней крепостью-бургом стал Хаммабург , основанный императором Карлом Великим в устье Лабы в тот год, когда даны сожгли Рёрик.
Вдали от сожжённого Рёрика и родного Вендского моря, в изгнании, вырос и возмужал наследный князь рарогов – сын Годолюба и светлой княжны Умилы – дочери словенского князь Гостомысла, названный Рериком, что значит Сокол. Там же в полабской земле появились на свет родичи: Трубор и Синав, ставшие побратимами светлого князя-Сокола.
Рерику было двенадцать, его побратимам по девять лет, когда в семье других родичей народились мальчик и девочка. Мальчика нарекли старинным славянским именем Монтвил, девочку Младой.
Вырос и возмужал Монтвил, став хлебопашцем и воином, как и все мужчины в те времена. Породнился с полабами, взяв в жёны красавицу Ладимиру, родившую ему трёх дочерей. Мечтал Монтвил о сыне, да всё никак…
Преуспел Монтвил в ратном деле, провёл едва ли не половину из своих сорока лет в нескончаемых войнах и дальних походах, куда водил родичей неутомимый князь Рерик. Намерен был князь собрать крепкую дружину и одолеть данов, вернуть град своих предков рарогов.
Для задуманного нужны были воины и оружие, нужна была богатая казна – серебро и золото, за которыми ходил князь в дальние страны по морям и океану с ратниками из родичей и приставших к его дружине воинов из других родов и племён. Помимо родичей в непобедимой дружине князя преобладали руяне-русы, славившиеся умением строить большие надёжные ладьи и ходить на них по морям и океану в дальние походы за богатой добычей.
Ходил Рерик с ратью на многих ладьях к холодной Сканде , к Британии, в южные страны: Галисию и Андалузию, где некогда стояли в течение двадцати лет вандалы – те же славяне с берегов Вендского моря, набираясь сил перед походом через пролив, названный греками Геракловыми столпами в знойную страну Африку, где и сгинули, в нескончаемых войнах…
В Андалузии теперь правили пришельцы-мавры, поклонявшиеся Магомеду. С ними соседствовали хитроумные иудеи, селившиеся в тех краях, куда стекались сокровища со всего света. Вот где можно было взять большую добычу! И брали, опустошали княжьи ратники города и селения, стоявшие по берегам морей и по рекам, куда могли войти ладьи. Обычное, достойное для воина дело в те далёкие времена, когда более всего ценились сила и ратная доблесть…
Старые ладьи источил морской червь и сидел теперь Рерик с побратимами на Руяне, где строились новые. Вот и распустил князь свою дружину по домам, объявив, что подаст знак, когда придёт время сбора. Да когда это будет? Разве узнаешь.
Вот уж и второй год пошёл, как между ратными делами хозяйствует Монтвил на земле-кормилице и милуется с любимой женой Ладимирой. На Купало наметили выдать замуж старшую дочь Милицу. Девице скоро семнадцать, пора. И жених для девушки по совету волхва выбран хороший, видный, покладистый, из своих, из ободритов.
Рядом рос Витемир – сын сестры Монтвила Млады. Ладным стал юношей, перерос уже дядю, раздался в плечах, обещая стать добрым воином. Вот и подтвердил ожидания, сразил Витемир заветным дедовским мечом первого своего противника – здоровенного, звероподобного и смердящего, годами не мытого сакса. Выстоял, одолел! Сумел поразить прямо в сердце, выбив из рук врага щит, разрубив кольчугу!
Хорош Витемир! Красив, ликом в мать. Ростом и статью в отца, которого уж нет, пал в битве с саксами. Белокур, синеглаз, как и большинство его соплеменников, издревле со времён таяния ледников, заселивших усыпанные янтарём берега синего моря, которое нарекли пращуры Алатырским и Вендским. Давно это было, очень давно…
Вот стоит Витемир на берегу порубежной реки, гордо поставив ногу на труп врага. Смотрит, как товарищи, с которыми был этой ночью в дозоре, осыпают стрелами прикрытых щитами саксов, лодка которых быстро удаляется в сторону левого берега.
Вот удачливая стрела нашла малый зазор между щитами и один из саксов, пытавшихся ранним весенним утром произвести вылазку и разведку на славянском берегу, охнул и испустил нечестивый дух…
– Слава Святовиту!
*
– С почином тебя, Витемир! – Обнял племянника запыхавшийся Монтвил, поспешая на помощь дозору. – С победой, сынок! Какого борова завалил! Железа на нём – на двоих хватит! Снимай, а труп в реку. Пусть плывёт к своим!
– Будь здрав, Монтвил! Будь здрав, Витемир! – Следом приветствовал родичей могучий рыжебородый Ротворд, приближаясь к ним верхом на боевом коне. Был старший из родичей облачён в доспехи и при мече, подвешенном к поясу с массивной бронзовой пряжкой. Обитый железом щит, прикрывал его широкую спину.
Несмотря на немалый возраст и тяжесть доспехов, Ротворд спешился с лёгкостью молодого воина, посмотрел на убитого сакса, ткнул его сапогом и положил тяжёлую руку на плечо Витемира.
– Вижу, Витемир, что одолел своего первого немца, не отступил! Молодец! А что, возьмём-ка мы тебя с собой. Как думаешь, Монтвил? – Прищурив рыжий с хитринкой глаз, – «догадается ли?». – Посмотрел Ротворд на боевого товарища.
– Куда, возьмёте? – Не понял Витемир, опередив дядю?
– От князя пришла весть? – Насторожился Монтвил, – Неужели!
– Смотри-ка, догадался! – Улыбнулся Ротворд, обнажив крепкие, пожелтевшие от времени зубы.
– Вчера, в сумерках, постучал в дверь мужичок. Прискакал на лошадке из деревни Поспелицы. Вот, передал знак от Рерика, а с ним и весть. Шесть дней шла долгожданная весточка от деревни к деревне. – Ротворд снял рукавицу. На ладони его лежал ладный кружок, вырезанный из выделанной бычьей кожи, на котором был выжжен железом родовой знак князей рарогов – Сокол, стремительно падающий с небес на врага.
Монтвил принял княжий знак с ладони соратника, показал Витемиру.
– Зовёт нас князь. Меня, Ротворда и Русина. Только нет уже Русина, убит…
– Вот и возьмём с собой Витемира, – Подтвердил свои намерения Ротворд. – Пора ему мир посмотреть, с врагами сразиться. Готов ли ты в дальний поход? – обратился он к юноше. – Или желаешь остаться, жениться, землю пахать?
– Собирался, однако, теперь подожду, – насупился Витемир. – Когда выступать?
– День на сборы. Завтра утром выходим.
– Пораньше, пока не рассвело, – добавил Монтвил.
– Добро. С родными попрощаемся дома. Как твой Огнич, здоров? – Спросил родича Ротворд.
– Застоялся! – Улыбнулся Монтвил, любивший своего боевого коня, имя которому дал сам и которому шёл восьмой год.
– Выступаем верхами, – определился Ротворд.
– Как же я? – Растерялся Витемир, у которого ещё не было своего боевого коня.
– Возьмёшь моего коня, запасного. Хороший конь, Воронцом зову, это по масти, только чуток поседел. Ветеран, побывал со мной во многих походах и сечах. Не подвёл хоть и ранен не раз, и тебе, Витемир, послужит. Да ты ж с ним знаком!
– Как же, знаю Воронца! – Обрадовался Витемир, которому довелось прокатиться на старом боевом коне Ротворда. Шёл Воронцу пятнадцатый год и вышел у Ротворда боевой конь в запас.
– Как думаешь добираться до Руяна? – Спросил у товарища Монтвил.
– Время не ждёт, так что пойдём напрямки, через логово Кабана по мосту, а далее через земли Лютичей. Хоть и в разладе мы с лютичами – вот беда, вечно грызёмся на радость немцам! но ведь тоже славяне, пропустят. Владения Кабана пройдём ночью. Встреча с саксами нам ни к чему, – изложил свой план Ротворд.
– Добро, – согласился с товарищем Монтвил. – Так и сделаем.
«Вот и пришла пора проститься с ладушкой Ладимирой…» – С грустью подумал он, и принялся помогать Витемиру, снимать доспехи с убитого сакса. Железо, тем паче готовые доспехи и оружие были в немалой цене.
2.
В то праздничное погожее весеннее утро Монтвил был сам не свой. Рассеянно ходил из конца в конец по подворью, словно чего-то искал. Хватался за всё, что ни попадя. Починил соху, надёжно укрепив лемех, в бороне поменял пару сломанных деревянных зубьев, проверил упряжь для рабочей лошадки, сменил рукоять для молота, наточил топор, поправил два серпа для жатвы ячменя и ржи, укоса свежей травы. Да мало ли дел весной у крестьянина, которым был Монтвил в перерывах между войнами и походами. Только вот ни пахать, ни сеять, а тем паче убирать жито ему не придётся.
Не впервой, община поможет семье воина. Вспашут родичи и засеют его новое, отвоёванное у леса поле длинною в двести шагов, шириною в сто, а пожнут жито жена-ладушка Ладимира с дочерьми. Одним им теперь управляться с хозяйством. Может быть, год, может быть, два. Кто знает? Это к тому, если суждено ему вернуться к родному очагу, к семье, не пасть на чужбине от меча сакса или дана, не сгинуть от какой-либо хвори. Всякое бывает…
Сегодня Лельник – один из самых любимых славянами праздник. Завтра Ярило Вешний, после которого, если земля подсохнет, пора пахать, однако думалось Монтвилу совсем о другом. Вот и жена забеспокоилась, глядя на мужа. Одолевают Ладимиру тревожные мысли. Думала отвлечься от повседневных забот, сходить с мужем следом за дочерьми в соседнюю большую деревню, посмотреть на праздник, пообщаться с родичами и со знакомыми. Да нет, куда идти с таким настроением?..
«Что с ним? Не заболел ли, сердечный? Спозаранку, пока доила корову, ходил муж к реке по тревоге. Слышала, что Витемир зарубил сакса, остальные уплыли на свой берег. Такое случалось нередко. Деревня рядом с Лабой, по которой проходит граница. За рекой уже немцы, а кто из славян там остался – рабы.
Кто знает, что на уме у их короля-злодея и свирепых баронов, охочих до славянского добра, до славянских женщин и девушек? Не готовят ли поганые новый поход? Ведь если война, то придётся всё бросить и укрыться в лесу, пока не придут к границе рати из Зверина, где сидит ныне князь Мстивой – старший над всеми ободритами, не прогонит саксов на левый берег…»
– Да что с тобой? – Ухватила Ладимира Монтвила за руку, посмотрев мужу в глаза. – Скажи, не томи!
– Ухожу я, Ладушка. Завтра на рассвете. Ухожу вместе с Ротвордом и Витемиром. Князь подал знак, зовёт к себе на Руян. Ты уж прости, ненаглядная моя…
– Рерик? – Ахнула Ладимира. – Опять в поход? Куда? Надолго ли?
– Не знаю, родная моя Ладушка. Как уж выйдет, – виновато опустил глаза Монтвил
*
После Лельника и Ярилы Вешнего , день сравняется с ночью, и весна вступит в полную силу. Милица с младшими сёстрами, деревенской молодёжью и многими родичами постарше ушли в соседнюю деревню поклониться богам и предкам, заручиться благословением волхва, участвовать в праздничных обрядах, петь песни, водить хороводы.
За молодёжью потянулись прочие, нарядно одетые родичи. Лишь ветхие старики и старухи да малые дети оставались в деревне. Остались и дозоры из молодых воинов, выставленные на берегу Лабы. Жалели, что не участвуют в празднествах. Однако, служба. Граница-то рядом…
Проводив дочерей, Монтвил и Ладимира остались дома и больше не расставались ни на минуту, а когда под вечер вернулись дочери весёлые и счастливые, раскрасневшиеся от песен и танцев, мать напоила их молоком и велела всем спать.
Не тут-то было. Милица помалкивала, украдкой посматривая на родителей, краснела. Зато младшие дочки Умила с Купавой наперебой рассказывали отцу и матери, как всё было на празднике.
– Знаешь, мама, нашу Милицу выбрали первой красавицей! Вот! – Заявила средняя дочь, тринадцатилетняя Умила. Хотела рассказать ещё о чём-то, но прикусила язычок, под осуждавшим взглядом Милицы, которая целовалась на празднике с Доброславом, а младшие сёстры всё это видели.
«Ну что ж, на Купалу мне за него замуж. Не грех поцеловаться с милым…» – Подумала Милица, готовясь отчитаться перед родителями, если сестрички не замолчат.
– А Умила наша на жениха гадала! – Прыснула-засмеялась младшая семилетняя Купава и тонким голосочком напела девичью приворотную песенку:
«Река с рекой сливается, роща с рощей срастается, цветок с цветком сплетается, трава с травой свивается. Той травы возьму пучок, заплету цветы в венок, через рощу пронесу, по ручью венок пущу. Унеси вода венок, на сплетение дорог, наделив Молодца впрок, ликом – вызвавшим восторг!»
Кто же тот Добрый Молодец? – Съехидничала Милица и показала Умиле язычок, на что бойкая Купава – ну и проказница! – хитро глянула на старшую сестру, и – несносная девчонка! – спела свадебную приворотную:
«На море Океане, на острове Руяне, на Алтарь-камне сидит Царица – Злата Заря-заряница. Нить судьбы плетёт Зарница, Добру Молодцу явиться – суженным Красной Девицы. Вяжет узелок Царица – Злата Заря-заряница, Добру Молодцу рядиться под венец вести десницей свою Красную Девицу. Окроплю водой десницу, влагой узелок крепится – Добру Молодцу томиться, страстной жаждою жениться. Узел развязать не сможет, даже тот, кто кости гложет!»
– Не обманывай, Купава! Не пела я! – Возмутилась Милица, однако, вспомнив сладкие поцелуи Доброслава, густо покраснела.
– Ладно вам, доченьки мои! – Остановила Купаву мать, погладив младшенькую по светлой головке. – Ступайте спать! Добрых вам снов и помните – Утро вечера мудренее…
*
Проводив дочерей на детскую половину и загасив свечу, не мешкая, улеглись сами, заключили друг друга в объятья, всласть налюбились – когда ещё придётся? Утомились, угомонились….
Обнажённая, горячая, какой ещё никогда не бывала, Ладимира крепко прижалась к супругу, даря любимому самые сокровенные ласки. Шептала нежные слова, клялась в вечной любви, тихо плакала, орошая мужа и счастливыми и горькими слезами...
Как только мог, успокаивал жену Монтвил, а у самого комок подступал к горлу.
«Тяжко будет без Ладушки. А ей-то каково?»
– Я тебя буду ждать, столько сколько понадобиться. Не беспокойся, с хозяйством мы управимся, нам помогут. Милицу выдам замуж, а там и внучков вырастим-воспитаем. Не беспокойся о нас, любимый, лучше себя побереги. Не лезь на рожон, не юноша ведь, вон уже и седина в волосах. Не заметно в светлых кудрях, но я то всё вижу, всё про тебя знаю.
Знаешь, Монтвил, день ведь сегодня особенный. Правит сегодня Берегиня Леля дарит женщинам беременность, а завтра станет править Ярило Вешний – Оберег мужской силы. Вот и шепнула на ушко мне Богородица Лада , что этой ночью произойдёт зачатье. Что будет у нас с тобой сыночек! Обязательно будет! Богини не ошибаются, богини всё знают!
Вернёшься, и встретит тебя мальчик! Пока тебя нет, дам ему имя сама. Вернёшься – сам выберешь сыну достойное имя. Только вернись, заклинаю тебя! – Горячо шептала Ладимира и крепко, не желая от себя отпускать, прижималась к мужу.
– Помню, как ты ушёл в поход с Рериком через месяц после нашей свадьбы, и не было тебя больше двух лет. В первые месяцы все глаза проглядела-проплакала. Успокоилась, взяла себя в руки, когда родилась Милица. Слава Святовиту, вернулся!
– И сейчас вернусь, Ладушка, обязательно вернусь! – Шептал Монтвил, успокаивая жену. – Ты только роди нам сыночка, вместе понянчим. Ведь богини не ошибаются?
– Не ошибаются, – улыбнувшись, утвердительно прошептала Ладимира, слушая рассказ мужа.
– Ходили мы тогда по морю-океану в жаркую Андалузию, брать Исбилью. Есть такой город, большой, многолюдный, богатый, каких у нас нет, населённый маврами, иудеями и христианами латинской веры. Христианам там живётся худо, христиане там у мавров в рабстве.
Мавры поклоняются Магомету, ликами тёмные, крикливые, жестокие, жадные. Меж ними живут иудеи. Те – хитрые, любят золото и держатся особняком. Вся торговля у них в руках. Веры другой, а кому поклоняются – уж и не помню, однако приносят в жертву своему богу, – Монтвил припал к ушку жены, жадно вдохнув волнующий запах её волос, и прошептал…
– Жуть какая! – Едва ли поверила Ладимира. – Как же такое возможно? Что же за боги у них такие?
– Обрезанием это у них называется. Мавры тоже такое делают и даже женщины у них подвергаются такому обряду.
– Откуда ты знаешь? – Уловил Монтвил нотки ревности в шёпоте Ладимиры.
– Слышал…
– Не обманывай! Ведь брал же себе наложниц?
– Как все… – Вздохнув, признался Монтвил, хоть и прошло с тех пор восемнадцать лет. – Ты уж прости…
– Прощу, – всхлипнула Ладимира и ещё крепче прижалась к мужу.
– Очень богатый город Исбилья! – облегчённо вздохнув, продолжил Монтвил, погружаясь в воспоминания. – Стоит далеко от моря, по берегам реки с чудным для славянского уха названием – Гвадалквивир. Сам не знаю, как такое запомнил! Река неглубокая и хорошо проходимая зимой и весной, когда в тех краях идут дожди и не жарко. За Исбильей, вверх по реке стоит ещё один очень большой, хорошо укреплённый город Кордова – столица той богатой мавританской страны, где правит эмир . Однако туда мы не дошли.
Золото, серебро, шёлка, парча и прочие невиданные у нас товары свозятся в Исбилью со всех концов Мидгарда – суть Земли-матушки, пределов которой никто не знает. Самые богатые горожане из иудеев. Народ этот рассеян и живёт по всему свету. Там их много, где большие богатства. Есть иудеи в земле франков, появились они у саксов, говорят, что есть уже среди ляхов. Верно, придут и к нам…
Сказывали, что есть далеко на востоке большие страны, управляемые императорами, раджами, каганами. От тех стран плывут в Исбилью корабли по морям-океанам, идут караваны через пустыни и степи, леса и горы. Видел я в Исбилье чудных зверей. Не лошадь и не корова, не овца и не коза, но больше их всех. Приручены. Сильные и выносливые, поросли рыжей шерстью.
Говорят, что могут ни есть, ни пить по множеству дней. Запасы у них хранятся в горбах. Есть эти животные с двумя горбами, между которыми кладут мешки с товаром или садятся погонщики, а есть с одним горбом. Эти мне не понравились. Чудные звери, а как зовутся, не помню, забыл.
С месяц осаждали мы город с реки и с суши, наконец, взяли. В битве мавры не стойкие, да и мелкие они, слабосильные. Были у них в наёмниках немцы. Эти бились, словно лютые звери. Пленных немцев не брали, а вот золото с серебром брали у мавров и иудеев. Тех, кто противился, не щадили. Наша добыча!
Пристал к нам в Исбилье один учёный грек по имени Пимен. По-славянски значит Пастух. Тоже христианин, однако, веры не латинской – греческой. Освободил я его из рабства у одного богатого иудея. Невзлюбил хозяин Пимена. Сильно издевался над рабом, вся спина у несчастного в рубцах от плети, свитой из кожи буйвола. Хотели того иудея казнить, да грек заступился.
– Не придавайте его лёгкой смерти! Вижу – ждёт подлого и жестокого человека божье наказание, и кончина его от огня небесного будет ужасной!
– От огня небесного? – Ужаснулась Ладимира. – Как же это возможно? Неужели Перун-громовержец покарает того иудея?
– Вот уж не знаю, – ответил Монтвил. – Возможно и Перун, а возможно иной огонь, известный лишь грекам. Ведь есть же «греческий огонь» – страшное оружие при осаде крепости и в морских сражениях! Попадёт на человека – прожжёт до кости. И вода его не гасит. Довелось применить такой огонь да с нашей славянской смекалкой против мавров, когда надумал Рерик искать большую землю за океаном, где много золота и до которой, по словам учёного грека, уверявшего, что Земля наша круглая, плыть с попутным ветром не меньше месяца.
– Круглая? – Удивилась Ладимира, не смея себе такое представить, а потому не стала ни фантазировать, ни расспрашивать мужа об этом.
«Ему-то откуда знать?..»
– Почему же ты мне не рассказывал об этом, – с укором спросила Ладимира. – Нашли ту землю, где много золота?
– Нет, Ладушка, не нашли. После случившейся бури повернули обратно. Сильно пострадали ладьи, а две пропали. Думали, что затонули, а люди погибли. Да нет! Одна вернулась на Руян спустя три года вся изъеденная морским червем, которого много в тёплых водах. Вернулся Китаврус лишь с восемью товарищами, остальные либо погибли, либо извели их неведомые болезни.
Китаврус, ты его, верно, помнишь, из нашего он рода, был на той ладье старшим. Сейчас на Руяне возле князя. Рассказывал Китаврус, что и в самом деле есть за океаном большая диковинная земля, населённая чудными людьми. Кожа у них красная, верно оттого, что всегда там жарко и обходятся те люди без одежды, прикрывают лишь бёдра. Ни железа, ни колеса не знают, приносят своим богам человеческие жертвы.
Много ещё чего рассказал и поныне рассказывает Китаврус, да только много золота в той стране не нашёл. Только и хватило что на новую ладью и на дом. Зато привёз из того похода девушку, рассказывал, что дочь местного князя, народ которого зовётся майя.
Маленькая, словно ребёнок, тоненькая, как тростиночка. Смуглянка, волосы иссиня-чёрные, длинные до колен. Личико узкое, но красивое. Глаза большие, чёрные. Смотришь в них, становится не по себе.
Семьи у Китавруса не было, не успел жениться, так и живёт теперь с той женщиной на Руяне. Зовёт её Майей, в память о том народе. Подросла она, раздобрела на наших харчах, стала ладной стряпухой, готовит для князя. Только вот детей у них нет, так и живут вдвоём.
– Вот же, как бывает! – Прошептала Ладимира, очарованная дивными рассказами мужа, который, надо же! молчал об этом столько лет! – Увидишь Китавруса, передавай ему и жене его от всех нас привет...
– Передам, – вздохнул Монтвил и покрепче прижался к супруге.
– А что же случилось с тем иудеем, которому грек наказал страшную гибель, – вернулась Ладимира к тому, что потрясло её больше всего.
– После тех страшных слов грека, случился с иудеем припадок. Глаза закатил, бился о землю, изо рта пошла пена. Забрали мы у него золото с серебром, и ушли вместе с греком, – вспоминал Монтвил дела давно минувших дней.
– Пимен и сейчас возле Рерика. Даёт князю советы. Ведун. Может предсказывать, что и как будет, однако пред этим впадает как бы в безумие, а голова у него тогда такая горячая, что страшно к ней прикасаться! Такое случается с ним не часто, но что ни предскажет – сбывается!
Рассказывал грек, что был он подданным христианского императора, который Римскому папе не подчиняется. Был схвачен морскими разбойниками и продан маврам в рабство…
– Ох, Монтвил, не о том ты мне говоришь, и не понять мне всего! – Простонала Ладимира и тяжко вздохнула – Обними меня, да покрепче!..
– Как же не о том! – Обняв жену, продолжал Монтвил. – Хочу рассказать тебе историю об одной женщине по имени Пенелопа, которая дожидалась своего мужа Одиссея двадцать лет и дождалась, – обнимая жену, прошептал ей на ушко муж. – О том рассказывал тот самый грек, а Пенелопа с Одиссеем тоже были из греков.
– Где же он был, этот Одиссей, двадцать лет? – Удивилась Ладимира.
– Был Одиссей князем и по призыву старших князей уплыл на ладьях со своей дружиной к богатому городу Троя, с которым греки поссорились из-за жены одного из князей. Бежала та женщина в Трою с неким юношей. Был тот юноша сыном правителя Трои. Имени его не помню, а бежавшую с ним женщину звали Елена Прекрасная. Столь она была хороша, что все греки пошли войной на Трою, чтобы вернуть жену князю.
– Ты слушаешь?
– Слушаю.
– Девять лет длилась осада Трои. Никак не могли одолеть её греки. Тогда Одиссей предложил их перехитрить. В знак примирения подарить городу большого деревянного коня на колёсах и отойти от его стен, сделав вид, что греки уходят.
– И что же, ушли? – Заинтересовалась историей Ладимира.
– Коня жители Трои приняли, вкатили его в город и праздновали победу весь день и всю ночь, а под утро, когда все крепко спали из чрева коня вышли греки и перебили охрану у городских ворот. Ворота открыли и в ночной город ворвались скрытно пробравшееся к городу войско, застав жителей Трои врасплох.
Город был захвачен, разграблен, разрушен и сожжён, так что теперь никто даже не знает, где находилась та Троя, а уцелевших её жителей вывезли в Грецию, сделав рабами. Вот как это было.
– Что же стало с Еленой Прекрасной? Неужели погибла?
– Нет. Юноша, который её похитил, был убит, а Елену Прекрасную вернули мужу.
– А Одиссей? Почему же он сразу не вернулся к своей Пенелопе?
– Грек рассказывал, что в наказание за разрушенную Трою, боги сделали так, что заблудился в морях его корабль, а сам Одиссей побывал во многих удивительных странах, прежде чем вернулся домой через двадцать лет, где дожидалась его верная Пенелопа, не пожелавшая выходить замуж ни за кого другого. Вот как это было, Ладушка моя… – Закончил Монтвил пересказ той удивительной истории.
Ладимира молчала, переживая грустную историю, пересказанную ей мужем. Жаль было и Елену Прекрасную и Пенелопу. По-женски жаль.
– Вот что, Монтвил, – решилась, наконец, Ладимира. – Мучит меня предчувствие, что ты не вернёшься. Откуда оно, не ведаю, должно быть глубинное это предчувствие…
Если вдруг забудет о нас Святовит и моё предчувствие сбудется, ты не сможешь вернуться. Что ж, оставайся в тех краях, куда поведёт тебя князь. Знаю, одному тяжело. Если встретишь женщину и полюбишь, бери её в жёны, – шептала Ладимира, и, помолчав, добавила. – В обиде не буду…
Устала, голубушка, задремала в объятьях мужа и скоро крепко уснула.
Очнулась на рассвете, открыла глаза, увидела рядом с собой мужа в походном снаряжении, в кольчуге и при мече, шлем держит в руке. Рядом стоит старшая дочь, растерянно сморит на родителей, глаза у Милицы влажные.
– Прощай, Ладимира, провожать не надо. Ротворд с Витемир ждут. Кони храпят, переступают с ноги на ногу, к походу готовы!
Наклонился Монтвил к жене, поцеловал на прощание и обратился к дочери. – Прощай Милица, счастья тебе, родная! – Обнял дочь, расцеловал в румяные щеки и, звеня шпорами, спешно вышел из дома, едва не налетев у порога на сестру – мать Витемира.
– Что же ты молчал, Монтвил! Почему не зашёл? Почему ничего не сказал?! – Набросилась на брата возмущённая Млада.
– Встала пораньше, собралась корову доить, а тут Витемир в кольчуге, при шлеме, весь увешан оружием! Прощается. Спрашиваю – опять к реке, в караул? Нет, говорит, ухожу с дядей. Князь зовет к себе на Руян. Ахнула, ноги подкосились, едва не упала…
– Прости, Млада, и прощай! – Обнял сестру Монтвил. – Ступай в дом, Ладимира тебе всё расскажет.
С Ротвордом и Витемиром – оба верхами, старейшина и деревенский староста Велибор. Борода по пояс, седая, однако по-прежнему прям и статен, глаза светлые, зоркие и в руках есть ещё силушка. Пришёл попрощаться, проводить родичей.
– Спешите родичи, князь зовёт! Да хранит вас Святовит! – Только и сказал старейшина, осенив воинов родовым оберегом – серебряным соколом.
Вскочил Монтвил на Огнича и трое всадников помчались навстречу брызнувшим из-за кромки леса первым лучам восходящего солнца.
3.
Днём шли на рысях подсыхающими дорогами между большими и маленькими деревнями, пробирались лесными тропами через глухомань, обходили многочисленные озера и заболоченные места, переправлялись где вброд, где вплавь через ручьи и речки, вспухшие после схода снегов и обильных весенних дождей. Чтобы сократить расстояние, шли напрямик, рассчитывая к исходу второго дня достигнуть моря и пролива, за которым лежал остров Руян. Три года назад Ротворд проделал такой же путь и хорошо его запомнил.
День особый, ознаменованный одним из главных славянских праздников. С Ярилы Вешнего весна вступает в полные права. Лопаются почки на деревьях. День – два погожих и лес покроется свежим зелёным нарядом. На земле буйство весенних первоцветов. Белые подснежники, лилово-синяя медуница, жёлтая калужница среди свежих трав. Посмотришь – залюбуешься! Так хороша весенняя земля! Однако не до земных красот трём воинам, спешившим на Руян по зову князя.
За день тяжёлого пути вымотались и кони и люди. В сумерках добрались до границы расселения племён входивших в ободритский союз. С косогора, на котором спешились Ротворд, Монтвил и Витемир, в багрянце заходящего солнца далеко на востоке едва просматривалась покрытая небольшими рощами возвышенность, увенчанной пологой лысой горой, над которой возвышался гранитный столп – менгир, врытый в землю далёкими предками. Оттуда до самого моря простирались земли лютичей или вильцев, как они называли себя, и их союзников из прочих малых славянских племён.
Столп, гора и рощи у лютичей почитались священными. Там находилось одно из главных лютичских святилищ, а так же статуи славянских богов, вырубленные из камня и дерева, рядом с которыми в избушках на высоких столбах жили волхвы.
Эти сухие плодородные земли, где пашни чередовались с буковыми и дубовыми рощами, следовало пройти ранним утром, минуя деревни и избегая больших дорог, поскольку встречи с лютичами были нежелательными.
Далее путь пролегал по лесистой равнине с вкраплениями полей и деревень, и его надлежало пройти в течение дня, чтобы к его исходу выйти на взморье, где начинались владения союзных с ободритами ругов.
– Вот и земля твоей покойной матушки. Поклонись ей, Монтвил, – молвил Ротворд, указывая перстом на восток. Помнил Ротворд, что покойная мать Монтвила была из племени лютичей.
Среди славян, населявших земли между Лабой и Одрой, Лютичи были самыми воинственными, отличаясь от прочих племён особой жестокостью – оттого так и звались. Бивали лютичи немцев и своих собратьев-славян, а даны – те нередко, как трусливые псы, бежали с поля боя, едва завидев тяжёлую конницу лютичей.
В дружинах лютичей встречались девы, обученные военному делу, не уступавшие в ратном деле мужчинам. Одной из таких дев-воительниц была мать Монтвила, сбитая с лошади в схватке с ободритами и взятая в плен.
Задумали воеводы казнить пленённую деву, пролившую кровь ободритов, да вступился за красивую и сильную девушку местный князь. Хотел взять себе в наложницы, однако воспрепятствовала тому княгиня, и отдал князь девушку в наложницы своему лучшему воину – отцу Монтвила. Только полюбили друг друга молодые люди, став мужем и женой, родив сына и дочь. Сыну мать дала имя одного из своих предков лютичей, дочери отец дал имя, принятое у ободритов. Давно это было…
Поклонившись земле своей матери, Монтвил указал на лесистую долину, посреди которой петляла неширокая, но глубокая, по словам Ротворда, речка. В том месте, где в неё впадала другая такая же блудливая речушка, за рвом и частоколом стояла срубленная из сосновых брёвен малая крепость-бург – логово старого сакса Эбера или Кабана, как по-славянски звучало имя этого лютого зверя в человечьем обличье. Ходили слухи, что за подлость и измену Кабана приговорили к смертной казни в королевстве саксов, принудив бежать с несколькими подельниками за Лабу.
Видно за «эти заслуги» передал Кабану в удел клин земли возле границы с ободритами старший из лютичских князей, сидевший в хорошо укреплённой Ретре. К земле князь добавил беглому саксу дюжину холопов вместе с семьями, захваченными во время похода на лужичей и сербов, больше других славян страдавших от немцев. Такова была княжья милость злодею. Пленники, отданные в рабство Кабану, построили неподалёку избы для своих семей. Так появилась ещё одна маленькая деревенька.
– Не придётся нынче нам спать, – Напомнил Ротворд, рассказав родичам о Кабане, с которым доводилось встречаться – три года провёл у саксов в плену, пока не нашёлся у ободритов немец, на которого он был обменян.
– Передохнём, подкрепим силы и обойдём ночью логово Кабана. Впереди глубокая речка, есть резон перейти её по мосту, да только мост рядом с логовом Кабана. Однако не с руки нам встреча саксами. Их там с полдюжины и все умелые воины.
– Тьфу! – сплюнул Монтвил. – Извести подчистую бы эту погань, да лютичи не дадут. Немцев пригрели. Эх, славяне!..
Пока родичи подкреплялись холодным жареным мясом и хлебом с луком, запивая ключевой водой – обычная походная пища воина, наступила ночь. Тихая, звёздная, лунная. Так тихо, что, несмотря на немалое расстояние из логова Кабана, отчётливо доносился собачий лай, а мрачные почерневшие стены бурга, отсвечивали пламя скрытого частоколом костра.
У Витемира острый слух. Прислушался, приложив к уху ладонь. Вроде как слышны крики и грубые голоса. Однако о чём говорят, не понять. Не знает Витемир языка саксов. Монтвил знает с сотню слов, зато Ротворд, побывавший в плену, вполне мог сойти за сакса. Жаль, что слух у зрелых мужей не столь острый, как у юноши. Зато зрением, Монтвила боги не обидели. В морских походах первым высматривал скалы, способные погубить ладью.
Пригляделся и видит, как из-за частокола появилось бревно с перекладиной, а на нём обнажённый человек с распахнутыми по перекладине руками, с поникшей головой. Жив ли?
– Что это? – прищурил рыжий глаз Ротворд.
– Немцы свирепствуют. Мучают славянина! – Дрожал от ярости Монтвил, которому доводилось видеть подобные казни славян.
Столб поднимают всё выше и выше. Уже видны и ноги несчастного, к пяткам которого шатающийся палач с кружкой в одной руке, с факелом в другой, подносит огонь. Ни стона, ни крика не слышно. Похоже несчастный в беспамятстве или мёртв.
Да что же он делает, пьяный изверг! – Вскричал негодующий Монтвил, и посмотрел на товарищей.
– Нападём! Сожжём логово Кабана! – Загорелся Витемир, хватаясь за меч.
– Князь нас зовет, – напомнил родичам Ротворд. – Лучше уж обойдём от греха стороной…
– Совесть замучает! – Не согласился со старшим родичем Монтвил. – Ударим внезапно, когда перепьются, угомонятся, улягутся спать! Не прощу себе, если пройду мимо!
– Запрут ворота, а частокола нам не одолеть, – засомневался Ротворд, осматривая укрепления.
– Подъедем верхом. Скажешь, что ты с посланием от саксонского короля к князю лютичей, а мы твой конвой. Накричишь на них по-немецки, откроют, – не сдавался Монтвил, которого поддержал Витемир, потрясённый увиденным зверством.
– А если не поверят? – Почесав бороду, возразил Ротворд.
– Рявкнешь погромче – поверят! – Настоял Монтвил.
4.
– А ну-ка, братец Эбер, налей ещё! – Потребовал толстяк, облачённый в рясу, сотканную из грубой некрашеной шерсти и подпоясанный пеньковой верёвкой. Бесцветными маслянистыми глазами уставился на хозяина, обнажив огромный рот с остатками гнилых зубов и синими отвисшими губами. Его красная, давно не мытая и опухшая от пьянства рожа лишь отдалённо напоминала человеческое лицо. Скорее это было безбородое свиное рыло, покрытое отросшей за неделю рыжей щетиной, чем что-то иное, достойное человека.
– Довольно, герр Ёган! Ты и так едва стоишь на ногах! – Эбер недоверчиво посмотрел на выпивоху и обжору, уверявшего его, что возведён в сан епископа.
– Да ты знаешь, что такое епископ? – Принялся объяснять Эберу Ёган. – Епископ это лицо, надзирающее за своей паствой! Вот и я буду надзирать над твоими холопами. Были твоими рабами, а станут ещё и «рабами божьими».
Появился этот жирный пройдоха в имении барона Эбера три дня назад и за это время умял целую свинью! Приехал верхом на крупной смирной лошадке, уверяя, что в пути проповедовал среди славян, однако был ими не принят и не услышан, но и не бит, поскольку не имел никакого оружия кроме ножа. Однако в пути сильно оголодал, а потому рассчитывает на добрый ужин. По-славянски герр Ёган говорил весьма сносно, и в то, что проповедовал по пути, можно было поверить.
Назвался толстяк мудрёным и непонятным именем, какие раздавали христианам, крестившие саксов священники, прибывавшие от франков, и заявил, дескать, послан к герру Эберу из самого Хаммабурга с наиважнейшей миссией – поскорее окрестить крепостных холопов барона, слуг и его самого, основать новую епархию посреди славянских земель.
Узнал от кого-то герр Ёган, что Эбер бежал из саксонского королевства, где был приговорён к смерти за «некие преступления против короны», но после крещения и готовности уплатить церковную десятину, обещал барону прощение и даже награду. Какую награду, однако, не сказал.
Кто его сюда послал, герр Ёган то ли сам толком не знал, то ли забыл, поскольку был пьян третий день. Впрочем, пришлый толстяк мог оказаться мошенником и самозванцем.
Так можно было подумать на трезвую голову, но не теперь, когда перед глазами двоится, язык заплетается, а руки ищут на чтобы опереться, поскольку ноги подкашиваются и не держат. В таком состоянии герр Эбер готов был поверить не только заявившемуся к нему епископу, но и во что угодно.
Крестить своих холопов он был не прочь. Сам как будто уже крестился, однако так давно, что даже имени, каким нарёк его бритый священник из франков, не помнил, да и не ощутил он себя кем-то другим, после того, как выбрался из купели, устроенной в огромном дубовом чане. Был Эбером им и остался. Словом, ни к чему оно было ему, то крещение.
Чтобы изрядно захмелеть такому здоровому мужику, каким был и в самом деле похожий на кабана герр Эбер, хватало двух-трёх больших кружек хмельного мёда или же вдвое больше пива из перебродившего ячменного отвара.
Однако гость его, герр Ёган, желанный или же нет, пойди теперь разбери что и как, выпил под жареную свинину втрое против хозяина, раздувшись до таких пределов, что дыра в рясе, прожжённая у костра, когда ночевал в лесу, расползлась на его огромном животе.
Сквозь срамную прореху вылезла отвратительная, вся в язвах, давно не мытая плоть герра Ёгана, то ли в самом деле епископа, то ли проходимца, желавшего им стать, с самодельным деревянным крестом на бычьей шее, однако осилившего, разучившего на память несколько коротких молитв на совсем непонятном Эберу языке, которым была латынь.
Хоть и не понятно, о чём молил своего бога пьяный епископ, наверное, и сам того не знал, но слушать, как герр Ёган то бубнит, глядя в пол, то завывает, подняв к бревенчатому своду блеклые выпученные глаза, герру Эберу было приятно.
– Довольно, Ёган. Не забывай, что нас с тобой ещё ждёт молоденькая славянка! Дева и хороша собой, словно Фрея !
– А ты её видел? – Уставился на хозяина Ёган.
– Кого? – не понял вопроса Эбер.
– Фрею?
– Кто ж её видел? – Ухмыльнулся Эбер. – Она же богиня!
– Довольно язычества! Никаких больше богинь и богов! – Замотал головой герр Ёган, видевший себя не иначе как мудрым епископом. – Погуляли, пора и за дело. Завтра же всех вас окрещу! Налей напоследок!
– Не налью! – Повертев пустой бочонок, покачав его, и даже заглянув одним глазом внутрь отверстия, затыкавшегося закатившейся под стол деревянной пробкой, – уверенно заявил герр Эбер. – Всё выпили!
– Ладно, уговорил. Пить больше не стану, но буду первым! – Потирая пухлые руки, ухмыльнулся герр Ёган.
– После меня! – Не согласился с ним барон, за которым было закреплено франкскими, немецкими и прочими законами, против которых не возражал и Римский папа, священное право первобрачия. Всякий барон имел право взять в наложницы на одну ночь невесту своего холопа, прежде чем тот возьмёт девушку в жёны.
«Правильное это право!», – размышлял герр Эбер, жалевший, что крепостных в его имении пока немного и женятся они редко. Зато когда очередная жертва узаконенных страстей барона рожала ребёнка, Эбер внимательно рассматривал новорождённого, пытаясь разобраться – его ли семени это чадо?
Сегодня вышло не так, как хотелось хозяину, оттого и напился сверх всякой меры в копании ещё большего выпивохи. Парень, невесту которого Эбер велел привести к себе, не сдержался, набросился с топором на слуг, а те свои, из саксов. Одного зарубил, за что подвергся жутким истязаниям и был замучен до смерти.
Хозяин в убытке, потерял раба, истерзанное тело которого озверевшие слуги привязали к столбу с перекладиной и подняли над частоколом, чтобы утром крепостные холопы, их бабы и дети видели, что бывает за непослушание.
– Ладно, согласен. После тебя, – махнул рукой герр Ёган и оскалился отвратительнейшей улыбкой. – Идём. Посмотрю, как ты управишься с нею, потом испробую сам…
5.
Со двора послышались шум и грохот. Неведомо кто колотил по дубовым воротам чем-то тяжёлым. Проснулись, забегали по двору собаки, остервенело залаяли.
– Что это? – Замер хозяин у двери темницы, где по обыкновению содержались провинившиеся смерды, ожидая хозяйского наказания, и куда теперь заперли несчастную девушку, не знавшую, что изверги замучили до смерти её жениха.
– Эй, где вы там, негодники! – Зарычал Эбер, призывая слуг.
Грохот продолжался, но слуги не появлялись, должно быть крепко спали после попойки, сопровождавшейся жестокими истязаниями славянина, повинного в смерти сакса.
Оставив епископа, у стены, на которую тот опирался, громко и грязно ругаясь, Эбер выбрался во двор. Навстречу ему, отчаянно шатаясь и отгоняя палкой собак, поспешал разбуженный шумом слуга, выставленный ночным караульным.
– Что случилось? Кто стучит? Смерды?
– Не знаю, герр барон, – промямлил перепуганный сакс. – Говорят по-нашему, дескать, посол к князю лютичей от самого короля. Жуть как ругаются, требуют впустить на ночлег.
– Открывай, скотина, иначе я прикажу сломать ворота! – Заревел басом невидимый посол или же кто-то из его свиты. То-то за воротами стучат копытами нетерпеливые кони.
– Открой! – Приказал слуге Эбер. Барона успокоила немецкая речь, к тому же, угроза сломать ворота показалась ему не пустой. Будь он трезв, велел бы слуге забраться на ворота, посмотреть кто там. Однако недаром от тех времён и до наших дней бытует в народе верное утверждение, что, мол, пьяному и море по колено. Да и слуга вряд ли был способен исполнить приказ, поскольку едва стоял на ногах, да и лестница куда-то запропастилась.
Слуга едва сдвинул засов, как распахнулись ворота под напором трёх могучих коней. Трое конных витязей в полном боевом облачении ворвались во двор, вымощённый плитами известняка, давя копытами не успевших разбежаться собак.
Боевые кони сбили с ног безоружного барона и его слугу, принялись их топтать. Кованое копыто Огнича разбило череп слуге, и тот испустил дух. Однако Кабану удалось подняться на четвереньках. Нагнувшись, Монтвил ухватил его за лохматую гриву волос и ткнул лицом о сапог.
– Ты, Кабан?
– Пощадите! – Орал Эбер, трезвея от ужаса.
На поднявшийся шум во двор стали выбегать заспанные слуги – все из саксов, которых набралось не более шести, однако толком не протрезвевшие, растерянные, к бою неготовые, кто с мечом, кто с копьём, кто с голыми руками.
Озорно свистнув и вспомнив молодость, Ротворд промчался на коне по тесному двору и несколькими умелыми ударами меча покончил с воинством Кабана. Будь оно, это воинство, трезвое, конное, облачённое в доспехи и готовое к бою, могло бы оказать упорное сопротивление, а то и взять верх над тремя славянскими воинами, перехитрившими и безжалостно истреблявшими беспомощных саксов.
Родичи спешились. Витемир поднял факел, брошенный караульным, и вошёл вместе с Ротвордом в логово Кабана, которое новоявленный барон называл замком, а Монтвил и пленённый им Кабан остались на дворе. Тяжеленный немец вопил, что было мочи, обдавая Монтвила вонючей слюной, наваливался грузной тушей, пытался ухватить за горло, угрожая сбить воина с ног.
Не испытывая ни капли жалости, Монтвил отсёк немцу мечом по локоть правую руку и поволок за собой к столбу, на котором саксы распяли тело замученного славянского юноши.
За ним едва поспевали Ротворд и Витемир. Вытащили из логова Кабана незадачливого, епископа, заляпанного испражнениями, молившего о пощаде и заливавшегося пьяными слезами.
Не выдержав зловония, исходившего от омерзительного толстяка, Ротворд бросил его, отошёл в сторону и, махнув факелом, подал знак Витемиру. Сверкнула в лунном свете многое повидавшая сталь дедовского меча и отлетела к частоколу голова несостоявшегося епископа.
Монтвил с силой швырнул на столб с распятым юношей ревевшего от нестерпимой боли Кабана, зажимавшего левой рукой обрубок, из которого брызгала кровь, и поднял меч, готовясь свершить правосудие. Помедлив, взглянул на Ротворда.
«Не желает ли родич напомнить Кабану о годах своего саксонского плена?»
– Добей! – Велел Ротворд, и слетевшая голова Кабана, словно кочан капусты покатилась к частоколу, столкнувшись с головой непутёвого епископа.
Родичи подняли глаза. Полная луна освещала обнажённое, в засохших кровоподтёках, обожжённое и безжизненное тело славянского юноши, посмевшего поднять руку на слуг барона, защищая честь своей невесты.
На глазах у Монтвила невольно навернулись слёзы. Жуткое зрелище…
Ротворд, указал родичам на солому, сложенную возле частокола и велел подложить её к хорошо просохшим за тёплый солнечный день брёвнам, из которых было срублено логово Кабана. Отложив факел, принялся им помогать.
– Откуда здесь столько соломы? – Удивился Витемир, поднимая охапку.
– Должно быть валялись на ней слуги Кабана, отдыхали, набив ненасытные животы, грелись на солнышке! – Ответил ему Монтвил.
– Да тут и хворост! – Обнаружил Витемир топливо для очага.
– Укладывай, да побольше! – Отозвался Ротворд, взглянув на трупы саксов. – Сейчас мы их поджарим! Вот только отведём коней за ограду!
– А как же замученный ими парень? – Посмотрев на распятого, спросил Витемир,
– Священной крадой станет ему логово Кабана, – молвил Ротворд, поджигая солому.
Едва пламя охватило стены, как неведомо откуда возник и пал перед воинами на колени тщедушный старичок-славянин.
– Спасите девушку! Там она!
– Какую девушку? А ну показывай! – Потребовал Монтвил, хватая старика за руку.
Они вбежали внутрь логова Кабана, куда начинал проникать дым, и старичок указал на дверь, прикрытую тяжёлым засовом. Ухватился за него, однако сдвинуть не сумел. Не под силу старому, немощному.
На засов навалился Монтвил, ожидая, что тот поддастся не сразу, однако, сдвинул, не прилагая больших усилий.
– Тебе помочь? – Появился рядом с ним Витемир. – Что там за девушка? Ротворд торопит! Уходить надо, а то угорим!
– Да вот она, в разодранном платье, простоволосая, руки связаны! Бесчувственная! – Крикнул Монтвил, осветив темницу факелом.
– А ну-ка бери её! – Велел он Витемиру и они побежали к выходу следом за старичком. Вовремя. Пламя охватило со всех сторон мрачное, уродливое строение, которое Кабан полагал своим замком. Пождав хвосты, с жутким воем разбегались со двора уцелевшие собаки. В запертой конюшне, на которую угрожал перекинуться огонь, ржали обезумевшие лошади.
– Поспешай, отец, открывай конюшню, выводи поскорее лошадей! – Велел Монтвил старичку.
– Да как же такое? Что же нам теперь делать? Как быть? Ведь накажут! – Бормотал старичок, утирая слёзы.
– Скажешь, были здесь саксы. Казнили Кабана! – Усаживаясь на коня, ответил ему Ротворд и для пущей убедительности разразился всеми известными ему немецкими проклятьями.
От всего пережитого пленница пребывала в беспамятстве. Не умея привести её в чувство, растерянный Витемир держал несчастную девушку в руках, бережно прижимая к кольчуге.
– Садись на коня, я подам тебе её! Уходим! – Вывел Монтвил племянника из замешательства, принимая на руки юную, и как он успел заметить, прекрасную славянку. Не удержался, припал ухом к груди девушки.
– Жива! Дышит!
Садясь на коня, Монтвил взглянул на объятый пламенем столб с перекладиной, с которого возносилась к небесным богам душа несчастного юноши.
– Хорошо, что она не видит этого, – Подумал он о девушке, которую бережно передал Витемиру.
Глава 2. Перунов день
В этой главе рассказывается о злейшем враге князя Рерика Годолюбовича конунге Хорике, правившем в богатом торговым городом Хедебю, в котором имелась первая в Ютландии церковь. Рассказывается о тройственном заговоре: Хорика – конунга данов, Ансгара – архиепископа Бремена и Хаммабурга и его приятеля – богатого ростовщика Исаака из Бремена против славянского князя Рерика с целью сорвать поход в земли словен, кривичей и русов, помешать созданию могучей славянской державы, которая возьмёт под контроль торговые пути, лишив доходов христианские королевства Запада и Хазарский каганат. Однако во время празднования Перунова дня вдруг случилось видение у учёного грека Пимена, которому доверял Рерик, и княжьи ладьи немедля вышли в море. Разразившаяся по воле Перуна гроза поразила ростовщика Исаака, задумавшего основать свой торговый дом в богатых славянских землях.
1.
– Хорош у тебя дом, Китаврус, просторный, каменный, на берегу моря! – коснувшись рукой белых стен, похвалил хозяина Монтвил. – Не мёрзнешь зимой?
– Не мерзну. В холод две печи топятся. Хозяйка моя – женщина южных кровей и та не мёрзнет, – ответил Китаврус. – Поживёте у нас. Всем места хватит, дорогие мои родичи! Живите до похода. Хорошо, что сразу к нам. Отобедаете, потом отправитесь к князю, представиться, а к вечеру сходите в Аркону, святыням поклониться.
– Скоро ли в море? – Спросил у Китавруса Ротворд.
– Про то знает лишь князь. Ладьи почти готовы. Ладим паруса и канаты, оружием запасаемся, заготавливаем съестные припасы. Князь набирает в дружину опытных ратников, а готовить их к походу вам, родичи. Полагаю, что назначит князь вас воеводами. По его замыслу каждая ладья – малая дружина из сотни воинов под началом опытного воеводы. А кто же опытнее вас, родичи? Так что дел ещё много!
– Куда пойдём? – Задал Монтвил немало волновавший всех вопрос.
– Эх, родичи! Сразу видно, что засиделись вы в своей деревне и ничего-то не знаете. На Волхов пойдём, в Ладогу и Новгород! В Северную Русь, вот куда! Перед кончиной князь словенский Гостомысл – дед нашего Рерика, позвал внука княжить в Новгороде. Такие теперь дела, родичи…
«Вот же, чувствовала Ладимира, что непростым будет этот поход!» – Разволновался Монтвил, предвидя неизбежную междоусобицу, в нелёгкой борьбе за княжий престол. – «Иное дело брать какой-нибудь город в земле франков, галисийцев или мавров, а тут свои же, славяне. Доведётся ли вернуться после таких тяжких дел?..»
– Что же, у Гостомысла не было сыновей? Некому было наследовать? – Удивился Ротворд.
– Были да все погибли. Кого варяги убили, кого хазары, – вздохнул Китаврус. – Вот и призвал Гостомысл внука.
– А это что за молодые люди? – Посмотрев на стоявших в сторонке Витемира и Ладу. Спросил Китаврус. – С вами?
– Племянник мой, Витемир, – представил юношу Монтвил. – Не смотри, что молод. Видел бы ты, какого он завалил сакса!
– Верю, добрый выйдет из него воин! А девица? Не твоя ли, Ротворд, племянница? – Строго прищурил Китаврус свой хитрый рыжий глаз, разглядывая слегка напуганную им красивую девушку. Однако, заметив, что переборщил, улыбнулся – «не пугайся, мол, девица-красавица!».
– Нет, Китаврус, не моя она племянница. Из плена её вызволили. Слышал о Кабане?
– Как не слышать! Давно по нему плачет добрая верёвка! И лютичи – хороши! Пригрели зверя!
– Верёвка ему уже не понадобиться. Снёс я с плеч поганую Кабанью голову! – усмехнулся Монтвил.
– Поделом! – Одобрил Китаврус, не став ни о чём расспрашивать. – А вот и моя хозяйка вернулась из княжьего дома! Стряпуха отменная, князю готовит! Сейчас и нам что-нибудь соберёт на стол.
Невысокая, смуглая и черноглазая женщина с приятным лицом и тугой длинной косой, убранной в особый, узел, каких не укладывают славянки, улыбнулась, поприветствовав уже знакомых ей и ещё незнакомых родичей Китавруса, взяла за руку Ладу и увлекла её за собой.
– Куда это они? – Забеспокоился Витемир.
– Поможет моей хозяйке собрать на стол, а мы пока прогуляемся по двору. Покажу, что и где у меня хранится, – деловито пояснил Китаврус, открывая тяжёлые дубовые двери погреба, обложенного толстым слоем дёрна, возле которого грелся на весеннем солнышке лохматый пёс-волкодав. Привстал и грозно оскалился, показав острые клыки незнакомым ему людям.
– Свои, Урман! – Погладив по шерсти, успокоил пса Китаврус.
– За что же ты так назвал собаку? – Покачал головой Ротворд, оценивая клыки Урмана.
– За «покладистый характер», – ухмыльнулся Китаврус, потрепав серую гриву пса. – Хороший пёс, дом охраняет и погреб. – Знаете, что это? – Указал хозяин на шесть хорошо просмоленных и крепко затянутых железными обручами бочонков, ведра на четыре каждый.
– Не огурцы и не капуста, – покрутил рыжий ус Ротворд.
– Не мёд и не пиво, – добавил Монтвил, почесав бородку. – Не масло ли для «греческого огня»?
– Не «греческого», от того огня уже давно ничего не осталось. Нашего славянского «перунова огня»! В бочонках этих земляное масло, куда я кое-что добавил! Теперь это наше тайное оружие. Храню, как зеницу ока! – С важным видом пояснил Китаврус. – Опасаясь пожара, князь не разрешил держать масло на ладьях. Погрузим перед самым отплытием.
– Вот это да! – Удивился Ротворд.
– Для «греческого огня» нужны метательные орудия: большие медные трубы с мехами или же баллисты. Не руками же кидать эти бочонки? – Заметил Монтвил.
– Не «греческого», а «перунова огня»! – Поправил Монтвила Китаврус. – Есть у нас и метательные орудия. Не трубы с мехами, где нам взять столько меди? Скорее баллисты, но особые. Всего четыре их, хранятся на ладьях, в разобранном виде. Выйдем в море, соберём. Одно такое, поменьше, стоит во дворе. Метаю иногда камни в море. Идёмте, покажу.
Китаврус повёл родичей за дом, где на площадке, вымощенной плоскими кусками известняка и окружённой хозяйственными постройками, стояло метательное орудие, сработанное мастером на все руки, каковым был хозяин.
– Похожее на те, что были у нас после похода в Исбилью, – Придирчиво осмотрев конструкцию, заметил Ротворд.
– Лучше! – Похвалился Китаврус, любовно погладив сработанное им устройство. – Метает дальше. Можно камни метать, можно горшки с огнём.
– Давай-ка зарядим в твоё орудие вот этот камень и посмотрим, куда долетит, – предложил Монтвил, ткнув ногой увесистый булыжник.
– Не сейчас. Днём слишком людно, – отказался Китаврус. – Подождём до вечера.
– Что-то я не вижу горшков для «перунова огня»? Где их берёшь? – Поинтересовался Ротворд.
– Хозяйка моя лепит из глины, а я обжигаю. Теперь ей поможет твоя девица, сынок, – Подмигнул Китаврус Витемиру и указал рукой: – Да вон они. Сохнут два горшка на кольях.
Осмотрев горшки, присели на скамью, подставив лица ласковому весеннему солнышку.
– А что, родичи, помните славное сражение с маврами в тот день, когда разразилась буря и унесла мою ладью к неведомой земле, о которой рассказывал учёный грек, откуда родом моя супружница.
– Как он, грек? – Вспомнив Пимена, спросил Монтвил.
– Жив мудрый старичок Пимен, только хворает часто. Да вы увидите его у князя. Всегда при нём. Ценит князь Пимена за мудрые советы.
– Послушай-ка, Витемир, как это было, прикрыв глаза от яркого солнца, с удовольствием вспоминал Монтвил свою молодость, стараясь рассказывать всё по порядку, так чтобы не поправляли боевые товарищи.
* *
Оставив опустошённую и горящую Исбилью, славянские ладьи уходили вниз по реке к океану, откуда появились под стенами богатого города, которым правили мавры.
Уговор русов с Волхова и русов с Руяна выступить совместным походом против эмирата был давним, и вот пришло это время.
Рабов в Исбилии славяне не брали, не славянское это дело. Сами сражались, сами налегали на вёсла, когда иссякал ветер. Только к бортам славянских ладей привязали взятых в плен ненавистных хазарских купцов, караваны которых поставляли в богатый эмират шелка и прочие дорогие товары из далёких восточных стран.
Богател каганат , оседлавший Великий шёлковый путь, расширялся за счёт завоеванных славянских земель, тянул все соки из вятичей, северян, полян и других славянских племён, забирая в рабство лучших юношей и прекраснейших белокурых дев. О той страшной дани напишет в хрониках араб-летописец: «по мечу и по белке с каждого дыма», где «белкой» звалась девица, «мечом» – юноша…
Бились и гибли славянские юноши за богатство и славу каганата, надрывались на галерах, плававших по Средиземному морю. Ублажали славянские наложницы восточных деспотов, работали на них, рожали новых рабов для жестоких и мерзких владык…
За то и за много другое жарились пленённые хазары на безжалостном южном солнце, гибли в жутких мучениях, истлевали заживо, пока трупы не сбрасывали в воду. С ужасом смотрели на спускавшиеся вниз по реке ладьи «северных варваров» жители эмирата: уцелевшие хозяева-магометане и иудеи, которых занесли на Иберийский полуостров арабы-завоеватели, и истощённые извечным голодом, забитые рабы-христиане – потомки гордых римлян, карфагенян, вандалов, готов и прочих народов, осевших на благодатных землях Андалузии за долгие тысячелетия.
Люто ненавидели северные славяне Хазарский каганат, который вместе с Кордовским эмиратом правили миром, будучи богаче и Византии и империи Карла Великого. Ещё прошлым летом в земли ругов, изнемогавших в борьбе с данами, прибыл гонец из Новгорода. При нём было послание, в котором словене с Волхова назначали на конец весны встречу своей флотилии с ладьями ругов.
Спустя десять месяцев возле Руяна встретились флотилии северных и западных славян – словен и ругов, и вышли в дальний поход против мавров под общим именем – русы.
Взяв богатую добычу в крупнейшем из городов Кордовского эмирата, удобно разместившегося на Иберийском полуострове, с которого начинается Европа, северные русы-словене с большей частью флотилии западных русов-ругов повернули на север, возвращаясь к родным берегам.
Только повременил с возвращением князь Рерик, ладьи которого повернули на юг. Недоставало князю для великих задумок того золота, что взяли в Исбилии. Взял князь из сожжённого города одного учёного человека. Иноземец из греков. Побывал в рабстве. Говорил тот грек, назвавшийся Пименом, что ведает путь в такую страну, где золота столько, что золотым песком покрывают людей. Туда и решил князь отправиться, попытать счастья…
*
– Надо было держаться подальше от берега! – с тревогою посмотрел на Рерика опытный воевода Ратислав, – теперь, князь, не миновать нам жестокой сечи. Корабли у мавров будут побольше наших и воинов в них полным-полно. Смотри, как трясут кривыми мечами и копьями, ревут как дикие звери, машут зелёными стягами, на нас идут! – Ратислав повертел головой, осмотрел паруса, подумал: «у мавров они вдвое больше, нагонят ладьи. Скоро начнут засыпать стрелами, однако всего опаснее «греческий огонь», который непременно есть у мавров. Вот и дымки вьются над багалами и метательные орудия видны».
Славянские ладьи шли на юго-запад друг за другом, под парусом. По левому борту в пределах видимости тянулся низкий африканский берег, по правому расстилался пустынный океан.
Свежий северный ветер трепал русые волосы, усы, и густую подстриженную бороду, приятно освежал загорелое красивое и волевое лицо славянского князя с пронзительно синими глазами. За эти ли зоркие очи князь получил имя Сокола или же в честь покровителя рода Рарогов – разве узнаешь. То тайна родителей и волхвов, окрестивших так новорождённого княжича по старинным славянским обычаям.
Взглянув на паруса шедших за ним ладей, на которых под посолонью о восьми лучах был начертан родовой знак рарогов – сокол, падающий с небес на врага, Рерик покрыл голову шлемом.
– Вели, Ратислав, сходиться ладьям в круг и спускать паруса! Вели надевать кольчуги и шлемы, готовить луки и стрелы, щиты и мечи, разводить огонь и наливать в горшки земляное масло! Вели поливать водой всё, что горит. Будем биться! Не в первой, одолеем! А учёного грека вели укрыть и беречь, как зеницу ока…
Четыре мавританские багалы приближались к спустившим паруса славянским ладьям. Славяне, чьи луки были мощнее, принялись бить мавров стрелами, заставив пригибаться и укрываться щитами. В ответ с катапульт полетели горшки с «греческим огнём». Не долетали, падали в воду, шипели и гасли. Вот и славянские ладьи ответили «греческим огнём». На каждой ладье имелось по баллисте, а к ним по несколько горшков с «греческим огнём». За каждой баллистой в поте лица трудились по трое обнажённых по пояс воинов, наспех обученные мастерству метания «греческого огня». Баллисты и огневые припасы к ним славяне захватили в Исбилии. Грозное оружие, особенно в морских сражениях.
– А ну, ребята веселей! – командовал баллистой старшина на ладье, – Есть! Попали! Горят паруса! То-то! Умерят поганые пыл!
Ответный огненный шар пролетел над головами стрелков из лука и упал на корме. Горящее масло разлилось по мокрому дереву. Расторопные мореходы принялись накрывать огонь мокрыми овечьими шкурами и топтать их ногами. Справились, поспешили к месту падения другого огненного снаряда.
Рерик наблюдал за сражением двух малых флотилий. Вспыхнули и сгорели паруса на двух мавританских багалах, начинавших отставать от тех, что продолжали идти под парусами. Стрелы стали достигать славянские ладьи. Упал замертво воин, поражённый стрелой в шею. От щита князя отлетели две другие стрелы.
– А ну, родичи, шевелись живее! Задайте им жару! Огня! Огня! – требовал князь, гремя мечом о родовой княжий щит. Тонкие ноздри прямого славянского носа, жадно вдыхали запах горелого масла. Князь распалялся, вспоминая дни недавних сражений в Исбилии. Кровь клокотала в нём: «Сжечь паруса, лишить хода, налечь на весла и ворваться с мечами на вражеские корабли!» – Вот мысли князя большую часть своей уже не малой жизни проведшего в походах и битвах, в которых рождался и закалялся будущий вождь Русской Державы.
– Любо, князь! Любо! – кричали славяне, налегая на баллисты, ставя на них по два горшка сразу. Славянские ладьи опоясались огнём и дымом, так словно палили с них пушки, которые появятся лишь шестьсот лет спустя…
Вспыхнули и сгорели паруса ещё двух багал, вырвавшихся вперёд и закончились огненные припасы. С воинственными кличами налегали славяне на вёсла. Подгоняемые усилиями сильных людей, красивые и быстроходные славянские ладьи рассекали своими совершенными формами океанские воды, стремительно приближаясь к громоздким мавританским багалам.
Вот столкнулись бортами ладьи и багалы, и прикрытые стрелами товарищей, славяне в кольчугах и шлемах, со щитами, укрывшими спины, забросили кошки с канатами, полезли на два мавританских корабля. С ними был князь. Ворвались на корабли, зазвенели славянские мечи о мавританские сабли. Щедро полилась кровь, дрогнули воины Аллаха перед северными богатырями, тяжёлые мечи которых рубил кольчуги и шлемы мавров. Побежали, как это было в Исбилии, стали в воду кидаться, срывая с себя доспехи.
Заметался залитый кровью мавр с выпученными глазами, забегал между рядами гребцов, прикованных цепями к скамьям. Тех, кого пощадил огонь, рубил саблей, чтобы не достались врагу. Метнул Монтвил в мавра копьё, пригвоздил душегуба к скамье, а выжившие гребцы разорвали раненого мавра на части…
Поняв, что дела плохи, две отставшие багалы, паруса которых сгорели раньше, ощетинились вёслами и стали разворачиваться в сторону берега. Славяне их не преследовали, добивали тех, кто остался на захваченных кораблях. На тех мавров, что оказались в океанских волнах, махнули рукой. Спасутся, потонут, съедят ли их рыбы-акулы – не наше дело…
*
– Вот как это было, Витемир, – расставаясь с воспоминаниями, провёл Монтвил рукой по повлажневшим глазам.
– Так, так! – закивали головами Китаврус и Ротворд.
– Только к ночи налетел сильный ветер, и буря разметал наши ладьи. К утру князю удалось их собрать. Пропали лишь две ладьи. На одной из них старшим был я, – добавил к рассказу Китаврус, – но эта другая история…
– Что же это за такое «земляное масло»? Где же его берут? – Спросил Витемир, потрясённый рассказом дяди.
– Слышал я, что течёт это масло из-под земли в стране, что за Хвалынским морем . Копают там большую яму, и она наполняется маслом, из которого делают «греческий огонь», подсыпая в масло неведомые нам горючие вещества. А земляное масло продают хазары маврам. От них оно попадает к нам.
– Сколько же ты всего знаешь, Китаврус! – Дружески похлопал Монтвил по плечу родича. – Покажи-ка нам иные свои сокровища. Рассказывал о них Витемиру.
– Владеешь ли ты грамотой? – Глянув на Витемира, спросил Китаврус.
– Немного владею, – скромно признался Витемир. – Волхвы учили разбирать и старинные руны и буквицы .
– Тогда идём в дом! Покажу, пока хозяйка не позвала к обеду.
– В добротном доме Китавруса имелась комната, в которой он хранил собранные за многие годы дорогие ему вещи, а так же письмена на бересте, кожаных свитках, книгах, сшитых из листов пергамента, рулонах и листах папируса, буковых дощечках и даже глиняных кружках. Всё это своё богатство Китаврус называл любовно книгами. Он сам переписал некоторые славянские тексты с дощечек на пергамент и сшил листы, уложив их в деревянные, обёрнутые кожей, переплёты.
– Вот наши, славянские книги, – Указал Китаврус на тонкие буковые дощечки с прорезанными на них буквицами, из которых были составлены слова старинных текстов. Все дощечки одной книги были нанизаны по порядку на прочную верёвочку.
– Выбирай дощечки по очереди и читай, если владеешь грамотой, – пояснил Китаврус, показывая родичам свои сокровища.
– Это «Книга Велеса», писаная на Руяне, на сорока пяти дощечках, а это «Перуница», писанная волхвами на пергаменте. Вот «Крыница», «Волховник» и «Коледник», а вот и книга наших древних славянских вед, зовётся «Звёздной книгой», да жаль – не вся, – посетовал Китаврус. – Те книги, что на пергаменте – латинские и мавританские, те, что на глине или на папирусе – сам пока не знаю чьи...
– А это что такое? – Указал Ротворд на связки чистых буковых дощечек.
– Заготовлены дощечки для новых книг. С собой возьму, на новом месте пригодятся. И книги все возьму с собой. Цены им нет!
– Идёмте, родичи! Хозяйка зовёт к обеду! – Спохватился Китаврус, услышав со двора голос супруги. – Отобедаем и к князю!
2.
– Премного рад видеть Ваше Величество в добром здравии! – Несмотря на свои многочисленные церковные титулы, присел в нижайшем поклоне перед конунгом Хориком Вторым светлейший Ансгар – архиепископ Хаммабурга и Бремена, а так же Хедебю , где с позволения отца обожаемого конунга, ставшего с годами добрее в отношении христиан, была построена и действует уже двенадцать лет первая в Ютландии Римско-католическая церковь.
Епископ, низко склонивший голову перед конунгом, прекрасно понимал, от кого зависит не только благополучие, но и жизнь немногочисленных христиан в этих северных землях, населённых кровожадными язычниками, наводившими ужас на христианские королевства.
Более тридцати лет назад, правивший тогда в Ютландии конунг Харальд под влиянием Ансгара – молодого и энергичного епископа Хаммабурга, сулившего конунгу признание и покровительство Папы Римского, согласился на крещение вместе со своей семьёй и слугами. Однако не прошло и года, как Харальд был свергнут и изгнан из Ютландии вместе с немногочисленными христианами и новоявленным епископом Хедебю.
Очищенной от христиан Ютландией стал править конунг Хорик – отец нынешнего конунга Хорика Второго. Так что первый опыт обращения данов в христианство и взятие их под покровительство Римско-католической церкви, оказался неудачным. Мало того, свирепый конунг вторгся в земли саксов и разорил Хаммабург, заставив уцелевших христиан вместе со своим незадачливым епископом бежать в Бремен и затевать свою благую миссию сначала.
Время шло. Влияние Римско-католической церкви росло вместе с усилением соседнего немецкого королевства, в котором уже преобладали крещёные саксы – в недавнем прошлом враги данов. Наконец Хорик Первый сдался перед уговорами Ансгара, дал согласие на строительство церкви и основание в Хедебю новой епархии, пообещав, что не станет притеснять христиан.
Прошло двенадцать относительно спокойных лет, когда даны и саксы не вели между собой больших войн, возобновив совместными усилиями натиск на восток, на земли славян, начинавшиеся за полноводной Лабой, которую немцы называли Эльбой. И вот после встречи с немецким королём, убедившим конунга Ютландии в выгоде перехода под покровительство Римско-католической церкви, Хорик Второй принял решение «креститься вместе со всем своим народом».
«Громко сказано, вместе со всем народом», – размышлял присутствовавший при той судьбоносной встрече двух монархов прагматичный архиепископ, миссионерскую деятельность которого нередко постигали неудачи. – «Однако и то уже хорошо, что конунг дал согласие. Примет христианство, за ним последуют другие. Я постараюсь!..»
– А это кто с тобой? – прищурив, плохо видевший левый глаз, спросил конунг, разглядывая низкорослого и тощего человечка, снявшего капюшон и обнажившего перед королём Ютландии крупную плешивую голову, увенчанную маленькой круглой шапочкой, непонятно как державшейся на лысине. Отсутствие волос на голове с лихвой компенсировалось длинной бородой, свисавшей седыми клочьями от самых висков.
Черные, на выкате и, как могло показаться, нахальные глаза, а так же не типичный для северян крючковатый крупный нос дополняли облик этого субъекта, никак не походившего на сакса, по-видимому, иностранца из южных земель.
– Ваше Величество, имя этого человека Исаак! – Представил архиепископ конунгу своего спутника. – Много лет назад перебрался к нам из Исбильи после её разорения русами с Рюгена и теперь весьма влиятельный в Бремене человек. Крупный ростовщик и кредитор Его Величества короля Людовика Немецкого. Исаак из Бремена может быть весьма полезен и Вашему Величеству.
– Дашь десять тысяч солидов ? – Посмотрев с недоверием на невзрачного кредитора, поинтересовался конунг весьма крупной суммой, на которую к походу на славян можно было снарядить до тысячи воинов.
– С радостью, мой государь! – Склонив перед конунгом плешивую голову, лукаво улыбнулся Исаак из Бремена, хорошо говоривший по-немецки. – Половину золотом, половину серебром всего лишь под одну десятую от суммы, данной мною на год. Другие берут больше, но я готов ссудить Вашему Величеству десять тысяч солидов всего лишь за одну десятую или за десять процентов, как это было принято у римлян. Вот и Римско-католическая церковь берёт со своей паствы десятину…
– Не много ли одну десятую? – Прервав рассуждения ростовщика, засомневался Хорик Второй, при этом почесав затылок и подумав.
«Вот запру тебя в темницу. Дашь вдвое больше и без всяких десятых. Откажешься – повешу!»
Однако, передумал и, прогнав лихие мысли, поскольку наступали новые времена, спросил.
– Так ты христианин?
– Нет, Ваше Величество, – Опередил ростовщика архиепископ.
– Исаак из Бремена – иудей. Его вера много старше христианской веры, но бог у нас один. Наша святая вера появилась в Иудее, в её главном городе Иерусалиме, которым теперь владеют неверные, изгнав из Святой земли и иудеев и христиан.
Об Иерусалиме конунг был наслышан и даже представлял себе, где эта Иудея. Плыть от Рима на восток по морю ещё столько же, сколько от Геркулесовых столпов до Рима.
– А скажи-ка мне имя вашего бога, и каков он ликом? – Хитро прищурившись, поинтересовался конунг то ли у Исаака, то ли у Ансгара, прикидывая в уме, сколько солидов серебром и сколько золотом следует взять у иудея и на сколько лет растянуть долг, поскольку война со славянами может затянуться не на один год.
– У бога множество имён. Нам он известен под именем Яхве, – скромно ответил иудей. – А истинного лика Яхве не видел никто.
– Как же так? – Удивился конунг, хорошо знавший своих ведических богов, статуи которых возвышались над главным капищем Хедебю. – Как же поклоняться тому, лика которого никто никогда не видел?
– Это делаем мы, иудеи, это делают магометане, поклоняющиеся богу с именем Аллах, это делают и христиане, – пояснил конунгу Исаак.
– Ансгар мне говорил, что иудеи, давшие людям Иисуса Христа, народ богом избранный. Это верно? – Глядя на весьма непривлекательного Исаака, поинтересовался конунг.
– Да, это так, Ваше Величество! – С достоинством, близким к гордости за свой народ, ответил ростовщик. – Вы – даны, уже и не помните, что как, и мы, иудеи, принадлежите к одному из двенадцати колен израилевых. Произошёл ваш народ от Дана – пятого сына прародителя нашего Иакова, который согласно Ветхому Завету жил со своим коленом на севере и был самым воинственным из нашего общего корня.
– Что это он бормочет? – Конунг вопросительно посмотрел на архиепископа. – Какие ещё колена! Мы – даны происходим от Одина! Ещё слово, иудей, и я велю вырвать твой поганый язык!
– Простите его, Ваше Величество! – Поспешил на помощь Исааку архиепископ, напуганный угрозами конунга. – С ним это бывает. Заговаривается. От счастья видеть Ваше Величество, Исаак не в себе, а потому несёт неведомо что. Простите его! – Виновато склонил голову лукавый Ансгар.
– Скажу о ликах. Греки первыми придумали писать иконы с ликами святых, а так же с ликом сына божьего Иисуса Христа, которого мы почитаем прежде всех. Молимся перед иконами Христа и всех святых, а бог у нас в душе! – Возвращаясь к затронутой теме и желая помочь своему кредитору закрепиться на новых землях, продолжил епископ Хаммабурга, Бремена и Хедебю, представивший конунгу данов Исаака из Бремена, охотно ссужавшего деньги на строительство новых церквей.
– Ваше Величество, – передохнув во время короткой паузы, продолжил убелённый сединами многоопытный архиепископ, побывавший месяц назад на приёме у короля Людовика Немецкого и прибывший в Хедебю с важной миссией – склонить Хорика Второго к совместному походу против славян, на сей раз против русов с Рюгена, корабли которых контролируют морские проливы и собирают с немецких, франкских и иных купцов непосильную дань. – Помимо желания оказать вам свои услуги, Исаак из Бремена упросил меня представить его Вашему Величеству, как частное лицо, ищущее справедливости за обиды, нанесённые нашими общими врагами.
При этих словах архиепископа Исаак из Бремена, наговоривший лишнего, упал на колени и покорно склонил перед конунгом свою плешивую голову, макушку которой прикрывала маленькая шапочка праведного иудея.
– Кто же тебя обидел? – Спросил Исаака грозный, однако, отходчивый конунг, уже простивший несчастного иудея, обещавшего дать десять тысяч солидов.
– Король русов Рёрик и его воины, разграбившие Исбилью, – дрожащим голосом ответил Исаак.
– Рёрик! – Вскричал Хорик Второй, услышав имя заклятого врага, и вскочил со своего трона, убогий вид которого вероятно бы рассмешил короля франков или же короля всех немцев. – Сколько же тысяч солидов ты дашь мне за голову сына конунга Годлава ?
– Всю его казну за вычетом того, что Рёрик отнял у меня в Исбилье, – ответил Исаак, покорно склоняя голову.
– Исбилья? Когда же это было? – Потёр Хорик ладонью лоб, пытаясь вспомнить тот дальний поход славян в богатый эмират. Опередили данов, и вся добыча досталась им.
– Девятнадцать лет назад, – напомнил конунгу иудей, продолжавший дрожать как осенний лист на ветру.
– О, так давно! – Удивился конунг и сурово посмотрел на сгорбленного Исаака. – Чем же я могу тебе помочь?
– Рёрик сейчас на Рюгене в Арконе, готовит новые, только что построенные корабли к дальнему походу на восток во владения своего деда Гостомысла – короля словен, а так же кривичей, русов и лесных людей, которых словене зовут чудью .
Король словен глубокий старик. Все его сыновья убиты, а во владениях великая смута. Вот и призвал на княжение внука, который наведёт в королевстве порядок твёрдой рукой, чего допустить нельзя.
Вам Ваше Величество выпала редкая удача взять собранную к походу казну Рёрика и в придачу его голову. К этому следует добавить бывшего раба Исаака – грека по имени Пимен. Живого или мёртвого, – изложил за Исаака их общую задумку архиепископ Ансгар, заинтересованный в этой крупной сделке не меньше иудея, поскольку конунг, крещение которого назначено на следующую субботу, будет обязан заплатить с добычи полагавшуюся церковную десятину.
Хорик задумался, потирая ладонью лоб, и молвив после долгой паузы.
– Руги или же русы, по-прежнему сильны, особенно на море, так что Арконы мне не взять, даже с помощью Людовика.
– И не надо брать Арконы! – Поспешил успокоить конунга многоопытный архиепископ. – От верных людей мне известно, что корабли Рёрика, их только двенадцать, готовятся к отплытию. Вашему Величеству, не следует упускать такой шанс. Корабли Рёрика, полные золота и серебра, можно перехватить в море, на что способна флотилия Вашего Величества, в которой столько драккаров !
Вот что вам следует сделать! – Ансгар победоносно взгляну на конунга, и подмигнул Исааку из Бремена, мол – «получишь скоро свою долю в придачу с головой короля Рёрика и своим рабом греком!»
– Ты это хорошо придумал, Ансгар, – похвалил архиепископа конунг и вновь задумался. – Если кораблей у Рёрика и в самом деле двенадцать, а на каждом будет по сто воинов, то к Гостомыслу прибудет немалая сила из многоопытных ратников. Скажи, а как узнать когда корабли Рёрика выйдут из Арконы и как проследить их путь?
– И это мы продумали с моим другом Исааком, Ваше Величество! – Заулыбался Ансгар, почувствовав, что заинтересовал конунга. – Пошли свой самый быстрый корабль к Рюгену. Пусть наблюдают издали. Как только корабли этих русов выйдут в море, твой корабль подаст весть, и тогда поспешай, догоняй Рёрика!
– Есть у меня такой шнеккар . Быстрее его нет на всём море! – Похвастался конунг и задумался. – Но как же узнать, что в море вышли корабли Рёрика? Если они поплывут на восток, а шнеккар вернётся в Хедебю, то мы потеряем много времени и не сможем догнать быстрые ладьи русов, которым помогут ветры, дующие в это время года с запада на восток.
– Ваше Величество, из Хедебю их и в самом деле не догнать, но вы можете послать свои драккары числом вдвое – втрое больше на Борнхольм и оттуда легко перехватить ладьи Рёрика, сколь бы они не были быстроходными!
– С Борнхольма это сделать легко, – согласился конунг, – но тогда в Хедебю не останется достаточных сил для защиты с моря. Что если в это время на Хедебю нападут русы с Рюгена?
– В таком случае Вашему Величеству следует обратиться к Людовику Немецкому и из Хаммабурга подойдут в помощь конные саксы и корабли короля.
– Верно, Людовик не откажет в помощи! – Согласился Хорик. – Так как же узнать, что с Рюгена вышли ладьи Рёрика, а не иные корабли?
– Один мой человечек, из славян, принявший христианство, недавно вернулся с Рюгена и описал мне ладьи Рёрика. На их парусах начертаны красной охрой и видные издалека знак солнца и родовой знак рода рарогов, к которому принадлежит князь. Вот этот знак! – Ансгар развернул пергамент и показал его конунгу.
– На днях этот преданный мне человек вернётся на Рюген и попытается поступить на службу к Рёрику. Он опытный воин и его могут принять в дружину. Известно, что Рёрик принимает на службу не только славян, но даже свей и урманов. Отказывает лишь данам, которых ненавидит за разорение родового гнезда и убийство своего отца.
– Ты говоришь, что твой человек отправится на Рюген? Как же он попадёт туда?
– Поплывёт на Рюген вместе с фризами . Купеческий корабль, который тянут сейчас волоком от Немецкого моря, скоро прибудет в Хедебю и возьмёт его. Я позабочусь.
– Неплохо задумано. Покажи-ка мне этого человечка, – заинтересовался конунг.
– Я пришлю тебе его сегодня же, – заверил его Ансгар.
– Хорошо, будь вместе с ним, – потребовал Хорик, собираясь отобедать.
Однако архиепископ его удержал, заявив.
– А теперь, Ваше Величество, самое главное, о чём я уже упомянул. Нам необходимо любой ценой остановить Рёрика, не дать ему и его людям достичь королевства, завещанного дедом и прекратить смуту. В противном случае вы – даны и союзники ваши свеи и урманы, изгнанные словенами, не сможете вернуться, опять покорить славян и как прежде взимать с них дань.
Рёрик и его потомки соберут всех славян в единое королевство, одолеть которое станет невозможным. Славяне перекроют торговые пути по протекающим по их землям рекам, что принёсет нам большие убытки. Держава Рёрика станет угрожать Хазарскому каганату, через который в обход магометан идёт торговля с восточными странами.
В сохранности каганата, торговля с которым приносит нашим королевствам и церкви большие доходы, заинтересован, прежде всего, Папа . Ещё ужаснее станет возможный союз Державы, которую соберёт Рёрик, с Константинополем . Допустить этого мы не можем! – Негодовал архиепископ Хаммабурга, Бремена и Хедебю, убеждая в том конунга данов и поддерживая под руки престарелого ростовщика их Бремена, которому вдруг стало плохо, после того, как за толстыми стенами неказистого замка, сложенного из камня-известняка и буковых брёвен, прогремели раскаты грома, и разразилась обычная летняя гроза.
*
Переждав короткую грозу под крышей конунга, архиепископ помог ростовщику доковылять до ослика, привязанного к молодой в пышном цветении белой акации, над которой гудели неутомимые шмели и пчёлы, собиравшие нектар с душистых цветков. Ослик тоже не терял времени, щипал умытую дождём травку, не обращая внимания на красоту цветущего дерева, к которому его привязал хозяин.
– Вижу, что ты уже подкрепился! – Погладил пришедший в себя Исаак любимого ослика по холке и по-дружески попросил Ансгара помочь ему забраться на низкое и смирное животное.
– Ослик поел, король Ютландии трапезничает, не удосужившись пригласить нас к своему столу, – пробурчал недовольный ростовщик, который, если бы довелось, мог бы скупить не менее половины королевства, которым правил грозный конунг Хорик Второй. – Не пора ли и нам отобедать?
– Ты меня приглашаешь к себе, Исаак? – Важно шествуя за неторопливым осликом, удивился Ансгар, так и не отведавший иудейской пищи за то немалое время, что был знаком с богатым ростовщиком.
– Ты не ослышался. Приглашаю в свой новый дом! – С удовольствием подтвердил Исаак. – Вчера сыновья купили хороший дом поблизости от гавани. Думаю оставить здесь старшего сына с частью своего капитала, а с младшим вернуться в Бремен. Жаль, что у меня остались лишь два сына – Исав и Иаков. Остальных – всего у меня было восемь сыновей, унесла чума... – отсморкался и прослезился Исаак. – Будь все они живы, каждому бы нашлось дело.
У меня остался торговый дом в Кордове, это возле Исбильи. Всем там заправляет зять. Есть торговые дома в Риме, Константинополе и Итиле . Там служат родственники. Все члены нашей семьи, в которой старший я! – Разоткровенничался перед Ансгаром Исаак. – Дел много и очень многое по-прежнему приходится делать самому, – то ли посетовал, то ли подчеркнул своё значение богатый иудей.
– Этого ты мне не говорил, – обиделся Ансгар, поражённый богатством и влиянием Исаака.
– Считал не нужным, – буркнул ростовщик, дотоле известный архиепископу, как Исаак из Бремена, и продолжил посвящать Ансгара в свои планы, разумно полагая, что архиепископ будет ему полезен.
– Вот и растущее и богатеющее Немецкое королевство очень перспективное для ростовщиков! Скоро сюда начнут переселяться иудеи из других стран, требуя от старого Исаака и его сыновей потесниться, но я здесь первым открыл торговый дом и не сделаю этого! Пусть терпеливо дожидаются своего часа!
– Что ты имеешь в виду? – Поинтересовался Ансгар, подивившись жёсткости, с которой это было сказано, и подумал.
«Надо же! Каков дух в хлипком теле этого иудея!»
– Славянские земли! Вот что! – Ответил Исаак.
– Справиться со славянами непросто, – вздохнув, посетовал архиепископ. – Весной я благословил крещёного мной раба божьего Иоганна в путь по славянским землям с христианскими проповедями. Есть там имение барона Эбера. Сказать по правде, большая свинья этот Эбер. Языческое имя ему очень подходит ! Был крещён, однако так и остался язычником и даже не помнит своего христианского имени.
Лет шесть назад после похода на лужичей, Эбер урвал немалый кусок из добычи, которая принадлежала королю, за что был приговорён к смерти и объявлен в розыск. Скрылся в землях лютичей, купив у тамошнего короля вечное право жить и владеть землёй с холопами из славян, ставших согласно франкским и немецким законам его собственностью – крепостными крестьянами.
Возвёл хоть неказистый, но замок и поселился в нём с семью подельниками-саксами, и вот теперь раскаялся. Услышал я заблудшего и отправил к нему своего смиренного ученика Иоганна учредить новую епархию среди славянских земель. Не вышло. Этой весной какие-то неизвестные всадники, назвавшиеся саксами, сожгли его замок, истребив Эбера вместе с его слугами и несостоявшегося епископа Иоганна. Жаль...
– Не бери, дорогой Ансгар, близко к сердцу. Мне довелось пережить и не такое, – посочувствовал Исаак архиепископу. – Придёт время, справимся и со славянами. Немецкое королевство набирается сил, и, поверь старому иудею, со временем станет самым сильным королевством в Европе! – Пророчествовал многоопытный ростовщик, запустив руку под свой длинный балахон с капюшоном, с которым не расставался ни в какую погоду. Пошарил там, в поисках одного из потайных карманов, и извлёк на свет крохотный пузырёк из непрозрачного стекла, пояснив Ансгару.
– Здесь зелье, способное погубить любого человека, сколь здоров бы он не был. Стоит только подсыпать щепотку в питьё…
– Ты хочешь передать его мне? – Спросил архиепископ. – Зачем?
На сером, морщинистом лице старого Исаака расцвела отвратительнейшая улыбка.
– Передашь это зелье своему человечку, который отправится вместе с купцами из Фризии на Руян. Будем надеяться, что его примут в дружину Рёрика. Вот тогда может пригодиться это зелье!
Вновь набежали тучки, и загрохотал гром. Однако, ужасно боявшийся молний ростовщик, ехавший на смирном ослике, и пеший архиепископ, опасавшийся подмочить своё платье, уже подходили к новому дому Исаака из Бремена, намеренного «пустить глубокие корни» в быстро богатевшем Хедебю, расположенном на пересечении морских и сухопутных торговых путей.
3.
У славян большой праздник – Перунов день ! С утра солнечно, ясно. Растаяла туманная дымка и с крутого берега хорошо просматривается бескрайнее пустынное море.
Купеческие корабли, идущие к Арконе, не ходят в одиночку, собираются в караваны. Так легче отбиться от морских разбойников или отделаться приемлемой данью. Однако, с утра их не видно. Возможно, появятся к вечеру или завтра, возможно в иной день.
Только у самого горизонта то возникнет, то исчезнет крохотная точка. Присмотревшись, Монтвил узнал в ней шнеккар, догадался, что этот малый быстроходный корабль данов, наблюдает издали за славянскими берегами.
Хедебю по морским меркам недалеко. Там сидит конунг Хорик – злейший враг ругов и князя Рерика из рода рарогов. Туда или же на Борнхольм устремится дозорный корабль, если с Руяна выйдут в море славянские боевые ладьи. Выслать быстроходную ладью в погоню за дозорным кораблём данов можно, но догнать его вряд ли.
Смотрит Монтвил печальными глазами на бескрайнее синее море, а вспоминает широкую полноводную Лабу. Вспоминает свою деревню, дом, любимую жену Ладимиру, верно уже зачавшую по навету Лады-Богородицы долгожданного сына, которого он вряд ли увидит…
Рядом с Монтвилом племянник Витемир со спасённой ими девушкой. Рассказывая молодым былину, сложенную на Руяне в стародавние времена и глядя на красивую девушку, вспоминает Монтвил дочерей, в душе радуется за Милицу, которая теперь уж с месяц как замужем. Значит, будут у Монтвила внуки. Однако и их он вряд ли когда-нибудь увидит. Грустно…
Права была Ладимира. Уходит светлый князь-Сокол по призыву деда в дальний поход в охваченную смутой Русь словенскую, где предстоят жестокие бои с грызущимися между собой за власть малыми князьями.
Впереди священная борьба за единую славяно-русскую державу законного наследника недавно умершего словенского князя Гостомысла, потерявшего в войнах с данами и хазарами всех своих четверых сыновей.
*
Ближе к полудню на одной из просторных лужаек, раскинувшихся за стенами и рвами Арконы, на высоком берегу, откуда открываются сказочные виды на родное синее-пресинее славянское море, собрались княжьи воины в праздничных одеждах и при оружии. Каждый выбрал себе, что ему по руке. Кто меч, кто боевой топор, кто булаву или копьё.
Идут воины строем, однако не на брань, а на праздник, не надевая тяжёлых доспехов, в которых запаришься в жаркий летний день. Ни к чему сегодня железо. В зачин поют старинную воинскую песню, прославляющую Перуна. Поют весело, с молодецким посвистом.
Солнце всходяше
Освещает тёмный лес,
Крада свята на поляне,
То Перуна свет.
День его мы праздновати,
Блеск мечей, аки родны
Воев озаряти!
(молодецкий посвист)
Из братины испияти
Сурьи светлы.
Удалу брань затевати
Тако Перуна прословляти,
Силой ворогов бияти,
Роды руссов возвышати!
(молодецкий посвист)
Волхв-хранитель
К нам Перуна призывати,
Бо его мы прославляти,
Дабы животы имати!
(молодецкий посвист)
Се Перун мы принимати
Дощ с небес он проливати
Обряд наше завершати!
(молодецкий посвист)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сегодня праздник мужской силы и доблести, который закончится с грозой, обычной в Перунов день, а ближе к ночи, отдохнув, те воины, кому повезло свести знакомство с бедовыми незамужними бабами или же с тоскующими по мужской ласке вдовами, каких повсюду немало, если позволит князь, смогут навестить своих голубушек. Перун это одобрит, поскольку не только воинской доблестью пристало гордиться настоящему мужчине…
Князь с воеводами и волхвами, наблюдает шествие воинов с высокого места – горы, откуда взирают серебряными глазницами на мир и на своих потомков величественные статуи славянских богов, вырубленные из стволов многовековых буковых деревьев.
Поредевшие священные рощи этих величавых исполинов покрывают высокие сухие места плодородного густонаселённого острова – оплота славян на крайнем западе славянского мира, неведомых пределов которого на востоке, пугающем новоявленные христианские королевства, не могли знать, ни конунг Хорик, ни король Людовик немецкий, ни архиепископ Ансгар, ни ростовщик Иссак, ни сам Римский Папа.
Прочие гости, пришедшие на праздник, держатся особняком. Среди них немало детей и женщин. Смотрят, как молодые воины укладывают оружие на боевые щиты, возложенные перед капищем.
Витемир положил на щит свой меч, завещанный дедом, и уступил место следующему воину, положившему рядом свой боевой топор. Отошёл в сторону наблюдает, как волхв, приносящий жертву, умело умертвляет заговорённого рыжего быка точным ударом острого ножа. Из раны хлынула жертвенная кровь, которой окропили оружие и чело каждого воина. Над капищем вспыхнул жертвенный огонь, над которым воины освящают свои обереги.
Затаив дыхание, Лада следит за Витемиром, как освящает любимый над жертвенным священным огнём подаренный ею оберег – кусочек янтаря похожий на сердечко, найденный на берегу моря и нанизанный на прочную нить. Станет Витемир носить оберег на груди, и защитит Перун славянского воина от разящей руки врага.
С той ужасной ночи, когда был замучен её жених, а несчастную девушку ожидали надругательства и жуткие истязания, после которых обесчещенной и истерзанной рабыне оставалось лишь наложить на себя руки, бросившись с головой в омут, прошло три месяца.
Прошлого не вернёшь, а Витемир, спасший её от бесчестья и вернувший к жизни, рядом. Стали затягиваться душевные раны. Полюбил девушку Витемир, и Лада его полюбила. Только как им быть без благословления – отеческого и материнского? Как им стать мужем и женой, если уйдёт он в море, а она останется одна среди хоть и соплеменников, но без близких и родных людей, без родного дома?
«Хоть сейчас об этом не думать!» – Пытаясь отогнать от себя печаль, любуется Витемиром Лада. Нет-нет переведёт взгляд с Витемира на князя, на воевод, среди которых родичи Витемира – Ротворд и Монтвил. Знает Лада, что Монтвил родной дядя её возлюбленного и близок к князю. Знает, что Витемир просил дядю заступиться за спасённую девушку, которую хочет взять в жёны, упросить князя взять Ладу в поход.
Много места на ладье она не займёт. Будет сидеть в своём уголочке тихо, как мышка, на юношей, тем паче на мужчин не заглядываться, выполнять любую, самую тяжкую работу.
«Есть же на княжих ладьях стряпухи! Только и всего, что не девицы, а вдовые женщины.
Разве она не сумеет сварить кашу и выпечь хлеб?
Разве не сумеет сварить рыбью уху или мясо?
Разве не сможет стирать рубахи?
Матушке помогала, всему научилась!..
А как буря изорвёт паруса? Будет тогда сшивать их день и ночь, сколько понадобится!
Только лету скоро конец, а значит, что со дня на день выйдут в море ладьи. Куда поплывут, Ладе не важно. Взяли бы только…»
Так, в мыслях своих, от которых никуда не денешься, не посмотрела толком девушка ни обрядовых боев, ни как укладывали малую ладью с дарами Перуну на краду. Как вспыхнул, разгорался и прогорел священный огонь.
Никак не могла расстаться впечатлительная девушка с ясным утром праздничного дня, синими морскими далями, с рассказанной ей дядей Витемира удивительной сказкой-былиной о бедном гусляре по имени Садко, очаровавшем морского владыку-князя своей волшебной музыкой.
Вспоминала, представляя себе в мыслях, как вышел Садко на берег моря у белой скалы, что и поныне нависает над морем, как провёл ловкими пальцами по волшебным струнам, как появился из морских пучин владыка-князь морской…
Вспоминала, как на великом пиру побился бедный гусляр об «велик заклад» с богатыми купцами, что едва забросит невод в море, попадёт в сети невиданная прежде рыба «золотое перо». Дивная сказка-былина…
Очнулась Лада, когда добрая женщина протянула ей глиняную чашку с просяной кашей, сдобренной мёдом и деревянную ложечку, велев съесть и помянуть павших в бою родичей.
Медовая каша была необыкновенно вкусна, а помянула Лада своего бывшего жениха. Не удержалась, тихонечко расплакалась, попросила прощения.
Не заметила растроганная девушка, как заволновались, расступились гости праздника. Промокнула слезинки тонкими пальчиками и едва устояла на ногах. Рядом с ней сам светлый князь-Сокол, в окружении волхвов, побратимов Трубора и Синава, воевод, среди которых родичи Витемира – Монтвил и Ротворд.
Ростом Рерик не выше Монтвила или Витемира, однако, взгляд строгих синих, словно море, глаз столь пронзителен, что приводит в трепет! Исходит от князя-Сокола нечто особое, какая-то особенная сила и мудрость! Сразу видно, что князь!
Не молод. Верно, годится семнадцатилетней девушке не в отцы, в деды. Однако строен, словно юноша, крепок, широкоплеч, так что с виду ничто не напоминает в князе-Соколе о его немалых годах.
Голова князя обнажена, выбрита. Лишь макушку украшает русый чуб-оседелец, пронизанный едва заметною сединой. Красив ликом князь, похож и на Монтвила и на Витемира. Впрочем, чему ж удивляться, родичи!
– Рассказывал о тебе, девица-красавица, боевой товарищ мой Монтвил. Рассказывал, как вызволили тебя из плена у подлого сакса Эбера, которого и я знавал. Чтоб рассыпались и сгнили его поганые кости! Говорил о зазнобе племянника своего Витемира. Просил взять тебя на ладью, да только в слезах ты, девица. Неужели к дождю? – Улыбнулся князь.
А вы, что скажете, кудесники? – Обратился Рерик к трём волхвам, взглянув на хмурившееся небо.
– К дождю, князь! К дождю! – Разом ответили волхвы в праздничных белых одеждах, окроплённых кровью жертвенного быка, и приготовились исполнить обряд, которым по древней традиции завершается Перунов день.
– Если, девица-красавица, приглянёшься ты Перуну-Сварожичу и одарит он нас доброй грозой, велю взять тебя с собой в дальний поход! Будешь стряпать и стирать, а там и доброй женой станешь Витемиру! – Молвил Рерик, возвращаясь вместе со своею свитой на гору под сень родных богов, молча взиравших серебряными глазницами на потомков своих.
Взглянул Монтвил на девицу-красавицу – ровесницу своей старшей дочери и опустил глаза, в то время как один из волхвов приблизился к Ладе и разодрал на ней платье, оголив девушку до пояса.
Лада зажмурилась от страха и стыда, прикрыв маленькие девичьи груди руками. Два других волхва принялся поливать девушку водой из деревянных вёдер, которые передавали ему светлые ликами, раскрасневшиеся, обнажённые по пояс, весёлые молодые воины, закончившие обрядовые бои. Среди них был и Витемир, но Лада, утонувшая в потоках стекавшей с неё воды, ничего не видела и не слышала…
Сколько же продолжалось это священное действо, она не помнила, однако Перун увидел понравившуюся ему девицу и, приняв жертву, стал собирать грозовые облака…
Склонившееся к закату солнце скрылось за тёмными тучами, стремительно приближавшимися к Руяну. Загрохотал гром, засверкали ослепительные молнии, в вспышках которых самые впечатлительные из зрителей увидели колесницу, запряжённую огненными конями, а в ней могучего Перуна, натягивающего богатырский лук, с которого слетали стрелы-молнии. С запада надвигались грозовые тучи, и первые тяжёлые капли дождя, застучали по земле, угрожая промочить всех до последней нитки.
Воеводы подняли щиты, прикрыв ими князя от ливня, и в это время Монтвил почувствовал, что кто-то ухватил его за руку, тянет к земле. Обернулся. Так и есть! Маленький, сильно постаревший грек Пимен. Едва стоит на ногах, глаза закатаны, похоже, что не в себе. Что-то шепчет, от головы идёт пар.
Передав щит волхву, Монтвил подхватил Пимена на руки, не ощутив тяжести – так лёгок был грек, иссушавший себя постами ради просветления.
Тучи промчались над Руяном, уходя на восток, дождь кончился и далеко на западе блеснул солнечный луч, о многом рассказавший греку-ведуну.
Поведал солнечный луч, как на вспухшей от ливня не мощёной дороге, ведущей от гавани, рыдал над почерневшим телом отца и бился о землю, окунаясь головой в грязь, сын Исаака Исав, возвращавшийся домой вместе с гостившим у него отцом после удачной сделки с франкскими купцами.
Поведал, как не случайная, праведная в Перунов день гроза застигла ростовщиков в пути.
Поведал, как напуганный грозой Исаак хлестал плетью несчастного ослика, пытаясь успеть укрыться в церкви, до которой было уже не так далеко, но не успел.
Поведал, как грянул гром, и роковая ослепительная молния ударила в Исаака из Бремена, перебравшегося много лет назад из мавританской Исбильи в новообразованное и быстро богатеющее Немецкое королевство.
Вот и сбылось предсказание, сделанное ростовщику девятнадцать лет назад рабом его греком Пименом…
Сбылось, сбылось предсказание! – Шептал приходивший в себя Пимен, увидевший, как небесный огонь поразил его бывшего хозяина Исаака из Исбильи. Где это случилось, грек не ведал, однако уже видел корабли данов, готовые напасть на ладьи князя, и врага, затаившегося в его дружине. Вот только, сколько кораблей у данов и каков из себя тот затаившийся враг, Пимен не знал.
– Что с ним? – Заметив учёного грека на руках у Монтвила, встревожился князь.
– Ведун! Бормочет, что сбылось его предсказание. Небесный огонь покарал иудея!
– О чём это он? Какого такого иудея? – Не понял князь.
– Того самого, у которого Пимен был в рабстве в Исбильи! – Догадался Монтвил, припомнив богатого ростовщика, жестоко истязавшего своего раба.
– Князь! – Узнал Рерика Пимен, к которому вернулись зрение и слух. – Зевс разгневался, и гроза открыла мне истину!
Ведаю князь, что твоим ладьям грозит опасность!
Ведаю князь, что король данов знает о задуманном походе, и корабли его поджидают ладьи в море!
Ведаю князь, что следует выходить в море немедля и уйти за ночь, как можно дальше!
Ведаю князь, что в дружине твоей затаился враг!
– Что скажешь, Монтвил? – Обратился встревоженный Рерик за советом к своему верному соратнику.
Монтвил обернулся лицом к хмурому западу, откуда дул сильный ветер.
– Князь! Стрибог посылает нам попутный ветер! Стрибог благословляет нас в путь!
– И Святовит благословил, нас! – Уловив блеск солнечного луча, пробившегося сквозь тучи, – улыбнулся суровый Ротворд.
– Немедля собирайте воинов и поднимайте паруса! Выходим! – Приказал воеводам Рерик, покрывая голову шлемом.
4.
Лето выдалось богатым на тепло и не скудным на дожди, обещая стать урожайным на хлеб, бобы, капусту, репу, лук и прочие овощи. В садах наливались соком яблоки, груши и сливы. Удались лён и конопля – будут у славян холсты, верёвки и масло. Неутомимые лесные пчёлы, селившиеся в дуплах старых деревьев, наполняли соты душистым мёдом, собранным с разнотравья и богатых на цвет липовых рощ, обещая бортникам обильный сбор. Орешник в окружавших деревню лесах склонялся к земле под тяжестью созревавших орехов. Раздобревшие коровы с телятами выпасались на сочных травах, и молока хватало на всё. Жить бы да радоваться!
Беда пришла после уборки и обмолота ржи с ячменём. Тёмной дождливой августовской ночью через Лабу переправился вплавь крупный конный отряд саксов, который был обнаружен под утро у правого славянского берега.
Дозорные насчитали не менее трёхсот всадников и едва успели предупредить о беде жителей двух приграничных деревень, защитить которые имеющимися силами не представлялось возможным. Побросав дома, нажитое нелёгким трудом имущество и большую часть скота, славяне бежали в спасительные леса, унося на руках малых детей, уводя кормилиц коров.
Не большая война, которую трудно скрыть и к которой можно и должно подготовиться, успев выдвинуть к границам княжьих ратников, а стремительный грабительский набег с целью захвата собранного урожая, скота, пленников и их имущества. Подобного в этих местах не случалось уже несколько лет, вот и застали немцы врасплох славян, живших в ближайших к реке деревнях.
Едва женщины, дети и старики успели укрыться на сухом островке среди болот с непроходимой трясиной, как появились с шумом и гиканьем легковооружённые конные саксы, рвавшиеся сквозь лесную чащу к узкому перешейку, по которому можно было добраться до людей – их главной добычи.
Продираясь через незнакомый лес, понесли немцы потери, попадая по одному – по двое вместе с лошадьми в вырытые заранее «волчьи ямы» с установленными в них кольями, принимая при этом жуткую смерть. Натыкались на прочие замаскированные ловушки славян, теряя в них всадников и лошадей. Осыпаемые стрелами из засад, ревели от ран или падали замертво, приминая вересковый подлесок. Зверели от пролитой крови, загоняя отходивших славян в болото.
Сгоряча несколько всадником вырвались вперёд и угодили в трясину, жадно засасывавшую свою добычу, а на сухом перешейке, ведущем к островку, где укрылись семьи славян, перед конными саксами встал частокол – связанные щиты из заточенных брёвен, поднимаемые ратниками, защищавшими свои семьи, с помощью толстых пеньковых канатов.
– Слава Святовиту! Успели! – Вытирая пот с лица, облегчённо вздохнул старейшина и деревенский староста Велибор – в прошлом доблестный княжий ратник, наспех натянувший на себя кольчугу, однако потерявший где-то шлем-шишак, слетевший с головы от удара немецкого меча. Жаль шлема, найдётся ли?..
Рана на затылке хоть не глубокая и не смертельная, однако, удар был силён. Кровь напитала седые волосы, подрезанные в кружок, и капала на вытоптанную траву.
– Принимай, Рогвол команду! – Простонал староста, оседая на землю. – Не боец я теперь, голова кружится, ноги не держат…
– Отнесите Велибора подальше, пусть бабы перевяжут! – Велел опытный воин Рогвол юношам, впервые сразившимся с немцами в открытом бою.
«Молодцы! Выстояли!»
Старики, женщины и детишки, а так же лошади, коровы и прочий скот, который удалось увести с собой, с трудом разместились на тесном сухом месте среди бездонных топей, не однажды спасавшем людей от плена, смерти или неволи.
Случайная, далеко залетевшая немецкая стрела, ранила на излёте Ладимиру. Прикрыла собою мать младших дочек. Плакала-рыдала семилетняя Купава, обнимая стонавшую от боли мать, а шустрая Умила быстро разыскала и привела к матери врачующую бабку Божену.
Многоопытная, сухонькая, сморщенная девяностолетняя старушка, пережившая мужа и всех сыновей, лечила жителей деревни заклинаниями, травами и мазями, с которыми никогда не расставалась. Осторожно надрезала рану и извлекла наконечник стрелы, застрявший в лопатке женщины, приговаривая и успокаивая стонавшую Ладимиру.
– Не бойся, доченька, ранка у тебя неглубокая, а косточка-лопаточка самый чуток задета. Как только кровушка промоет ранку и остановится, смажу я ранку целебной мазью, и ты поправишься. Знаю-примечаю, Ладимирушка, беременная ты, так что побереги себя. А пока поплачь, голубушка и послушай заклинание целебное, легче станет, – кивнув седой в белом платочке головой, зашептала бабушка Божена:
«На синем море-океане,
На славном острове Руяне,
Стоит горюч бел-камень.
На том камне стол престольный,
За столом сидит красна девица,
Мастерица, Заря-заряница.
Держит иглу острую,
Вдевает нитку рудо-жёлтую,
Зашивает ранку кровавую,
Нитка оборвалась – кровь запеклась!»
– Ну вот, милая моя, кровушка промыла ранку и остановилась, – улыбнулась Ладимире бабушка Божена беззубым, словно у младенца ртом, зачерпнула можжевеловой ложечкой мазь из маленького глиняного горшочка и смазала рану целебным зельем, изготовленным из медвежьего сала и лечебных трав. Закончив врачевать, умело наложила на рану льняной лоскут, прикрепив краями к телу еловой смолкой-живицей, и обратилась к девочкам.
– Умила и Купава, поберегите матушку, не давайте ей поднимать тяжёлое. А когда прогонят немцев и вернёмся в деревню, пусть придёт ко мне. Осмотрю ранку, погляжу, как заживает.
– Спасибо, бабушка Божена! Обязательно придём вместе с мамой! – Закивали головками девочки.
Купава переслала плакать, а тут и Милица прибежала, узнав, что мама ранена стрелой. Да всё уж позади.
– Заживёт! – Глянув в испуганные глаза Милицы, – успокоила молодую женщину бабушка Божена, встала, распрямилась и, опираясь на клюку, отправилась осмотреть голову деревенского старосты.
– Где Доброслав? – Увидев старшую дочь, забеспокоилась Ладимира, забыв о ране.
– Где ж ему быть, мама! Там, где и все. От немцев защищает нас Доброслав! – С гордостью за мужа ответила Милица.
*
Всех защитников вместе с Рогволом набралось до пятидесяти человек. С такими силами нужно было сдерживать саксов у узкого перешейка до наступления ночи, а потом они непременно уйдут, разграбив деревни и предав огню жилища славян.
Уйдут, как говорят в народе «не солоно хлебавши», поскольку захватить рабов для своих баронов не удалось. Уйдут, поскольку не позже чем к утру здесь появятся княжьи конные воины, от которых пощады не жди. За Ладу славяне не пойдут – задираться с подданными короля не время, но если кого из немцев захватят на своём берегу, то предадут лютой казни, а потом бросят в реку. Пусть плывёт к своим. Славяне – вольные люди и рабов не берут.
Убедившись, что на сухое место иного пути нет – сгинешь в трясине, саксы отступили от перешейка, и стали совещаться, как им теперь быть. Людей – главную добычу они упустили, а штурмовать узкий, укреплённый частоколом перешеек хоть в конном хоть пешем строю – себе дороже.
Наобум, постреляли из луков, получив в ответ редкие, не принёсшие им урон стрелы из-за частокола, который пытались поджечь, однако сырые брёвна не загорались от пакли, пропитанной смолой и намотанной на стрелы, а обложить частокол хворостом не давали славянские лучники.
До хрипоты наорав на своём «лающем языке» всевозможных угроз и проклятий, сдобренных самой грязной руганью, и наобещав новых набегов, повернули разбойники-саксы к реке, перво-наперво, осквернив капища и могилы, изрубили мечами и топорами деревянные статуи славянских богов, вырвав из их ненавидящих глазниц янтарь с серебром.
Шарили по домам. Пили без меры медовую брагу и пиво, набивали поганые животы прочими яствами. Захмелели, отяжелели. Без прежней прыти, запрягали в захваченные телеги собственных лошадей, поскольку своих увели славяне. Укладывали мешки с найденным зерном и всё что им приглянулось.
Оставив после себя пылающие жилища славян, потянулись саксы с тяжело нагруженными подводами к реке, где принялись перекладывали добычу в лодки, надеясь управиться до темноты. Однако такие надежды не сбылись. Неожиданно с севера появился отряд княжьих ратников числом не меньший немецкого и немедля вступил в бой с растерянными захватчиками.
Но нет у саксов прежней стойкости. Побросав награбленное, бежали в лодках и в плавь на лошадях на свой берег. Не всем удалось унести ноги. Частью были порублены, частью пленены и казнены.
Соорудив по приказу воеводы плоты из сухих сосновых стволов, побросали княжьи ратники на них трупы врагов и спустили вниз по реке. Поделом. Пусть видят поганые, есть и на них управа!
Глава 3. Судьбоносный поход
В этой главе рассказывается о князе Рерике Годолюбовиче, о его дружине и о ладьях, которые к концу лета 862 года достигли берегов Северной Руси. Здесь, в дневном перехо-де до устья Невы, где даны, свеи и урманы под предводительством ярла Хогурта, уст-роили засаду, князь собрал совет, решая как ему дойти до Ладоги, сохранив ладьи и людей для предстоявшей борьбы с самозванцем Вадимом за великокняжеский престол, заве-щанный ему дедом.
1.
К концу месяца зарева , часто меняя курс и скрытно продвигаясь южным берегом, так чтобы не дать себя обнаружить варягам, к которым славяне, жившее к востоку от Вендского моря, причисляли данов, свей и урманов, в густом тумане промозглого утра княжьи ладьи дошли до малого пустынного островка, исстари называемого Смотрящим.
Стоял полный штиль и, стараясь уйти как можно дальше от устья реки Нарвы, где были замечены три варяжских драккара, шли ночью на вёслах, связав ладьи канатами, чтобы не затерялись в тумане.
Северная Русь встречала Рерика и его соратников густыми утренними туманами, кроваво-красными вечерними зорями, ранними осенними холодами, а то и беспросветной хмурью с занудными дождями, каких в это время года не бывает ни на Руяне ни в прочих славянских землях между Лабой и Одрой.
Отсюда до большого острова Котлин и устья Невы рукой подать, однако этот самый короткий участок пути до хорошо укреплённой Ладоги, где до похода на Новгород Рерик решил устроить свою главную ставку, был наиболее опасным, грозил встречей с варягами, с кораблями которых едва не столкнулись поздним вечером прошлого дня.
По реке Нарве и большому озеру, по берегам которого кое-где селилась чудь, можно было пройти до реки Великой. От неё начинались земли кривичей, где стояла крайняя славянская крепость Изборск, основанная покойным дядей Рерика князем Словеном . Однако пути от Изборска к Новгороду по рекам не было.
По впадавшей в море неподалёку от Нарвы другой реке – Луге можно было дойти до словенских деревень, рискуя застрять на порогах, потерять немало времени, а то и ладьи, а явиться в Новгород пешим походом во главе усталых, истоптавших сапоги дружинников, князь не мог.
Был на Русь ещё один дальний путь по Двине-реке и через волок на Днепр в Гнёздно . Однако оттуда ближе до Киева, чем до Новгорода. К тому же Полоцк захватили варяги и без боя ладьи князя Рерика не пропустят.
Воспользовавшись ночной мглой и утренним туманом, укрывшим ладьи от вражеских дозоров на побережье, пошли дальше, втягиваясь в самую узкую и самую опасную часть залива, куда впадала, разбиваясь на рукава, полноводная Нева – единственный удобный путь на Нево-озеро , Ладогу и Русь. И вот он, малый песчаный островок, возле которого князь велел остановить ладьи.
После долгих ночных раздумий, мучительно решая как ему поступить, князь собрал на своей ладье совет из ближайших соратников – воевод, волхвов и преданного ему грека Пимена, слывшего ведуном, умевшим предсказывать то, что неизбежно сбывалось.
Развернув на столе свиток из хорошо выделанной телячьей кожи с начертанной на нём картой Вендского моря и прилегавших к нему земель, Рерик пометил мелком пройденный путь и указал на маленький пустынный островок, прозванный Смотрящим, возле которого остановились ладьи, медленно дрейфуя к северу.
– Вот где мы сейчас. Отсюда к Ладоге есть два пути. Близкий путь – мимо Котлина справа или слева до устья Невы-реки, а там до Нево-озера, Волхова и Ладоги уже недалеко. Можно дойти за три дня.
Только тесно здесь и тревожно. Если встретим варягов, не разойтись, – внимательно рассматривая карту, задумался Рерик, на плечах которого лежала вся ответственность за судьбоносный поход от Руяна до Ладоги.
– Князь прав, тревожно. Возле Смотрящего и Котлина, корабли купцов, идущие в Ладогу, Новгород и дальше к булгарам, грекам или хазарам, встречают опытные проводники из славян или чуди, проводят корабли до устья Невы и дальше. Только это в доброе, мирное время.
Теперь же Смотрящий пуст, – поделился своими мыслями опытный в морских делах Трубор, ходивший в Новгород прошлым летом, и, поразмыслив, продолжил. – Без хорошего проводника в этих местах, богатых на мели и топляк, можно погубить ладью, а то и нарваться на затаившиеся корабли варягов. Берут поганые дань с проходящих купеческих кораблей или же грабят их. Нередко забирают всё, а людей убивают. Довелось видеть такое в прошлом году…
– Могут и нас дожидаться, – подтвердил Рерик опасения своего побратима. – Хорик из Хедебю не упустит удобный случай, чтобы свести со мной старые счёты.
Уверен, что быстроходные шнеккары, однако любят даны и прочие варяги змей, драконов и иных гадов, обошли нас, после выхода с Рюгена, и драккары конунга и его союзников, те, что стояли наготове у Борнхольма или Готланда, уже здесь и укрыты либо возле Котлина, либо у входа в Неву, а то и дальше.
Встреча с варягами нам не нежелательна. В морском бою в незнакомых местах и на мелководье можно потерять не одну ладью и немало воинов, а каждый человек на особом счету. Не время с варягами воевать, время кончать со смутой в Новгороде и наводить порядок по всей Руси!
После смерти Гостомысла предстоит тяжёлая борьба с самозванцами, прежде всего с поганцем Вадимом . Незаконно объявил себя князем словенским! А ещё родич! – Тяжко узнать такое, – вздохнул князь.
Жесток был Рерик к врагам. Не давал спуску ни саксам, ни франкам, ни данам, ни прочим варягам, маврам, галисийцам, иудеям, с которыми имел дело в многочисленных морских походах. Здесь же свои – славяне и родичи, с которыми воевать. Тяжёлое, нехорошее это дело…
– Как же быть? Неужели придётся высадиться на берег, спрятать или сжечь ладьи и идти в Ладогу пешим походом? – Посмотрев на Рерика, задался вопросом Синав.
– Нет! Ладьи сохраним любой ценой! – Сурово посмотрел князь на побратима. – Говорят, есть иной путь, с волоком, – продолжил Рерик, указывая на север. – Вот Выбор – кром , выстроенный Гостомыслом. Из Выбора по рекам и через тяжёлый волок есть путь на Ладогу, однако займёт он до месяца и больше, а там и зима поспеет. Зимы в этих местах ранние, лютые. Так? – Посмотрел на Трубора князь.
– Так князь! – Подтвердил Трубор, – Рассказывали мне про тот путь. Очень тяжёлый. Да и по морю до Выбора пройти непросто. На пути множество островов и подводных скал. Без хорошего проводника в тех местах не обойтись, да и волок, по слухам, одолевали немногие, а у нас двенадцать больших кораблей. Жаль, что на Смотрящем нет ни одного проводника. Жаль…
– А среди воинов? Всех ли опрашивали? Люди у нас бывалые. Вдруг кто плавал в этих местах, ходил к Выбору? – Задумался князь.
«Вот она, Русь, рядом, да как же войти в неё?..»
– Есть, князь, такой человек! Есть! – Отозвался Ротворд. – На моей он ладье. Плавал в этих местах, многое повидал. Рассказывал, что ходил с купцами и в Ладогу, и в Новгород, и в Гнёздно, и в Выбор. Говорил, что знает туда путь.
– Кто таков? Свей? Урман? – Потребовал ответа от родича Рерик, не терпевший своих заклятых врагов данов, однако принимавший в дружину отчаянных воинов из свей и урманов – тех варягов, которые были ему верны в прошлых походах.
– Славянин, из вагров , зовут Крутко.
– Помню такого. Пристал к нам на Руяне. Добрый воин, хорошо владеет мечом, метко стреляет из лука и имя у него грозное. Просился на мою ладью, однако отправил я его к тебе, – припомнил Рерик одного из своих воинов, отправившихся с ним в дальний поход. Многих князь помнил по именам, большинство из тысячи своих соратников знал в лицо. Однако что у каждого из них на душе – попробуй, узнай? Потому на свою ладью принял тех, кого знал много лет, с кем ходил в дальние походы. К тому же с Перунова дня не давали князю покоя слова Пимена о враге, затаившемся среди соратников. Кто он? Что задумал?
– Прикажи привести Крутко! – Велел Ротворду князь и взглянул на карту, где были помечены затруднявшие плавание острова и подводные скалы. Жаль, что не все. – Ну что ж, идём к Выбору? – Вопросительно посмотрел на соратников князь.
– Идём! – Согласились с Рериком побратимы Трубор и Синав. – В Выборе встретимся с родичами. Там узнаем, что происходит в Ладоге и Новгороде.
– Идём, князь! Идём! – Закивали головами волхвы и воеводы. Лишь Пимен смолчал, и это не укрылось от Рерика.
– Вижу, что и кудесники наши согласны плыть к Выбору. Будет ли на то благословение от богов? Помогут ли нам Перун со Святовитом? Будет ли нам там удача, сопутствовавшая в плавании по морю? Не оставит ли она нас в узких местах, возле Котлина, в Неве-реке или в пути на Выбор, где можно угодить в устроенную западню?
Знаю, не хочет пустить нас к словенам заклятый враг мой, князь Хорик. Засел в Хедебю, где томятся в рабстве потомки родичей наших, и строит всякие козни. Только неведомы нам его планы. Подскажите, как быть? – Обратился Рерик к волхвам, которые помимо волхования хорошо владели мечом и ходили в сражениях в первых рядах.
– Князь, для волхования необходимы нам капище, крада и жертва, – склонив перед Рериком голову, молвил старший из волхвов седовласый Благояр, прибывший два года назад на Руян с посланием от умиравшего Гостомысла.
– Для волхования нужен большой огонь, который возможен лишь на твёрдой земле, и бык или кто из людей для заклания, – подхватил волхв Корнило.
– Иной жертвы Перун не примет. Без большой жертвы Перун не поможет нам, – сверкнув глазами, добавил могучий чернобородый волхв Яровит, приносивший в жертву Перуну пленённых врагов и известный своей лютостью.
– Вот что, кудесники, сходить на остров мы не станем, да и быка или завалящего немца для жертвы у нас нынче нет, – ответил волхвам Рерик и обратился к учёному греку, который с князем скоро как двадцать лет.
– Мудрый Пимен, ты дал мне не мало полезных советов. Помоги сейчас, дай свой совет. Идти к Выбору или к Неве? Где ждут нас варяги? Много ли их? Что задумали? Сможем ли их одолеть?
Не спеши, Пимен, прежде мы выслушаем Крутко, ходившего к Выбору, но и долго ждать нам не с руки. Туман скоро рассеется, и нас могут заметить, – напомнил учёному греку князь.
После этих слов князя, обхватил тщедушный грек, свою крупную плешивую голову и прикрыл глаза. Лопнула нитка, удерживавшая кипарисовый крестик на его тощей шее. Пимен застонал, закачался и едва не упал, но вместе с крестиком был подхвачен оказавшимся рядом Монтвилом, который поднял его, словно ребёнка, уложил на скамью и, ощутив исходивший от Пимена жар, восхищённо подумал: «Вот же, умеет учёный грек волховать без капища, крады и жертв!», заметив при этом, с какой неприязнью посмотрели на них волхвы.
*
Привели Крутко. Монтвил помнил вагра, которого князь принял в свою дружину в начале лета, но что тот за человек, толком не знал. Не молод, пожалуй, ровесник. Роста среднего, однако, чувствуется в нём недюжинная сила, хоть и ворочал веслом до рассвета поскольку шли всю ночь, опасаясь преследования драккаров, замеченных близ устья Нарвы.
На левой щеке у Крутко глубокий след от застарелого шрама. В глубоко запавших усталых и покрасневших от бессонной ночи глазах тревога. Не удивительно, предстал рядовой воин под грозные очи князя.
– Ходил в Выбор? – Спросил Крутко Рерик.
– Ходил, князь.
– Ты мне этого не сказал, а вот Ротворд утверждает, что ты ходил и в Ладогу и в Новгород и в Гнёздно.
– Не сказал, князь. Я воин, а не купец.
– Когда ходил? С кем?
– Купцы нанимали, обороняться от варягов. В Выбор, а потом в Новгород ходил с купцами с Волина . Прошлым летом.
– Как имена тех купцов?
– Кулига и Бухвост.
– Не знаю таких, – Князь с недоверием посмотрел на Крутко. – Когда же вернулся? Чем занимался зимой?
– Вернулся с купцами на Волин осенью, там и прижился на зиму у одной вдовушки, а весной подался на Руян, – признался Крутко и опустил глаза, не выдержав взгляда князя.
– Про волок из Выбора в Ладогу что знаешь? – Спросил Рерик.
– Слышал, что есть такой волок, однако для больших кораблей он непроходим. Слышал, что есть там такое место, где малые ладьи переносят на руках.
– На руках? – Удивлённо переглянулись все, кто это услышал, и посмотрели на князя.
– Возможно ли унести на руках наши ладьи? – Удивился Трубор и покачал головой, жалея, что не побывал в Выборе и не расспросил тамошних жителей.
– Если ладьи разгрузить и всей дружиной навалиться на каждую, то может быть и сдюжим, – высказался Синав и, почесав свою солидную тёмную бороду с ранней обильной проседью, засомневался, – хотя лучше бы это не делать…
– Ладно, обдумаем это дело, только прежде послушаем, что нам скажет учёный грек. Взгляни, Монтвил, приходит ли Пимен в себя?
– Приходит князь, вот и глаза раскрыл, что-то бормочет, по-своему, по-гречески. Опять Зевса, а не Христа поминает, – прислушался Монтвил и помог Пимену приподняться, сесть на лавку. Голова у прорицателя горячая, покрытая капельками пота. Жадно дышит, видно тяжко ему.
– Что скажешь, Пимен? Что подсказали тебе боги? – Спросил грека князь.
Пимен осмотрелся и попросил.
– Пусть все уйдут и не слышат того, что скажу тебе, князь, только решение принимать тебе.
– Чего это он? – Заволновались волхвы. – Почему мы не можем этого слышать? – Возмутился Благояр.
– Князь, и нам уйти? – Спросил Трубор, положив руку на плечо Синава.
– Оставьте нас! – Жёстко потребовал озабоченный Рерик и приготовился выслушать Пимена.
2.
После обильных августовских дождей Нева стала ещё полноводней и даже не самая широкая протока в заболоченной невской дельте вспухла от избытка прибывавшей воды, угрожая снести в морской залив, затаившуюся в ней флотилию, собранную из шестнадцати кораблей данов, свей и урманов, отправленных своими конунгами перекрыть ладьям Рерика путь на Русь. Чуть поодаль, задрав над берегом нос, виднелась захваченная новгородская ладья, размерами скромная в сравнении с грозным дракаром.
Илистое дно не держало якорь, и чтобы корабли не сносило в залив, их причалили к берегу, привязали к деревьям. Место для засады было выбрано удобное. Как только славянские ладьи войдут в Неву по одной из проток и станут подниматься вверх по реке, их можно будет атаковать из засады с тыла, нанести наибольший урон и не допустить к Ладоге.
Ладьи князя Рерика общим числом двенадцать, ожидали пятый день, забрав по пути всех проводников с островов Смотрящий и Котлин и выставив дозоры на мелких лодках во всех невских протоках. Проводники или лоцманы, как таких людей называют мореходы в низовьях Рейна, признались, что ладьи с Руяна со знаками князя Рерика на парусах не проходили. Их, согласно договорённости от прошлого года, когда в этих местах побывала ладья с княжьим посланником, ожидали со дня на день.
Во главе грозной флотилии, караулившей ладьи Рерика, конунг Хорик Ютландский, чьих кораблей здесь десять, из них восемь драккаров, назначил ярла Хогурта – своего родича и опытного морехода, ходившего в Британию, в Новгород, к хазарам и к грекам в Константинополь.
При ярле Хогурте, прозванном «Удачливым», имелся свой бывалый походный скальд из урманов по имени Бьёрн. Был низкий ростом и широкий телом скальд Бьёрн большим мастером сочинять и петь песни свои и чужие в честь своего господина, прославляя подвиги ярла, поднимавшие у воинов боевой дух. К тому же был Бьёрн весельчаком и мастаком на всякие весёлые и забавные песни для отдохновения простых воинов, когда за обильной трапезой подавались пиво с медовой брагой, а если совсем повезёт, то случались и женщины…
Кому не хватало браги с пивом, пили крутой отвар из мухоморов, красными в крапинку шляпками которых были усеяны к концу холодного северного лета едва ли не все проплешины в тёмных угрюмых лесах. От такого противного и одуряющего пойла, употребляемого не только на отдыхе, когда хотелось расслабиться, но и перед сражением, у отважных мужей Ютландии и Скандинавии прибывало отчаянной храбрости, о которой славяне, бивавшие варягов на трезвые головы, приговаривали: «пьяному и море по колено»…
Сегодня у данов, свей и урманов много свежего мяса, а потому праздник. Днём славный ярл Хогурт Удачливый с приближёнными к нему хольдерами охотился в здешних лесах. Как всегда охота была удачной, подтверждая прозвище ярла. Закололи скопом медведя, завалили лося – горы свежего мяса, а потому, пока не явились ладьи князя Рерика, устроили пир, украшенный не только всеми имевшимися «веселящими и дурманившими напитками» и свежим, хорошо прожаренным мясом, но и песнями весельчака Бъёрна, которого Хогурт, пировавший в иной компании, отправил на этот раз веселить простых воинов.
Песня старинная, всем хорошо известная и любимая. В ней, подпевая, каждый разглядел себя, но больше в той песне о скальде – плуте и обжоре, в котором невозможно не разглядеть весельчака Бьёрна, с таким усердием и юмором он её пел:
Долго будут в нашем вике этот случай вспоминать,
Как-то викингов дружина попросилась ночевать.
Мы, конечно, были рады бравых войнов приютить,
Хоть забыли те, наверно, разрешения спросить.
Широки в плечах и крепки эти славные мужи,
С ними скальд был – всех пониже,
но всех шире раза в три.
Бороды у всех лохматы – сена рыжего копны,
Конопаты и щербаты, шрамы старые видны,
А у скальда, что всех ниже,
Так и вовсе до земли!
Только мясо и напитки появились на столах –
Наши местные мужчины очутились вдруг в сенях!
Яства бойко разбежались между пришлых жадных ртов.
Скальд-обжора был замечен в поеданьи
Просто чудовищных кусков!
Захмелели, подобрели, лихую песню завели.
О походах, о сраженьях и том, что заимели
Где-то на краю Земли.
Удивил всех слог их складный,
Повергая в слёзы, в смех.
Скальд, что ростом был всех ниже,
Пел, конечно, громче всех!
Раскраснелись наши гости,
Подобрели девы,
На колени на свои
Их сажали смело.
Ну, а скальд, что был всех ниже,
Но, при этом к девкам ближе,
Усадил аж целых три!
Две недели тёрли парни свои мятые бока,
И довольные блестели наших девушек глаза!
Жаль, не хватало на пиру, да под такую разудалую песню девушек и женщин. Сами в том повинны, не добыли, хоть и устроили по пути набег на бедную деревушку с намереньем взять себе в утеху хоть с полдюжины белесых и босых чухонок.
Не вышло. Побросали жители свои убогие закопчённые избушки, укрылись все от мала до велика в глухих еловых лесах, вплотную подступивших к деревушке. Поди-ка, отыщи их там.
Самые отчаянные было сунулся следом за ними, да получили по стреле, другие отступили. Одно дело сражаться в доспехах и в открытом бою, другое – стать лёгкой мишенью в чужом лесу. С досады спалили деревеньку и, бранясь до тошноты самыми скверными словами, вернулись с ранеными к кораблям.
Передохнув и подкрепившись жареным мясом, собрался скальд спеть другую весёлую песню, однако на берегу вдруг поднялся невообразимый шум и следом на пир явился разгневанный ярл Хогурт. Пьян, борода растрёпана, без кольчуги, однако в шлеме и при мече.
– Гуляете, черти! – Заорал ярл на воинов. – Проглядели, грязные псы! Не ты ли Олав, ставил стражу к славянской ладье?
– Я ставил! – Громко икая и с трудом сдерживая отрыжку, медленно поднялся из-за стола и, пошатываясь от выпитого пива и браги с отваром из мухоморов, признался высокорослый и могучий словно дуб, хольдер Олав с рыжей до пояса бородой и потной красной мордой.
Днём на охоте Олав убил своим боевым топором огромного раненого медведя и теперь ходил в героях, а потому веселился во всю, много ел и пил без меры всё подряд.
– Ты прислал стражам мясо и брагу?
– Не я, – замотал головой, промычал Олав, до которого стало доходить, отчего так взбешён грозный ярл и что не сносить ему теперь головы.
– А ну, отрывайте толстые задницы от скамьи! Стража перебита, славяне сбежали! В погоню!
3.
Ещё до того, как рассеялся туман, ладьи повернули на север. Ввиду полного штиля шли на вёслах, однако ход был невелик, поскольку гребли всю ночь, и днём князь не дал гребцам отдохнуть.
Крутко остался на княжьей ладье, стоя на носу и напряжённо вглядывался вдаль, пытаясь по его словам «узнать те места, которыми ходил на Выбор вместе с купцами с Волина прошлым летом». Рерик с Трубором и Синавом наблюдали за ним.
– Что же открыл тебе, князь, учёный грек? Почему ты велел всем уйти? – Решился спросить Трубор. – Если можешь, скажи…
– Скажу, братья. Открыл, мне Пимен, что рядом ходит враг, подосланный к нам конунгом Хориком и его подельниками, одного из которых грек хорошо знал, рабом у него был. И я вспомнил богатого иудея, ростовщика-мытаря из Исбильи, хоть и прошло с тех пор много лет. Пощадил его. Зря. Перебрался тот мытарь от мавров к немцам в Бремен, в Хаммабург и Хедебю. Плёл с тех пор ядовитую сеть-паутину. Только сам оказался в ней!
Видел грек, как сразила молния иудея в Перунов день. Не жалел молний в тот день Громовержец, видно принял он нашу жертву, понравилась ему красная девица – Витемира невеста, и жрецы постарались, лили, не жалели воды! – Улыбнулся князь, вспоминая судьбоносный Перунов день.
– Но самое главное, открыл мне Пимен, что до Выбора нам не дойти, но почему – грек не знает. Открыл, что скоро встретим «своих людей» и они опознают врага, помогут дойти до Ладоги. Вот и всё, что открыл мне Пимен, а сам лежит – едва жив. Стар и немощен. Жаль его, как бы не помер, а ведь он мне ох как нужен! – Посетовал князь, пристально наблюдая за Крутко, который мог его слышать.
«Слышит, вот и голову втянул в плечи. К чему бы? Чего боится? Зачем вызвался вести ладьи к Выбору? Не проводник, откуда знать ему, где притаились мели и подводные скалы?» – Размышлял Рерик, начиная догадываться, кто в его дружине враг.
«Хорошо если один. Недаром Пимен так подозрительно смотрел на вагра. Не пора ли схватить его и подвергнуть дознанию?..»
– Ты сказал, что до Выбора нам не дойти. Почему же идём туда вместо того, чтобы идти к Неве? Время теряем? – Спросил князя Синав.
– Да ты то ли прослушал, то ли не понял! – Укоризненно покачал головой Рерик. – Идём к Выбору потому, что так предсказал Пимен, которому я верю. Обязательно встретим в пути «своих людей», думаю, что славян с Ладоги или Новгорода, которые нам помогут.
Сказал и вновь посмотрел на ссутулившегося Крутко.
«Устал, сморила бессонная ночь? Так все не спали, все устали?»
Между тем туман стал рассеиваться, и тут все увидели, что ладьи шли близ угрюмого берега, возле которого могли оказаться мели и подводные камни.
«Да вот и они! Верхушки торчат! Налетишь, повредишь днище, а то и погубишь ладью», – с тревогой подумал князь.
- Эй, Крутко! – Окликнул он вагра. – Куда смотришь?!
– Суши вёсла! – Скомандовал гребцам старшина и поспешил доложить князю, что надо менять курс.
«А это что ещё?» – Зорким взглядом заметил князь-Сокол выскочившую из устья малой речушки лодчонку с тремя гребцами. – «Неужели свои, те самые, о которых предупредил Пимен?»
– К нам плывут, князь, на данов и свей вроде как не похожие. Безоружные, полагаю, что наши, славяне! – Сообщил князю старшина и показал вагру свой увесистый кулак.
– Ратай, вели держаться подальше от берега! – Приказал князь старшине. – Посмотрим, что это за люди.
Несмотря на то, что ладьи отходили от берега, лёгкая лодка-однодеревка, быстро приближалась к головной княжьей ладье. Вот лодка пристала к борту, и на ладью вскарабкался один из гребцов.
– Слава Перуну! Прибыли! – Приветствуя князя и его людей, улыбался гребец. – А мы уж подумали – не случилось ли что?
– Кто таков? – Спросил Рерик, по-дружески хлопнув гребца по плечу.
– Булыга я, из Ладоги. Провожу ладьи от Невы до Волхова. Послал нас Бакота встречать тебя, князь. С червеня ждали, и на Смотрящем и на Котлине. Только корабли данов, свей и урманов прошли раньше. С неделю, как прошли. Сила не малая! Восемь больших драккаров, шесть лонгшипов и два шнеккара. Ладью нашу и восемь товарищей захватили, с собой увели. Нас не нашли, скрываемся, ждём тебя князь! Только в Неве засада, возле каждой протоки дозоры…
– Знаю Бакоту! – Подтвердил Князь. – Послал ко мне Благояра с письмом. Бакота в Ладоге?
– Да, князь! – Ответил Булыга. – Ждёт тебя с дружиной.
Следом за Булыгой на ладью забрались его спутники и, переминаясь с ноги на ногу, предстали перед князем, виновато пряча глаза.
– Всего нас пятеро, – указав на спутников, пояснил Булыга. – На берегу ещё двое, вчера добрались до условного места. Третьего дня бежали с захваченной ладьи. Бежали все. Кого схватили, кого убили. Уцелели лишь двое – Борич и Смага. Схоронились в трясине, едва не потопли. Вчера добрались сюда. Чуть живы, отлёживаются.
Внезапно взгляд Булыги остановился на вагре, который повернулся к нему спиной, пряча лицо.
– А это кто там? Не ты ли, Крутко?
– А ну повернись! Чего прячешься?! – Велел вагру Рерик. – Знаешь его? – Спросил у Булыги.
Не обернулся Крутко, сорвался с места и бросился в воду, как был в одежде и при мече, да разве уплывёшь от ладьи?
– Взять его! – Приказал Рерик, да только не вышло – наложил на себя руки вагр, пошёл камнем в воду. В живых остаться – себе дороже. Жилы вынут…
– Утонул! – Ахнул Ратай.
«Вот и сбылось предсказание Пимена», – Подумал князь, не велев доставать утопленника. Другая теперь забота, – «как войти в Неву, хоть и есть проводники? Как минуть засаду, сберечь ладьи и людей?»
– Вот же какая досада! – Перегнувшись за борт и пытаясь что-либо рассмотреть в морской пучине, маялся Булыга. – Помню Крутко. В прошлом году ходил в Выбор с купцами из Готланда . Да видно не только торговали, но и высматривали готяне и свеи, что и как в нашем кроме. А весной, едва сошёл лёд, пришли свеи на шести кораблях, осадили и взяли кром, забрав людей в плен. Так что нет теперь пути через Выбор. Этого, князь, ты не знал.
– Не знал, – признался Рерик. – Решали, идти в Ладогу через Выбор или через Неву. Грек подсказал, что идти следует к Выбору, где встретим «своих людей», но туда мы не дойдём, теперь понятно почему. Вас встретили, теперь надо думать, как идти к Ладоге через Неву? Как не угодить в засаду? И времени остаётся всё меньше и меньше. Минул зарев, ревун наступил. – Что надумали? – Обратился Рерик к соратникам.
4.
Ярл Хогурт ужинал вместе с гостями в своей каюте, устроенной на корме драккара, ходившего под его стягом. Несмотря на холодный сентябрьский вечер в тесной каюте было душно от тучных тел самого ярла и его гостей, разгорячённых обильной трапезой, сопровождавшейся неумеренными возлияниями. Сегодня скальд и его песни ярлу не нужны. Сегодня у Хогурта важный разговор.
Вместе с Хогуртом пили эль под жареного кабана и копчёного угря его друг и любимец немецкого короля Людовика барон Готфрид из Хаммабурга, и гости, прибывшие из Новгорода, ладью которых встречали после обеда.
Помимо барона Готфрида гостями ярла были новгородский «княжий человек» и оборотистый купец по имени Мешко и хазарин Мордехай, он же близкий родственник кагана Великой Хазарии, гостивший в Новгороде, и прибывший в стан ярла Хогурта вместе со слугами и двумя наложницами на ладье купца Мешко.
В отличие от много евших и не в меру пивших ярла, барона и купца, Мордехай воздерживался и от жирной пищи и от эля, поскольку был верен единому Богу, велевшему время от времени поститься и не пить ни капли хмельного. Тем не менее, Мордехай захватил с собой помимо сладостей большую стеклянную бутыль с красным вином, изготовленным из винограда выращенного в Крыму, куда простиралась власть каганата.
Ярл и барон отведали вина, однако оно им не понравилось.
– Слишком кислое, – заключил Готфрид, с которым согласился и Хогурт, предпочитавший эль, хорошо шедший под жирного угря. Так что к концу ужина, несмотря на старания купца, пившего всё подряд, бутылка с красным вином так и осталось недопитой.
Барон Готфрид отправился в поход по воле короля Людовика Немецкого, интересовавшегося славянскими землями на востоке, куда непременно придут немцы, которых становилось слишком много и им всё время требовались новые земли – «жизненное пространство».
Барон не был обременён какими-либо серьёзными обязательствами перед Хогуртом, а потому больше ел и пил, чем слушал или же разговаривал. Не так давно Готфрид крестился вместе со своими холопами по приказу короля, но подлинным христианином себя не почувствовал, продолжая нарушать обеты, заповеди и прочие церковные ограничения, а так же не соблюдал постов.
Хитрый купец и «княжий человек» Мешко пробрался к ярлу Хогурту по наказу князя Вадима, заинтересованного не менее чем конунг Хорик и его союзники в недопущении Рерика ни в Ладогу, ни в Новгород.
Хазарин Мордехай прибыл в Новгород по поручению кагана Захарии оказать поддержку склонявшемуся к принятию христианства князю Вадиму и новгородским купцам, не желавшим признавать власть заморского князя Рерика.
«Хоть и внук Гостомысла, а всё же не свой. Из-за моря, а значит такой же варяг. Везде поставит своих людей. Надо нам это?» – Рассуждали купцы и многие горожане, поддерживавшие «своего» князя.
Особая трудность миссии Мордехая заключалась в том, чтобы склонить Вадима и его окружение принять покровительство Римской церкви, как это уже сделали италийцы, ирландцы, франки, немцы и прочие народы, и ни в коем случае не допустить в Новгороде распространения христианства восточного толка, которое проникало к язычникам славянам из Византии.
«Лучше магометанство, чем православие!» – напутствовал Мордехая каган, кое-как ладивший с арабами и озабоченный постоянными конфликтами с Константинополем, мешавшим поддерживать и развивать выгодную торговлю с восточными и западными странами.
В пути от Новгорода Мешко и Мордехай не раз за совместной трапезой упоминали всех известных им богов, много спорили, нередко ссорились, однако в конечном итоге разумный хазарин почти убедил хитрого купца в том, что «бог есть – един». И это правило незыблемо для христиан, иудеев и магометан, однако богу поклоняются везде по-разному.
Мешко не раз ходил по Волге в Булгар и Итиль, многого там насмотрелся, выгодно торговал с персами, хазарами и арабами, однако магометанство ему не нравилось, да и Вадиму оно не по нраву.
На вопрос к Мордехаю, – «почему бы не принять словенам иудаизм?», хазарин хмурился, отрицательно мотал головой, всегда покрытой свёрнутой из длинного кушака шапкой, которую называл чалмой, утверждая, что это, мол, никак невозможно, отказываясь объяснить почему.
– Поход уже стоил Хорику немалых средств, – потчуя гостей, посетовал ярл Хогурт. – Снаряжены шестнадцать лучших кораблей и полторы тысячи воинов, которым уже выплачено по эйриру серебром и обещано выплатить ещё столько же золотом, если ладьи князя Рерика и его дружина не дойдут до Ладоги и Новгорода, будут уничтожены.
– Так, где же они эти ладьи? Я уже думал, что мы опоздали? – Обращаясь к Хогурту, озаботился посланец князя Вадима. – Вдруг повернули обратно?
– Не повернули! Некуда им идти! Здесь они! Где-то рядом! Прячутся, выжидают! – Не выдержав, накричал на купца ярл, и чуть поостыв, продолжил. – Позавчера пришёл быстроходный шнеккар. Ладьи Рерика были замечены возле Нарвы. Ночью они скрылись и где сейчас, пока неизвестно.
– А если они повернули к Выбору и попробуют пройти в Нево-озеро иным путём, – высказал предположение Мешко, знавший об этой дальней гавани.
– Нет! – поморщился Хогурт. Большим ладьям там волоком не пройти, да и Выбор уже занят свеями. Если не повернут обратно, то пойдут через Неву. На всех трёх проходимых невских протоках выставлены дозоры. Куда бы не вошли – ладьи славян, об этом будет нам известно.
Встретим князя Рерика! Сойдутся бортами драккары и ладьи! Ворвутся на них наши воины, зададут славянам жару во славу Одина! – Хищно заблестели серые, обычно тусклые, холодные глаза ярла. Передохнул, выпил полкружки эля и вернулся к текущим делам.
– К расходам на выплаты воинам, надо добавить расходы на оружие, канаты, паруса, продовольствие и прочие припасы, – уверенно загибая жирные от угря пальцы, деловито перечислял дополнительные затраты Хогурт. – А потому конунг рассчитывает на вашу помощь…
– Со мной сорок саксов, лучшие воины короля! Это наш вклад! – услышав то, что его касалось, хвастливо заявил гордый собой барон, запивая очередной кусок вкуснейшего угря глотком доброго английского эля, конфискованного по пути с фризского купеческого корабля.
«С этого много не возьмёшь» – понимал ярл Хогурт, посматривая тусклыми глазами на барона, обладавшего могучим телом и отменным аппетитом. – Этот ещё и отхватит от добычи…
– Есть ещё добыча, – словно угадав обрывки тусклых мыслей ярла, – заметил умный Мордехай, не терпевший в связи с религиозным запретом кабаньего или свиного мяса, и разумно предпочитая, в связи с постом, угрю и элю, орешки с мёдом и прочие прихваченные им в дальнюю дорогу восточные сладости.
– Корабли Рерика не пусты. В казне князя, а он много лет брал добычу с захваченных им городов, в том числе с Иcбильи, где до сих пор помнят его набег, немало золота и серебра. Гораздо больше тех затрат, на которые пошёл Хорик. К тому же под поручительство архиепископа Ансгара уважаемый Исаак из Бремена выдал конунгу десять тысяч солидов под самый низкий процент.
– Откуда тебе это известно? – Вытаращил на Мордехая удивлённые глаза ярл Хогурт.
– Ансгар и Исаак встречались с Хориком весной, а сейчас конец лета. С тех пор прошло четыре месяца. Времени вполне достаточно, чтобы узнать об этом, – ушёл от прямого ответа хитрый хазарин.
– От кого же, неужели от этого проходимца Ансгара, которому позволили построить церковь в Хедебю и крестить в ней всякий сброд?! – Возмутился ярл Хогурт, верный Одину и прочим древним богам.
– Вот! – ярл извлёк из-под стола толстую книгу, собранную из листов пергамента в переплёте из склеенных деревянных дощечек, обёрнутых кожей. – Что это? – Глянув на книгу, спросил Мешко.
– Подставка для ног, – ухмыльнулся ярл. – Ансгар мне её всучил. Просил почитать. Там что-то о боге и об иудеях. Народ, дескать, избранный богом, которому поклоняются христиане. Как будто я могу разобрать какие-то мелкие латинские значки. Священные руны – разбираю, а это, – Хогурт раскрыл книгу и ткнул в неё пальцем, – нет!
Может быть ты, братец, понимаешь латинские знаки? – С укором посмотрел ярл на барона. – Ведь ты христианин!
– Нет! – Промычал Готфрид, – отрицательно покрутив головой. – Не разбираю и не хочу разбирать! Хватит с меня и этого! – вынув из-за пазухи серебряный крестик, показал барон.
– «Ветхий завет» – то ли прочитал, то ли догадался Мордехай, взглянув на книгу.
– Так ты, хазарин, читаешь латинские знаки? – Удивился ярл.
– Не только латинские, но и греческие, а также иудейское и арабское письмо, – с достоинством ответил ярлу и барону Мордехай, получивший хорошее образование. – В больших городах, таких как Итиль, Константинополь, Рим или Кордова есть большие дома полные разнообразных книг, куда ходят образованные люди и платят за прочтение книг.
Мордехай расстегнул бронзовую застёжку своей объёмистой кожаной сумы, с которой не расставался. В ней хранились золотые, серебряные и бронзовые монеты, отчеканенные в Хазарии, Персии, Византии и Кордовском эмирате, чётки из янтаря, бритва, зеркальце, письменные принадлежности и прочие необходимые вещицы, а так же несколько свитков из тонко выделанного пергамента с записями.
– Что это? – заинтересовались свитками Хогурт и Готфрид.
– Мои записи, сделанные в тех странах, где довелось побывать, в них описаны люди, с которыми довелось иметь дело, кто они, какого сословия, чем владеют и, наконец, их имена, – охотно пояснил Мордехай, гордившийся своей образованностью. – Вот и об этой встрече я сделаю несколько записей, которые смогут прочитать мои потомки.
– И о нас напишешь в этих свитках? – Удивился барон.
– Конечно же, напишу.
– И что же ты там напишешь?
– Напишу о немецком бароне Готфриде из Хаммабурга, который вместе с уважаемым ярлом Хогуртом приплыл на многих кораблях с воинами в земли словен, чтобы не пропустить в них корабли конунга Рёрика, – кратко изложил Мордехай, что он собирается написать и посетовал: – жаль, что пергамент закончился, однако помог любезный Мешко. Словене делают записи не только на пергаменте, который дорог, но и на дощечках и на коре деревьев, каких нет в южных странах. Так что я продолжаю писать вот на этих листах. – Хазарин запустил руку в суму и извлёк несколько листов, вырезанных из коры берёзы.
– Забыл, как это называется? – Обратился за помощью к Мешко Мордехай.
– Береста, у нас пишут на бересте. Берёз повсюду много, снимай кору и царапай на ней, что хочешь и сколько хочешь! Удобно! – Ухмыльнулся купец.
– И в самом деле, очень удобно, – добавил хазарин. – В глубокую старину делали записи на камне, листах из папируса и даже на кусках глины, а здесь такая прекрасная береста, которая ничего не стоит!
– Чем же ты делаешь записи? Неужели тоже царапаешь? – Заинтересовался ярл Хогурт.
– Ни в коем случае! – Возмутился хазарин. – Пишу как на пергаменте заточенными птичьими перьями и чернилами, которые изготавливают из сажи, уксуса, мёда и чего-то ещё. Чернила всегда со мной в специально сосуде, однако записи, сделанные чернилами, боятся сырости, поэтому листы следует оберегать от воды.
– Хочешь, я подарю тебе эту книгу? – Неожиданно предложил Хогурт. – Всё равно читать её не стану, а ты возможно прочтёшь.
– Нет, лучше положи её обратно, под ноги! – Расхохотался Готфрид и чтобы унять глупый смех, ярл сунул в рот барону очередной кусок вкусного жирного угря.
– Эта книга священная и стоит немало! – Мордехай попытался образумить Хогурта от излишнего богохульства.
– Книгу не хочешь, тебе тоже кусок угря? – Нахмурился ярл.
– Не делай этого. Бог не простит, накажет! – Предостерёг Хогурта от богохульства набожный Мордехай, не смевший нарушить пост, и, махнув рукой, с горечью подумал: «Варвар, чего с него взять» – И в самом деле, лучше отдай её мне.
– Не дам! Ещё продашь! – Передумав, оскалился ярл, которого Мордехай начинал раздражать. – Себе оставлю!
Не дожидаясь ответа, ярл вернул книгу на пол и поставил на неё ноги, обутые в сапоги.
«Вдруг Ансгар потребует книгу обратно? С ним лучше не ссориться. Ансгара любит конунг. Скажу ему, что читал, прикажу почистить и верну», – подумал Хогурт, убирая с книги ноги, и, вспомнив, о чём шла речь, повторил свой вопрос Мордехаю.
– Так от кого же ты узнал о десяти тысячах солидов, если никогда не бывал в Хедебю?
– Это неважно, – уклонился от ответа Мордехай, скрыв от любителей жирного угря и кабаньего мяса, что его дальний родственник и служащий из бременского дома Исаака вскоре после сделки с Хориком отправился по морю с франкскими купцами через Константинополь в Чаршу .
Далее, нигде не задерживаясь, добрался с караваном до Итиля за пару дней, до того как Мордехай отправился в Новгород.
Умел развернуться мудрый Исаак, и в столице Хазарии имел свой торговый дом, в котором сидел на хозяйстве племянник, преумножая богатства большой семьи удачливого ростовщика, сумевшего оправиться и многократно преумножить своё состояние после погрома, случившегося в Исбилье девятнадцать лет назад.
«Чего-то он не договаривает?» – Задумался ярл Хогурт. – «Знает, пройдоха, о десяти тысячах солидов, переданных в долг Хорику, но знает ли о смерти Исаака, которого сразила молния? Похоже, нет. Сказать? Нет не сейчас, пожалуй, стоит подождать, послушать, что он скажет дальше…»
– Казну не так-то просто взять, – пробурчал Хогурт. – Рёрик силён как никогда. Ладьи у него новые и воины с ним бывалые…
– И ты не слаб, ярл Хогурт! С такими молодцами да с нашей помощью нельзя не одолеть славян! С такими молодцами можно идти на Новгород и принудить славян выплачивать дань, как это с них имеем мы, хазары!
– Слабеет каган хазарский, дань берёт лишь с мелких племён. Вот и поляне изгнали ваших мытарей из Киева и отказались выплачивать дань, а словене вам никогда не подчинялись, – остановил ярл Хогурт нахального хазарина.
– Э, Мордехай! Мы так не договаривались! – Поддержал ярла купец Мешко, неплохо понимавший язык франков, которым в разной степени владели все, но лучше всех, конечно же, Мордехай. – Не надо идти на Новгород! – Стал советовать ярлу купец. – Не пускайте в Ладогу и Новгород Рерика, и князем словенским станет другой родич Гостомысла князь Вадим. – Купцы его поддержат!
– И каган Великой Хазарии признает князя Вадима и Византия не станет ему препятствовать, – поддержал купца Мордехай. – А поляне – те просто наглеют! Едва избавились от дани вам, хазарам, как собрали Аскольд с Диром большое войско и пошли на ладьях через море к грекам. Константинополя не взяли, но множество земель в округе разорили, людей побили, не щадили ни детей, ни стариков. Варвары…
– Вот и возьмётся Рёрик за словен и за полян! Возьмётся, да повесит Вадима с Аскольдом и Диром! – Ухмыльнулся не знавший ни в чём меры и сильно пьяный барон Готфрид, – Возьмёт все племена в свои жёсткие руки и тогда не устоять ни Константинополю, ни вашей, герр Мордехай, Хазарии!
– Перестань, Готфрид! – Остановил немца ярл Хогурт. – Мы просто обязаны не допустить Рёрика на Русь! Аскольд с Диром пока нам не опасны, пусть опустошают владения Византии, а Вадим должен стать нашим союзником!
– И я о том же! – ударив кулаком по столу, подтвердил купец.
– Довольно пить и есть! Пора на покой. Договорим завтра, – предложил Мордехай.
– Спешишь к своим наложницам? – Ухмыльнулся Готфрид. – Уступи одну на ночь.
– Почему же одну? – Уловил ярл Хогурт, к чему клонит барон. – Нас здесь двое и больше месяца лишены женской ласки. Ты уж уступи, Мордехай, нам их на ночь. От них не убудет, а вы отдохнёте с дороги. Поди натешились в пути. Вот и купец сыт, пьян и всем доволен. Верно, попробовал твоих див?
5.
С наступлением темноты шесть лодок подошли на вёслах со стороны моря к Большой Невке – одной из трёх главных проток дельты Невы, которой иногда пользовались мореходы, ходившие на Русь и дальше по старинному торговому пути «из варяг в греки».
Две другие протоки – Большая Нева и Малая Нева удобнее для прохождения больших кораблей особенно в туманы, которые в этих местах нередки, и в ночное время, поэтому ярл Хогурт выставил по их берегам усиленные дозоры, полагая, что ладьи князя Рерика пройдут по одной из них.
Завидев славянские боевые ладьи, шедшие под парусом или на вёслах, дозорные вовремя предупредят флотилию ярла, которая встретит ладьи и дружину князя у входа в основное русло Невы и даст бой. Имея немалое преимущество, Хогурт не сомневался в победе и если не удастся захватить или уничтожить ладьи славян, то он обратит их в бегство, изгнав обратно в море.
Так рассуждал ярл Хогурт. О том же, поставив себя на его место, думал Монтвил, которому князь поручил возглавить отряд из двадцати самых опытных воинов и трёх проводников, разведавших места, где затаились вражеские дозоры.
Отряду Монтвила предстояло нелёгкое дело – уничтожить вражеский дозор на Малой Невке, а затем в течение ночи дойти на лодках и пешим ходом до главного русла Невы, где возле островка, прозванного Заячьим, затаились корабли варягов. В ночном мраке следовало приблизиться к кораблям вплотную, и забросать в первую очередь драккары горшками с «перуновым огнём».
В это время ладьи князя, замеченные дозорными ярла Хогурта у входа в Малую Неву, пройдут на вёслах к главному руслу и проследуют вверх по реке мимо горящих драккаров. Ни вступить в бой со славянскими ладьями, ни преследовать их корабли ярла не смогут, пропустив князя и его дружину на Русь. Так было задумано на последнем совете и задуманное следовало исполнить…
На воинах, отобранных Монтвилом из тех, что покрепче, чтобы несли на спинах по два тяжёлых горшка, плотно закрытых, запечатанных смолой, обмотанных паклей и уложенных в заплечные мешки, не было ни кольчуг, ни щитов, ни иного тяжёлого оружия. Только мечи, луки со стрелами и ножи.
Тяжёлые горшки с «перуновым огнём», изготовленные руками Китавруса и его жены, которой помогала Лада, придётся забрасывать на корабли руками, а это значит, что с очень близкого расстояния, когда рукой можно коснуться борта.
«Ох и не простое это дело…», – переживал, тревожился Монтвил. – «Да поможет нам тёмная ночка! Да помогут нам Перун со Святовитом!»
– Пока ждали вас, всё разведали, – пояснял Монтвилу Булыга. – В Большой Невке только один дозор, вот там, – указал проводник на едва заметную при свете звёзд и молодого месяца, то и дело, скрывавшегося за облаками, приземистую с широкой кроной сосну, росшую у самого моря.
– Дымком пахнет, костерок у них там. Борич и Смага пробирались мимо дозора поврозь. Оба хорошо знают это место, видели дозорных, их двое. Обойдём дозор со стороны леса и нападём. Хватит на них и ножей…
Как справимся, вернёмся к лодкам и поплывём вверх по Большой Невке до Малой. Там следует сойти на берег и идти через лес к Неве. В лесу есть тропа. Проходит мимо недавно сожжённой чухонской деревушки в шесть изб. Варяги их пожгли, те самые к которым идём, а люди скрываются в лесу. Смага их видел.
Всего пути от сгоревшей деревни до Заячьего острова на два поприща . Там и стоят корабли варягов, у самого берега. Всего их шестнадцать и наша ладья. Место удобное для засады на ладьи князя, и нам будет удобно. Как лучше подобраться к драккарам укажут Борич и Смага. Не забыли? – Строго посмотрел Булыга на товарищей.
– Не забыли, с завязанными глазами доведём! – Закивали головами проводники.
– Позволь нам перебить дозор, – обратился к Монтвилу Булыга.
– Позволь, – Поддержали его товарищи
– А справитесь?
– Втроём справимся, – подтвердил Борич, положив руку на большой трофейный нож, едва ли не малый меч, снятый во время побега с пояса убитого им варяга.
– Тогда ступайте, и чтоб было тихо! – Напутствовал Монтвил проводников. Едва те скрылись в кустах, тихо позвал Витемира.
– Возьми с собой Гойслава, подстрахуй проводников.
– Слушаюсь! – ответил Витемир, и жестом велел Гойславу следовать за собой.
– Будь осторожен! – напутствовал Монтвил племянника, которого взял с собой. Пусть набирается опыта.
Тихо и холодно. От дыхания поднимается пар. С запада чуть тянет влажным ветерком. Едва слышно шелестят подёрнутые ранним осенним золотом листья берёз и осин. За ними выстроились тёмные угрюмые ели. Проплешины между вековыми деревьями покрыты не травами – мхом и усыпаны грибами в большинстве мухоморами, которые собирают разве что варяги и пьют из них отвар для придания храбрости перед битвой. Славяне такого не делают, и сражаются на светлую голову.
«Вот ты, какая Северная Русь!» – Поёживаясь от холодка, забравшегося под ворот плотной холщёвой рубахи, подумал Монтвил, прислушиваясь к тишине.
– «Совсем не похожая, ни на светлое Полабье, где и сейчас тепло, ни на славный остров Руян, омытый ласковым синим морем, которое и сейчас ещё тёплое. И всё же, не чужая, родная матушка-Русь…»
Мысль перебил крик одинокой кукушки. Монтвил принялся считать. Неугомонная, кем-то потревоженная птица нагадала столько лет, что и не прожить.
Зашуршали ветки кустов и один за другим вышли из ночного мрака Булыга, Борич и Смага с трофейным оружием. Следом шли Витемир и Гойслав
– Управились, – доложил Монтвилу Витемир. – Проводники их порешили.
Не мешкая, вернулись к лодками и поплыли вверх по Большой Невке. Осенняя ночь хоть и длинная, но дел впереди немало. Как-то всё выйдет?
*
Неодолимая сила тянула Вяйно к останкам родимого дома, откуда он не успел вынести больную мать. Так и сожги заживо не нужную им, медленно умиравшую женщину нежданно нагрянувшие лютые звери, которых соседи-славяне называют варягами. Явились под вечер, едва успел предупредить родичей пастушонок, выпасавший на дальнем лужке две деревенские коровы и десяток овец.
Пришли варяги за девушками и молодыми женщинами. Чего ещё взять с бедной деревни? Едва успели уйти жители деревни, бежали в лес, унося на руках лишь малых детей, копья, ножи и луки со стрелами. Ни мечей, ни секир, ни иного оружия мирный род, промышлявший рыбой, лесным зверем и птицей, не имел.
Не застав жителей деревни врасплох, сунулись было разбойники в лес, пытались догнать. Но лес для лесного жителя – дом родной. Остановили врагов стрелы прирождённых охотников и сумерки наступавшей ночи. Озлобленные неудачей, сожгли варяги-разбойники избы и увели скотину.
С незапамятных времён люди малого племени водь или водяне, как называли их соседи-славяне, платили мехами, смолою мёдом и воском посильную дань, которую собирали с них княжьи люди, приходившие на ладьях с Ладоги и Волхова. За это имели водяне и их племенные соседи: ижора, веспяне, карелы защиту от варягов, а также необходимые в хозяйстве железо, соль, холсты и прочие товары.
Теперь у славян новая смута, которой воспользовались варяги и их большие боевые ладьи уже вошли в Неву, готовы к походу в Новгород и на Русь. Ходили слухи, что в Новгороде, который представлялся нигде не бывавшему Вяйно не иначе как жилищем богов, умер Великий князь. У славян началась борьба за власть, которая то и дело вспыхивала и в его племени, но ни варяги, ни славяне этого не замечали – так ничтожно малы были те племена, рассеянные по глухим лесам и топким берегам многочисленных северных рек и озёр, что с ними никто не считался.
Обидно это семнадцатилетнему Вяйно, у которого после смерти матери, никого кроме младшей сестры не осталось. Отец давно умер от тяжёлой раны, полученной в схватке с медведем, потом заболела мать. Её обгоревшие косточки юноша разыскал среди обугленных останков родной избушки и схоронил под огромной елью, скрывшей ветвями могилку, помеченную замшелым валуном.
Когда варяги ушли и рассеялся дым от пожарища, вернулись на пепелище родичи Вяйно, разгребали золу в поисках того, что осталось, радуясь каждому найденному топору, ножу и прочему куску дорогого и очень нужного им железа.
С тех не прошло и недели. Люди укрылись в глухом лесу, рыли землянки, готовясь к тяжёлой, холодной и голодной зиме. Поставить к морозам избы не выйдет, не успеют. Если выживут, то отстроят деревню на новом месте из бревён, коры и щепы, заготовленных за зиму.
Не спалось Вяйно ночами. Тянуло на старое место, к могилке матери. Подстелив под себя еловых веток, улёгся возле костерка и смотрел с тоской и печалью в усыпанное звёздами ночное небо. Задремал. Очнулся Вяйно в окружении незнакомых мужчин – воинов при мечах и луках, за плечами тяжёлые мешки. Попытался вскочить, однако примял юношу к земле ногой, обутой в добротный сапог, крупный воин с коротко подстриженной бородой, по виду не варяг.
– Кто таков? – Спросил Монтвил, убирая с лежавшего мелкорослого и худого юноши ногу.
– Чухонец, не понимает, – помог Монтвилу Булыга, понимавший язык водян и ижоры, селившихся по берегам Невы и в её дельте. – Твоя деревня? – Спросил он испуганного юношу.
– Моя! – Обрадовавшись, что перед ним славяне, ответил Вяйно.
– Что ты тут делаешь? Где твои родичи?
– В лесу, – ответил Вяйно. – Варяги сожги деревню, люди прячутся, боятся, что они могут вернуться.
– Видел их корабли?
– Видел, стоят возле берега.
– Пойдёшь с нами?
– Куда?
– Покажешь, как незаметно пробраться к ним.
– Пойду! – Загорелись глаза Вяйно. Понял юноша, зачем идут славяне к варягам. – Подождите немного, приведу наших мужиков. Злые на варягов. Вместе пойдём! – предложил Вяйно.
– Давай, только быстро! Пусть возьмут луки со стрелами! – Приказал юноше Монтвил.
Вяйно кивнул головой и скрылся в лесу.
– Время теряем, – заметил Витемир, охваченный азартом от предстоявшего боя.
– Подождём. Лесные жители хорошие охотники, их стрелы помогут нам, – ответил Монтвил и велел воинам отдыхать.
– Сколько ещё до Заячьего острова? – Спросил он у Борича.
– Половину пути уже прошли. Ещё с поприще, – прикинул проводник, проделавший этот путь после бегства из плена.
«До рассвета ещё далеко, успеем, а лесные охотники не помешают. Злы на варягов. Будут бить поганых стрелами!» – Подумал Монтвил, присаживаясь на ствол упавшего дерева. Он не нёс тяжёлых горшков, однако, будучи едва ли не вдвое старше воинов своего отряда, заметно устал.
Вайно и в самом деле вернулся быстро с шестью бородатыми мужиками в холщёвых рубахах, перетянутых верёвками, в холщёвых штанах и в лаптях из липового лыка. Все с луками через плечо, с колчанами у пояса, полными стрел с заточенными костяными наконечниками. Это по бедности, поскольку сами железа не добывали. Пробить такой стрелой доспех нельзя, однако лесные жители были хорошими стрелками и били стрелами в открытые места.
– Ильманен, деревенский староста! – Представил юноша понимавшему его Булыге старшего по возрасту из мужиков, и посмотрел на Монтвила.
Булыга перевёл и Монтвил пожал старосте локоть. Поможете нам. Стрел железных, каленых мы вам дадим. Бейте по варягам, не жалейте на них стрел!
* *
В отличие от купца, который едва стоял на ногах от большого, по разумению соблюдавшего пост хазарина, количества выпитого эля, медовой браги и виноградного вина, Мордехай был трезв и на ногах стоял твёрдо. Однако трезвый хазарин, обдумывавший как себя вести с ярлом и бароном, которых невзлюбил с первого же вечера, долго не мог уснуть без привычных ласк любимых наложниц, которых взял с собой в дальнюю дорогу.
Старшей наложнице, персиянке Лейле, было чуть больше двадцати лет. Горячая, вспыльчивая, словно огонь, черноглазая красавица-южанка, стоила Мордехаю немалых денег. Согласно магометанским представлениям о рае, именно такие, как Лейла, черноглазые девственницы ожидают героя, отдавшего жизнь во имя Аллаха и переступившего порог вечной благодати…
Мордехай любил ласки Лейлы, однако её побаивался: «Обидишь такую – ляжет рядом, зажав в руке острый нож, воспользуется моментом и ударит в сердце…» – Время от времени вздрагивал от таких мыслей любитель утонченных женских ласк.
Другой совсем ещё юной наложнице – белокурой и синеглазой красивой славянке, взятой силой у вятича-землепашца, было шестнадцать лет. Не в пример персиянке, Злата была с ним холодна, однако и её Мордехай тоже любил.
«Станет старше, будет не так холодна» – Надеялся Мордехай, любуясь своей юной наложницей, словно та была дорогой и красивой вещью.
«Дикие люди» – так думал хазарин и о славянах и о соплеменниках ярла, которых толком не знал, как назвать, то ли норманнами, то ли викингами, то ли варягами. И этот обжора-немец ничуть их не лучше, хоть и христианин.
«Дикие люди, не способные наслаждаться утончённой любовью с женщиной, как это могли избранные богом состоятельные и образованные люди, жившие в Итиле или Кордовском эмирате». – При этом о Византии Мордехай старался не вспоминать, поскольку там жили «неправильные христиане», которые вынашивали тайные планы ослабления и уничтожения каганата – одного из главных конкурентов в торговле, натравливая на Итиль диких кочевников.
Ночь была тихой, звёздной и прохладной. Мучаясь от бессонницы Мордехай присел на лавку, на которую садились гребцы, и укутался в тёплый, цветастый халат, над которым посмеялся несносный грубиян барон Готфрид. Узнав от Мешко, что «морда» по-славянски, то же, что и «лицо», ухмыльнулся и поинтересовался происхождением имени хазарина.
Пришлось объяснять немцу, а заодно ярлу и купцу, какой великий человек, живший очень давно, носил это имя. Как сумел с помощью своей родственницы по имени Исфирь, околдовавшей владыку Персии, спасти своих соплеменников от расправы и уничтожить тысячи врагов . Только зря Мордехай потревожил память единоверцев, сильно пьяные Готфрид и Хогурт всё равно над ним посмеялись. Задумался только Мешко, но ни о чём не расспрашивал.
Наложниц, которых Мордехаю пришлось уступить, барон и ярл разыграли с помощью византийского солида, подбросив золотую монету и загадав, как она упадёт.
На лик императора поставил ярл, и ему досталась Лейла. Огорчённому барону, который хотел заполучить «зрелую» персиянку, пришлось довольствоваться юной, неопытной и холодной славянкой.
Мордехай поёжился, представив себе, как терзает грубый и пьяный немец несчастную Злату, годившуюся хазарину в дочери. Впрочем, и ярл был не менее груб. Однако Лейле по силам утолить голод барона, и за неё Мордехай не переживал
«Дикие, грубые люди…» – Вздохнул Мордехай и принялся рассматривать звёзды, которые на севере казались тусклыми в сравнении с теми, которыми он любовался не только в Итиле, но и в Византии, Риме или Кордовском эмирате, где по поручению кагана довелось побывать состоятельному хазарину.
Флотилия ярла Хогурта выстроилась в одну линию вдоль берега протоки, отделявшей небольшой, заросший мелколесьем остров, который Мешко называл Заячьим, от главного русла Невы.
На берегу была выставлена стража – два полусонных воина, лениво бродившие вдоль берега. Время от времени дозорные перекликались друг с другом и, посматривая на стоявшие у берега корабли, на которых, подстелив под себя овечьи шкуры, спали на свежем воздухе сытые и нетрезвые ратники ярла Хогурта.
Между вековых сосен, возле которых на мягкую хвою, устлавшую землю, присели передохнуть уставшие стражи, не подозревавшие, что доживают последние минуты, дотлевали несколько прогоревших костров, на которых вечером жарили мясо.
Дальше, на противоположной стороне острова, откуда просматривалось главное русло Невы, размещался главный дозор. Там горел большой костёр, зарево и искры от которого просматривались с кораблей ярла и ладьи Мешко.
Прелестную ночную панораму портила лишь большая корявая сосна, на которой был повешен схваченный славянин из тех, восьми, что, перебив охрану, бежали несколько дней назад. Пятерых убили во время погони, двое как будто утонули в трясине, а этого славянина повесили напротив пустой ладьи. Труп начинал разлагаться, однако его не снимали, обходили стороной.
Мордехай зевнул, собираясь вернуться в свой опустевший без наложниц походный шатёр, поставленный на корме не слишком удобной для длительных путешествий ладьи, принадлежавшей купцу Мешко, зажечь свечу и записать на берестяных листах то, что узнал и увидел за день в этой северной стране, которая зовётся Русью. Однако хазарин вконец раззевался, ощутив большую усталость, и передумал, решив сделать записи утром на свежую голову.
Убрав письменные принадлежности, Мордехай не стал раздеваться, поскольку было довольно холодно, и прилёг на топчан. Однако заснуть не успел. Неожиданно на другой стороне острова послышались крики, и в небо взметнулось пламя костра, в который дозорный подбросил сухой смолистый хворост.
Мордехай привстал и вытянул шею, словно мог что-то рассмотреть за кронами деревьев, но тут послышались шум и крики с другой стороны. Он обернулся и, увидев, как из леса выбегают неизвестные люди с горящими шарами в руках и метают их в корабли, присел, и вовремя. В борт ладьи вонзилась стрела.
* *
Заранее наметив цели, славяне запалили промасленную паклю, которой были обмотаны тяжёлые горшки с «перуновым огнём», разом вышли из леса и, добежав до кораблей, принялись метать в них огненные снаряды. Не мешкая, вернулись за вторыми горшками и повторили стремительную огненную атаку, заставшую спавших варягов врасплох.
Падая, тяжёлые горшки вдребезги разбивались, и охваченная пламенем горючая жидкость – «перунов огонь» растекалась, жадно впитываясь в дерево, попадая на просыпавшихся варягов, вскакивавших с лавок, беспорядочно метавшихся, ревевших от боли и ужаса, падавших в воду.
Тех, кто успел придти в себя и пытался гасить пламя, били стрелами водяне, сводившие с варяги счёты за сожжённую деревню, а затем и славяне, израсходовавшие снаряды с «перуновым огнём» и взявшиеся за луки. Затем, повинуясь команде, так же неожиданно, как появились, лучники отступили к лесу и обошли стороной горевшие корабли.
Горели все восемь драккаров и более половины прочих вражеских кораблей. Не тронули славяне лишь две ладьи – одну, которую захватили варяги, другую, о которой никто ничего не знал, поскольку пришла она накануне, да и то, потому, что не хватило на них горшков.
– Эх, жаль нашу ладью! – В сердцах воскликнул Булыга.
– Прощай, Илманен! – Пожал старосте локоть Монтвил. – Живее уходите в лес, а как уйдут варяги, стройте новые избы! Живите, Русь вас в обиду не даст! Ещё увидимся и вспомним, как это было!
Припав на колени, водяне поклонились славянскому воеводе и, не мешкая, скрылись под ветвями вековых елей. Проводив их взглядом, Монтвил бросился в протоку, увлекая за собой отряд. Где вброд, где плавь перебрались на Заячий остров. Там, как было условлено, отряд подберёт княжья ладья.
– Все живы? Все целы? – Пропуская вперёд, считал Монтвил своих людей и проводников. – Все, двадцать три! А это кто? – мелькнула ещё одна спина, в белой холщёвой рубахе, – двадцать четыре?
– Вяйно! водянин! С нами побежал! – Отстав, и хромая на левую ногу, сообщил Монтвилу Булыга. – Не гони его, пригодится паренёк!
– Ты что хромаешь? Ранен?
– Ногу подвернул!
– Помочь?
– Сам дойду! – Превозмогая боль, попытался улыбнуться проводник.
Впереди послышалось грозное славянское «Ура!»
– Княжьи ладьи! – Глянув в даль, просиял Монтвил, увидев стройную колонну боевых славянских кораблей, поднимавшихся вверх по Неве, на Нево-озеро, на Волхов и Ладогу, на Русь!
– Ура! – Подхватил Монтвил.
– Ура! Ура! Ура! – кричали воины и трое проводников, бежавшие налегке к вышедшей из строя и приближавшейся к Заячьему острову ладье, которой было наказано подобрать отряд.
– Ура! – Глядя на ликовавших славянских воинов, закричал и Вяйно, любуясь красивыми, каких ещё не видел ладьями, а ветерок, оживший с неумолимым приближением утренней зари, наполнял высоко поднятые паруса с начертанными на них символами Солнца и Сокола-Рерика.
С середины широкой и многоводной реки, вытекавшей из огромного, под стать морю, Нево-озера, откуда начиналась таинственная Северная Русь, конца и края которой никто не знал, доносилась могучая воинская песня – гимн славянскому Богу-громовержцу, наполненная голосами тысячной дружины шедшего на Русь по зову предков Светлого клязя-Сокола.
Слава тебе, боже битв и борьбы,
Дай нам испить алой сурьи бессмертья!
В битве, Перуне, твои мы сыны,
Во времена лихолетья!
Бог огнекудрый, пролей на врага –
Дождь – разящие стрелы!
Тучи развей, яви нам Ярило,
Озари светом победы!
Всадником скачешь на белом коне,
Вздымая свой меч к небесам!
Громы и молнии копишь в себе,
Обрушь их на главы врагам!
Бог огнекудрый, пролей на врага –
Дождь – разящие стрелы!
Тучи развей, яви нам Ярило,
Озари светом победы!
Глава 4. Держава Рюрика
В этой главе рассказывается о том, как ладьи князя Рюрика Годолюбовича, которого прозвали на Руси Рюриком, вошли в Нево-озеро, откуда словене и русы изгнали варягов и, выдержав без потерь бурю, нередкую в это время года, дошли до Ладоги, где волхвы, преданные покойному Гостомыслу, признали Рюрика князем словен, русов и кривичей, а так же веси, мери и прочих племён, ставших отныне единой Русью, в которую войдут другие славянские и иные племена. Рассказывается о конце смуты и о славном воине Монтвиле, которого Рюрик отрядил на княжение в Гнёздно – дальний удел своей Державы.
1.
Месяц Ревун оправдал своё имя бурей, случившейся в Нево-озере, которое величиною своей превышает иные моря. Разогнал сильный шторм княжьи ладьи по огромному озеру, так что быстро их не собрать.
«Видно решил Стрибог опробовать ладьи и княжью дружину на прочность», – подумал усталый Монтвил, измотанный бессонной ночью, борьбой с ветром и волнами. Его ладью унесло далеко на север, а когда перед самым рассветом, наконец, стих ветер, успокоилось озеро, и рассеялся утренний туман – предвестник ясного дня, оказалась ладья неподалёку от угрюмого берега. Всюду сырые замшелые валуны, мрачные в трещинах скалы, поросшие чахлым кустарником и корявыми, иссечёнными ветрами соснами.
Одни. Где другие ладьи, неведомо…
– Куда же это нас занесло? – Обеспокоился Монтвил, с тревогой вглядываясь в незнакомый берег, таивший в бурю, которую удалось пережить, большую опасность для мореходов.
– Не иначе, как сам Сварог отвёл беду, – покачал головой Булыга, осматривая прибрежные камни и скалы. – Не дай бог налететь…
– Что это за земля? Как думаешь? – Спросил проводника Монтвил.
– Плавал я по Нево-озеру. Знаю это место. Волхвы зовут этот остров Землёй Велеса, а чухонцы его называют Валаамом за то, что высокий. Вот и избушка возле скалы, что как перст в небо указывает. В избушке той прежде жил волхв-отшельник. Наш из словен. Чудной волхв. Клялся Сварогом, что остров особенный, к богам приближённый. Сходят де боги с небес на землю через эту скалу, с ним разговаривают. Есть на этой земле ещё три волхва, живут в таких же избушках на разных концах острова. Тоже отшельники, а вместе встречаются в этом месте один раз в году, на Купалу, когда сходят к ним боги.
Перед тем как такое случится, приносят Сварогу и Велесу жертву – рыжего петуха. Других волхвов я не видел, а этого знаю. Да вот он и сам, чудной волхв! Жив кудесник! – Указал Булыга на худенького сгорбленного старца с седою в пояс бородой, вышедшего ранним утром из своей избушки посмотреть, кто к нему пожаловал.
– Далеко ли от этого места до Волхова? – Спросил Монтвил Булыгу.
– День пути, если под парусом, если на вёслах – два, – прикинул Булыга, хорошо знавший эти места.
– Если под парусом и на вёслах?
– Как получится, – устало пожал плечами Булыга, всю ночь не сомкнувший глаз. – Ветра-то нет, затих. Вот и чайки сели на воду. Верная примета – к ясной погоде.
– А будет попутный ветер?
– Холодает и проясняется. Вот-вот взойдёт солнышко. Думаю, что после полудня подует с севера. Смотри-ка, волхв машет рукой, зовёт нас! Пристанем? – Вопросительно посмотрел Булыга на Монтвила.
«Князь будет ждать ладьи возле Волхова три дня» – Вспомнил Монтвил указания Рерика, отданные воеводам и старшинам на ладьях перед входом в Нево-озеро на случай бури и шторма, которые в этих местах нередки.
– Причалим, посмотрим на чудного волхва, послушаем, что он нам скажет. Может быть, вымолит у Стрибога хороший попутный ветер? Выбирай удобное место, – согласился с проводником Монтвил и велел грести к острову.
Ладья двинулась к берегу, и Витемир направился на корму, где заметил Ладу. Девушка забросила ведро в озеро и тянула его за верёвку. Витемир опередил Ладу и помог ей поднять на ладью полное воды добротное деревянное ведро в виде бочонка.
В это время над озёрной гладью вспыхнула алая кромка всплывавшего солнечного диска, и закружились – раскричались, взлетевшие с воды чайки.
– Истинное море! – Воскликнул Витемир, любуясь восходом солнца.
– Не море это. Водичка пресная, вкусная! – Отпив глоток из ведра, молвила Лада, и, зачерпнув ладонью воды, умылась. – Ох, и холодная! Не то, что у Руяна, – улыбнувшись, несмотря на усталость, и она почти не спала, вспомнила Лада, как совсем ещё недавно купалась вместе с Витемиром в тёплой морской воде на песчаном пляже под высоким меловым утёсом. С тех пор словно минула вечность…
– Наполни второе ведро, – очнувшись от приятных воспоминаний, попросила она.
Витемир снял верёвку с полного ведра, привязал к пустому, забросил его в озеро и поднял полнёхоньким на ладью.
– Пойду кашу варить, – молвила Лада, подняв два тяжёлых ведра.
– Я помогу! – Перехватил вёдра Витемир. – Постой, полюбуемся вместе, как всходит солнце, потом отнесу воду к очагу. Чем будешь сегодня кормить? – Улыбнулся любимой девушке Витемир.
– Утром кашей из проса с салом, в полдень рыбьей ухой и хлебом с луком, вечером салом с хлебом, – перечислила юная стряпуха нехитрую походную пищу, в которой просяную кашу сменяла гречневая или ячменная, а рыбу мясо. Запивали еду квасом или кипятком, в котором заваривали что придётся: зверобой, мяту, бруснику, чернику…
Хоть длиной ладья и в пятьдесят добрых локтей , да тесно в ней. У очага, прикрытого от ветров дощатыми стенками, Лада попросила Витемира поставить вёдра, помочь установить на огонь огромный медный котёл, в котором будет вариться каша на «сто ртов», и велела «идти по своим делам».
Повязав голову платком, чтобы не мешали волосы, засыпала в котёл просо, залила водой, посолила и принялась нарезать ломтиками копчёное сало. Не простое это дело накормить сто мужчин, потом вымыть котёл, да горшки поменьше, куда раскладывала варево. Сколько их, если один горшок на шесть едоков? Хорошо хоть у каждого едока своя деревянная ложка и кружка. А там обед, а за ним ужин.
Спасибо, что дядя Витемира выделял ей в помощь дневального, а теперь помогает приставший к ним Вяйно. Смешной чухонец, как таких людей называет Булыга. Языка не знает, но почти всё понимает. Ровесник Лады, да малорослый и худой, словно подросток, чуть не на голову ниже её, зато рыбу умеет ловить, как никто иной. Вон сколько наловил! Скоро придёт, поможет чистить рыбу и хлеб испечь. Хоть и хочется спать, а надо…
*
Ладья приблизилась к острову, и Монтвил Витемир и Булыга сошли на берег по переброшенным мосткам. Карабкаясь в гору по камням, добрались до небольшой и ровной площадки, поросшей мелкой травкой, где под скалой, указывавшей в небо, словно перст неведомого великана, стояла на пеньках крохотная избушка в одно окошко, затянутое бычьим пузырём.
Поздоровались и поклонились в пояс старому волхву.
– И вам поклон, люди добрые, – молвил в ответ волхв-отшельник. – Откуда будете? Куда идёте?
– Идём мы с Руяна в Ладогу, – ответил волхву Монтвил, – да буря разметала ладьи по озеру.
– Тебя я помню, Булыгой зовёшься. Был здесь в прошлое лето, – узнал проводника волхв. – Кого же привёл ты на Русь?
– Княжьих людей, – ответил Булыга.
– Какого князя? – Приложил волхв ладонь к уху, словно не расслышал ответ.
– Князя Рерика – внука покойного Гостомысла, а мы его родичи, – так представился старцу Монтвил.
– Знал Гостомысла. Сильным был князем, прожил без малого сто лет. Жаль, сынов своих не уберег, все погибли, – прошамкал беззубым ртом старый сморщенный волхв, которому было не меньше ста лет. Только глаза у волхва ясные, синие-синие, как цветок василёк, светятся мудростью.
– Ждём вас, ждём князя Светлого Сокола. Ждём Рюрика! – бодро закивав седой головой, подтвердил волхв. – Опять на Руси смута. Ведаю, ждут князя в Ладоге, а в Новгороде не ждут. В Ладогу поспешайте, а в Новгород обождите. Обождёте – крови много не прольётся.
– Откуда же ты это знаешь, святой старец? – Не удержался, спросил у волхва Витемир. – И почему ты назвал князя Рюриком?
– Велес нашептал. Он всё знает, всё видит, – прошамкал старый волхв. – А князя будут звать на Руси Рюриком. Так приятнее нашему слуху и речи нашей так легче, – объяснил волхв удивлённому Монтвилу, который убедился по прибытии в Ладогу, что старец-кудесник был прав…
– А это, что у тебя? – Спросил Монтвил, увидев на скале высеченный крест, напоминавший те, какие повсюду у христиан: франков, галисийцах и немцев. – Откуда он здесь?
Пригляделся, а рядом письмена, и на скале с крестом, и на валунах возле избушки. Древние руны, которых не разобрать. Подумалось Монтвилу: «Китавруса бы сюда, с его книгами!»
– Давно это было, – так, словно что-то припоминая, ответил княжьим людям старый волхв. – Приплыл сюда в малой ладье посланник по имени Индрий с учениками, возвестил о новой вере, идущей от Христа – Божьего сына. Увидел крест и не удивился. Не мало таких крестов на камнях Велесовой земли. Откуда они – никто не знает. Верно оттого, что земля здесь святая…
– Ты назвал имя Христа? – Удивился Монтвил, живший не в «медвежьем углу» и слышавший не только от франков и саксов, но и от грека Пимена историю о Христе, которого ещё называли Иисусом. – Что ты ещё знаешь о нём?
– Божий сын, – ответил волхв. – Должно быть, иное имя его Даждьбог . Из Сварожичей, – ничуть в том не сомневаясь, ответил славянскому воину волхв.
– Ступайте, княжьи люди, идите к Волхову, где собираются княжьи ладьи. Вот и Стрибог вас увидел, попутный ветер послал. Глядите – другая ладья! – Указал волхв на озеро. – Чья?
– Наша! – Узнал Монтвил ладью Синава. – И в самом деле! – обернувшись лицом к северу, ощутил он холодное дыханье Стрибога, любуясь голубой озёрной гладью и красивой ладьёй, шедшей под парусом в сторону Волхова, где князь собирал свою флотилию.
2.
На исходе сентябрьской ночи, когда в невской протоке возле Заячьего острова разом запылали драккары и прочие корабли флотилии Хогурта, перепуганный Мешко продрал глаза, опухшие после вчерашней попойки, и, убедившись, что дела ярла плохи и ладьи Рерика ему не удержать, велел своим людям выгребать на широкую Неву. Благо, что ладья купца оказалась крайней, и огня ей не досталось.
Гость Мешко, хазарин Мордехай, проклявший тот день, когда согласился на опасное путешествие к морю, забрался в свой шатёр и, содрогаясь от ужаса, истово молился Яхве о спасении, вкупе поминая Моисея и прочих иудейских святых, а так же кагана Захарию, который удружил, отправил родственника в Новгород ко двору князя Вадима...
«Сам виноват! Сидел бы Новгороде! Оттуда, если что – можно бежать в Булгар или в Киев…» – Тут же, устыдившись бранных слов в адрес кагана, с тоской подумал Мордехай и, вспомнив о наложницах, оставшихся у ярла и барона, разрыдался от бессилия, утирая слёзы холёными рукам.
– Что хнычешь! Уцелел и радуйся! Или о девках своих пожалел? – Заглянув в шатёр, накричал на Мордехая, купец. – Купишь себе других, а пока выбирайся-ка из шатра на свет, да убирай его подальше, чтоб не мозолил глаза! А лучше брось в воду, утопи! Пришло время уносить ноги! Плывём обратно в Новгород. Больше некуда. Упорхнул ясный Сокол, которому быть теперь на Руси! Упустил ярл Хогурт князя! Так что оторвёт конунг ему за это голову! – Причитал Мешко, хватаясь за собственную. – «Пока что цела…»
– Говорил я ему, предупреждал, что накажет Яхве за осквернение священной книги! – Взбодрился Мордехай, пытаясь себе представить, как конунг станет «отрывать голову» надменному ярлу. – И поделом! Не богохульствуй!
– Что ты там бубнишь! Ступай, помоги гребцам! Если не умеешь – научат! Дело не хитрое! – Крикнул купец хазарину и сам уселся на лавку, подле своего холопа. Поплевал на руки, замахнулся тяжёлым веслом и, охнув, опустил его в невскую воду, озираясь на тёмные берега.
«Куда пристать? Где схоронить до времени, да так чтоб чужие не нашли, не расхитили, товар – медь, воск, мёд, полотно?..» – Лихорадочно соображал купец.
Предложил Мешко свои товары Хогурту, а тот, хитрец, согласился всё забрать, а расплатиться с добычи после разгрома Рерикова воинства.
«Не вышло!» – Злорадствовал в душе купец, вспоминая, как запылали драккары надменного ярла.
*
На Ореховом острове , разделявшем вытекавшую из Нево-озера полноводную Неву на два русла, стояла славянская застава, восстановленная после изгнания варягов из пределов Руси.
Ввиду малого числа ратников застава не смогла бы противостоять флотилии ярла Хогурта, явись она сюда целиком. Однако разбойничьи шайки данов, свей, урманов и прочих немцев, ходившие за добычей в одиночку и без ведома своих конунгов, теперь не пропускались, изгонялись, нередко с боем, обратно в море.
Купеческие суда с проходными грамотами, выданными в Новгороде, шедшие из Руси за море или обратно, досматривались и велись записи с указанием имён купцов и товаров ими перевозимых. Взималась пошлина.
Не избежал такой проверки и Мешко. Озабоченному купцу пришлось спрятать Мордехая, которого могли опознать по внешности – был «слишком чёрен и ликом сильно отличался от славянина или варяга».
На торговой ладье Мешко были преданные купцу кормчий и проводник, а так же двенадцать холопов, взятых им под залог, дело которых грести и делать то, что прикажут, а главное – держать язык за зубами.
– Что-то ты рано вернулся, Мешко? Третьего дня ушёл к морю и уже назад! Пустой. Куда подевал товар? Куда девался хазарин с охранной грамотой от князя Вадима, с шатром и девками? – Требовал от купца ответа воевода, поставленный на заставу старшиной.
– Товар продал купцу-урману возле Котлина, к нему же перебрался хазарин с шатром и девками. Ему к франкам, – ответил Мешко, то, что придумал заранее.
– Куда же ты теперь? – Строго спросил воевода.
– Домой, в Новгород.
– Про варягов что знаешь?
– Видел их в Неве возле Заячьего острова. Досмотрели, пропустили. С хазарином были вежливы, девок не тронули и меня не обидели. Малую пошлину взяли мёдом и пропустили. Обратно шли, не было их там. Ушли, а куда – не ведаю, – развёл руками Мешко.
– Какую такую пошлину? – Возмутился старшина. – Права такого не имеют!
– Не имеют, – вынужден был признать Мешко, сказавший лишнее, поскольку мёдом сам угостил ярла.
– А видел ли ты в Неве славянские ладьи?
– Что за ладьи? – Сделал удивлённый вид Мешко. – Нет, не видел.
– Как же так? – Удивился воевода. – Боевые ладьи числом двенадцать с тысячью ратниками прошли в озеро. Силища немалая! Мы князю Рюрику – внуку покойного Гостомысла присягнули, и ты плыви в Ладогу, присягай! Кончилось безвременье и Вадиму следует подчиниться князю Рюрику! Не затевать усобицу. Стать рядом с ним по правую руку!
– Будем присягать. Куда же деваться, – вынужденно согласился с воеводой купец, подумав: «Вот уже и князя назвали Рюриком». Хотел было Мешко спросить воеводу, почему так, однако не стал. Ярл с бароном называли князя Рёриком.
«Немцы, но мы то словене, нам привычнее Рюрик», – в мыслях согласился купец со старшиной заставы на Ореховом острове.
– Князь наведёт на Руси порядок, и к весне перенесем заставу на берег морской, а то и на Котлин! Выбор отвоюем! Отстроим новый кром! Поставим заставы на Нарве и Луге, а то и на Двине. Выбьем варягов из Полоцка! Закроем им все пути через Русь!
– А с купцами как? – Спросил Мешко старшину заставы.
– Купцы – те заплатят пошлину и пусть плывут, торгуют и богатеют вместе с Русью! – Ни чуть в том не сомневаясь, ответил купцу воевода.
*
У Орехового острова ладья Мешко, задержалась из-за непогоды и вошла в Нево-озеро после бури, которые нередко случались в этих местах с наступлением осени.
Пока ладьи князя, разнесённые бурей, собирались у входа в Волхов, Мешко успел проскочить с попутным ветром в Ладогу, куда уже достигли вести о скором пришествии Светлого князя-Сокола, которого ожидали, по словам ладожан, «с великой радостью и с нетерпением».
Купца расспрашивали, не видел ли княжьи ладьи?
Был не в духе Мешко и отвечал ладожанам, так чтоб скорее отстали.
– Видел варягов издали. Разве поймёшь, кто такие? Сколько их? Много! Воевода с заставы на Ореховом острове сказал, что ведёт ладьи Рюрик. Кто таков не знаю, – притворился Мешко.
– Так это же наш князь, Гостомысла внук! Какие ж они варяги? Надо позвать жрецов! Бакота ему письмо посылал прошлым летом, звал на княжение. Гостомысл так завещал! Как же ты про это не знаешь? – Удивился мелкий купчишка из ладожан, недоверчиво посмотрев на Мешко.
– Не было меня тогда в Новгороде. В Херсонес ходил, – развёл руками Мешко, подумав, что следует поскорее выбираться из Ладоги, пока кто из холопов не проболтался о ярле Когурте и спрятанном на ладье Мордехае.
– Надо послать людей встретить Рюрика, – предложил пожилой ладожанин.
– Я поплыву! – Поднял руку парень. – Лодка у меня быстрая, хорошо просмолена!
– Возьми меня!
– И меня…
Пока ладожане спорили и решали, кого послать встречать князя, Мешко повёл свою ладью вверх по Волхову в Новгород, выстроенный неподалёку от древнего града Словенска уже при Гостомысле. Склонял его к этому Мордехай, горячо убеждая, что из Итиля, заинтересованного в недопущении князя в Новгород и на Русь, придёт помощь.
Красив новый город из белого камня, обнесённый прочной каменной стеной, с Волхова виден издалека. Вокруг многолюдные торговые и ремесленные предместья, чуть дальше по берегам реки многочисленные деревни до самого Ильмень-озера и по его берегам, а за озером современница Словенска Старая Руса – самый древний русский город, сохранившийся до наших дней .
3.
К вечеру третьего дня у входа в Волхов собрались все ладьи, разнесённые бурей по озеру, и князь позвал к себе старых верных соратников, проститься с Пименом.
К большому несчастью сильно простыл, проживший долгую жизнь мудрый грек, и теперь медленно угасал. То бредил от жара, покрываясь потом, то затихал, продолжая спорить с безжалостной Марой , которая звала его, а куда – в ирий или пекло ? Разве узнаешь…
Майя – супруга Китавруса весь день хлопотала возле Пимена, утирала пот с бледного морщинистого лица умиравшего старца, поила целебными отварами, шептала заклинания-обереги, однако ничто не помогало.
В сумерках Пимен очнулся и с большим трудом улыбнулся, увидев возле себя князя, его родичей и близких соратников: Трубора, Синава, Китавруса, Монтвила, Ротворда. Волхвов с ними не было. Знал князь, что греку они не по нраву.
Перехватил Пимен тёплую руку Майи, прижал к щеке. Испугалась женщина, ощутив, что жар пропал, и от старца повеяло холодом. Сердцем почувствовала, что отходит в иной мир. Собрав последние силы, Пимен заговорил. Так тихо, что трудно услышать, однако мысли по-прежнему ясные.
– Слушай, князь, что скажу, – прошептал вещий старец. – Явился мне древний бог Дый-Зевс . Поведал, что ждёт тебя, твоих потомков и Русь, завещанную тебе дедом.
– Слушаю тебя, Пимен, – склонился над умиравшим оракулом взволнованный князь. – Только где они, мои потомки? Были у меня любимые женщины, были дети от них. Иных уже нет, иные остались там, – махнул Рерик рукой на багровый закат. – Вся жизнь в походах…
– Поведал мне Зевс, – собрав последние силы, продолжил Пимен, – что будет у тебя на Руси супруга. Не девица, женщина. Местная, не словенка, из урманов. Отец её станет верным твоим воеводой. Сына твоего воспитает, расширит державу от студёного океана до тёплого моря . Всех славян соберёт воедино. В сраженьях прославится, а как вырастёт сын твой, передаст ему Великое княжество, – спешил, шептал князю умирающий старец. Устал, прикрыл глаза. Думали, что угас…
Ан нет, хватило у Пимена сил ещё на несколько вещих слов.
– И внук у тебя будет. Прославит Русь на века. Сокрушит первейшего врага славян. А правнук твой примет новую веру…
Какую – не успел сказать вещий старец, угас.
Все кто мог слышать предсказания мудрого грека, были потрясены. Монтвил посмотрел на князя. Рерик был бледен. Долго молчал, затем коснулся лица Пимена, словно хотел убедиться в том, что грек мёртв. Одёрнул руку, окинул взором соратников.
– Велите пристать к берегу и готовить «малую ладью». Пусть Пимен оправится в путь к богам и своим предкам как подобает князю.
*
В холодную лунную осеннюю ночь, когда выпадает иней – предвестник скорой зимы, на берегу Нево-озера в окружении дружины князя-Сокола запылал огромный костёр – священная крада, сложенная из сухих древесных стволов.
Жаркое пламя уносило на суд Всевышнего, сработанную из дерева малую ладью-усыпальницу с уложенным в неё телом вещего старца, укрытым греческими книгами, из которых черпал знания мудрый грек – маг и прорицатель.
Задумавшись над последними предсказаниями Пимена, Монтвил рассеяно смотрел на священное пламя, не сомневаясь в пророчествах вещего старца. Знал, что будут у князя наследники, продолжится род Светлого князя-Сокола!
«О каком же первейшем враге славян, которого сокрушит внук князя, поведал нам вещий старец?» – Мучался Монтвил. – «О данах? Саксах? Для ободритов и ругов первейшие враги – немцы, но не для Руси. Кто же тогда этот враг? Хазарский каганат! Вот он первейший враг!» – догадался Монтвил. «А какую же новую веру примет княжий правнук? – «Не греческую ли?»
4.
Полна народа гридница, не продохнуть, не протолкнуться. Кому не хватило места за столом, стоят, прислонившись к стенам. Юноши наливают им медовую сурью не в кубки, в чашки и кружки. Как не выпить за здоровье князя! Как не выпить за многие лета его правления!
Выпил глоток, другой священного напитка – ступай из гридницы, освободи место следующему. Каждому хочется испить сурьи, посмотреть на Светлого князя-Сокола, которого ныне признали волхвы главою Руси!
По правую руку от князя – старейшина-волхв Бакота и другие волхвы. По левую – побратимы Трубор и Синав, за ними родичи и соратники: Китаврус, Ротворд, Монтвил. Дальше сидят воеводы, воины и ладожане из тех, что избранны к пиру.
Шумно. Слышны застольные речи, здравицы, звон кубков. Монтвил прислушался к разговорам. Бакота беседует с князем. Старый волхв рассказывает Рюрику о последних днях жизни Гостомысла, о державе, которую передал ему дед.
– Держава наша велика, от Рифейских гор на восходе, до Изборска на закате. От Студёного океана с Землёй-Маткой до Русского моря, но нет по-прежнему в ней порядка. Гостомысл объединил словен, кривичей, русь, весь и мерю. Тебе, князь, предстоит принудить к покорности полян, древлян, дреговичей и радимичей. Освободить от хазарского ига северян и вятичей. Вернуть утраченные земли тиверцев и уличей. Принять под свою руку чудь и югру . Отобрать у Василевса Корсунь и Корчев . Вот же, сколько, князь, у нас неотложных дел…
Ударили по струнам гусляры, запели в три голоса «Боянов Гимн» . О великой битве объединённых сил славян с готами Германариха , случившейся на берегах Днепра-Славутича пять веков назад.
Старому Словену и Молодому,
Умершему и живому,
И Златогору – волхву Сварога.
Пьющие мед в гостинных палатах
Роды князя Словена Старого,
Те, что изгнали лютую мглу от Непры-реки,
Слушайте песнь Бояна!
Будем сынами наших отцов!
Нас роды гибнущие позвали –
Мы снарядили коней и помчали,
Строясь у княжьих рук.
Видит очами истину Бояна!
Ты, князь, промолвил радмичам:
– Го-о-ойя! –
Кимрам, деговичам и земегалам,
Чтоб звали сынов на рать.
Гимны Боян запел – и потекли сотни воев!
Волхи пришли на голядь,
Корень от Руса их происходит.
Так же как руки плечам нужны –
Князю нужны те мужи.
Князь наш Словен очами сияет –
Летом так солнышко припекает!
Вкруг его кмети – витязи ярые –
Белы месяцы Белояровы!
Если Боян видит князя Соловена –
Сердце трепещет как древа лист,
Застит тучею очи!
О земеголы, к вам воспою!
Вы даром кормили, поили меня –
И грянул глас русам, кого наставлял
Сам князь Старый Бус – Бояна отец.
О Бусе – отце молодого волхва,
О том, как он бился, врагов поражая,
Пел волхв Златогор.
Златагоровы гимны –
Воистину вы хороши!
Он пел, как Чегирь звезда
Летела в огне драконом,
Сияя светом зеленым.
И сорок волхвов-чародеев,
В стожары глядя, прозрели,
Что меч Яра Буса до Киева славен!
И как Златогор отца воспевал
Старой былины слогом,
Так и я, Боян, ныне пою
И славлю – кого люблю.
Рек Германарех: – Й-о-хо! –
Великие воды узрят мои вои,
Богов киммерийцев и волхов!
Мы кимров и волхов изгоним!
Но не варяги – ясуни.
И вождь наш концами мечей
Изгнал чужеземцев-гостей!
О Старый Словен, воздай по заслугам –
Дай долю тому, кто смел!
О Боян, войди снова в силу!
Пропел песнь кому – благое тому!
Зрим! Велеса нам не избегнуть!
И славы Словена не умалить.
И меч то Бояна – ясный язык.
И в память волхва Златогора мы пьем!
То Арию память и Скифу то гимн!
Злата шеломы на тризне сыпь!
Как ни вслушивался Монтвил в родные славянские слова гимна, однако, мало что мог разобрать и понять в величавой старинной песне. То ли звучали иначе слова северного наречия, к которому теперь привыкать, то ли многого он не знал о своих дальних родичах-соплеменниках, их вождях, их союзниках и врагах.
– Го-о-ойя!..
5.
– Это что же происходит! – Возмущался староста от новгородского купечества богатый купец Барма, нервно теребя окладистую рыжую с проседью бороду. – Пошли наши ладьи с товарами на Волин, с расчётом к Макоши вернуться, а в Ладоге их задержали люди Рюрика! Варяги, да и только! Хуже! Урманы – так те дань возьмут и пропустят! А эти – товар и ладьи забрали, даже холопов, тех, кто не сбежал, задержали служить новому князю! Где ж такое видано?!
К тебе взываем, Вадим! Собирай рать! Пойдём на Ладогу, прогоним Рюрика! Пусть уходит к себе на Руян! Мы, купечество, последнее отдадим, сами в первых рядах пойдём с мечами и секирами! – Барма припал на колено и поцеловал руку Вадиму.
Примеру Бармы последовали Мешко и прочие видные представители новгородского купечества и горожан, допущенные в покои самопровозглашённого князя Вадима, поддержанного купцами и частью зажиточных горожан, однако не признанного волхвами, большинство которых покинули Новгород.
Уходили волхвы в Ладогу или в Старую Руссу, куда третьего дня, минуя Новгород, прошли две рюриковы ладьи полные ратников в шлемах и кольчугах.
По словам тех, кто это видел – «воины громко кричали, грозили мечами». Теперь на Порусье и Ловати сел верный Рюрику воевода. Дошли слухи, что имя его Ротворд. Чем не варяг?
– Некуда теперь податься торговым людям.… – Поцеловав руку Вадима, тяжко вздохнул Мешко, припрятавший товар на берегу Невы в укромном месте. – «Доведётся ли теперь вернуть?»
Выслушав жалобы прочих купцов и горожан, Вадим велел им удалиться. Из купцов остались лишь Барма и Мешко. Из иноземцев – хазарин Мордехай и державшийся в тени невзрачный тощий человечек в длинной тёмной сутане. Из-под низко опущенного капюшона покрывавшего плешивую голову, выглядывало узкое, безбородое, с болезненной желтизной, лицо. В морщинистых руках массивный медный крест на цепочке в видё кипарисовых чёток, отполированных неспокойными руками благочестивого католика.
– Сеньор Паоло, легат из Рима, – представил Вадим купцам и хазарину назвавшегося так иноземца, прибывшего в Новгород из «вечного города » самым безопасным путём, проследовав по морю через Константинополь до Херсонеса и дальше до Новгорода по Днепру и Ловати.
Помимо латыни легат, появившийся в Новгороде на исходе лета вместе с купцами, ходившими в Киев, владел языком франков, который был для него родным, и рассказал понимавшему его Вадиму немало интересного о своём родном городе Пуатье и о других франкских и италийских городах, в которых побывал по поручениям Папы. Вот и в Новгород легат прибыл с посланием от папы в сопровождении двух латинских монахов, нёсших деревянный сундук с дюжиной латинских книг.
В пути до Киева легата и монахов не раз останавливали разные люди, в том числе и те, кто не брезговал обирать беззащитных путников. Отняли несколько солидов выделенных на пропитание, сняли два кольца с пальцев сеньора Паоло, хотели забрать медный крест, но, глянув на распятого Христа, одумались. Книги же таких лихих людей не интересовали.
Лишившись денег, сильно оголодали папские посланцы, и лишь словенские купцы, доставившие странников в Новгород, кормили их из сострадания тем, что ели сами. В благодарность за пропитание легат читал длинные проповеди на латыни, которые язычникам славянам были не понятны. В противном случае его и монахов могли бы прогнать с ладьи, а остаться на пустынном берегу среди северных лесов и болот для посланцев Папы было равносильно гибели.
Тяготы едва ли не полугодового пути к язычникам не сломили дух легата, однако он и его спутники, привыкшие к сухому и тёплому климату, страдали телом от холода и сырости и по прибытии в Новгород мучались от поясничной и суставной боли.
Сеньор Паоло был старше своих спутников и страдал больше, кутаясь в ветхую сутану, под которую повязал на поясницу большой шерстяной платок, подаренный ему немолодой стряпухой, пожалевшей несчастного старика, полагая его «мирным немцем» и «иноземным волхвом» с несколькими непривычными для славян именами: «Сеньор, Паоло и Легат». Узнав, что у него болят суставы и мёрзнут ноги, сердобольная вдова отдала ему свои старые валенки, оказавшиеся впору мелкорослому сеньору.
Поскольку стряпуха и легат не понимали друг друга, пришлось им общаться с помощью жестов. В благодарность за сочувствие, валенки и платок, облегчавший страдания, сеньор Паоло прочитал стряпухе несколько коротких молитв и женщина, решив, что тот пропел ей куплеты какой-то скучной песенки, опять пожалела и хорошенько накормила смешного тщедушного старца.
Чего не понимала женщина, понимал Вадим, которому пришлось задуматься о том, что же ему делать дальше? Сделать важнейший шаг – креститься и принять покровительство Папы? Повременить или же отказаться?..
Барма и Мешко уговаривали Вадима собирать рать в Новгороде и окрестных деревнях, идти на Ладогу пока не грянула зима, и Волхов не покрылся льдом.
– Княже, не время мешкать! Не пойдём сейчас, к весне Рюрик окрепнет, призовёт воинов с Белоозера, а теперь и со Старой Руссы, куда прошли его ладьи, подымет чудь, и одолеть его нам будет не под силу! – убеждал Барма Вадима.
– Новгород велик, гулящего народа в нём много. Коль быстро соберём рать вдвое, втрое большую, чем у Рюрика, то не посмеет нам противиться и уйдёт из Ладоги, откроет пути к морю! Купцы помогут, осыплют твою рать серебром! – Поддержал Барму Мешко. – Решайся, князь, иначе прогонят нас, дочиста выгребут наши амбары!
– А если не удастся одолеть? Ярл Хогурт и тот не смог его остановить, ты видел собственными глазами, как пылали корабли варягов. Кто же может поручиться, что с нами не случиться тоже? Не лучше ли пойти с Рюриком на мировую? – Колебался Вадим. – Иначе междоусобица…
– Не выйдет, князь, коль взялся за гуж! Рюрик не простит! Да и купечество против! – Возмутился Барма. – Не хотим Рюрика!
– О чём это они? – Спросил легат у хазарина.
– Дословно не скажу, – пожал плечами Мордехай, понимавший кое-что из языка славян. – По-видимому, убеждают князя собрать войско и идти войной на Рюрика.
– Что же ответил князь?
– Опасается, что потерпит поражение.
– Междоусобица – дело обычное. В ней одолеет тот, кому поможет бог, – подняв глаза вверх, философски изрёк легат, и хазарин его понял.
– Ваше Величество! – Обратился Мордехай к Вадиму, которого тешило такое к себе обращение личного представителя кагана Хазарии. – Выслушайте сеньора Паоло и сделайте так, как он велит. Уверен, что и каган Великой Хазарии одобрит все предложения наместника Римско-католической церкви.
Мешко и Барма поостыли и уставились на Мордехая, кажется, понимая, к чему тот клонит. Если Мешко, готовый к любым компромиссам, был морально готов креститься по латинскому обряду, как это с делали франки и немцы, с которыми он имел торговые дела, то Барма был упёртым противником какой бы то ни было новой веры.
«Разве договоришься с таким», – тяжко вздохнув, подумал Мешко, и с сочувствием посмотрел на легата и Мордехая.
– Сиди в городе и прими покровительство Папы и Иисуса Христа! – Изрёк легат, обращаясь к Вадиму. – Примешь крест – бог тебя защитит, и покарает язычников. Откажешься – бог отвернётся, и сгоришь в гиене огненной!
– Я-то приму! – Да Новгородцы к этому не готовы. Итак, ропщут, что волхвы не любят меня, ушли к Рюрику, – дрожа всем телом, робко ответил Вадим легату.
– Молись! Бог даст, образумишься! – Надвинув поглубже капюшон, так что виднелись лишь тонкий с горбинкой нос и жёсткие бледные губы, легат произнёс заглавную католическую молитву:
Credo in Deum, Putrem omnipotentem,
Credo in Deum, Patrem omnipotentem,
Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum
Christum, Filium eius unicum, Dominum
nostrum: qui conceptus de Spiritu Sancto,
natus ex Maria Virgine, passus sub Pontio
Pilato, crucifixus, mortuus et sepultus:
descendit ad inferos; tertia die resurrexit a
mortuis: ascendit ad caelos; sedet ad
dexteram Dei Patris omnipotentis: inde
venturus est iudicare vivos et mortuos.
Credo in Spiritum Sanctum, sanctam
Ecclesiam catholicam, Sanctorum
communionem, remissionem peccatorum,
carnis resurrectionem, vitam aeternam.
Amen.
– Что это он бормочет? – Неприязненно посмотрев на легата, и грубо толкнув Мордехая, озаботился Барма. – А ну, умный хазарин, говори!
– Легат говорит о вере во всемогущего бога, сотворившем землю и небо, об Иисусе Христе – сыне бога и девы Мари. Понтии Пилате, который распял Христа на кресте. О воскрешении Христа и о вере в святую церковь. Ещё что-то о грехах и о воскрешении тела, – не без труда распознавая отдельные слова молитвы, переводил Мордехай, не слишком хорошо владевший латынью.
– Почему же не по-нашему? – Возмутился Барма.
– Так принято у латинян, – ответил мудрый Мордехай. – Вот и франки слушают проповеди на латыни. Римский Папа считает, что так лучше. Меньше знаешь – больше веришь. Надо верить....
– Во что же? – Удивился Барма. – Как же можно верить тому, чего не знаешь? Мало ли чего он там наговорит! Может быть, он нас злостно поносит, а ты не можешь толком перевести или лукавишь? Да гнать в шею этого безбородого и плешивого проходимца и немедля собирать рать!
Однако на резкие слова купца, известного своей несдержанностью, никто не обратил внимания.
– Вытянув шею, Вадим прислушивался одновременно к непонятным словам легата и вернувшегося к переводу Мордехая, излагавшего то, что удалось ему понять, на языке франков. В этот момент вид самозваного князя, которого не желали признавать волхвы, был жалок.
«И это Вадим, прозванный «Храбрым»?» – Наблюдая со стороны, подумал Мешко, и ему вдруг расхотелось креститься по латинскому обряду. – «Храбр Вадим ходить на чудь, собирать с покорных дань. С варягами воевал, так кто ж этого не делал! А вот побороться с Рюриком – кишка тонка! Не собрать ему рати, а если и соберёт, так побьёт его Рюрик.
Видно прав был воевода с заставы на Ореховом острове, что пора присягать Рюрику и торговать, а с крещением можно и подождать. Пусть князья решают, как им быть. А мне скорее до дому добраться, забрать семью, да в Ладогу пока не поздно. Дом постерегут слуги. Дотянуть бы до весны, а там всё решится…»
6.
К середине месяца травня большая славянская ладья, вышедшая из Старой Руссы едва с Ловати сошёл ледоход, осторожно продвигалась на вёслах вверх по течению узкой речки Каспли, у истоков которой начинался волок к Батюшке-Днепру или Славутичу, как любовно величали главную славянскую реку поляне.
В конце волока, на берегу Днепра, привольно раскинулось крупное старинное селение Гнёздово, где на пересечении торговых путей Монтвил должен был поставить заставу, обозначив южный рубеж нарождавшейся Державы Рюрика.
Позади долгий и извилистый путь по системе рек и речек, о существовании которых Монтвил даже не подозревал. После Ловати – река Кунья, потом Усвяча, Двина, и, наконец, Каспля . Не будь на ладье опытного проводника из Старой Руссы, не добрались бы до Днепра, заблудились среди бескрайних лесов, многочисленных рек и озер.
Успешному прохождению большой ладьи по малым рекам помогло и весеннее половодье, на которое возлагал большие надежды проводник. Ему ещё не приходилось ходить с такими большими ладьями из Старой Руссы на Днепр. Каспля река не широкая, местами не разойдутся две большие ладьи, однако, по словам проводника, глубокая, проходимая вплоть до волока.
Монтвил и Витемир всматривались в проплывавшие по обеим сторонам пустынные лесистые берега, покрывшиеся за последние дни весенней зеленью. Кое-где доцветала черёмуха, обдавая стойким дурманящим запахом, следом зацветали дикие яблони, протягивавшие ветви к самой воде. Совсем, как на оставшейся в прошлом родной Лабе-реке, куда весна приходила едва ли не месяцем раньше…
Прошло больше года, как они покинули родную деревню, где у Монтвила осталась семья, у Витемира мать и младшие братья. Как будто не слишком много, однако, с той поры словно минула вечность, и оба понимали, что вернуться им вряд ли придётся, следует привыкать к новым местам, которые станут для них родными. Ведь столько событий пришлось пережить за прошедший год, что хватило бы на иную жизнь…
Спустя два дня после прихода в Ладогу и пира в честь прибытия на Русь князя Рюрика – законного наследника покойного Гостомысла, четыре ладьи, каждая со ста лучшими воинами, ушли в дальние пределы Северной Руси.
Синав ушёл на Белоозеро. Ему выпал самый дальний путь по озёрам и рекам, который вёл на Волгу к Булгару, Итилю, Хвалынскому морю и к Персидской земле. Путь этот следовало закрыть для «незваных гостей».
Трубор ушёл в порубежный Изборск, которому угрожали варяги. Хоть и не далеко, но в пути приходилось преодолевать несколько волоков, а если такое не по силам, то добираться пешим походом.
Ротворд и Монтвил ушли вверх по Волхову и через Ильмень-озеро в Старую Руссу, где Ротворду было наказано оставаться, и не пропускать в Ловать и дальше в Днепр новгородские ладьи пока в Новгроде сидит самозванец Вадим.
Монтвилу князь велел идти по весне в Гнёздно, откуда шёл волок на Двину и в Полоцк, где засели варяги.
Китаврус остался с Рюриком в Ладоге, где решалась судьба Руси.
Пойдёт Вадим войной на Рюрика, затеяв междоусобицу, от которой выиграют лишь враги: даны, свеи, урманы, немцы, хазары…
Да мало ли их у славян? Или же не решится на борьбу с законным князем, скроется в чужих землях. Самозванцу прощения нет!
Сам Рюрик, вняв мудрому совету Бакоты, оставался с главными силами в Ладоге. Выжидал, не делал первого шага к войне с новгородцами, где было немало сторонников Вадима.
Вот и советники у самозванца объявились – посланник кагана Хазарии и римский легат, склонявший самозваного князя Вадима к крещению по латинскому обряду, обещая при этом поддержку Папы Римского и всего католического воинства, «готового придти на помощь». Однако Рюрик понимал, что помощь Рима вряд ли возможна.
«Поди-ка, доберись до нас!»
Гораздо опаснее Хазарский каганат. Не так далёк и по-прежнему берёт тяжкую дань с северян и вятичей. Вновь намерен кровосос-каганат вернуть недавно утерянную покорность полян, радимичей и древлян. А если удастся, то обложить данью богатый и вольный Новгород.
* *
На Макошь, спустя месяц, после того как две ладьи пришли в Старую Руссу, сыграли свадьбу Витемира и Лады. Жениха и невесту благословили близкие родичи Витемира – Монтвил и Ротворд, поставив вместе с соратниками за один день добротный дом для молодых. Весело закипела работа, а счастливая Лада, ставшая за время похода доброй стряпухой, кормила и поила умельцев-плотников, каковых немало в лесных краях, где испокон веков люди жили в рублёных избах. Жаль, что весной придётся покинуть дом, в котором прожиты счастливые дни, да ничего не поделаешь…
Зиму прожили в Старой Руссе. С непривычки к холодам мёрзли, обзаводились тулупами, сшитыми из медвежьих, волчьих или овечьих шкур, и толстыми шерстяными носками, на которые не налезали сапоги, а потому в сильные морозы обували просторные местные поршни , каких не знали ни на Лабе, ни на Руяне. Не голодали, но жили без хлеба, на репе, капусте, бобах. Мясо ели лишь по праздникам. Выручала рыба, которую ловили на озерах и реках, прорубая лёд.
В долгие зимние вечера, мужчины потянулись к женщинам, которых всегда избыток в тех краях, где не затихают войны. Те, кто помоложе, выбирали девушек, да только обязаны были жениться, так что за зиму сыграли несколько свадеб. Те, кто постарше – в прошлом семейные или же нет, жили с вдовыми женщинами. Некоторым из вдовушек повезло. Брали их в жёны. Завёл семью и Ротворд, Так что погуляли на его свадьбе. Лишь Монтвил не искал утех с засматривавшимися на него вдовушками, не мог забыть ладушку Ладимиру и дочек.
Снилась ему Ладимира долгими зимними ночами, какой была она в памятную прощальную апрельскую ночь – обнажённая, желанная, горячая. Крепко прижалась к супругу, даря любимому самые сокровенные ласки. Шептала нежные слова, клялась в вечной любви, тихо плакала, орошая грудь мужа слезами и горькими и счастливыми...
Успокаивал её Монтвил, а у самого комок подступал к горлу…
«Тяжко без Ладушки. А ей-то каково?»
«Я тебя буду ждать, столько сколько понадобиться. Не беспокойся, с хозяйством управимся, родичи нам помогут. Милицу выдам замуж, а там и внучков вырастим-воспитаем. Не беспокойся о нас, любимый, лучше себя побереги. Не лезь на рожон, не юноша ведь, вон уже и седина в волосах. Не заметна в светлых кудрях, но я то всё вижу, всё про тебя знаю-ведаю…
Знаешь, Монтвил, день ведь сегодня особенный. Правит сегодня Берегиня Леля, дарит женщинам беременность, а завтра станет править Ярило Вешний – Оберег мужской силы. Вот и шепнула на ушко мне Богородица Лада, что этой ночью произойдёт зачатье. Что будет у нас с тобой сыночек! Обязательно будет! Богини не ошибаются, богини всё знают!
Вернёшься, и встретит тебя мальчик! Пока тебя нет, дам ему имя сама. Вернёшься – сам выберешь сыну достойное имя. Только вернись, заклинаю тебя!» – Горячо шептала Ладимира и крепко, не желая от себя отпускать, прижималась к мужу…
Сон подходит к концу, прощается с ним Ладимира.
«Вот что, Монтвил, всё же мучит меня предчувствие, что ты не вернёшься. Откуда оно, не ведаю, должно быть, глубинное это чувство…
Если не вспомнит о нас Святовит и предчувствие моё сбудется, ты не сможешь вернуться – что ж, оставайся в тех краях, куда поведёт тебя князь. Знаю, одному тяжко. Если встретишь женщину и полюбишь, бери её в жёны. В обиде не буду…»
Устала, голубушка, задремала в объятьях мужа и скоро крепко уснула.
Очнулся Монтвил от сна. За толстыми бревенчатыми стенами воет метель, засыпая Старую Руссу снегом. Рядом топится печь. В доме темно и тепло. Только нет рядом ладушки Ладимиры. Сон это.
«До встречи, родная, ведь не последняя ночь…»
* *
Подсчитала Лада, что к середине лета родить ей первенца, однако уже на новом месте, куда шла ладья. Опытная бабка-повитуха, известная на всю Старую Руссу, нагадала Ладе сына, посетовав, что не ей принимать роды, да только такие «мастерицы» есть повсюду. Как же без них?
Помимо Лады на ладье ещё семь женщин. Все беременны. Из них две молодые вдовы, ставшие жёнами во второй раз, обе с малыми детьми. Плывут все с мужьями на новое место. Как-то их встретят? Примут ли кривичи Монтвила воеводой-князем? Не встретят ли с мечами и копьями? Тревожно…
В тревоге и Монтвил. За всё и за всех он в ответе, прежде всего перед князем.
Лесные просторы малонаселённой Северной Руси поражали. Припомнился весенний конный поход от Лабы до Руяна через земли ободритов и лютичей. За два дня пути минули множество деревень, стараясь обходить их стороной. Повсюду вспаханные поля, готовые к севу, луга с выпасавшимся скотом. Здесь всё не так. Деревни – обычно крохотные, встречаются редко. Пашни так мало, что не увидишь, да и та тощая – суглинок или песок. Места кругом низкие, топкие.
Шли на вёслах вверх по течению, парус не понимали. Кругом леса, леса и леса. Тёмные, хвойные. Проплешины от гарей и вырубок поросли берёзовым и осиновым мелколесьем. Лишь на Усвяче стали встречаться дубравы и липовые рощи. Оно и понятно, шла ладья к югу. Вот уже и клен с ясенем, кое-где зацветают лесные яблони.
Деревни по-прежнему встречаются редко, да и те прячутся в лесу на малых притоках, и с неширокой, но по весне полноводной Каспли, их не видно. Разве что дымок выдаст жильё, укрытое за стеной леса. Опасаются кривичи варягов, которые ходят по Днепру и Двине. Да и Полоцк, где они укрепились, по местным меркам недалеко. Зимой, когда реки замёрзнут, спокойно, а летом тревожно. В любое время жди «незваных гостей».
– А это что такое? – Воскликнул Витемир, наблюдавший за рекой и проплываемыми берегами.
Из узкой речушки, впадавшей в Каплю с левого берега, неожиданно выскочила лодчонка-однодеревка и усилиями одинокого гребца пыталась нагнать ладью.
– Суши вёсла! – скомандовал поспешивший к корме Витемир.
– Что там? – Спросил его Монтвил.
– Лодка! Плывёт за нами! Человек в ней. Кричит. Похоже, что женщина, – прикрыв ладонью глаза от солнца, ответил Витемир. Третий день никого не встречали, а волок где-то неподалёку. Пусть догонит, расспросим её.
Ладья замедлила ход.
– Женщина, – рассмотрев гребца, подтвердил Монтвил. – Принимай, Витемир, гостью. – Почему одна?
– Верно, есть, что нам рассказать, – предположил Витемир, хватаясь за конец брошенной ему верёвки.
– Здравствуй, красавица! Откуда ты будешь? – Спросил женщину Монтвил, помогая подняться на ладью, в то время как Витемир привязывал к борту лодку.
– Слава Сварогу! Дождалась славянскую ладью! Из Журавки я! – Переведя дыхание, ответила раскрасневшаяся от напряжения молодая женщина с исхудавшим? и в то же время красивым славянским лицом. Шутка ли, грести в одиночку, нагоняя ладью с сорока гребцами.
– А зовусь я Любавой! – глянув в лицо Монтвила, опустила глаза женщина.
– Что же ты, Любава, глаза опустила? Неужели застыдилась или напугалась меня? Не бойся, не обидим – улыбнулся ей Монтвил.
– Не застыдилась, устала я, – тяжко вздохнув, ответила Любава.
– Да ты вся дрожишь! – Коснувшись рук женщины, ахнул Монтвил. – В одном платье, босая, вся мокрая. Замёрзла?
– От волнения это и водой обрызгало, – попыталась улыбнуться Любава,
– Как же ты узнала, что ладья славянская?
– Узнала. Вот и щиты не такие как у варягов, да и ладья не такая. Однако вы не поляне и не словене, не кривичи и не радимичи. Говор у вас иной. Откуда вы? Как твоё имя, воевода?
– Зовусь Монтвилом, но отчего ты решила, что я воевода?
– Старше всех на ладье, командуешь. Сын твой? – Указав глазами на Витемира, спросила Любава.
– Племянник.
– Подумала, что сын. Похож на тебя.
– С Руяна мы, пришли в Северную Русь вместе с князем Рериком, Гостомысла внуком. Слышала о таком?
– Про Руян – нет, про Рюрика слышала. Где же он, светлый князь-Сокол? Заждались мы его. Настрадались от варягов. Мужа убили, сыночка годовалого потеряла, – покраснели, повлажнели синие большие и красивые глаза Любавы. – Одна я осталась, не далась насильникам, не понесла от них. – С такой тоской молвила Любава, что защемило сердце Монтвила.
«Неужели судьба твоя?» – Подумал он, вспомнив последний наказ Ладимиры.
«Если встретишь женщину и полюбишь, бери её в жёны. В обиде не буду…»
– Всю зиму в лесу скрывалась, землянка там у меня. Мёрзла, голодала, от волков отбивалась. А ведь мне всего двадцать лет! Верно, в дочери я тебе гожусь, – смахнув слёзы, во всём призналась Любава Монтвилу.
– А в Журавке, недалеко отсюда, варяги! – Спохватилась она. – С грудня , как лёг снег, стоят. Ладья у них в Каспле затонула и вмёрзла в лёд. По весне подняли, чинят. Сейчас их не больше двадцати, но могут подойти другие.
– Вот как! – Переглянулись Монтвил и Витемир.
«Видно сам Святовит послал нам тебя, Любавушка!» – подумал Монтвил и, вспомнив Ладимиру, сравнил с Любавой.
«Да ты и в самом деле похожа на неё, голубушка!» и опять в памяти вещие слова Ладимиры, – «Бери её в жёны. В обиде не буду…»
– Спасибо, что предупредила. Так значит двадцать их? – Спохватился Монтвил.
– Не больше, – подтвердила Любава. – Деревня наша малая, всего девять дворов. Мужчины наши бились с варягами, все погибли. Теперь варяги живут в наших избах, спят с нашими бабами. Бьют их, поганые, издеваются. Жрут в три горла, пьют брагу! Терпят их бабы из-за малых детей…
Идите, родные наши! Убейте варягов, заройте их в землю! – Сверкнули гневом высохшие глаза женщины.
– Зароем, Любава, не сомневайся! А прежде головы оторвём и что другое! – Успокоил женщину Монтвил. – Расскажи-ка нам о Гнёздно. Что там сейчас? Кто правит? Почему не пришли в Журавку, не покарали варягов?
– Была я в Гнёздно, как только снег в лесу сошёл. Смута там, – нахмурилась Любава. В Гнёздно сейчас не до Журавки. Грызутся между собой. Одни хотят к полянам, к Киеву, другие – к словенам, значит к Новгороду, третьи – вовсе к Полоцку, который ближе, да там варяги. Этих больше. С ними воевода. Князем желает быть, да волхвы против него.
– Что же ты в Гнёздно не ушла, одна в лесу зимовала? – Спросил Монтвил.
– Далеко, да и деревня мне милее, – вздохнула Любава. – Пойдёте в Журавку?
– Пойдём. Покажешь, как туда лучше пройти по берегу, взять варягов, чтобы не разбежались?
– Покажу! – Обрадовалась Любава.
– А с Гнёздно мы разберёмся после, и воеводу, что метит в князья, повесим! Верно?
– Верно! – Подтвердил Витемир.
– Верно! – Повторила за ним Любава, и Монтвил залюбовался ею. Высокая, статная. Светлая коса до пояса, пряди на висках перехвачены кожаным ремешком. Ветхое, верно ещё девичье, тканое из льна платье, которое стало ей тесным, плотно облегает стройную фигуру.
«Ещё нарожаешь, Любавушка, детишек – таких же здоровых и красивых как сама!» – Подумал Монтвил, взглянул в небо и, увидев, парившего в вышине сокола, воскликнул.
– И в Журавке и в Гнёздно будет наша с тобой, Любава, Держава! Держава Светлого князя-Сокола! Держава Русь!