Лепила то мне и заявляет: "Завязывай бегать! Фитнес, бассейн - туда ходи."
Что-ж, звоню Галкину: - "Пошли в бассейн, - говорю, - В открытый, там народу поменьше".
-- Не-а, -- смачно закусывая, отвечает Галкин, -- Не пойду, мы там "кони двинем". Октябрь... Лучше -- в закрытый.
-- Народу много...
-- Народу много, а людей нет. Не бзди. Начнем плавать - сами разбегутся. Смоет волной.
-- Ок, -- говорю.
Договорились назавтра. Звоню в десять утра.
-- Алло...
-- Судак пошел!!! -- сразу заорал Галкин.
"Какой судак, - думаю,- Куда пошел."
-- Слушай, мы в бассейн договаривались.
-- Там поплаваешь...в лодке. Мне Чаля звонил. Лом на реке. Фиш, сука, так и прет. Никаких снастей не напасешься. Спорт-фишинг. Едем на Маныч-Уяныч... и это...запить чего нибудь не забудь. Уху замутим...по-царски .
-Не хило, - думаю, - что за уха "По-царски". Смотрю в интернете: Ах, да! стерлядь, белуга, осетрина. Ладно, на рынке проконсультируюсь.
Среди "специалистов", которыми изобиловал "Северный" рынок, выделялся один самый главный специалист по прозвищу "Хмурый".
"Хмурый" 25 лет стоял на рынке с лицом человека, обманувшегося в ожиданиях.
Ничего такого он в принципе и не ожидал, и всё таки обманулся.
Двадцать пять лет "Хмурый" стоял на рынке, официально торгуя осетриной не первой свежести и неофициально - икрой.
За два с половиной десятилетия ударного труда изменилось всё: город, страна, мир, цена и качество не сертифицированной продукции. Однако душа и мысли этого человека, а также выражение его лица, (напоминающего отожженный кирпич), осталось прежним.
Несмотря на то, что за икру можно было "прилипнуть" и "сесть", банки открыто стояли на солнце и вызывающе сверкали. Стоимость товара была невообразимой и это не отражалось на лице продавца.
О ценообразовании забытого на вкус продукта "Хмурый" пояснил следующее:
- Икра - это "Вилы", а "Вилы"- статья № 258 Часть1 УК. Причем, — Хмурый многозначительно и угрожающе посмотрел на меня, — Статья не только для продавца, но и для покупателя. Так что, давай, братэла, нал-л-л-етай".
Налетать не хотелось. Возражать тоже. Неприятно першило в горле...
-- То-то, -- удовлетворенно заметил "Хмурый". -- Я тоже скоро завою. Но не белугой, - Хмурый брезгливо взглянул на рыбу, - А диким лесным вепрем.
Я немедленно изъявил желание послушать как воет вепрь- дикий лесной.
Как вепрь визжит и хрюкает я слышал не раз, и не в лагере "Сосновый бор", где часто бывал в детстве, но от французского бульдога по кличке Тюнзель. И всё-же, как ВОЕТ вепрь мне слышать не доводилось. Ни разу.
-- Дикая свинья не воет для соловья, - хамски объявил продавец, нахмурился ещё больше и в скидке отказал. - Поищи-ка ты лучше ворону.
Сом лежал на песчаном берегу, слегка поросшем зеленой травой и выл, но не сиреной, белугой или диким лесным вепрем.
Сом, как выражаются местные рыбаки, "квокал".
А по мне, так он мычал коровой, выдоенной недобрыми людьми и брошенной в лесу умирать.
Сом умирать не хотел: он выл, умолкал и начинал снова.
Сом явно пытался вспомнить кто он, откуда и какого х...я здесь делает.
Пытался вспомнить и не мог.
Рядом в землю был воткнут противопожарный гарпун с надписью "Fireproof Hook" и отполированное до зеркального блеска весло.
На весле была надпись: "Академическая гребля".
Последние четыре буквы Галкин тщательно выгравировал перочинным ножом.
Полюбовавшись на свою работу, Галкин резким движением вытащил весло из земли и со всего размаху огрел им сома по голове. Затем он принялся с интересом наблюдать за Тюнзелем, который энергично забегал вокруг обмякшекго сома.
Тюнзель собирался что-то предпринять. Ведь он ещё никогда не видел такой большой рыбы.
Итак мы с Галкиным поймали сома.
Точнее поймал его Галкин. Н кргда он тащил сома к берегу и истерично орал: "Подсак! Неси скорей подсак! О-ё-ё-ё-ё! Подранком уйдет сук-а-а!", сом успел отцепиться и нырнуть, но не в реку, а в тот самый, подставленный мной САК.
Так, что Галкин поймал сома, а я не дал ему уйти...подранком.
Сом выть перестал. Теперь он поленом лежал на берегу, но всё ещё как старик шевелил губами. Верхняя его губа была надорвана.
Сом походил на Кейта Ричардса. И тоже хотел курить.
"Ишь ты, губастик какой!" — с нежностью в голосе произнёс Галкин.
Теперь он возвышался над сомом, заслоняя солнце и опираясь на лодочное весло. Однако по выражению его лица было заметно, что он снова задумал треснуть рыбу по голове.
Сом всё понял, перестал шевелить губами и неожиданно произнес:
— Слушай, дядя рыбак, не бей меня, пожалуйста, веслом по голове.
Серёга нисколько не подивился данному обстоятельству, он лишь безразлично пожал плечами и сказал:
— Ладно, не буду.
Великодушие рыбака не имело границ.
Галкин обернулся ко мне и тихо спросил: - Хочешь отоварить его разок-другой?
- Вы же договорились.
- А ты его по спинушке.
Тюнзель сошел с ума.
Он походил подозрительно возбужденного карликового бычка.
Бычок оттопыривал короткие задние лапы с нависающей над землеё нервно попердывающей задницей, крутился юлой, подскакивал, зависал в воздухе и стремительно атаковал. При этом пёс рычал, визжал и хрюкал.
Вскоре Тюнзель приступил к эротическим танцам.
Его интерес к сому носил ярко выраженный сексуальный характер.
Сом по прежнему с безучастным видом глядел в реку, шевелил губами и размышлял, что этому болвану откусить в первую очередь: голову, покрывшуюся гнусными водорослями или пипетку, раскалившуюся до красна.
"Ну и мерзость", — брезгливо произнес Галкин и загнал моего подопечного в помещение, именуемое "Комнатой Отдыха".
Отдых в помещении был ещё тот и Тюнзель в отместку обоссал всё: наши вещи, постельное белье и даже стены.
Пришлось отхлестать пса телескопическим удилищем и привязать к кованым перилам.
Но даже связанный Тюнзель продолжал рваться туда, где поленом в траве лежал сом.
"Зов предков", -- пояснил Галкин. Он закурил, пустил в темнеющее небо серые кольца дыма и распорядился: "Всё. Неси успокоительное".
Тюнзель забился в истерике. В нем протестовало всё. Весь его грёбанный собачий организм, столько всего претерпевший в процессе эволюции, успокаиваться не хотел. Не хотел, но успокоился. А куда деваться.
В Тюнзеля мы (при помощи воронки для бензина) залили пиво. Пиво разбавили водкой.
Пиво назвалось "Бархатным" и поэтому Тюнзель проснулся утром несчастным и разбитым.
Пёс жалобно заскулил и стал лизать росу.
Я тоже проснулся и отвязал пса от перил.
Тюнз, ударяясь лбом о разбросанные в мокрой траве дрова, отправился туда, где ещё вчера лежал сом.
Но сома не было.
Пес с недовольным видом покрутился на месте, зевнул, оттопырил короткую лапу и победоносно помочился...
Часть 2 Пегас, любимец муз
- Рабы и пидары, - как то пафосно и немного по-гитлеровски заявил Галкин.
- Что? - не понял я.
- Название моего нового альбома, - пояснил Галкин, - Сейчас задумал.
- Альбом или название?
- Концепцию.
- А ну-ка. Изложи.
В роще пахло соснами и навозом.
Галкин сидел на пне, рвал гитарные струны и выкрикивал молниеносные заявления: - Я мудак радиоволны! Я - грязный рокер! Моя душа черна! Я погряз в пороке!
Вокруг пня встревоженно бегал Тюнеель, глядел на Галкина и хрюкал...
Вообще-то всегда, когда Галкин излагал свои истории в песенной форме, мой воспитанник похрюкивал: то ли от возбуждения, то ли от удовольствия.
Воспитанник не был свиньей, хряком или подсвинком: ни - в биологическом, ни в хозяйственном смысле и, уж точно, не хотел произвести подобного впечатления, не хотел производить, но производил.
Воспитанник догадывался, какого мы - люди - о нём мнения, догадывался и всё равно хотел резануть правду-матку.
Тетка называла пса Цюндель -- в честь необычайно обветшалого, но всё ещё активного пачкуна и засранца, живущего в Канаде.
Лично я претензий к пачкунам не имел, так как сам - по мнению тетки - был одним из них.
И что? Как позже выяснилось - "пачкуны" — лучшее средство производства удобрений, причем, любых.
Речь не только о Тюнзелях...
Бывает глядишь, идет чел: весь из себя разодетый, вальяжный такой. Морда красная, жирная, сверкает как сковорода на солнце. Чел идет и достает, гад, (прямо на ходу!) из внутреннего кармана длинный такой сигарный тубус. Хромированный, блестящий. И мало того, что солнце во всю шпарит, так ещё этот мудило: тубус свой - прожектором по глазам.
И всё вокруг - сразу такое яркое и начинает ныть в животе.
А Чел (именно так с большой буквы) демонстративно медленно вынимает из тубуса огромную, наподобии дирижа-бля сигару, лапает её короткими толстыми пальцами, подносит к приплюснутому носу и вдыхает божественный аромат. Затем - из другого кармана, опять же на ходу, - извлекает гильотину и делает сигаре усечение...
Красномордый публично раскуривает сигару, чванливо озирается по сторонам и идет дальше: уверенно, не спеша, торжествующе погплёвывая на людишек.
Краснорожий доволен. Он медленно движется по широким улицам и проспектам, демонстрируя окружающим свою персональную связь с Б-гом.
А ху..ли ему, обрезание выполнено, можно и пошалить.
Чел идет себе и идет, и вдруг с неба, прямо на голову... крышка фортепиано. Всё... крышка.
А ведь как он был похож на моего Тюнзеля, - с небольшим отличием: Тюнз не удобрял окружающую среду ни дымом, ни пеплом...
Тюнзель перерабатывал первичное сырьё во вторичное эффективно с максимальным КПД и в кратчайшие сроки.
Была лишь одна загвоздка: от нежных лесных фиалок или васильков Тюнзель бздел, как мальтийская корова от кактуса. И вообще, огнеопасный процесс начинался в нем сразу после употребления фиалок в пищу.
Затем он (как из тюбика с зубной пастой) выдавливал из себя "коричневое золото".
Как было сказано ранее воспитанник не был свиньёй и поэтому старался выдавливать пасту либо на землю либо на асфальт.
Однако если асфальта или земли рядом не оказывалось, Тюнзел выдавливал пасту -- мелкими порциями куда попало.
Однажды он умудрился насрать в стиральную машинку. Пришлось выбросить и бельё и машинку. Но Тюнзеля - нет, он был мне дорог. Как память.
Холодными зимними вечерами, дрожа от стыда и холода, я брел за моим воспитанником, украдкой оглядываясь по сторонам и тихо подвывая: "Яблоки на снегу, коричневые на белом. Что же мне с ними делать с яблокАми на снегу..."
Несмотря на то, что Тюнзель был мощным биологическим орудием, внешне он напоминал сильно подизмельчавшего и подзагоревшего борца сумо.
Выгуливать калогенератор необходимо было два раза в день.
Борец-лилипут ходил по улицам вразвалочку, нагло поглядывал по сторонам и всячески давал понять окружающим как ему обрыдло таскать за собой ненужное двуногое существо.
Когда Тюнс гулял, он пылесосом засасывал в себя различные мусорные предметы - преимущественно окурки. Пес чихал, давился, хрюкал, но втягивал.
Тюнзель как самый настоящий "пачкун" самоотверженно и тупо выполнял важную общественную задачу: он вдохновлял Муромовых на высокое.