Немощный отец
Был когда-то - так, давно, когда Луна только-только еще появилась на нашем Небе, - у людей на земле такой поганый обычай: не кормить старых родителей.
Дикие были люди. Дикие-предикие. Даже теперь стыдно вспоминать про них, такие дикие. Как увидят, что мать или отец больше готовы на солнышке греться, чем косить или жать, так сразу завозят их на телегах или на санях в глухой лес, оставляют немного еды и едут домой. А когда те хлеб съедят, то или умрут от голода, или замёрзнут, или дикое зверье их разорвет.
Такой был Закон. И кто Закона придерживался, того хвалили. А кто не придерживался, того могли выгнать в дикую пущу.
Ты подожди их окончательно обвинять. Ужасно тяжело, в голоде и холоде, жили те дикие люди. Частые были неурожаи, потому запасов никаких не было и быть не могло. А уродит несколько лет подряд - появятся враги. Или отдай им всё, или ляг в сече. Поэтому каждые руки учитывались: могут ли они еще держать косу или меч? А если уже не могут, если только кусок ко рту несут - зачем они?
Отвозил человек в лес старого отца и знал: его дети то же самое с ним сделают. Как ты поздравляешь, да тебе и благодарят. Ведь жили эти люди по единственному закону - закону пользы.
Так вот, жил среди тех людей в одной лесной деревне молодой человек. А имя ему было Петро.
- Смотри, - однажды сказал Петру сосед Гнат, - отец твой уже вот-вот начнет короткой косой в миске косить. Готовься
- К чему? - словно не понял Петро.
- Волков кормить.
А Гнат был единственный такой на деревню. И было у того Гната богато (также бедно, но больше, чем у соседей, и потому, как волк за падаль, сильнее других держался он за Закон), и был тот Гнат самый большой гад. И голос имел в обществе.
Взглянул Петро на отца - действительно, у того руки-ноги ослабели, за сохой не пройдут, лука не натянут. Совсем немощный человек.
И стала тут Петру как-то не по себе. Ну, словно случайно муху проглотил. Не знает, что с ним такое. Просто скверно. А отец смотрит на него и ничего не говорит.
Петро забыл на тот разговор с соседом, и настала осень, и позвали его под деревенский общинный дуб. Пришел он, а там уже общество шумит, крутит. И больше всех мутит воду в том омуте Гнат. Кричит, руками машет, как дитя.
- Чего медлишь, Петро?! - орёт, даже в глазах туман. - Гони в лес волчий объедок.
- Ты чего гудишь, как свинья? – разъярился на него Петро. - Чего так очень хочешь? Крови чужой?
- Сгинул твой старый гриб. А если сгинул, надо его рвать с корнем. А то от него и на здоровые зараза пойдет.
Общество тоскует, но кто громче кричит, того и слушают.
- Ты это, Петро... того... - сказал наконец второй сосед, Максим. - Ты, значит... это
.
Ничего не сделаешь. Пошел Петро домой. Отец посмотрел на него внимательно и снял с колышка суму.
- Ложи ломоть хлеба. И меньше, меньше...
- Так зачем тогда вообще?
- Подумаю еще какую-то ночь. Но же с пустым животом думать грустно... Сала не клади. В доме пригодится. Малому... Да, Петро, да. Закон такой. Иди запрягай лошадь.
Вышел отец из дома. Тяжеловато ему лезть на телегу.
- Ты зачем так много соломы положил? И мягкой, овсяной?
- Так назад же привезу.
Едут деревней в лес. Редкие встречные глаза прячут. А некоторые и подбадривают старика:
- Ничего, скоро и мы за тобой.
И только Гнат у ворот на весь мир горло дерёт:
- Правильно, Петро! Нечего в рот тащить, если борону тащить не можешь.
Петро проехал молча.
Принял их вместе с телегой мокрый и черный ноябрьский лес. Чаще и чаще стали попадаться между деревьев оленьи, а может и человеческие кости.
Приехали. Сделал Петро из елового лапника шалаш, положил в солому суму. Натаскал сушняка, нарубил его мелко. Развел костерок. Достал из сумы хлеб, сало, баклажку с вином.
- Это зачем? - спросил отец. - Бери все. И солому бери.
- Папа, - глухо сказал Петро, - неужели ты думаешь, что я тебя тут оставлю?
- И оставишь. Ведь закон. Убьют тебя, - сказал отец.
- Не бойся за меня, - ответил Петро и поехал. Замигал в чаще за спиной огонек.
Исчез.
Ночь в лесу, сумерки в деревне. Гнат у дома поглядывает на воз.
- Солому все же оставил?
- А что? Чище будет!
Всю ночь проворочался в доме Петро. А следующей ночью, оставив в конюшне лошадь, пошел украдкой в пущу. Долго блуждал. Нет огня и нет. Все, значит, ясно. Уморил отец огонь, чтобы лишне не мучиться. Не поверил. Да и правда, не было такого еще на свете.
...Но вдруг... "Есть он! Есть огонь! Есть!"
Бежит он на огонь. Ветви ему глаза выхлестывают. А огонь совсем угасает. И словно угасает у него сгорбленная фигура.
- Папа! Папа! - кричит он и спешит. То отца обнимает, то кости оленьи собирает и бросает в шалаш. Умереть захотел. Не поверил.
Вскинул отца - легкого - на закорки и несет. А огонь за ними угасает-угасает. Угас. И слышит Петро - мокрый у него затылок.
- Ты что, плачешь?
- Плачу. За тебя. Теперь можно рассказывать. Знаешь, почему таких очень старых на деревне один я?
- Знаю. Битва была десять лет назад.
- Да. Напали. И мы все, кто на пороге, - перед дорогой в лес - решили тайно: лучше уже там лечь, чем от своих... Все полегли, один я остался.
Принес Петро отца в дом, отгородил часть чулана и сделал там лазейки на чердак и в подпол. Оттуда - на двор. И там отец стал жить. Глухой ночью - в доме, днем - в подполье и на чердаке. А ночью темной и по двору потопает. Как волки жили, от всех прячась. Но жили.
В тот год пала на людей как какая-то кара. Урожай был - на кошачью долю, еле зиму пережить.
"Ничего, - думали люди, - как-то доживем до щавеля. Отсеяться - есть рожь в ссыпных ямах. А там оно, может, и уродит".
Но нет. Напали как раз перед весной соседи (у них еще хуже было), начали люди с ними биться. Горели амбары, все семена в ямах попеклись - ни хозяевам, ни соседям, которых отбили. Люди сначала ревели под общим дубом, а после и руки опустили: живыми в землю надо ложиться.
Пришел Петро домой да и говорит отцу: так вот и так, все умирать будем.
- Кара. Закон переступил, - говорит отец. - Не жалеешь?
- Нет. Зиму вместе. И теперь - все вместе. Такой Закон - мой.
- Зачем все вместе? Иди, что-то скажу.
...И вот появился Петро опять под дубом, где прибитое молчало все общество.
- Все, - только и сказал сосед Максим, - теперь детей убью, а после и сам. Нет зерна посеять... Ну, Петро?
- Не надо убивать, - во всеуслышание сказал Петро. - Снимите солому с крыш. От стрехи и до середины крыши.
- И что? - скривился Гнат.
- Обмолотите. И подметите доски, которые снизу навеса.
И правда, крыли же крышу, беря не обмолоченные снопы. Бросились люди на крыши. Обмолотили солому. Смели вместе с пылью зернышки (столько их нападало на подстешные доски). Набрали семени, чтобы хоть кое-как засеять нивки.
- И поделитесь секретом с соседями, - сказал Петро.
- Чего-о? - взвился Гнат. - И мы их...
- Поделитесь. Иначе плохо будет.
На радостях поделились. И - словно от облегчения, словно от благодарности - рожь у всех пошло густая, косматая, как медведь.
- Почему не до конца крыши приказал обнажить? - спросил Максим.
- А вот если бы вымерзли всходы - тогда бы вплоть до козлов все стропила и латы обнажили, но нашли бы что второй раз в землю бросить.
- Вой, не на добро такой ум, - сказал Гнат. - Быть беде.
И как накаркал. Начала уже цвести, начала веселиться рожь, когда однажды появилась над рощей большая голова. Шел Великан. Не из хороших великанов, а из тех, что народу во вред. Ногой ступит - вода в след набегает и делается пруд.
- Рожь какая! - загремел, как сто перунов. - Тут и поселюсь.
Наломал брёвен, сделал на самой гигантской осине подпол, а на подполе из валунов построил себе замок.
- Тут буду сидеть. Зерно соберете - съем. Из-под козлов соберете, засеете - и то съем. А после вас самих съем.
Попробовали стрелы в него пускать - не долетают стрелы до замка. Великан стрельцов поймал и съел, чтобы остальным неповадно было. Смертельно затосковали люди. Пришел Петро в дом.
- Все, папа. Теперь погибать будем.
- Не жалеешь?
- И в сотый раз я такой бы Закон переступил. Теперь - вместе.
- Зачем? - спросил немощный отец. - Иди сюда...
И опять сказал Петро людям, которые собрались под общим дубом:
- Ничего мы с ним, Великаном, не сделаем силой.
- А зачем силой? - выдвинулся Гнат. - Я ему подарки ношу. Хвалю.
- Он тебя позже всех съест... Нет, люди, не хвалить его надо, а собрать детей, в особенности сирот тех, съеденных, и пусть каждый день под ту осину они ходят и плачут, и молят.
- А что из того? - издевательски спросил Гнат.
- Ничего. Только сиротская слеза крепче всего. А вам, дети, я что-то шепну на ухо, идите сюда.
Те слушали без слез. Берегли их для дерева и замка на нем.
Что утро, то глохла округа от плача детей под осиной великана. Лежат ничком друг возле друга, плачут, молят Великана. А тот только из неопрятной бороды красные десны и белые зубы показывает. Так идут минуты, дни, недели. Скоро жнивье.
- Ну и выплакал что-нибудь? - спросил Гнат у Петра.
А Великан хохочет на дереве, как жеребец, и не видит, что под подполом пожелтела листва.
Гнат опять баламутит. И люди уже с руками к Петру подступились. А тот стоит спокойно и поверх голов смотрит на дерево:
- А вы терпение имейте.
...И вот подступила ночью дикая туча, начали из нее лупить молнии, заворочался дикой каменной кучей гром, налетел ураган. Хру-устнуло, лязгнуло о землю в тучах вонючей трухи дерево, с рокотом и грохотом посыпались с него каменные валуны, погребли под собой Великана.
И встала над этой бесславной могилой радуга.
Засыпали богатое зерно в сусеки и ямы. От великана избавились. С соседями мир. Так нет, опять мутит, подстрекает людей Гнат. Злится на них и на весь свет. И вот одним утром подступили все с долбнями и с камнями к порогу Петрова дома.
- Не своим это он умом, - надсаживается Гнат, - это он у Черной Силы ум ссудил.
- Правда, - сказал Максим. - Ты простой умом. Как мы.
- Да, не своим, - ответил Петро. - Отцовым.
- Так ты же его в пущу свез?
- А ночью назад привез.
- Не верьте, - ревет Гнат. - Лошадь и телега во дворе были.
- А я на спине. Как он меня малого.
- Смотрел я, - завопил Гнат, - кости в шалаше.
- Оленьи кости.
Пошел Петро в дом и вывел оттуда отца:
- Жили силой, а ум убивали. Жили сегодняшней пользой. Уничтожали "вчера" и потому не имели право на "завтра".
- Гнать их в лес! - орёт Гнат. - Закон преступили! Что он такой детям сказал, что дерево с Великаном рухнуло?!
- Забыл ты, - сказал отец, - что "сиротские слезы зря не проливают, попадут на белый камень - камень пробивают".
Бросил Гнат камень в Петра - двери в щепки разнес.
- Вот что, - сказал тогда Максим, - правильно он сделал, преступил такой закон. Больше того не будет. Дорожите доброту, пусть и слабую. Дорожите мудрость, пусть себе немощную. Носите на руках родителей... Кланяйтесь этим двум до земли, люди!
И те поклонились.
- Ну а ты? - спросил у Гната Максим.
- А я при своем, - сказал тот. - Я своего, как время придет, свезу-таки в пущу.
- А мы не дадим, - сказал Максим. - Наш он теперь, а не твой. А если уж гнать кого-то в пущу, так этот тебя. Иди, вой там на луну, волк.
И тут толпа заревела. Вся ярость на Закон, все отчаянье и все облегчение вылилось в рыке.
- Пусть идет!
Тот начал удаляться. Тогда Максим спросил у отца:
- Так неужели только слезы сиротские дерево иссушили?
- Ну, не только, - улыбнулся тот, - и еще что-то.
- А что же тогда?
- А этого ни я, ни дети вам пока не скажем, - ответил Петро. - На тот случай, если появится среди вас хоть один на десять тысяч такой вот Гнат. И вот когда начнет он отца обижать, а тут наступит ему на хребет безжалостный Великан - вот тогда только пусть отец отплатит ему добротой за зло. Хорошей мудростью за злобную глупость. А мы пока помолчим.
И люди захохотали. А Гнат отдалялся в пущу, как комок бывшей ненависти.
И так умер Закон старый.
И так возник новый Закон.