-Теща, плюнь мне на спину и размажь.
- Все зятек, допил, крыша поехала?
- Нет, радикулит замучил, доктор
сказал змеиным ядом притирать.
( Из анекдотов: «Про тещу»)
С тещей Толика я познакомился раньше, чем с ним самим. Убил бы! Нет, не Толика - его тещу и вовсе не за то, что она его теща. Толик … . Впрочем, начну сначала и в порядке нашего знакомства.
Его теща …? Безразлично, с какой ноги вставать утром, если обе ноги больные. На любую больно. Болит то место, откуда ноги растут, болит то, что на плечах держится и вообще, вся насквозь болезная. Такое впечатление, что больной она родилась. С другой стороны, верилось в то, что она, пережив всех здоровых, своим ходом уйдет на кладбище, где каждый из покойников подхватит от нее какую нибудь заразу. Да-да, ей часто в спину неслось «Зараза», что только усиливало ее паскудность. Толи шкура у меня дубленная женами, начальниками, женами начальников, толи организм в меру прокурен и проспиртован, но на меня её зараза не действовала. Все равно, как всякий человек, обладающий здоровым инстинктом, я старался, как можно меньше находиться рядом с очагом инфекции. Честно говоря, меня спасала моя природная лень. Не люблю пахать задаром на чужого дядю, тем более тётю. А первое, что она делала, придя на работу, это, сложив свои мослы в кресло, замучено произносила; «Как я устала». Далее следовало перечисление переделанных домашних дел, затем просьбы в виде «ЦУ», что кому из коллег за нее сделать. Даже с больным горлом она была готова давать «ЦУ» двадцать четыре часа в сутки; двенадцать часов на работе, двенадцать часов дома. Доставалось от нее всем, но больше всего мужу, которому казалось что в сутках тридцать шесть часов. Бодливой корове бог рога не дал, но всеми правдами и неправдами она вытолкала, протолкала супруга в начальники отдела и теперь грозила его рогами всем, кто был с ней строптив и непокорен. А строптивыми ей казались все. Вот даже погода; из дому вышла - морозило, на виадук – вспотела, на виадуке – продуло, пока до работы шла уже простыла. Супруг ,козел комолый, как назло, по пьянке опять машину угробил, нет, не в усмерть, но и не едет. Да и вообще разве это машина. Только бензин жрет, как бык помои, или, как супруг водку. Нет, надо менять. Не супруга. Пробовала. Первый пил, этот хлещет. Зато этот тихий, всегда перед ней виноватый, руководит она им с утра, как встали с постели, и до вечера пока не легли, легли - по привычке все равно руководит. Одна радость у мужика, так надраться, что бы все придирки жены были до фонаря, который качает задира ветер. Утром, еще не проснулся, а уже чувствует себя виноватым и только очередные двести триста грамм, пусть временно, но освобождают его от тяжкого гнета. Стакан с утра – весь день свободен. А когда болезная тащит его с работы домой вечером, тем более днем (не дай бог дойдет до начальства запах перегара) его душа мстительно ликует. Есть ли у неё душа? Если и есть, то сморщилась, как шкурка под уксусом, навела камуфляж черным дегтем и чихать хотела на все, что не касается её благополучия, благополучия её славной крошки. Видел я эту крошку - на метр восемьдесят семь пудов. Одинокая медведица. В детстве читал сказку «Крошечка – хаврошечка», в нашей сказке крошечка - целая хавронья.
В какие времена и какая теща была довольна своим зятем? Но умная теща понимает, что дочка и другого выберет ничем не лучше. Ибо выбирает себе подобного из себе подобных.
Вот здесь и перейдем к Толику и его рассказу. За собой оставляю право редактора и корректора, так как его одиссею я слышал в нескольких интерпретациях и от разных людей со словами бранными, нецензурными, даже не подозревая, что с кем-то из действующих лиц я знаком, а с кем-то жизнь рано или поздно столкнет на озорных поворотах.
Машина кое-как развернулась на узкой таежной дороге перегороженной свежим завалом. Немного не доехали. Там за перевалом Иркакит. Осень тронула желтизной тайгу. Прекрасное время. Совсем исчез паут, комар только на короткое время высунет свой длинный нос и снова зябко прячется при малейшем дуновении свежего ветерка, от тени легкой тучки на солнышке. Пробираемся с Алешкой через бурелом, дорогой по которой в начале лета без труда проехали на «Ниве». Так бывает - не торнадо, обычный штормовой ветер рванет через хребты с океана до Байкала, наломает – наворочает и умчится в монгольские степи. Нет в этом мире ничего вечного. Места, где мы бывали прежде, теперь с трудом мы узнаем. Иркакит туда же, его на картах обозначают то рекой, то ключом. Так оно и есть. Пройдет в горах дождь и бешеная вода выворачивает с корнями деревья, крушит берега, прокладывая себе новые русла, а через несколько дней снова бежит ручейком от плеса до плеса. По плесам жирует ленок, плавится хариус, отдыхают на перелете утки, гуси.
Весна – мачеха, ласково улыбается, но скудна и скупа. Осень – то приголубит, то остудит, но как добрая мать никогда не оставит голодным.
Не торопясь, скатываемся вниз по течению. Незаметно тяжелеют канны. Пара крякашей добавила веса рюкзаку. Если идти все время руслом, то к устью придешь только через сутки, поэтому, там, где можно, спрямляем путь. Иркакит резко убегает вправо, в долину. Петляет километра три моховой марью с редкими кустиками по берегам, и возвращается почти на это же место за березовым колком. Там и почаюем. Двести метров проваливаясь выше колен между валунами, покрытыми густой периной мхов. В закрайке на бугре, с лаем, стая собак гонит олененка. Далековато они забрались от города. Страшный бич для тайги собаки брошенные людьми. Одичавшие, но не боящиеся человека.
Не разбежишься по коварному зелено-бурому покрывалу, когда заскочили в березняк, собаки успели задавить олененка и драли, старались урвать каждая свой кусок, скалясь на соседей. Вожаку стаи досталась картечь, ближайших обожгло, ошпарило дробью. Пока мы обдирали олешку, вырезали не тронутые собаками стегошко и лопатку они обижено скулили-подвывали в густом ернике за стеной листвянок. Какая теперь рыбалка? Спина своя, не казенная.
В зимовье на устье было не протолкнуться. Где еще мужикам оттянуться по полной программе как не на утиной охоте. Не беда, что будет выпито и расстреляно бутылок больше, чем добыто уток, зато никто их не считает и не пилит за лишние сто грамм. Можно было бы пристроиться в углу на полу. Но уподобляться бобику не хотелось, да и погода располагала провести последние теплые часы под чистым небом.
Млеет на углях шашлык из молодой оленины. Чай заварен. Вечернее солнце красит склоны гор всеми теплыми тонами и оттенками. Словно жар от пожара, а не от костра, вея над речной долиной, пригревает спину. Люблю повеселиться – особенно поесть. Эх ! На ароматный дым вдоль берега реки подходят трое. Присаживаются. Один мокрый как лягуха. Искупался. Осеняя вода коварна. Чиста, прозрачна, кажется, что воробью по колено, ступил неосторожно, а там по самые уши. Стрелять уток по большой реке дело азартное, но не прибыльное. Собьешь утку, подхватит ее течением и поминай, как звали. Много птичьих тушек прибивает, выбрасывает на берег уже пропавших. Подранки крутятся по плесам, пока не заморозит стужа, не поскользнется, не заскользит-заелозит по тонкому льду белая поземка, и тогда, неловко ковыляя, выйдут они на берег, в закрайки голых ивняков, на потеху колонкам и лисам.
Вот и этот охотничек потянулся за уткой, поскользнулся, кувыркнулся, «искупался в воде ледяной». Сыто поглаживая животы, мы приветили незнакомцев. Неправда, что сытый голодного не понимает. Сытый человек добрый. Пока они чаевали, мы сплавом пустили вдоль струи Иркакита сеть. Урман подхватил, она изогнулась дугой в улове, в котором перемешиваются его воды и воды Иркакита. Пока распускал сеть, пару раз кто-то ощутимо стукнул в нее. Вытаскивать сеть не стали, понятно, что что-то в ней есть, есть и останется до утра, пока не вытащишь сеть. Главное; не напрасно тащил сеть из дому, не напрасно ее распускал.
- Спасибо за чай, мужики.
- Не за что. Воды много.
Уж чего-чего, а воды, в самом деле, хватает и какой. Европа про такую давно забыла. Что бы ладошкой, с речки?
- Не против, мы с вами затаборимся? А то, Алешка говорит, в зимовье, как кильки в банке.
-Таборитесь. Нам веселее.
Пока готовили дрова на ночь; сухостоину, да пару валежин, да еще хворост толщиной с ногу – руку, стемнело.
Чай кипит с нескольких котелках – одного на пятерых на ночь мало. Знакомимся основательнее. Кто да что, где работает, чем занимается. Где по тайге ходил-бродил, что видел-слышал. Можно вечно смотреть на костер, текущую воду, слушать говор реки, ручья и бредни бывалых таежников. Мы еще не бывалые, поэтому сидим с Алешкой, слушаем. Устраиваемся на ночь, уминая боками лапник стланика. Кто заснул первым - об этом не вспомнит. Проснулся от холода. Ноги скрючило, спина разгибалась со скрипом как колодезный журавль. Таежники. Костер обвалился, сушина прогорела, валежина едва шаяла. Подбросил пару охапок хвороста. Взметнулось пламя. Алешка довольно заворчал сквозь сон, выпрямился, протягивая ласты ближе к костру. Дрова – вот они. Подтянул, взгромоздил валежину на валежину, пристроив несгоревший комель сушины между ними. У-у, да уже четыре утра. Котелок с чаем парит, отогрелся. Сам тоже вспотел, пока дрова ворочал. Прикурил от уголька. Хорошо… .
Рыжий, ражий парень встал над костром, потянулся похрустывая костями. Ушел в ночной сумрак, чертыхнулся спотыкнувшись. Вернулся. Устроился, шипя и потирая ушибленное колено.
- Не спится.
- Грех спать в такую ночь. Зимой выспимся. Летом ночи короткие, так и лета с гулькин нос. Зимой ночи долгие и сама она длинная, длинная – спи, да спи.
- Не скажи, паря.
Анатолий отхлебнул из кружки черный, терпкий, настоявшийся чай. Затянулся и добавил.
- Не скажи. Я два года летовал и зимовал в тайге безвылазно. Так вот летом можно выспаться, а зимой особо не поспишь. Зимняя ночь длинная, да больно тоскливая и холодная. Буржуйка жрет дрова, как волк голодный кости.
- Промышлял?
- Можно и так сказать.
Анатолий налил еще одну кружку. Снова закурил.
- Верно, не спится. Только, чур, не хохотать пока рассказываю.
-Молодой был, зеленый. В попе ветер, в башке дым. Работал дорожником. В поселке. Боле податься тогда некуда было; или в дорожники или в автобазу - баранку крутить.
Женятся или от большой любви или от большой глупости. По большой глупости вляпался в эту самую любовь и я. Вляпался по самое не хочу и даже больше. Девчонка конфетка. Малолетка? так на ней не написано. Акселератки, в десятом классе под два метра и вымени на три коровы. После танцев в кабак. Он и сейчас еще стоит – «Тайга». Старый, но уютный. Хорошо посидели, а потом проснулись в одной постели. Хорошо нам было, хорошо. Закружило лето пьянящим обжигающим жаром, а едва к осени наступило похолодание в отношениях, пришла пора собирать урожай. Обрадовала конфетка известием о своей беременности и о необходимости готовиться ему стать её законным супругом и отцом ребенку. Будущая теща здраво рассудила, что, отправив молодого отца на скамью подсудимых за растление малолетки, она лично и её крошка ничего не выиграют и по обоюдному согласию было подано заявление не в суд, а в ЗАГС.
Любовь приходит и уходит, а дети остаются. Милые бранятся, только тешатся. Муж и жена – одна сатана. Поговорок у русского народа на все случаи жизни. Анекдотов еще больше, из них половина про тещу. Супружеская жизнь это бочка, в которой меда на один месяц, не зря его медовым зовут. Остальное? Как в беспроигрышной лотерее. Такое порой выиграешь – нести тяжко, бросить жалко, пропить нельзя. Молодая жена по примеру мамы попыталась было взять «козла за рога», но «нашла коса на камень». Загулял с друзьями; она один раз только успела приложиться скалкой по тому месту, где со временем должны были появиться ветвистые рога, как помотал ее супруг за длинные косы по всей кухне, навел тени под глазами, а губки сделал пухлыми, как у Распутиной. Что она там успела прошепелявить маме по телефону неизвестно, но прилетела теща с нарядом милиции и увезли зятька до утра в каталажку. Утром выписали штраф и отпустили на все четыре стороны.
Конец любви – тарелки в стену. Молодая собрав манатки - под крыло к матке. Душно под крылом. Пилит мамка утром и вечером. Хочется на дискотеку, к подружкам, на воздух вырваться. «Сиди!». То у мамки голова болит, то ноги крутит, то руки отнимаются, нет у неё сил и здоровья с внуком сидеть. «Прибери, принеси, приготовь, сходи». «Что сидишь? Что лежишь?»
Огрызнешься. «Проститутка. Дура. И отец твой проститут и дурак. В гроб меня загоните. Смерти моей хотите!» Под этот крик, как под прощальный марш, убежала крошечка к мужу с покаянием.
Месяц, второй жили душа в душу, пока теща снова не проторила к ним дорожку. Оно и понятно; для кого теща, а кому-то мать родная. А гены они и есть гены. С друзьями не пей, в избе не кури, в носу не ковыряйся; каждый день в два голоса, то моно, то соло по очереди. Не выдержал, запустил в тещу тапочкой, попал не в бровь, а в глаз. та опять его в вытрезвитель. Правда, через час выпустили. Менты от хохота животы надорвали и даже протокол оформлять не стали. Домой пришел. Пусто. Слиняла и теща и хаврошечка. Через неделю опять пришла. Так и пошло, чуть что не так - к мамке, та её достанет – ко мне. А я ведь любил её, да и она меня. Вот по поговорке; вместе тесно – врозь скучно. Да и Димка подрастал, а я в нем души не чаял. Придет от тещи, меня чурается. Потом с рук не стащишь. Баловали мы его. Я уж и так и этак своей крошечке говорил, что бы тещиной ноги на пороге не было. А куда она без мамки. Куда пойти ребенка кому подкинуть? Правильно – теще. Теща тоже внучком прикрывается. Прибежит, соскучилась. – Ах, внучок. Ах, Димочка. Похудел–то как? Не кормят тебя. А я сладенького принесла. Потом опять крошечку начинает пилить, что посуда на столе немытая, меня – полка косо прибитая. Объясни дуре; только пообедали – вода в кастрюле согреется, помоет супруга, полка косо – дом ведет - стекла в окнах лопаются. Так и жили, соседским курам на смех. На работе от подначек не продохнуть было, а я свою дуринду любил, и Димку жалко. Пацан растет, бегает. Лопотать начинает. Такое один раз загнул, что пришлось отхлопать. Дуринде ; - Ты зачем ребенка материться учишь ? А та; - Это не я, это мама. Что бы ребенок быстрее говорить научился. Не хрена себе педагогика. Песталоцци чертова. В детском садике спрашивают; кто твоя мама? , кто твой папа? Димка отвечает; Мой папа – Толик, самый главный алкоголик. Бабушка научила. Кому мама, кому бабушка, а кому теща, что б ей пусто было.
У бригадира день рождения. Работали на Прокурорском ключе, мост латали. Бригадир выставил. Посидели, как положено. Нет, сначала работу сделали. Да там и делов было, двумя пальцами высморкаться. В вахтовке ехали с песняками. Надо бы было мне с мужиками в "Тайгу" зарулить, так нет, как приличный муж с работы домой.
- Заявился, зятек … .
Завела короста от самого порога.
Мы на Прокурорском ключе еще только по стаканам разливали, а теща уже унюхала, что зятек выпивает. Какое ей дело, не на ее же кровные пью . Нет, надо нарисоваться. С трезвым, стерва не связывается, а над выпившим можно и поглумиться. Выпивший в России всегда виноват. Менты разбираться не будут; сколько, с кем, по какому поводу. Вернее, не захотят, зная сволочной характер моей тещи. Весь кайф паскуда, обломала. Я с ней вначале по-хорошему.
-Теща, вы говорят, в школе хорошо учились?
- Да не чета, тебе придурку.
- Вот , вот, старая, географию хорошо знаете. Так и идите. Идите вы …, или пока не заблудитесь.
Обиделась. Крошечку то я один раз и навсегда отучил руками махать, а эта, дура дурой - когтями мне в рожу. Не спорю, может быть и не рассчитал маленько, но уж очень хотелось приложиться. Вытрезвителя мне все равно уже было не миновать. Так я и приложился – один раз за себя, второй раз за тестя. От себя от души, а от тестя лишку было. Ноги то у нее больные и падала вроде на мягкое место, да какое там мягкое место, кости аж звякнули, но толи я ей шею свернул, толи она головой болезной ударилась. Лежит головенка набок, бледная, не дышит. Все, убил тещу, а ведь посадят как за человека. Перед глазами ключ Прокурорский в зеленых кущах, вода хрустальная на перекатах, в конце струи хариус играет, мошку бьет. Гори изба пропадом. Схватил ружье, набросал в рюкзак, что под руку попалось и к мотоциклу. Гнал, пока бензин был в баке. В зимовье только очухался. Почухал бестолковку, стал думать, как жить дальше. Припасов на первое время хватит. Хлеба маловато, так сухари в зимовье есть. Раньше - не то, что нонче, зимовья не зорили. В любом припасов месяц живи. Вот и зажил я. А ночи все длиннее. В курточке по утряни озноб прошибает. Волей неволей пришлось выходить на трассу. А че, тормознул КРАЗ. С водилой перетолковал. Он думал меня куда подвезти надо. А я объяснил ему, что бичевать не хочу, а люди надоели, вот решил в тайге пожить. Посмотрел он на меня с подозрением, но лишнего не спрашивал. Договорились; я ему рыбы соленной, мясо, брусники, он мне соль, фуфайку, шапку.
- Договорились?
- Договорились. Через три дня я обратно. На этом же месте.
- Здорово. Я уже заждался, думал восвояси уходить.
- А, «будь проклят, тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса». Резина старая, три раза переобувался. Дорога вдрызг, на Пуп едва поднялся. Парил, как паровоз. Этот примус на запчасти давно пора. Механик обещал КАМАЗ, так я столько не пью, что бы его другом быть.
Притоптывая ногами, разминая затекшую спину, спешил выговориться уставший от дороги, очумевший от жары и гула мотора водила.
- Закуривай.
Последние бычки я выпотрошил на зимовье недели полторы назад. От пары затяжек голова закружилась, затошнило.
-Запей.
Водила успел у моего костерка сгоношить пикничок. Наломал колбасы. Достал из берестяного туеса и ободрал крупного хариуса. Водка заманчиво булькала из бутылки в стакан.
- Держи. Знатный посол.
Он вкусно закусывал хариусом, стягивая крепкими зубами жирную спинку от головы к хвосту.
-Давай. За дружбу.
Зубы, привыкшие к сухарям, аж кляцнули. Больно мягок, вкусный хлеб пекут в Большой Ихтыми.
Вроде, что такое пол-литра на двух мужиков? С непривычки Шурика подразвезло и он поведал Петру свою историю.
Обмен совершили к обоюдному удовольствию. Договорились о новой встрече. КРАЗ натужно ревя, попылил по трассе на юг, а я также натужно пыхтя поволок тяжелый рюкзак вдоль ключа в гору.
Так и повелось. Натуральный обмен был выгоден обоим, возможно Петру чуть больше, мне деваться некуда - зима на носу. Нужна обувка, порох есть, так пыжи кончились. А главное Петр передавал все новости. Тещу похоронили, крошка она и есть крошка, какому петуху не лень, тот и клюнет. Я же во всесоюзном розыске, местным ментам не досуг искать. В стране бардак. Новое мышленье - полная бессмыслица. Зарплату тысячными купюрами выдают, но бутылка полтысячи стоит. Что-то еще мне заливал про ваучеры, про чеки, что в банках денег нет. А мне до лампочки.
Горела тайга в Приамурье. Осенний ветер нес сизую гарь, вместе с ней кочевало с юга на север зверье. Соболя кормились на поселковских помойках, медведи дрались за берлоги, как люди из-за квартир. Кому горе, а кому радость несказанная. Я добывал, Петро сбывал. Товарный обмен. Что сколько стоит давно запутался. Как у чукчей соболь шел за литр водки и блок сигарет, правда, плюс полмешка закуски. Сохатина и сокжои, зайцы и белки кочевали из тайги в объемном кузове КРАЗа. Затем КрАЗ сменился КАМАЗом, аппетиты у Петра возросли.
-Не вздумай на трассу высовываться к другим. Менты взбесились. Бардак в стране и как всегда амнистия за амнистией. Урок развелось, как собак нерезаных. Места освободились, так они теперь за самую малость по пределу дают. Сиди и не рыпайся. Упекут, куда Макар телят не гонял по полной программе.
А куда мне было рыпаться. Зимовье новое скатал. Неказистое получилось, но теплое, да и весна не за горами. Так и встретил ее красу. А лето сам говоришь короткое. Лето короткое – дни длинные. Набрел на ключик, а в нем таракашки. Тяжелые. В охотку, вспомнил, как дед меня учил золотишко мыть. Только Петру про него ни слова. Тот меня по осени оглоушил известием про путч. «В Москве танки по Белому дому стреляют, президента захватили. Революция». А ну их всех с этой революцией. Еще зиму я перезимовал. А по весне Петька запропал. Неделю караулил его на трассе. Потом тормознул другую машину. Сожгли Петра вместе с машиной. Кто? За что? Мутный, оказывается, мужик был. Это все - по словам водителя. Посидели, покурили. Он дальше покатил, а я к себе в берлогу. И до того муторно от жизни такой стало. Невтерпеж. Как сохатый в гон готов землю копытами рыть, рога об сосны сбивать. Можно убежать от суда, от людей. От суда божьего, от себя куда убежишь? По ночам то жена, то теща убиенная снятся. Обе к себе манят; одна телом сдобным, да лаской жаркой, другая – пальцем костлявым в могильный холод. Встану, подброшу дровишек, а самому невмоготу. Прибрался в зимовье, что ценное в схорон убрал, пушнину в рюкзак и на трассу.
Поселок весельем встретил. Последний раз наверное Первое мая с таким размахом отмечали. Иду, словно чужой. Все при параде, а от меня тайгой за версту - псы с цепей срываются. К дому подошел, калитка скрипит - ножом по сердцу. Дверь в дом толкнул, музыка орет; «Наш паровоз вперед летит», а на кухне … теща посудой гремит. Мать – перемать. Стукнул кулаком об косяк, остолбенеела она, глаза выпучила. Бзинь – звинец, осколки от тарелки. За что же я себя на два года без права переписки. А теща зенки закатила и в тот же угол на осколки – брык. Крошка из зала выскочила, упала перед тещей на колени и в рев.
- Убил. Ой, мамочка милая, убил тебя, ирод проклятый.
И так через сопли и вой сиреной; «Мамочка… . Убил …». Это же, что за зараза, помереть сама не может, обязательно кого ни будь подставить надо. Схватил ведро воды, что в углу на бочке стояло, да на обоих и вывернул. Сирена заткнулась, а тещу аж подкинуло. Мокрая, страшная – кикимора кикиморой и туда же; - Убил!
Плюнул, схватил рюкзак и к соседу. Отдал ему пушнину, затоварился, за жизнь потрещал и снова в тайгу. Правда, в поселок регулярно наведывался. Приватизация - прихватизация. Я в артель золотишко намытое сдал. Они меня задним числом оформили и по самой высшей ставке трудодни провели. Они не в обиде, мне гроши наличкой выдали. Помнишь чеки «Россия», вместо денег выдавали. Хохлы рванули ни ридну - самостийну, квартиры за бесценок продавали если расплачиваешься живыми деньгами. Я в город и перебрался. Семейство тоже вслед за мной. А в тайгу хожу. Как крошка надоест, так я на недельку в санаторий на южный берег Алдана.
Грешно смеяться над чужим горем, но не удержался я от улыбки и от вполне естественного вопроса
- А теща то, что?
- Что? Что? Сглаз долой – из сердца вон. Правда в тихушку попробовала приезжать. Я на работе, а сорок километров не расстояние, автобус портовской каждый час. Моя ей и ключи дала от квартиры. Однажды утром с машиной во дворе вожусь, свою с дежурства дожидаюсь. Не сказал ей, что в отгуле, а она задерживается. Смотрю, теща нарисовалась и прямиком в подъезд. Дверь открыла и в квартиру. Ну, лярвы. Сказал же, что бы ее ноги на пороге не было. Закурил, а тут девчушка бежит. Уговорил ее за «Сникерс» позвонить ментам и сказать, что в тридцатую квартиру забралась воровка. Минут через пять прилетели с мигалками. Минут через десять я домой зашел. А там тещу допрашивают.
-Вы кто?
Молоденький лейтенантик на меня глаз прищурил и палец, как ствол пистолета наставил.
- Хозяин. Живу я здесь.
Достал из стенки паспорт, смотрите. Вот он я. Морда моя и прописка на месте.
- Женщина Вам знакома? - Лейтенант сбавил тон.
- Не знаю и знать не хочу.
- Проверьте, ничего не пропало.
Загрузили они ее в багажник «козла» и увезли для выяснения личности. Только увезли, моя на порог. Я её быстро – быстро в машину и в лес, за грибами. До самых потемок ползуниху собирали. А чё спешить?. Сын в пионерском лагере. Завтра выходной. А на чужом сеновале? Или под кустиком, на зеленной травке? Своя как чужая. Мы отдохнули. А тещу до вечера в обезьянике продержали. Пока дозвонились, пока тесть приехал. Опознал, забрал.
На завтра моя в рев.
- Маму в тюрьму? К ворам, к бичам?
- Ну, кому мама, а кому теща. Что-то ты не очень переживала, когда родного мужа к пьяницам, к проституткам, мать твоя, спроваживала.
Ну, моя дурнинда сразу переключилась на другое.
- К каким проституткам?
Ну и понеслось; я и бабник и эгоист и прочая и прочая. Про маму уже забыла. Она-то забыла, а теща на всю оставшуюся жизнь запомнила. В город вслед за нами перебралась, и глаз не кажет. Меня на улице увидит, на другую сторону перебегает. Чует стерва, я за неё живую добровольно срок оттянул, а за мертвую – за честь почту. Да по нынешним временам суд присяжных оправдает, а если у прокурора тещу грохну (у него еще стервознее), так и грамоту от губернатора дадут.
Утренним инеем похрустывала под ногами трава. Потускнели в утреннем свете угли. Два котелка братались над костром, готовились вскипеть. Пролетела последняя в этом году осенняя ночь. Вроде бы, что такое неделя? Но сентябрь в Сибири - есть сентябрь, еще пару дней и полетят белые мухи. Разойдутся сегодня наши тропы и заметет их снегами. А город – это город, пробежишь по улице в морозном тумане мимо знакомого и не узнаешь его; в пыжиковой шапке, китайском пуховике и мохеровом шарфе по самые ноздри. И привет не передашь через его тещу. Она меня очень любит, ну прямо, как бацилла – антибиотик. Вот только бежать нам друг от друга некуда. Работа есть работа. Но смотрю я на неё, вспомню Толика и на душе светлее становится. Бывает а ни старуху проруха.